[Kr] Завтра наступит сегодня | ходы игроков |

— Ад! Ад! Будешь гореть! Покайся! — мама.
— Всё будет хорошо! Не бойся... — по детски звонкий девчачий голосок. Есть что-то знакомое в нём, но не помнишь. Как ни пытаешься мысль ухватить, ускользает.
— Найди меня, — кажется, Войшек. Не уверена — эхо его слов заглушается неровным бубнежом других глоток.
— Их не спасти... Никого не спасти... Дочь, возвращайся домой. Пожалуйста. Пока ещё не поздно, — усталый, постаревший, сломленный папа.

Будто стоишь в центре титанической толпы и каждый из многих миллиардов людей вокруг одновременно шепчет. Иногда вычленяешь знакомые голоса. Цепляешься за обрывки фраз, слова, интонации. Но это быстро уходит. Растворяется в изобилии входящей информации. Забывается.

— ...Вы не можете! Они больны! — голос. Женский. Удивительно чёткий в сравнении с всеми, что ты слышала последнюю вечность.
— Лучше отойди, — мужской. Впервые слышишь. Грубый.
— Сопротивление наказывается расстрелом, — другой. Тоже новый, тоже мужской. Потоньше и пожиже. Скучащий.
— Ну или не расстрелом, — с какими-то пошлыми оттенками шутит третий пан и заливается мерзким гоготанием.
— Отставить. Мы на службе! — первый незнакомец обрывает его.
— Томаш, пусти! Я пойду! — яростный, но слабый шёпот гораздо ближе. Марта?
— Сиди, дура! — не менее яростный, более сильный, тут же, рядом. Томаш.

Первые ассоциации от ощущений: тяжёлое похмелье, когда глаз не разодрать, но будильник стучит многотонным звоном, выдирая насильно из восстановительного сна. Только без будильника, звона и пульсирующей боли в висках. Не шевельнуться, да. Веки не открыть. Паришь... как парит утопленник на дне океана, обутый в бетонные ботинки. Да и вообще, будто со стороны на себя, на кровати лежащей, смотришь. Как-то так всегда паралич представляла: тело есть, но пользоваться им не получается, как ни пытайся.

Новый слой бесконечного бреда, столь затянувшегося, что завершение его не представляется возможным? Возможность проснуться? (Если ты спишь — и это большое "если"). Очередная сценка, про которую ты и не вспомнишь, как только она перейдёт в другую?
Ясно одно: многоголосье стихло, ушло куда-то на задворки сознание превратилось в невнятное, неразборчивое бормотанье впервые за долгое время. Последние, более чёткие голоса кажутся ближе. Чуть ли не настоящими, хоть и не решаешься поверить.

Что же... было... вчера?..
Тело словно чужое, даже веки не подчиняются. Ох, не стоило играть с градусами...
Кристина пытается поморщиться. Это пришла белая горячка, или вокруг действительно полно каких-то людей?.. Что им всем надо?
Ну да, похоже на галлюцинации. Голоса родителей. Столько лет их не слышала - и еще бы столько же не слышать... Вот ведь гребаное подсознание, хранит такую пакость.

Чужие голоса слушать как-то проще. До них нет никакого дела. Пусть лучше глюки обсуждают между собой всякую чушь, чем опять зазвучат эти призывы к молитвам, осточертевшие еще в детстве. Пусть они спорят или даже кричат... Существуют или не существуют...
Тратить на них свое внимание Кристина не стремится. И так слишком много сил уходит на то, чтобы хотя бы не провалиться в забвение вновь, попутно приведя в подобие порядка обрывки мыслей.

Однако голоса меняются, теперь привлекая. Это становится больше похоже на правду. Пожалуй, к Марте и Томашу она постаралась бы выйти из беспамятства... К Войтеху еще, может быть. У него наверняка найдется чем привести себя в порядок после веселья накануне.
Но и они подождут...

Тина пытается сосредоточиться на обволакивающем ее странном ощущении парения, игнорируя мысли о том, что о ней, возможно, в реальности кто-то беспокоится.
Странные диалоги постепенно стихают, наконец переставая раздражать. Кажется, приступ бреда закончился. Но нужно в этом убедиться...

Женский вскрик. Звуки борьбы. Ещё вскрик. Пытаешься удержаться, но шепотки сильнее. Они возвращаются, утаскивают тебя обратно. В мир несвязанных видений. Бреда. Голосов.

***

А потом, после очередной вечности, они замолкают и ты открываешь глаза. Первое, что замечаешь, когда привыкаешь к полумраку: лампочка. Висит на проводе из потолка. Выключена. Ты в каком-то чулане. Теснота — едва помещаешься в полный рост здесь. Лежишь на полу, на заправленном простынёй матрасе. Не одета. Только укрыта одеялом. Давно не мылась, по ощущениям. Не то, чтобы запах, просто кожей чувствуешь. Дверь — вот она, руку протяни, уткнёшься. Прикрыта, но не плотно, сквозь щелку проникает пляшущий свет. Где-то за стенкой плачет, надрывно, упорно младенец. Шепотки... нет, не те, что чудились тебе в долгом, уже скрывающимся за туманом забвения сне, просто звуки приглушённо переговаривающихся людей. Лёгкость в голове. Ясность мышления.

Бред снова накатывает какими-то волнами, будя досаду на неустойчивость собственной психики. Ну это же надо было настолько расшатать нервы... Кристина терпеливо ждет, пока голоса опять утихнут - ведь должно же это однажды закончиться? Что-что, а выжидать она умеет, если то необходимо. Главное - найти мотивацию.

Слышимые звуки наконец становятся однозначно реальнее - и Тина решает, что пора вновь попробовать подчинить себе непослушное тело. На этот раз попытка вернуть над ним контроль приносит куда более интересные последствия.
Нет, нужно обязательно вспомнить, что с чем она мешала накануне. Нелишней будет информация, какой...
Какого?!

Ей доводилось просыпаться в разных местах. В чужих квартирах, отелях, даже машинах... Но темный чулан - определенно новая локация в этом списке.
Кристина неспешно садится, откидывая ненужное более одеяло. Младенческий плач прямо за стенкой окончательно рассыпает попытавшиеся было оформиться версии. Ну не стала бы она бухать там, где есть дети. Это что-то совсем за гранью...
Да и не похоже все творящееся на похмелье. Мозги работают даже слишком хорошо, если не брать во внимание чернейший провал в воспоминаниях о событиях последнего дня.

На всякий случай предварительно скользнув пальцами по ближайшим стенам, словно чтобы убедиться, что они реальны, Кристина приподнимается, скептически оглядевшись. Резким движением срывает с матраса простынь, небрежно окутывая себя неким подобием тоги с художественной драпировкой. Не то чтобы ее очень уж смущает собственная нагота, но совершенно неизвестно, что ждет за приоткрытой дверью, и лучше бы обзавестись хоть какой-то защитой от внешнего мира. Дети, опять же... Вдруг там не только младенец?

Ладно, не сидеть же здесь вечность. Довольно гостеприимные хозяева, выделившие ей спальное место, наверное, уже заждались.

Скользишь пальцами по стенам. Реальны. Дверь тоже. Открываешь. Выходишь. И ловишь десятки безразличных взглядов на себе.

Просторный, но тёмный зал, освещаемый несколькими свечами. Заполненный кроватями, палатками, спальными мешками. И людьми. Грязными. Уставшими. Испуганными. Занятыми какими-то своими делами. Одни спят, другие болтают о чём-то, некоторые плачут или смеются, толстый мужчина пальцами выгребает содержимое консервной банки и жадно поедает. Бомжи. Или беженцы. Такие ассоциации. Выделяется тонкая, как струна, женщина, стоящая спиной к тебе: строгое чёрное платье, неряшливо торчащие волосы, балетная осанка. Почему-то она кажется чище остальных... менее сломленной, более волевой. И знакомой. Кивает сидящему на полу, на матрасе, парню, слушает его, периодически и сама слова вставляет. Точно напоминает кого-то.

Смотришь в другую сторону и понимаешь, кого. Входные двери. Двойные. Высокие. Тёмные, стилизованные под дуб. Точно такие есть в одном знакомом тебе месте: галерее Катарины Красны. Ты не узнала стены без картин.

- Твою же мать... - еле слышно выдыхает Кристина на родном английском.

Девушка машинально поправляет ткань простыни на плечах, стискивает в кулаке ее скомканный край. Где-то в мире прошло явно больше полусуток.
В галерее Катарины случались разные перфомансы, порой весьма смелые, но превратить свое детище в демонстративное убежище для десятков немытых людей - сильно даже для пани Красной.

Тина с предельным скептицизмом на лице осматривает просторный зал, очень надеясь, что критическое мышление ее не покинуло. Если бы не ощущение кристальной ясности в голове, можно было бы продолжать и дальше думать, что все происходящее - результат действия определенных веществ. Но нет. Если вещества на что-то и повлияли, то только на память.

Наверное, она здесь уже несколько дней. Наверное, кто-то может знать это точно. Кристина в последний раз окидывает взглядом расположившихся повсюду на полу людей и делает несколько шагов вперед, намереваясь получить ответы.

- Пани Красна... - голос хриплый, словно им не пользовались целую вечность.
Кристина откашливается, прикидывая, какова вероятность того, что ответы ей понравятся.

- Пани Красна! - вот, так лучше. - Я, полагаю, припозднилась к инструктажу...
Тина небрежным кивком указывает на сидящих поблизости людей, не сводя взгляда с женщины.
- Но так уж вышло, что ни черта не помню сама.

Когда она оборачивается, ты думаешь, что обозналась. Но нет, просто никогда не видела её без макияжа и настолько усталой. Постаревшей даже. Морщинки, что только наметились раньше, углубились. Под глазами пролегли тени. Но, несмотря на внешний вид, держится она всё так же уверенно. Не сразу узнаёт тебя, правда, смотрит внимательно, но без теплоты. Лишь приглядевшись, понимает. Улыбается слегка, отчего лицо её будто бы озаряется светом. А может, просто свечные огоньки так пляшут.
— О, Крис! — выдыхает она и, шагая вперёд, тянется ближе. Обхватывает прикрытые лишь простынёй плечи тонкими руками, прижимает... скорее себя к тебе, чем наоборот. Чисто по дружески, по сёстрински даже, без вольностей. — Ты очнулась!
Отдаляется. Взглядом ощупывает тебя с ног до головы. Наконец, взмахивает ладонью:
— Можешь идти? Пойдём. Найдём тебе одежду поприличней.
Разворачивается и, кивнув собеседнику на прощанье, начинает маневрировать между людьми куда-то в направлении своего кабинета, тебе известного.
— Что ты хочешь знать? — спрашивает на ходу через плечо. — Ты долго была без сознания. Слишком долго.
Показалось или в последних словах промелькнула смешанная с грустью нотка злости?

Тина замирает, когда Катарина внезапно обнимает ее. Не шевелится неловко несколько мгновений, осмысливая этот жест. Складывается впечатление, что пани Красна словно бы ищет поддержки, и именно для того так близко подошла к Кристине. Как будто... Она даже все это время ждала, когда же Тина проснется. И теперь становится более-менее понятным факт пробуждения в такой по обстоятельствам заботливо созданной обстановке.
Впрочем, Катарина всегда хорошо относилась к ней. Ко многим другим молодым художникам, конечно, тоже, но их здесь что-то не видно.
Кристина мысленно пожимает плечами. Что бы тут ни творилось, у нее по крайне мере есть возможность об этом спросить.

Вслед за хозяйкой галереи двинувшись прочь из зала, девушка наскоро собирает сумбурно разметавшиеся мысли. Что она хочет знать? Хороший вопрос... Всё?
Как она вообще очутилась здесь без сознания? А Катарина, кажется, и впрямь ожидала, когда Тина очнется.

- Долго?.. Неужели неделю? - мрачно усмехается девушка, пытаясь по собственным ощущениям определить, сколько же тело находилось без движения.

Осторожно переступив чей-то спальный мешок, Кристина наконец находит подходящие чешские слова:
- Почему мы все здесь?
Да, черт возьми, почему они все здесь, при свечах и без душа?

- Я действительно не помню, как долго, и что этому предшествовало, - хотя и не оправдываясь, Кристина с некоторым сомнением кивает на собственный странный наряд. - Но главный вопрос - почему?

Вы проходите меж людей к приметной яркой знакомой двери. Кабинет, удивлявший тебя в прошлые визиты своей просторностью, ныне заставлен пыльными коробками и вешалками с одеждой. Находишь себе шмотки по душе, пока Катарина, прислонившись к большому дубовому столу, закуривает.
— На главный вопрос у меня ответа нет, — внезапно прерывает она тишину. — И я не знаю никого, у кого он бы был. Представь себе осенний день. Хорошая погода: солнце ещё греет, но уже не жарит по летнему. Ты идёшь по улице, улыбаешься заглядывающимся на тебя парням, изучаешь витрины — до рабочего вечера ещё далеко, текущие дела закончены, у тебя всё время мира. И тут случайный прохожий начинает кричать и раздирать вздувающуюся волдырями кожу. Ещё несколько секунд и вот уже подавляющая часть окружающей тебя толпы орёт и катается по мостовой. А тот, самый первый, распадается на белое, похожее на ванильное мороженное, желе. Это случилось со мной. Другие, большинство кого я знаю из живых, испытали нечто подобное. Многие потеряли близких. Друзей, любимых. Родителей. Детей. Если ты этого не помнишь — тебе повезло. Некоторые просто потеряли сознание, как ты. Кто-то сразу, иные позднее — тем днём всё не закончилось, продолжается и сейчас пусть и более растянуто. Кто-то проснулся. Другие умерли. Многие спят до сих пор.
—А здесь мы потому, что кому-то так захотелось. Не нам. Понимаешь, Крис, слишком многие погибли в одночасье. Мобильная связь отрубилась почти сразу. Электричество — через три дня. Первое время вообще была паника. Грабежи, мародёрство. Потом остатки армии, полиции и каких-то частных структур объедились и начали наводить подобие порядка. Сперва под эгидой обороны: версия, что всё это — результат атаки каких-то неведомых врагов очень популярна. Потом забрали всяких инженеров, физиков и прочих технарей на восстановление инфраструктуры. Больных, проявляющих видимые признаки разжижения, как это назвали, забрали тоже. А нас... искусствоведов, театралов, писателей, артистов... людей без "практических профессий", как они это называют, согнали сюда. В гетто. Едой какой-то обеспечивают... так, впритык, чтоб не сдохнуть. А в остальном, сидите, ждите. Как только "будет возможность", выпустят, "это точно".

Смотришь на неё. Остатки былого шика: заношенное платье, да длинный мундштук. А мир вдруг подёргивается статикой, коробок вокруг становится меньше, Катарина исчезает, вместо неё, рядом, почти также привалившись к столу, скрестив ноги, стоит Марта, разглядывает ногти. И обратно: статика рассеивается, Катарина продолжает, похоже ничего не заметив:
— ...не неделю. Шесть. Может семь. Если интересно точно, спроси потом Зденека, он, кажется, следил.

Шагнув вглубь заметно изменившего облик кабинета, Кристина скидывает ненужную более простыню. Катарина в своей жизни видела столько обнаженных натур, что стесняться ее просто бессмысленно.
До обоняния доносится запах пряного табачного дыма, почему-то не пробуждая никаких эмоций. Тина неспешно перебирает вешалки, вскользь осматривая обнаруженные варианты. Если уж есть выбор, можно одеться не как попало.
Интересно, откуда у пани Красной столь богатый гардероб на работе? Впрочем, нет, не интересно.

Скомбинировав наконец устроивший ее наряд, Тина принимается одеваться, пока Катарина заводит рассказ. И - застывает в одной штанине.

- Желе?..

Девушка с силой трет переносицу, пытаясь получше сосредоточиться. Даже начинает сомневаться, правильно ли поняла это чешское слово. Нет, оно слишком похоже на английское, трудно ошибиться.

Джинсы медленно подтягиваются на законное место. Черт, черт, черт... Едва ли Катарина все это сочинила, попутно ради пранка организовав из галереи подобие пост-апокалиптического убежища. Тут ведь даже дети есть!
И если услышанное хотя бы отчасти, без приукрашенных деталей, правдиво, еще неизвестно, заболевшим или здоровым повезло больше.

Пуговицы находят петли, пока в мыслях снова и снова словно эхом отдаются странные и все еще непонятые до конца слова. Так где же в тот момент была она сама? Кто был с ней рядом? Ладислав? Марта? Войтех? Незнакомцы? Наверное, и в самом деле хорошо, что она не помнит. Теперь куда большее, чем когда бы то ни было, значение будет иметь будущее, как ни иронично.

Кристина очень тщательно закатывает рукава у надетой рубашки, следя, чтобы подвороты вышли идеально одинаковой ширины - это помогает привести нервы в порядок.
Итак, все те, кто сейчас в картинном зале... Уже довольно давно... Людей искусства силовики, значит, собрались охранить... Очень интересно.

Девушка оборачивается к умолкнувшей было Катарине, но невысказанный вопрос застревает в горле.
Марта?..
На миг вспыхивает надежда, что все происходящее - просто затянувшийся глюк. И снова - надежда крошится, оставляя взамен себя тягучий отрешенный страх за собственную нормальность.
Черт возьми, если все это закончится - она бросит пить.

Катарина подносит ко рту мундштук в тонких изящных пальцах, вдруг кое о чем напоминая.
- Угостишь? - пропустив мимо ушей упоминание неизвестного ей Зденека, Тина кивком указывает на сигарету, наблюдая за свивающимся тонким жгутиком дыма.
Скорее по привычке. Потому что раньше сигареты успокаивали. Сейчас... Тяги нет. Кажется, прошло действительно немало времени.

Здесь, в тишине кабинета, можно говорить на "ты". Кристина никогда не кичилась близким знакомством с пани Красной, хотя где-то в глубине души, пожалуй, оберегала этот контакт. На людях же всегда имела место подчеркнутая вежливость при обращении к знаменитой благодетельнице студентов-художников. Катарина давно уже стала одной из немногих по-настоящему уважаемых Тиной людей.

- Ты знаешь, где Марта и Томаш? Мне казалось, я слышала их голоса.
Кристина вспоминает те обрывки бреда, что преследовали ее в темной кладовке. Не вполне ясно, как именно были собраны оказавшиеся в галерее люди, но по логике отбора эти двое вполне могли бы быть здесь. Наяву.

— Нет, — холодно поджимает губы Катарина в ответ на просьбу сигареты. И тут же, хоть и с едва заметной задержкой оттаивает: — Если можешь не курить, не кури. Сейчас с этим сложно. Мои запасы не бесконечны.

После второго вопроса повисает тягущая тишина. Наконец:
— Марта болела. Её забрали. А Томаш... Томаш умер.
Не закрывает рот. Будто хочет сказать что-то ещё. Но молчит. Может просто к новой затяжке готовится. Теребит неспокойно пальцем мундштук, смотрит пустыми глазами в одну точку. Наверное думает о чём-то другом.

Кристина едва заметно пожимает плечами. Нет так нет. Не очень-то, в самом деле, и хотелось. С выпивкой здесь наверняка тоже проблемы. Так, чего доброго, еще и поздоровеешь. Зашибенная перспектива в эпидемию неясной хрени.
Тина фыркает своим мыслям, искоса взглянув на Катарину. Шесть или семь недель... А ведь все это время пани Красна поддерживает здесь порядок - и весьма успешно, судя по обстановке в картинном зале. В общем-то, покушаться на ее сигареты и вправду неправильно.

Однако следующий ответ заставляет Кристину взглянуть на женщину с совершенно иным выражением лица.
Вот как...
Какое-то странное чувство нахлынивает вдруг на нее, словно ударив под дых. Тина опускается на пол, небрежно скрестив ноги, прислоняется к каким-то коробкам, сухо стукнув затылком о картонную стенку. Все эти известия надо переварить. Даже обычное ее безразличие к жизненным перипетиям сейчас дало трещину.

Ей прежде не доводилось терять близких. У нее и близких-то не было никогда. Все, кто остался в Англии, называться так не могли. С парой школьных подруг она даже не попрощалась перед побегом из дома - и совершенно ничего не испытывала по этому поводу. Да и здесь, в Праге, не так уж многое изменилось.
Но Марта...
А Томаш... Томаш...

Кристина невидяще смотрит перед собой, ощутив вдруг, как защипало глаза. Это что, слезы?
Она даже сама не осознавала, насколько, оказывается, успела привязаться к этим двоим.

Пока они были рядом - вернее, на расстоянии руки, которую еще нужно протянуть, - это воспринималось как данность. Как приятное приложение к свободной жизни, этакий бонус к обретенной независимости.
Но теперь... Мир как будто стал еще более холодным и глухим, чем прежде.

- Как он умер? - Тина не сразу узнает свой голос, оказавшийся вдруг хриплым и неустойчивым. Это почему-то становится крайне важным - узнать, как, черт возьми, умер Томаш. - От болезни? От этого... разжижения?

Девушка незаметно для себя начинает размеренно негромко стучаться затылком о боковину оказавшейся за спиной коробки.
Если и Марта вначале была среди попавших сюда, и судьба Томаша известна... Значит ли все это, что и тут... В гетто, как выразилась пани Красна... Может убить не только ожидание неизвестности?

- Катарина, чем вы занимаетесь здесь? Ну, чтобы не сойти с ума? - картонный стук стихает, Тина внимательно смотрит на женщину, стараясь уловить оттенки мимики. - Кто-то пробовал... выйти?

— Был донос. Петро Петушок настучал, что у нас здесь есть больная. Полицаи пришли с обыском. Марта сдалась. Могла бы попытаться пересидеть, но сама вышла. Может поверила, что помогут. Или решила, что так быстрее. Или боялась, что тебя найдут. Томаш не согласился, устроил сцену, одному нос разбил. Его вывели и... — замолкает Катарина, всё так же глядя в пустоту.

Проходит, наверно, минута, прежде чем она вдруг хмыкает и опускает выгоревший до фильтра окурок в пепельницу.
— А кто сказал, что мы не сумасшедшие? Можно ли пережить такое и остаться в своём уме?
Пани Красна отлепляется от стола, подходит к ближайшей вешалке и начинает перебирать одежду.
— Лично я? Читаю. Трахаюсь. Разговариваю с людьми. Есть самогон, кому-то достаточно его. Но опасно, может не повезти и траванёшься. Есть дурь. Не знаю, откуда её берут, но кому-то скуку скрашивает, каждый день передозы. В остальном? Простые радости. Медитации, физический труд, кулинария, насколько позволяют ресурсы. Организовали театр, готовим выступление. Гуляем. Музицируем, поём. Вечерами порой собираемся вокруг горящих бочек. Выйти пробовали. Это несложно, нужен только пропуск.

- Что?..
Ох уж эти славянские языки, где смысл может измениться от порядка слов. Даже прожив в Праге семь лет, Кристина все еще иногда сомневалась, правильно ли понимает местные идиомы. Может, это одна из них?
Девушка некоторое время молчит, не желая брать в толк, как в одной фразе оказались доносы, полицаи и Марта.
Марта... Она всегда была нелогичной. Странной даже немного - хотя кто вообще не странный? Кристина подбирает с пола какой-то листок и начинает медленно разрывать его на тонкие-тонкие полосочки. Уж точно не угадаешь, чего она там думала себе, когда сдавалась. Что угодно, может, там Венера очутилась в Весах или в Овне. Томаш хотя бы поступил предсказуемо!

Мысли Тины внезапно цепляются всего за несколько услышанных слов.
- А почему меня не должны были найти? - медленно и отчетливо произносит она, ловя взгляд пани Красной. - Забрали бы?
Ну, каковы могут быть варианты ответа?
- У меня тоже были признаки болезни?
Тина задирает повыше рукава, осматривает свои руки, но натыкается взглядом лишь на татуировку на запястье.
- Вообще... известны случаи излечения?

О том, как передается эта дрянь, и ищут ли от нее средство, спрашивать, наверное, бессмысленно. Кристина умолкает, наблюдая за пустыми действиями пани Красной, призванными всего лишь сохранить подобие спокойствия в ускользающий момент. Она вдруг задумывается о том, насколько права Катарина, говоря, что здесь уже, наверное, нет здоровых. Конечно, люди постепенно дуреют в таком быту. Шесть или семь недель...
Ха, вообще это чем-то похоже на ее детство! Ну, в нем не было самогона и дури, и дозволялись походы в школу, но в целом...

Хотя и здесь контакт с внешним миром, выходит, есть. Еще не осознавая полностью, зачем ей это, Кристина уточняет:
- И как же получают пропуска?

— Ты спала неделями. Это странно, — отвечает Катарина. — Та ли это болезнь или другая — тебя могли забрать.

Про случаи излечения она не отвечает, молчит. А на последний вопрос разворачивается, поджав губы:
— Чтобы получить пропуск, нужно стать полезной. Полицаям. Но это чревато своими последствиями, тут я тебе не помогу. Приходи в себя. Обживайся. Я понимаю, это всё, наверное, слишком большие перемены, чтобы переварить за раз. Давай поговорим вечером. А пока, извини меня, пожалуйста, но мне надо остаться одной. Есть дела.
Указала взглядом на дверь. Похоже, желание общаться у неё закончилось.

Та ли это болезнь или другая? Кристина удивленно хмыкает, соображая, как до сих пор не связала, что и превращение в белое желе, и затяжной сон могут являться проявлениями одного состояния. Впрочем, с этим пусть разбираются инфектологи, или как их там. Может, для них где-нибудь сделали отдельное гетто.

И они работают там получше, чем полицаи... Интересно, как же те делали обыск, что все-таки не нашли ее? Или просто остановились на одной Марте? Или следует благодарить Томаша, спутавшего им карты дракой?.. Тина медленно выдыхает сквозь сжатые зубы. Ответов она не получит.

Пока Катарина права. Слишком большие перемены. И Кристина все еще не свыклась с мыслью, как много дней прошло с того времени, которое она помнит отчетливо. Что ж, надо привыкать. Хотя бы разобраться поподробнее, как теперь здесь все устроено. И насколько все тухло.

Тину все-таки цепляет мысль, в какой мере реальна была бы попытка выбраться из этого места. Пропуск, пропуск... Ну и чем же можно стать полезной полицаям? Стучать на заболевших? Мерзко. Не вариант. Конечно, Катарина с этим не поможет.

Ладно. Пани Красна и так уже сделала для нее слишком многое. Пора и честь знать.
- Последний вопрос, Катарина, - Тина поднимается, но не спешит идти к двери, изучая лицо собеседницы. - Скажи мне, как выглядит этот Петро. Петушок.

Катарина удивлённо приподнимает бровь:
— А зачем он тебе?
И мрачнеет, понимая:
— Ты это мне брось! Нет уж. Найти его, конечно, не проблема, но я тебе с тем помогать не буду. Что бы ты там себе не придумала — он того не стоит. Поверь. Полицаи и за меньшее людей в расход пускают. Мой тебе совет: пока не разберёшься, как тут у нас всё устроено, лучше внимания лишнего не привлекай. Да и потом... Всё. Уходи.
Махнула на дверь и отвернулась. Расстроилась?

Совет от пани Красной не отсвечивать - это, конечно, очень интересно...
Кристина наблюдает за Катариной со странным выражением лица. Вот так, значит. Не стоит никуда лезть. Нужно всего лишь киснуть тут с толпой смирившихся "людей без практических профессий", среди которых попадаются отморозки - как, впрочем, и среди всех людей.

Девушка слегка качает головой, словно бы не желая верить, что предложена лишь столь незавидная перспектива. Неужели все действительно так вот уже шесть или семь недель?
Может, в таком случае кто-то и точку невозврата уже прошел?.. Хотя люди вообще-то гораздо крепче, чем порой кажутся. Сама Кристина выдержала восемнадцать гребаных лет ада.

Мысли привычно отскакивают от воспоминаний о детстве, словно обжегшись. Нельзя прикасаться, иначе так и не зажившие нарывы станут пухнуть еще больше.
Тина вновь сосредотачивается на предполагаемых мотивах Катарины. Если найти Петушка не проблема - к чему делать из этого такую тайну? Описание черт лица ей, профессиональному портретисту, весьма помогло бы. Но и имени может оказаться вполне достаточно. Да и вряд ли таких уродов тут очень уж много.

- Окей, - Тина кивает, едва заметно дернув раздраженно уголком губ. - Разберусь.
Разберется сама. В первый раз, что ли? Посмотрит, как здесь все сделано, поймет, кто знает больше. Выяснит, есть ли у кого-то выход на полицаев. Зденека этого надо бы еще найти - он либо повернутый на вычислениях аутист, либо неглупый малый.
От Катарины больше ничего не добиться.

Кристина запускает пятерню в волосы, наскоро придавая спутанным прядям чуть более приличный вид, и наконец направляется к двери.
Уже взявшись за ручку, бросает, не обернувшись:
- Спасибо за шмотки.

Люди. Разные. Мужчины. Женщины. Дети. Все не очень чистые. Все невесёлые. И скучные. Вялые разговоры. Пустые хлопоты. Раньше ты к ним бы и не подошла. Так, скользнула бы в толпе взглядом, не зацепившись, да прошла мимо, по своим глубоковажным делам. Сейчас же наблюдаешь. Прислушиваешься к чужим пересудам. О важном они не говорят, так, о своём, тебе не понятном. Незнакомые имена. Былые события. Планы на день. Что-то странное есть в этом всём, но долго не можешь поймать мысль, пока наконец не осеняет: размеренность. Отсутствие спешки. Люди в Праге, как, наверное, и в любом большом городе, всегда спешили, эти же и правда напоминают тебе детство в маленьком городке. Долгие паузы, негромкая речь. Внимательность к собеседнику. Как будто им совершенно некуда торопиться. Как будто они просто проживают время.

— Зденек? Он на улице. Пьянствует, как всегда, — подумав с минуту, отвечает первая же девчонка, к которой обращаешься. Могла бы быть красоткой в макияже, но неумытой вызывает жалость. — А ты кто? Я, кажется, тебя не видела раньше.

Смирение с долей - вот что сквозит во всех обрывках пустых разговоров вокруг. Негласная обреченность. Кажется, Катарина, несмотря на свои советы вести себя тихо, оставалась самой живой в этом царстве уныния и безнадеги.

Кристина неспешно проходится по залу, беззастенчиво разглядывая людей. Наверное, даже хорошо, что она все это время провела в коме. Иначе давно бы уже испортила отношения с Катариной попытками сломать местные порядки. Хотя если бы она была в сознании, когда приходили за Мартой...
В какой-то момент девушке хочется закричать, просто дико завопить, лишь бы только ощущение чернушной безысходности хоть немного пошатнулось.

Как они все... Могут так быть? Уж на что Кристина не слишком-то всегда любила людей, но эта картина даже в ней сумела пробудить жалость. Брезгливую, но жалость.
Эти люди сломаны? Как будто заражены болезнью. Не той, что превращает в белое желе, а такой, что отнимает вкус к жизни и волю.

И неужели все они так и сидят прямо здесь день-деньской? А что в других помещениях? Галерея большая. Как минимум где-то должны еще лежать те, кто не пришел в себя. А где-то должны быть склады, кухня и прочее...
Девушка криво усмехается своим мыслям. Катарина ведь посоветовала узнать, как здесь все устроено. Стоит прогуляться. Тина решает пройтись по знакомым коридорам, но внимание ее вдруг привлекает ничем не занятая девица, оказавшаяся достаточно осведомленной. Значит, выйти на улицу можно беспрепятственно... И какими же пределами ограничено гетто?

- Тина, художница, - вскользь отвечает на встречный вопрос Кристина и небрежно отмахивается. - Не запоминай.
Она поднимается, теряя интерес к мимолетной собеседнице. Надо выйти на улицу.

Девчонка пожимает плечами. Ты отворачиваешься. По пути, знаешь, есть только одно помещение — та самая подсобка, в которой ты проснулась. Это если спереди выходить. Где-то, в другом конце зала есть ещё задняя дверь, в небольшой и уютный дворик ведущая. Может Зденек там, ты не уточняла. Ещё есть туалет. И запасник, хранящий не выставленные картины. Ну, и кабинет Катарины. Не то, чтобы много локаций.

Выходишь в парадные двери. Город на месте. Почему-то ты невольно ожидала разрушенные бомбёжкой здания, как в фильмах про войну или конец света. Но нет. Необычно пусто. И необычно зелено — меж камней мостовой пробивается трава. В узком переулке напротив галереи, прямо под знаком "Стоп" припаркован RV, рядом с ним, в халате, майке и трусах сидит, развалившись, в шезлонге плешивый седобородый мужик крупных размеров, с банкой пива в руке. На той же стороне, но подальше, под витриной с голыми и одним лежащим манекенами валяется... то ли мусор какой продолговатый, то ли бомж. А может и труп. Смотришь направо: у угла галерее, прислонившись к стене в известной позе, стоит вульгарно одетая девушка. Увидев, что смотришь на неё, улыбается. В отличии от прочих женщин, она накрашена. Больше людей здесь не видно.

Это оказывается намного проще, чем она думала. Главный вход даже не заперт снаружи. Значит, гетто - это не только галерея с внутренним двориком.
Тина холодно усмехается, поражаясь, насколько неверно предположила обстановку со слов Катарины. Буквально все здесь оказывается совсем иначе.

Ее встречает солнечный день. Тишина и покой. Стоило всего-то миновать двери галереи - и вот уже спертый воздух с запахами десятков немытых тел сменился уличным ароматом свободы.
Если попасть сюда так просто - отчего все те люди сидят в полутемном зале при свечах? Кристина нервно дергает плечом. Мотивы людских поступков и прежде редко бывали для нее прозрачны, теперь же, кажется, она разучилась понимать их вовсе.

Наверное, еще ни разу не доводилось ей видеть Прагу вот такой - безлюдной. Что говорить, есть в этом какая-то своя эстетика. Хоть устраивай пленэр, не боясь, что спешащая толпа будет мешать, а случайные прохожие перевернут этюдник.

Тина неспешно окидывает взором открывшуюся картину, останавливаясь на двух достойных сейчас особого внимания объектах. Как-то иначе она представляла себе ведущего точные вычисления Зденека...

- Привет, красотка! - взмахивает Тина рукой, кивая улыбающейся девушке. - Работы достаточно?

Не дожидаясь ответа, Кристина переходит пустую улицу и останавливается перед мужиком в шезлонге, бесцеремонно загородив ему солнце.
- Зденек? - ну, в самом неудачном случае она ошибется, не страшно. - Я от Катарины. Есть разговор.
Не то чтобы это чистая правда, но вряд ли он побежит проверять. Отношения же с пани Красной у него должны быть хорошими, такое начало наверняка подойдет.

Не ждёшь ответа. Но он есть. Догоняет тебя в спину:
— Могу поделиться!

А с потенциальным Зденеком разговор не клеится. Хмурится он от твоих слов. А от "Я от Катарины" — сильнее.
— Не о чем нам разговаривать. Я ей всё, что хотел сказать, уже сказал. Куда идти — направил. Если не поняла, тем более. Тебя я не знаю. Пошла вон. Ну, или, — хмыкнул, да рукой махнул на второй, пустой шезлонг, рядом стоящий. — Присаживайся.

Ах, до чего замечательная девушка! И красивая, и отзывчивая, и щедрая! Ну, можно только порадоваться за прелестницу, что вдобавок к привлекательному личику обладает еще и внутренним благолепием.
Тина не оборачивается на великодушное предложение, только взмахивает рукой. Мол, слышала, приняла к сведению.
Надо будет, наверное, позже поговорить с девицей. Не о найме, конечно, а за жизнь. Ей тут на углу, поди, многое видно.

Сейчас же Кристина оказывается полностью занята попытками понять, в какую сторону лучше вести другой разговор.
Седой мужик против ожиданий нелестно отзывается о Катарине. Вот дрянь. Промахнулась. Хотя этого можно было ожидать. Люди странные. Черт ногу сломит в их межличностных отношениях.
Тина кривится своим мыслям, проследив взглядом за пригласительным жестом. Ладно, этот человек хотя бы оказался кем надо, уже неплохо.

- Со мной разговор. Катарина мне о тебе только имя сказала, - не сбавляя напора, Кристина небрежным движением ноги подтаскивает поближе соседний шезлонг и устраивается в нем, глядя на мужика лишь боковым зрением.
Пожалуй, сходу вываливать все свои запросы не стоит... Или нет?

- Тина. Отлично рисую, - она не протягивает для знакомства руку, но слегка поворачивается к мужчине, продолжая, глядя ему уже в лицо. - А к тебе пришла, потому что узнала, что ты шаришь в местных порядках.

Памятуя о словах пани Красной, что любые странности в поведении тела могут быть восприняты как проявление той самой болезни, Тина не собирается упоминать о том, что лишь недавно очнулась.

- Ты, конечно, можешь меня послать... Но много у тебя тут развлечений? - она косится на банку пива в его руке, отгоняя мысль попросить поделиться. - Я тут, в общем, созрела до чуть более дальних прогулок... Думала вот, как бы пропуск получить. Ты в курсе?

Усаживаешься. И он сидит. Расслаблен, вроде бы. Не смотрит на тебя. Слушает. Или нет, не понять. Тянет из банки. Неторопливо, по глотку в минуту где-то. Растягивает. Только при словах о пропуске, даже боковым зрением замечаешь: кривится, будто не пива, а лимонного сока глотнул. Молчит. Сгущается тишина, лишь скучающими вздохами девчонки, да чьим-то далёким храпом разгоняемая. Ждёшь ответа. Минуты три уже, наверное. А может и пять. Наконец:
— Способы есть. Можешь полицаям сосать. Можешь стучать. Можешь прислуживать. Это самые доступные тебе. Есть и другие. Непонятно только, почему ты ко мне с этим пришла.
Глоток. И снова молчание.

Нет, ну а чего она ожидала? Что этот мужик, видя ее впервые в жизни, так вот сразу расколется? Еще и пивом угостит, ага.
Кристина щурится на солнце, расслабленно откидываясь в шезлонге. Насколько можно расслабленно при такой круговерти мыслей.
Черт возьми, она даже не знает, что там, за периметром, а с чего-то рвется туда. Только потому, что здесь ее ограничивают какие-то надуманные рамки. Потому, что здесь нужно подчиняться какому-то порядку. И даже неизвестно, какому.

Девушка поправляет упавшие на лоб волосы, подставляя лицо солнечным лучам, которых, оказывается, не видела так давно.
Почему и Катарина, и этот Зденек одинаково отреагировали на вопрос о пропуске? Не в моральных же принципах дело, право слово. Тут что-то сложнее, сложнее... Настолько, что не стоит и лезть? Ну нет.

Кристина слегка усмехается и наконец обрывает затянувшееся молчание:
- Да вот... Думала, раз ты такой крутой и независимый, знаешь другие способы. А нет, как и все, только говоришь, что есть они.
Блеф чистой воды. Но, может, все же удастся сыграть хотя бы на тщеславии?
Девушка садится в шезлонге, больше не глядя на собеседника, некоторое время изучает стоящий рядом фургон - что же такого случилось у них с Катариной, что Зденек демонстративно поселился отдельно от всех, но у той на виду?
Добавляет бесстрастно, будто самой себе:
- Катарина была права.

— Я знаю способ. Но он не для друзей Катарины, - отвечает плешивый. Уйти тебе не мешает, сидит, как сидел. Встаёшь. Подходишь к девушке. Улыбается тебе.
— Что, интересна работа, подруга?

"И не ходи в мою песочницу", - с язвительной усмешкой мысленно договаривает за мужика Кристина. Ладно, сама виновата, что посчитала, будто всем вокруг нравится замечательная пани Красна. Хотя жаль, конечно, ответ буквально сорвался с крючка... Если Зденек не врет, конечно же.

- Ты тонкий психолог, - полусаркастично замечает Тина, поднимаясь.
Здесь ловить больше нечего.

Она вновь переходит улицу, направляясь к потенциально куда более доступной собеседнице. Хотя люди странные, когда уже удастся это покрепче запомнить?

- Да не особо, - мотает Тина головой, стараясь, чтобы это не прозвучало снисходительно.
Она тоже прислоняется к стене рядом с девушкой, оставаясь, тем не менее, на обеих ногах.
- Хотела просто поболтать. Как тут, много народу бывает? Полицаев, наверное, тоже видишь?

Скучающим взглядом Кристина окидывает улицу, медленно вдыхает ясный воздух, отмечая, как все-таки не плоха Прага без привычных толп.

- Крыша, наверное, сейчас не особо нужна, не то, что раньше? - ей не хочется наговорить лишнего, но после неудачи со Зденеком уже совершенно неясно, где и от чего может рвануть. - Почему ты здесь, подруга? Разве снаружи было бы не сытнее?

"Подруга" пожимает плечами:
— Крыша — клиенты. Они же полицаи - местным платить особо нечем. Снаружи? А что там делать? Такая же пустота, только повоевали ещё. Ловят ещё не пойманных и сюда же отправляют. Или не отправляют. Мародёры мародёрствуют. Тут хотя бы подобие порядка. Ништяки перепадают. Помыться возможность случается. А там? Пфф, — фыркает она и отворачивается.

Подобие порядка... Тина скептически осматривает пустую улицу, осознавая, как мало на самом деле знает об этом подобии. И уж тем более - о том порядке, что может царить снаружи. Хотя вот, со слов девицы, там до сих пор кто-то держится. Не сдается полиции. На это ведь, пожалуй, есть причины? Или что, там просто собрались свободолюбивые граждане, не желающие сидеть в темной галерее в ожидании подотчетной банки консервов?

Ничего не известно. Даже насколько велик очаг этого... разжижения. Наверное уж, велик, раз до сих пор в таком большом городе, как Прага, не восстановлена обычная жизнь. Что, если болезни оказался подвержен весь мир?..
В таком случае еще меньше смысла торчать в гетто.

Или, во всяком случае, решение это должно быть выбранным, а не навязанным. Посмотреть бы хоть, что ли, что там, за кордоном, на самом деле. Отчего всех тут так корежит при упоминании пропуска?
А еще где-то там, возможно, есть какая-то лечебница для заболевших. И Марту, может быть, забрали именно туда - ее смерть, в отличие от смерти Томаша, Катарина не видела, иначе бы рассказала.

- А может, ты слышала... - Тина нарушает затянувшееся молчание - и вдруг запинается, вперившись взглядом куда-то себе под ноги. Ей не хочется прочесть отрицательный ответ на лице собеседницы раньше времени. - Ну, ты ведь явно бывала там, снаружи... Может, ты знаешь. Куда увозят заболевших? Что там с ними?