Жнецы грез | ходы игроков | Надёжный Девичий Выбор

Недобрый взгляд вампирши наблюдал за Бони, который победно передавал Норберту ключи. Девушка поспешила убрать этот взгляд вниз, туда, где никто ей не нужен и она тоже никому не нужна. Звук мотора чуть облегчил нахмуренные брови, не тронутые макияжем. Она почти естественно улыбнулась и сказала в сторону Хагена.

— Все в порядке. Значит теперь осталось найти Кэт. Пошли дойдем уже до управляющего этого мотеля.

И мягко огибая рычащее препятствие вампирша зашагала к двери предателя клерка, вспоминая на ходу, давно ли она ела.

— Вперед, — согласился Хаген. Он не испытывал ненависти к клерку со своей стороны. Он не знал ничего о клерке. Возможно, у клерка были причины делать то, что он, клерк, делал. У каждого клерка своя история.

Убедившись, что обе ноги парня на педалях, Бони без тени юмора пожелал заправиться впрок и быть внимательнее на мостах. Своё мнение о лучшем использовании этой марки машин он придержал.

Писатель с маленькими глазками и демоническая дева с лицом симпатичной новоангличанки смотрелись архитипично. Когда-то Бони зачитывался сказками Короля Стивена, а потому так и видел развитие их истории. Не выдавая себя, он последовал за Кристин.

      — Ага, — согласился Норберт.

      Возможно, один из персонажей Хагена — скажем, федеральный агент из «Суда над святыми» или грек Соторамос из «Книги Недомен» — добавил бы циничную остроту на злобу дня. Что-то вроде тех фраз, которые Майк Хаммер и Сэм Спейд не глядя отпускают с экрана. Например, что нельзя быть в порядке, когда под задницей триста семьдесят лошадиных сил брутто и почти три фунта смолы каннабиса. Но Ангария был не на сцене. И поэтому, как всегда, плохо представлял, что следует говорить за пределами разученной роли.

      Только закрыв дверь, оставшись наедине с чёрной кожей и вибрацией внутреннего сгорания, он нежно положил руки на руль и прошептал:
      — Бог в скорость, Чёрный Император.
      Курить больше не хотелось.

      Бони, его спаситель и проклятье, шагал вслед за Кристин и Хагеном. А значит, больше не сидел рядом и не заставлял Норберта вспоминать о том, о чём ему не хотелось вспоминать. Не заставлял стыдиться самого себя за то, что вместо ответного тепла мог предложить только печальный взгляд. Что это было, как не оплеуха судьбы, если именно Бони обнаружил ключи? С другой стороны, а кто ещё мог? Порой Норберту казалось, что Кэт воспринимает Бони наиболее чётко из всей группы. Не то чтобы Кэт сильно любила любимого «пекаря» Норберта. Иногда казалось, что она терпит аккордеон рядом с барабанами только из каких-то творческих соображений. И из-за бизнеса. Но Ангария шарил другую тему: Кэт была взрослой. Реально взрослой, уж особенно на взгляд Норберта. И Бони тоже был взрослым, даже если иногда прикидывался то ли ребёнком, то ли котёнком. Хаген тоже был взрослым, но он, честно говоря, просто играл в другой лиге. Его и рядом не стояло с провинциальными ребятами из пригородов Мемфиса, а вот Бони и Кэт сварились в одном соку. Отчего-то Норберту пришло в голову, что Кэт тупая. Она могла бы встречаться с Бони и...

      «... освободить меня от угрызений совести? Или от открытой двери, которую я не хочу по-настоящему закрывать?»

      Норберт вжал футуристически-квадратную тормозную педаль, будто пришедшую с мостика «Звёздных войн», и сдвинул селектор на первую передачу. Даже щёлканье коленвалов дарило какую-то странную приязнь к машине, которую по-настоящему любили. Норберт включил фары, ярко осветив парковку. Указатель уровня топлива колебался на отметке в три четверти — опять спасибо за напоминание, и опять Бони.

      — Сорян, Кэт, — извиняющимся тоном пропел Ангария и убрал ногу с тормоза, тут же добавив газа. Взвизгнув шинами на снегу, «Понтиак» почти прыгнул к выезду с парковки, вильнув между заснеженных поребриков. Затем снова полыхнул красными фонарями, когда его занесло при выезде на дорогу. Однако больше резких звуков не слышалось: освоившись с автомобилем, Норберт Ангария повёл его в обратную сторону, захлёбываясь в рёве мотора.

      Он снова был в движении! Лобовое стекло, по которому мерно скользили дворники. Снежные стрелы из чёрной пустоты и пустота на соседнем сиденье, пустота позади, пустота вокруг. Чернота снаружи, чернота внутри, ядерно-чёрный повсюду. То, что семнадцатилетний подросток со Среднего Запада любил больше всего на свете. Откинувшись на подголовник, Норберт смахнул с глаз чёрные волосы и напевал себе под нос, с удивительной точностью повторяя Адама Гонтье:

      — Он не сможет забыть, — пел Норберт, почему-то выбрав из множества песен именно эту. — И не сможет простить их слова...

      

Выйдя на крейсерскую скорость, GTO оказался неожиданно тихим. Двигателю хватало всего тысячи оборотов, чтобы держать крейсерскую скорость в пятьдесят с лишним миль, и он мерно урчал, совсем не в такт а капелле, исполняемой Норбертом. Что слушала сама Кэт? Здесь не было разъёмов ни под флешку, ни под CD, не было даже кассетника, а от радио в этой глуши было мало толку. Скорее всего, в машине Кэт слушала машину. Это странное, пьянящее ощущение, когда ты валяешься, прислонившись к любимому человеку, плавая в эйфорической ванне собственных гормонов, и тебе в принципе не хочется музыки, и не хочется разговоров. Хочется просто быть. Должно быть, Кэт ощущала что-то подобное, сидя в водительском кресле. Иногда, когда не было зимы, она могла открывать окно и слушать свистящий мимо ветер.

Если опуститься в кресле чуть ниже, в такое полу-распиздяйское, расслабленное положение, то окружающий белый ландшафт исчезнет за приборной панелью, и останется только космическая чернота и снежинки-звёзды, несущиеся навстречу в этом пространственно-временном тоннеле. Дороги, правда не видно, но она здесь прямая на десяток миль, и можно было ехать даже с закрытыми глазами, изредка поправляя машину когда она прикасалась правыми шинами к припорошенному гравию обочины.

«Она» звучало каким-то неправильным местоимением для GTO. Это был «он». Строго говоря, это было «оно» — транспортное средство — но что могли понимать в мускул-карах филологи, составлявшие бездушные грамматические таблицы. GTO был «он», мужчина её мечты. Насколько знал Норберт, другого мужчины у Кэт не было, ни в данный момент, ни возможно даже вообще. Нет, Кэт не смогла бы встречаться с Бони. Какой машиной был бы Бони? Хороший вопрос, но точно не мускул-каром.

Забавно, как в рассуждения о любви неизбежно вплетаются местоимения, даже если это любовь к предмету. Солдаты дают женские имена своим винтовкам, моряки-любители называют свою яхту какой-нибудь «Арабеллой», таксисты будут звать свою машину «ласточкой» или ещё каким-нибудь уменьшительно-блевательным прозвищем. Раз за разом любовь возвращается к гендерной дихотомии, поскольку из неё и происходит, и как бы не старалось прогрессивное ЛГБТ (ЛГБТК, ЛГБТКИ, ЛГБТКИА, ЛГБТКИАП+) сообщество придумывать новые местоимения, чтобы нарушить этот бинарный стереотип, любовь остаётся лишь первой ступенью, выстреливающей вас в космос. Любовь живёт три года, а затем она отваливается и сгорает в атмосфере, а отношения переходят на следующую ступень: дети. То, чему с таким энтузиазмом посвящают пол-жизни взрослые.

Но в отношениях между Бони и Норбертом нет никакого «после», отгорев, их любовь оставила после себя только чёрную пустоту. В отношениях между Кэт и GTO, впрочем, никакого «после» тоже не было, хотя у GTO был несомненный плюс: он не мешал тебе его любить. Не мешал тебе о нём заботиться. Вместо чёрной дыры в солнечном сплетении у него было триста семьдесят лошадиных сил, которыми он готов был щедро делиться, как настоящий мужчина, воспитанный на семейных ценностях. Тысяча девятьсот шестьдесят, мать его, девятый год. Этот парень отчасти застал Америку ещё до эпохи сексуальной революции. Один его вид должен оскорблять чувства феминисток, как шестилитровый двигатель оскорбляет чувства «зелёных».

      Улыбаясь этим мыслям, Норберт всё-таки вспомнил, зачем он здесь. Было бы грустно запирать эдакого зверя в полицейском гараже где-то к северо-востоку от Де-Мойна. Нехотя выпрямившись на сиденье, мальчик снял ногу с педали газа. Он позволил «Понтиаку» тормозить двигателем, не прибегая к помощи колодок. Не то чтобы он задумывался об опасностях торможения на снегу, скорее ему хотелось растянуть удовольствие. Ну ещё чуть-чуть, ещё секундочку.

      Неожиданно Норберт протянул руку к зеркалу заднего вида и повернул его к себе. Он всмотрелся в своё юное лицо, не узнавая себя. Изучал улыбку на тёмных губах и блеск радости в зеленоватых глазах. «Это я такой? Радуюсь очередной машинке? Видимо, во мне осталось больше семейного, чем хотелось бы».

      Когда-то Норберт Ангария пел в церковном хоре. Недолго, милостью Сатаны и Отцов-основателей. Впрочем, именно там Норберт приобрёл незаменимый навык сольфеджио. Теперь он подумал, что если восторги пойдут дальше, вместо песен останется неразборчиво мычать названия нот. Взять ферму в ипотеку, сельскохозяйственный кредит и пыхтелку-трактор. И прочее ёбаное говно, которое продолжает моральные ценности ушедшей эпохи.

      Пинком по тормозу Норберт остановил ГТО на обочине снежной дороги и открыл бардачок, перебрав скудное содержимое. Ни «кексиков», ни документов. Просунув ладонь за прохладный металлический каркас под сиденьями, Норберт пошарил и там, повторяя поиски Бони. Потом оглянулся назад, включив и выключив лампу в салоне. Сунул ладонь в кармашки на обивке передних спинок, пошарил под ручками дверей, заглянул даже под приборную панель в поисках расшатанных винтиков. Затем он выбрался на двадцать четыре градуса по Фаренгейту и открыл багажник, пока вокруг его ботинок клубился отработанный газ из выхлопной трубы.

В салоне не оказалось ни кексиков, ни даже крошек от них. В багажнике он нашёл бутылочки масла, антифриза и стеклоомывающей жидкости, поставленные в заботливо подобранные и пристёгнутые резинкой пластиковые ящики вместе с переносным набором путешествующего автомеханика. Опытный барыга Норберт быстро вычислил «двойное дно» в этом фасаде приличного шофёра, и, просунув руку за короба, вытащил чёрную сумку, в которой было всё добро, включая то, что Бони напёк своими заботливыми руками. Здесь же в сумке валялись и бутылки с уже намешанными коктейлями виски-колы, которую Кэт называла «Кола Плюс», и которую можно было пить, не пряча в пакет.

      — И что, тебе это обязательно надо было забрать? — несчастным голосом спросил Норберт в пустоту. Он поддёрнул сумку к себе, перебирая её драгоценное содержимое.

      Первым лежал аккуратно перехваченный резинкой цилиндрик с веществом под названием метилендиоксипировалерон. То была одна из первых попыток Бони и Норберта сварганить собственные дизайнерские наркотики. К сожалению, его фармакинетика оказалась такова, что при смешении с производными каннабиса тебя, вместо погружения в сонный кайф, трясло как шизика. Только потом Норберт прочитал в рецептуре, что этот пассажир вызывал учащённое сердцебиение и работал как анорексиген. Элегантных коктейлей от бармена не получилось, и мет-валерон пришлось продавать отдельно. Причём людям, не знающим, что его можно относительно законно достать в аптеке, стоит заполучить сговорчивого врача в нужном штате. С улыбкой Норберт отложил его в сторону. Эта штука была легальна, хотя поди докажи это тупому айовскому шерифу. Однако Ангария без зазрения совести воспользовался этим внутренним аргументом, чтобы не соблюдать требование Хагена досконально. Выбрасывать всю любовно собранную пекарню ему не хотелось.

      Затем настал черёд «эйфа», обильно пересыпанного мукой в бумажном пакете. «Эйфом» назывался эфедрин — растительная дрянь, которую сосали из хвощевых кустарников эфедры, в природном виде похожих на свалку еловых лап. Обыкновенной выпаркой его перегоняли в соль от соляной кислоты, а когда он оседал, мешали с мукой: поди докопайся, что это там. Ведь не один идиот не станет мешать с мукой кокаин, правильно? Затем хватало обычного кухонного сита, чтобы отделить зёрна от плевел. Норберт любил лизнуть его перед выходом на сцену, чтобы заранее пережить тот эмоциональный толчок, который выводит шоу на новый уровень.

      Оставался только гашиш. «Гаш», «хеш», «травка», «зелёный», «пластилин» и ещё куча названий. Их привычный и всегда популярный продукт. Десять баксов за грамм — простые и быстрые деньги. Больше всего Норберту нравилось в них то, что ему почти ничего не требуется говорить. Кое-кто уже узнавал его сам, но даже если этого не случалось, парень просто находил в толпе лица, а потом спрашивал, не нужно ли ребятам подогреться. Ребята задавали ожидаемый вопрос, Норберт называл товар и цену. Мятые доллары в левой руке, невинный круассан — в правой. Если покупатели нравились Норберту, он говорил им на прощание, что кекс вкусный, и не лгал. Бони действительно классно готовил. Если не нравились, он просто советовал поглядеть на начинку. И всё. Ты пришёл, ты ушёл. Как тень. Норберту даже не требовалось улыбаться, потому что клиенты улыбались за всех: за себя, за Норберта и вон за того парня. Улыбались и нервничали. Норберт тоже нервничал, но обычно не замечал этого до того момента, когда всё уже оставалось позади. Потом Норберт писал на номер шесть сообщение в секретном чате, где просил ещё. Номер шесть никогда не приезжал сам. Он говорил место, а Норберт приходил. Мятые доллары в правой руке, пакетик в левой. И снова ничего не требовалось говорить — тени создавали новые тени.

      Подросток не хотел делать так, как сказал Хаген. Кроме всего прочего, по сдобной продукции было распихано больше тысячи долларов. Для кого-то, возможно, это небольшие деньги, но для Норберта они были целым состоянием. И бояться копов... ну, блин, бояться копов — это жить в земле без радости. Однако Ангария никогда не отличался экономической сметливостью, поэтому жадность не могла достучаться до его сердца. Он вытряхнул из сумки готовые кексы, муку и круассаны, беспощадно втаптывая их в снег и разбрасывая по дороге.

      Он пообещал себе спросить у Кэт, каким чёртом клерк мог кому-то сдать сумку, лежащую в багажнике. Неужели дура догадалась предложить «мягонького» администратору мотеля? Она бы ещё в церкви это предложила. Наверное, Норберту стоило на неё злиться, но он чувствовал только странное веселье.

      Другим дерьмом, которое толкают в любом клубе Соединённых Штатов, ребята не баловались. Все эти «кристаллы», «скорости», АМФ, МДМА, «экстази», «крэк», «мяучки» — все были слишком далеки от их музыки. В прошлом году Норберт купил и продал несколько зарядов фенциклидина, который иногда называли «ангельской пылью». Той самой штуки, которая вышибет память, но до того сделает самым счастливым парнем на планете. Сначала Норберт растирал её с укропом, потом с листьями салата и даже обычной травой, пока кто-то не надоумил его растолочь «пыль» вместе с пастой марихуаны. Тоже, ха-ха, дизайнерский наркотик, чей дизайн Ангария испытал на себе. Когда Кэт нашла его, он лежал в трейлере на окраине гудящего басами рок-фестиваля в Давенпорте. Городе, куда на каждую большую вечеринку съезжаются голодные до развлечений студенты из университета Айовы и байкеры с запада. Кэт говорила, что не могла дозваться его три часа кряду. Кажется, вскоре после этого у группы и появился барабанщик.

      Подросток с теплом вспоминал об этом, хотя ему было стыдно, что он заставил Кэт переживать. Но стыд лежал далеко и редко напоминал о себе. Как Хан Соло в карбоните, если продолжать аналогию со «Звёздными войнами». А вот чувство невероятной близости с самим собой, которое Норберт испытывал тогда, осталось надолго. До того — или после? — они целовались с Бони под визжащий рёв электрогитар. Где-то в толпе перед импровизированной сценой. Потом Кэт решила, что у ангелов больше не будет пыли, и единственным ангелом в жизни Норберта осталась вера, что когда-нибудь он наберётся духу украсть у Хагена пистолет. Но пока что пистолет лежал там, куда его клал писатель. А Норберт, застегнув сумку с бутылками виски и несчастным анорексигеном, хлопнул багажником.

      — Чёрт бы тебя подрал, Хаген! — вздохнул он.

      Пока он перебирал запасы, ему снова стало холодно. Но, вместо возвращения в тёплый салон, Норберт расстегнул куртку, задрал толстовку и футболку и расстегнул джинсы без ремня. Подросток аккуратно заложил маленький пакетик с марихуаной за резинку полубоксов, расправил его пальцами и торопливо накинул футболку обратно. Холодный пластик обжигал кожу бедра, а также обещал, что следующий вечер Норберта точно не будет скучным. Может быть, он предложит его кому-то. Может быть, продаст, хотя какой ему толк от двадцати баксов?

      Оглянувшись вокруг, Норберт постарался убедиться, что снег замёл все следы, а в ночи не горит других огней.

Снег к тому времени уже совсем перестал, но снежный покров был готов прикрывать ещё не одну тонну дерьма вплоть до самой весны, так что всё было чисто. Как ни странно, ни одной машины за всё время не проехало. Какой гений при таком тафике догадался строить мотель было той ещё загадкой. Загадочнее было только то, как мотель смог простоять достаточно долго, чтобы обветшать, и не закрыться от убытков.

      Однако Норберта только радовало отсутствие полиции. Может быть, клерк вообще никого не сдавал, и Кэт просто захотела, чтобы они сами... в воспитательных целях... Тут он помотал головой. После недавнего приступа паники у «мистически закрытой» машины его стало воротить от теорий в духе Умберто Эко. Они создавали слишком много сложностей там, где стоит всего один мотель и достаточно пошарить под сиденьем, чтобы найти ключи.

      Вернувшись за руль, Ангария прикрыл дверцу и некоторое время слушал машину, чуть прикрыв глаза. Наверное, Кэт делала именно так, но Ангария не понимал, чем может понравиться звук двигателя сам по себе. Наконец Норберт снова толкнул селектор, и «Понтиак» неторопливо тронулся по дороге, потерянной среди полей Айовы. Кэт любила дороги на слух, а вот её кузен определённо получился визуалистом. Этот факт невзначай подтверждал то, что женщины любят ушами, а мужчины — глазами. Тем не менее, Норберту тоже нравилось ехать в одиночестве. Просто ехать, пока снег на асфальте искрится в ослепительном нимбе фар. К сожалению, он не мог делать так вечно. Подросток нехотя вынул телефон, позвонив на второй номер в списке контактов — Хагену.

Телефон Хагена почему-то не отвечал. Видимо, ребята были слишком заняты чем-то поинтереснее, чем банальная болтовня.