[R9] С эшафота - под венец | ходы игроков | Суд

Давно схлынуло первое возбуждение от ареста пары Фишер. Уже успели оплакать всех, кого они убили. Уже прошло не одно заседание суда, уже прозвучали обвинения. Сэм Фишер смотрел прямо, улыбался пренебрежительно, и, казалось, что пылинка на обшлаге сюртука волнует его куда сильнее, чем грядущая смерть. Ибо другого приговора просто не могло быть. И адвокат, назначенный чуть ли не против его воли ("помилуйте, как защищать этих... да меня же потом линчуют!"), отговорил положенные речи вяло, спустя рукава. Сэм даже как-то не выдержал, и разразился едкой тирадой, что надо заканчивать этот гнусный фарс, мол, раз уж решили казнить, то казните, к чему эта комедия. На что судья, промокнув лысину платочком, заявил, что они уважают закон, и что раз подсудимым положен адвокат, то будь они прокляты, но он у них будет!

И вот наступил день оглашения приговора. Зал был набит битком. Люди стояли в проходах, толпились сзади, переговаривались негромко, косясь на скамью подсудимых. Но вот судья поднялся и стал оглашать приговор. И в самом конце прозвучало - "к повешению!". Но тут наступил звездный час адвоката. Он поднялся и дрожащим голосом произнес
- Ваша честь, вынужден напомнить, что по законам нашего штата замужняя женщина не может быть приговорена к смертной казни.

Все голоса разом смолкли. Казалось, стало слышно полет мухи. Судья нахмурился. Но прочитал текст, подчеркнутый адвокатом. Потом снял очки и протер линзы. Зал возмущенно загудел. Судья поднял руку. Сэм улыбался, глядя на развитие событий. Они с женой сидели на разных скамейках.
- Слышишь, дорогая, ты будешь жить. Назло всей этой пародии на правосудие.
Гул стал громче. И судья был вынужден стукнуть молотком.
- Скажите, а что законы штата говорят насчет вдов?
Адвокат был вынужден признать, что вдовы не являются замужними, а значит, на них закон не распространяется.
- Вот вам и ответ. Сэм Фишер будет казнен в это воскресение, а его жена, точнее, уже вдова - через неделю.

Выдержка первый раз изменила Сэму. Он вскочил, зазвенев кандалами.
- Вы не посмеете...!
Но удар приклада в спину заставил упасть вперед, грудью на стол, чуть было не опрокинув его.
- Уведите арестованных!

Весь судебный процесс Амелия хранила молчание. А что говорить? И зачем, если любое твоё слово исказят, сыграют на подмене смыслов и обратят против. Чего попусту сотрясать воздух в жалкой попытке оправдаться, ведь они уже давно всё решили — и судья, делающий работу формально, для галочки; и адвокат, смотрящий не на тебя, а словно сквозь, по-рыбьи, будто ты такой же предмет мебели, что тот стул или трибуна, за которую вызывают свидетелей; и набившиеся в зал заседаний зеваки, которым подавай только зрелищ поскандальней. Слова бесполезны — они просто потонут в улюлюканье разъярённой толпы и выкриках с требованиями линчевать душегубов. Они беспросветно тупы настолько, что даже не знают законов собственного штата — за убийство здесь всего лишь вешают, линчевание считается незаконной расправой. Чувствуете разницу? Будь благословенна страна победившей демократии и справедливости.

Как же душно... Помещение небольшое, но сегодня царит аншлаг: кажется, собралась добрая половина города. Незадачливых зрителей, прибывших к шапочному разбору и не успевших занять место в зале, пришлось выгонять взашей — и теперь они оккупировали окна со стороны улицы. Амелия чувствовует на себе их липкие, ощупывающие взгляды. От людей по ту сторону толстых железных прутьев смердит ненавистью, помешанной на гаденькое злорадство — кажется, сам воздух, стены, всё вокруг пропиталось этим ядом.

Амелия не опускает глаз, не отводит в сторону — напротив, с гордо вздёрнутым подбородком она смотрит в зал, останавливается глазами на каждом лице. Потому что смотреть в пол означает сдаться, признать своё поражение, расписаться в виновности во всех грехах, которые им приписывают. Амелия знает: именно этого жаждет толпа — мольбы о милости, покаяния с бросанием на колени и заламыванием рук — жаждет, словно оголодавшая собака кость. Но она не доставит им такого удовольствия. Она хочет, чтобы последнее, что запомнил каждый здесь присутствующий, — взгляд её тёмно-карих, почти чёрных глаз. Прямой, долгий, будто проникающий в самый дальний уголок души — о, Амелия знает множество скелетов, что хранятся в шкафах этих с виду добропорядочных граждан... И она продолжает смотреть — и на её бледном, усталом лице ни слезинки, ни тени страха. Некоторые не выдерживают и отводят взгляд, другие недоумевают, третьи злятся.

Среди последних много женщин. Они всегда завидовали ей — её красоте и стати, манерам, в которых сквозило хорошее воспитание и (подумать только!) образование. Они презирали её только за то, что их брак с красавцем Сэмюэлем Фишером счастлив и она любима. И, Боже, как же они ликовали в день, когда их схватили... Если бы не прокурор в сопровождении конвойных, остервенелые руки с крючковатыми пальцами разодрали бы их заживо.

Не думать об этом, не вспоминать. Амелия переводит взгляд на мужа. Он сидит на другой скамье, отгороженный решёткой — невозможно взять за руку, обнять... Даже сейчас перед лицом смерти их разлучили, лишили возможности провести последние часы рядом. Её взгляд пристален, неотрывен, как будто она хочет навсегда запечатлеть в памяти малейшую черту и мимическое движение — они могут отнять у неё его тело, но память... Память останется вместе с ней.

Она не отворачивается, даже когда Сэм корчится в судорогах от удара прикладом. Амелию хорошо воспитали, и одной из добродетелей, в которой она преуспела особенно, является выдержка. Одним небесам известно, чего она стоит Амелии сейчас. Она прячется в подрагивающих ресницах и расширившемся зрачке, в побелевших щеках, в сжатых пальцах с ногтями, вонзёнными в ладонь.

Их, конечно, убьют. Казнь через повешение — так гласит закон. Сэм до последнего надеется на него — на послабление в отношении замужних женщин — но судья находит лазейку. Наивно было полагать, что вершащий правосудие не найдёт способа его обойти.

Муж не выдерживает, кричит в негодовании:
— Вы не посмеете!

Но Амелия прерывает его, нарушив молчание впервые за всё время:
— В здравии и в болезни, в радости и в горе — я последую за тобой повсюду, и даже смерти неподвластно разлучить нас, любовь моя, ибо душа бессмертна.

Впереди — неделя ожидания в холодной, сырой камере.

Слова Амелии вызвали целый шквал выкриков. О, эти крики были далеки от христианского милосердия - и еще дальше от простой вежливости, не говоря уже про изысканность. Каждый, каждый в этом зале копил ненависть - и обрушил ее на головы Сэма и Амелии. Кто-то потому, что от всей души ненавидел пару аристократов. А кто-то - потому что сам не сумел поступать так же. Хотел, думал, лелеял мысли - но не сумел. И они, эти людишки, кричали как бы не громче прочих, заглушая свою собственную совесть. Сэм улыбнулся, вытирая кровь из рассеченной губы тыльной стороной ладони. Всегда аккуратная, прическа растрепалась от удара. Воротник рубашки, жесткий и крахмальный когда-то, стал серым и мягким, словно талый снег поздней весной. Но глаза горели все тем же огнем, что и всегда. И маска, треснувшая было на миг, опять сомкнулась, скрывая чувства. Его вывели первым. Он обернулся, подмигнул Амелии и сделал губами жест, словно бы целует ее. Больше она никогда не увидит его.

Женщину отвели в камеру. И потянулись дни - такие короткие, ибо отмеряли жизнь Сэма и, значит, Амелии. И такие длинные - ибо решительно нечем было заняться. Ибо ей не давали ничего, кроме замусоленной Библии без обложки и последних страниц. Впрочем, было видно, что книгу не только читали - кое-где на полях были нарисованы похабные картинки, местами столбики цифр явно намекали на карточную игру, а одну страницу перечеркнула бурая надпись - я невиновен, явно сделанная не пером. Охранник приносил еду, выносил горшок. Пленницу не выпускали даже на прогулку, во двор, безжизненный и крохотный. Лишь обшарпанная камера, жесткая кровать и кувшин с водой. Лишь однажды утром, в воскресение, до ушей Амелии донесся возбужденный гул голосов. Потом крики. И тишина, вязкая и мертвая. Мертвая. Вечером того же дня в камеру явился пастор. Сухопарый, прямой как палка, он был готов карать и судить (именно в таком порядке), но явно не готов был миловать.
- Амелия Фишер. С этого дня вы стали вдовой (произнесено с нажимом и сладострастием, словно имя любимой). Ваш муж мертв. И через неделю казнят и вас. Ваш покойный (и снова - с напоминанием, чтобы не забыла, не забылась, не вздохнула спокойно) муж отказался от исповеди. И оставил вам письмо.

Он протянул тонкий лист бумаги, исписанный аккуратными, как всегда, строчками. Словно писал их не арестант на хлипкой кровати, а лорд на дубовом секретере в своем поместье.

"Моя дорогая, любимая Амелия. Я пишу эти строки в свой последний вечер. Завтра меня повесят. Благородное изобретение доктора Гильотена еще не добралось до этой глуши. А патроны стоят дороже моей жизни. Потому - веревка, так просто и так банально, никакого уважения к обычаям и традициям аристократии. Впрочем, что еще ожидать от лавочников и торгашей, что нас тут окружают? Ты наверняка уже догадалась, что я мертв. Закончил свой бренный земной путь. И вознесся (зачеркнуто) пал (зачеркнуто) нахожусь там, где мне уже все равно. А если нет - я думаю, тебя не оставят в неведении. Да. Я специально в качестве последнего желания не стал просить в последний раз увидеть тебя. Не потому, что мне не хочется. Напротив! Каждый день в этой душной вонючей камере я думаю о тебе. Просто я не хотел остаться в твоей памяти таким - скованным, грязным, небритым. Мне перестали давать бритву, Амелия, в последние дни мне перестали давать бритву! Ибо по мнению этих идиотов я могу перерезать себе глотку и тем самым избежать правосудия. Глупцы! Или наброситься на охранника и сбежать. Из закрытой тюрьмы. Оставив тебя в камере. Так что нет. Не надо видеть меня сейчас. Пусть лучше я останусь в памяти другим. Молодым. Красивым. Счастливым. Как на той дубовой аллее, возле качелей, где я признался тебе в любви и попросил твоей руки. И я не жалею ни о чем. Я был счастлив с тобой все эти годы. Ты подарила тот свет, которого так не хватало в серой унылой жизни. И мне жаль, что я не сумел защитить и сделать тебя счастливой. Прости. Но сейчас, когда мне остались жалкие часы жизни, я благославляю тебя. Знаю, что звучит странно. Но так хочется верить в твою счастливую звезду. Хочется знать, что с тобой все будет хорошо. И ты покинешь эти серые мрачные стены с высоко поднятой головой. Мне больше нечего сказать. Разве что маленькая просьба. Каждый год в день, когда мы стали мужем и женой, я прошу тебя приходить в церковь и молиться за мою грешную душу. Прощай.
P.S. Перечитал письмо. Получилось несколько скомкано и сумбурно. Но другого уже не будет. Никогда не будет. Амелия, моя дорогая, нежная, восхитительная, любимая Амелия."

Пастор ждал молча, лишь его вытцветшие глаза не отрывались от лица Амелии. Когда та дочитала последнее послание, священник произнес:

- Не скрою, я прочел это письмо. И если не знать кем и когда оно было написано, вас можно было бы и пожалеть. И умилиться такой силе любви. Но вы убивали! Вы были убийцами! Муж и жена, связанные нерушимой клятвой, вы связали свои души страшным преступлением. Ваш муж уже наказан - и, надеюсь, он будет вечно гореть в аду. Ничуть о нем не жалею. Но мой долг, как пастыря, как духовника, спросить вас - не желаете ли вы исповедаться. И ... каково будет ваше последнее желание?

На всю последующую неделю Амелия обратилась в слух. Скребущиеся в сточных канавах крысы, переговаривающиеся где-то на периферии конвоиры, звон ключей и лязг проржавелых дверей камер, стук каблуков по мостовой под окном, там, на свободе, совсем рядом — и так далеко... Прильнув щекой к холодным, отсырелым прутьям, сжимая их ладонями, она исступлённо ловила каждый шорох — измученная, напряжённая, предельно взвинченная, как сжатая пружина, в любую секунду готовая выстрелить от малейшего прикосновения. Верно говорят: нет ничего хуже томиться в ожидании и неизвестности. Хотя что тут может быть неизвестного? Конец один.

Лишь когда за стеной, отгораживающей её от внешнего мира, послышался ликующий рёв сотен голосов, Амелия страшно побледнела и перестала слушать. Она всё поняла. Казалось, все чувства в ней умерли в эту секунду, и она превратилась в мраморное изваяние — до самого вечера женщина просидела недвижимо, прислонившись к стылому камню опостылевшей клетки. Что она ожидала услышать всё это время? На что уповала? Амелия и сама толком не смогла бы ответить, если бы кому-то вдруг захотелось поинтересоваться. Просто такова уж, видимо, человеческая природа — надеяться до последнего на счастливый исход, ждать чуда свыше...

Его не случилось. Вместо этого Всевышний послал пастора для исповеди. Сущая насмешка и над религией, и над церковью... Глядя на этого худощавого, сухопарого человека, Амелия не могла понять, насколько далеко может зайти фанатик в искажении постулатов веры. То, как он акцентировал факт предстоящей казни, с каким извращённым сладострастием говорил о грехе и каре — тема смерти и мук Преисподней доставляла ему бо‌льшее удовольствие, нежели загробная жизнь и прощение. Ей нечего было сказать этому иссушенному ненавистью к ближнему человеку, но она всё же ответила:

— Я вижу, что мы с вами исповедуем одну религию, но Господь у нас разный. Тот, который говорит сейчас со мной через вас, проводника его воли, жаждет карать и проливать кровь. Мой же учит всепрощению и готов протянуть руку помощи каждому. Даже такой презренной убийце, как я. И если я захочу исповедаться, возможно даже покаяться перед смертью, то обращусь к Нему напрямую. К своему Богу — с вашим я говорить не желаю.

Амелия жалела только об одном — что не успела родить сына. Став замужней женщиной, она с головой окунулась в счастье — ничего не планируя, просто наслаждаясь каждым мгновеньем рядом с любимым. Она мечтала — нет, она была уверена — что впереди их ждёт бесчисленное множество таких моментов, и всё успеется, воплотится со временем. Если бы только Сэмюэль не был таким горделивым упрямцем и позволил ей навестить его перед казнью... У неё появился бы шанс, пусть призрачный, совсем крохотный, но всё же! И тогда, быть может, случилось бы настоящее чудо. Ведь не может же Всевышний быть настолько жесток, чтобы загубить невинную жизнь ещё в утробе?..

Амелия не стала читать письмо при священнике целиком — только пробежалась глазами по диагонали, отметив про себя до боли знакомый почерк. Даже перед лицом смерти, избитый и грязный, лишённый права на человеческое достоинство, муж не позволил себе ни единой помарки или кляксы. Он извёл не один лист, прежде чем оказался доволен результатом — Амелия знала это наверняка и оттого отложила сложенное вдвое послание в сторону. Если начать вчитываться, она бы не выдержала и разрыдалась — а ей меньше всего хотелось демонстрировать свою слабость в присутствии нынешнего посетителя. Нет, он не увидит её слёз.

Они будут потом, когда она останется одна в камере и, жадно набросившись глазами на последнее письмо супруга, наконец даст волю чувствам. Солёные ручьи хлынут безудержным, неподвластным самоконтролю потоком и будут терзать до самого рассвета, когда усталость и голод возьмут своё, заставив забыться тяжёлым сном. И даже тогда, в полузабытье они, уже засохшие, будут колоть щёки и щипать глаза.

— Если вы действительно хотите помочь, передайте мои слова судье. Пожалуйста, — тихо сказала Амелия священнику на прощанье. — Я бы хотела принять ванну, и чтобы мне подали расчёску и моё лучшее платье — то, в котором я выходила замуж. Я взойду на эшафот, готовая к встрече с мужем.

Не потому, что желала этого сама — таково было последнее желание Сэма.

Пастор, выслушав слова Амелии, кивнул и молча вышел из камеры. Отказа не последовало, впрочем, согласие тоже не прозвучало.

Надо сказать, что последняя просьба Фишер вызвала жаркие дебаты в городском совете. Проще всего было с расческой. Разумеется, черепаховый гребень самой женщины потерялся в ходе обыска ее дома - уж больно ценная и красивая вещица, как такой уцелеть среди мужланов? А то, что у племянницы шерифа вдруг оказался ценный подарок - так на все воля господа. Но уцелел простой дубовый гребень - его и отдали хозяйке.

С платьем было сложнее. Дело в том, что его присмотрела для грядущего замужества своей великовозрастной дочери миссис Паткинсон. Конечно, мнение самой миссис мало кого волновало. Но вот ее муж, мистер Паткинсон, владел половиной пастбищ в окрестностях городка. А это придавало совсем иной вес желанию его жены. Конечно, не могло быть и речи, чтобы дать платье Амелии хотя бы на время. Было понятно, что после ... кхм... церемонии оно станет никуда не годным - во всяком случае, в приличном обществе. А пуританская мораль не позволяла раздеть миссис Фишер. Споры становились все жарче, дело дошло до оскорбления словами и готово было дойти до оскорбления действием. Но тут начальник почтовой станции (женат, но бездетен, а жене эдакое платье ни у чему) заметил, что стати юной мисс Паткинсон настолько превосходят тщедушную фигуру Амелии, что все равно надо будет перешивать наряд. Так не легче ли будет сшить его заново? Уставшее общество решило, что это достойный выход из ситуации.

Сложнее всего пришлось с ванной. Дело в том, что тюрьма не имела столь дорогой и не самой нужной вещи. Для мужчин хватало обливания прямо на улице, а женщины-заключенные (надо признать - весьма редкие гости) мылись в лоханках прямо в камере. Но ванная! Разумеется, никто не согласился пустить Амелию к себе в дом. Громче всех распинался мельник - мол, как можно пустить к своим близким бездушную убийцу. Да он, да никогда. А еще пару месяцев назад он почитал за счастье быть приглашенным на вечер у Фишеров. Против идеи отвезти пленницу в свой же дом возразил начальник тюрьмы - далеко, долго, надо выделять конвой. И даже не столько опасаясь, что Амелия сбежит, сколько боясь гнева толпы. Хотели даже отказать в этой просьбе ("ничего страшного, хе-хе, потом все равно будет омовение, а мы как-нибудь потерпим, хе-хе"). Но тут возмутился пастор. Мол, как можно отказать в таком даже убийце? Тем более, что все решаемо, надо только подумать. В итоге лавочник предложил напрокат ванну, пылившуюся много лет в его лавке. На символическую оплату. Впрочем, судя по блеску глаз и по алчно потираемым рукам, тот собирался использовать сей факт и для рекламы. Место последнего омовения жестокой убийцы - сегодня скидка 5 долларов, спешите, только здесь и сейчас! Пришлось, конечно, сломать пару дверей.

В субботу вечером за Амелией зашли. И хмурый конвой отвел ее в импровизированную ванную комнату. Там, посреди довольно грязного пола громоздилась ванна с восхитительно теплой водой, сбоку, в корзинке, были свалены все флаконы, найденные в доме Амелии (никто не знал, на что они нужны, потому никто не решился их забрать), а в углу комнаты висело то самое платье. Молчаливая негритянка, сложив руки под грудью, была готова помочь заключенной. А вдоль стены сидели три монахини в своих черных мрачных одеяниях. Видимо, вместо стражи. Амелию никто не торопил, но горячую воду не приносили.

А утром... Утром ее накормили самым вкусным за все время заключения завтраком (из дома мэра! Амелия могла даже угадать, о каком именно блюде она рассказывала оплывшей супруге хозяина города). Все та же негритяночка помогла одеться. А потом... серые коридоры, заплеванные стены, скрипучие полы. Двор тюрьмы, набитый людьми. Впрочем, место для виселицы нашлось. Она возвышалась словно скала в бушующем море. Приговор читали недолго. Люди смотрели на место казни по-разному. Кто-то с азартом и злобой, кто-то с тоской и сожалением. Трое ковбоев затеяли довольно шумный спор - а сколько проживет Амелия в петле, да так громко, что судье пришлось прерваться и пригрозить вывести их. Кое-где в толпе мелькали вещи ее или Сэма - ведь не один черепаховый гребень пропал во время дознания и осмотра, далеко не один. Но вот палач накинул на шею женщины петлю. Грубая пенька неприятно кололась. Священник стоял тут же.
- Миссис Амелия Фишер! Вы не желаете мне ничего сказать? Или пусть палач продолжит свою работу?

Тот стоял с мешком наготове. Милосердие требовало, чтобы лицо вешаемого было закрыто. Правда, для кого оно предназначалось - вопрос оставался открытым. А перед ногами женщины чернел провал. В который ее просто столкнут через считанные минуты. В городе не стали заморачиваться с механизмом и проваливающимся полом.

Оно было великолепно. Белоснежная ткань, расшитая вручную жемчугом, не потеряла своей свежести. Тончайший шёлк — натуральный, китайский — нежно ласкает кожу... Полотно потрясающе: летом освежает, в холодное время года — согревает, обволакивая невесомым коконом. Накануне их помолвки Сэм сбился с ног в поисках торговца и выложил за отрез целое состояние. Это было его свадебным подарком. «Моя будущая жена достойна самого лучшего!» — безапелляционно заявлял он на робкие предложения своей невесты сэкономить. Столько лет прошло, а будто вчера...

Поправляя причёску перед ростовым зеркалом, Амелия вспоминала тот самый день, когда шла под венец счастливейшей девушкой на свете. Колесо истории сделало оборот — и вот она здесь, в том же самом подвенечном платье готовится к другой церемонии на потеху толпе.

Пастор сдержал слово — все пункты её предсмертного желания были исполнены. Признаться, Амелия не ожидала от этого человека снисхождения к себе, презренной убийце. Что ж, на сей раз она приятно ошиблась. Возможно, её слова задели в душе пастора давно молчавшие струны? А может, в нём самом ещё теплилась, до конца не потухнув, искра человеколюбия и милосердия.

Двор, где должна была проходить казнь, был полон всякого люда, но сейчас женщина смотрела только на него. Конечно, он пришёл. Амелия была уверена, что он станет присутствовать. Прочитает ли заупокойную её душе — или убийца не достойна таких почестей?..

— Я хочу выразить благодарность преподобному Клеменсу за то, что в точности проследил за исполнением моей предсмертной воли и не дал украсть у меня последнее, — возвысив голос, проговорила осуждённая. — Теперь я могу предстать пред Господом в достойном виде, как и подобает леди.

Она обвела глазами толпу, то тут, то там подмечая в чужих руках, на чужих телах собственные вещи.

— Вы ограбили мой дом и пришли сюда с тем, что не принадлежит вам. Вы сделали это в насмешку надо мной и наверняка думаете, что шутка удачная — но всё что вы демонстрируете сейчас, так это уродство своих же душ. Вы явились на этот двор судить убийцу, прикрываясь именем Божиим. А кто будет судить вас, воров, лицемеров и прелюбодеев? Не укради — написано в Библии. Не возжелай жены ближнего своего. Ну да.

Она звонко рассмеялась. Смехом человека, слишком хорошо сведущего, о чём он говорит... Переведя взгляд на пастора, Амелия спросила:
— И этой пастве вы читаете проповедь по воскресеньям, — каково это, а, преподобный?

Лицо её вдруг переменилось, одухотворённость засквозила в разгладившихся чертах.

— Сегодня я видела сон... — произнесла она тихо. — Свет, исходящий с неба и голос. Он сказал мне: «Амелия, дитя моё, люди станут судить тебя не моим судом, но судом человеческим — так и тебе до́лжно действовать по законам его».

И уже громче:
— Видит Бог, я не виновна. И я желаю воспользоваться своим правом, по закону нашего штата, и заявить желание вступить в брак. Прямо сейчас.

«Если таковой доброволец найдётся. Пожалуйста, найдись! Пожалуйста...»

Всё внутри замерло. Кажется, лёгкие разучились дышать.

Тишина, наступившая после слов Амелии, сменилась оглушительным ревом и криками.
- Мерзавка! Подлая тварь!
- Гореть тебе в аду в твоем платье!
- Чтоб ты сдохла скорее, убийца!
- Куда тебе мужа? Чтобы ты ночью перерезала ему глотку!?
- Бесстыдница! Ишь, как зенки свои вылупила, подлюка!
- Смерть ей, смерть!
О, какие разные лица, молодые и старые, мужские и женские, знакомые и незнакомые - и все искажены бешенством и ненавистью. Конечно, были и более спокойный, так сказать, не столь ненавидящие люди. Но они стояли тихо, кто-то крестился, кто-то шептал молитвы, кто-то отводил глаза. Но большинство - большинство ярилось и бушевало. Пастор криво усмехнулся. И сказал негромко, так, что было слышно одной Амелии.
- Видите, леди Амелия, никто не рвется взять в жены осужденную на смерть. Но, видит бог, это была хорошая попытка. И платье... Вы предусмотрительны. Пожалуй, я бы даже обвенчал вас, найдись такой идиот, что...

Как вдруг раздался выстрел, белое облако дыма окутало мужскую фигуру. Стоявшие рядом отшатнулись в сторону. И голос, хрипловатый и спокойный произнес...

- Я хочу взять в жены эту женщину. Леди Амелия Фишер, меня зовут Грей Иствуд. Согласны ли вы стать моей женой?
Грей торопливо протиснулся через толпу, пряча разряженный пистолет за пояс. Мэр, стоявший на помосте вопросительно посмотрел на пастора. Тот - на судью. Судья пожал плечами. Палач скрестил руки на груди. Грей нахмурился и ловко взлетел на помост. Да, риск был, но другого способа у него уже не оставалось. Адвокат, заикаясь, произнес:
- Этот мужчина... ммм... имеет право предложить мой подзащитной руку и сердце, а та вправе принять это предложение. И тогда, по законам штата, ее нельзя будет казнить.

Голос его окреп. Грей мысленно усмехнулся. Наконец этот крючкотвор сообразил, какую рекламу он может получить после этого дела! Спас от смерти убийцу! Итак, этот тип, скорее всего на нашей стороне. Точнее, на моей и Амелии - не ясно, стала ли она нашей. Грей постарался посмотреть на себя со стороны. Обветренное лицо, руки в застарелых мозолях, потрепанная, хотя и чистая одежда. И правильный английский язык. Может, не аристократический, точнее когда-то аристократический, но явно и не простонародный. Толпа между тем застыла - людям было интересно, что же будет дальше, и как будет выкручиваться судья и мэр. Судья, кстати, что-то сказал мэру. Тот улыбнулся и сделал шаг вперед.
- О, мистер Иствуд, я ценю ваше благородство. Но, если вы не знаете, эта дама - убийца. И вы рискуете, хе-хе, проснуться однажды с перерезанным горлом. Или не проснуться вообще.

Грей качнул головой.
- я знаю насчет ... этой особенности моей невесты. Я буду хорошо стараться ночью, чтобы моя жена не испытала разочарования утром, и ей не пришло в голову меня убивать.

Раздался громкий хохот. Шутка была не самой приличной, но зато часть симпатий перешла на его сторону.
- эй, парень, связывай ей руки на ночь!
- И не давай в руки ничего острее ложки!
- У Фишер острый язычок, смотри не порежься!
Мэр нахмурился и потер переносицу.
- Ну что ж, вы не услышали голос разума. Но где, хотелось бы знать, вы найдете священника, чтобы заключить брак? Вы не похожи на служителя церкви, а здесь нет никого, кто мог бы вас обвенчать. А без этого - увы - ваш брак не состоится. А поскольку ваша ... невеста приговорена, мы не будем ждать, пока вы найдете священника. Так ведь, преподобный Клеменс?

Мэр махнул рукой, и палач сделал шаг к Амелии. Грей чертыхнулся про себя. Его план рушился, едва успев возникнуть...

Гомон возмущённых голосов перерастает в нестерпимый гул в ушах. Неразборчивую мешанину звуков, адскую какофонию. Может, так звучит Преисподняя, где завывают грешники?.. Цепляясь за всё, за что получится ухватиться, тянут новоприбывшего в кишащее телами человеческое месиво... Выкрики бьют по барабанным перепонкам, оглушают до звенящей тишины, как при контузии. Зажать бы уши ладонями, но руки несвободны. Оставлять висельникам их несвязанными было бы слишком просто.

В какой-то момент тугой, налитый негодованием воздух прорезывает выстрел. Мужчина. Он выходит вперёд, что-то говорит, пререкается с толпой. Развязный хохот и скабрезные выкрики. Амелия не слышит их, но догадывается по выражению лиц и сальным взглядам. Что происходит? Почему её до сих пор не толкнули в ту страшную яму под ногами? О чём они спорят? Что он говорит и почему смотрит на неё? Всё как в тумане. Только бешено колотящееся сердце стучит набатом в висках.

Неужели?.. Неужели удача, одна на миллион, и нашёлся смельчак?.. Он просит стать его женой? Да?

— Да, — шепчет Амелия дрожащим голосом, всё ещё не веря в происходящее.

Только бы не упасть в обморок. Только не сейчас.

— Да, — повторяет она твёрже, — я согласна.

Но палач делает к ней шаг, и женщина съёживается. Почему, она же ответила согласием! Грей Иствуд. Его зовут Грей Иствуд, и он её единственный шанс избежать петли, которая уже накинута на шею. Почему её не снимают?! Она в платье и только что сказала «Да»!

Священник. Всё дело в нём. И, собрав остатки самообладания, Амелия обращается к своему мучителю:

— Видите, преподобный, нашёлся такой мужчина, кто желает взять меня в супруги, несмотря на все мои преступления. Не это ли свидетельство Божьего вмешательства и лучшее доказательство моей невиновности? Только что вы выразили готовность обвенчать нас, ежели сыщется претендент на мою руку. Не пристало святому отцу нарушать данное слово.

Мэр улыбнулся лучезарной улыбкой акулы, что подплывает к своей жертве.
- Скажите же скорей этой несчастной, что ...
и замолчал, открывая и закрывая рот, словно рыба, вытащенная из воды. Ибо преподобный Клеменс так крепко сжал Библию, что, казалось, готов был разорвать ее на части. Не отрываясь, он смотрел в лицо Амелии, словно прожигая насквозь ненавидящим взглядом. Да, он не хотел венчать Амелию, но не сдержать свои же слова хотел еще меньше. Он сделал шаг, касаясь ногой белоснежного платья и почти прошипел женщине:
- Не гневите Бога, миссис Пока-еще-Фишер! Будь проклято милосердие, благодаря которому вы выскользнете из петли в последний момент! Да, я обвенчаю вас, ибо законы Господа выше законов людских. А он взывал к милосердию. Но вы еще будете гореть в аду.

Мэр протянул руку к палачу.
- Но Преподобный Клеменс, вы не можете обвенчать эту пару.
- Увы, могу и должен - это мой христианский долг.
- Мистер Иствуд, но почему вы хотите взять эту женщину в жены!?

Иствуд внимательно следил за палачом. Ведь стоит ему толкнуть Амелию - и все надо будет начинать сначала. Но тот не получал сигнала от мэра - и стоял, переводя взор поочередно на свою жертву, Клеменса и градоначальника. Амелия... Выглядела ошеломленной. Казалось, что она вот вот рухнет в обморок, но под белой перчаткой скрывалась углеродистая сталь. Происхождение и воспитание - с некоторой гордостью подумал Грей. И тут его настиг вопрос мэра.
- Почему? Что же, ответить на этот вопрос очень легко. Тут, на границе цивилизации, очень много мужчин и очень мало женщин. И я подумал, что ... что негоже пропадать такой красотке. Если цена вопроса - сказать Да священнику. Да, она была женой убийцы и ее осудили. Но ведь Господь завещал нам быть милосердными. И ведь, насколько я понял, главный убийца уже наказан. Так почему же нельзя попытаться спасти душу от вечных мук и позволить ей искупить все то зло, что она вольно или невольно совершила!? А что касается страха смерти... Там, где живу я, на самой границе Великих Прерий почти нет никакого закона и царит право сильного. И если моя жена попытается убить меня - о, ей будет несладко в любом случае. Ведь кто тогда защитит ее от орды кровожадных индейцев? Они адвокатов не слушают и милосердием не страдают. Так что... Я готов к церемонии.

Он широко улыбнулся и развел руками. Мэр предпринял последнюю попытку спасти ситуацию.
- Но где вы хотите венчаться?!
- Как где, конечно тут же, раз есть священник, невеста и Библия. Чего еще надо? Ах да, брачное ложе, но оно будет потом.

Грей бросил быстрый взгляд на Фишер. Понимает ли она, что он намеренно играет этакого рубаху парня, простоватого и недалекого, которого так легко обвести вокруг пальца? Не для нее - для зрителей. Надо сказать, что настроение толпы непостоянно как женское настроение. Только что все эти люди были готовы разорвать Амелию, но слова о боге и милосердии не так, чтобы заставили их изменить свою точку зрения, но немного смягчили их. К тому же далеко не все любили мэра. И тот факт, что того только что обвели вокруг пальца, заставлял их становиться на сторону Амелии и Грея. Судя по всему, подумал Иствуд, мэр и Клеменс сообразили это и не рискнут противиться. Мэр нехотя кивнул и палач, пожав плечами, стянул петлю с шеи Амелии. Грей осторожно взял под руку бледную от пережитого волнения женщину и обернулся к Клеменсу.
- Я ... мы ждем, преподобный.

Церемония и в самом деле была короткой. Фронтир слишком опасное место, чтобы делать часами то, на что хватит и пяти минут. Запинаясь, Клеменс прочитал положенные слова, услышал ритуальный ответ жениха и невесты и почти выплюнул
- Объявляю вас мужем и женой!

Шум в зале варьировался от откровенно негодующих до задорно одобрительных выкриков. Часть людей испытала облегчение, узнав, что красивая женщина не будет повешена. Грей покосился на невесту, нет уже жену. Поцелуй. Он должен поцеловать женщину. Уже как свою супругу. Он сделал это. Но страсти в поцелуе не было - скорее, осторожность и мягкость. У нас будет время, еще будет потом. И в этот момент конвоиры схватили Амелию за руки. Мэр скалил зубы в слабом подобии улыбки.
- Уведите заключенную в камеру. Вы, мистер Иствуд, сможете встречаться со своей женой каждый вторник, с 10 до 11, тогда в нашей тюрьме приемные дни.

Клеменс безуспешно пытался скрыть удовлетворение. Толпа негодующе загудела. Грей дернулся было вперед, опуская руку в карман, но наткнулся на скрещенные штыки.
- Какого черта?!

Стоило Иствуду заикнуться о Сэме, взгляд Амелии вспыхнул и потемнел. Нехорошо, не суляще ничего доброго. Как этот мужлан смеет! Он не знал её мужа ни дня — и с какой лёгкостью ставит на нём позорное клеймо.

Она сдержалась. Никто не видел связанных за спиной ладоней, сжавшихся в кулаки. Она должна выжить, даже если цена свободы — стать женой этого неотёсанного наглеца. Претерпеть позор, перешагнуть через себя, но во что бы то ни стало выжить. И первым на тропе её мести будет он, Грей Иствуд, посмевший публично оскорбить память Сэмюэля и, во всеуслышанье освещая свои намерения по отношению к ней, выставить её на посмешище какой-то... какой-то публичной девкой!.. Вещью, которую можно запросто купить на аукционе за пару медяков!

Воображение уже рисовало красочные картины возмездия, когда Амелия перехватила взгляд приблизившегося вплотную мужчины — и гнев схлынул, уступив место недоумению, а потом и заинтересованности. Что-то читалось в этих глазах такое, чего никогда не увидишь на лице деревенщины. Сознательное, умное, оно сквозило лёгкой поволокой и быстро пряталось в морщинках и обветренном загаре. Кто он такой и зачем затеял весь этот спектакль?..

Амелия не ответила на поцелуй — позволила себя поцеловать. Позволила взять себя под руку. Её тело будто перестало в полной мере ей принадлежать, превратившись в неодушевлённую ватную куклу. Силы вернулись лишь тогда, когда её снова схватили, грубо заломив локти — словно молнией прострелило. То была ярость. Ярость загнанного в угол хищника.

— Пустите! — закричала новоиспечённая миссис Иствуд, бешено обороняясь против двоих крепких конвоиров, насколько ей позволяло хрупкое телосложение.

Кому-то досталось коленом в пах, другой испытал на себе боль укуса. Плевать, что подумают. Плевать на приличия и comme il faut. Она не позволит так бесцеремонно к себе прикасаться!

— Грей, сделайте же что-нибудь! — воззвала Амелия к уже супругу о помощи.

Грей Иствуд отнюдь не наблюдал безучастно, как его жену (его! жену!) пытаются утащить куда-то охранники. Он набрал полные легкие воздуха. И гул зала покрыл властный, громкий голос, принадлежавший скорее офицеру, чем простому трапперу.
- Стоять! Смирно!

Оба охранника тут же отскочили, вытягиваясь в струнку. Тот, чью руку прокусила Амелия, вытирал ее ладонью и вполголоса ругаясь по-черному. Второй просто кривился от чувствительного удара в пах.
- По какому праву эти мужланы хватают мою супругу?

Гневный вопрос был обращен к мэру. Публика притихла - слишком уж резкое преображение произошло с Греем. Только что это был просто обычный житель пограничья - а теперь перед толпой стоял если не аристократ, то, во всяком случае, человек привыкший командовать. Впрочем, мэр не смутился. И сказал вкрадчиво, широко улыбаясь насквозь фальшивой улыбкой.
- Ваша супруга, мистер Иствуд, была осуждена за соучастие в убийстве. И сейчас она вернется в камеру. Как преступница, причем ничуть не раскаявшаяся.

Грей немного наклонил голову.
- Моя (ударение, о, это ударение!) супруга была приговорена к смертной казни. Которой она не может быть подвергнута, ибо замужних женщин в этом штате не вешают. Другого приговора не было. Потому моя (мо-я!) жена свободна.

Мэр замолчал, оглядываясь. Шум в зале сменился на смешки. Многие откровенно потешались, глядя на мэра. Тот сузил глаза. Адвокат откашлялся.
- Конечно, мнение мистера Иствуда можно оспорить. Но будет ли это законно? По какому обвинению вы собираетесь задержать миссис Иствуд? За убийство она уже осуждена, а повторно нельзя наказывать.

Тут мэр обернулся к судье.
- Какого черта?! Что это за судья, который даже не может толком приговорить убийцу? Пастух-деревенщина - и тот куда лучше разбирается в законах, чем вы! Может, вам стоит задуматься о смене деятельности? Может, с коровами вы сможете управляться лучше?

Смешки сменились громким хохотом - судью любили еще меньше, чем мэра.
И оставив багрового от гнева судью хватать воздух ртом, повелительно махнул рукой конвоирам.

- Освободите ее! Довольно с меня этого фарса!
И, понизив голос.
- А вас, мистер Иствуд и вас, миссис Фиш... Иствуд, я прошу проследовать за мной. Нам надо поговорить.

Грей осторожно взял жену под локоть и повел вслед за мэром. Его манеры были изящны и естественны как воздух. Он пропускал ее вперед в узких местах, распахивал двери, если надо, и вообще, вел себя так, словно они были на светском приеме, а не в тюрьме. Грей покосился на Амелию. Она все еще выглядела не очень хорошо, но схватка окрасила румянцем ее бледные щеки.
- Надеюсь, вы не сильно пострадали во время этого прискорбного инцидента.

Между тем они оказались в кабинете начальника тюрьмы. Мэр уселся за стол, вытер лоб платком и скрестив пальцы, оперся локтями на стол. Он смотрел на то на Грея, то на Амелию. Сесть он им не предложил. Грей пожал плечами. И отодвинув от стены стул, предложил его миссис Иствуд, встав за ее спиной. Руки его опустились - и не на спинку скрипучего стула, а на тонкие плечи Амелии. Тишина сгустилась в комнате. Видя, что Иствуды молчат, мэр первый пошел в атаку.

- Конечно, я не поверил во всю эту чушь, что вы городили там в зале. Милосердие, нехватка женщин - этим блюдом вы можете кормить простонародье, а не меня. Зачем вы спасли жену убийцы и убийцу. А, мистер Иствуд!?

Грей напряженно смотрел на него. Да, собеседника не обманули его слова.
- Вы правы. Я взял в жены Амелию совсем не по этому. Дело в том, что у Фишеров наверняка осталось имущество, например, та самая гостиница. Мои дела в последнее время пошатнулись. И я надеялся поправить их с помощью женитьбы. В приговоре, кстати, про конфискацию не было ни слова.

Тон его был деловитый и спокойный. И лишь пальцы чуть сильнее сжали плечи миссис Иствуд.

Мэр откинулся в кресле.
- Умно, умно. Я вас сразу раскусил, мистер Фишер. Да, еще один камень в сторону судьи. Но кто же знал, что ...

Он вздохнул, притворно сокрушаясь.
- Но, как вы понимаете, мало жениться. Надо еще вступить в права владения. А это будет очень непросто.

Грей без труда понял подтекст. Наверняка и мэр, и судья, и даже, может быть адвокат, давно поделили и прикинули, что и кому достанется. Конфискация же имущества делала процесс перераспределения более сложным. Одно дело захватить участок земли, который принадлежал казненным. Но совсем другое выкупать его из казны. Мэр намекает на взятку? Но Грей не соврал - и денег, во всяком случае таких, у него не было. Он перебирал варианты, но пока в голову ничего не приходило. И пальцы на этот раз сжали плечи сильнее, чем он хотел.

Всё ясно, этот человек — авантюрист. Искатель лёгкой наживы, какие стекались сюда с самого открытия материка, невостребованные у себя на родине. А изысканные манеры... Так что с того? Не более чем ловкий ход для отвода глаз. К тому же в Британии полно выходцев из аристократии, промотавших состояние за игрой в вист и отчаянно желающих восстановить былое величие — пусть даже для этого придётся пересечь океан и ввязаться в сомнительную авантюру.

— Кажется, вы не присутствовали с самого начала моей речи на площади. А меж тем я говорила, что мои соседи обокрали меня. Боюсь, список воров обширен, а значит, поправить свои дела за счёт внушительного приданого у вас не получится.

Амелия начала понемногу приходить в себя, и к женщине вернулась её прежняя колкая ироничность. Признаться, больше её пугала не угроза бедности и даже не ревущая снаружи толпа, готовая устроить над ней самосуд. Тревожные опасения вызывали тяжёлые ладони, сжимающие сейчас её плечи.

Амелия не знала, чего ожидать от этого человека: то он галантно открывает перед ней дверь, пропуская вперёд, то, едва сказав священнику «Да», цинично заявляет о правах на её имущество, то публично сообщает о своих планах на брачную ночь, при этом продемонстрировав ловкое обращение с оружием и готовность хладнокровно застрелить на месте. И эти пальцы, сжимающие плечо. Он довлеет, желает показать свою власть и подчинить? Или... это какой-то знак?

Как бы то ни было, она обязана Грею жизнью, и, пожалуй, будет справедливым отплатить ему за спасение частью имущества.

— Разве что, — женщина несмело подняла глаза на Иствуда, — нам нанять адвоката, как вы думаете?

Нет, безусловно не того бесплатного болвана, который не мог произнести и двух предложений подряд без заикания.

— Среди украденного много ценных вещей: драгоценности, столовое серебро, фаянсовая посуда... Думаю, хороший специалист возьмётся работать за пару бриллиантовых серёг — это более чем достойная оплата, — вслух и как бы невзначай рассудила Амелия и вдруг сверкнула глазами на мэра: — Да, кстати, мой черепаховый гребень у вашей дочери, и я хочу его назад. Это подарок Сэма.

Долгую, бесконечно долгую минуту мэр смотрел на чету Иствуд словно бы хозяйка на курицу. Решая, отрубить ли ей голову и пустить на бульон - или пусть еще побегает по птичнику, нагуливая жирок и принося яйца. Потом с некоторым принуждением улыбнулся.

- Миссис Иствуд, вам не откажешь в умении находить выход из, казалось бы, безвыходных ситуаций. Уже тот факт, что вы сидите здесь, а не... говорит об этом яснее всяких слов.

Слова - "качаетесь в петле" не были произнесены, но подразумевались ясно и недвусмысленно.
- Зачем же заморачиваться всей этой возней с адвокатом, с судом, с долгими и муторными заседаниями. Тем более, как мы все недавно видели, даже, казалось бы выигранный суд вполне может обернуться разгромом и поражением. Я предлагаю вам другой вариант. Разумеется, не бесплатно. Но раз вы, миссис Иствуд, готовы расстаться с бриллиантовыми серьгами, то почему бы не отдать их мне, а не какому-то пройдохе?

Он откинулся в кресле и скрестил руки на груди. Голос стал строже.
- Я приложу все силы, чтобы вернуть все ваши драгоценности, миссис Иствуд, если, конечно, (он добавил в голос приторной сладости и фальшивого участия) буду знать, где их искать.

Особого перевода не требовалось. Если Амелия сможет указать на новых собственников, то получит назад свою вещь. А на нет - так и не будет ничего. Прерия большая, мало ли где что затерялось, ищи ветра в поле, а справедливости в суде.

- Кроме того. У четы Фишеров имеется несколько земельных наделов, которые, как я понимаю, переходят к миссис Иствуд. Я готов выкупить их у вас. Конечно, вы немного проиграете в деньгах, но мне кажется, что вам не стоит здесь оставаться. Люди, понимаете ли, не настолько разбираются в судебных тонкостях. И им сложно будет понять, почему приговоренная к смерти мало того, что разгуливает на свободе, так еще и живет богаче их. Боюсь, я не смогу приставить к вам круглосуточную охрану. Итак, что вы скажете?

Грей посмотрел на мэра и произнес холодно.
- Мы с миссис Иствуд обсудим ваше, без сомнения, щедрое предложение.
- Вот и прекрасно. Где вы остановились, мистер Иствуд?
- У вдовы Салливан.
- Вот и отлично. В знак своей доброй воли, миссис Иствуд, я пришлю туда ваш гребень. А теперь не смею вас задерживать.

Ждем...

ожидание

Ожидания пост