Трепет | исследования, приключения, песочница | ходы игроков | История

  БЕРТОЛЬД ФОН ЭЛЬЦ

  Великая империя Пионов полностью соответствует цветку, который гордо весит в центре флага империи — Лазурного Пиона. Это растение уникально тем, что способно цвести четыре раза в год, вне зависимости от поры года и других погодных условий. И пусть цветение длится не более недели — это не портит главное сравнение цветка с вечно процветающей страной восточного побережья Шемех. Как может завянуть то, что застыло во времени? Империя напоминала прочный временной пузырь, подобен тому, что появляется на речной воде при мытье одежды мылом из кислицы — мутным, но прочным, устойчивым к зимнему морозу или летней жары, либо к «Алому сезону», когда свечение Херве особо сильно поражает континент своими разрушительными лучами.
  Такая жизнь не для юного Бертольда. Там, где всё известно — нет места индивидуальности. Жизнь скучна и слишком ограничена. В ограниченном пространстве тяжело дышать. И чтобы не быть ещё одним лепестком цветущей семьи Фон Эльц, Бертольд решил нарушить свой собственный привычный образ жизни. И началось это с нарушение заветного кодекса, написанного для жителей Империи. Правила этикета и этики в целом. Как вести себя с другими и с собой: с родителями, друзьями и врагами. Бертольд, изучив всё это сполна, решил проложить свой путь жизни с другими. Всё началось с наблюдения за людьми. Он заметил за собой странную закономерность: чужие радости напрягали верхние мышцы мышц щёк, что заставляло и самого мальчика улыбнуться, а чужие горести давали обратный эффект — и его лицо становилось грустным. И это не поддавалось контролю, будто кто-то дёргал за кукловодские нитки и делал всё за Бертольда. Эта закономерность восхищала. Юный Бертольд начал изучать эмоции и их проявления. Потом принялся за мимику и жесты. Учебники Империи не писали о таком — пришлось всё узнавать в ежедневной практике.
  Но социальный мир полон не только обычными эмоциями, жестами и мимикой, и среди них существовали скрытые эмоции, глубокие чувства, обманные жесты и сдерживаемая мимика. Всё это встречалось не так часто, но когда встречалось — происходили значительные события для тех, кто был объектом влияния таких глубинных проявлений человеческих возможностей.
  Однажды, Бертольд был на торжественной встрече, где к его отцу прибыл вельможа с деловым предложением. На званом ужине они обсуждали формальные вопросы, в которых ещё слишком юный носитель дворянского имени не имел достаточного познания. Он мог лишь наблюдать. И в наблюдении Бертольд увидел, что этот вельможа, в своём разговоре, начал вести себя как-то иначе — не так как ранее. Его обычно скованные жесты стали размашистыми. Ладони почти всегда были повёрнуты к отцу — пальцы расставлены. Он вертел головой, широко расставлял рот. А в то же время, поглощал еду и питьё скромно, как и подобает за столом. Когда хотел зевнуть — проводил пальцами по лбу вверх, чтобы подавить это желание. Когда хотел чихнуть — загибал язык к нёбу и прикрывал рот рукой. Речь его была по прежнему чёткая, без заминок, но была наделена лишними словами. И вдруг, этот вельможа перевёл свой проницательный взгляд на Бертольда. Он заметил как мальчик уставился на него. Улыбнулся очаровательно и отпустил расставленные руки обратно на стол. Пальцами правой руки подхватил медный бокал с вином и поднёс его к губам.
  — Ваш сын вырастет великим человеком. Другие дети его возраста не интересуются политическими вопросами, а Бертольд уже столько времени наблюдает за нами. Может, ему есть что сказать...? — Улыбка гостя стала шире. — Как Бертольд думает, что наши дома получат после армий в войне с некромантом, вблизи кладбища Поющих Роз? — Это был внезапный вопрос. Бертольд на деле же совершенно не слышал весь контекст разговора. И его удивило, что этот вельможа кратко пересказал всю суть в своём вопросе. Его отец и гость обсуждали необходимость двух дворянских домов объединить армии, чтобы справиться с нападениями мертвецов, вблизи кладбища на территории дома Фон Эльц. Это был странный ход, будто этот гость на самом деле понимал, что Бертольд не слушал разговор. Всё выглядело как своего рода испытание. И Бертольд ответил:
  —...

  Скука, скука. Эти встречи были такими напыщенными и скучными, а если они торжественные, то вдвойне напыщенные и скучные. Политика, политика... Маленький Берт, как и любой ребёнок, хотел играть, а не слушать серьёзные политические обсуждения. Хотя было и интересное – наблюдать за лицами, за мимикой, за жестикуляцией новых гостей. Впрочем, вельможа решил, что Бертольд внимательно слушает разговор, исходя из его постоянного наблюдения. Теперь мальчик был в растерянности. Что говорить? Обычно люди радуются, когда слышат то, что хотят слышать. А поскольку спрашивали об итогах победы, то необходимо было поддержать этот настрой добрыми словами. И тогда, может, эта встреча наконец-то окончится? Можно будет поиграть?
— Берт, просто Берт, господин. - игриво заявил мальчишка и учтиво поклонился. - Учитывая военную славу Вашего дома, господин, и храброе сердце наших воинов, скоро все в округе забудут о несчастьях, а дружба между нашими домами станет ещё крепче. И эта прекрасная и великая победа цивилизованного мира в лице наших воинов над тьмой и дикарскими, нечистыми ритуалами войдёт в истории наших домов, а может быть даже и в историю всей империи. Таково моё скромное мнение.

  ГАБРИЭЛЛА ХЕЛЬГЕН

  Говорят, жизнь в нужде показывает — каков именно человек. Когда привычный комфорт исчезает — душа становится оголённой. Когда никакого комфорта и не было — уязвимая душа обрастает новыми слоями. Габриэлла была такой — ей неведома была спокойная жизнь. Каждый день — борьба за выживание. Еда и чистая вода — главный ресурс выживания. Но он был не единственным. Она столкнулась с холодными зимами, летними грозами, с выжигающими лучами Алого сезона. Она столкнулась с травлей, насмешками, насилием. Наконец, она столкнулась с болезнями и травмами.
  Родители Габриэллы не имели работы, ибо не усвоили главный урок городской жизни — быть быстрее и смелее других.
  Говорят, яблоко от яблони падает недалеко. Семейное древо Хельген давало плоды робости, жалостливости и несправедливости. Юная девчонка впитывала в себя соки этих плодов и поняла, что такой как она следует выживать через принижения и мольбы. Только так люди снисходят к милостыне.
  Но в отличии от родителей, Габриэлла имела и другого учителя — улицу. Улица напоминала не дерево, но плотные сплетения хрупких виноградных лиан, образующих плотную гигантскую лозу. Плоды этого винограда кислы и имеют плотную кожицу. Что может выйти из человека, сочетающего в себе соки гниющего яблока и кислого гигантского винограда?
  Однажды, Габриэлла ушла на ярмарку, которая находилась за городом, очень далеко от трущоб, где жила со своей семьёй. Денег у неё не было, но там было много людей с деньгами. Там где много людей — там и много людей щедрых. Ещё больше людей злых. Один лишь вид чумазой брюнетки заставлял многих плеваться на неё и пинать ногами. Но были и другие. Сидя под навесом соломенной стены, очерчивающей самодельное поле с мишенями для стрелков из лука, она, прячась от солнца, задремала, пока нависшая густая тень не вывела девушку из этого состояния. Какой-то человек в широкополой шляпе-колпаке и ярко-красной робе склонился над ней и протянул руку Габриэлле. Девушка нашла в себе силы протянуть свои ручонки к неизвестному человеку. Там было пять золотых монет. Огромная сумма. Её хватало на то, чтобы обеспечить семью иловиком на пять лет.
  — Найди свой путь, пока не поздно. Через пять лет я приду к тебе. — Сказал человек, и сонная Габриэлла оказалась снова одна, не считая компанию невиданной ранее суммы в руке. Кто был этот человек? Зачем он так расщедрился? Что значили его слова? Это всё отошло на второй план. У девушки появились деньги. И в первую очередь Габриэлла...

  После той встречи отца фон Эльц с дворянином из другого рода, было заключено временное объединение армий двух домов, с целью победить опасного некроманта. Слова, сказанные молодым Бертольдом в день подписания, за обедом — воззвали к уважению не только гостя, но и самого отца — человека крайне консервативных взглядов. Но даже он не смог не признать, что мальчик рос харизматичным и обаятельным — а это хоть не главные черты дворянина, но черты все равно похвальные. Особенно в мирные времена.
  К сожалению, те времена были совсем не мирными. Процветающая империя Пионов держалась на древних родах — цветах Империи. Но когда на кусте слишком много цветов — сколько его не поливай — всем не хватит, и некоторые цветки начнут вянуть. Так гласит мудрость. Армия фон Эльц выступила к кладбищу, где встретилась с армией восставших скелетов. Хрупкие на вид создания оказались более могущественными, чем живые. Теряя головы и конечности — они продолжали без страха нападать на людей. Некромант явился следом. И все умирающие воины фон Эльц вновь поднимались, облачённые в доспехи, но уже против своих же товарищей. Козырей в рукаве у некроманта было много, но у живых был особенный — вторая армия. Она явилась в назначенное время и бросилась с тыла на армию. Но это не сработало. Некромант был готов к такому, вот почему, когда конница союзников ворвалась в полчище мёртвых — мёртвые начали взрываться тёмной магической энергией, убивая всё вокруг. Они умерли, но это была пиррова победа. Умер отец Бертольда. Умер и господин союзников. Тело же некроманта никто не нашёл. Бертольд был младшим ребёнком, потому наследство перешло к Отто — под опекой матери, пока ему не выполнилось бы 16 зим.
  Но Бертольд оказался прав тогда — на обеде. Прав в том, что этот договор усилил бы дружбу двух домов. Тот вельможа явился в замке фон Эльц, в ночь, когда Бертольду стукнуло 14. Он залез через окно, точно призрак, воззванный к жизни могучими чарами.
  — Запомни одну мудрость, Бертольд — хоть шершень схож с пчелой по виду — не уберечься ей от жала. — Те туманные слова застали Бертольда сонным и ослабленным после праздника. Лишь на утро он вспомнил их, и заметил в ногах ножны. Это был кинжал. На оранжевом клинке из таацита было слово — «жало». Что же это могло значить?

***

Бертольд рос. Его брат Отто уже стал управлять домом, когда ему самому было всего 15. Отца заменил дядя, который во всём наставлял детей фон Эльц. Он был добрым и мудрым человеком. Мать же более того отличалась добротой. Они не скупились на учителей, чтобы подготовить юных носителей дворянского имени всем необходимым искусствам и наукам. Для порядочного дворянина империи Пионов было обязательным искусство стрельбы, верховой езды, чтения, каллиграфии и поэтики, но Бертольд отличался от порядочных дворян. Не без уговоров он убедил опекунов найти учителя. Он прибыл из самого государства Тлес’виш Враган. Это был Кьялвин Таррташ — учитель...

  Обычные занятия... Это так скучно! Но Отто нравится. Или он просто очень исполнительный сын и хороший наследник рода, поэтому не жалуется. Для него время игр закончилось, и постепенно начиналась серьёзная жизнь порядочного фон Эльца. Волей-неволей даже беспечный Берт взрослел и задумывался о вещах серьёзных. Иногда. Сильнее всего на человека влияют эмоциональные потрясения, а Бертольд был ещё и особо чувствительным к ним, поэтому тот случай он запомнил очень хорошо.
  Отто всегда любил выыезжать на охоту вместе с отцом и позже с дядей, поначалу просто наблюдая за увлекательным процессом, а позже и принимая участие в нём. Берт не любил саму охоту, хотя почему-то очень любил добытую дичь – от неё так и пахло природой и чем-то естественным, не то что от привычных богатых блюд, обычно подаваемых у фон Эльцев для своих родственников. И особенно Берт привязался к одной старой гончей, которая была, как ни странно, гораздо самого Отто, человека. Хороший уход позволил ей прожить столько, что она была на несколько лет старше. Отец и брат тоже любили её, но, всё же, они не могли испытывать эмоций с такой силой, с какой их испытывал жизнерадостный Берт. Но буквально пару лет назад приключилась беда – эту гончую подбил какой-то свирепый кабан, который в тот день предпочёл нападать на собак, а не людей. Серьёзные раны и перебитые лапы были очень опасны для молодых, не говоря уже об этой. Вместе со старостью и активной жизнью позади пришла слабость и немощность. Эта старая гончая просто изнемогала несколько дней, будучи не в состоянии даже ходить, пока не скончалась. Отто было больно смотреть на это, а каково же пришлось Берту... Для него эта смерть была как смерть человека, как смерть близкого родственника – эта гончая и правда была популярна при дворе фон Эльцев. Но и о ней вскоре все позабыли, ведь это просто собака, да ещё и вполне себе заменимая.
  И вот, пару лет спустя, Берт наконец выпросил у родителей то, чего так жаждал – теперь при дворе жил иностранец, учитель медицины. Именно смерть с тех пор пугала Берта, и пока всех пугала собственная смерть, юношу пугала лишь смерть как животных, так и людей, особенно близких. Именно поэтому он хотел научиться хоть чем-нибудь помогать тем, кого хвори и раны неминуемо уводят в могилу, а не беспомощно стоять и смотреть на это, как тогда, с той старой гончей. Но в империи Пионов не было настолько толковых лекарей, какие были в других государствах. И вот, юного фон Эльца теперь обучал гость из Тлес’виш Враган – Кьялвин Таррташ. Стрельба, верховая езда, поэтика... Этому обучался послушный Отто, а Берт горел лишь одной идеей, и теперь посвящал себя ей.

  Медицина Империи Пионов всегда считалась слишком примитивной, но её хватало для такого консервативного государства. Травы и травничество, которые составляли основу этой медицины — помогали лечить простые ранения и болезни, а лучше всего — предупреждали и защищали от появления других болезней и ран. Но когда дело доходило до сложных операций — травники справлялись редко. Даже в больших городах не всегда можно было найти толкового доктора.
  Кьялвин Таррташ пришёл в семью фон Эльц не просто с новыми знаниями — а с целым новым миром. Это был человек весьма харизматичный, но в то же время преданный своему любимому делу. Уроженец пылевых подземных городов Тлес’виш Врагана — он даже на более дружелюбной для жизни чужбине носил балахоны и лицевые маски с фильтрами. А вместе с тем — отличался особой чистотой и педантичностью, что не имело ничего общего с Имперской медициной, процветающей в полном отсутствии гигиены. Кьялвин полностью изменил жизнь Бертольда. Он приучил его к правильному использованию мыла и показал важность очищения воды для питья. А также научил премудростям первой помощи, а после — сложным операциям. Медицина, которую привнёс Кьялвин — основывалась на изучении анатомии, микромира человека, строилась на четырёх жидкостях и их гармонии, а также на балансе материи и души. Странными связями эта медицина спутывалась с магическими воззрениями, натурфилософией и даже оккультизмом. Многое в ней было непонятно, потому что остальная наука не успевала за этой медициной, что указывало на её прогрессивность.
  К сожалению, это не продолжалось долго. Мать однажды увидела, как Бертольд с учителем расчленяли огромную древолазную крысу. И никто не смог убедить её, что это нужно было для изучения строения животных. Кьялвину было приказано уходить. Расставание было болезненным, но ничего нельзя было сделать. Перед своим уходом доктор, ставший уже добрым другом и наставником для Бертольда — оставил ему свои инструменты личной проектировки. Он сказал, что коли душам суждено вновь встретиться — ничто не помешает этому. С тех пор Бертольд не видел Кьялвина.

***

  Время не щадило никого... кроме Бертольда. Из дитятки он вырос в юношу, а из юноши во взрослого человека. И взрослая жизнь, которая большинству в Империи казалась унылой и слишком ответственной, для наполненного мудростью Бертольда казалась лёгкой и приятной. Он ездил по ярмаркам, учился, практиковал свои навыки. Заводил знакомства и даже участвовал в важных для своего рода встречах.
  И однажды, на большой ярмарке в городе Тартум-Йельс, Бертольд наткнулся на человека, называющего себя тем, кто способен вылечить любую болезнь. Он решил взглянуть на него. Это был алхимик. Очень болтливый, очень громкий алхимик. Странным образом он завлекал к себе людей, внушал им разные симптомы и с помощью своих припарок «излечивал их». А те, кто действительно был болен — чувствовали себя немножко лучше, дыша «лечебные» испарения алхимической панацеи. Но не смотря на то, что это был аферист и мошенник, Бертольд удивился тому, как обычные склянки влияли на людей. И он решил самому открыться новому искусству.
  Алхимия не популярна только потому, что она — элитарна. Это сложная наука, искусность которой раскрывается после долгих лет обучения. Но у Бертольда были лета, а также средства и желание обучатся. Он связался с «Тритфильским кружком» при университете Орквел в Бархатной громаде. Получил в подарок 16 томов «Альбуса Зелатора» — классика алхимии. Потом 32 тома «Алхимической энциклопедии» — многовековой работы тысячи учёных, пишущих для учёных. Бертольд проглатывал всё залпом. Он ездил на встречи, философские и научные кружки, конференции, практикумы, отведывал семинарии и лектории, пока наконец не накопил деньги на первую алхимическую лабораторию. Тогда он получил возможность воплотить свои знания на практике.
  Практика давалась Бертольду через ожоги, взрывы, рваные и резанные раны, через болезни и прочие невзгоды. Это была та цена, которую должен был заплатить каждый, кто увлекался алхимией. И Бертольд знал, что алхимия — это не прогулка к понимаю. Прогулка включает начало и конец, но алхимия — это путь, который начинается с внезапного осознания. В сообществе это называется «Сангва-просветление» — внезапное, нелокальное понимание того, как нужно работать с ингредиентами — осознание сущности этих ингредиентов, которую невозможно никак описать словами, или даже помыслить — лишь ощущать на глубинном уровне. Когда у Бертольда случилось Сангва-просветление — этот момент отпечатался в его голове на всю жизнь. Такую радость сложно было забыть или спутать с чем-то. Ходили слухи, что после неё некоторые не выдерживали и сходили с ума, вот почему у алхимиков в простонародье часто образ безумцев — злых гениев.
  И с пор просветления Бертольд принялся с ещё большим голодом и жаждой поглощать всё более утончённые трактаты. Он проникал в самые корни алхимической истории, знакомясь с её великим многообразием. В алхимиков были свои школы, кружки и направления. И Бертольд отыскал себя в...

  К тому времени из фон Эльцев остались только Берт и Отто, и на последнего, как на старшего, перешли все дела рода. Берт чаще всего занимался своими делами, но периодически принимал участие в важных встречах вместе с братом, позволяя договариваться с самыми несговорчивыми. Этот тандем молодых фон Эльцев имперские дворяне негласно прозвали «рыцарем и шутом». Однако, изыскания Бертольда в сфере прогрессивной медицины не могли остаться незамеченными. Берту начало становиться тесно в собственном замке, когда к тандему прибавилась женой Отто – это был очень выгодный для фон Эльцев брак. Девушка, как и положено порядочной дворянке, чаще всего пребывала за стенами замка – особенно тогда, когда носила под сердцем своего первенца. И вот, когда Отто в очередной раз был в отъезде, она, подгоняемая любопытством, заглянула в личную мастерскую Берта, желая узнать, почему он периодически запирается ото всех, даже от прислуги. Это был ужасный скандал – Берт был замечен ею за вскрытием трупа солдата, которого он до этого пытался спасти от смерти, но неудачно, а как раз во время нежданного визита дворянки хотел расширить свои познания в хирургии и анатомии. Это был ужасный скандал, и Отто, вернувшись домой, должен был как-то оправдываться перед женой. Берт же терпеть не мог эту женщину и её глупые обвинения в колдовстве, некромантии и ещё Бог знает чем, выдуманные ею от ужаса, поэтому он предложил Отто простое решение: уехать восвояси и жить отдельно. Отто хотел быть одинаково дружен и с женой, и с братом, но понимая, что после того случая это будет невозможным, согласился на предложение Берта, на прощание снабдив его некоторыми денежными средствами. Тогда Берту было всего около восемнадцати зим, и с тех пор с братом он так и не виделся.
  Ещё достаточно молодой Берт путешествовал по всей империи, снимая комнаты в разных трактирах, и пытаясь зарабатывать на жизнь своим делом – продвинутой медициной. Он предлагал свои услуги разным дворянам, торговцам и другим богачам, но многие отказывались, а те немногие, кто соглашался, принимали фон Эльца за отравителя и убийцу, предлагая ему в ответ заказы на убийства. Бертольд был поначалу поражён таким отношением, но с годами всё больше понимал, как устроено общество в империи. И это понимание вывело его на новый путь в жизни – путь алхимика. Это непростой путь, но Берт уже был закалён, и потому ощущал себя готовым. Годы обучения, изучения различных трактатов и практики не прошли даром, и Бертольд достиг Сангва-просветления. Ещё больше углубляясь в познаниях в алхимии, Бертольд оказался на пути Серебряного змея. До сих пор все видели в Берте не лекаря, каким он всегда хотел быть, а отравителя и немного безумца, а Бертольд, в свою очередь, знал, что лучший путь – дать людям то, что они просят. Яды и таинственные политические отравления в светских кругах, взрывные смеси и военные штурмы с саботажами – вот за чем теперь приходили к Берту. И это оказалось невероятно востребованным.
  Бертольд разменял четвёртый десяток, когда основательно разбогател на своих умениях и познаниях в алхимии. Успешный человек с богатым поместьем, имеющим и библиотеку, и собственную лабораторию и мастерскую. Пришли знания, умения, известность и жизненный опыт, который повлияли даже на саму натуру фон Эльца, видоизменяя его неиссякаемую игривость и задор. К этому моменту Берт убедил себя в том, что святые учения империи Пионов – только полуправда. Пускай во всём сущем есть божественная искра, но первое и последнее настоящее чудо, свершившееся в мире – это само сотворение мира Богом. Теперь мир отдан людям, и они вольны вершить безнаказанно абсолютно всё, что пожелают. Никакая высшая сила не карает грешников – так на самом деле обстоят дела в мире.

  Деизм был очень в духе Бархатной громады, сумевшей оторваться в своём культурном развитии от жреческой религии. Более не было в первенстве Бога, требующего даров и помогающего лишь в обмен на верность, молитвы и храмы. Бог превратился в отстранённого созерцателя проекта, который он сам создал. Будто научный эксперимент над муравьями, развивающими свою колонию в инсектарии, где учёному, после всех подготовок, после засеивания травы и колонии тли остаётся лишь наблюдать, к чему приведёт жизнь насекомых в ограниченном пространстве.
  К счастью для Бога — люди — не муравьи, а мир — не инсектарий. Наблюдать за ними наверняка интереснее. Но Бертольд не был философом, и как человек, далёкий от тайн мудрости, он вытягивал
и использовал лишь те знания, которые были полезны, а остальные даже видеть не хотел. Это же касалось и этики, тесно идущей нога в ногу с деизмом. Законы морали никто не отменял... кроме учёного фон Эльца. Его путь не извивался, но шёл прямо и напролом, а любое препятствие оставлял позади испепелённым очередной бомбой.
  Жизнь алхимика принесла Бертольду большую славу... и большие деньги, на которые он сам соорудил полноценную лабораторию, а также и вариант поменьше, который можно было уместить в чемодан. Его также хватало для простых, но не менее эффективных препаратов.

***

  Но время не линейно, и везде оно упирается в тупики, которые разрывает своим безостановочным потоком, продолжая течь в самые невообразимые стороны. Невообразимым для Бертольда стал Дитрих — его племянник, который явился однажды на пороге его дома с письмом от отца — Отто фон Эльца. Пришлось взять оного на попечение, хоть как бы тот не мешал своим присутствием нормально жить.
  Воспитание — тоже наука. Если человек — это tabula rasa, как любят говорить в Бархатной громаде, то её нужно наполнить лишь самым ценным и полезным. А если же изначально в каждом есть склонности, которые невозможно удалить — придётся хитрыми усилиями превратить плохие склонности в хорошие, либо не в такие плохие, а хорошие — в идеальные. И хуже всего то, что воспитание требует изменения от самого воспитателя — это неосознанный процесс.
  Бертольд, зацикленный на правильном формировании личности молодого опекуна, любил повторять, чтобы он всегда...

  Прибытие этого юнца, Дитриха, был странным и подозрительным, а в последствии в очередной раз изменило жизнь Берта. Сначала он не мог понять, что это значит – письмо содержало различные печати и другие знаки, которые могут поставить только фон Эльц, но почерк того, кто писал его, принадлежал не Отто. Совершенно точно не ему, Берт был уверен в себе и в своих познаниях о родном брате. Письмо было от лица Отто, но в чём же дело? Вполне обыденное дворянское послание, просьба последить за Дитрихом. Однако, заканчивалось оно словами, которые Берт отлично знал – секретный пароль от Отто, звучащий как: «Отыщи скрытое». У братьев в детстве эта секретная фраза, написанная в конце текста, означала то, что здесь есть нечто, написанное не чернилами, а лимонным соком, и текст надо просветить над свечой. Так это всё же был Отто? Кто ещё мог знать об этом? Прочитав внешне пустой участок над свечой, Берт ужаснулся. Написавший письмо признавался в том, что он не Отто, но дворянин, в последнее время приближённый к семье фон Эльц через сестру – жену Отто, судя по её имени, указанном здесь же. Автор письма также представился, и его имя, что ещё хуже, тоже многое говорило Берту – это был один из клиентов самого Берта, заказавший новый, особый яд для тайного убийства. «Ты, верно, уже догадался, что я сделал с этой парочкой» – гласил текст дальше, и Берт действительно уже понял, что негодяй руками самого Бертольда, продающего свои алхимические открытия всем подряд, отравил Отто и его жену. Что же дальше? Этот человек даже ясно рассказывал о своём плане: он избавился от Отто, а прежде переписал его волю, присуждая замок фон Эльцев и другое их имущество себе, как «близкому другу главы рода». Но он пощадил Дитриха, который, как было указано здесь, действительно был сыном Отто. Он обещал дотянуться и до Дитриха, и до Берта, используя манипуляцию законами и подставы, но только в том случае, если Берт как-то попытается помешать его планам по удержанию в своих лапах имущества фон Эльцев. Из фон Эльцев, к слову, остались только сами Бертольд и Дитрих. В конце скрытого текста автор напоминал, что само по себе это письмо не может служить доказательством, поскольку необходимо ещё доказать его авторство, и Бертольд понимал, что этот дворянин сумеет убедить любой суд в том, что всё это письмо написал сам Берт, чтобы подставить «законного хозяина замка фон Эльц». Негодяй всё продумал наперёд, и Бертольду не оставалось ничего, кроме как воспитывать Дитриха как родного сына, и надеяться на то, что он когда-нибудь и как-нибудь вернёт всё, что принадлежит фон Эльцам праву. Так Берт получил своего «Великого врага».
  Дитрих был странным малым, особенно как для сына порядочного Отто. Неудивительно, ведь, по его собственным словам, он больше общался не с отцом и матерью, а с тем узурпатором. Однако, сам Дитрих тоже считал его другом и наставником, видимо не осознавая всю плачевность ситуации. В самом Дитрихе можно было увидеть его отблески – он не любил говорить по душам и вечно искал какое-то могущество. Берт использовал эту тягу, чтобы хитростью заставить Дитриха перечитать всю его библиотеку в поместье – он надеялся, что юнец полюбит чтение и алхимию, и это отчасти у Берта получилось. Дитрих полюбил чтение, но теперь желал читать какие-то оккультные трактаты, которых у Берта, конечно, не было. Алхимик из Дитриха получался средний, и Берт мог видеть это своим невооружённым глазом – этот юнец никогда не достигнет Сангва-просветления, ведь его интересует только результат, а не процесс. Также Дитрих много спрашивал о дипломатии, и тут Бертольд провалился больше всего – Дитрих оказался самолюбивым, зацикленным в самом себе, совершенно не слышащим и не видящим своего собеседника. Но больше всего Бертольда огорчала трусливость племянника, а ведь он надеялся на то, что тот сможет свергнуть узурпатора.
— Бояться следует разве что самого страха. - постоянно поучал он племянника. - Не бойся взглянуть страху в лицо.
  Когда Дитрих приблизился к возрасту Берта, когда он покинул свой замок, Бертольд решил, что ему пора действовать. Он оплатил Дитриху наперёд все годы обучения в элитном училище и отправил его туда, напоследок выдав то самое письмо от «Отто», не рассказывая о секретной части. Оставалась надежда на то, что племянник сам отыщет этот секрет, прочитает, поймёт и сделает что-нибудь с настоящим врагом. Открыто всё рассказывать Дитриху сейчас он не стал, зная, что это обернётся им двоим бедой, однако переживал он только за молодого Дитриха. Единственное, что рассказал Берт – обещание оставить это поместье Дитриху в наследство, чтобы он хоть где-нибудь мог жить в будущем. Передав племяннику свою волю в письменном виде, Бертольд тоже начал готовиться к отбытию. Он так устал от всего этого, что просто хотел уехать из империи Пионов, чтобы ничего не напоминало ему о Дитрихе, об узурпаторе, о покойном брате, погибшем от его собственных алхимических достижений.

Очнувшись все на том же месте, Габриэлла невольно подумала что это был сон, ну какой человек в своем уме пожертвует обычной бродяжке пять золотых монет, тем более зная что скорее всего она не сможет этими монетами даже распорядится, однако обжигающий холод металла в правой руке, говорил о том что все это взаправду. Столько денег её семья не заработала бы и за несколько лет, тем более что родители даже и не пытались что-то изменить в своей жизни, и хотя первым желанием Хельген было пойти и купить столько еды сколько сможет унести, она в итоге отбросила эту мысль. Впервые оказавшись на распутье, держа в руках казалось бы невозможную для грязнушки сумму, она не чувствовала тяжести этих монет, и не ощущала радости от обладания ими. Весьма неожиданно для своих лет, она поняла что просто не сможет распорядится ими так, чтобы её семья в итоге не пострадала от этого, и она сама не оказалась в ситуации ещё более худшей, чем сейчас. У людей обязательно возникнут вопросы, откуда у неё такие деньги, откуда еда, откуда вода, и даже потратить она их на то чтобы накупить мыла и смыть наконец грязь с себя, через неделю она уже снова будет такой же грязной, тоже касалось и возможности потратить монеты на одеяло или другие удобства.

Именно поэтому плотно сжав монетки в руке, Габриэлла побежала в сторону одного торговца на ярмарке, который продавал различные музыкальные инструменты и сам был довольно неплохим музыкантом, по крайней мере девушке очень нравилось слушать как он поет и играет на своем чудном инструменте. Возможно узнай родители что она в первую очередь пошла покупать флейту, её бы точно выставили на улицу, но в тот момент Хельген было плевать на это, и она впервые за долгое время была счастлива, когда в её руках оказался новый музыкальный инструмент. Оплатив заодно и один урок у всего того же торговца, девушка подумала что новая флейта может не только стать приятным сердцу подарком самой себе, но и стать возможностью заработать несколько монет, если играть где-нибудь где стража не даст по шее и где люди будут достаточно щедры.

  Ощущая голод, жажду, постоянную усталость, риск подхватить болезнь и окочуриться от холода под утро, Габриэлла забыла обо всём, вспомнив, что сколько бы смертей возможностей она не переживала — последней умирала надежда. И надежду для девочки воплощала музыка. Музыка была крайне редкой для цивилизационных мест, как город, в котором она жила. Сам городской образ жизни с его вечной гонкой за наживой отвергал такие низкие занятия, как искусство. Впрочем, самих музыкантов иногда даже боготворили. Таков был парадокс городов. Габриэлла, к своему счастью или сожалению — не успела пропитаться городской сущностью, и сумела испробовать себя в роли музыканта.
  Родители не были рады. Но Габриэлла не рассказала за деньги, вспоминая того незнакомца, и те слова, с которыми он покинул её. Это были её деньги, и ей с ними приходилось прокладывать путь. Впрочем, врать насчёт флейты не пришлось — это было дешёвое оружие, и даже бездомные могли сделать такую. Родители Габриэллы не могли понять, что костяная флейта их дочери — не просто свистелка из собачей бедренной кости, а инструмент высокого качества.
  Она училась долго. Даже урок музыканта дал ей не много. Оказывается, чтобы играть — нужно либо иметь душу музыканта, либо много времени, либо соответствующее образование. Ничего из этого девочка не имела. Поэтому, инструмент крайне долгое время оправдывал себя как хорошая покупка. Лишь на третий год упорных тренировок, он даже приносил прибыль на улицах. Девочка стала тратить остатки денег на еду и прочие необходимости, отчего родители убеждались, что у их дочери — талант к музыке. И соответствующее отношение если не раскрыли оной, то точно создали иллюзию таланта настолько прочную, что ничто не могло более изгнать её из горячего сердца девочки.
  На третий год жизни вне особых нужд, из-под флейты Габриэллы начали исходить мелодии достаточно приятные, чтобы не просто давить на жалость, но даже приносить удовольствие. Но это было лишь начало всех возможностей, конец которых так ни разу и не стал заметным для девочки.

  Также, на третий год, благодаря своей музыке, она попалась на глаза городскому кузнецу по имени Коввур Бридлиф. Может он и не был самым умелым среди кузнецов, но он был частью кузнечного дома, а значит кое что да умел, и этим умением кое что да зарабатывал. И он решил, что в его кузнице нужен кто-то, кто будет убираться и складывать вещи после тяжёлых рабочих дней. Габриэлла согласилась, узнав, что ей будут платить. Родители были в восторге.
  Но роль Хельген быстро изменилась, когда Коввур так и не смог найти хорошего подмастерья. Она с характерной для всех нищих наглостью напросилась на эту работу и только лишь своим запалом сумела убедить кузнеца позволить ей работать — без лишних денег, и с прежними обязанностями уборщицы.
  Это была трудная работа. А в самом начале — ещё и нудная. Но кто никогда не обучался — даже нудную теорию мог воспринимать как восхитительный подарок. Девочка проглатывала информацию, и к концу третьего месяца, когда ей позволили заняться ковкой гвоздей и выравниваем домашних металлических инструментов — окончательно убедила Коввура, что из неё вышли бы хорошие кузнецы. К концу года она стала во всю помогать учителю даже в самых сложных работах. Самостоятельно полировала и подтачивала ножи, и даже орудовала молотом, не смотря на свой возраст. А следующий год и вовсе принёс ей славу женщины-кузнеца. Это позволило ей семье купить небольшой домик, и отказаться от милостынь. Трижды про Габриэллу писали в газетах, а однажды их с Коввурок кузницу отведал известный вельможа из Бархатной громады. Он пожертвовал кузнице немалую сумму, чтобы сыскать славу человека милостивого, и чтобы не прослыть человеком властолюбивым — сделал заказ. К счастью, заказ касался той сферы, в которой Габриэлла чувствовала себя лучше всего —...

Не смотря на то что от рождения у неё практически не было никаких талантов, Габриэлла имела упрямый и пробивной характер, а так же неодолимую тягу к знаниям и всему новому, и когда ей выпал шанс научится чему-то большему в кузне, помимо уборки помещений, она не долго думая вцепилась в него, и вскоре Коввур Бридлиф убедился в том что лучшего ученика ему было не сыскать. Девушка схватывала все на лету, а если что-то не понимала то подолгу оттачивала нужное, не теряя интерес к делу даже если у неё подолгу не выходило сделать что-то. И больше всего времени она уделяла ковке оружия, в создании орудий смерти она видела свое призвание, было в этом что-то притягательное, завораживающее и красивое, пожалуй она одна видела в каждом мече и в каждом наконечнике, произведение искусства, а не просто обычный кусок металла. И пускай ей приходилось делать по сотне одинаковых изделий за раз, Хельген все одно любила это дело пуще всего прочего, и очень сильно расстраивалась когда ей приходилось откладывать работу над мечом, ради какой-нибудь мотыги или черенка лопаты, но Коввур был непреклонен и девушке приходилось делать и эту часть работы.

Возможно именно поэтому она была очень рада, когда знатный вельможа заказал у них именно меч, отличительную черту всех властью наделенных, и тогда уж у Коввура не было причин отрывать девушку от работы и она смогла полностью посвятить себя созданию такого меча, чтобы тот стоил каждой монетки, что вельможа вложил в их кузницу, такого клинка чтобы даже Короли завидовали. Собрав немного информации о заказчике, Габриэлла создала красивый орнамент на самом клинке, гарде и ножнах, на котором был изображен не только герб вельможи, но и отличительные черты гербовой перевязи, отраженные в орнаменте.

  Оружие, выкованное мастером — было очень редким и дорогим. Порой, работы над одним клинком хватало на две недели, и большую часть занимала обработка металла. Оружие — это не только придание формы металлическому слитку, но и выбор металлов, создание специальных инструментов, определение формы, угла клинка, размер дола и длину хвоста. Настоящее оружие всегда делалось под заказ. Хорошие кузнецы не считали оружием то, что изготавливалось массово — обычное такие изделия перековывались из хозяйских инструментов, и имели много изъянов. Но даже такие орудия были металлическими, а металл ценился всеми. Поэтому, Коввур был богат, его семья была неприлично богата, и такой же стала и Габриэль. Кто бы мог подумать, что купленная ранее флейта за большую щедрость неизвестного прохожанина сможет привести к такому.
  Габриэлла, из худой и слабой девочки стала крепкой в движениях, но в то же время изящной, ибо работа кузнецом требовала сильного удара, но и высочайшей точности и тонкости в отдельных элементах. Меч для вельможи полностью соответствовал самому вельможе в голове девочки. Она видела его фальшивые улыбки, публичность и многословность, посему выбрала в качестве основы клинка чёрное серебро — сплав из серебра, железа и серого олова, который отличался очень глянцевым угольным цветом. Эфес был украшен бронзой с синей патиной, узоры состояли из тонких элементов, которые образовывали цельный сюжет от гарды до навершия меча. Не смотря на внешнюю хрупкость и чрезмерную декоративность, оружие всё ещё было весьма эффективным в бою, хотя Габриэлла чувствовала в каждому ударе молота, что в бою его никто не использует.
  Но это было уже не важно. Тот заказ стал ещё одним ключевым моментом в жизни Габриэллы. Ещё одним её достижением. Вельможа был настолько восхищён, что осыпал Коввура золотом. Мастер Габриэллы был горд своей ученицей и публично признал, кто истинный создатель того оружия. В качестве подарка, он выковал особенный меч, который подарил Габриэлле, привлёкшей к кузнице Коввура много клиентов своей славой. Но она не успела насладиться ею.

  Одним днём, когда Габриэлла только шла в кузницу, предвкушая любимую работу, она встретилась с неизвестным человеком в проулке. Это был тот самый незнакомец, который дал ей деньги. Он приказал Габриэлле следовать з ним, говорил, что девушка уберётся из города и будет обучаться, и что это уже предопределено. Но покидать все достижения на том пике, которого Габриэлла достигла совсем не хотелось. Девушка пыталась сопротивляться, но незнакомец был быстрее, ловче и сильнее её. Он насильно затащил её к повозке и увёз за город. Две недели длился путь через густые джунгли Бархатной громады, когда, наконец, Габриэлла не увидела старый деревянный форт, окружённый частоколом. Там, её выставили в один ряд с шестью других детей её возраста. Голодные и ослабленные они не смогли ничего сделать. Так началось долгое обучение Габриэллы, длиной в десять лет.
  Смирилась со своей участью Габриэлла совсем не скоро. Но смирилась. Пришлось. Её учителя были намного умнее и умелее, и знали каждый шаг взрослеющей ученицы. И в то же время, не смотря на всю жестокость испытаний, они вели себя с ней не как с чем-то низшим, недостойным уважения, а как с лучшим другом. Её мнение всегда уважали, никогда не опускались к манипуляциям, никогда не врали, и никогда не карали её. И даже все тренировки не были обязательными, но магическим образом, из-за такого окружения, Габриэлла сама ощутила необходимость тренироваться.
  Тренировки ходоков состояли из испытаний. Суть испытаний придумывали не учителя, но сами ученики. Каждый раз они становились всё тяжелее, и в какой-то момент цена провала могла стоить жизни. Но такие тренировки требовали от учеников полной честности самим с собой, что было главным умением всех ходоков, а также подавления эго и развития интеллекта, вместе с развитием тела.
  Габриэлла была не так идеальна как ей казалось, когда она понимала, что стала очень влиятельной, поднявшись с самих низов. Она поняла, что это всё сущие пустяки, как и всё в мире. Обучение ходока — это не путь, потому что путь имеет конец. Это состояние, которое нужно было достичь способами, известными лишь самым мудрым. И Габриэлла искала его. Она голодала, медитировала неделями, дралась и взбиралась по влажным скалам, занималась самобичеванием и в абсурдной вере совершала действия, порой глупые настолько, что в приличном обществе её назвали бы умалишённой, малодушной и безнадёжной. И со временем, она изменялась. В какой-то момент осознала, что в мире нет никаких проблем, есть лишь ситуации. Забыли о прежних привязанностях и научилась отвергать свой внутренний голос. И всё изменилось.
  Габриэлла пришла с этим открытием к учителям. К тому времени большая часть других учеников её возраста уже стали полноценным ходоками. Они все получили свои имена и обозначения. И этот важнейший момент ожидал и ещё юную Хельген. Учитель Массер беспристрастно навис над склонившейся в поклоне девушкой и произнёс:
  — Твои поиски завершились, дитя. Теперь, ты родилась заново, и как каждому новорождённому, тебе прилагается имя. Поднимись же...

Долгие годы изнурительных тренировок и тяжких испытаний наконец подошли к концу, заходя в залу к учителю, Габриэлла которая до сего момента несла тяжкое бремя жизни оставшейся за плечами, несбывшихся мечт и надежд, теперь предстала перед ним чистым листом, готовым к новому состоянию, к бытности ходока. Оглядываясь назад, она могла сказать что этот путь стоил того чтобы его пройти, но теперь её дорога не будет иметь конца, пока она сама не сложит свою жизнь на этот алтарь. Голос учителя нависшего над ней, звучал словно гром среди ясного неба, пробивая все её естество до мурашек.

— Твои поиски завершились, дитя. Теперь, ты родилась заново, и как каждому новорождённому, тебе прилагается имя. Поднимись же, Жгущая лиана, встречающая каждое препятствие грудью с быстротой, способной затерять мысли, и прими своё имя в Священном огне! — так она получила новое имя, так завершилась последняя веха бродяжки Габриэллы, и началась веха полноценного ходока.

  Хоть Габриэлла и стала ходоком, но её обучение не окончилось. То, что она осознала за десять лет сложнейших испытаний продолжалось каждый последующий день. Полученное имя и клеймо в виде лозы, что опутывает женщину стали новой загадкой для неё. Никто так и не объяснил, почему она получила такое имя. Никто так не объяснил суть клейма. И достигнутая честность сами с собой сменилась поисками настоящей себя. Но как можно искать то, что находится внутри души, не имея представления, как в эту самую душу заглянуть? Ответ для Жгущей лианы был прост — нужно было отправиться в место, где никто не сможет отвлечь её от этих поисков. Зольник был идеальным вариантом, ибо там пылевые пустыни распространялись на сотни километров, не имея на этой гигантской площади ни единой живой души.
  Когда Габриэлла собрала достаточно денег для переезда, то немедленно покинула прежние земли: без сожалений и сомнений. Путь лежал через весь Шемех. Более месяца ходок добиралась в земли. А на границе с Тлес’виш Враган ей довелось идти пешком к Зольнику. Это уже само по себе было огромным испытанием. Она входила в земли, ранее не изученные никем из известных учёных. Она встретила на себе сильные пылевые бури и ужасные, выжигающие огни Херве после полудня. Ещё через две недели она добралась западной границы Зольника, где поселилась в пещере у моря. Первые два года Габриэлла провела в медитации, разбавляя день поеданием пещерного грибка и известняковой воды, стекающей из подземных вод.
  З это время Габриэлла сильно исхудала, но никогда ещё она не ощущала себя настолько сильной. И она довела это себе, когда встретилась в тёмных тоннелях с бивнекорратом — ужасном пещерном хищнике, роющем камень так легко, будто это была обычная земля. Без особых проблем Габриэлла сумела победить животное: не прячась и не используя хитрости. Она победила его в своём натиске и упорстве, и животное оказалось неготовым к такому. И тогда она осознала, находясь в крайней нужде, чем значило быть Жгущей лозой.
  Жгущая лоза ведёт себя как Древесный скрябун — она выслеживает добычу, но перед тем как напасть на неё — позволяет ей убежать. Потому что испытания — вот настоящая пища для Жгущей лозы. Она умеет ждать и накапливать энергию, чтобы выплеснуть её на врага в бою лоб в лоб.

  То осознание в пещере изменило всю жизнь Габриэллы уже в четвёртый раз. Когда она принялась разделывать животное, чтобы впервые за долгое время вкусить мяса, то почувствовала, как энергия, что наполняла её тело, продолжала освобождаться в послебоевой эйфории. Да, то, как она справилась с этим монстром не могло быть исключительно её мастерством. Она чувствовала в себе и более тайные силы, случайно открытые в той битве.
  Тогда Габриэлла решила найти ответы на своё открытие. Она слышала, что шаманы племён Зольника могли заглядывать в душу и оголять её, чтобы узнавать все ответы. Девушка взяла голову бивнекоррата в качестве подарка шаману и отправилась к знакомому племени. Когда её приняли после щедрого дара, и когда она встретилась с шаманом — во время ритуала девушка вошла в транс и очнулась в месте, которое местные племена называют «Екшавахан’шлист» или «Долиной духов, которые свистят под деревьями». Это был густой лес. Настоящие дремучие джунгли. Вокруг висел птичий свист. Габриэлла шла за голосом шамана, который вывел её к пруду с ярко-красной водой. Когда она заглянула в пруд, то заметила...

Изначально Габриэлла шла к шаманам с некоторым скепсисом, не то чтобы она не верила в то что они смогут помочь ей раскрыть себя, скорее переживала за то, что может увидеть заглянув внутрь, и чем ближе становилась судьбоносная встреча, тем быстрее билось сердце в молодой груди, вызывая бурю несвойственных для неё эмоций. А затем был ритуал, шаман ввел её в транс и она очутилась в месте, которое существовало вне миров, месте которое в их народе именовали длинным и ёмким названием, говорящем одновременно обо всем и ни о чем. На деле же это был густой лес, сквозь который она все так же пребывая в трансе пробиралась, следуя за голосом шамана, который вел её к пруду, похожим на кровавую чашу. Голос звал её заглянуть в отражение, и Габриэлла последовала ему, обратив свой взор на гладкую поверхность воды, чтобы увидеть там Грозового птерри, птицу что парила в небе, отплясывая среди бури, раската грома и сверкающих в небесах молний, словно она повелевала этой стихией или же чувствовала себя в ней словно дома.

  Грозовая птица тянула за собой чёрное полотно неба, наполненного искрами, готового с грохотом разорвать саму реальность на кусочки. Габриэлла смотрела на неё, и ощутила хищный взгляд на себе. После взмаха крыльев — сильный поток ветра заставил деревья за спиной девушки трескаться и падать. Но она осталась на опушке, будто вросшая в землю корнями. Птица раскрыла клюв и чёрное небо заблестело молниями. А потом громкий птичий крик заставил дрожать саму землю. Хищник начал пикировать прямо к Габриэлле, а она — застывшая статуя, ослеплённая величием Птерри стояла на месте и смотрела на приближающуюся смерть. Ветер терзал её кожу, оголял от неё тело. Воздух наполнился горечью и дымом — пожар охватил лес душ. Но Хельген никогда не чувствовала себя настолько спокойно. Грозовой хищник сложил крылья и снарядом понёсся к ходоку, девушка ступила шаг навстречу. Она улыбалась. Безмятежность и счастье наполняли сердце брюнетки. И Птерри взмахнул крыльями перед нею, зависая в воздухе, а после приземляясь напротив. Гигантское пернатое существо опустило голову к девушке и повернуло её боком, чтобы глазом осмотреть настолько смелое существо. Габриэлла увидела в наполненном энергией зрачке птицы саму себя — покрытую искрами будущих молний. Тянущаяся пелена чёрного неба наполнила лес. Шаман голосом приказывал Габриэлле уходить, и она не могла противиться голосу духовного посредника. Но было очень сложно оторвать взгляд от величественного животного перед нею. Образ Птерри навсегда отпечатался на душе девушки. Она проснулась в дыму благовоний. Истощённый ритуалом шаман казался испуганным. Он говорил что-то юным помощникам и те с ещё большим ужасом посматривали на Габриэллу. Ужас, впрочем, быстро сменился другим видом страха — трепетом. Такое же чувство ощущала и сама Хельген — сильное волнение, но в то же время всё её тело казалось настолько живым и лёгким, будто она стала посредницей безпрерывных потоков энергии какого-нибудь стихийного бедствия. Она ушла из племени под бой барабанов и праздные песни дикарей.

  А через два дня её встретил Оргма — дикарь из числа охотников, который взял в свои руки священную миссию племени — сопровождать носителя души такого величественного животного, как грозовая птерри. Оргма был сильным и выносливым мужчиной. Его кожа имела приятный серебристый отлив, благодаря маслам, которыми он обтирался, чтобы ослабить свой естественный запах. У его было чистое лицо и глаза, похожие до очей Габриэллы — ясные, наполненные энергией, постоянным желанием двигаться и делать что-то. Он хоть и не был ходоком, но своими умениями демонстрировал, что ходоки — это не венец среди людей, и что даже обычные дикари, не знакомые с грамотой, способны на многое. Он стал обучать её не только выживанию в Зольнике, но и тому, чему Габриэлла обучалась в форте ходоков, но обучалась недостаточно: выносливости, силе и уму. Он показал ей, что для охоты на животных не нужно сооружать ловушки и брать в руки оружие, а можно ограничиться пониманием этих самых животных. И самые светлые воспоминания с Оргмой касались тех моментов, когда они оба, полностью нагие, чтобы не замедлять себя лишней одеждой — гнались по пылевой степи за когтерогом — от рассвета, до момента, когда солнце пряталось за горизонтом небосвода. Тогда ни пыль не была проблемой, ни иссушающие лучи Херве не убивали силы людей, нашедших друг в друге не просто ходока и её помощника.
  Но всё изменилось, когда Оргма не вернулся после охоты. Изменился мир и сама Габриэлла. Попытки найти его не увенчались успехом. И разожжённое любовью сердце начало понемногу увядать. Долгие годы сделали образ Оргмы размытым, и лишь сильные воспоминания не обращали его в пепел, которого было полно вокруг. Ярчайшим воспоминанием было...

  Страх — первый среди сильнейших врагов каждого человека. После всех интриг, манипуляций, бед и полноценных катастроф Бертольд сумел осознать это. Насколько бы сильно человек не прятал свою душу, она может заразиться страхом. Бертольд научился держать душу оголённой, в любых ситуациях. Это знание он пытался передать и опекуну, но, казалось, лишь только он сам изъял что-то ценное из своих поучений. Узурпатор в его родном доме не пугал более, а скорее интриговал. Бертольд знал, что им придётся встретиться, и решил сделать первый ход: чтобы защитить наследника дома фон Эльц, Бертольд ушёл подальше от опекуна, тем самым привлекая внимание врага на себя, как цель более приоритетную. Зольник — прекрасное место сражения.
  Но бесстрашный Бертольд совершил тактическую ошибку.

  Столица Зольника — Кретльтанн, приняла инноватора из Империи Пионов с распростёртыми руками. Алхимия Тлес’виш Врагана впечатляла, но она были слишком сильно связана с местным мистицизмом, что не особо сочеталось с жизнью в таком месте, как Кретльтанн. Алхимия же Бертольда была чиста в своей прагматичности и в своей прозрачности. Когда кто-то получал ожог при расплавке руды — Бертольд продавал зелье, смягчающее ожог, без лишних ритуалов и песнопений. И первые годы всё было идеально. Трудности с поставками ингредиентов Бертольд медленно, но уверенно заменяла изучением фауны Зольника. Письма от Дитриха грели душу — не смотря на скверный характер, он сдерживался от слишком громких проделок. И деньги наполнили сундуки алхимика. Звон монет оказался таким пьянящим, что Бертольд слишком поздно понял, что позабыл о войне, потеряв бдительность. Сначала в городе появился другой алхимик. А после — совершив ужасную ошибку в лечении дочери мэра, Бертольд оказался на грани смерти.
  Наёмники мэра ворвались в дом поздно ночью. Бежать было некуда. Время истекало. В одном лишь исподнем Бертольд сорвался с кровати, и...

  Берт не боялся за свою жизнь ни тогда, ни сейчас. По-настоящему он мог бояться лишь за судьбу Дитриха, но всегда гнал тревожные мысли прочь – в этого юного малого, несмотря на всю его заносчивость, самовлюблённость и замкнутость, очень и очень хотелось верить. Шутка ли: сын порядочного, рыцарственного, Отто, но при этом племянник одновременно как неоднозначного Берта, так и хитрого узурпатора, и частично воспитанный всеми тремя. В конце концов, только ему решать, что делать со своей жизнью. А Берт жил своей, в столице Зольника. Правда, порою самые близкие знакомые в Зольнике могли замечать за фон Эльцем странное поведение. Чаще всего это были безобидные причуды: однажды Бертольд купил сладкую булку, поддавшись странному порыву, а потом не знал, что с ней делать, ведь он терпеть не мог сладкое. Неосознанно погрузившись в воспоминания, Берт на самом деле покупал булку Дитриху, чтобы хоть немного смягчить этого чёрствого юнца, и лишь затем приходил в себя и понимал, что никакого Дитриха рядом нет. Уже в Зольнике Берт приобрёл другие привычки: время переговоров и просто бесед Берт много жестикулировал, будто поучая ребёнка, и добродушно улыбался, как будто пытался растопить чьё-то чёрствое сердце. Опыт жизни с Дитрихом повлиял на Берта гораздо сильнее, чем он мог бы себе представить.
  Жизнь в Кретльтанне была обычной и необычной одновременно. Цивилизация здесь причудливо сочеталась с местными дикарскими обычаями, и помимо привычного заработка с помощью алхимии фон Эльц полюбил и прогулки. Под предлогом поиска тех ингредиентов, которые ему не поставляют, он мог уйти даже за черты города, за черты цивилизации. Этого уже никто не видел, но он любил и потренировать свою ловкость, покоряя небольшие вершины. Всё, что угодно, дабы хоть немного побыть вдали от общества, от интриг, денег, сплетен, и просто размяться. Воспоминания возращали его в юношество, к дуэту «рыцарь и шут» – всегда строгий, прилежный Отто и его правая рука, стоящая в тени и хаотично выскакивающая на свет время от времени, демонстрируя всем отвлекающую ловкость ума и тела. Но остался только Берт, и больше не было такого человека, с которым он бы мог работать и просто жить также складно, как когда-то с родным братом. Многие люди, особенно высоких чинов, были такими же, как Отто, но без той детской искорки. Чёрствые, сухие и угрюмые, всегда прямолинейные и не любящие настоящих шуток – всё чаще Берт просто разочаровывался в обществе и всё больше замыкался в себе, показывая другим лишь свою серьёзную, деловую, рабочую сторону.
  Потерявшись в лёгкой жизни, Берт совсем позабыл о том, какими опасными могут быть эти люди, и что будет с тобой, едва ты совершишь достаточно заметную ошибку. Работать лекарем, будучи навеселе, определённо не было лучшей затеей, но алхимик ничего не мог с этим поделать – он уже выпил, а встреча с дочерью мэра была назначена уже давно. Склянки со смертельными ядами и исцеляющими бальзамами могли стоять так близко друг к другу только у Бертольда, и по пьяни перепутать одно с другим не составляло труда. На самом деле, эта случайная смерть совершенно не тревожила совесть фон Эльца – после того, как его же ядом воспользовались для того, чтобы убить Отто, ему было уже всё равно на смерть совершенно чужого человека по такой же причине. Вполне возможно, что Берт сделал это намеренно, хоть и неосознанно. В любом случае, дочь мэра теперь мертва, и такие ошибки не прощаются. Когда в его дом ворвались наёмники, Берт уже знал, что ему делать. Проснувшись и вскочив с кровати в одной лёгкой нательной рубахе, он начал делать то, чему научился в Зольнике. Вскарабкавшись по стене на крышу, наверняка удивляя преследователей своей проворностью, он смотрел вниз, на наёмников. Он смотрел не со страхом. Напротив, он смотрел на них как хищник смотрит на жертву, несмотря на то, что всё было наоборот. Потому что Бертольд залез на крышу не убегая от смерти, а для того, чтобы хорошо провести последние часы своей жизни. Он знал, что это конец, знал, что его убьют, и знал, что в империи его сделают страшным преступником посмертно и конфискуют поместье, которое он уже успел завещать Дитриху. Но алхимик верил в своего племянника, видя в нём не только противного юнца, но и набор лучших качеств Отто и Бертольда, и был убеждён в том, что такая неприятность сделает его только сильнее. Серьёзный алхимик Бертольд фон Эльц ушёл, и вместо него по крыше скакал шут Берт, хохоча на всю округу и отсыпая в сторону наёмников шутки и подколки. Летели насмешки о внешности душегубов, об их неспособности поймать одного жалкого торговца зельями, и даже совсем ребяческие шутки про матерей, а затем даже и про отцов – и из уст Берта эти шутки звучали на удивление складно. Он знал, что его всё равно достанут и убьют, и не боялся смерти, но боялся покинуть мир в тишине, как и все жертвы интриг, как и отравленный ядом Отто. Это было ночное шоу, способное разбудить половину города, и один Берт был в нём звездой. Он вёл себя так, будто перебрал вина или вкусил дурманящего зелья, но на самом деле его разум был чист – чище, чем когда-либо. Судьба велит Берту умереть, и он готов, он знает, что делать. А когда наёмники всё же поймали Бертольда, он не сопротивлялся физически, хотя и не умолкал – куда бы его не повели, он не собирался молчать или убирать улыбку с лица в свои последние часы или даже минуты, продолжая насмехаться над всем и вся. Это было настоящее счастье, и факт приближающейся смерти не омрачал этого чувства, а, напротив, придавал Берту ещё больше решительности и фатализма.

  Пугливые наёмники долго пытались добраться к цели. Они хотели взобраться на крышу через окно, но каждый раз смотрели вниз и с дрожью в руках исчезали в комнате. Подставляли лестницы, но шутки Берта совсем не казались шутками профанов рабочих, которые верили, что Бертольд просто опрокинет лестницу. Они метали в него камни, но без толку. И лишь когда дом осадили четырьмя лестницами — наёмники победили. Бертольда побили, почти до смерти, но приказ запрещал убивать в городе. Пришлось волочь его через степь к побережью. К тому времени пыл наёмников уже остыл. Им хватало для наслаждения вида голодного, раненного и жаждущего воды Бертольда. Не смотря на это — он продолжал болтать, хоть из-за сухости горло покрылось ранками и тогда жутко болело, наполняя слова хрипотой. Но совсем перестало быть смешно на отвесной скале.
  Бертольд почувствовал, как его отпустили и приказали идти вперёд. Со связанными руками и мешком на голове Берту пришлось идти вперёд. Каждый шаг заставлял камни под ногами дрожать — под ними не было ничего. Сквозь пропитанную кровью ткань мешка доносился солёный запах моря. Это был, на самом деле, первый раз, когда Бертольд был на море. Ветер колыхал его тело, и без того потерявшее ловкость из-за слабости и невозможности видеть. Каждый шаг был маленьким и осторожным — наёмники позади смеялись, будто наблюдали комедийный театр. Но Бертольду уже не было смешно. Не было и страшно. Предвкушая свою смерть, он вспоминал прошлое. Прошлого оказалось не так и много, следующим шагом он не нашёл опору — оставалось лишь падать вниз. Алхимик развернулся и секунду постоял на месте, будто пытаясь рассмотреть своих обидчиков, а после, раскинув руки, подался прямиком с обрыва. Капюшон слетел под порывом ветра. Он увидел бескрайний водоём, что в огромных волнах с треском молний разбивался об скалистый берег. Берег был так далеко.
  Но внезапно, среди всех звуков раздался ещё один треск молнии — но уже настоящей. Она поцелила прямо в скалу, возле которой падал самоубийца. Взрывной волной тело откинуло в сторону моря, также и кучу камней, в которую превратилась часть этой самой скалы. Бертольд был поглощён огромной волной, но он нырнул так глубоко, что она не смогла отнести его на прибережные камни. Он барахтался, пытаясь всплыть, но одежда и связанные руки мешали этому. Однако, что-то обхватило его тело, и перед тем как вода полностью наполнила его лёгкие, он сумел заметить женское обличье.
  Бертольд заметил его и во второй раз. Женщина смотрела на него ясными голубыми глазами. Сильными руками она сжимала его грудь, выкачивая солёную воду наружу. Но это не был загробная жизнь — он ощущал боль от полученных побоев, и видел всё то же бушующее море, только уже со стороны открытой пещеры. Он остался жив.

После того как Оргма так и не вернулся с очередной охоты, и Габриэлла не смогла найти никаких его следов, кроме того что очевидно он пропал не просто так, на неё напала настоящая апатия, и она стала ещё более нелюдимой, все реже покидая территорию своего обитания, в пещере на берегу Агонии. Лежа на своей кровати, она вспоминала те счастливые деньки что ей удалось прожить с ним, особенно ярким были воспоминания их игр на берегу моря, когда они бежали вдоль кромки воды, купаясь в лучах алого светила, любуясь закатами и рассветами, громко смеясь и полностью отдавая себя жизни, словно не было ничего кроме них, и прекрасной природы окружающих их.

Сейчас, вспоминая все эти моменты, Хельген воспринимала их уже не иначе как счастливый сон, от которого она наконец очнулась, вернувшись к грубой и неприятной реальности, в которой ей снова приходилось существовать одной, неся нелегкое бремя на душе. Впрочем, затворничество приносило и свои приятные плоды, позволяя ей самой перемолоть все свои мысли и чувства, созерцание приливов и отливов словно очищало разум девушки, вымывая из него все плохое, и со временем оставив лишь хорошее, позволив ей пережить и этот сложный период в её жизни, подготовив к будущему, которое было уже не так туманно как прежде.

  Море Агонии названо так из-за ветров, которые насылают волны на скалистые берега. Ветры залетают в узкие щели скал и издают ужасающий сердце вой, точно умирающие люди доживают последние минуты жизни. Ужасно сильный, наполненный резким запахом ветер веками стачивал скалы, делая их острыми как бритва, а волны столетиями обмывали камень, делая его гладким как панцирь ониксовых крабо-пауков. Мудрость воды в мягкости, но в то же время настойчивости. Но Габриэлла избрала мудрость ветра в его беспрерывности и прямолинейной разрушительности. И любимейшим из занятий был бег — как осуществление самой сущности ветра — движения.
  Чертовски сложно бежать по берегу. Ноги по щиколотки вгрызались в заболоченный пляж, рискуя порезаться об заточённые и отколотые ветром осколки камней. Холодный ветер терзал кожу, заставлял глаза слезиться. Вода лишь усиливала неприятные ощущения. Бежать приходилось либо очень аккуратно, либо очень быстро. Оргма бегал быстро, а Хельген не собиралась уступать ему. Вот чем они занимались, пока однажды Оргма не исчез.

  Ходок потеряла себя с потерей Оргмы. Все учения ходоков — точно песок сквозь пальцы. Ходок не должен привязываться. Ходок не должен предаваться унынию. «Ходок не должен» — беспрерывными мантрами Габриэлла повторяла себе все запреты, пытаясь грубой настойчивостью измениться. Но кое где её природа не имеет силы, и грубый подход стачивает грубые куски, из которых никогда не выйдет красивая статуэтка. Она чувствовала, как разрушает себя с каждым днём, пока не наступил один — роковой день.
  В громкой медитации Габриэлла услышала голоса сверху скал. Она пыталась игнорировать их, но любопытство взяло верх. Или надежда, что это был Оргма. Она вышла и увидела на краю скалистого выступа человека с мешком на голове, и кучу вооружённых людей из числа тех, кто жил в городах Зольника. Первый делал смелый шаг в пропасть, но движения Габриэллы опередили, казалось, безысходность. Магический снаряд молнии ударил по выступу возле падающего, и взрывной волной его откинуло в море. Разбойники на скале разбежались, но увидели ходока. Она же бросилась в воду за бедолагой.
  Так началось их совместное приключение...