Сожжение Фракии | ходы игроков | Мада

Из всех племён Фракии, Эрмасы — самое дикое.
По крайней мере, так тебе казалось.
Третий год ты в плену. Третий год — жена вождя Эбрузельмиса.
Этот мужлан вечно занимался тем, что бухал со своими дружинниками, потом возлияния переходили в какие-то дикие ритуалы, где фракийцы ревом и визгом подражали животным, затем все перерастало в человеческие жертвоприношения, после чего эта свинья, вся в крови и Марх знает чём ещё, заваливалась к тебе на ложе с вполне конкретными намерениями и готовностью пустить в ход кулаки, если ты будешь сопротивляться.

Поначалу ты думала убить это чудище.
Тебя остановили три вещи.
Прежде всего (и наверное, это была важнейшая причина) — ты видела, что эрмасы делают с пленниками. Как мастерски могут спускать с них кожу лоскутами, да так, что человек днями и неделями оставался жив. Его раны посыпали солью, ему отрезали пальцы, уши и язык, выкалывали глаза — а он всё не умирал…
Ты не была слаба, но при мысли о подобном даже твоя сильная душа полнилась страхом.

Даже если у тебя получится сбежать — куда ты побежишь? Там, внизу, земли рудов — эрмасы воевали с ними каждый год. Вряд ли они исполнятся благодарностью к тебе, а если и так — ты просто перейдёшь от одной жирной свиньи к другой.

Но, может, ты успеешь заколов вождя, наложить на себя руки?

Здесь вступали в силу ещё две причины.

Не считая ночных визитов мужа, с тобой обращались в общем-то хорошо и даже уважительно. Эрмасы не были богатым племенем, но их еда определенно превосходила то, что ты ела в степи. И даже если ты явно тосковала по Родине, муж иногда пытался проявить к тебе знаки внимания — велел готовить для тебя конину или покупал у торговцев кумыс. У тебя были рабыни, прислуживающие тебе.
Да и не так уж часто в мужском мире Фракии твоя дорога пересекалась с дорогой мужа. Чаще ты была предоставлена сама себе — могла шить, упражняться в стрельбе из лука или владении оружием, следить за хозяйством…

Последняя причина была пожалуй страннее всего и точно наиболее труднообъяснимой. Фракия, при всех ее недостатках, обладала неким очарованием. Здесь мужчины были храбрыми воинами, девушки были столь же свободны, сколь в степи. Местные культы порой смотрелись откровенно жутко, но жутью тебя было не удивить — не твои ли соплеменники украшали конскую сбрую скальпами убитых врагов?
Всё здесь было чужим, конечно. Но за этим чужим проступало что-то знакомое.

Фракийцы — народ воинов.
Как женщина из другого народа воинов, ты не могла этого не уважать.

Теперь, впрочем, племени Эрмасов грозит опасность — ты узнала это, гадая по ивовым прутьям. Предки были до того единодушны, что вытряхивала ли ты пучок целиком, перекладывала ли ветви — рисунок говорил всё одно. Чужаки идут — чужаки, что станут спасением или погибелью.

Новость оказалась до того важной, что ты даже поделилась ей с мужем.
Возможно, зря.
Или нет?

Мада стоит посреди амбара. Здесь довольно темно, свет проникает только из двери, и в этой желтой полосе видно, как кружится пыль. В руке у нее горсть зерна, и зёрна медленно, с тихим шуршанием сыплются в мешок, скользя между пальцев. Двое рабов вносят и расставляют другие мешки. Мада следит за ними хозяйским взглядом, но иные мысли в голове вертятся неотступно. Предки не оставили её. Нет, она знала за собой силу и раньше, её гадания часто говорили правду. И теперь тревога растёт, но вместе с ней растет и возможность. Пожалуй, это даже смешно: избавиться от плена и мужа можно только посредством мужа. Главное, не угодить в котел войны одной, не навлечь на себя еще худшую участь и не умереть без смысла. Как пятнистая рыба в местных ручьях... как зерно между других зёрен... проскользнуть... Мада отряхнула руки, кивнула рабам, притащившим последний мешок.
- Бендида! - крикнула на двор.
Женская фигура на миг заслонила свет. Пожилая рабыня уставилась на хозяйку, ожидая поручений.
- Скажи царю, сегодня после заката пусть приходит в женский дом. Я буду его ждать. Приготовь для него баню. А к вечеру принеси вина и орехов в меду.
- Позволишь ли тебя нарядить и причесать?
- Сама справлюсь. Ступай.
Свет снова мигнул, и рабыня исчезла. Мада вновь пересчитала мешки, вышла и закрыла амбарную дверь. Сегодня она погадает мужу, а еще попробует заставить себя быть милой. Ты станешь моим конем, Эбрузельмис, ты сам унесешь меня домой.

_______
Зашуршала занавеска. Мада обернулась. В свете масляных ламп блеснули глаза, зубы и волна распущенных волос:
- Господин муж мой, входи. Я ждала тебя. Сегодня я хочу кое-что для тебя сделать.

Твой план начал работать быстрее, чем ты возможно планировала.
Может быть муж твой и правда был столь легковерен — а может и рад был обмануться, но как-то раз, произнеся речь перед своей дружиной (речь, к слову, была хороша), Эбрузельмис подъехал к тебе верхом и спешившись обратился уже к тебе.
— Мада. Сегодня важный для нашего племени день, и мои руки будут заняты оружием. Грядёт большая война. Мне нужно, чтобы доверенный мне человек поехал на север, и договорился с живущими там племенами о помощи. Я решил, что этим доверенным человеком будешь ты. С тобой поедет моя дружина, и будет защищать тебя своей жизнью, до последнего вздоха. Для меня очень важно, чтобы ты вернулась домой... - и, подумав немного, добавил - Не с пустыми руками. Я оставлю тебя и твои действия на твою честь и совесть.

Твой план сработал лучше, чем ты могла себе представить, всего-то и нужно было, что пару раз пригласить супруга в опочивальню и несколько раз бросить ивовые прутья, и вот свобода оказалась так близко…

Он в самом деле делает это!
Посылает тебя, северянку, на север!
Практически к своим!
Более того, под конвоем всего десяти дружинников!
Между тобой и волей стоит всего-то несколько воинов.
Не стоит обманываться — приказ защищать тебя ценой собственных жизней, наверняка обозначал и предотвращение твоего побега.

И всё же это был прогресс.
Вспоминала ты и последние ночи перед отбытием Эбрузельмиса в набег на рудов. Прежде грубый вождь стал с тобой нежен и заботлив, целовал твои губы, да и смотрел с каким-то обожанием.

Да быть того не может!
Это какая-то проверка!

Или может? И твои чары в самом деле укротили хозяина гор…

Дорога на север — долгая, за три года полузабытая. Скорее тихо чем стремительно, прошли вы сквозь земли рудов. Скорее стремительно, чем тихо, спустились с гор.

Путь ваш лежал к Данавию — величайшей из рек, отделяющей Гетию, Дакию и Сарматию от Фракии и Эллады. На что похож тот стремительный и многошумный поток? Розоватые воды под золотистым закатным небом переходят в бесконечные синие леса и холмы…

Ты любовалась северным берегом, даже зная заведомо, что у вас нет лодок, а лёд уже сошел, что если и найдёте вы кого, то на этом берегу. Обожди, родная земля!
Скоро…

Ваш отряд не скрывался и вскоре вас заметили местные геты, слуги царя Буребисты. В то время как южные фракийцы были расколоты, а руды, эрмасы, бессы и другие племена ненавидели друг друга едва ли не больше чем врага, северяне — геты и даки, отъединились под властью единого государя.
Царя этого ты знала потому, что он пропустил ваше войско в набег на юг, с тем условием, что на обратном пути вы поделитесь с ним добычей.

Войско так и не вернулось.
Вернулась лишь ты…

Вас провели к местному вождю, как и все геты светловолосому и голубоглазому. Но не обманывайся красотой его лица! Он дикарь куда хуже твоего мужа. Он варвар. Он Волк, подобно тому, что изображён на знаменах Буребисты…

— Эбрузельмис шлёт нам женщину в дар?

Когда один из твоих спутников представил тебя и сказал, зачем вас послали, мужчина оскалился.

— Переговоры… Мы — геты. Нам платят золотом за мир — но сражаемся мы лишь ради чести и славы. Нет чести и славы в том, чтобы гонять слабаков-рудов. Так скажи, женщина, что твой муж может предложить нам кроме твоей щели?

Мада стояла, выпрямившись, и спокойно смотрела на белого волка тёмными своими раскосыми глазами. Мужчины...
- Вждь гетов силён и могуч. Он может быть страшным врагом и ценным другом. Вождь гетов очень умён. Он знает, что если бы господин муж мой хотел, чтобы у вождя гетов была... щель... он послал бы ему пять понтийских рабынь тринадцати лет. Но он послал меня. Не потому ли, что ныне есть более важные вещи? Не потому ли, что я могу говорить вождю гетов не только голосом господина мужа моего, но и голосами богов? Вождь гетов проницателен. Он видит и знает, как меняется мир, как пришёл новый ветер и расчесал степные ковыли на другую сторону. Вождь гетов решителен. Он не станет упускать возможность поохотиться в тех ковылях. Вождь гетов берёт всё сам.

Мада шагнула ближе к Оролу, заглянула ему прямо в лицо. И добавила:

- Можно ли заткнуть волку пасть золотом, чтобы он не взял всё, что он хочет взять сам? Можно ли умиротвотрить его, отвратить от охоты, когда вокруг разлита свежая кровь? Можно ли ожидать, что волк откажется нападать в одной стае с тем, кто указал на жирную добычу? Я, Мада-сарматка, дочь Мадзайи, жена царя Эрмасов Эбрузельмиса, говорю: не бывает такого под небом. Я вижу волка перед собой, я вижу великого вождя, вижу волю Марха над ним, чувствую кровь, битву, большую жертву и большую добычу. А что видишь ты, вождь гетов?

.

Есть дары, которые лучше не получать.
Вроде сладкого яблока, пропитанного смертоносным ядом.
Такой дар ты и поднесла Эбрузельмису.
Союз с Буребистой и семь сотен воинов во главе с вождем Оролом, сыном Дромихета,
Что может быть лучше?
Разве не видишь ты, муж, как тебя любит тебя жена?
Как она постаралась ради тебя?

Была тонкость. М-ма-аленькая тонкость.
Заключалась эта тонкость в том, что в отличие от тебя, твой муж не слишком много общался с гетами, и верно ожидал смирённых наемников жаждущих добычи.

Вместо этого он получил гикающую орду, вваливающуюся в Дундиз как завоеватели через брешь. Они требовали пиров, вина, насиловали женщин, дрались с мужчинами, а вождь Орол кажется вовсе не воспринимал Эбрузельмиса как равного и иногда даже награждал тебя звонким шлепком по заднице.

Геты жаждали войны.
Жили войной.
Им абсолютно плевать было, римляне, бессы… или сами эрмасы, если твой муж вдруг решится возмутиться против них.

— Мы волки-воины Буребисты! Кто посмеет выступить против нас?!

Тебе стоило больших усилий не засмеяться в голос, видя, как Эбрузельмис бессильно сжимает кулаки.
Не такого дара он ожидал.

А ты знай себе глазками хлопаешь.

— Господин муж мой. Тебе ведь нужны были воины… видишь как я старалась? Какие опасности претерпела чтобы добыть тебе армию!

Ядовитый плод надкушен.
Но Эбрузельмису придётся съесть его целиком.

***

Ты сразу же заметила, как сильно изменилось племя за время твоего не такого уж и долгого отсутствия. Все силы, Эбрузельмис бросил на организацию торговых путей — и в Дундиз потянулись длинные вереницы навьюченных ослов и мулов.

Своё детище — зарождающийся экономический подъем — вождь оберегал не только золотом, но и оружием.

Когда Бессы попытались совершить набег на земли Эрмасов, дружина горцев дала им такой отпор, что большая часть летучего отряда попросту сдалась.

Ещё при дворе появился новый человек — Геракл Сотиру.
Это имя ты слышала, он был главным советником Кетрипора.
Вот только, когда бывший вождь, а ныне царь Рудов, заключил союз с Римом, Сотиру дезертировал и перешёл на службу к твоему мужу, прихватив с собой часть воинов бывшего покровителя.

Искренен ли Геракл? Или это ещё одно отравленное яблоко?

В любой войне побеждает тот, кто в ней не участвует — и выжидательная стратегия Эбрузельмиса давала плоды.

Из самого слабого правителя Долины, он вот-вот может стать самым сильным — если сможет переварить яд…

***

Меж тем близятся Сабазии, как называют фракийцы праздник начала весны. Сарматы, твой народ, знают этот день как время колдунов, время, когда гадания особенно точны, а ритуалы приобретают невиданную силу.

Твои обязанности как жены вождя включают в себя участие в особенном женском культе.

Вы оденетесь в звериные шкуры и маски, уйдёте в леса и среди деревьев будете пить, танцевать, петь песни и любить друг друга, а взамен фракийские боги пошлют вам исцеляющее Безумие.

Ах да… ещё вы убьете каждого, кто нарушит вашу тайну.

Обычно, Сабазии давались тебе… странно. Одновременно очень тяжело, и при этом с поразительной легкостью. Ты словно оказывалась в объятиях жесткого и очень умелого любовника, разрывающего на тебе одежды и прижимающего к земле, но при этом самой своей силой пробуждающего жар твоего сердца, разливающийся по всему телу.

Чуждые гармонии песни, резкие, дёрганные танцы, обилие вина и помазаний жертвенной кровью, поцелуи и касания незнакомых дев, ночной холод, всё поначалу покрывает кожу мурашками, но потом… ты вдруг вписываешься. И нет больше ни холода, ни тошноты, ни режущих слух звуков. Только Поток — несокрушимое течение жизненной энергии, в которой ты нежишься среди клубка обнаженных тел…

В такие моменты ты будто открываешься вселенной.
Ты говоришь то, что чувствуешь.
Никто не слушает, но все слышат.

И сейчас — это опасно.
Не сболтнёшь ли ты лишнего, увлечённая общим экстазом?
Не раскроешь ли лишнего фракийским девам?

- Ты взял себе понтийского советника? - Мада потянулась за чашей поперек вспотевшего тела мужа, коснувшись голой грудью. Села, скрестила ноги, выставив круглые коленки, перебросила косы на спину. Золото браслетов тускло сверкнуло. - Я думала, ты ценишь мои советы, господин муж мой. Почему он пришел к тебе из плодородной долины пахарей? Может, послали его, чтобы он тут все разведал и заставил тебя подчиниться Риму? Я слышала, Кетрипор принял венец от рук чужаков. Если ты готов на это, зачем отправил меня на север? А если готов взять своё сам, зачем тебе Сотиру? Он похож на женщину, и волосы у него пахнут маслом. А, не в том ли дело? - Мада показала зубы, с ехидным вызовом посмотрела Эбрузельмису в глаза и пихнула его ногой. - Зря я позвала тебя сегодня на ложе, и помогала зря. Другие у тебя теперь... помощники.

Если уж Эбрузельмис после такого бросился ритмично доказывать жене, что не зря, конечно, не зря, то Маду это не удивило. Интереснее было бы, если бы он замялся. Берегись, муженек. Скоро, скоро гореть всему твоему царству.

***
Мада огляделась. Да, вот она - девчонка, что бегает к Оролу чаще других. Смотри-ка, на ней появилось серебро, видать, старательная. Больно-то нос не задирай, не думай, что тебе достанется что-то, кроме пары побрякушек и пуза. Но ты мне однозначно поможешь...
Стоя рядом со старой Бендидой, что следила, как женщины белили ткани, Мада озабоченно говорила - негромко, но так, чтобы эта девушка слышала:
- ...и вот я возвращаюсь с могучим войском, и вижу, что господин муж мой готовится не к битве, а к торговле. Бендида, я тут всего три лета, может, я неверно поняла обычаи эрмасов? Если царь приблизил к себе тороватого понтийца и по его советам набивает закрома, то какую судьбу готовит он вождю Оролу? Разве не должны мужчины воевать? Мой род уже давно отобрал бы свои земли, а любой понтиец понес бы Марху свою кровь в благодарность за это...

Если у девчонки ума хоть немного побольше, чем у ее овец, она расскажет Оролу. Нужно посмотреть, не появится ли у нее завтра ещё одно колечко.

***
Мада несла кувшин с вином, когда заметила Гераклеса Сотиру. Он сидел один в тени навеса и водил палочкой по вощеной табличке. Стройный, как девушка, с ухоженными кудрями и теплыми глазами. Умный мужчина, как слышала о нем Мада, но мужчина. Она уперла кувшин в бедро, изогнувшись, и встала так, чтобы солнце освещало ее сзади, обрисовывая контуры тела под легким домашним платьем. Звякнули браслеты на ногах.
- Понтиец. Я знаю, что ты делаешь. Это ваше искусство, письмо, которым вы можете сохранять смыслы и передавать на любое расстояние. Я бы хотела уметь такое. Пока ты здесь и приближен к царю, согласишься ли учить меня? - Темные глаза смотрели внимательно, с обещанием и каким-то сочувствием. Мада наклонилась, заглядывая в табличку, косы упали вперед, мазнули пушистыми кончиками Сотиру по шее, оставляя мурашки на коже и запах дорогих благовоний. - Я знаю, как тебе одиноко. Ты здесь чужак, как и я, но ты в большой опасности... Так я скажу господину мужу моему, что ты будешь меня учить?

***

Я не желаю блага этой земле. Ни богатого урожая, ни тучных стад, ни рыб в реках, ни здоровых детей. На Сабазиях я буду только делать вид, что исполняю ритуал и праздную, но я вовремя скроюсь, и силу колдовской ночи я заберу себе, обделив ею Дундиз. Себе, моим предкам, моему небу и моему ножу. Пусть мою правду сегодня слышат только боги языгов! Нужно заранее спрятать барана в кустах и ничего не пить.

Ход IV

За какую-то пару ночей твоя жизнь изменилась необратимо.
Ты стала верховной жрицей племени.
Ты узнала, что беременна.
Твой муж одолел своих врагов.
Тебя изнасиловали.
Твой муж умер.
Ты обрела свободу.
Тебя похитил Геракл Сотиру.
Он отвёз тебя к Лафрениану — человеку, предложившему тебе свободу.
Коня, денег, охранные грамоты…

В сущности, этот римский изгнанник, в самом деле чем-то подобный тебе, был первым, кто искренне спросил чего хочешь ты сама.

Ты обещала служить ему одну Луну — и он безоговорочно принял твои условия о предоставлении отряда сарматов для возвращения на Родину.

А ещё — и это немаловажно — он не попытался тебя трахнуть.

Нет, у тебя появился свой шатёр, свои слуги, вино. За тобой, конечно, присматривали воины — но ни малейшей попытки с их стороны ограничить твои передвижения не было.

Раз ты испытала их, а заодно и намерения серторианца — хлестнула коня и пустилась на восток. Несколько часов ехала, и ни один из следующих на почтительном расстоянии легионеров и слова не сказал, не говоря уже о попытках как-либо поймать тебя.

Ты в самом деле была свободна сама выбирать свою судьбу — и судьбу будущего ребёнка.

Узнала ты и цену решения отправиться на Сабазии — оказывается, этим ты уберегла себя от Безумия! Фракийский бог взвесил твой дух, и отнёс тебя к числу верных.

Пока по всей Долине женщины сходили с ума, ты лишь временами слышала слабый шепоток…

«Всё поглотит огонь, поглотит огонь, поглотит огонь…
Всё поглотит вода, поглотит вода, поглотит вода…
Всё кровь зальёт, кровь зальёт, кровь зальёт…»

Но и только.
Нет, не только люди отпустили тебя, но и их боги!

Ты приготовила себе целебную мазь. Синяки сходят быстро.
Даже душа твоя не разрывается от самого факта насилия — Орол при всей своей свирепости, был всего лишь вторым.

Твой новый дом сильно отличается от Дундиза, больше напоминая родные сарматские лагеря — шатры, кибитки. Лафрениану служили не только его и твои соплеменники — за ним словно последовали все народы земли! Фракийцы, эллины, понтийцы, критяне, македонцы… Многие названия ты слышала впервые! И всех их этот человек каким-то образом собирал вокруг себя одной лишь силой собственной воли.

У него была женщина — эллинка по имени Филиппа.
Рабыня, но выбирать общество здесь особенно не приходилось.
Не с Сотиру же общаться!

Филиппа добровольно взяла на себя то, что начал Геракл — она учила тебя койне. А заодно рассказывала что-то о себе и о Марке Лафрениане.

Твоя новая подруга происходила из города Аполлония на берегу Понта. Она была дочерью архонта, получила прекрасное образование. Но когда архонт поссорился с царем Бессов Мостисом — испуганные возможностью войны старейшины города отправили фракийцу голову отца и дочерей в качестве рабынь.
Филиппе тогда было семнадцать.
Мостису она была не нужна — девочку отдали воинам и пустили по кругу.
Она забеременела, родила — ребёнка продали в рабство.
С тех пор Мостис заставлял ее обслуживать своих гостей. Порой мерность фракийца доходила до того, что наложницу принуждали для забавы мужчин вступать в противоестественную связь с родными сёстрами.
Потом царь подарил Филиппу Лафрениану.
И для неё настала другая жизнь.

— Это необыкновенный человек. Всю жизнь во мне видели лишь это…

Короткий жест в сторону собственной груди.

— А Марк… первым увидел во мне живого человека. Он предложил освободить меня и вернуть домой — но мне было некуда возвращаться. Дома меня бы просто убили опасаясь мести. Тогда Марк решил заботиться обо мне. Он никогда не брал меня если я сама не подпускала его. Никогда не отдавал кому-то ещё. Не бил. Не требовал всяких…

Она передернулась, не иначе от воспоминаний

— Мерзостей.

И тут же сменила тему

— У него была очень тяжелая жизнь, знаешь? Когда ему было двадцать два года, он присоединился к римлянам, боровшимся против тирана Суллы, убивавшего людей забавы ради. Им удалось свергнуть тирана, но он вернулся с войском и захватил римскую страну, когда Марку было двадцать шесть. Тогда Марка лишили дома, многих его родственников убили. Ему самому пришлось бежать — с тех пор он уже десять лет скитается из провинции в провинцию, и всюду сражается за то, чтобы в его стране воцарилось подлинно народное правление. У Марка никогда не было ни жены, ни детей — никого. Только вера в то, что один человек может изменить мир.

Девушка улыбнулась.

— За это я его и полюбила. Как бы тяжело ему ни было — он находит в себе силы встать и бороться. Посмотри на него, его только что разгромил Руф, он потерял половину войска, потому что римляне подкупили его командиров — а он всё равно находит где-то свежие финики, потому что знает, что я их люблю. И за те месяцы, что мы провели вместе, я ни разу не видела, чтобы он нарушил данное кому-то слово. Тебе повезло, что ты попала именно к нему.

Тут она вдруг вспомнила что-то. И задумчиво прибавила.

— А знаешь, как поступают с пленниками римляне? Когда тиран Сулла взял в плен Марка, он разбил всех пленников на две группы — в одну вошли римляне, в другую все остальные. Римлян он простил, а остальных перебил. А Руф всех сдавшихся в плен эллинов продал в рабство.

Ее голос снова дрогнул

— Если вдруг Марк проиграет… если в плен попадём… убьёшь меня? Я не выдержу этого… снова.

Пожалуй, это и было то новое, что ты увидела в Марке Лафрениане.
Эбрузельмис был вождем — но пышные речи, которые он так обожал произносить, никогда не слушали. Эрмасов объединяла лишь ненависть к Рудам и любовь к войне — сейчас, большинство из них с тем же пылом готовы были сражаться за Орола, что и за покойного вождя.

Большая часть тех, кто служили Лафрениану, были наемниками — они ничего не должны были своему командиру. Но они которую неделю покорно ждали плату, которой не получали. Они спорили с Марком по вопросам тактики, но всегда с глубоким уважением.

За ним шли… потому что верили в него.
И только от тебя зависело, поверишь ли ты.

Ты, маленький червячок, хочешь жить. Ты собрался забрать себе мою молодость и красоту ради этого. Но тебе мало! Когда ты сделаешься больше и станешь всем заметен, за тобой начнут охоту. А значит, и за мной. Орол захочет тебя убить. Половина эрмасов захочет тебя убить. Другая половина захочет сделать тебя своим царем. Понтиец захочет тебя использовать, чтобы сесть на каменный трон под рукой Митридата. Ромей... тоже захочет, но чтобы получить себе больше воинов и сжечь их в своей войне... Понимаешь ты это, червячок? Всем нужна от тебя польза или смерть, а значит, и от меня тоже! Ты слишком много требуешь. Я тебя не желала, ты мне не нужен, почему я должна тебя беречь и защищать? Почему, если всё, что я хочу - это вернуться домой? Ты связал меня, я как лошадь в путах. Ну что же, цепляйся за жизнь, маленький червячок. Попробуй удержаться там, где ты есть. Боги, боги этой проклятой Долины, почему вы меня не отпускаете, зачем вам сарматка?

Мада не плакала. Ну, может, только разок, когда смогла ускакать подальше от своих сторожей, оставшись одна на несколько минут. Она вообще теперь часто выезжала, и даже звала с собой воинов из числа соплеменников: разогнать кровь коню, пострелять из лука. К своей лошади она не позволяла прикасаться никому. Сама кормила, чистила, проезжала. Конь был заметный: рыжий, злой, очень крупный, способный нести воина в панцире, обученный бою. Женщина на такой лошади, да еще в царской сбруе, украшенной расписными кабаньими клыками и блестящими медными бляшками, выглядела странно и вызывающе для местных, но Мада плевать хотела на мнение фракийцев. Это её наследство. Все... ну, почти все, что осталось у нее после трех лет плена - невелика вира. А если посчитать еще и опасного младенца... Дважды она варила отраву и дважды выливала ее наземь. И дело было не в том, что она боялась не выдержать мучений и боли, нет. Просто... просто вместе со знанием о беременности ей пришло имя, которое она честно старалась выбросить из головы, но оно било в уши, заглушая даже шепотки фракийского безумия: Касаг, сын Эбрузельмиса.

Мада решила честно исполнить свою часть сделки. Во всяком случае, еще луну никто ничего не будет знать, время есть. А получить отряд соплеменников для опасного путешествия через войну было очень важно. Поэтому она пустила в ход все свои силы. Проклятие сонному льву? Да, со всей колдовской мощью, доступной ей! Молитва Марху? Да, и не просто молитва, а по всем правилам, под ярким солнцем, с кровавой жертвой, в присутствии всадников, которые давно не видели сарматских жриц. Мада очень старалась. Она настояла, чтобы обряд прошел в центре лагеря, чтобы по тринадцати признакам отыскали подходящий для жертвенника камень и вырезали на нем баранью голову, чтобы сарматы обнажили свои ножи, приветствуя великое Солнце, и воткнули их в землю, отгоняя существ подземного мира. Мада убила жеребца, которого потребовала от Лафрениана в качестве жертвы, и провела обряд так, словно не чужая земля была у нее под ногами, а вольная степь. Звонко и яростно звучали слова молитвы, взлетая к небу. Благословение Марха всадникам, сила Марха коням, ярость Марха воинам, воля Марха Лафрениану, чтобы поразил всех своих врагов. Смерть, смерть врагам, победа тем, кто почитает тебя, кто жертвует тебе, кто посвятит тебе каждое убийство в этой войне и принесет тебе десятикратные жертвы после твоего пира, после войны, и крови, и победы! Марха-Марха!

Оставались ещё дни и оставались ночи. Мада общалась с Филиппой и даже с Сотиру, делая вид, что поняла его поступок и не сердится; учила язык торговли и его знаки; навещала лагерь своих соплеменников, стараясь поддержать их, вылечить раны, провести обряд, да просто перемолвиться словом о доме. Все время она гадала, что такое слепень на шкуре леопарда, связанный с нею? Может, речь о Касаге? Она не говорила о своем видении Марку, но сама искала признаки, знамения, искала кусачего слепня, не представляя, что ищет. И всё это было почти похоже на нормальную жизнь, был и отдых, и заботы... Но вокруг дышала война и волнами накатывало безумие. И у неё в этой войне, в этом безумии было два дела: помочь ромею и ускользнуть. Выполняя своё обещание, Мада была предельно внимательна ко всему, что происходит в лагере: к новостям, к посыльным, к обозам, к тому, кто приехал и уехал - и зачем. Собирала сплетни и настроения. Молча присутствовала на советах, делясь своими соображениями, только когда Лафрениан приказывал ей говорить. Камни речного завала треснули, покачнулись. Они пока ещё держали поток, но ручейки заструились быстрее...

Впервые за долгие годы, тебя окружают соплеменники. Родной язык, родные песни — словно и не уезжала никуда! Слова песен, которые ты, как казалось, забыла, сами возвращались на язык, буйных сарматских песен... Все хотят услышать твою историю — сперва с недоверием, слишком уж походит она на историю царицы Сатеник! Но по мере того как искренность твоих слов растапливает стену недоверия, на тебя смотрят уже иначе, смотрят с уважением...

Не только сбежала из плена — отомстила! И до чего изящно! Сама поехала к гетам, привела целую орду! Не уничтожила дикого Эбрузельмиса, но дала ему самому себя уничтожить!

Смеются сарматы — не над тобой, над злым и жестоким фракийцем.

— Ну что же!

Поднимает чашу Бука, вождь степных наемников

— Полагаю тебе можно засчитать первого врага, Мада! Что скажете, люди?! Разве девочка перед нами?

— Женщина!

Ответили дружно сарматы

— Пастушка?

С усмешкой снова спрашивает Бука

— Воительница!

Звучит ответ.
Вождь передаёт тебе чашу густого пойла.
Осушаешь ее, не отнимая от губ.
Жар разливается по телу — словно в давно омертвелые члены возвращается жизнь.

Свобода...

— Слушай, Мада.

После праздника сказал тебе Бука

— Девка ты толковая, с головой. В седле держишься, хорошо стреляешь, даже пить умеешь! Нам такие люди нужны. Присоединяйся к нашему роду — будешь мне сестрой. А там, как пощекочем римлянам потроха стрелами, как вернемся в степь — попробуем разузнать, остался ли кто ещё из твоих.

Много раз уже ты садилась с ними.
Много раз пила.
Это честные люди.

***

Марк Лафрениан женился. Вера Филиппы в него оправдалась, "пре-фект" освободил рабыню и устроил роскошную свадьбу. В числе прочего, серторианец попросил тебя благословить его и его жену по сарматскому обряду. Следуя твоим указаниям, они обменялись копьями и вместе принесли жертвы предкам.

Лишь с поклоном родителям беда вышла.
У обоих новобрачных родители уже умерли.

В конце церемонии, какое-то смутное чувство не оставляло тебя.
Странное — словно ты только что поженила мертвецов.
Вот они ходят, дышат, едят, смеются...
И не понимают, что невидимое сердце мира бьется всё медленнее.
Что скоро от них не останется даже воспоминаний...

Тебя ведь окружают неординарные люди. Они вызывали в тебе разные эмоции — от сдержанного восхищения, которое ты чувствовала к Трезену, признательности Марку, настороженности к Ситалку, сочувствия к Филиппе, до даже чувства острой вражды, связывающего тебя с Гераклом Сотиру — но никто из этих разных, не всегда приятных людей не оставлял тебя совершенно равнодушной.

Ты смотрела на каждого — и не смотрела сквозь кого-то из них.
А ведь еще до новой Луны по крайней мере большинства из них уже не будет в живых.

Это предчувствие лишено даже сумбурной точности ивовых картин.

Но ты запомнила его.
Может, сказалось то, как быстро исчез Скилур?

***

Он признался тебе в любви, рассказал свою историю и заинтриговал достаточно, чтобы ты если не бросилась к нему в объятия (если он ждал этого то он дурак), то позволила ему время от времени видеть тебя. Узнать получше. Почему-то у тебя сложилось впечатление, что на самом деле Скилур нуждался не в тебе, нет, он просто был очень одиноким человеком, прожившим на чужбине долгие годы, утратившим цель и смысл.

Узнав о пленной сарматке в сходном положении, разбойник как все мужчины подумал — "ее мне послала судьба" — и ринулся воплощать мечты в жизнь. Украл гору золота, раздобыл коней, приехал "бросить это всё к твоим ногам", а на самом деле прибавить к куче своих трофеев последний, самый главный...

Была в этом рывке какая-то глубокая внутренняя трагичность — но сам Скилур своей трагедии осознать не успел.
Он исчез.
Как ты догадаешься позднее — был похищен агентами Геракла Сотиру.

Целую неделю понтиец ходил по лагерю на редкость довольный — даже выплатил из своих средств жалование всем воинам Лафрениана.

Значило ли это, что Скилур в глубине своей разбойничьей души не был вором — раз не мог насладиться украденным?

Сотиру же вором, несомненно был. Ты живо могла представить себе как оставшись наедине с собой, он с упоением играет, зачерпывая горстью монеты, а после позволяя им со звоном упасть в полный сундук...

***

Ты помнишь как встретила Трезена.
Как с восторгом и легким испугом смотрела на него.
А он смотрел на тебя.

Он узнал, что ты беременна, ибо видел больше чем прочие.
Но и ты узнала кое-что о нем.

Он умирает.
Под бинтами — незаживающие раны.

Скоро ещё одна легенда отправится к богам...

***

На совете, стратеги рассорились друг с другом — верное предвестие поражения. Марк Инстей сформулировал к тебе новую просьбу — теперь проклятие должно было пасть не только на примипила, но и на его приспешника, Авиания Авдакса.

Повторно накладывать чары на самого Руфа нет нужды — магия как ветер, либо унесёт чью-то жизнь, либо сколько не будет дуть, не оставит ни единого следа.

Гней Акций, очевидно, очень силен.
Его дух и тело противятся заклинанию.
Скоро всё решится — либо он умрет, либо навеки станет тебе неподвластен.
Так человек, однажды подхвативший какую-то редкую болезнь, но не умерший, редко заболеет этой болезнью вновь.

А ещё — ты, наконец, собрала достаточно ивовых прутьев для нового гадания! Надо бы только решить, что именно спросить...

Есть лишь одна беда.
Магия — это клинок, заточенный с двух сторон.
Ты бьешь кого-то — ты платишь цену.
Мелочей вроде гадания это не касается, но проклятие... Проклятие это совсем другое дело.

Не навредит ли это твоему ребёнку?
Не возьмут ли боги его жизнь за жизнь ещё одного не-твоего врага?

***

Вы часто проводите время с Филиппой.
В основном говорите — обо всем!
Ты рассказываешь ей о Сослане и Сатане, а она тебе — об Ахилле и Патрокле. Оказывается, был город Илион, и город тот осаждали и защищали герои десять лет. Но когда ахейцы (так называлось племя осаждающих) взяли и сожгли Илион — победа не принесла им ни покоя, ни упоения. Даже главный организатор похода, царь Агамемнон, был убит собственной женой.

— Что же Ахилл и Патрокл?

Спросила ты.

— Они умерли на десятый год войны.

Улыбнулась Филиппа.

— И наградой им стала вечная слава.

Женщина помолчала и потом вдруг добавила

— У нынешних героев не будет и того.

Она тоже чувствует, хоть и лишена Дара.
Конец близок.

И вдруг! Покоряясь этому предчувствию, винному жару или какому-то иному порыву, вдруг касается своими губами твоих.

— Это все что мы можем в конце...

Шепчет на ухо

— Отдавать друг другу тепло...

Бука... глаза твои зеленые! Мада усмехнулась.
- Ты что, не чуешь крови? Не слышал, как ромеи побеждают, не был в битве царя с Руфом? Послушай меня, Бука. Я обещала Марку Инстею, что буду луну при нем. Буду раскидывать иву, проводить обряды и советовать. Он знает, что я погубила не только Эбрузельмиса, но и все его царство, знает мою силу, потому и просил. А он за это обещал отпустить со мной домой сарматов какие захотят ехать. Я добровольно обещала, сама, и луна не вышла. По моему совету он отправляет конницу в Дундиз, и вы туда тоже поедете. Но он и сам решил скакать, и зовет меня. Только мы умеем воевать так, чтобы нас не коснулись вражьи копья. Налететь, пустить стрелы, отступить, завлечь в ловушку. Убить ромейского вождя. Это то, что нужно сделать, та помощь, что я обещала царю. Это то, что я, ты и твои родичи умеем лучше всего.

Сарматка пристально посмотрела на Буку и вздохнула, словно перед прыжком в холодную речку.
- Предки не дают мне простых указаний. Но я чувствую тревогу... Может статься, что мы не вернемся с гор. Или вернемся не все... Или вернемся на пепелище. И тогда... Тогда нам стоит держаться вместе. Если ты хочешь быть моим братом, я стану тебе сестрой. Но знай, что я желаю получить здесь ещё один скальп. Тот, что позволит нам обоим покинуть Лафрениана и увезти с собой золото. Исполни волю царя, помоги мне исполнить мое обещание, помоги добыть этот скальп, будь моим братом, поедем домой! Я больше не хочу, чтобы сарматы оставались на чужбине, вдали от предков, в земле чужих богов, чтобы умирали как воры, а не как воины. Я уведу вас под руку Марха!

Пожалуй, смерть Скилура произвела на нее большее впечатление, чем она ожидала. Гадание, встреча, два человека пересеклись на миг, коснулись судьбами, и тут же одна сгорела, рассыпалась пеплом, запорошила взгляд. Когда Мада смотрела на людей, то словно чувствовала у себя в глазах пепел чужой судьбы, бессмысленной смерти... Нет, не бессмысленной. Смерти ради того, чтобы одна гадюка могла свивать свои кольца на золоте. Надо быть полюбезней с Сотиру. Надо дружить с ним, в конце концов, он ее спаситель из рук Орола. Когда Маде выдавалось говорить о нем, она говорила только так. Самый умный из мужчин, что встречался ей. Щедрый и отважный, неравнодушный. Сотер-Спаситель. И она улыбалась ему, касалась ласково, приходила к нему спрашивать особенно сложные места из уроков Филиппы. И подмечала все, изучая его распорядок и дела.

Филиппа... бедная девчонка. Все твои мечты сбылись. Ты царица, тебя любят и держат в неге, тебя будут беречь больше всего и спасать первой. Тебе не нужны поцелуи сарматки, просто ты тоже тоже видишь сквозь пепел, пытаешься удержать ускользающую жизнь. Быть может наши сроки выходят, твой и мой, но у нас все будет по-разному, подруга. Мада ответила на поцелуй Филиппы. Провела по волосам, по щеке. Отстранилась и покачала головой с сожалением. Увидев разочарование на ее лице, крепко обняла, прижимая к себе не как любовницу, как ребенка. И зашептала ей в ухо:
- Да, ты права во всем. Но вот что я скажу тебе, сестра. Нет больше силы, которая заставит тебя быть несчастной. Посмотри вокруг. Ты царица, жена, боги благосклонны, сейчас твое время. Никогда не будет ничего лучше, разве что муж бы твой победил, ты родила бы ему сына, а себе дочь. Но мы, женщины, знаем, что он никогда не остановится, и твое счастье может рухнуть в один миг. Не позволяй этому произойти с тобой! Я научу тебя, как сделать так, чтобы ты навсегда осталась царицей, женой, любимицей богов.

Мада отстранилась, достала нож и положила его перед Филиппой:
- Если ты боишься, если думаешь, что не сможешь воткнуть его вот сюда сама, - она положила руку ей под ребро: - скажи, и я приготовлю для тебя надежную отраву. Когда ты поймешь, что все кончено, не позволяй рабской доле прийти в твою жизнь и все испортить. И никому не верь, уйди сама в славе. Если я останусь жива, я поставлю камень для твоей памяти. А если ты - то поставь для моей.
Потом они долго сидели, обнявшись, а еще через день, после всех приготовлений, после большой жертвы Марху, Мада вычистила своего коня, проверила сбрую, взяла лук и легким сердцем поехала убивать.