Сожжение Фракии | ходы игроков | Трезен

Ход I. Весна, незадолго до ночи Сабазия. А год… да кто их считает?

  Огонь бьется вверх, лижет низкий небосклон. В его тяжелом, непрозрачном дыму видны искаженные, переломанные, похожие на звериные фигуры – это твои братья, облаченные в шкуры диких зверей, пробуждают в себе ярость. Оглушающий дикий рев чередуется с ритмичным боем барабанов и гнусавым голосом рога, и ноги сами пускаются в безумный, дикий пляс, отбивая неестественный, непонятный непосвященным ритм – вряд ли ты сам его повторишь в другую ночь.
  Рядом, в яме, по четыре стороны которой лежат черепа тех, кто мнили себя непобедимыми вождями, стоит некогда медный, а ныне совершенно черный от золы костер. То один, то другой брат подходит к нему, черпая густой, чернее самой ночи, отвар. Снова пламя взмывает в своем диком танце, заставляя фигуры прильнуть к земле и взвыть. Стелется конопляный дым, укутывая вас.
  Ты восходишь на выросший из земли камень, распрямляешь гордо сгорбленную прежде спину. Над твоей главой мелькает серебряная луна секиры – и вой сменяется утробным, голодным рыком, от которого у простых людей стынет кровь в жилах. Ты смеешься – и сами земля и небо отвечают тебе. Удар, быстрый, почти незаметный глазу – и голова молодого пленника катится мячиком с вытаращенными глазами и раззявленным в беззвучном крике ртом. Ты скалишься по-волчьи, и первым подставляешь глотку под толчками бьющуюся из горла кровь – сладостней напитка сейчас нет.

  Дрожат прочие пленники, захваченные страхом. Связанные, стоящие на коленях, они даже не думают бежать. Только скулят, как побитые собаки, когда в их плоть вонзаются ваши хищные зубы, вырывая куски мяса. Блестят ножи, где кровь хищника смывается кровью человека. Низко-низко опускаются безмолвные звезды. Заставляет их дрожать слитный вой. Земля сжимается, когда ты запускаешь в нее скрюченные пальцы. Сам воздух холодит, обволакивая ваши разгоряченные тела. Мечется зверем в клетке обузданный тобой огонь, лижет руку, как верный пес, не оставляя ни следа от обжигающего поцелуя. Сегодня ты подле богов, и можешь превратить распирающую тебя мощь в то оружие, какое пожелаешь, ибо сейчас ты – брат ночи и внук Сабазия, а все прочие – или твои младшие братья, или пища.

  Вы идёте на войну. Думатары – ваше имя. А эта ночь, первая на земле племен Гемимонта, ваша связь с этим скалистым краем. Вы здесь свои, и горе тому, кто попытается решить иначе. Вы не только глаза и уши бессов – вы клыки, что вспорят глотку любому, кто косо посмотрит, любому, кто пустит на эти земли иноземцев!
  Славься, Сабазий!

  Славься, Трезен, сын Реса, что прозван дрожащими трусами Безумным! Покрой эту землю собой, овладей ей, как женщиной – и стань ее хозяином. Навсегда или на время большой войны – решай сам. Реши, что ты хочешь: повести их за собой или устрашить, чтобы они даже глаз смыкать боялись? Веди своих воинов, Трезен, и стань для них самой черной тьмой!
  С рассветом твоя Сила слабеет. Но боги являют свою милость – жертва была им угодна, равно как и ваша пляска. Ты видишь неторопливо пылящий по дороге крупный караван, где табунщики ведут лошадей для войска Кетрипора из рудов. Вот она, добыча, сама идущая в руки: охранники беспечны и не ждут нападения – протяни руку, и трофей сам упадет в руку, как перезревший плод. Твои люди скалятся, довольные предчувствием крови – но только тебе, Безумный, решать, что делать, ибо твоя воля владеет думатарами.
  Решайся, вождь, в какой из рук ты держишь кинжал, и куда его направишь. А антрацитовый плащ за твоей спиной укроет тебя от чужих глаз.

Перетертая в ладони земля сочится сквозь пальцы. Она еще не знает вкус крови, пролитой Думатарами. Вскоре это изменится. И она запомнит на долгие-долгие годы. Она вкусит плоть и будет захлебываться священным соком, ведь Трезен здесь. Здесь племя, дети которого вкушают кровь вперед молока матери.

Вождь поднимает обведенные углем глаза к небу, словно ищет там богов, к которым всю жизнь стремился приблизиться. С которыми должен в конце концов встретиться и сравняться. И испить из черепа с Сабазисом. Но там, наверху, лишь черные тучи плывут по небу в сторону заката, щедро бросая крупные капли дождя. Они падают на лицо, и по щекам Трезена текут черные ручьи. Он смеется. Но смеется не как изнеженные римляне или эллины. Есть в этом глубоком смехе нечто тревожное, грозящее. И пленников, что слышат этот смех, сковывает леденящий ужас еще до того, как видят они ритуальное капище, с которого отправятся к богам.

Караван, что послан богами. Добыча. Племя скалится в томительном ожидании, в предчувствии боя. Упустить эти мешки с кровью - преступление. Оскорбление богов! Земля, время твое пришло. Секира указывает направление и десятки воинов в шкурах диких зверей выступают вперед. Сначала осторожно, не торопясь, но не успеет козел истечь кровью на алтаре, как все они будут у ног Сабазиса.

Ход II. Мертвый шорох бессмертника

  Вы были тихи и стремительны. Полуночные и горбатые, с чернильными плащами и звериными сердцами, перетянутыми ремнями из кожи, вы появлялись из ниоткуда и исчезали в никуда, оставляя против себя залитые кровью тела людей и животных и чадящие в голодном костре ценности. Вы несли с собой песчаные смерчи страха и клейкую мглу молчания, а холодные созвездия клинков и секир разили растерянных жертв не слабее, чем животный страх. Перед вами не мог устоять никто: иссеченные, падали караванщики и их охранники, травой у ног ложились отбившиеся от войска отдельные отряды рудов, устроившие облавы на местных разбойников и ставшие в один миг из охотников – жертвами. Влекомые волей Сабазия и твоими видениями, вы даже сожгли несколько деревень, слив пахарей и скотоводов с их домами в одном огромном костре. Боги были довольны – рдяные зарева пожарищ не видел никто, кроме вас. Они были слепцами – а вы смеялись и рычали, вдыхая сладость паленой плоти и чувствуя на губах горячую, медную кровь.
  Тьма стала вам сестрой и укутала вас, тишина стала любовницей, скрыв шаги, а праведная ярость – острейшим фальком. Никто из тех, на кого обрушились вы, не ушел живым, никто вас не узрел. И даже если Кетрипор, сомневающийся вождь колеблющихся рудов, догадается о чем-то, свидетельств на народном собрании у него не будет. Мертвецы безмолвны, и даже духи убитых вами никому не скажут ни слова. Ты пришел сюда, и никто не остановит поток твоего гнева.

  Глаза твои, даже закрытые, узрели то, о чем говорили еще дышащие мертвецы. Ты воззрился в глаза козы вставленные в глазницы еще живого руда, и с высоты полета коршуна обозрел авангард римлян, без боя вошедших в земли рудов. Их никто не остановил, никто не встал заслоном у них на пути. Они шли словно по своей земле, ничего не страшась и ни пуская никому кровь. Трусы! Мирные, осторожные дети свиньи и дождевого червя, не смеющие даже показать силу, а мнящие себя волками! И это людское стадо считает, что может одолеть тебя и твоих братьев?
  Верно говорят, что римлянин означает «оставленный Богами». Отвергнувшие тех, кому они когда-то приносили жертвы, римляне теперь стараются украсть чужих богов, чтобы получить хоть какое-то покровительство, пускай и на краткий миг. Поэтому у них и нет колдунов, а их жрецы горазды лишь болтать и визжать, как молочные поросята, когда думатары вонзают клыки в их еще живую плоть – ты хорошо знаешь это. Вот только этих римлян, пришедших попытаться поставить вас на колени, много: пять, может, десять врагов на брата. Тем славнее может быть победа, но, в отличие от большинства сородичей, что Сабазий может и насмеяться над излишне самоуверенным смертным. Вы – звери, а звери нечасто бросаются, оскалив клыки, на мечи и копья. Так что ты предпримешь, Трезен Славный, Трезен Безумный? На кого спустишь свою свору?

  Ты можешь многое – тем более, что твоя стая выросла вдвое. Бессы, чтя тебя, послали под твое начало еще сотню воинов из племени мезиев. Это – достойные воины, но перед твоими людьми все равно что щенки рядом с матерыми волками. Они слишком… люди. Не умеют пробуждать в себе зверя, не умеют делать свою поступь тихой и чураются плоти врага: упоительный аромат еще теплой печени в осклизлых от крови руках не вызывает у них голодной слюны, а значит, они никогда не смогут переступить через свои слабости, обратившись в живое воплощение дикой, первозданной, пьянящей сильнее вина ярости. Они – твои, вождь, и боятся тебя пуще любого врага. Что ты сделаешь с ними, мужчина, на чьих пальцах не засыхает кровь? Ведь – ты уверен – это лишь первые в череде тех, кто вольются в войско за твоей спиной, ведомое полнящимся торжеством ревом. Твоим ревом, Ищущий Битву.

  Есть и другие, чье сердце сжимает твоя ладонь. Разбойники, отщепенцы, грабители. Остатки той «армии», что пытался сколотить некий Скилур, решивший поднять восстание против Кетрипора. Вождь рудов, вместо того, чтобы идти на римлян, решил истребить разбойников в своих землях, и хотя бы с этой напастью справился. И теперь мелкие отряды бандитов, рассеянные и напуганные, попадают прямо в твои сети, как идущий на нерест лосось. Эти люди – ресурс и товар, но что они для тебя, Трезен?

Римляне. Они пришли как к себе домой. И их встречали не острием копий, а лишь любопытными взглядами. Безбожники. Место их в ногах Сабазиса. Там, куда думатары уже отправили местных во множестве. Но они не поняли. Они не узрели знак. Глупцы! Кровь разбойников и прочего отребья льется на алтарь. Братья наносят священный сок на лица, обмазываются глиной и вином. В ужасе трясутся вдалеке мезии. Он не участвуют в ритуале, не видят священного действа. Но Трезен знает. Их сковывает ужас. Непосвященные. Сегодня, они не нужны Сабазису. Он не положит на алтарь людей Великого вождя, покуда есть другие дары Рогатому Владыке. Мезии послужат... иначе. Им будет дан шанс послужить Мудрейшему.

Земля пропитывается влагой вокруг алтаря. Думатары берут пригоршни ещё и ещё, но священный поток не иссякает. Удача сама идет в руки думатаров. Значит, Трезен избрал верный путь. Как и всегда. Рога пронизывают очередную жертву. Вождь поднимает их к небу с нанизанной жертвой. Кровь струится по рукам, по телу, по ногам. Братья падают ниц. Серебряная луна багровеет, а затем опускается пелена.

Трезен видит. Видит, как люди в одеждах из железа пьют вино с рудами и эрмасами. Как они ведут речи, спорят. Трезен не слышит слов. Он не хочет их слышать. Его переполняет гнев. Те кто забыли богов - хуже безбожников. Придет их черед, но не сегодня, не сейчас. Сегодня. Этой же ночью Гемимонт услышит глас Сабазиса. Все безбожники, неверующие и сомневающиеся вспомнят. Вспомнят и ужаснутся! Они будут трепетать пред богами. Снова и снова. И будут ждать истинного сына этих земель и Великого вождя бессов как спасителей. Они будут жаждать этого больше всего на свете. Люди стучат по столам, кричат. И вот успокаиваются. Снова льются лилейные речи. Римляне достают свинные шкуры. Они пишут на них странные символы. Глупцы! Их колдовство не имеет силы в вотчинах Сабазиса. Они еще не знают об этом. И снова открывают рты словно рыбы руды и эрмасы. Затем расходятся. Небольшой римский отряд уходит в алеющий закат.

Багряные небеса расступаются, и Трезен опускает руки, сжимая в каждой по рогу козла. Кровь на них давно высохла.

- Я узрел знак, братья! Кровь прольется вновь, и вновь мы восславим Сабазиса и приблизимся к его чертогам!

Ход III. Зверь в одеждах людских

  Ты огласил свою волю – и одни пленники из сожженной деревни начинают рыть яму, другие же ловят змей. Твои воины же, молодецки хэкая, валят на землю исполины-дубы дубы из священной рощи, посвященной какому-то жалкому перед мощью Рогатого божку. Главная ночь близко – скоро, совсем скоро Думатары сольются в едином яром экстазе с Богом-с-Окровавленной-Пастью.
  Но вот работы закончены – все смотрят на тебя. Скидываешь нагрудник, через голову стягиваешь рубаху, избавляешься от сапог и штанов и, как есть нагой, спускаешься в наполненный шипящими змеями провал в земле. Тебя жалят, кусают, обвиваются вокруг тела. Но твоя жизнь принадлежит Ему – и ни в одном укусе нет яда. Твоя кровь сильнее.

  Мужчины и женщины рудов смотрят на тебя в благоговейном ужасе. Они живы, потому что сегодняшняя ночь – время дикой пляски, час вина и похоти, животных инстинктов и древней клокочущей страсти с кровью на клыках. Близится час, когда одетые в шкуры люди перекинутся, заживо разрывая зубами животных и младенцев, спариваясь непрестанно без разбора и воздавая должное вину. Те, кого ты повелел оставить в живых, опасливо готовятся к празднику, лелея надежду, что смогут выторговать твою милость – не зная еще, что с первыми лучами солнца они будут принесены в жертву, чтобы умилостивить Вечного Охотника.
  Только один человек не примет сегодня облик Зверя – жалкий старец, посланный Римом льстить и лгать. Привязанный к дереву, он увидит все, оставаясь лишь бессильным наблюдателем подлинной мощи, идущей не от умствований, но от Сабазия.

  Ты выходишь из ямы со змеями, осыпающимися с тебя, словно листва с дерева. Идешь меж пленников, смотришь им в глаза. Боятся – взгляды так и стремятся к земле. Хватаешь за руку девицу пострашнее – чуждый желаниям плоти, ты плевать хотел на хрупкость очарования. Этой ночью ты должен потворствовать телу, да – но тебе известно, как на самом деле должно почитать твоего жестокого бога.
  Вдалбливаешься в нее размеренно, пытаясь избавиться от мыслей и погрузиться в исцеляющее звериное беспамятство. Но как же много дум осами роится под крышкой черепа!
  Ты смотришь перед собой, протискиваясь сквозь сухость женщины, но видишь не лес и соратников, но шеренгу римлян. Это был тяжкий бой, и вы, хоть и бились как полубоги, но все же оставили на земле семнадцать братьев. Семнадцать! Тогда как весь остальной поход стоил жизни лишь четверым! И пускай румы потеряли полторы сотни, не говоря уже о попавшем в плен после, но ты понимаешь, что еще пара таких битв. И ты останешься один. Посланный на Эрмасов отряд так и не вернулся. Потери восполнить неоткуда. Да и кто сможет заменить думатара?
  Твоя рука сдавливает горло синеющей женщины, а ты вспоминаешь, ночь, когда направил во сны жертв Охоты видения Кошмара. Сколь силен должен быть этот ужас, сколь многие должны были проснуться седыми старцами! Но тебе помешали, вступив в схватку сил! Это был сильный колдун, но совершенно безумный, если думал, что сможет одолеть Тебя. Да, пускай у тебя из носа пошла кровь от первого удара, но ты порвал его, словно волк ягненка. Твои призрачные клыки трепали его, давая возможность упиваться вкусом, который ты хорошо запомнил. Тот, кто восстал против тебя, служил Котис – жестокой, но слабосильной повелительнице шлюх и мертвецов. И этот-то человек бросил вызов любимому сыну Рогатого Охотника! Смех, да и только! Жаль только, что твое заклинание Кошмара всё же получилось слабее чем должно было — ничтожный колдунишка сумел-таки вмешаться в ворожбу, хоть и не прервать ее.

  Женщина сипит, скорее мертвая, чем живая – тебе все равно. Вспоминаешь, как тебя нашли посланцы Марка Инстея Лафрениана. Этот тщедушный римлянин служит царю Мостису – только поэтому еще жив. Теперь Мостис поставил его командовать авангардом, собранным из всех наемников в войске – бросает вперед наименее ценные силы, чтобы ослабить врага и вселить в сердца римлян сомнения при виде собрата, бьющегося против них. Забавно и символично, что в посланцев наемник определил исключительно бессов, которых у него было явно немного – да он сам тебя боится! И правильно делает. Его страх сквозит даже в строках послания: он не приказывал, не просил, а лишь рассказывал, что собирается делать сам. Он трус, этот римлянин, но хотя бы не глуп: осознает, что слишком ничтожен, чтобы диктовать свою волю тому, кого ведет бог.
  Наемник писал тебе, что идет всеми силами на Бриарудас – столицу рудов, чтобы, став рядом, оттуда беседовать с Кетрипором с позиции силы, но вовсе не для штурма. Юлит, ох юлит Марк Инстей. К тому же он не подумал, что ты видишь его насквозь: через все его письмо явна одна мысль: пока он будет пытаться словами или мечом выбить рудов из войны или вовсе переманить, ты остаешься брошен на Севере с восьмьюдесятью воинами против полутора тысяч римлян. Вернее, врагов уже меньше – ты показал врагу, кто здесь пес, а кто жалкий кролик. Но изначально, как поведали немногочисленные пленники, римлян было ровно столько.
  Одного не учел римлянин Мостиса, оставляя тебя на смерть. Вы – думатары. Восемьдесят волков обойдутся без тысячи продажных баранов, что будут только мешаться под ногами. Вы – думатары, и за спиной у каждого стоит тень Сабазия.

  Ты улыбаешься, чувствуя, как сердце заходится бешенным боем, ощущаешь мощь, что тебя переполняет так, что скоро, не найдя выхода, попросту уничтожит тебя. Отшвыриваешь бесполезную девицу в яму – пусть Рогатый решает ее судьбу. И идешь с неослабшим удом к своим воинам – избыточная сила должна быть поделена с достойными.
  Остальной же мощью ты покажешь Долине свое подлинное могущество – и пускай эти размякшие слабаки содрогнуться!

Ход IV. Бессмертник, прорастающий из глазниц черепа

  Сгорели волосы, обнажив голый череп. Кожу, словно лишаи, покрывают пятна ожогов, обгорелые губы кривятся в вечном оскале. Крепкие руки похожи ныне на изломанные ветви. Клеть ребер разбита, и при каждом глубоком вдохе царапает легкое. Ты повержен и тело твое изломано, но дух крепок, как никогда. Ритуал, что ты провел с помощью наивных глупцов, празднующих ныне над тобой победу, удался – и теперь великая сила переполняет тебя, не помещаясь в хрупком смертном теле. Ты никогда не знал такой силы: болото стало Сабазием, пламя и воды стали Сабазием, сам воздух стал Сабазием. Ты пал, и впитавшаяся в землю кровь отравила почву и воды, неся с собой Безумие, разоблачая ничтожество людских жизней и возвещая слабым жалкую смерть.
  Другие скажут – ты умираешь. Если бы были губы – ты бы усмехнулся. Смерть тебе не страшна: после того, как дух сбросит жалкую оболочку, как змея – шкуру, ты присоединишься к свите Охотника, бессмертный, вечный и пугающий затворяющих окна и двери глупцов. Ты умрешь – должен был умереть. Но не сейчас. Ты еще нужен Рогатому на земле – и он нашел способ задержать тебя здесь.

  Тело твое нашли какие-то завшивевшие северяне с глазами, в которых олений испуг чередовался с волчьей яростью. Мародерствовавшие на поле боя, они увидели твою чашу из черепа римского посла – а вместе с ней нашли и тебя. Твои обгорелые и неровные, как у бойцового пса, не услышали их крики, соколиные глаза не узрели почти религиозной экзальтации. Отчаявшиеся, лишенные всего, они узрели Чудо. Они нашли своего Бога.
  Плоть твоя, лишившаяся кожи, была омыта водой с лечебным отваром и лишена прикипевших к ней одежд. Мягкость целебных трав окутала тебя, а на них легли тканевые повязки, трижды пропитывавшиеся гноем и сукровицей прежде чем они остались белыми. Поверх них легли золотые пластины чешуйчатого доспеха, а череп твой, светивший ранее почерневшими костями, прикрыли тяжелым рогатым шлемом с маской в виде оскаленного черепа. Изнеженный эллин сказал бы, что ты напоминаешь египетскую мумию. Трезен Золотой – так могли тебя назвать.
  Но тебе скорее по душе Трезен Бессмертный, верно?

  Когда слух вернулся к тебе, хоть и не до конца, ты узнал, что нашли тебя Эрмасы. В их земли вторглась огромная орда гетов, вождь Орол сразил в поединке Эбрузельмиса. Хаос и отчаяние поглотили Север, и в этом хаосе и отчаянии нашлись те, кто понял, что единственное спасение от буйства детей Залмоксиса – ярость Сабазия. Они знали, кто провозглашает его волю – и назвали тебя своим царем-жрецом, Пророком Бездны, Сыном Ярости, наследником Каменного Трона Дундиза.
  Они назвали себя Сабазитами, но ты уже знал – они Думатары. Сабазий принял к себе твоих воителей, как покупатель принимает у ремесленника обожженные статуэтки воинов, но взамен с избытком одарил тебя глиной, из которой только предстояло вылепить бойцов. И ты знал – этот материал годный. Лишенные всего, влекомые злобой и отчаянием, забывшие о цене своих жизней, они были теми, кто тебе нужен.
  Твои новые соплеменник одарили твое недвижное тело трофеями – короной и фальком «царя» Кетрипора, оставленными этим слабаком в Дымной Топи. Золотой обруч они вплавили на костре в твою чашу, теперь хранящую наследие сразу двух поверженных недругов. Пока что двух. Ты привязываешь к себе их вещи – и через них будешь пить силу поверженных, их жизнью и духом подпитывая свое существование.

  Твое тело пока что изломано – ты едва можешь ходить через боль, и то очень недолго – так что Сабазиты носят тебя в паланкине. Зато твои магические силы невероятно велики: ты чувствуешь их на вдохе, в пульсации вен и в движении глаз. Всю долину затопила ярость Сабазия – и она подвластна тебе. Ты ее проводник, ты псарь, направляющий эту хищную свору на того, кто вызовет твой гнев. Ты – орудие своего бога, его воплощение на земле.
  И ровно так, как терзается твое тело, мучатся и Северные горы, все глубже погружающиеся в первозданный хаос. Женщины сходят с ума, мужчины сходятся друг с другом в жестоких схватках, селевые потоки смывают целые деревни и уничтожают редкие клочки плодородной земли. Теперь здесь жнет тот, кто не сеет – и ужас навек застывает в глазах. Те, кто спасли тебя, верят, что поклонение пророку Сабазия – они зовет тебя на эллинском «Теократ» - защитит их от гнева Охотника.
  Ты больше не вождь.
  Ты царь. Ты теократ. Ты бог.

  Ночь на краю Ничего. Пьяный от луны ветер кидает былинки у твоих ног, воздух полон дикой, первозданной свежести. Мощь этих гор питает твои руки, делает из могучими, как корни старого дуба. Тверда твоя поступь, Трезен, надежна и уверенна, как встарь. Но ты чувствуешь каждым волоском на коже, каждой костью и иссеченным рубцами ожогов мясом, что она близко. Смерть идет за тобой – единственная, кому ты дашь заключить себя в объятия. Но только на твоих правилах, и только когда Сабазий призовет тебя в Вечный Гон. Что же, теперь ее время пришло.
  Но пускай не радуются те, кто просыпаются в обмоченных постелях при одном лишь воспоминании о твоем имени: как из жидкого подземного пламени произрастает буйство всех трав и цветов, так и из рек крови, которыми ты оросил эту сухую землю, поднимется новая жизнь. Рогатый избрал новое вместилище для своего глашатая – и ты увидел в болезненных снах это дитя. Ты знаешь, что если дать ему время вырасти и, окрепнув, встать на ноги, он начнет новую войну против римлян. Или против кого другого – так ли это важно? Главное в том, что те реки, что пролил ты, померкнут перед морем крови, что устроит он. Насмешка богов – семья дала ему имя Котис, но душа его оказалась принадлежащей Сабазию.
  Ты видел лоно, что породило его. Имя ей – Тала Вакханка, та, что омыла дитя в крови его мертвого отца. Кетрипор Предатель был слаб, глуп и нечестив, но разве не всякое удобрение столь же отвратительно и в то же время животворно как кровь изменника? Родная кровь нечестивца забрала у ребенка все слабости, и нагой дух его стал острым копьем. И ведомо тебе, что боги начертали тому, кого сейчас зовут Котисом, иное имя. Его – тебя? – назовут Трезеном.

  Но то, что видел ты, знают и другие. Иные боги дрожат в своих чертогах, чувствуя, как Безумный Царь поднялся на первую ступень лестницы в вечность. Они боятся и ревнуют, они не желают делиться славой и жертвами, дарами и влиянием. Они обязательно направят на поиски дитя целые армии, лишь бы убить его в младенчестве. И эти войска придут обязательно, даже если будут верить, что влекомы иной целью. Они обломают зубы о от щит, что прикроет не-Котиса. Такова твоя последняя война, смертное тело для неистового духа.

***

  Войско твоё выросло, привлечённое шепотом из сновидений. Тремстам героям в ушли заползли три сотни змей, и повлекли их навстречу тебе. Они явились — рыжеволосые, гордые, нагие! Явились, сжимая в руках секиры о двух лезвиях. Они стали отвесными утесами, что будут возвышаться в любом шторме недвижимыми. Пришли и женщины, гибкие как змеи, с пустым, бешеным взглядом и алыми руками. Эти немногие из бассарид не отступились, и безумие их ярости и страстной жажды крови не знало себе равных. Они стали рифами, на которых разобьется любое судно.
  А вкруг них – море опущенных голов и согнутых спин, потухших взглядов и дрожащих рук. Это крестьяне и рабы, воры и неудачники, дезертиры и трусы. Хлыст царя Мостиса погнал их на войну, и его же воля вверила их никчемные жизни тебе, ибо все знали, что ты, Бессмертный, единственный, кого они убоятся больше любого врага. Бесполезный материал для Сабазия, но зато чудесное удобрение для полей и пища для жаждущих взора бога.

***

  Еще ты видел женщину. Сарматку. Глупая и самонадеянная, она беременна, но скрывает это. Не то, чтобы это имело значение, но знание не помешает, верно?

***

  Зато как ты повеселился на Совете Стратегов — разве могло быть что-то смешнее? Три маленьких слепых человека, решивших о себе, что они велики и дальновидны. Один кичится древней кровью и правом власти, другой – силой и придуманной для себя правдой, третий – хитростью и богатством. Все они лгут. О себе. Самим себе. Так фригийцы носят на себе горы золота, но боги не смотрят на них, а лишь отворачивают свой лик в презрении. Они копошатся, как крысы, решая свои мелкие проблемы и пытаются прыгнуть выше головы, не зная, что для того, чтобы стать больше себя, надо проколоть копием свой хребет и дать испить Вечному Охотнику слабую смертную душу, вдохнув в нее огонь животной ярости. Кому-то достанется искра, кому-то костер, но избранные, подобно тебе, обретут лесной пожар.
  Каждого из возомнивших себя великими ждет лишь бесконечное падение. Ох, как же боги тогда будут смеяться! Посмеешься над теми, кто внизу пропасти, и ты, сидя в седле подле Сабазия.

***

  Дважды по воле Рогатого этой весной обманывал ты смерть. В Дымных Топях. В горах. Дважды — и еще тысячу прежде. Грядет третий раз, он уже недалеко. Рог трубит, зовет на последнюю войну. И пускай смерть неотвратима, ты еще можешь короновать ее последней победой. Это будет достойный финал, не так ли? Нет, не финал – лишь пауза перед новой легендой!

Пожалуй, впервые за много недель, Трезен волновался. Тело его сотрясалось от предвкушения. Наконец, Сабазий призвал его в свой чертог. И жрец, так долго ждавший этого, пустивший вперед сотни верных соратников-думатар, в конце концов, дождался. Стало быть, путь его на этой земле подходит к концу. Но выполнена ли воля Сабазия? С одной стороны, крови было пролито немало. Тогда почему он, Трезен, все еще здесь? Значит, нужно больше жертв. Земля должна насытиться кровью, пропитаться кровью, стать кровью и тогда, только тогда врата чертога Сабазия распахнутся, а сам Бог примет его, Трезена, как равного.

Никаких запретных ритуалов. Никакой черной власти над вновь избранным. Никаких безмолвных слуг. На все воля Сабазия. И сегодня, сейчас, в этот миг Сабазий призвал его, Трезена, к себе.

Тот день, когда жрец уйдет, станет великим. Узнают о том люди или нет - не важно. Боги всеведущи.

Время лить кровь во славу Сабазия пришло! Оно не уходило, но давно её не лилось столько. Больше тысячи воинов, слуг, землеедов, охотников сойдутся в ритуальной битве. Трезен призовет всех! И тех, кто подчиняется Лафрениану и Ситалку, будут призваны, ежели будет на то их воля. Но чернь, что вверена жрецу как негодный материал - каждый из них будет лить кровь: свою или чужую. А бессов и бассариды - они с упоением и страстью окунутся в священное действо.

Да что там! Трезен, волею Сабазия, исцелен. Он пойдет в ритуальный бой первым и ромфея его соберет кровавую жатву. Сабазий увидит, что он готов. Что Трезен стучится во врата, колотит в них древком, бросает отсеченные черепа. Люди же увидят... все. Трезену плевать. Он ищет боя. Вновь.



Получатели: