По правде говоря, полностью откровенно Маний никогда и ни с кем не говорил о том, как он воспринимает сам себя и во что на самом деле верит. По своей природе и по облику эпохи, все что было снаружи редко соответствовало тому, что лежало внутри Скавра. Только с одним человеком в мире он был честен до конца — с собой. Порой он ощущал в своем сознании какое-то… присутствие, так во всяком случае ему казалось. Тени мелькали достаточно быстро, чтобы ясно все разглядеть и понять. Мысли путались настолько, что иногда ему сложно было чётко даже для себя понять: его ли это разум или чужой. Безумие? Божественное прозрение? Самообман? С годами Маний пришел к мысли, что он всё таки безумен, но причиной этого было не какая-то наследственная слабость или изъян, а природа его тела и разума, которые просто не способны на паритетное общение с высшими силами. Это согласие, вернее сказать, осознание собственного безумия далось крайне тяжело и мучительно: с одной стороны хотелось быть самым обычным человеком, иметь понятное и привычное будущее, завести семью, сделать карьеру и все такое. С другой стороны, лгать самому себе становилось сложнее, потом противно, а ещё позже и вовсе глупо. Отрицать свою природу неправильно, а иногда и крайне опасно. Да и обрести настоящее могущество, при помощи которого можно коснутся сокровенного, пусть и ценой жизни, гораздо привлекательнее нежели попросту прозябать в пресном болоте размеренной жизни.
Наверное, тогда это был вещий сон. Когда Квинт Серторий произнес его имя, то он ощутил себя особенным. Абсолютно. Невероятное чувство того, что ты знал как должно было быть и так оно и случилось — сводило с ума. На короткий миг ему почудилось, что он стал чем-то больше, чем обыкновенный человек. Потом это чувство прошло, но Маний запомнил его навсегда. Вся последующая жизнь складывалась из попыток воссоздания того самого ощущения превосходства. Безумие скажите — ну и плевать.
Потом была Иберия и Кельтиберы. Четыре года крови, своей и чужой, мешанина из обрывков судеб. Почти полторы тысячи дней испытаний и мясорубки. Эти воспоминания остались смазанными, еле различимыми, да и особого желания копаться в них не было. Чего там такого было, чего нет в любых войнах? Пожалуй только его молодости. Раны, пусть и страшные, но они все равно заживали, оставляя по себе свидетельство правоты Мания, свидетельство действительного существования сокровенной связи с богами. Каждый раз стрела не достаточно глубоко проникала, а меч не так широко, как нужно, вспарывал и Скавр поднимался, неустанно вновь и вновь, жил дальше. Ценность человеческой жизни с тех пор замерла в своем падении где-то там, в самом внизу. При чем сложно было сказать чьей жизнью он больше пренебрегал, своей или своих врагов. Кому-то это казалось настоящей отвагой, эдакий сорвиголова, но на самом деле это была лишь вера и ничего больше. С каждым разом эта уверенность перерастала в нечто большее, Маний искал то, ради чего же боги его готовят. То, что ждёт его в конце пути.
Жена и ясное будущее, дети, попытка жить как положено обычными людям, закончилась так, как и должна была закончится. Нелепо, но опять таки, Скавр вынес ценный урок: его дело — смерть, а путь будет лежать через холмы из костей. Гибель жены его мало коснулась, пожалуй в этом смысле, он был достаточно чёрствым человеком.
Вот и теперь, спустя годы войн, побед и поражений, предательства и наоборот, солдатского братства, уважения как лидера и достойного предводителя, он замер в… предвкушении? Смиренном ожидании. Быть может на этот раз боги соизволят хоть на толику приоткрыть завесу того, куда они его приведут. Право слово, Маний ждал этого больше всего на свете.
Фракия. Ну что же… тут все по другому и не нужно говорить, что всегда все по другому. Нет, тут чужие боги, их лица не разобрать и желания не ясные. Тот же, кто всегда направлял его раньше, теперь лишь намекает, позволяя дурить голову глупыми кошмарами! На этот раз будущее оставалось за пределами познания Скавра. Жертвоприношение не помогло, может дело было в том, что той сраной козы было слишком мало? Наверняка так, да, он это чувствовал. Нужно нечто большее, существеннее. Фракиец был бы в самый раз.
— Найди мне кого-нибудь, только ш-ш-ш! — приложил палец к потрескавшимся губам, глядя в глаза своему доверенному, говорит Скавр, чуть улыбаясь краешком рта. — сделай это так, чтобы ни одна душа не прознала. Ступай.
В какой-нибудь другой центурии возможно и возникали бы вопросы в такого рода случаях, но не в его. Для них, простых солдат он бы тем самым командиром, что не наказывает и не разжалывает. Отношение строились больше на человеческом понимании и доверии, чем дисциплине. Откровенно говоря, о какой железной дисциплине могла идти речь, когда и сам Маний далеко не был образцом системы, ведомый вспышками озарений и порой совсем нелогичных, далее окольных путей. Понятно дело, что все должно было оставаться в пределах разумного, иначе гнев свыше не заставит себя долго ждать, уж поверьте и тогда они первые вспомнят какой прекрасной была жизнь по уставу.
Похожий подход он применил и тут, во Фракии, только относительно местного населения. Перед тем, как они зашли, Маний отдал довольно простой приказ: никого не бить, дать этим дикарям поглазеть, но не более. Во первых, ещё неизвестно как себя вести в новом месте, нужно освоиться, привыкнуть. Во вторых, неизвестно как аборигены себя проявят. А ещё было такое странное чувство, что все эти люди… очень грязные. Не хватало ещё обнаружить в когорте какую-нибудь заразу, от которой подохнуть можно быстрее чем от меча.
Однако же, если относительно обычных людей Маний и мог позволить некоторую вольность, то в отношении высших сил — нет. Абсолютно. Он нисколько не боялся этих местных богов, они ни чета его миру. Все эти ужасы и сны, которыми его пытаются пугать просто детская забава! Ко всему прочему, рано или поздно эти земли все равно станут провинцией Рима, а значит местными божкам придется либо уступить, либо сдохнуть. Как и людям. Да и вообще всему, чего уж мелочиться: мир прекрасен и велик, для чего ограничиваться всего лишь Фракией? В мыслях Скавра это был всего лишь один из очередных, ни первых и не последних, рубежей Великой Империи, а значит все должно делаться основательно, без лишней суеты. Покуда власть тут все ещё шаткая, нету четкого и железного охвата, способного в любой нужный момент задавить, вырезать как гнойник, любое проявление недовольства — насаждать и воспитывать было бы слишком неосмотрительно. Местные могут ещё пригодится, да и божественное учение даётся всегда лучше, если голова ученика не занята всякой ерундой, по типу заговора и мыслей у мятеже. Поэтому, хотя сам Маний демонстративно и пренебрегал оказывать внимание фракийским богам, но приказа карать тоже не отдавал. Придет время — все образуется. Оно всегда приходит.
По большому счету Маний был доволен новым вызовом. Он конечно не питал иллюзий по поводу лёгкости предстоящих маневров судьбы, однако воспринимал их больше как новый этап, а новое ему всегда нравилось. Встреча с чем-то необычным, человек то или событие, наделяло его особой энергией. Вот и теперь, получив и прочитав письмо примпила, он отложил его в сторону и призадумался. О да, этот человек бесспорно был не рядовым, и военные чины тут не играли роли. Триумф, о котором слышал Скавр действительно заслуживал внимания, но и помимо этого… бесспорно, встреча с этим человеком была бы интересна. Впрочем, повидать Филис тоже было весьма и весьма заманчиво. Плевать что солдатам это не по душе — наград, видите ли, они желают. Потерпят, ничего, не раз он им доказывал, что он способен привести из к золоту, нужно лишь верить и не подводить. Сначала дело — потом деньги, а может и вместе, кто знает чего там припрятано у этой Филис… Нужно не забыть основательно её прощупать! Он улыбнулся, но немного вяло, так как в последнее время заметил, что мужчина доставлял больше удовольствия. Хотя нужно глядеть правде в глаза — стоящей женщины уже давненько не попадалось.
Скавр снова вызвал помощника и пока тот искал по его приказу командира конницы, состряпал письмецо.
"Вас приветствует… долгих лет… весьма обеспокоен…" новая строка, следом ещё одна… "ах как жаль, что мы так далеко и не можем просто сесть и поговорить…" побольше простых и понятные слов, обойтись без угроз и намеков, лишь чистое и незапятнанное желание встретиться и обсудить. В конце письма аккуратно вывел следующий обороты: “Поверьте, очень легко пролить кровь, мы оба это знаем, но и в наших же силах этого не допустить. Сложнее всего договориться. "
Снова перечитал все заново, кивая на абзацах. Остался доволен, скажем так, не верх искусства написания писем, но сойдёт. Серьезных надежд по поводу этого письма он не питал, но все шансы нужно было использовать. Дождавшись Терция, командира конницы, он вручил ему письмо и продолжил на словах.
— Смотри, друг мой, есть работа. — он кивнул на стакан и кувшин с вином, мол, налей и себе, — как можно быстрее, прямо сегодня выдвигаешься и находишь где-то там, — он махнул рукой, в которой был бокал с вином, куда то в пустоту палатки, — в степях лагерь царицы Филис. Мне нужно чтобы ты их обнаружил и замедлил. Это письмо с предложением переговоров тоже следует доставить, но сильно не рискуй: отправить с обозначением, что идёт гонец. Мы вскоре выдвигаемся за тобой, но они об этом знать не должны, никто не должен. Варианта три: если они тебе сразу сдадутся — всех пощадить, доставить ко мне. Дальше, если они клюнут на письмо — дождетесь меня, приготовьте все ко встрече и дальше посмотрим. Ну а если ни тот, ни другой, что скорее всего, то просто нужно протянуть время, прижать к реке, связать их в передвижении, а когда мы придем — раздавим. — он бросил стакан куда то в сторону и хлопнул по столу.
Следующую фразу он произнес, разглядывая Терция присущим ему взглядом питона, рассматривающего будущую или возможную добычу.
— В любом раскладе — царица и дитя должны остаться в живых. Это важно.
Ну и напоследок, он отдал распоряжение, что завтра утром будет смотр. Для особо приближенного круга, информация была конечно чуть шире: после смотра они выдвинуться. Отосланный вперёд, конный авангард будет корректировать их путь и в конце они должны соединиться где-то у реки, но об этом узнали буквально единицы, в которых он был уверен.
Справившись со всеми насущными делами он снова принялся пить, совсем немного, лишь для вкуса, и рассматривать карту. Гребанный Гемимонт манил новыми горизонтами.