ᛟ Лживая Сага: Стражи холода ᛗ | ходы игроков | 3. Руна Третья. Прорицание вёльвы

Тропинка побежала сквозь лес во всю прыть. Не успели моргнуть, а уж и скрылся маленький домик, да перестала проникать в ноздри вонь от пепелища, оставленного сожженным драккаром. Жилое тепло тоже растворилось, будто и не было его вовсе в эту ночь, лишь по небольшой горсточке тепла унесли с собой воины Эрве Ордал да и та - надолго ли?

Мертвый лес тянул скрюченные пальцы к мертвому солнцу, чей призрак бродил где-то между сомкнутых, словно сжатые зубы покойника, облаков. Тишина смотрела во все глаза за путниками. Утоптанная тропинка всё вела их к назначенному судьбой месту и ни разу не вильнула коварно в сторону, уводя их от назначенной богами встречи. Воистину ничто более не мешало им. И было их шестеро: три человека и три тени, пятнышками тепла следующие за воинами.

Голый лес становился всё реже и прогалины, что попадались на пути, говорили о приближении края земли, откуда видно, как небо падает в море. Еще издали воины заметили, что прямо перед обрывом открывалось пространство, широкое, белое от снега с черными подпалинами земли, на котором вокруг плоского камня, похожего на их стол в длинном доме, недвижно стояли белые фигуры, вытянутые и бесформенные, словно снежные сугробы. Однако стоило им приблизится, как одна за другой фигуры повернулись, растягивая беззубые рты в улыбке. Было их трое, как легенда сказывала. Лица наполовину скрывала ткань, оставляя лишь рты. Укутанные в белые ткани, они казались безобидными, неповоротливыми, но в том, как они согласно направили свои лица навстречу путникам и как недвижимо бесстрашно застыли, безоружные, посреди белой пустоты было нечто жуткое и необъяснимое.

В двух словах: "Без приключений".
Откуда им было взяться, этим приключениям? Лешат шёл вперед, расправив плечи и прикрыв глаза. Ему не нужно было смотреть по сторонам, чтобы видеть каждую тропинку в этом лесу. И ему нечего было опасаться. Лешат точно знал как пройти туда, куда нужно и механически переставлял ноги, но мысли его витали в другом месте. Остались с другим существом, сердце которого билось у него в груди. И когда они наконец добрались до места назначения Лешату потребовалось несколько десятков секунд, чтобы собраться с мыслями.

- Кто я такой - то вам ведомо. На правах хозяина любезно прошу ответить на наши вопросы и запросить посильную цену за ответы. - Не привычный к длинным и витиеватым речам Лешат взял сразу с места в карьер. Но тем не менее, вопросы задавать сам не стал. Лишь коротко поклонился каждой из старух, прижав кулак к груди и чуть поворачивая голову.

Затем отступил и посмотрел поочерёдно на кузнеца и на воительницу. Снова на кузнеца. И, наконец, снова на воительницу и слегка поклонился уже ей. Приглашающе.

  Знакомая близость родной крови – улыбается Бабочка мягко, даже складки жесткие в углах губ разглаживаются. Подвигается, снег отряхивает приглашая устроиться рядом. Голос девы становится медом и клевером, мягким ручейка журчанием. Уходят из него горькие полынные да острые можжевеловые звуки, тает, как под солнцем затаенный холод:
  - Смотри. Надо брать не любое дерево, но только то, которое по форме ближе к тому, что изготовить хочешь ты. Видишь, сучки в стороны расходятся? Представь, что это могло бы быть. Создай сначала игрушку в воображении твоем, представь, как шелухой опадает древесина, как из-под нее проявляется то, что ты хочешь. Но не спеши, не пытайся сразу сотворить желаемое. Снимай медленно, слой за слоем, неглубоко стальным клыком вгрызаясь, но лишь на толщину волоса. А ну как дернется рука, нарушит случайность задумку? Запасись терпением, запасись выдержкой – небыстрое это дело: рукой своей придавать форму вещам.
  А пока смотришь ты, стань не только очами, но и слухом. Ты же понимаешь, зачем было сделано то, что сделано? Запомни: коли должно приветить кого-то, то последней рубахи не пожалей, но долг перед людьми да богами исполни. Щедрость есть добродетель, а кто скуп, как сварт, того тяжесть накопленного злата с Бифрёста вниз потянет, в самую Хель. Отдавай и не жалей, тем более, коли люди хорошие да достойные – к тебе прибудет еще. А коль и нет, то все едино – сон спокойный да осознание, что ты поступаешь так, как должно, куда важнее.

  Так беседовала негромко Бабочка то тех пор, пока новобрачная за стол трапезный не позвала. Поднялась воительница, металл в ножны спрятав, поленце в котомку убрала да руку протянула:
  - Пойдем столоваться. Хоть и скуден стол трапезный ныне, да праздничный: будем кричать «радуемся» и желать долгие лета. Так было у меня. И, коли Фрейя будет милостива, будет и у тебя. Потому что это счастье, когда ты знаешь, что любима и кому-то нужна. Что? – Остановилась Ревдис, коротко рассмеявшись, - Я знаю, кровиночка моя. И я тоже тебя, и ты мне тоже очень-очень!

  …Позавтракав, воительница вместе с соратниками выступила вперед, привычно взяв на себя роль замыкающей. И хоть спокоен был строй деревьев, нового хозяина нашедших, но девушка бдительности не теряла, не веря до конца, что нет ныне в Вёльвбринне живых, что решатся на Владыку руку поднять. Ведь не только жители лесные здесь бродят, но и те, что из иных миров вышли, чтобы в Мидгарде разрушения чинить. Им власть Лешата не помеха, но, напротив, еще больший повод наброситься.
  Смотря на белую гладь, изредка сверкающую под застенчивым взглядом одетой в пелерину облаков Соль, на безлистные ветви почерневших дерев, на скелетные ребра кустов с каплями крови высохших и скукожившихся ягод, воительница чувствовала, как крепнет в сердце надежда подарить этой промерзшей земле долгожданную весну. А вместе с надеждой возвращалась прежняя уверенность, что мало есть того, что есть слишком большая цена за возвращение былой радости. И чтобы не платить невозможное, Видящая, как только Край Мира показался, приотстала, на колени опустившись и холодными пальцами пробежавшись по головке невысокой тени в прощальной ласке:
  - Я пойду за весной, а ты жди здесь и не иди за мной. И других не зови: мнится мне, что к дурному это приведет – слишком вы нам дороги, слишком важны. Не надо тем женщинам вас видеть, не надо голодной слюной на вас капать. У тебя есть ножик – защищай остальных. Слушайся и знай, мама тебя любит больше жизни.
  Ну, - поднялась быстрокопейная дева, - колени отряхивая, мне пора. Я заберу тебя по дороге назад, а если не вернусь… ты знаешь, что делать.

  Вот и старицы пророчащие, нити судеб плетущие. Страшные своим видом, пугающие силой своей и чуждостью – от них пахнет такой стариной, когда даже асы еще не были бессмертными. Застыла Бабочкой прозванная за спиной Лесного Конунга, не спеша поперек вождя лезть. Тот речь повел так, как почитал нужным, а после слово спутникам своим дал. И Ревдис не стала разочаровывать его, выступив вперед и опустившись на одно колено. Левая рука продолжала на копье верное облокачиваться, правая же на грудь легла ладонью раскрытой – знак мира:
  - Эта женщина приветствует Носительниц посоха, висендаконис достойных, велед многозорких, сейдконис одаренных, галдрис воспевающих, хйальрун скрытых, - два раза по три назвала она пророчиц именами их умений, - да будет ваша Пряжа норн долгой, и да будут нити ее таковы, как вам самим угодно. Я, Хейда, тоже припадаю к роднику вашего таланта с просьбой, единой на три пришедших души.

  Допрежь ответа провидиц дева щита тоже не стала излагать желаемое. Более того, как и советовали саги, она не стала называть свое имя, прикрывшись другим. Всем в Мидгарде было известно, что обычная женщина Сияющей не назовется – это имя издавна принадлежало колдуньям и вещуньям, чародейкам и видящим. Бабочка умела смотреть на сокрытое, а, значит, могла без лжи назвать себя Хейдой: если не по имени, то по болезненному подчас дару.

Это что и как. Совсем он ополоумел что ли? Да похоже не он один, вон Бабочка тоже с пустым местом речи ведет. Да так, будто с девицей малой общается, чуть ли не с дочкой. Вот и он, всего и всякого в жизни повидавший чуть снова дар речи не потерял. Как встал из угла тень с ним рядом шагнула. Да не его тень гигантская, да простая, а еще одна, маленькая, на ту что от девочки отстать боится, за ней спешит. Такая у его ...

Резкий звук прозвучал в доме. Словно хлопушку кто использовал забавляясь. И тут же еще один. Только угадать источник звука несложно было. Это Ингвар себя по щекам лупил. По одной, затем по другой. Вот только не помогло. Шла она за ним. И когда выходили, и когда в сторону за флягой отошел, и когда возвращался. И дальше, весь путь.

Рано или поздно, но поверил бонд, что не мерещиться это ему. Что кто-то идет рядом, видимость создает тени той, которую он так увидеть хочет, но твердо знает, что не может. Может многомудрая Ревдис и научилась общаться с такими, но кузнец даже думать о таком не хотел.

Когда прибыли к костру, нечего скрывать, застыл Ингвар, ни шагу ступить, ни рта раскрыть. Но не был бы он собою, коль не сумел бы перебороть свою робость, коль не сумел бы заговорить сразу, как Бабочка речи закончила.

- Приветствую вас, те, кого люди посмелее зовут вёльвами, а те кто послабее духом никак не зовут, боясь даже произнести вслух. Меня други мои Болтуном прозвали. Благодарю за то, что встретили миром и улыбками. Так же как и мои товарищи прошу не отказать в нашей просьбе и не назначить за нее цену, что не сможем отдать.

Повинуясь неслышному приказу, тихо ступая по промерзшей земле, явились словно из ниоткуда три девушки, не старше Кэйи, что похоронили кузнец да воительница в чудной землице, где вечное лето пригрело их - до сих пор не забыть той ласки.
Девушки едва взглянули на пришедших, будто не впервой им были чужаки. Одеты они тоже были в белое - невольно снова вспомнилась бывшая рабыня Бьёрна, чистотой одежды своей бросившаяся в глаза тогда, еще в лесу Йотунов. Каждая из девушек встала позади старухи.

Когда заговорил Лешат, одна из них приподняла убор на голове "своей" вёльвы и пришедшая троица увидела, что у той не было ушей, но именно она внимала речам, два или три раза кивнув в ответ.
Когда же заговорила Ревдис, вторая девушка приподняла убор вёльвы, обнажив глаза, на месте которых зияли дыры, но именно она присмотрелась к говорящей и чудилось Бабочке, что видит она не только ее, а всех, кто когда-либо стоял за ней в ее роду, в роду ее мужа да в ратном её роду.
Когда кузнец заговорил, к изуродованному шрамами горлу вёльвы приложила свою ладонь третья девушка и над поляной раздался ее голос, слишком скрипучий, сдавленный и низкий для юной девы:

- Долог был ваш путь, достославные Рёнгвальд, Ревдис, Ингвар, - старуха улыбнулась безобразным беззубым ртом - воистину мудры вёльвы и видят сокрытое. А девушка продолжила, - Ирия, Нэйя и Гудрун, - воистину видят не только то, что было угодно им показать.
-Да и загадка ваша непроста. Бывали у нас храбрецы, не за жизнь на земле радевшие, но за собственный дом, потомство, даже драккар, что никогда не утонет, - взгляд второй вёльвы устремился было к Лешату. Уж не тот ли это драккар, что утонул его стараниями в огне?

- Однако вы, вошедшие под нашу крышу герои, рисковали жизнями не только для себя, - говорить просьбу не пришлось, старухи знали, зачем пожаловали к ним из крепости на краю леса.

Незримое тепло, что связывало воинов Эрве Ордал, было заметно и для старух, чьи мерзкие тела уже давно ничто не согревало. Внимание их к ранимому источнику тепла было неприятно, словно те запустили свои длинные черные ногти в светлое и любимое, а уж про вёльв издревле было известно - за что старухи схватятся, то уж не отпустят.

- Вопрошать богов станем немедля, - как о деле решенном проскрипела девица, державшая руку на горле вёльвы, и умолкла. Да, жаль, ненадолго. - Кто из вас, шестерых, готов отправится к ним?

За всяким воином стоит его семья, род, братья по оружию. Сейчас за каждым из троицы в действительности стоял тот, чья ниточка оборвется вместе, не стань его на земле. Согласится один, а уйдут двое. И хитрые вёльвы знали о том. Оттого ли расплылись в мерзкой ухмылке три беззубых рта?

Ингвар не колеблясь вперед шагнул.

- Вы слышите неслышимое, вы видите невидимое, вы знали ответ на свой вопрос. Один из нас только обрел свое сердце, вторая смогла сохранить свою душу. Я же мертв. Мертв был и мертвым остаюсь. Искорка теплилась лишь пока пользу людям приносить мог. А какую же еще пользу я смогу больше принести, чем одолеть вечную зиму. Вы выполнили мою просьбу. И в нашей просьбе не отказали и цену назначили справедливую, жизнь, а не честь.

Еще пара шагов, уже более размашистых.

- Говорите, что и как мне следует делать.

И пока ответа ждал обернулся назад. Давненько ни Бабочка, ни Лешат его таким не видели. Пригляделись уже наверное к красным от страданий глазам, к вечно опущенным уголкам рта, к серой от отсутствия тяги к жизни коже. Теперь же на них смотрел совсем другой человек, глаза словно сияли, рот был открыт в широкой искренней улыбке, а на щеках заиграл румянец. Молчал кузнец, но взгляд его был яснее тысячи слов. Он благодарил за путь, что прошли вместе. Он просил не тратить слова и действия понапрасну. Ингвар решил, решил за всех и он был в своем праве.

  Для колючего, колкого Севера выбор между общим и частным стоит редко: здесь не водится мягкотелых южан, боящихся за свои шкуры и богатства, здесь можно спастись только вместе. Холод от Йоля до Мидсоммара, суровая красота строгой природы, звери и существа иных миров требуют объединять усилия, чтобы выжить: самонадеянный одиночка умрёт, а преступник скорее будет изгнан, чем казнён - то есть будет приговорён к жестокой медленной смерти.
  И тогда, годы - или столетия? - назад Ревдис ответила бы одной из первых, что семья и род важнее жизни одного его представителя. Но ныне, когда слишком многих укутала в белый саван пурга, когда по пепельной дороге ушёл в небо Асгейр, когда родной дом превратился в чёрные клыки руин, она бы промолчала. Не за себя боялась Бабочка, не беспокоилась она, даже если посмертие будет серым и тусклым - это уже не важно для той, чей огонь сердца отгорел, не оставив даже углей. Дочь - вот что единственно волновало воительницу. Малышка прошла с ней столько вёрст, столько пережила и не сломалась! Она столько всего знала, столько умела для своих лет, что была просто обречена на счастье: и единственно его дева щита своей дочери и желала.
  А теперь тащить маленькую на Дорогу без возврата, где её ждёт смерть... Для этого надо быть дурной матерью, низкой бессердечной женщиной! Мидгард переживет: он и не то переживал. Куда там, найдутся герои, что пойдут на любую жертву ради новой весны! А ее бездомный светлый дом - путь без начала и конца - будет продолжаться хоть в вечную зиму, хоть в бесконечно лете. Она уйдёт, оплакав стылой тишиной отказ от кинжала в грудь - и день пройдёт, как не было. Или найдёт иной выход: лишь бы кровиночка осталась здесь, живой и среди детей Аска и Эмблы.

  Вот сейчас выступит она вперед, рукой рубанет да предложит остаться Рёнгвальду – вот как, значит, Лешата от рождения кличут: негоже лесу без Хозяина оставаться, а молодой жене без супруга. Коли останутся они двое, так дева Солнца сможет приглядеть и за живой девочкой, и за давно мертвой. А Нейя-умничка ей поможет тень Гудрун удержать в Мидгарде, покуда отец ее не вернется. А случись что с ушедшими, так Дочь Леса воспитает одну, как подобает, а второй подарит путь к прекрасной в слезах богине. Что же до нее самой и Кователя, так они люди конченые, потерявшие давно всякую опору, за исключением дитя для одной и искусства для другого: их жизни как раз стоят того, чтобы подарить новые пробивающиеся сквозь просыпающуюся землю побеги другим.
  Но пока дева щита размышляла, как бы ловчее свою идею подать, выступил вперед Ингвар, все для себя решивший. И сразу отказ стал трусостью, дрожью шкурной. А тут еще и голос внутренний прорезался, интонациями отца на диво говорящий: «Если маленькую хочешь оставить ты, значит не веришь, что вернешься. А с ней пойдешь – стократ сильнее пытаться станешь, лишь бы вернуть девочке зелень травы и почки на деревьях».
  Скривилась Ревдис, словно вот-вот заплачет, движение гортанью сделала, словно сплюнуть собиралась, да удержала себя в руках, только кулаки сжав.
  - Мы с дочерью готовы. Вот вам и троица. И достаточно будет.
  Прищурившись, бросила Бабочка на лучащегося от счастья кузнеца недовольный взгляд, злая на хирдманна за то, что тот словами своими побудил ее решение непростое принимать. Миг, другой, и девушка подняла окаймленные татуировкой глаза к стадам серых туч, чтобы не видел никто тоски звериной. Пальцы большие за кожу ремня заложив, так и застыла, от ведьм ожидая ответа.

"Что изменилось? Что изменилось? ЧТО ИЗ-МЕ-НИ-ЛОСЬ?" - Рёгнвальд (ну да... как может быть кто-то под именем Лешат хозяином леса? Как может кто-то по имени Лешат встретиться с одноглазым в Вальхалле или приказывать вёльвам?) скосил единственный глаз на мелко трясущуюся руку и быстро сжал её в кулак. Сначала одну, потом вторую. Но быстро понял, что это вовсе не руки дрожат, а он сам мелко подрагивает... от... страха?

А ведь только вчера он затолкал товарищей в лаз и выстрелил в йотуна из жалкого лука. А ещё чуть ранее дрался с живыми мертвецами, а несколько недель назад, в крепости... А ещё... А также...

Опустив голову, следопыт больше её не поднимал. Молча слушал пламенную речь кузнеца, и так же молча рубленую речь воительницы которая, кажется, впервые на его памяти едва могла вытолкнуть слова из груди. Следопыт молчал и мысленно проклинал новый дар, который позволял ему видеть своих товарищей даже не глядя на них.

"Я хочу жить" - Мысль так настойчиво просилась на язык, что он едва не взвыл в голос, едва не выкрикнул эти слова. Впрочем, ничего позорнее чем это молчаливо опущенная голова уже быть не могло. Он ничего не сказал. Вот именно, он не сказал ничего. И то, что он струсил - это наверняка понимали и видели все. И вельвы, и товарищи, и деревья, и молчаливое небо над головой.

Но всё это переосиливало теплое, не до конца понятное чувство в груди. Равномерный стук любимого сердца было слышно лучше, чем слова товарищей. В какой-то момент, он даже заглушил их.

"Я хочу жить, хочу любить. Я обещал вернуться. И я вернусь"

Рёгнвальд поднял голову, поднял взгляд и уголках глаз блестели слёзы стыда.

Рёгнвальд не предложил себя (а главное - Её) в жертву.

Почудилось или нет, но одна из девушек, ставшая невольной свидетельницей выбора, будто бы утерла непрошеную слезу. Вёльвы же наблюдали молча, а точнее смотрела лишь одна из них, впалыми глазницами. Чьи-то губы искривила усмешка, чьи-то даже не дрогнули, их молчание слилось с тишиной, которая воцарилась после слов Ревдис. Лешат чувствовал, что его слов тоже ждут, что слепая вёльва будто вытаскивает по кусочку его стыд, рассматривает при свете дня и с усмешкой откладывает в сторону. Она и правда улыбалась.

Спустя положенное для решения время тишина треснула от скрипучего голоса девушки, что была проводником для безмолвной старухи.
- Да будет так. Так и есть. Двое живых, а за ними двое мертвых принесли себя в жертву богам, чьих ответов мы ждем. Пусть боги сами выберут, чью кровь им угодно вкусить. Сразитесь, герои. Тот, кто падет от руки соратника, и станет жертвой. Да свершится выбор богов!

Снова дрогнули губы вёльвы в улыбке, а воинам Эрве Ордал почудился ее смех.
Воистину хитры были старухи. И воительница, и кузнец выбрали умереть, но жертвой станет лишь сраженный оружием соратника. Соратника, более всего желающего быть на его месте.

Ингвар повернулся назад, доставая свой длинный топор. Шансов против него у Бабочки быть не могло. Но они ей и не нужны были. На полпути Ингвар размахнулся и всадил топор в снег, древком вниз.

- Держи, тебе этим сподручней будет.

А потом сел на снег, так чтобы Ревдис удобнее было нанести смертельный удар и запел колыбельную. Только теперь поверил он, что тень та настоящая была, вот только решения это его не изменило. Все шло как должно. Это Ревдис нельзя за так умирать, ее место в Вальгалле. А простому бонду да кузнецу там за столом места не найдется, так не все одно как смерть встретить. Он был уверен, что Ревдис не заставит его долго мучиться, так что смерть будет не худшей.

  Вёльв слушая, о двух живых да двух мертвых вещающих, не могла Ревдис горделивой улыбки скрыть: сколь не были бы умны ведьмы, даже им не под силу разглядеть ту тень, в которой так умело прячется Нейя. Словно простые смертные, видят они лишь размытую тень, морок туманный напоминающую, не в силах прорвать копьем зрения иллюзорный покров, что соткала вокруг себя малышка. Лишь материнскому зраку, да детям невинным, да людям, душой чистым, вроде погибшей Кэйи, удается увидеть мягкость черт Нейи, ее пухлые щечки и полные задора глаза, широкую улыбку и медные косы, перевитые багряными лентами. Колдуньи, узрев тень погибшей дочери Ингвара, что на стыке миров за отцом увязалась, решили, что и дочь Бабочки смертная тень: и самоуверенность породила глупость.
  Но быстро поблекло веселье горделивое, снова затаившись в складках опущенных губ. Дева щита почему-то была уверена, что вёльвы дадут им живыми взойти на Бифрёст, или пустят прыгать по стволу Мирового древа, словно беспокойному Рататоску, дабы самим передать весточку асам. Но правда оказалась куда как горше: даром богам должна была стать кровь одного из них. Замешкалась Ревдис, задумалась, что делать да как сказать, как опередил ее кузнец, свою жизнь в плату за конец снежного царства предложивший.

  И было бы верно отказаться, свою судьбу на чашу весов кинуть, не принимая слишком высокой платы Кователя, но… Ревдис хотела воспитать дочь и защитить ее, хотела увидеть, как та свяжет себя с кем-то клятвами. И если бы она просто пала в бою, или умерла бы по дороге к цели, это было бы не так досадно, как отдавать себя на заклание. Теперь же, когда Ингвар сам отдал себя ради будущего, пожертвовать собой, зная, что маленькая останется одна, было просто невозможно. К тому же начинать спорить сейчас, отказываться да в позу вставать – значило обесценить бы выбор Кователя, не побоявшегося остаться без вечного «завтра» ради теплого «сегодня» для всех.
  Навалившись тяжело на копье, воительница сглотнула да слезы проступившие рукавом вытерла. Ответствовала хрипло и низко, словно песчинки в гортани мешали:
  - Я принимаю твой выбор, Ингвар-Кузнец. Но асы не услышат нас, если ты умрешь, склонив голову, как тр… Как сейчас. Наш зов они услышат в песне стали, в биении металла об металл: так мы дозовемся до них и не дадим уйти жертве в Ничто. Ты готов рискнуть, без боя умирая? Я – нет. Возьми крушитель костей свой верный, сойдись со мной в бою последнем, дай музыке схватки разгореться. А когда песня битвы достигнет небес – делай, как сочтешь должным.
  И… прости меня и прими все уважение самоотверженностью. И знай, если мое чрево снова окажется в тягости – брат моей дочери станет с твоим именем, - Бабочка совершенно по-девичьи всхлипнула и склонила голову в тризне по еще живому смельчаку.

- Ты хочешь показной схватки перед смертью? Пусть будет по твоему, если тебе так будет легче. Только фляжку на шее не повреди, пригодится, не видать мне своих рук.

Ингвар встал и направился к Лешату, хотя нет, не к Лешату уже, да и даже не Рёгнвальду, к хозяину.

- Не одолжишь мне меч для последней битвы. Топор слишком привычен рукам, а тело слишком привычно к схватке с ним, могу ударить, прежде чем соображу. С мечом я не хуже управляюсь, но на бездумный удар не способен.

  Покачала головой Бабочка, горьким вздохом слова сопроводив:
  - Не показной схватки, но обряда. И не мне: сам понимаешь, брат мой, что нет у меня желания никакого твою нить перерезать. Но нет у меня веры, что гибель иная, чем в сражении, богов устроит. Или ведьм.
  Шмыгнула дева носом покрасневшим, взгляд, слез жемчуга полный, снова отвела, словно у сосен чёрной стены нечто поразительное творилось.

Лешат чуть повёл плечом, потянул свой нож который мог называться мечом только при очень большом желании, и подал его рукоятью вперёд, держа за самый кончик лезвия. Слёзы (если это были слёзы, а не влага в уголках глаз из-за холодного ветра) уже высохли, а на лице застыла маска... чего? Наверное, с таким же отуплением воины исполняют волю конунга, которая им не по сердцу, но нужно выполнить. Пустой взгляд и равнодушная покорность. Так легче. Но совсем немного.

Ингвар подхватил непривычный клинок и повертел его. Не так как проверяют воины, а так как проверяют кузнецы. Хорошо ли выдержан баланс, нет ли зазубрин на кромке, как хорошо закален, ну и заточку конечно. А потом не предупредив атаковал. Он бился всерьез, почти. То есть удары были хитры и коварны, сильны и инерционны. Вот только расчета хватало, чтобы вовремя остановить удар. Конечно непривычное оружие иногда давало сбои и если Ингвару удавалось достать Бабочку, то на ней могли появиться пара-тройка неглубоких царапин. А сам он высматривал момент, когда Ревдис слишком отвлечется на защиту, чтобы насадиться брюхом на острие, да поглубже чтобы наверняка. Вот только в один из уворотов он что-то прошептал на ухо деве щита.

  Прозванная Бабочкой была девой щита не только по названию. Мало взять в руки оружие – им надо уметь пользоваться. Она умела. Но одного мастерства тоже недостаточно: воин не должен жалеть своего противника и уметь бить так, чтобы отправлять к богам очередную жизнь. Она умела – и одновременно испытывала с этим проблемы. Певец стали не должен думать ни о чем, кроме победы: а Ревдис слишком о многом думала и слишком многому пыталась дать оценку. Смотря на свою нить, она видела не прямую, но запутанный клубок, и каждое его пересечение с нитями других заставляло попытаться разгадать эту загадку.
  В схватке с Бьёрном это мешало, особенно с учетом того, что хирдманн был и сильнее, и ловчее. Зато в сече против Ингвара могло помочь. Разорвав дистанцию от первой атаки, едва не оставившей свой кровавый след, дева обреченно покачала головой: что ж за судьбу ей норны сплели, коль раз за разом приходится обнажать оружие против соратников? И пускай на сей раз на пищу воронов ее толкает не гнев, но долг – разве от этого легче? Напротив: лишить жизни брата по оружию только по воле ведьм и богов куда сложнее, чем возжелать выплеснуть сок его вен в злобе и возмущении.

  Доставать щит времени не было, да и необходимости тоже: быстрокопейная дева верила словам Кователя. И хоть и был червячок сомнения, он все одно не менял ни ее мнения, ни отношения к поединку: так или иначе, жертва будет принесена. Единственное, что старалась Ревдис, совершенно серьезно относившаяся к ритуальному бою, так это не наносить тяжкие раны, привнося в последние минуты друга мучение. Коли выпадет шанс покончить дело одним ударом, она сделает это, не а коли нет – не станет прокладывать дорогу к самопожертвованию сотней маленьких смертей.
  Осторожная и напористая, дева щита действовала решительно, не боясь активно двигаться и отражать удары древком, отпугивать оппонента угрозой тычка и удара пяткой, чтобы заставить его открыться и нанести колющий удар в гортань: так будет меньше мучений. Только раз она сбилась с шага, опасно подставив плечо, но быстро вернула утраченное было душевное равновесие, смурно кивнув своим мыслям. Она не знала, прав ли кузнец, или ставит под угрозу все начинания – но была готова рискнуть и сделать так, как донеслось в шепоте того, кто раньше звался Молчуном.

Короткий удар располосовал шею, навечно сделав кузнеца Молчуном. Захлюпала в горле горячая кровь, хлынув, как наружу, так и внутрь.
- Выбор богов свершился! Напитайте его кровью жертвенный камень, - послышался приказ из уст вёльвы, чьё горло когда-то тоже запер один точный жестокий удар. Были ли она тогда матерью или любимой женой? А может, родилась для судьбы вёльвы и претерпела сию боль, отдав себя в жертву Прорицанию.

Тащить тело кователя пришлось недолго. Чистый камень, похожий на стол, был испещрен желобами, по которым предназначено было струиться жертвенной крови. Ингвар еще захлебывался, когда его тело коснулось мерзлой поверхности.
- Жертве, предназначенной богам, не должно умирать в мучениях. Дева меча, отправь славного воина в чертоги Одина, - звонкий девичий голосок лился уверенно, словно Ингвару и правда суждено было попасть к богу богов.

***
Находясь в тумане, испещренном страхом неизвестности, Инвгар видел, как его руку чуть повыше локтя стискивает маленькая ладошка. Всё время, что он сражался, дочка смотрела на него широко распахнутыми от ужаса глазами, ему чудился ее плач, преисполненный тревоги за отца. А сейчас она мелко семенила маленькими ноками, захлебываясь от слез, сопровождая его в тот, неизвестный мир. Ингвар силился и не мог сказать ей ни слова - вскрытое горло во всех мирах оставляло после себя лишь тишину. Когда же его положили на ледяной жертвенный камень, дочка с ногами забралась на него, вскарабкалась на умирающего коваля и обхватила его широкую грудь руками. А плачущий голосок ее всё вкручивался ему в сердце, подобно уховертке.

Вздрогнув, Рёгнвальд быстро шагнул вперед и опустился на колено рядом с умирающим товарищем. Молча поднял его и перенёс на жертвенный камень. Сжав его руки своими, и заодно сжимая слабеющими ладонями названого брата рукоять кинжала, он так же молча и пристально вглядывался в лицо кузнеца, запоминая этот момент на всю оставшуюся жизнь и ожидая последнего удара воительницы.

Затем отпустил кузнеца, оставив свой клинок у него на груди, отошёл и в ожидании ответа ведьм глядел на свои чуть трясущиеся, испачканные в крови руки. Всё так же молча.

  Странный это бой, странный и неправильный, словно они оба танцуют, но не пляску стали, а некое обрядовое действо по велению годи. Нет ярости, нет воинственных криков и броских насмешек, нет залихватской удали и желания нем только победить, но и показать себя во всей красе. Есть лишь расчетливые движения да удары стали о дерево, да несколько несмертельных кровавых полос на телах. И есть сосредоточенные, чуть прищуренные глаза, полные волчьей тоски, да сжатые в тонкую нить губы. Кому-то долг, пропади он в Нифльхейм, а кому-то смотрящему – забава, как брат и сестра по оружию стараются прикончить друг друга, всем сердцем того не желая.
  Кователь открывается в очередном замахе – специально или нет, не поймешь. И тут же лососем на нересте, гадюкой из-под камня стальной наконечник копья бросается вперед, в открывшуюся брешь. Хирдманн не прикрывается – не успевает или не хочет, уже все равно. Четкий удар – и брызжут соки, бордовые, почти черные из горла мужчины, и прозрачно-хрустальные из глаз женщины. Нанесшая смертельную рану дева щита горбится, голову склоняет пряча лицо. Но слезы видны и в прерывистом голосе:
  - Свершился. Кровь пролита в схватке, и асы вкусили ее.

  Шаркающей походкой старухи она идет за Рёгнвальдом, несущем тело, опираясь на копье, как на посох. Молча, исподлобья смотрит, как тело захлебывающегося кровью кузнеца ложится на камень, и как алые ручейки стекают по желобам, уходя в землю. Слова прислужницы вёльв выводят ее из оцепенения, и Бабочка поднимает голову:
  - Кровь умирающего камень окропила, пустив по нему реки жизни.

  Воткнув копье в землю, Ревдис достает свой тяжелый нож, привычный резать скорее пищу да сучки древесные, чем плоть. Подойдя к Ингвару, она смотрит пару ударов сердца на умирающего мужчину, после чего в очах, украшенных крыльями, появляется стальная решимость. Быстрое движение – и ремень, на котором закреплена фляга, перерезан. Дело остается за малым – выдернуть гладко оструганную буковую пробку и залить открывшийся на горле хирдманна рот благословенной и проклятой водой из источника вечной весны. А дальше будь, что будет.
  - Жертве, отдавшей богам свою кровь и жизнь, не должно умирать в мучениях…

Кровь быстро побежала по желобкам, словно камень жадно вытягивал ее из тела, делаясь сначала розовым, а затем темнея на глазах. Ингвар был бледен, нога, облаченная в кожаную обувку, уже переступила грань миров, когда камень вдруг запылал красным и начал мелко дрожать. Влитая в горло жидкость из фляги выдернула кузнеца с тропинки, по которой ему следовало шагать в чертоги Одина. Целительной силы хватило лишь, чтобы вернуть кователю способность говорить - сказать что-то напоследок своим соратникам. Его бы погрузить целиком в волшебный источник и струилась бы по его венам светящаяся целительная вода, возвращая его целиком в холодный, но понятный мир.

Тем временем вёльвы обступили камень: слепая смотрела, безухая слушала, а немая протянула к камню костлявую ладонь. Вновь раздался юный голос, заменяющий ей речь:
- Услышьте нас Боги! Славную жертву принесли мы вам нынче - лишился наш мир лучшего кователя! Всего лишь совет просим у вас за его жизнь: как вернуть солнце, тепло, весну в наши земли?

Камень, налитый красным, перестал дрожать. Он зашипел и пошевелился, словно это была спина огромного чудища, которое пробуждалось, чтобы увидеть наглецов, потревоживших его.
Несколько мгновений ничего не происходило, а затем басовитый голос, идущий словно из недр земли, заполнил всё гулом. Слов было не разобрать, лишь когда уши перестало закладывать и те привыкли к гудению, стало возможным разобрать:
- Там, где еще плещутся морские воды, у высокого берега, где правит новый бог, в чьи земли нет больше дороги драккару Одина и его воинов, найдете ответ. Оттуда пришла к вам зима. Дорогу укажет правитель.

Теперь он видел. Теперь он верил. И ни на миг не пожалел о своем выборе. Неизвестно дальняя ли им предстоит дорога, сколько времени он сможет идти держа дочь за руку. Но вечность в пустошах Хели стоила секунды этого счастья. А ведь они еще не там, они еще поборятся. На этом свете он никому спуску не давал, и на том свете за дочку любому горло перегрызет.

Было ли ему больно? Наверное. Только боль эта была столь незначительным, что даже отвлечь его не могла. Он, как моряк выдувший целую бочку эля, уже ничего не мог сделать, только смотреть в одну точку, смотреть на лицо любимой дочки, что была с ним в этот момент. Его куда-то потащили, но не было у них сил разорвать хватку. Крепко вцепился он в руку дочки, не отпускал, вел за собой, даже попробовал заключить в объятья. Правда видимо еще не совсем он на ту сторону перешёл, не получилось, но это было не важно. Она здесь, она рядом. И значит все правильно.

Его план сработал. Не до конца, жизнь вернуть не удалось, но голос вернулся. Тяжело было отрываться от любования, но друзья заслужили, чтобы с ними попрощались.

- Спасибо. Вы приблизились еще на шаг. Рёгнвальд ты укажешь дальнейший путь. Ревдис, ты сможешь решить вопрос как вырвать у нового бога тепло обратно. Береги жену названный брат. Береги дочку названная сестра. Прощайте.

- Я укажу путь, брат, укажу. - Рёгнвальд подался вперёд и крепко сжал руку Ингвара, которой тот шарил в пустоте перед собой. Умирающий кузнец вцепился с такой силой, что следопыт едва сдержал удивлённое восклицание. А когда Ингвар и вовсе потянул его вниз, то тут уж он решительно воспротивился, оставшись твёрдо стоять на ногах, но не выпуская руки друга.

- Я всё сделаю. Мы всё сделаем. Твоя жертва не будет напрасной. Клянусь, брат! - Рёгнвальд дрожал от холода, стыда и злости. Но вместе с этим его решимость исполнить задуманное только крепла. Чуда не случилось - волшебная вода не помогла. Но мужчина ни на секунду не верил, что боги севера, свидетелем жестокости которых он был, выпустят предназначенную им жертву. Но они были по своему честны и справедливы, эти асы и асини. Они выполнили свою часть сделки.

  Губу до боли закусив, Ревдис смотрела, как алые ручьи стремятся по своим новым руслам прочь от тела хозяина, и с опустошающей ясностью зрела, что не в силах помешать Старухе, уже протянувшей к Кователю свою костлявую длань. Они с Ингваром хотели обмануть богов, но всего лишь обманулись сами: напоенных магией вод оказалось недостаточно, чтобы спасти мужчину. Ингвар добровольно вызвался на заклание – и боги приняли дар.
  Внимая вибрации камня и голосу ведьминой прислужницы, Бабочка опустилась на колени и, скинув перчатки сжала в холодных ладонях бледную кисть умирающего – вторая нашла свой покой в длани нового Хозяина Леса. Будь она из дев юга, что в голос плачут и убиваются по покойникам, оглашал бы полянку стон и причитание, но Ревдис была истинной дщерью стойкого и крепкого севера, и могла позволить себе лишь слезы, катящиеся градом, да поджатые в тонкую линию губы. Хирдманн уходил, уходил навсегда, смертью своей дав оставшимся в живых шанс попрать зиму, и дева щита прощалась с ним, всем сердцем сетуя, что соратник больше не узрит царства пробуждающейся зелени и не сядет на пиру за одним столом с Одноглазым.

  Но… Ответ был получен – и, чтобы смерть не стала напрасной, они обязаны найти этого нового бога и отобрать у него спрятанное весеннее цветение. Любой ценой.
  - Ингвар… - протянула она, роняя голову. – Брат мой названный… Я сделаю. Клянусь. Сберегу. И если доживу до возвращения, сложу сагу о твоем подвиге: ведь тот, кто живет в легендах, не умирает до тех пор. пока его помнят. Тебя будут славить во всем Мидгарде так, что Хель выгонит тебя в Асгард, лишь бы не слышать здравиц сих. А еще…
  Бабочка не договорила, уткнувшись лбом в ладонь, и так и простояла до тех пор, пока горячее сердце Ингвара не перестало биться. И только подрагивающие плечи говорили о том, что дева не в силах была высказать. И только маленькая ладошка на плече заставляла воительницу держаться за этот мир, помнить о нем и не стать сестрой полынной печали.

  Затих Ингвар. Разжались пальцы. А Ревдис, не глядя, вытащила из мешка на поясе струганную деревяшку. Глаза, ставшие болотного оттенка, посмотрели на нее острый угол Турисаза. Тонкие губы тронула горькая усмешка. Вложив руну в холодеющие пальцы соратника, Бабочка сжала кулак мужчины и тяжело поднялась. Короткое движение рук – и глаза мертвеца навек закрылись.
  - Прощай… Или до встречи – не ведаю.

Жертвенный камень погас одновременно с ушедшей жизнью.
На мгновение стало тихо - ровно один стук сердца, чтобы поблагодарить и отпустить в долгий путь друга.
Даже вёльвы стояли неподвижно и молча.

- Теперь уходите, - голос одной из них, впрочем, не заставил себя ждать. - Оставьте свою жертву. Всё, что осталось от богов, теперь принадлежит нам.
И вёльвы принялись удаляться, лишь почудилось воинам Эрве Ордал, что одна из них, слепая, облизнулась.


***
Маленькая ладошка легла в большую. Дочка храбро отправилась вместе с Ингваром, куда бы то ни было. Хоть к Хель, хоть к Одину.
Голоса прощающихся с ними всё удалялись, последними угасли слова Ревдис. Кажется, воительница омыла его последнюю дорогу своим слезами.
Было легко. Нет, не так. Ингвару стало просторно, словно ничто больше не сковывало ни тело его, ни дух. Обещание было выполнено, друзья в целости, мир получил надежду на спасение, а дочь была рядом.
Так тому и быть! Так и есть.

  Последние капли меда речей оставили уста Кователя, и голова его бессильно склонилась на бок, лишенная опоры под названием Жизнь. Теперь уже никто, ни боги, ни смертные не могли помочь Ингвару – он встал на ту тропу, откуда нет возврата, и можно было только гадать, куда она его приведет. В Мидгарде осталось только тело, пустой наряд для оставившего плоть духа. И это тело вёльвы требовали оставить им. Глядя в спину удалявшимся ведьмам, печальная Ревдис, поднявшаяся с колен, задумалась.
  Ноги на ширину плеч расставив и большие пальцы за ремень заложив, быстрокопейная дева покачивалась с носка на пятку, взвешивая все за и против. Идущие через сто поколений предков висы гласили, что почивший, коли не похоронить его с достоинством, не найдет своего места ни в чертогах Одина, ни стылом царстве Ньорда, ни даже в мрачном узилище Хель, навек оставшись среди людей в обличье драугра или ревенанта. И тогда горе тем, кто нарушил заповеди – беспокойный мертвец придет по их души и не оставит своих жертв, даже если они убегут за тысячу верст и семь морей. Не такой судьбы желала Бабочка другу, не такой участи она хотела для себя и для Хозяина Леса.
  Но даже если Ингвар и не восстанет в новом облике – а на такие подозрения Бабочку наводила облизнувшаяся, как голодная крыса, старуха – его нельзя просто бросать на потребу вёльвам. Деве щита не было ведомо, какая участь ждет за Гранью того, кто после смерти будет съеден: об этом легенды умалчивали. Но она знала, что покойника надо алибо захоронить с почестями и дорогими ему вещами, алибо сжечь с ними же: иначе как мертвец в загробной жизни свой статус сохранит?
  А, значит, негоже было отдавать плоть тем, кто не проторит ей пути за пределы мира.

  Медленно повернулась дева к оставшемуся спутнику своему:
  - Мы не можем справить тризну должную по умершему, а в саге об Эгиле сказано явно:
  Браги нету в доме,
  Что ж тогда вы дисам
  В жертву приносили?!

  Воительница пожала плечами, сама на вопрос отвечая, и подступила к телу. Спокойным движением закатав рукав левой руки, она неторопливо достала нож, поясняя свои действия:
  - Коли не можем хмелем мы проводить Ингвара, другая блотгефа асам нужна – кровь жертвенная, ручей алый в берегах вен. Еще бы тебе с супругой соединиться на ложе, умершего жизнью провожая… Да не дадут вам на это времени, чую. Я ж отворю створки кожи на запястье, окроплю брата нашего: то будет прощальным подарком ему и богам, за мостом что встречают.
  А дале тебя вопрошаю – коль Леса ты ныне Хозяин, возможно ль вкруг камня дрова сухостойные тебе сотворить? Тогда мы, топор в руки брата вложивши, огнем его в путь препроводим последний…

  Взгляд долу опустив, продолжила дева глухо:
  - А коли не выйдет, тогда я не знаю, что делать. Ведьмам на потребу не должно его оставлять, уносить же с собою – на бой собираться. Не дадут нам вёльвы с собою забрать Кователя тело…

- Боги вкусили кровь жертвы. - Рёгнвальд рубанул воздух перед собой ребром ладони и сжал руку в кулак. - Наша часть сделки выполнена. Больше ни о чем мы не договаривались и я не проситель более. Я Хозяин Леса и как я скажу, так и будет. Мы не оставим Ингвара и достойно проводим его в последний путь. Достаточно крови.

- И пусть попробуют нас остановить. - Говоря слово "нас" мужчина, при этом, сосредоточенно смотрел куда-то перед собой и можно было легко догадаться, что имел он в виду не его самого и Ревдис, а его и кого-то ещё, кто был совсем рядом. Всё-таки, как сказали ведьмы, их на поляне было шестеро.

Безусловно, тело кузнеца могло бы спасти от голода семью из нескольких человек, и решением маленького отряда тотчас возмутились. Старухи, даром, что калеки, едва не бросились по пятам. И уж наверняка прокляли обоих - к вёльве не ходи.
Что их остановило - собственная немощь или близость хозяина леса - теперь уж было неважно. Вслед им так никто и не кричал и уж тем более не побежал.
До этой поляны они путешествовали втроем, а теперь уходили вдвоем, неся бездыханное тело соратника, отдавшего свою кровь во спасение умирающего мира. Путь назад показался вдвое короче и во столько же раз тяжелее. Просиявшая было Ирия, вышедшая навстречу, тут же сникла, словно все силы покинули ее.

Пока готовили погребальный костер, стыл свадебный обед.
На спокойном лице Ингвара застыла блаженная улыбка, а пальцы застыли так, будто бы сжимали что-то маленькое. Когда жар от костра стал стихать, а праздничная пища стала поминальной, Ирия внимательно выслушала планы соратников и лицо ее будто совсем окаменело.
- Разве не понял ты, муж мой, разве не уразумела, ведунья, что дом сей - моя темница, а я - сердце не только мужа моего, но и всего леса. Глубоко корнями уходит вглубь моя избушка и задумай кто увести меня отсюда, прервется связь, растворюсь я, словно туман по утру, рухнет волшебный лес, а вместе с ним и ты, Рёгнвальд, ибо без сердца не живут.

Видно было, как трудно даются ей эти слова. Ирия замолчала, словно всё, что хотела сказать, уже произнесла, но после добавила:
- Поезжайте сразу в свою крепость. Если смилостивится лес и не тряхнет колесо времени да так, что вмиг состарятся все, кто вам дороги, то поспеете вовремя с новостью. А там и до конунга рукой подать. У него и драккары и люди уж наготове.

А напоследок, когда пришла пора прощаться, Ирия обняла каждого и в добрую дорогу снабдила подарком: Лешату подала с поклоном маленькую, будто бы детскую, стрелу с красным наконечником, а Ревдис - мешочек с темно-фиолетовыми сухими цветами.
- Где бы ты ни был, стрела всегда укажет на дом, муж мой.
- Цветы эти непросты. Если тайное желаешь увидеть, вплети цветок в волосы, когда придет в том нужда.

Еще долго виделась им Ирия, освещавшая путь горящим факелом.
Тот чадил белым дымом.
Путь до крепости Эрве Ордал будет чистым.


***
И точно. Едва ли успели устать ноги, а желудки проголодаться, как знакомые стены показались вдали. Не встретился им в лесу ни зверь, ни Бьёрн, ушедший пытать удачи в другую сторону, ни коварный йотун, ни мертвецы, остались в стороне козни проклятого леса. Да всё чудился над верхушками деревьев белый дымок.

Хельги, вождь, удивился их возвращению безмерно.
- Только ушли и уже троих где-то потеряли. Али забыли что? Возвращаться - дурно для воина, даже если верный меч впопыхах оставил.

Но оказалось, проделки заговоренного леса вернули их в крепость лишь спустя пару часов после выступления. За эти два часа, которые Хельги провел за обедом и обходом крепости, Ревдис и Лешат действительно успели остаться одни, похоронив не только соратников, но и юную Кэйю. К тому же Ревдис помолодела изрядно, а Лешат потерял сердце в обмен на лесное могущество. Его теперь не могла убить ни стрела, ни меч.

Впрочем, проделкам со временем Хельги не сильно удивился, рассказав, что догадывался об этом с тех пор, как его соратник, седой почти дед, вдруг вернулся юным молодцом и лишь чересчур мудрый взгляд выдавал, что это верный его друг. Того деда отправил он к конунгу, на службу, а еще жениться да детей народить, коли уж в той, первой жизни, не сумел.

Долго болтать Хельги, впрочем, не стал. Весть нужно было отправить конунгу. У вождя вождей Ревдис и Рёгнвальд оказались спустя сутки. Всё это время дорога была легкой, а на месте сердца, которого не было, ощущал следопыт тепло и трепет. Ирия, не смыкая глаз, стерегла их путь.

Конунг выслушал соратников и прежде чем начались приготовления, воинов приняли, как героев. Не без внимания остались и знания о новом боге, которые открылись Ревдис: тот был богом-отцом распятого богочеловека, о котором ходили легенды из-за моря, еще задолго до вечной зимы. Людей, что поклонялись ему, было не десятки и не сотни. Преданная вера их не делилась между богами, как здесь, на северных землях, а вся без остатка шла новому богу и тот становился сильнее день ото дня. Он стал так силен, что сумел вместить в себя тепло солнце, весну, а вместе с ними и жизнь. И уж точно отдавать их обратно не собирался.

Тем временем у обреченных на гибель от холода не оставалось другого выхода, кроме как услышать волю богов, которым принесли в жертву кузнеца. Ингвара знали не многие, но несомненно считали теперь героем. За него поднимались десятки кубков на прощальном пиру.

А после пира, сборов и прощания каждого из них вновь ждала дорога. Как в старые времена.
Но это уже совсем другая руна...