Свидание в Самарре | ходы игроков | 2. Пролог. Юноша многих достоинств

  Первая ночь в пустыне прошла в празднестве: кто бы сомневался, что рафики удержаться от того, чтобы не отметить удачный налет и то, что они остались живы, а большинство остальных – нет. Банальная, но от того не менее отвратительная мудрость: чем больше умирает, тем больше достается живым. Каракурт тоже присоединился к стихийной попойке, но ограничился всего парой пиал шароба – оставшееся время все больше мрачно перебирал четки, прислонившись спиной к теплому боку мирно дремлющей верблюдицы.
  По секрету, это тебя и спасло – кое-кто из поддельничков, недовольных величиной твоей добычи серьезно думал о том, что пора бы перераспределить твои богатства, естественно, без твоего на то согласия. Но недремлющий атаман явно был бы недоволен подобным самоволием, так что рафики решили повременить – а потом уже винные пары заглушили всяческую мысль о немедленном насилии. Как итог, не смотря на всю ругань Каракурта, оскудевший караван выступил только вечером – поход днем под палящим солнцем был, несомненно, дурной идеей, особенно для тех, кто уже никуда не спешил.

  …Первую загадку вы встретили перед самым рассветом. Стоило спуститься с каменистого холма, поросшего колючим жузгуном, вы увидели впадину, по всему пространству которой были раскиданы белые, поразительно чистые кости. Совсем недавние – иначе их поглотил бы песок. Вот только не бывают свежие кости столь чистыми, словно с их выпарили все мясо. Или обглодали – твои старые «друзья» гули вполне были на такое способны. Приготовившись к возможному бою, вы спустились вниз.
  Люди, ишаки, верблюды – здесь явно остановился на ночь большой караван. Нападение неизвестных произошло, скорее всего, когда все спали: нигде не было видно ни следа сопротивления, а положение тел свидетельствовало о том, что люди пытались спастись бегством, забыв обо всем. Казалось бы, картина более или менее понятна – вот только ни одно дэвово отродье ни за что не польстилось бы на тюки с грузом: они им просто не нужны. А здесь не было ни следа вещей: только окровавленные тряпки, разбросанное кое-где оружие, походная утварь да пара рухнувших шатров. Все остальное явно забрали, но кто? Уцелевшие караванщики? Оказавшиеся неподалеку «коршуны»? Кто-то еще?
  Ответа не было, но все стали ожидаемо напряженными и хмурыми. Даже прибаутки, которыми время от времени перебрасывались рафики, умерли на губах. Также позабылась и идея прикончить тебя – если где-то рядом водятся чудища и те, кто обирает мертвецов, на счету каждая сабля, особенно такая добрая, как в твоих руках. Командир, кстати, отмалчивался – и это тревожило всех еще больше.

  Вы решили продолжать путь даже днем, укрывшись от зноя и бьющих в лицо мелких песчинок под белыми куфиями и поплотнее закутавшись в войлочные чапаны. Спали по очереди, так что чуть не пропустили еще один бывший караван. На сей раз нападавшие сработали более грязно – куски гниющего мяса оставались под солнцем, порождая тошнотворные запахи и маня тонкошеих грифов, спугнутых вашим присутствием. Как и в предыдущем случае, все имущество пропало, но, за счет большей сохранности тел, удалось выяснить, что большинство погибших составляют, как это ни странно, женщины и дети. Все сошлись на том, что это – беженцы из уничтоженной Самарры, на свою беду решившие покинуть благославенную сень крепкостенного Худжара. Это, кстати, объяснило бы и то, почему такое количество людей было попросту вырезано – беглецы просто не могли сопротивляться.
  Обратив внимание на то, что кости, помимо мяса, еще и неплохо погрызены, вы сделали логичный вывод, что причиной смерти двух караванов стали разные существа – и это тоже не прибавило оптимизма. Басир Гончар, совершенно столичный житель, предложил сойти с тропы, чтобы избежать угрозы, но был поднят на смех – те, кто часто странствовали, хорошо знали, сколь опасна пустыня вдали от паутинки хоженых дорог. Любой гуль, любой дэв меркли по сравнению с теми опасностями, что ждали там, куда не ступала нога человека – и долгая смерть от голода и жажды была самой милосерднейшей из них.
  Вы решили поспешить дальше, к Худжару – за крепкими стенами безопаснее всего.

  За следующие сутки вы нашли еще три каравана, и уцелевшие были только из одного из них. В ночи вы узрели глаз костерка и поспешили на него, чтобы найти трех аскеров, совершенно не ожидавших вашего налета. Окруженные и связанные, мужчины рассказали, что были наняты охранять караван из Худжара: кочевые дикари начали тревожить округу и явно готовились перейти границу Хазиристана, вот многие жители и решили покинуть город.
  Однако ж в прошлую ночь, когда никто уже не ждал опасности, на лагерь налетели огромные гиены, ростом с ишака, не меньше, и начали метаться среди шатров и верблюдов, разрывая стальными зубами любого, кто посмел встать у них на пути. А на холме, словно генерал на поле боя, стоял волк размером с теленка, коротким воем отдавая команды своим сарбазам. Ту троицу, что вы поймали, спасла жадность: у одного из них был с собой мешочек отборного хаша, и он, не желая делиться ни с кем, кроме друзей, оставил лагерь ради спокойной прогулки по миру грез. Воскрурить хаш мужчины не успели – зато сполна «насладились» зрелищем, как вырезают мирно спящий караван. Раскрыли они и секрет пропавших вещей – практически сразу после ухода чудищ на остатки стоянки явились степняки, утащившие все, что сочли полезным.
  Что было дальше – аскеры не знали, сочтя бегство лучшим выходом.

  Между рафиками разгорелся спор: Каракурт планировал продолжать следовать в Худжар, рассчитывая отсидеться за стенами, а Тахир-Подземник агитировал поспешать в Согдашахр, надеясь, что скорость и малое число людей послужат лучшей защитой ото всех напастей. В итоге с Каракуртом изъявили желание пойти только свежеобнаруженная троица и Дареш-Счастливчик, тогда как все остальные приняли сторону Тахира.
  А что решил ты, Чума?

  Расходились мирно, честно поделив припасы и верблюдов – дивное дело для распадающейся банды. А вскоре на забытой Небом стоянки посреди пустыни погасла и последняя искра никому уже не нужного костра.

  А Чума ничего не решил.
  Нечего ему было решать.

  Если у тебя есть башка на плечах – ты смотришь на то, как ведут себя старшие. Они мало пьют – пей еще меньше. Они спят одним глазом – спи вполглаза. Они не доверяют кому-то – не доверяй ему, а еще меньше доверяй им.
  Первый восторг от так лихо проведенного дела прошел, и Шамси почувствовал, что пить-гулять-веселиться будет как-нибудь потом. Потому что смерть – она подкрадывается незаметно, как змея по песку. Она таится в улыбках и здравницах, её держат за спиной, она оказывается на дне кубка. И еще наверняка смерть ходит рука об руку с красивыми женщинами. Смерть всегда выбирает тень, а то, что сверкает, отбрасывает большую тень.
  Та смерть, что в бою – не такая страшная. Страшно не что умрешь – ведь все умрут, а страшно, что и не заметишь, как умер. Если умрешь – сражаясь, запомнят, кем ты был, как запомнили его отца. А если погибнешь, проглядев смерть – запомнят смерть. Её внезапность затмит твоё "Я", все будут думать: "Ну, хоть бы не так, как бы нам остеречься, чтобы не как он."

  И когда отряд нашел остатки караванов, Шамси похвалил себя – хорошо, что не расслабился. Все только начинается.
  Неважно, как дальше пойдет дело – будет ли осада, штурм или предательство – в Худжаре скоро будет опасно.

  И потому, что тут решать!? Надо идти туда, надо быть там, надо смотреть, как и что будет происходить! Как пойдет дело? Что решит дядя? А если он трусливо сбежит из города??? А если он при этом просто бросит Махиджад-Хатун??? И она останется одна, посреди города, который вот-вот могут захватить?
  Что тут решать-то!?!?!

  Просто надо быть там – и все.

  Расставались вы вежливо – насколько это понятие вообще применимо к людям на грани закона. При дележке никто никому крови не пустил, ругались все по большей части формально, да и прощальные славословия были по-традиционному пышны и витиеваты. Все расходились друзьями, но даже слепцу было понятно, что прошлое никогда не вернется – ушедшие на вольную дорогу больше никогда не вернутся под тяжелую руку Каракурта, а тот, в свою очередь, беглецов не примет.
  Когда же, наконец, пыль от копыт верблюдов Подземника сотоварищи скрылась вдали, все ёрзающий Дареш поинтересовался у старшего:
  - А скажи, Каракурт-бобо, а почему ты их отпустил, и даже не стал настаивать? Ведь многие, будь ты тверже, перешли бы в твой стан! Прости, что лезу не в свое дело, но я и правда не понимаю! Да и Чума вон, наверное, тоже вопросами мучается.
  Против ожидания, атаман не стал отмаливаться, а коротко проскрипел:
  - Меньше – лучше. На отряд скорее налетят, чем на нескольких человек. А трусы мне не нужны.

  …Маршрут, по которому вас вел Каракурт, был весьма запутан. Он не боялся иногда сходить с караванной тропы, приказывал иногда двигаться в сторону от Худжара, и иногда и вовсе требовал остановиться на привал тогда, когда было самое время близиться к городу. В итоге ваш путь напоминал маршрут пьяной змеи – зато никакой угрозы не маячило даже на горизонте. На исходе пятого дня – вместо ожидаемого третьего – вы вышли к городским стенам.
  Народу вокруг города поубавилось, зато возросло количество патрульных в островерхих шлемах и блестящих панцирях. Пообщавшись со словоохотливыми аскерами, гордыми тем, что теперь защита города зависит только от них, вы выяснили, что кочевники уже несколько раз пробовали Худжар на прочность, но каждый раз были отброшены с минимальными потерями. Аманулла-хан, командир гарнизона, теперь гордо заявлял, что его войско способно одолеть даже десятитысячную орду, и даже приказал нескольким отрядам стать лагерем в ближайших кишлаках – зачем оставлять земли без защиты, если под рукой достаточно храбрых воинов, каждый из которых стоит сотни низеньких, кривоногих, диких степняков?
  Стоит заметить, что оставшиеся беженцы оптимизма аскеров не разделяли – пока вояки доблестно охраняли стены и гоняли быструю кавалерию, нападающие пожгли немало домов в округе, захватили в полон не одну сотню человек, и в принципе «убедили» всех, что далеко за стены лучше не отходить. По крайней мере, маленькими караванами: дэв знает, почему, но одновременно со степняками активизировались всякие чудовищные твари, пытающиеся сожрать любого двуногого, которого увидят. Причем не только в пустыне, но и в самом Худжаре: ночами между невысоких дувалов слушался жуткий леденящий вой, а испуганные люди на утро обнаруживали чей-нибудь дом залитым до потолка кровью.

  Как бы то ни было, а вам надо было попасть внутрь – хотя бы ради того, чтобы пополнить запасы и избавиться от самых тяжелых трофеев. Каракурт был прав: до стольного Согдашахра лучше добираться подготовленным и ожидающим неприятностей, чем, как Тахир сотоварищи, ехать наобум в надежде, что повезет. На следующий день вас пустили внутрь, даже без въездной пошлины – после того, как многие покинули город, каждый новый гость воспринимался как маленький подарок. Вы продали лишних верблюдов и купили припасы, а золото обменяли на драгоценные камни. Курс, конечно, был грабительский, но делать было нечего: камни мелкие, удобные при переносе, и тоже не теряющие своей ценности.
  А на утро под стены пришли степняки, незамеченные разведчиками.

  Вместе с горожанами наблюдая со стен за Ортой, вы видели колышущееся море конских голов и их невысоких всадников, стены копий с бунчуками и город белых юрт с красными узорами, наблюдали, как ручейки этого моря растекаются по округе. А рядом с дикарями, словно бойцовые псы при хозяине, расположились всякие разнообразные твари: гиены с вытянутыми мордами, люди с паучьими конечностями, бараны с человеческими телами, четырехногие змеи-переростки, уже знакомые тебе с юных лет гули… Это казалось диким: нечисть никогда не сотрудничает со смертными, живя своей жизнью, а тут – гляди ты! – ведет себя, словно часть войска, пускай и вспомогательная.
  Аманулла-хан, не будь дурак, сразу кинул клич всем взрослым мужчинам вступать в Басидж – городское ополчение. Естественно, добровольцам обещали скорую победу, жалование сразу, а не после боя, и долю в богатейших трофеях: разграбившие Самарру кочевники наверняка утащили с собой все, что могли, так что добычи должно было хватить даже самому последнему декханину, решившему взять в руки оружие по зову хана. К вашему удивлению, на громкие вопли и пустые звонкие слова повелся даже Дареш-Счастливчик, с опущенными глазами признавшийся Каракурту, что хочет вступить в Басидж: не ради денег и славы, но для того, чтобы помочь отстоять Худжар от дикарей и их карманных чудовищ.
  Троица случайных попутчиков к тому времени уже растворилась на запутанных улочках города, бесстрастный Каракурт явно выжидал чего-то, а тебе, устранившемуся от одного выбора, следовало сделать новый.

  Шамси не очень-то поверил в непобедимость войск Аманулла-хана. А ведь казалось бы, почему?
  Когда сходятся два противника – как заранее решить, кто победит? Ну, наверное, тот, кто более могучий. Или умелый. Или постарше и поопытнее. Или помоложе или повыносливее.
  Но Шамси помнил один поединок на улице, который видел, когда еще не прибился к Каракурту. Тогда здоровенный битюг с волосатым брюхом во всеуслышание заявил, как раздавит какого-то Махмуда, как саранчу. И так-то он его поносил, и такими-то карами грозил, и много слова сказал. А Махмуд пожал плечами и ответил: "Ну, пошли." Схватка началась, а силач помедлил, примеряясь, прикидывая, как бы половчее напасть. И Махмуд убил его почти сразу, ловко нырнув под руку с ножом и распоров бедро в паху, от чего здоровяк истек кровью.

  Шамси тогда понял, что побеждает тот, кто знает, что делает, как нападает или как защищается.
  И еще Шамси понял, что здоровяк за своей похвальбой просто прятал страх. Тот, кто не боится, бахвалиться не станет – незачем, отвлекает.

  А ведь творилось-то сейчас что-то непонятное: кочевники, чудовища... чего они хотели? Как думали победить? Неясно, но как-то не так, как обычно. Аманулла-хан не знал как и боялся, крепко боялся. И если бы кочевники тоже боялись – вышел бы бой что надо. Но они – или тот, кто их вел, кажется, не боялся, а нападал именно так, как хотел. Мелкие стычки ведь ничего не решали. Побеждает не тот, кто разобьет отряд – побеждает тот, кто разобьет замыслы врага.

  Худжар не был ему дорог. Он верил, что биться в ополчении – штука доблестная, а отстаивать свой город – дело хорошее. Но вот только уж такими туда пряниками заманивали, такими красивыми обещаниями, что Шамси не сомневался – басидж этот бросят в самое пекло, а вытащить оттуда забудут.
  Умирать за Худжар Шамси не хотел.

  Он понимал, что и Каракурт им пожертвует, если будет надо. Но уже по одному тому, как Каракурт вел отряд, Шамси понял – главный знает, что делает и чего хочет. И раз отпустил трусов – не жертвенные жизни ему были нужны, а клинки. И клинки тоже используют, как разменную монету. Но тщеславие всегда ходит рука об руку с юностью – после случая с дэвом Шамси казалось, что он проницателен, а значит, жертвовать им будут в последнюю очередь.

  К тому моменту он должен пройти гораздо больше, чем прошел сейчас. Пока надо было оставаться с Каракуртом.

  Целые сутки твой дахар просто сидел в чайхане и, покуривая чарс, смотрел в покрытую узорами копоти стену. Его не волновались ни шумные споры внизу, ни вражеская армия под стенами, ни твоё присутствие: разум Каракурта отправился в долгое путешествие в царство грёз. Лишь на следующие сутки, когда настал самый глухой ночной час, угомонивший всех, кроме караульных, он вернулся в мир живых. Вытащив из своей неизменной спутницы, потрепанной кожаной сумы, прошитую пергаментную стопку, расхититель гробниц начал что-то записывать мелким нервным почерком, в котором едва ли угадывалась с детства тебе знакомая вязь. На тебя он внимания не обращал, так что вскоре усталость смежила твои веки до самого рассвета, когда тебя подняло на ноги истошное голошение чьего-то верблюда. А вскоре остатки сна прогнал приказ Каракурта следовать за ним в городской архив.
  Там вожак, совершенно не похожий на важного вельможу, продемонстрировал своему единственному зрителю, что уверенные речи и горделивое презрение стоят любого фирмана - после невеликой взятки, обязательной при подобных просьбах, чиновник сполна уверился, что перед ним посланнец чуть ли не самого шаха, ищущий среди гор старых бумаг нечто, что спасёт Худжар. Каракурт, а с ним и ты, получил допуск к документам и несколько служек в помощники. Дахар сразу взял тигра за хвост, запросил градостроительные планы, доклады ремонтников кяризов, сообщения обходчиков и тому подобные сведения, связанные с подземельями Худжара.
  Твоя задача заключалась в том, чтобы отсеивать ординарные сообщения и отдавать Каракурту все, что хоть как-то отличалось от всего прочего. Дело это было монотонное, унылое и совершенно не вдохновляющее. Под вечер у тебя ломило спину почище, чем от тренировок, глаза болели, словно в них сыпанули песком, а голова была похожа на медный кумган. Иногда, когда информации набиралось слишком много, Каракурт всех, и тебя тоже, выгонял из залы, требуя оставить его в одиночестве. Ты запомнил этот образ: в полутемной зале, где стеллажи со свитками теряются во тьме, одинокая лампа освещает стол и склонившегося над пергаментами долговязого мужчину с гладко выбритым черепом и куцей длиной бородкой. От движений его рук пляшут изломанные, гротескные тени, напоминающие толи танцующих дервишей, толи корежащихся дэвов, и начинает казаться, что тени живут сами по себе, совершенно не следуя за хозяином.

  …Так прошла седмица. Пергаменты Каракурта полнились записями, настроение его становилось все более поганым, фразы – все более колкими. Теперь он иногда требовал отыскивать какие-то конкретные книги, многие из которых явно не имели отношения ни к Худжару, ни к вариантам спасения. Он грыз перо, рисовал какие-то загадочные знаки, барабанил длинными пальцами по столешнице и был недоволен всем и вся, забывая и о еде, и о сне. Лицо его, и без того нездоровое, еще больше осунулось, морщины стали глубже, а запавшие глаза столи казаться черными провалами.
  В самом же городе за это время мало что изменилось. Кочевники не стремились идти на приступ – Аманулла-хан, естественно, приписывал это себе – и по большей части ограничивались тем, что каждые сутки осыпали город дождем стрел, в том числе и огненных. Какие-то здания пожгло, но большую часть удалось отстоять. Оставшиеся завсегдатаи чайханы и не страшащиеся никаких войн дуканщики сходились в одном – такими темпами город простоит до появления войск Непобедимейшего из Славнейших, и дикари попадут между молотом и наковальней, сложив как один свои головы под неприступными стенами славного Худжара. Правда, некоторые паникеры вроде башмачника Рахима рассказывали, что в кварталах у стен продолжают пропадать люди, но какие только сплетни не пустят трусы, чтобы оправдать свои трясущиеся колени?

  На восьмой день Каракурт отложил в сторону тяжелый том «Сказа о Бахруддине-багатуре» и проскрипел:
  - Завтра мы уходим под землю, Чума. Готовься к тому, что трое суток ты не увидишь солнца. И готовься убивать, не раздумывая.
  Повернулся на пятках – только полы халата взметнулись, и ушел куда-то между стеллажей.

  В последние дни Шамси получил щелчок по носу – он-то думал, что уже чего-то в жизни понимает. Посмотри, как дела обстоят, сложи два и два – ну и выйдет, как понял. Вот Каракурт – он знает какую-то там свою магию, но в целом разве ж Каракурт мудрец? Так, стревятник. Ворует чужие сокровища, разнюхивает, где что плохо лежит, да и тащит, еще и чужими руками. Ума много не надо!
  А оказалось-то, что нет: Каракурт – человек до того умный, что ход его мыслей так просто не постигнешь. Ведь кажется – ну чего там? Посмотри, где проход под городом, да и иди по нему – там на месте и разберешься. Ан нет! Каракурт явно что-то другое искал... Нет, ну, понятно, разнюхивал, что там насчет опасностей! А нет, и не это. А что искал? "Все, что хоть как-то отличалось от всего прочего". А что это значит? Да дэв его знает, все что угодно! От Шамси не скрылось, что большинство его находок старший просто откладывал в сторону, едва проглядев. "Что же тебе, образине облезлой, нужно-то!?"
  Шамси ощущал себя беспомощным и ничего не понимающим. А ничего не понимать он не любил – действовать, ничего не понимая, любой дурачок может, вон, Дареш-Счастливчик.

  Но Каракурт был не из тех людей, кому стоит показывать свою злость на него: Шамси знал, что он такое запомнит и потом кинет на весы, когда будет решать, кем пожертвовать. Так что лучше было язык прикусить.

  Держать язык за зубами Шамси тоже не любил, и потому, чтобы хоть как-то выплеснуть злость, махал саблей, оттачивая удары и обманки. Была у него одна мечта. В схватке обычно один ударит – другой отобьет, сам ударит – тот отобьет. А надо научиться так, чтобы ты отбивал – а сам уже вроде и удар наносил. Или нанес удар – а дальше не отвел клинок, чтобы защититься, а соскользнул этим клинком – и порезал противника, и еще и от нового его взмаха уберегся. Вот как этого добиться? Тут хорошо было бы заиметь учителя, но все, кто хоть что-то умел, были небось заняты, натаскивая басидж, где половина людей-то копье или меч первый раз в руки взяли. Так что пришлось ограничиться воображаемыми противниками, да такими же рафиками, как он, если желающие потягаться находились.
  Зато это позволяло отрешиться от невеселых мыслей.

  Известие о выходе Шамси воспринял с воодушевлением. Мурашки, конечно, тоже по спине пробежали – уж очень веско это звучало: "Не увидишь солнца! Убивать, не раздумывая!"
  Хотя так-то... что он, по катакомбам сутками не лазил? А уж чтобы убить, думать-то не надо вроде как (при этом он забыл, как сам отказался приносить в жертву товарищей).
  – Готов, – только и ответил.
  Скорей бы уж утро. Засиделись тут под осадой.

  Твое утреннее воодушевление оказалось бесполезным: еще более бледный, чем обычно, Каракурт сухо сообщил, что выход откладывается на завтра на это же время. Почему так, он, естественно, не стал объяснять, оставив тебя теряться в догадках.

  А ночью кочевники предприняли первую серьезную попытку штурма. Ты проснулся от дикого, оглушительного визга, сменившегося воплями и причитаниями на десятки разных голосов. Высунувшись из окна, ты увидел, как ночной бархат избороздили кровавые полосы огненных камней, оставляющих за собой длинный едкий шлейф и издающих в полете те самые страшные звуки, которые тебя и разбудили. Можно было наблюдать, как один из таких снарядов разорвался где-то на территории города – и сразу же вспыхнул огненный столб, ослепительно белый и, наверняка, настолько горячий, что мог разрушить даже глину стен. Снаряды летели один за другим, и ты, как и многие другие, наверное, подумал, что так враги сотрут Худжар с лица земли.
  Но, как оказалось, у хана тоже было несколько хитрых приемов. В тебе расцвели волшебные цветы, попадая в которые, пламенные головы гасли, а меж них заметались сотканные из всех оттенков синего райские птички, взмахами крыльев отправляющие смертельные снаряды обратно хозяевам. К сожалению, ваших маджисов было толи недостаточно, толи силы их были не беспредельны, но полностью защитить небо над городом они не смогли, хотя и перехватили большую часть угроз. Можно было бы возликовать – если бы осаждающие не нанесли еще один удар.
  Пока армия шла на стены, в спину защитникам ударили отвратительные союзники дикарей – чудища. Ты сам видел, как в одном месте вздыбилась и лопнула, как нарыв, мостовая, извергнув сначала целую стаю крыс размером с собаку, а потом и выводок гулей, незамедлительно набросившихся на высыпавших на улицы людей. С ними были и четырехрукие обезьяны, с мерзким повизгиванием присоединившиеся к кровавому пиршеству.
  Так уж случилось, что твоя чайхана стала одним из форпостов внутренней обороны, и вместо сна тебе пришлось неплохо помахать саблей, истребляя совершенно не боящихся смерти нападающих. И ты не был бы самим собой, если бы не обратил внимание, что те же гули, обыкновенно отступающие при сильном сопротивлении, теперь совершенно никого не боятся и, убивая, не набрасываются на тело, а идут дальше. Словно бы у чудищ отключили инстинкт самосохранения, разум и вообще все, кроме желания убивать! На ваше счастье, противники не имели единого командования и не придерживались никакой тактики, и были, пускай и с большими потерями, перебиты.
  К утру ты узнал от окружающих, что натиск на стены удалось отбить, хотя и ценой больших потерь. Кочевники смогли было взять Лебяжью башню и стены рядом с ней, но были выбиты и отступили, оставив несколько сотен трупов. Это была победа, но ликование было омрачено тризной и пониманием, что завтра может быть хуже.
  Но тебя это не волновало.

  Явившись с утра на встречу с Каракуртом, ты, вероятно, успел понервничать, потому что дахар опоздал почти на два колокола. А вокруг, пока ты подпирал стену, люди вытаскивали из-под руин свое добро, рыдали над покойниками, рвали от отчаяния волосы и молили Асемана о каре злодеям, а Кешиден – о милосердии. Худжар еще жил – но жизнь эта все больше напоминала борьбу умирающего со смертельным недугом.
  Каракурт явился не один. За ним, напряженно озираясь, следовали два типа, разодетых, как вельможи, и скрывших лица за птичьими масками, а за теми – восемь напряженно косящихся по сторонам аскеров. Последние явно были не из «носящих медный щит» - городских стражников: их ухватки выдавали в них опытных головорезов. Скорее всего, это были телохранители знатных спутников атамана.

  - Ибис, - без предисловий представил тебе Каракурт одного из спутников, в чье одежде преобладали белые цвета, и скрывшего лицо за соответствующей маской. – Павлин, - в одеждах этого сановника доминировал синий. – Они с нами.
  Повернувшись к сановникам, он завершил представление знакомством с тобой:
  - Чума. Ученик, - и бросил коротко, - Пошли.

  Всей гурьбой вы подошли к ближайшему сардобу: закрытому колодцу с круглой крышей. Там вас уже ждала веревка, по которой вы спустились вниз. Как и ожидалось, под Худжаром проходила разветвленная система акведуков-кяризов, ведущая куда-то вдаль, в место, известное одному лишь Каракурту. Впрочем, долго идти по относительно чистому пространству не вышло: после нескольких поворотов атаман остановился у одного из тупиковых ответвлений и, после пары минут бормотания себе под нос, приказал аскерам идти вперед, в стену. Те, хотя и недоверчиво, послушались, и… прошли преграду из песчаника насквозь! За ними проследовали и все остальные.
  Короткий спуск по широкой лестнице – и вы оказались в канализации. Ароматы были здесь, конечно… Лучше даже не думать. И Ибиса, и Павлина, и пару их слуг вывернуло, да и ты едва не расстался с содержимым желудка. А Каракурту хоть бы хны – не обращая ни на кого внимания, он уверенно пошел в темноту по узкой скользкой дорожке на самом краю зловонной реки. Маски было возмутились, но, услышав ответ «тогда уходите тем же путем», сникли. Вы пошли дальше.

  Без приключений, правда, не обошлось: дважды вы сталкивались с крысами переростками, немедленно пытавшимися вас сожрать, несколько раз напарывались на полусгнивших живых мертвецов – те сами не нападали, но аскеры предпочитали сам устранить угрозу, а один раз даже схлестнулись с знакомыми тебе по прежним странствиям летающими зубастыми головами. В бою с последними погиб один из «синих» солдат, а ты убедился, что канализационная публика явно взбудоражена кочевниками: головы предпочитали открытые пространства, и под землю бы никогда не полезли.
  Конец «канализационного» этапа пути оказался самым паршивым: дорожка закончилась, и вам пришлось идти по зловонной жиже своими ногами. Тебе, привычно надевшему сапоги, было еще неплохо, а вот воякам в чувяках на босу ногу оставалось только посочувствовать. Прошло почти пятнадцать минут прогулки по дерьму, и почти пять часов от спуска. Все устали, вымотались, но Каракурт требовал идти – по его словам. Оставалось немного.

  И он не соврал: наконец факелы выхватили в стене здоровенную бронзовую дверь, когда-то богато украшенную, а теперь грязную и противную на ощупь. С трудом отворив ее, на сей раз даже без чар, вы оказались в чистом, хотя и затхлом помещении, в чьей архитектуре твой наметанный глаз сразу углядел признаки, что оно возведено огнепоклонниками. Дафар скомандовал привал, и все со стонами повалились на пол. Вскоре тьму разогнало несколько походных костерков: сарбазы не зря несли хворост и тряпки. ЗА одним из них, в самом углу, устроился ты со старшим.
  Перекусив пресными лепешками, Каракурт стал несколько более разговорчивым:
  - Запомни, Чума. Большинство наших городов стоят на руинах городов предшественников, и, если спуститься ниже, можно оказаться там, где жили десять сотен лет назад. Добычи здесь в основном немного, зато хватает ловушек и дикой, неподконтрольной никому силы. Пойдем дальше – внимательно следи за своим чутьем и, случись что, говори. И не удивляйся ничему. Все, что я делаю, я делаю так, как нужно. Моя цель – найти Колодец, - он так и сказал, словно с большой буквы. – Через него мы сможем выйти из такого же Колодца в другом месте. Ты спросишь меня, почему я не веду нас за черту городских стен? Знай, там мы не уйдем от кочевников, которые уже окружили Худжар, и их вынужденных «друзей» - последние нас найдут, не сомневайся.

  Час отдыха – и вы отправились дальше по извилистым коридорам. Здесь когда-то был целый подземный комплекс: склады, улицы, дома, даже порт рядом с подземной речкой. Пустые помещения никто не обыскивал, благо, и без того хватало проблем. Двое «белых» погибло, когда вы вышли на площадь, где ожившая статуя мужика с прямоугольной бородой колечками, одетого в смешную юбку, решила помешать вам. Еще одного «белого» укусила змея на четырех маленьких ножках: мужик бледнел, серел, но на гольном упрямстве шел вместе со всеми.
  Наконец вы вышли к хорошо сохранившемуся зданию, врастающему в потолок – толи храм, толи дворец. Ни обход, ни попытки взлома не помогли, и в ход снова пошла ворожба. Встав напротив дверей, похожих на ставшие металлическими виноградные лозы, Каракурт что-то забормотал. Не помогло, видимо – спустя некоторое время он прервался и, не давая никаких объяснений, начал чертить мелом на полу какие-то символы. В ухе у тебя паршиво зажужжало, но, даже если ты пытался предупредить атамана, тот от тебя отмахнулся.
  Наконец он снова начал бормотание. Вскоре ты почувствовал слабость и головокружение, как будто проснулся с похмелья. Остальным, судя по всему, было не легче. Внезапно укушенный аскер завопил нечеловеческим голосом и упал на колени, раздирая себе грудь ногтями. За ним рухнул и второй «белый»: его глаза заполонил такой неподдельный, такой всеохватывающий ужас, что даже тебе стало страшно. Не в силах видеть что-то, что его так напугало, мужчина попросту выдавил себе пальцами глаза, причитая и мешая молитвы и ругательства.

  «Комар» у тебя над ухом пищал все отчаяннее и громче, но, прежде, чем ты что-то предпринял, все прекратилось. «Белые» сарбазы затихли, и ты готов был поклясться, что увидел, как от их тел отделились тени, влившиеся в тень Каракурта, дрожащую в неверном пламени факелов и похожую на живую. Вельможи, оправившись от испуга, насели на дафара, требуя объяснений: особенно громко вопил оставшийся без людей Ибис.
  Каракурт не стал вдаваться в подробности, ответив просто:
  - Слишком сильна защита. Иначе бы мы не прошли. И выйти не смогли бы. Или кто-то другой хотел бы их подменить? Предупреждайте тогда сразу. Пошли.
  Поднявшись, он толкнул ворота, и те с легкостью распахнулись. Каракурт вошел внутрь, за ним поспешил Ибис. А Павлин, пройдя мимо, смерил тебя сначала оценивающим взглядом, а потом и приглашающе кивнул: дескать, не хочешь ли пройтись рядом? Судя по всему, у него появилось к тебе какое-то предложение.

  Ночной бой Шамси выдержал с трудом. Тяжело было отбиваться от наседающих чудищ, но еще тяжелее – ничего не понимать. Их чайхана держалась сама по себе, и казалось, что либо на голову им упадет пылающий кусок неба, либо чудища, победив в других местах, соберутся гигантской толпой, и пойдут на них стеной, горой разинутых ртов, тысячей безумных глаз и лесом жадно тянущихся рук. Либо стены падут – и тогда кочевники окружат их и всех перестреляют. Да какой там перестреляют... Шамси не сомневался, что стоит тут показаться хоть одному кочевнику, все защитники с радостью сдадутся – пусть клинок, пусть петля или что там, но лучше уж сомнительная милость жестоких варваров, чем быть растерзанным на куски заживо и сожранным. Нет, такого конца тут не хотел никто. А когда люди начинают думать, какая из смертей менее мучительная – бойцы из них так себе.
  Но паника все же не началась – отбивались, как умели, защищая входы и окна: срывая до хрипоты глотки, крича от страха и ненависти, отмахивались железом от шипящих, брызжущих слюной гулей, скребущих когтями по камням крысам и прочих тварей. Шамси заметил, что вообще-то одержимость, способность идти вперед, не считаясь с потерями и своими жизнями – так-то не очень хорошая сторона для бойца. Оно, конечно, наплевать на свою смерть – это сильно. Да ведь только... только если бы в головах у тварей что-то шевелилось, не полезли бы они прямо на клинки и копья, отступили... А ударили бы снова, когда подойдет подмога. А так выходило, что кинется несколько тварей – их покромсают, может, и потеряют кого-то, но есть время для передышки: перевязать раны, глотнуть воды, найти оружие взамен поломанного. И дальше слушать во все уши – не слышно ли шипения, шуршания, неестественных для человека шагов. Не, твари – враги неприятные, но вот так вот от них защититься можно. А то, что они смерти не боятся... Так и люди, собравшиеся в чайхане, все до одного понимали, что пощады не будет, бежать некуда, и единственный способ спастись – драться изо всех сил. Загнанный в угол, да еще с оружием в руках, человек опаснее любой твари.

  Если кто и радовался победе, то по лицам этого Шамси прочитать не смог. Написано у всех было одно: "Дальше будет хуже". Его даже никто не спросил, куда он, когда он пошел по своим делам.
  Больше всего Шамси боялся, что Каракурт уйдет без него – забудет, махнет рукой, обманет. Но тот не обманул – стало быть, Шамси был ему нужен.

  Вонь канализации, конечно, производила впечатление, но всю ночь проведя в чайхане, вокруг стен которой громоздились иссеченные, исколотые, выпотрошенные, размозженные тела, да еще и такие, которые только нечистая сила и держала от гниения, Шамси не очень переживал по поводу запаха сточных вод. Мерзко? Да и черт с ним. Труп врага хорошо пахнет для сказителей, по его мнению труп врага пах ничем не лучше, чем труп союзника – и он представлял, какие миазмы будут в городе уже к полудню: вряд ли после бессонной ночи у людей найдутся силы свести все тела в одно место и сжечь. Ну, если Аманулла-хан не дурак, он поручит это женщинам и детям. Да и как их сожжешь? Плоть горит плохо, вся надежда на крысиный мех. Тут смола нужна или масло, а их для обороны приберегут. Да и вообще... пока свезут, пока свалят... Лучше уж дерьма понюхать, чем вдыхать запах гигантского погребального костра и понимать, что завтра на таком же сожгут тебя.

  В подземельях Шамси на рожон не лез – берег силы. Аскеры сами хорошо махали саблями, а усталость подкрадывается незаметно – сразишься раз, сразишься два, молодец-молодцом, а потом и колени подогнутся. Да и не надо незнакомым людям лишний раз показывать, на что ты способен. Пусть думают, что Шамси – ученик чародея, а клинок у него больше для красоты болтается, да и не пойдешь ведь в подземелье без оружия.

  Больше всего его удивили не летающие головы и не проход сквозь стену, а то, как Каракурт неожиданно начал разглагольствовать. Это было на него не похоже. А тут... "запомни Шамси".
  Что был за человек Каракурт? Что его отличало от других?
  Шамси бы сказал, что Каракурт был ненормальным – и не зря многие считали его колдуном. Шамси никогда не слышал, чтобы у него была семья или дети или хоть женщина где-то в городе, товарищи, или, может, учитель... А ведь людям свойственно привязываться друг к другу, даже рафики из расхитителей гробниц всегда объединялись – всегда были у всех какие-то друзья, какие-то общие попойки, заверения во взаимном уважении и дружбе. Конечно, они легко предавали "друзей", оно и понятно, и все же... Человеку нужен человек.
  Но Каракурт всегда был наособицу – никого не привечал, никого не любил, никто ему не был симпатичен. Не было у него ни любимчиков, ни приближенных. Он мог похвалить кого-то или выказать тень уважение, но Шамси понимал, что это все не от души говорилось – просто так он объяснял доходчиво, какое поведение в банде приветствуется, вот и все.

  И, в общем, в этот раз он хотел всего лишь указать на то, как важно использовать чутье, но... Но он прибавил вот это "запомни!" И что-то там про древние города. Как будто впереди у Шамси была долгая жизнь, и ему это в жизни пригодится.
  "Чушь!" – подумал Шамси. – "Никого он не любит. И меня не любит. Он просто любит знания. Каракурт – не настоящий чародей, его сила – не могуществе, не в повелевании стихиями, а в знаниях. Он влюблен в знания. Он жаден, конечно, но больше того он тщеславен. Он – борется с миром, но борьба его – всего лишь способность доказать самому себе, что с такими знаниями, как у него, с такой мудростью, ему никто не нужен. Не нужен и я."

  Он хотел стянуть сапоги, чтобы ноги лучше отдохнули, но посмотрел на то, чем они были облеплены, и не стал мараться.
  "А я... я никому не нужен. Только Махиджад-хатун в целом свете, и все. Хотя... а как же моя мать? Как же мои друзья? Где они теперь? Что с ними? Нет, я не такой, как он. Мне нужны люди. Не стоит их променивать ни на золото, ни на перестук костей, ни на свободу. Нет, я не пропащий. Не такой, как он. Я не борюсь с миром – я борюсь со своим дядей. Мир мне поможет или помешает, но я не стану врагом мира. Не стану таким, как он. Ни за что!"

  И все же Шамси не мог не испытать чего-то вроде признательности. Да, Каракурт был полубезумный, лысый, неприятный, жадный и жестокий человек, и многие юноши повстречались с ним только для того, чтобы найти свою смерть. А Шамси он как будто бы выделил. Может, он сам себе придумал, что Чума – и вправду его ученик? Ну да, не то чтобы привязался, но ведь у всякого мудреца есть наследие – кому-то же он захочет его передать, когда будет умирать. Может, для этого...
  "Не обманывайся," – подумал юноша. Он понимал, что никогда не полюбит Каракурта и не будет его учеником, потому что чтобы быть учеником, ты должен принять правоту учителя во всем. А Каракурт был неправ в главном – в своем презрении к людям и к миру. Нельзя идти против мира – это как идти против пустыни. Можно побороться разок, пересечь – но объявлять себя её врагом? Это тупик. Нет, Шамси такого не хотел.

  И все же Шамси не мог вот так взять и предать его. Каракурта он знал давно. А этих, "птицелюдей", прячущих лица за масками, видел первый день. Не, таким тем более доверять нельзя. Разделаются при первой возможности.
  Но в таких делах главное – не подавать виду.
  Приглашают поговорить? Поговорим. Лучше знать, чем не знать, а захотят обмануть... ну, попробуйте обмануть "ученика" Каракурта, попробуйте.

  Чуть приотстав, ты поравнялся с Павлином, а оставшиеся трое «синих» сарбозов, следуя движению руки хозяина, двинулись вперед, прикрывая вас от случайных взоров. Напрасная предосторожность: Каракурт за спину без нужды не оглядывался, а отдышливый Ибис торопился поспеть за размашистыми шагами старика. Голос идущего рядом Павлина, досель резкий и высокомерный, стал вкрадчивым и заботливым, даже начал свою речь он с освященных временем вежливых вопросов, с которых подобало начинать «книжную» беседу между двумя малознакомыми людьми. Так давно уже не разговаривали, предпочитая более простые формы, но здесь Павлин, видимо, решил продемонстрировать свое благожелательное отношение – а еще, возможно, проверить, насколько ты образован.
  - Кар барэтан четоураст? Сехатэ шома четоураст?*
  Получив ответ, от благожелательно кивнул – вернее, так можно было истолковать медленное покачивание маской.
  - Я рад, что ты с нами, как рахнама**, Чума-мохтарам. Ты выглядишь опытным и рассудительным мужем, знающим, что делать, умеющим выживать и понимающим, что делает твой хаким***.

  Впервые в жизни тебя именовали «мохтарамом» - уважаемым. Ты был бачой-мальчиком, был нафаром-человеком, был рафиком-товарищем – и вот тебя «возвысили» то того статуса, которого тебя лишил дядюшка. Вряд ли, конечно, Павлин действительно тебя внезапно стал настолько уважать, но внимание проявил.
  - Да будет тебе известно, что я – мушавер-советник самого Амануллы-хана, да продлятся его годы бесконечно, как гладь небес над степью. И, как и всякий отмеченный вниманием и достославного хана, и самого Сына Неба Халид-шаха Мошатера, щедр к тем, кто мне помогает. Спроси моих инзибодов, - он кивнул в сторону телохранителей, - и узнаешь, что слово мое крепче гор. Так вот, Чума-мохтарам. Я вижу, что мудрый аксакал, учащий тебя своим премудростям, с готовностью платит дирхемы жизней за возможность открыть не затемненное стрелами солнце тем, кому повезет дойти. И я бы хотел сказать тебе, юноша многих достоинств, что если твой учитель после очередного опасного… для всех заклинания не сможет продолжать путь, то я целиком и полностью положусь на тебя в поиске единственного выхода для меня и моих сарбозов, - об Ибисе он даже не упомянул, будто его и не было. – И, конечно, вознагражу более, чем щедро. Сам понимаешь, тот, у кого много связей, куда владетельнее, чем тот, у кого много золота, или тот, кто владеет немалыми знаниями.
  Не спеши со словами, мохтарам, они – как гроздья винограда на солнце, и все равно найдут свой покой или на земле, или в кишмиш-хане. Пускай за тебя говорят твои поступки. А сейчас… Мы поговорили, ты успокоил моя большое и доброе сердце – пора тебе возвращаться к хакиму и всячески помогать ему. До новой беседы.

  Телохранители разошлись, пропуская тебя вперед. Быстрым шагом ты обогнал Ибиса, отчаянно потеющего и тяжело дышащего, и встал рядом со своим атаманом-саркарда. Когда же ты попытался заговорить, каракурт поднял вверх палец, шикнув:
  - Молчи, дивана, молчи и слушай. И тем ишакам накажи не голосить и не топать.
  Ты обратил внимание, что кожа твоего дафара будто посерела, стала сухой и пергаментной. Палец Каракурта стал выглядеть страшненько, словно он был живым мертвецом. Ты остановился, и остановил идущих следом людей. Вы замерли в широком сферическом зале, которым окончился коридор, откуда вы пришли.
  В разные стороны уходило четыре дороги, теряющиеся в темноте. Приглядевшись, ты заметил, что обрамляющие каждый выход узоры отличаются один от другого. Тот, из которого вы явились, был обрамлен искусно выточенной по камню лозой. По бокам, если верить изменчивому свету факелов, пути были украшены один двумя огромными крылами, второй – морскими волнами. Вход напротив, как можно было догадаться, был окутан каменными языками пламени.
  Между коридорами ввысь стремились тонкие беломраморные колонны, чем-то напоминающие ребра. Но в центре они не сходились, словно упираясь в какую-то преграду, посверкивающую бронзой. Точно по центру залы, среди украшенных узором гириха мозаичных плит, виднелся бронзовый же люк размерами с добрый щит, на котором – ты увидел, когда Каракурт нагнулся к нему – была со всем тщанием изображена какая-то паскудная рогатая морда, от одного вида которой хотелось плеваться.

  Атаман неспешно осмотрелся и… внезапно, как заяц, начал перепрыгивать по плитам в одном ему понятном порядке. Один из синих сделал шаг вперед – и тут же зал заполнил громкий, бьющий по ушам звон, от которого хотелось упасть на колени, зажимая уши. И, перекрикивая звон, заорал Каракурт:
  - Стоя на месте, детеныш козы и гадюки!
  Несчастный инзибод замер, кривясь и ковыряя мизинцем в ухе, а твой командир, пропрыгав еще несколько плит, остановился на одной из них и с силой вдавил каблук в пол. Повинуясь движению, прямо перед ним из пола поднялась небольшая, тебе по грудь, стелла с чужими буквами. Каракурт опустился перед ней на корточки и стал изучать написанное под напряженные взгляды и перешептывания балласта. Наконец атаман выпрямился и проскрежетал:
  - Выход наружу – здесь.
  - Куда идти? – взвизгнул Ибис. – Пускай первыми пойдут его сарбозы!
  - Подожди, малик – дверь не открыта.

  Положив руки на плиту, Каракурт что-то пробормотал, нажал посильнее – и стелла плавно наклонилась, ложась на мозаичные плиты. И одновременно надсадно заскрипело, загрохотало сверху и снизу. Ты увидел, как провалился щит в полу, открывая черную дыру, и одновременно сверху полился яркий дневной свет – из того самого центра, у которого смыкались «ребра» колонн. И сразу заиграли, заблестели кусочки мозаики, наполняя прежде мрачное помещение яркостью и праздничностью. Кто-то за спиной восхищенно присвистнул.
  Старик тем временем, еще раз осмотрев узоры на стенах, спокойно отошел чуть в сторону, став на равном расстоянии между провалом, «огненным» и «небесным» проходом и опустился на колени, будто собрался молиться. Сзади послышался лязг доставаемой сабли и возмущенный межзубный шепот: «Кафир!», и сразу же – резкий окорик Павлина: «Стой!». Оружие вернулось в ножны.
  Пока командир вытворял непонятные манипуляции, ты увидел, как тень из дыры начала подниматься вверх, смешиваясь с лучом света с потолка, закружилась с ним в танце, заплясала, заискрила, пока две Силы не выровнялись. Золотая колонна сверху и черная снизу теперь имели ровный дымчато-серый «стык» толщиной в ладонь, хорошо видный даже человеческому глазу.

  Присмотревшись, ты увидел, как на этой самой грани начинает проступать тень какого-то дворца, похожего на те, которые ты видел в стольном Согдашахре. Но она была недолго, сменившись унылой обстановкой какой-то чайханы, которая, в свою очередь, сменилась какой-то небольшой комнаткой с дырой в потолке. На ее место пришло поместье дядюшки Насрулло, затем какой-то виноградник, затем руины, где ты встретил Аминэ. Картины чередовались одна за одной, и не одна не держалась сколько-нибудь долго.
  Ты увидел, как горбится Каракурт, как он сводит ладони, словно пытается удержать какой-то шар, так и норовящий выскользнуть из рук. Наблюдая за ним, ты вполне сопоставил действия саркарда со сменой изображений. Чем дольше и крепче он держал, тем дольше и отчетливее проявлялась та или иная тень, но, стоило невидимому мячику выскользнуть, как снова начинался быстрый калейдоскоп, от которого рябило в глазах.

  Снова в ушах раздался звон – на сей раз в обеих сразу. И снова истошно заверещал один из «синих» - ты увидел, как с его лица клоками, как от кислоты, сползает кожа, обнажая красное мясо. Ему начал вторить второй – ты увидел, как халат прорвали ставшие внезапно острыми кости, превращая человека в что-то по-дэвовски уродливое. Третий же инзибод, поначалу просто затравленно оглядывающийся, внезапно согнулся в приступе тошноты – вот только из него полезли черные маленькие змейки и пауки, тут же порскнувшие в разные стороны.
  Незнакомое чувство продолжало давить на тебя, словно на плечи уселся какой-то великан, и уже начали подрагивать колени, как у столетнего старца. В глазах на миг все поплыло, а, когда прояснилось, ты увидел, что «картинки» в столбе стали меняться все реже. Заорал Ибис, из спины которого полезли огроменные птичьи перья. Павлин, понимая, что он может оказаться следующим, бросил на тебя молящий взгляд и, выхватив шамшир, кинулся к продолжающему вжимать лоб в пол Каракурту.