Под Светом Полумесяца | ходы игроков | III — Побуждай к Добру الخير

Вездесущая мошкара тучами поднимается над водами Евфрата, облепляя равно прилавки со свежими фруктами и отложенные ослами кучи. По реке снуют лодки, женщины вывешивают из окон и выбивают ковры.

А ты прячешься.

Смена власти открывает людям, подобным тебе, великие возможности. Каждый норовил припасть к источнику дарения и пролить в воду яд прежде чем благодать обретёт недруг. Старые распри, прижатые к земле сильной рукой халифа, поднимаются вновь, и три силы пожирают сами себя. Аль-Карим, владыка в козьих мехах, погиб от отравленных плодов, и каждый эмир аль-аййарун возжелал заступить на освободившееся место.

Закрылось Око Мира, утонуло в сонной неге празднований, и кровь, льющаяся на улицах, казалась пролитым вином.
В дымном мареве румской бани твоему другу проломили голову о каменную скамью. Аль-Тимсах, убийца, ставший смертной тенью не для одного твоего врага, принял постыдную смерть, утопленный в собственных нечистотах. Пострадали пьющие сок белого мака — чья-то рука щедро сдобрила их блаженство ядом. А раз, встав с утра, ты обнаружил толстого счетовода вздернутым на собственных кишках.

На твоих людей охотятся. Пробуют на зуб.
Все знают — аль-Асуад выступил против аль-Лахми, первый опирается на союз с болотниками и шиитами, второй же добился дружбы с курдами и шуртой. Чаши весов склонились в пользу аль-Лахми, когда зимми открыли ему свои сундуки.

Об этом решении тебе рассказал Эзра. Евреи опасались персов, своих главных конкурентов в торговых делах. В иное время, пожалуй, они обратились бы к тебе, но...

Дела твои шли, прямо скажем, не очень.

До ссоры с Камалом, ты едва ли понимал, что жизнь айяра подобна жизни глубоководной рыбы — маленькая и смертоносная, она растёт и привлекает всё больше внимания, пока, наконец, не оказывается нанизанной на острогу.

Это произошло и с тобой.
Ты стал слишком богат, слишком влиятелен — торговля оружием, доля во множестве дел по всему городу. Прежде, если что-то шло не так, Камал мог поговорить с шуртой, Эзра с евреями, Зирон с христианами, Ясмин с персами — твои друзья были влиятельны! Теперь же у тебя почти не осталось друзей.

А собственных сил не хватало.

Сыграло ли вовремя сказанное в нужное ухо Камалом слово, или освобождение Бармакидов, или отвергнутое предложение "выйти на свет", но шурта в квартале Ячменных ворот теперь прямо-таки лютовала, побуждая айаров искать лёгкой жизни в других местах.
Многие старые товарищи заработав звонких дирхемов, предпочитали собрать отвязных ребят и отправиться в трущобы у городских стен — дабы завоевать собственный район. Другие вовсе покидали Багдад. Ирония в том, что ты сам начал этот процесс, выйдя за пределы столицы. Уходящие в пустыню в пустыне терялись — с твоими деньгами, твоим оружием, твоими людьми.
Оставались недостаточно умные и решительные, чтобы даже попытаться действовать самостоятельно, да агрессивные юнцы, пришедшие за куском хлеба.

— А что ты хотел? Ты чуть не зарезал на улице жену Бармакида! Ты поссорился с племянником Повелителя Правоверных! На тебе клеймо, Салах ибн Мади, и хотя ты до поры скрываешься в одному тебе известных закутках, однажды, тебя вытащат и казнят!

Говорил дядя, в доме которого ты прятался — семья оставалась единственными, кто не сдал бы тебя за звонкую монету.

Плохое время для передела власти в Багдаде, не так ли?
Худшее время.

Иные поговаривали, мол, приходит конец вольным временам.

— Аль-Лахми ищет тебя. Ему заплатили за твою голову.

Рассказала Дарина то, что узнала от бредящего любителя дурмана.

Скоро замкнётся круг.
И ты, хозяин квартала Ячменных Ворот, умрешь, преклонишь колено...

Или заставишь преклониться других.

В Хорасане ты провёл год.

Степи, горы, мало воды, но очень много людей — вот что такое Хорасан. Дорога из Мерва в Багдад занимает больше двухсот пятидесяти фарсахов, и хотя индийский евнух Раджа, доставивший в Багдад весть о смерти халифа, преодолел этот путь за двенадцать дней, обычно дорога на восток занимала месяцы.

По правде сказать, когда всё начиналось, ты был на редкость доволен собой — тебе удалось убедить халифа не делать резких движений, утвердиться на троне прежде чем объявлять наследника, пообещать мятежникам амнистию и отмену налогов. Предпринял ты и попытку перекупить войска принца Абдаллаха, в виде жеста доброй воли взятые на содержание Багдадом.

Сам Абдаллах принял тебя по-родственному — но когда ты изложил предложение Повелителя Правоверных, по которому принцу следовало отказаться от части своих владений в обмен на смутные обещания сделать урезанный эмират наследственным, то сразу же почувствовал сомнение.

Двоюродный брат напомнил тебе, что разделение Халифата суть воля покойного государя, что аль-Амин признал сложившееся, и клятвенная запись о том по сей день вывешена в Каабе. В самом деле, ты испытывал некоторые сложности при объяснении "а что, собственно не так" — новый эмир Хорасана не собирался восставать, в пятничных молитвах халиф поминался исправно, подарки ко двору отправлялись на все крупные праздники. Указывал Абдаллах и на существование в пределах Халифата других владений подобных его собственному — так, разве не передал благословенный Харун ар-Рашид Ифрикию Ибрахиму ибн аль-Аглабу в наследственное владение? Разве не господствуют над аль-Андалусом Умайады? Разве не владеет Сирией Касим ибн Харун?

С последним пунктом откровенно не заладилось — едва взойдя на трон, аль-Амин поспешил лишить младшего брата части владений, и с тех пор уверенно отгрызал всё новые и новые земли.

Абдаллах чувствовал, что позиции его сильны.

Пожелтевшие от пыли стены цитадели Мерва, прозванной местными "Кухендиз", возвышались над городом, а над стенами возвышались обширные террасы, с разбитыми на них садами — издали, Кухендиз казался зелёной вершиной высокой горы. Именно в тени цветущих деревьев и под защитой вековых стен Мерва, родилось не одно восстание — здесь Абу Муслим объявил священный джихад против Умайадов, здесь восстал Муканна, здесь был центр влияния Бармакидов и сохранились храмы огня, — но здесь же, в сердце восстания против Умайадов, сохранились ещё осколки старой Умайадской знати, жили здесь и персы, и христиане, и евреи, встречались даже беженцы из далёкой страны аль-Син. Вся эта пёстрая масса люто ненавидела друг друга, но покорялась щедрому и справедливому правителю вроде Фадла ибн Яхьи, и органически сопротивлялась любому диктату извне, что и познал на своей шкуре Али ибн Иса.

Абдаллах хорошо знал этот край — не только потому что воспитывался Джафаром ибн Яхьей, но и благодаря своему главному советнику, Фадлу ибн Сахлу, самому уроженцу Хорасана и огнепоклоннику, принявшему ислам лишь за пару лет до смерти Харуна. Именно Фадл давал Абдаллаху самые верные советы — броситься в Мерв не дожидаясь отца, изьявить покорность брату, предложить амнистию мятежникам, сблизиться с шиитами.
Сам принц, которому исполнилось всего двадцать два года на момент смерти Харуна, во всем полагался на Фадла, в руки которого отдал армию и гражданское управление, пожаловав почетный титул Зу-р-Риасатайн — то есть "глава двух ведомств".

Вместе, Абдаллах и Фадл срывали один твой план за другим.
Ты планировал сговориться с сектантами? Абдаллах подарил им полную веротерпимость.
Ты желал отменить налоги? Абдаллах договаривался с эмилами, собиравшими всё, но в меньшем объёме — зато доводящих до сведения местного населения, что Али ибн Иса аль Махан выпущен из тюрьмы и назначен эмиром аль-умара.
Ты обещал мятежникам амнистию? Они не верили власти — ведь Харун едва ли не за две недели до смерти предал чудовищной смерти брата лидера восстания, Рафи ибн Лейса, — и сам Рафи предпочёл помилование из рук эмира переменчивой милости Багдада.
Ты желал добиться верности армии? Абдаллах держал войска под командованием Харсамы ибн Айана далеко на востоке, но велел создать новую армию эмиру Герата, Тахиру ибн Хусайну.

Хуже для тебя командующего быть просто не могло! Сам перс из знатного декханского рода, правившего Гератом на протяжении трех поколений, Тахир был личным врагом Али ибн Исы — тот замучил в тюрьме отца Тахира, а самому Тахиру выколол глаз.
Когда Харсама ибн Айан сменил аль-Махана в качестве наместника незадолго до восхождения Абдаллаха, то первым делом выпустил Тахира, который продемонстрировал недюжинные военные и организаторские таланты, сражаясь с мятежниками Рафи ибн Лейса.

И людей такой человек вокруг себя Тахир собрал подстать себе, из декханов, пострадавших от Али ибн Исы. Правда, их было немного, всего четыре или пять тысяч, зато все были прекрасно снаряжены и обладали обширным боевым опытом

Опирающемуся на таких людей Абдаллаху следовало лишь с угрюмым видом разводить руками, жалуясь на обиды, которые терпит от брата, так и не последовавшего просьбе и не отправившего в Мерв жену и детей своего верного слуги. Числился за Мухаммедом и другой грех, ибо халиф отказался выплатить завещанные Харуном Абдаллаху сто миллионов динаров.

Шли месяцы. Касим ибн Харун в Сирии терял всё больше владений, деньги не выплачивались, Умм Иса, жена Абдаллаха, так и оставалась в Багдаде — переговоры стояли на месте.

Правда, ты успешно добился того, что Джибаль, провинция с центром в Рее, формально принадлежа Абдаллаху, выполнял все постановления халифа. Подобное равновесие могло гипотетически закрепиться, привести к тому, что горный массив Джибаль под твоим началом, станет своего рода буферной зоной между владениями братьев — возможно, ты уже грезил о наследственном эмирате...

Реальность вмешалась со всей возможной грубостью.
Ранней весной 194 года из Багдада пришли новости — Касим ибн Харун был лишён остатков своих владений в Сирии. Аль-Амин явно почувствовал крепкий тыл и отдал новое указание — отныне, все эмилы Хорасана должны были подчиняться исключительно тебе. Фактически, это вверяло тебе верховную гражданскую власть над всем востоком Халифата.

В ответ Абдаллах ввел пятитысячное войско Тахира в Рей и объявил о твоей отставке. Более того, он закрыл почтовое сообщение между Багдадом и Мервом, и велел обыскивать все проходящие караваны.

Фактически, это был полный разрыв со столицей.

Одноглазый Тахир вручил тебе послание к аль-Амину с условиями примирения — Абдаллах требовал отправить к нему семью, выплатить завещанные Харуном сто миллионов динаров и впредь строго соблюдать клятвенную запись Каабы.

В тот же день ты встретил Зирона.
Румийский евнух прибыл в Рей из Мерва дабы заново наладить сбор налогов.

— Ветер в Халифате меняется, о мудрейший Камал! — улыбнулся тебе бывший раб, — И поскольку сердце моё благоволит тебе, позволь посоветовать. Принц Абдаллах сейчас один, вся семья выступила против него. Простись с Багдадом, поезжай в Мерв, поклонись Абдаллаху как твоему имаму — и будешь возвышен сильнее, чем дано тому, кого несомненно свергнут.

Он вдруг замолчал, посмотрел куда-то поверх твоей головы и поклонился.

— Госпожа! Знал, что Вы пожелаете лично проститься с принцем Камалом!

Оглянувшись, ты увидел Ясмин бинт Амир — в мужской одежде, на белой кобылице, в сопровождении верного Азима, въехала она в город, возглавляя отряд из пяти сотен балочийских всадников!

— Госпожа Ясмин отныне правит Реем.

— Реем правит Тахир ибн Хусайн, — поправила женщина, не спешиваясь, — я лишь прослежу, чтобы у войска его всегда были хлеб, вода и стрелы. Как там, кстати, Салах ибн Мади?

Ты ответил, мол, больше года не видел этого бандита.

— Ну, увидишь, передай ему... скоро мы с ним встретимся.

Аль-Амин в чёрном халате и белой чалме любовался переливами живого серебра дворцового пруда. Озеро из ртути было одной из многочисленных прихотей аль-Мансура — и глядя на подрагивающую от брошенного камешка поверхность жидкого металла, юный Мухаммед всегда ощущал разочарование, ибо все чудеса вселенной сошлись в Багдаде, и едва ли правители грядущих эпох сумеют прибавить что-то к сокровищнице мира.

История не помнит военных походов — названия многочисленных покорённых племён давно спутались, и халиф отнюдь не был уверен в том, что правильно различает, скажем Ифрикию и Исфахан.

Нет, книга прошедших лет подобна мелодии, и хотя слушатель может позабыть мотив, чувства, испытываемые им, останутся с ним навсегда. Скажет он: "Слушал я пение, и успокоил певец моё сердце" — таково время владык.

Повелителя Правоверных аль-Амина запомнят не благодаря великим свершениям, но по тому спокойствию и изобилию, что царило в его блаженные времена.

— Услади слух мой, Каусар, и наполни мой ум возвышенными помыслами.

Призывает халиф возлюбленнейшего из своих евнухов.
Но вместо пения слышит лишь доклад одного из стражей.

— О Повелитель Правоверных! Прибыл принц Камал из Рея!

Мухаммед поднялся, бросив последний усталый взгляд на успокоившуюся ртуть.

Он принял двоюродного брата в саду.
Выслушал молча известия обо всем случившемся.

— "О мой народ! Почему вы торопите зло прежде добра? Почему вы не просите у Аллаха прощения? Быть может, вы будете помилованы" — вздохнул Повелитель Правоверных, ни к кому конкретно не обращаясь.

Правдой было сказанное Али ибн Исой об Абдаллахе.
Гордыня ослепила его.

— Ты славно потрудился, Камал. Но кажется, пора вернуть моего брата домой.

Это было хорошее время. Почти идеальное.

Может Камал с Салахом и делили лидерство в Ахияте — но это ты создал ваше братство, и именно тебе оно приносило наибольшую выгоду. В один миг из просто ещё одного еврея с деньгами, ты сделался знатью, вершителем судеб — сам вазир аль-вузара приглашал тебя к своему столу, ибо все знали, Узайр ибн Муса причастен тайнам. От него можно узнать новости из дворца и с улицы, узнать, что думают христиане или сектанты, через него можно обрести содействие в деле — без него же любое начинание может быть похоронено.

В последние дни Харуна, ты переживал пик собственного величия — и купленный по настоянию Камала дом в Круглом Городе вечно осаждали "друзья", жаждущие приобщиться к твоему новообретенному величию. Появились у тебя и конь, и чёрная придворная одежда, и высокий порог дома — всё это было тебе запрещено, но едва ли нашёлся бы хоть кто-то, кто взялся бы наказать тебя за нарушение запрета.

Старый визирь, Фадл ибн ар-Раби, к столу которого тебя приглашали, также переживал пик своего могущества — и об этом человеке стоит сказать подробнее. Отец Фадла, ар-Раби ибн аль-Юнус, родился рабом в Хиджазе, но получил хорошее образование и был отправлен в дар ко двору ас-Саффаха, где приобрёл репутацию своим знанием классической поэзии. Аль-Мансур сделал ар-Раби сперва своим хаджибом, смотрителем опочивальни — но юный невольник показал себя талантливым организатором и со временем был назначен визирем. В ходе строительства Багдада именно ар-Раби построил Дворец Блаженной Вечности, отыскав единственное на берегу Евфрата место, куда не добиралась голодная мошкара — и в награду получил под управление четверть всей новой столицы. Аль-Хади, в своё недолгое царствование, вознёс ар-Раби на немыслимую высоту — вручив в одни руки старого советника власть визиря, контроль над опочивальней и барид.

Его сын, Фадл, сумел втереться в доверие к Харуну, который назначил уже не молодого придворного сахибом Дивана ан-нафакат — Ведомства расходов — что сделало Фадла крайне могущественным, ведь отныне он назначал жалование чиновникам и служащим дворца, распределял откупы, выбирал дворцовых поставщиков, архитекторов, художников, составлял тексты указов...

Подобно тому, как Али ибн Иса рос в чинах благодаря своему умению льстить и добиваться любви воинов, сахиб расходов создавал себе обширную клиентелу при дворе, добившись того, что его влияние на халифских мавали сделалось абсолютным.

Чем старше становился ар-Рашид, тем симпатичнее ему становится ибн ар-Раби — человек-инструмент, ревностно выполняющий приказы, но при этом лишенный воображения, упёртый и не склонный к самодеятельности. Фадл не задавал вопросов, не спорил, был искусен в лести Повелителю Правоверных — и вёл свою игру до того тихо, что когда наконец настроил окончательно Харуна против Бармакидов, падения которых добивался, люди удивлялись: "Как же, ведь он же лучший друг Яхьи ибн Халида!" — никто не подозревал в стареющем хаджибе амбиций...

Падение Бармакидов сделало его визирем.
Но напрасно Харун полагал, что обрёл лишь надзирателя за принимаемыми им решениями — по долгу службы имея всю информацию от придворных врачей, Фадл одним из первых узнал о приближающейся смерти халифа, и всё сделал для того, чтобы Повелитель Правоверных до последнего считал свою болезнь неопасной.

Выбирая между принцами, ибн ар-Раби поддержал аль-Амина, небезосновательно рассчитывая играть при нем ту же роль, что Яхья ибн Халид некогда исполнял при ар-Рашиде.

Именно Фадл лишил принца Абдаллаха положенных ему войск и отцовского наследства в виде миллиона динаров.

Фадл же активно настаивал на разрыве клятвенного договора Каабы — "не следует предпочесть волю покойного халифа воле живого и царствующего, ибо именно перед последним предстоит всем держать ответ".

Люди вроде ибн ар-Раби и ибн Исы представляли собой особую породу потомственных чиновников-карьеристов, выкормышей государственной машины, всю жизнь проведших в Багдаде. Пока другой Фадл — Фадл ибн Яхья аль-Бармаки — успокаивал мятежный Хорасан и собирал халифу пятидесятитысячную армию — Фадл ибн ар-Раби едва ли в своей жизни управлял хоть чем-нибудь кроме различных ведомств, работа которых сводилась к подсчётам и приказам.

Напротив, самой сутью жизни багдадских господ были интриги. Скрыть свои истинные намерения, пускать о соперниках порочащие слухи, собирать компрометирующие тайны — не случайно, ар-Раби ибн аль-Юнус завоевал должность визиря тем, что раскрыл всему Халифату вероотступничество сына прошлого визиря, что стоило отцу юноши карьеры, а самому мальчику жизни.

Этот мир был безжалостен, стоял за гранью жестокости.

Страшное слово "фитна" для Фадла ибн ар-Раби не имело никакого смысла. Просто ещё одна интрига, ещё один царедворец, который если и не планировал в самом деле посягнуть на верховную власть, непременно должен был быть представлен как таящийся до поры мятежник.

Какова была твоя роль за столом этого уже пожилого — ему шел пятый десяток — мастера интриги? Ведь не в самом же деле захотелось ему пообщаться с юным евреем? Здесь скрывалось коварство внутри коварства — и всё же когда тебя приглашает за стол вазир аль-вузара, тебе не остаётся ничего, кроме как благодарно принимать приглашение.

И когда он предлагает тебе занять место в Маджлис аль-Хавадис Ирака, совете по чрезвычайным ситуациям, не готовит ли визирь возможность спихнуть на тебя какое-нибудь непопулярное решение?

Как бы то ни было, отказаться тоже не было возможности.

Так началась твоя жизнь в качестве чиновника. Надо сказать, что на места катибов мусульмане не очень-то и рвались, вплоть до того, что любому получающему государственную должность знакомые, следуя традиции, предлагали покаяться. Такая жизнь считалась порочной, подходящей разве что мавали или зимми, при том, что формально последним она была запрещена. Всякий чиновник — вор — здесь это считалось самоочевидным.

Когда Халифат только создавался, халиф Умар попытался ввести что-то вроде кодекса для катибов, запретив им ездить верхом, носить мягкую одежду, есть сладости, выпроваживать просителя и держать секретаря — но подобно тому как давно не соблюдались постановления Умара в отношении зимми, про "кодекс чиновника" теперь вспоминали разве что ортодоксальные проповедники, вновь и вновь обличающие бездуховную власть.

Тебе досталось не худшее ведомство и не худшая должность — Маджлис аль-Хавадис представлял собой что-то вроде "пожарной команды", само слово "аль-Хавадис", означало "неподражаемый", прозе говоря ваш совет занимался почти любыми возникающими неожиданными ситуациями. В городе вспыхнул пожар? Произошел разлив Евфрата? Началась эпидемия? Именно вы должны были выработать проект халифского указа, представляющего собой адекватный ответ на ситуацию.

Вы были чем-то вроде группы светлых умов — два мутазилита, два перса, четыре христианина, два еврея и одна женщина — и вашими стараниями визирь, конечный адресат всех составляемых вами записок, мог выглядеть в глазах халифа вечным источником светлых идей.

Ты быстро понял, что проводимые заседания, на которых статные, но в основном молодые катибы, рассаживались на подушках в комнате с коврами, представляли собой работу довольно простую, потому что большинство "неподражаемых" ситуаций оказывались, в действительности, довольно типичными.

Но попадались и по-настоящему уникальные случаи, из которых главным была конечно Абдаллахийа — бесконечные запросы ибн ар-Раби относительно возможностей призвать к покорности принца Абдаллаха.

Здесь, впрочем, ты мало на что мог повлиять — новый халиф, Аль-Амин, вовсю прислушивался к советам принца Камала, рекомендующего дипломатическое решение.

Но были и вопросы слишком мелкие для принцев.

Вот, например, прошёл слух о проповеднике в золотой маске, объявившем себя возрожденным Муканной — тебе на стол легли бумаги с доносами, где кратко излагалось идеи сектанта, от тебя же ожидали решения.

Или, например, начинающаяся в Багдаде война айяров— шурта запрашивает инструкции, что делать, как реагировать?

Надо сказать, что в отличие от знакомых-мусульман, кагал воспринял твоё назначение скорее благожелательно — багдадские евреи сильно опасались и сектантов, и войны аййарун, и уж тем более фитны! Всё это нарушило бы привычный сытый ритм течения жизни.

В начинающемся конфликте, евреи оставались скорее
Мухаммедитами, не в последнюю очередь потому, что община не так давно пережила серьезнейший раскол. Когда аль-Мансур основал Багдад то едва и догадывался о трагедии, которую готовит для кагала — ведь Город Мира планировался укреплённой резиденцией, а вырос в сияющую сокровищницу вселенной.

Иудеи со всего мира стекались в дар аль-яхуд, заполонив его, многие из них были харизматиками, обретшими многотысячную аудиторию. Крупнейшим стал конечно Анан бен Давид, под влиянием Абу Ханифы полностью отвергнувший Устный Закон, Талмуд и раввинов. Караимы держались особняком, временами конфликт выливался в разборки между улицами, временами же напротив, затихал до того, что караимы учились в ваших бейт-мидрашах и между вами и ними проходили смешанные свадьбы.
Но нужно понимать, что хотя караимы и были самой крупной сектой раскольников — они были отнюдь не единственными! До сих пор живы были Исавиты — евреи, признавшие пророками Христа, Мухаммеда и Абу Ису, основателя своей секты.

Об Абдаллахе вы знали, что он сочувствует сектантам всех сортов.
В настоящее время Караимы или Исавиты не были опасны для вас: потому что у вас были свои законы, свои суды, свои тюрьмы.
Аль-Амин не был заинтересован в смене такого положения.

Но что если Абдаллах пожелает разрешить Караимам с Исавитами окончательно отделиться от вас?

Раскол станет вечным.
Сколько молодежи уйдёт за проповедниками...

Нет, аль-Амин должен был победить.
Или по крайней мере, вам так казалось...