ИСТОЧНИК НАШЕГО СВЕТА
Три вещи произошли с Кондукэтором румынского народа, когда в старого атеиста вселился Дьявол: он начал употреблять наркотики, в нём проявились криминальные наклонности и – самое страшное – он стал говорить цитатами.
– Ну, что, Георге, помогли тебе твои американцы?
Вождь рассматривал сидящего напротив бывшего генсека, а ныне диссидента – в браслетах, с кляпом во рту, бледного – и этот человек когда-то вёл Румынию?
– Молчишь?
Чаушеску сделал аккуратную белую дорожку на винно-красном дереве стола и без долгих сантиментов втянул её через свёрнутый лей. Гавкнул! Товарищи из Латинской Америки говна не отправят.
– Молчи. А я тебе скажу вот что, – после этих слов Гений Карпат какое-то время смотрел в пространство широким зрачком правого глаза, потом сфокусировал взгляд на Георге и без всякой связи продолжил.
– В Союзе сняли "Интердевочку", видел?
Вообще с того момента, как он встал неделю назад с постели сам не свой, глаза у него были разные: левый всегда прищурен, зрачок узкий – правый, наоборот, всегда зорко распахнут, чёрный зрачок, как дуло Макарова. Изменилась и походка. Стала не по-старчески бойкой, но какой-то однобокой, ассиметричной, как у очень проворного, но иногда выпадающего из реальности краба.
– Мерзость. Но это не проблема, знаешь. Главная интердевочка не здесь, – постучал скрюченным пальцем по видеокассете, — а здесь! – Ткнул этим же желтоватым пальцем в грудь диссидента.
– И знаешь, что я делаю, когда сталкиваюсь с интердевочкой?
Придвинулся к сидящему на стуле пленнику так, чтобы лбом упереться в лоб. Зашипел – так, что пена осталась в углу трясущихся от ярости губ.
– Я её ОТМЕНЯЮ.
Кулак сжимает кассету до белизны пластика. До треска и выпадающей магнитной ленты.
Подышав тяжело и дождавшись, когда чёрная ярость рассеется и снова вернётся зрение, Полноводный Дунай Разума облизнул оскаленные зубы быстрым движением.
– Червяк. Насекомое. Ты! Бросил вызов
мне! Захотел власти, пр.. пр.. пр-р-р-р-р... – рука и голова великого вождя задёргались вверх-вниз быстро, будто говоря "да-да!" или будто он засбоил, – ПРОСТИТУТКА!
– Я разберусь с тобой. Я разберусь с тобой по-нашему, по-румынски. Ребята из Секуритате уже подыскали для тебя хорошую осину! И знаешь что, Иуда?
Зашипел бледному Апостолу в лицо:
– Это будет НЕ ПОВЕШАНЬЕ.
Подышал носом шумно, красный, как будто варёный.
– Твоя поганая жизнь может закончиться некрасиво, Георге. Очень некрасиво. Мне даже жаль, что в Америке не увидят, как именно. Но ты всё ещё можешь выйти сухим из воды, недокоммунистический кусок говна. Прямо сейчас ты выходишь со мной на балкон – слышишь голоса людей? Слышишь? Не смотри на меня, как мышь на удава, осёл, мотни головой, если слышишь! Вот так. Они выкрикивают моё имя. Сейчас мы выйдем к ним. К людям, которых ты предал. И ты извинишься. Понял меня? Ты извинишься в микрофон. Ты скажешь "Я ошибался", и скажешь "Извините меня", и скажешь "Я прошу у вас прощения, товарищ Чаушеску! Я прошу у тебя прощения, румынский народ!" Если хочешь, можешь даже расплакаться, там будет пресса, это будет очень к месту. А потом я отправлю тебя в Америку. Твоя семья навсегда останется у меня, конечно. Ты понял меня или охране ещё раз избить тебя?
Побеседовав таким образом с Георге, Чаушеску потянулся с хрустом, хлопнул его по плечу и вышел на балкон, оставив узника совести потлеть над решением.
Какое-то время он плотоядно улыбался и воздушно покачивал ладонью, пока овации не стихли. Старческий взгляд заволокли слёзы – то ли от налетевшего ветра, то ли от красно-жёлтых транспарантов с его красивым, вечно молодым лицом. Любящий народ! Теплом их сердец согрета Румыния! Трудом их рук строится Дом Народа! Собравшись с мыслями, Дунайский Цезарь выбрал линию речи, которые он в последнее время всё чаще к растущему ужасу РКП стал произносить спонтанно. Надо сказать о госдолге. И что-то про предателей, но не прямо. О советской киномерзости можно не говорить, троекратное тьфу на неё. И о стариках. Нужно больше заботы о стариках...
– Родные мои!
Микрофон страшно гукнул – слишком близко к нему наклонился Источник Нашего Света.
– Я обращаюсь и к людям старшего возраста! Я знаю, каким тяжким бременем лёг на вас режим экономии! И каждый киловатт...
Площадь затихла, ещё не зная умом, но уже чувствуя нутром, что что-то происходит. Чаушеску на миг словно вернулся в реальность: оглядел площадь жидким, обиженным взглядом потерявшегося ребёнка. Мама. Зачем я здесь? Что я говорю? Но миг ясности прошёл неожиданно, как неожиданно наступил. Вождь моргнул и снова на толпу из чёрного правого зрачка глядел не осторожный старый политик, а некто Другой. Левый глаз прищурился, закрылся почти полностью.
– ГОСУДАРСТВО НЕ ПРОСИЛО ВАС РОЖАТЬ!!! – На горе или по счастью, микрофон на полуфразе накрыл рукой стоявший рядом второй секретарь. Он зашептал быстро: "Товарищ генеральный секретарь! Прошу вас!", но Кондукэтор оттолкнул его локтем.
– Да, мы можем! Мы сделаем Румынию великой снова! И сегодня я хочу полностью ОТМЕНИТЬ режим экономии! Экономика не должна больше быть экономной! Предатели будут наказаны! Кузькина мать будет ПОКАЗАНА!
Пожелтевший, трясущийся, увесистый кулак к небу.
– Один народ! Одна Румыния!
Кондукэтор как будто хотел выкрикнуть что-то ещё, но запнулся – инстинкт самосохранения, что и раньше выл тревогу, перехватил управление голосовыми связками и сомкнул их. Вместо выкрика Вождь лишь хватил кулаком о воздух и энергично кивнул, будто подтверждая: "Да, на этом всё. Один народ – и одна Румыния. Теперь точно всё".
Но это было не всё.
Озорно взглянув на шелестящие огни фотовспышек где-то внизу, Вождь заявил:
– Мы на трудном пути. Я могу предложить вам лишь кровь, труд, слёзы и пот. И жить не станет лучше! Но жить точно станет веселее!
Сверкнув глазами, Вождь добавил:
– Прямо сейчас!
И ушёл с балкона.
Чтобы вернуться на него с Георге Апостолом, которому в это время товарищи из Секуритате сняли наручники, вынули кляп и нанесли косметику на помятое лицо.
Наклонившись к плечу Георге, Вождь прошипел – так, чтобы слышал только пленник, не переставая улыбаться и кивать толпе.
– А теперь будь хорошим маленьким перебежчиком и сделай то, что у тебя получается –
спаси свою задницу.