[FD] По ту сторону проклятья | ходы игроков | II. Adel und armut

  Ты с детства знал, что солнце светит всем по-разному. И что Сигмар одаряет милостью всех не равномерно. Ты - граф древней крови, и уже сейчас, в восемь лет, можешь проследить линию своих предков до вождей племени удозов: людей, что жили на этих землях ещё до того, как Молотодержец создал Империю. И именно поэтому ты, как заведено в отчёт доме, можешь просыпаться к полудню и ложиться после заката, тогда как лишенная поддержки Его прислуга и крестьяне вынуждены вставать с рассветом и трудиться столько, сколько нужно их владыкам.
  И, в отличие от селян, ты не был рабом времени, следуя изо дня в день одним и тем же делам. Твой благородный отец не считал нужным заставлять тебя учиться и трудиться, будучи уверенным, что благородная кровь вполне способна заменить прилежание. Но ошибется тот, кто сочтёт, что ты жил во вседозволенности и неге: крутой и строгий нрав Вильгельма-Георга был всем хорошо известен, и в наказаниях он не жалел никого, и тебя в том числе, зная, что розги - лучший друг послушания. Не имея определённых задач на день, ты, тем не менее, был обязан соблюдать все заверенные в замке правила, весьма, к слову, многочисленные, и надеяться, что не нарушить ни одно из них и случайным шумом не отвлечешь отца от его важных для всей Империи дел.

  Не имея штата учителей, ты, конечно же, не оставался неучем, не имеющим читать и писать, и не знающим ничего о мире за пределами замковых стен. Отец редко снисходил до тебя, но когда все же решал приложить и свои усилия к воспитанию, то рассказывал тебе о Сигмаре и о церкви его, о том, сколь важна нетерпимость к слабостям и произростающему из них злу, и о том, что только правильные молитвы единственно правильному богу способны защитить зажатую в кольце врагов Империю. Ещё он учил тебя истории - благодаря отцу ты узнал, что большинство величайших дел в стране совершили именно твои предки, и только усилиями завистников и негодяев у твоих пра- и так далее дедов были отняты все их заслуги и приписаны другим, мелким и ничего из себя не представляющим личностям.
  Но все же большую часть времени твоим обучением занималась мама. Счисление, чтение, чистописание, домашнее хозяйство - знаниям в этих областях ты был обязан именно ей. В отличие от отца, она не считала правильным наказывать тебя за ошибки, и если ты с чем-то не справлялся, то вынужден был раз за разом переделывать работу, пока не достигал приемлимого для неё результата.

  Не все знания, что она старалась привить, можно было реализовать на практике. Мама рассказывала, как собирать с крестьян подати, как выслушивать и решать их проблемы, на что обращать внимание при управлении землями и штатом слуг. Само собой, к реальным делам тебя не допускали, да и многое из-того,о чем она говорила, ты мог видеть только на картинке: скажите на милость, как ты мог понять тонкости владения мельницей, если у вас их вовсе не было?
  А некоторые знания, которым она тебя учила, были даже вредны. Например, мудрёное искусство этикета. Во-первых, гости вас не посещали, а дома надо было следовать правилам отца, а не этого самого этикета, а, во-вторых, когда ты однажды решил вести себя так, как учила мама в общении при дворе, отец тебя высек и запретил учить тебя "этим южным глупостям". Но, после очередной ссоры, мама была готова продолжать - она частенько нарушала даже прямые запеты, хотя делала это всегда втихую.
  Единственная сфера, в которую она никогда не лезла - это вера. Ты знал, что мама верит не только в Молотодержца, но и в Шаллию и Рию, за что отец её открыто презирает - но о заветах этих богинь она тебе не рассказывала. Зато занималась другими, с точки зрения отца, глупостями - например, учила тебя рисовать. А ещё- рассказывала о других землях и народах, и той истории Империи, что не была связана с вашим родом. Эти истории нередко вступали в противоречие с рассказами отца, но на все твои вопросы мама отговаривалась, что многие события прошлого трактуются по разному, и учёные мужи видят одну и ту же историю с разных точек зрения.

  А вот воспитанию твоего тела уделялось куда меньше внимания. Охотничьим приемам тебя отец учил, но всё больше спонтанно, когда возникало подобное желание, и быстро ярился, когда у тебя не выходило требуемое. До четырёх годков ты играл со старшим братом Вилли, но ныне он отбыл в далёкие земли, и детские приключения вроде того, кто первый добежит до верхушки донжона или дальше бросит камень, закончились. Мама пыталась обучить тебя владению клинком, но получалось откровенно плохо, что ты и сам понимал - ратной науки она не знала вовсе.
  Чуть больше пользы приносили занятия с патером Йоханом, пожилым священником из замковой церквушки Сигмара. Он не только учил тебя молитвам и обрядам, но и обучал владению самым священным оружием - молотом. Естественно, его одноручный молот был для тебя сродни двуручному, да и тяжел слишком, но священника это не останавливало. Беря пример с твоего отца, он требовал неукоснительного подчинения, а за ошибки любил наказывать тем, что ставил на горох и заставлял читать псалмы, не сбиваясь и не меняя тона.

  Так протекали твои дни и месяца. За пределы замка ты выезжал только на охоту, и только вместе с отцом. Волки, гоблины, зверолюды, разбойники и медведи - Вильгельм-Георг не делал разницы между жертвами, считая, что любой посторонний в его лесу - его добыча. О визитах в деревню, к смердам, нечего было и думать, не говоря уж о поездках к соседям, которые - ты знал - были все, как один, дрянь человечишки.
  Впрочем, один ты никогда не оставался - даже на охоте с тобой была Тётушка, наблюдающая, как бы с молодым господином что-либо не стряслось. Но на деле, чем бы ты не занимался, она или тихо шила в уголке, или шепталась о чем-то со слухами. И только хорошо заполночь, когда становилось тише и спокойнее, она доставала из юбок фляжку с чем-то горячительным, и тогда становилась ласковая-ласковая, готовая рассказать о чем угодно и ответить на все вопросы. Нередко её речь была не слишком разборчивой, а предложения не всегда связными, но зато от неё ты узнал, что, по древним легендам, в ваших течёт кровь эльфов, причём дважды. Первый раз - когда основатель династии Свентила, брат короля удозов Вульфилы и современник Сигмара, взял себе в жены спасенную эльфийку, и второй, когда две сотни лет назад, во времена Магнуса Праведного, последняя оставшаяся в роду - дева Рихенца, зачала наследника ещё до брака, от приплывшего из-за моря эльфийского мага. Ты понимал, что отец, услышь об этом, непременно высек бы и тебя, и Тетушку так, что неделю пришлось бы спать на животе.

  А если отец разозлился... От его гнева не спасет даже то, что за восемь лет ты изучил замок, как свои пять пальцев. Ты побывал на вершине донжона, и чуть не скатился вниз по осыпающимся камням, ты побывал практически в каждой комнате, даже в затянутых пылью и заколоченных, и в тех, где громоздятся к потолку давно никому не нужные вещи. Ты облазил весь двор, поросший бурьяном, и спускался в подвал, спугнув колонию летучих мышей. Ты прошёлся по всем стенам, даже там, где дыры заделаны деревом, и сидел на дне давно пустого бассейна. Ты даже нашёл обвалившийся тайный ход - но даже в нем бы ты не скрылся. Отец - он всегда найдёт, а если не найдёт - запомнит и накажет строицей, когда ты все же выйдешь.

  ...О чем бы ты ни думал, о чем ни мечтал, у родителей на тебя были свои планы. И так уж случилось, что ты вместе с Тетушкой случайно их подслушал. Или услышал, тут смотря с какой стороны посмотреть - в разговоре родители не таились, и громкий голос отца было слышно особенно хорошо.
  Как раньше брата Вилли, так теперь тебя родители планировали отдать чужим людям на обучение, чтобы ты науки познал да делам полезным научился. Отец все больше твердил, что надо тебя или монахам отдать - вмиг человеком сделают, или по следам брата - к курфюрстову двору.
  Мама возражала, и удивление упрямо: по её словам выходило, что ни там, ни там тебе житья будет, а если и отдавать - то к её родичам. Там и про науки расскажут, и руку к бою поставят, и все сделают, чтобы ты для Вилли, когда тот наследует, надеждой и опорой стал. Да и Марте маленькой тоже. Как иной возможный вариант, она предлагала отдать тебя в обучение кому-нибудь из известных деятелей Империи, причём тех, кто не вышел знатностью рода - такой человек точно позаботится о юном графе, а сам факт наставничества над юным Астерлихтом даст ему необходимую репутацию.
  И, наконец, был вариант, который рассматривали оба родителя, но который признавали запасным - оставить тебя дома. При этом мама говорила, что её семья готова оплатить учителей - и что-то ещё про то, что расположение к отцу, согласившемуся на такой шаг, тоже вырастет, и, быть может, тот сможет пополнить свою коллекцию монет.
  Стал ли ты что-то делать с этой информацией - решать тебе.

  А пока решалась твоя судьба, жизнь подкинула ещё одну задачку. Как-то утром - твоим утром, в час по полудни, к Тетушке подошёл один из домашних слуг и спросил, что делать с гостями. Выяснилось, что один из вассалов вашего северного соседа, барона Гаусса, скончался, и его спешным порядком прибывший невесть откуда наследник вместе с сыном объезжали всех соседей. Гостя звали Дитрихом риттер фон Далем, его сына, соответственно, Дитером.
  И, как на зло, отец был занят своей коллекцией - беспокоить его в такие моменты было попросту опасно, а матушка почитала, в усталости стараясь не потерять ещё одного будущего братика или сестренку. А тут ещё Тётушка храбро переложила всю ответственность на тебя:
  - Вигге, мальчик мой, тебе решать, принять их или спровадить. А я уж, как решишь, помочь постараюсь.

Солнце никогда и не светило всем одинаково — кому-то доставались пронзающие предрассветные сумерки лучи восходящего, кто-то нежился в пробивающемся сквозь неплотно закрытые шторы спальни обеденном. Людвиг был сообразительным, предельно смышлёным мальчиком — очень рано он понял разницу между собой и прислугой, ещё быстрее усвоил пропасть между собой и отцом. С раннего детства он был довольно наблюдательным, тихим — как только в выразительных ярко-синих глазах погасла беззаботная радость и появилась первая искра осознания, Людвиг начал присматриваться к окружающим, замечать. Он не только видел, но и понимал, многое — тихую кротость и печаль матери, скупую холодность и высокомерие отца, взгляды, бросаемые украдкой на главу дома прислугой.

С искренним интересом и удовольствием Людвиг занимался уроками с мамой. Он учился читать, писать, прилежно заучивал названия далёких городов, имена курфюрстов и императоров — отец нечасто позволял Людвигу покинуть родовой замок, а в этих до последнего камня изученных стенах никогда не было и не могло быть ничего интереснее книг. Как только Людвиг научился читать, его редко можно было увидеть без книги — записанные на жёлтых страницах истории были познавательнее скупых уроков отца, увлекательнее даже игр с братом. Маленький Людвиг проводил с мамой почти всё свободное время, с интересом узнавая об этикете, далёких южных городах за пределами Империи, о северных дикарях и странных существах в глубинах запретного леса.

Уроки с Вильгельмом-Георгом были редкими и короткими — и к счастью, в глубине души Людвиг надеялся, что со временем их станет лишь меньше. Отец вёл себя так, как будто делал ему огромное одолжение, одновременно отказывая в репетиторах и учителях — сперва Людвиг не понимал этого, чувствовал разъедающую обиду. После — взрослея, начинал понимать. Он, конечно, страшился отцовского гнева — послушно зубрил всё, что необходимо знать от культе Сигмара, кивал и записывал пространные отцовские лекции по истории… И всё же, черпавший знания из книг мальчик не мог не заметить, что отцовская версия событий часто расходится с тем, что знают в большинстве остальные. У маленького Людвига доставало ума никогда не перечить Вильгельму в открытую, но мысленно он начинал подвергать науку отца всё большему сомнению с каждым годом. Кроме того, отец был опасен в своём гневе — жесток не только к своим детям, но ещё более жесток к маме. Не раз и не два, Людвиг, сжав кулаки, наблюдал со стороны за расправой — и однажды в его сердце зародилось что-то новое. Не обида, не гнев, и даже не ненависть. Нет, презрение.

Людвиг никогда и ни с кем не говорил об этом — ни с Тётушкой, ни даже с мамой. Ни единого раза, ни слова — словно и сам стыдился своих мыслей и своих чувств. Но мысленно он, более чем чего-либо другого, желал только возвращения брата.

Однажды услышав спор родителей — те говорили не таясь, во весь голос — Людвиг почувствовал беспокойство. Они обсуждали, куда отправить его на учёбу — и хотя перспектива отъезда пугала, куда больше пугала возможность остаться здесь взаперти, в родном замке. Мальчик усвоил и хорошо понимал ценность знаний, рвался к настоящей библиотеке, настоящим учителям — мама сделала всё, что могла, но её познания в большинстве наук были весьма ограничены. Они должны были отправить его куда-то — куда-нибудь! И Людвиг сделал то, чего не делал никогда прежде — потупившись, он вышел к родителям.

Вечерело, и огонь в камине отбрасывал на стены странные тени.

– Не хочу уезжать. Хочу остаться тут с мамой, – сказал в несвойственной ему манере, плаксиво, глядя себе под ноги.

Людвиг много наблюдал за отцом и точно знал, что последует дальше — вспышка ярости, крики. Возможно даже затрещина. Лёжа на полу, он был готов стерпеть всё — зная, что отцу отвратительна его выходка, слушая про то, что тот растил его не для того, чтобы Людвиг стал несчастным слюнтяем, жалким молокососом. И другие слова — вспышка гнева была длиннее и неприятнее большинства. Но Людвиг терпел, хорошо зная — последнее, что сделает теперь отец, это позволит сыну остаться дома. Мама тенью стояла в стороне и не вмешивалась — в другие времена она была готова защищать детей грудью, не жалея себя, но не в этот раз. Она просто слишком хорошо знала сына.

Уже позже, на следующий день, Людвиг пришёл к ней в спальню и тихо взял за руку. Рассказал, что хотел бы уехать к её родственникам, или другому лорду на её выбор.

В ожидании решения томительно бежали недели. Мама опять была беременна и днями нянчилась с Мартой, а Людвиг проводил особенно много времени с тётушкой. Когда она сказала, что в замок прибывает гость, маленький лорд задумался. Он не испугался и не смутился — в конце концов, определённое ему будущее наверняка состояло из подобных, больших и малых, решений. Он сразу же отбросил мысль позвать маму — ей опять не здоровилось, а мальчик слишком хорошо знал, что бывает, когда у мамы не выходит родить ребёнка. Пережить тяжесть решения на плечи Тётушки, конечно, было проще всего — и всё-таки это был бы поступок, совершенно недостойный юного Астерлихта. Отправить лорда прочь — значит навлечь на себя отцовский гнев и “последствия”. Принять самостоятельно при наличии хозяина замка — значит проявить неуважение к лорду.

Людвиг грустно улыбнулся тётушке и кивнул — с его точки зрения, других выходов из этой ситуации просто не было. Он стиснул пальцами собственное запястье, поднял голову, вышел из комнаты и медленно двинулся вперёд по тёмному коридору.

  Визит фон Далей запомнился тебе надолго. Отвлекать отца от его коллекции было опасным решением, а после того, как ты недавно устроил "безобразную истерику" по поводу твоего отъезда - тем более. После того, как ты заявился в тёмный кабинет и сообщил о приезде гостей, отец весь покраснел, но сдержался, понимая, что вопросы надо решать по мере их важности.
  Звоном колокольчика позвав слугу, он отдал короткое указание гнать непрошенных визитеров к демоновой бабушке, и не унижаться до приёма каких-то мелкопоместных рыцарей - это роняло честь Астерлихтов. Решив с этим делом, он перешёл следующему вопросу - твоему поведению.
  Руководствуясь привычным подходом, что "кто не хочет запоминать через голову - запоминает через задницу", он крепко всыпал тебе розг, раздражённо поясняя, что ты - слабак, не могущий решить даже такой простой вопрос, как изгнание низкородных визитеров, маменькин сынок, боящийся ответственности, и вообще обладатель слишком жидкой для нормального Астерлихта крови. А потом ты был вынужден, делая вид, что совершенно не чувствуешь боли, рассказывать отцу, на кого из предков ты должен равняться, чтобы изжить непозволительную слабость. Получалось так себе, так что Вильгельм-Георг приложил тебе ниже пояса еще дополнительное "воспитание", да так, что Тетушке потом пришлось несколько дней мазать тебя какой-то вонючей мазью, купленной у деревенской знахарки.
  В общем, отец остался на тебя сильно зол, и не помогло даже заступничество патера Йохана, пытавшегося обьяснить графу, что ты всего лишь проявил сыновью почтительность. Но нет худа без добра - после твоего "безобразного поведения" Вильгельм-Георг твёрдо решил, что такому дрянному и хилому мальчишке не место придворе курфюрста фон Кенигсвальда - а значит, твой план мало-помалу действовал.

  Но прежде, чем решилось твоё будущее отец решил сделать тебе подарок. Он все же тебя любил, хотя и демонстрировал это весьма своеобразно. В один из дней, когда ты сидел на деревянной колоде во внутреннем дворе и читал "Жизнь и деяния императора Манфреда, Крысобоем прозванного" за авторством мэтра Леммерфельда - книгу практически фантастическую, посвящённую войне с человекоподобными крысами, но написанную при этом сухим научным языком - к тебе подошёл отец и безо всяких предисловий, как это обычно и бывало, напомнил, что сын ты непочтительный, читающий всякие глупости, да к тому же негодный охотник.
  Но все это оказалось лишь прелюдией - уведомив тебя, что ты скоро оставишь отчий дом, Вильгельм-Георг заявил, что даёт тебе шанс прибыть на новое место не размазней-с-книжкой, а мужчиной с трофеем, и берет тебя с собой на охоту с правом самостоятельно загнать добычу. А чтобы твои невеликие шансы возрасли - дарит тебе оружие.
  Подарком оказался небольшой арбалет, которому, если верить клейму мастера, было под две сотни лет. Однако он был не людской, а гномьей работы, и, не смотря на немалые года, был по прежнему исправным. К тому же цельнометаллическим, да ещё из легкого сплава - чтобы начать им пользоваться, достаточно было поправить натяжение и отполировать металл. Хорошая вещь, и убойная: вскоре ты убедился, что он спокойно прошивает насквозь несколько досок, не говоря уже о шкурах животных.

  …Лес встретил тебя настороженно, как это обычно и бывало. Но ты уже успел привыкнуть, что если чувствуешь подобие чужого взгляда в спину, слышишь далёкий вой волков и в принципе ощущаешь натянутость нервов, то все пойдёт по привычному сценарию. Хуже тишина и спокойствие - это значит, что Лес затаился и выжидает, что ещё дурного произойдёт усилиями его обитателей. Прошлый раз, когда все было благостно и пасторально, два левофланговых загонщика наткнулись на лесных гоблинов. Вы не успели им помочь, а несколько убитых зеленокожих достойной местью за людей не стали.
  Но на сей раз все шло более или менее ровно. Поначалу, по крайней мере. Загонщики – крестьяне, которым отец «разрешал» охотится в своем лесу, подняли взрослого самца оленя, и теперь ты должен был его убить. Сам, без чьей-либо помощи: отец, чтобы ненароком не вмешаться, уехал в другую сторону с намерением повесить на стену еще одну волчью или кабанью голову.
  Тебя провели до полянки, где пасся олень: молодой, с так и перекатывающимися под шкурой мышцами, с красиво изгибающимися ветвистыми рогами. Судя по всему, перед тобой был один из тех вступающих во взрослый возраст самцов, которые отделяются от стада, ища себе пару. Но ему не повезло – его нашли люди.
  Криком и шумом загонщики вспугнули его и погнали на тебя. Ты уже ждал добычу, держа в руках один из трех дротиков – остальные лежали в чехле на случай, если ты промажешь. Не промазал, да и силы рук хватило, чтобы острый наконечник пробил шкуру и вошел глубоко в мясо животного. Олень заверещал, совсем не по-олениному, и ринулся в бок, не разбирая дороги. Дело оставалось за малым: гнать его какое-то время, пока он не обессилит от потери крови, и добить еще одним дротом. Ну или гномьим арбалетом, если не удастся сократить дистанцию.

  Все шло как по маслу, но тут в охоту вмешался Его Величество случай. Олень, мчась от тебя, вспугнул тощего, облезлого волка: зверь, видимо, затаился от людей, но когда рядом промчалась сладко пахнущая кровью жертва, не выдержал и выпрыгнул из лежки с вибрирующим злым рыком. От вида хищника твой конь, кряжистый мерин Бергер, заржал и, встав на дыбы, замолотил копытами, едва не сбросив тебя из седла. Волк снова зарычал, и Бергер тяжелым галопом ринулся в сторону. Тут-то и сказался твой возраст – конь был взрослый, ты ехал на нем, подтянув стремена почти до самого потника, и теперь не мог ни шенкелей дать, ни остановить иначе, чем поводьями – а для этого тоже сил было не особо много. Пришлось, пригнувшись к жесткой гриве, ждать, когда мерин успокоиться.
  В итоге перемахнувший через какой-то ручеек Бергер остановился, куда-то врезавшись. Раздалось возмущенное ме-меканье и удивленное «Э-э-э-э». Ты поднял голову и увидел, что конь с разбегу протаранил… унгора, хилого козлоподобного зверолюда, теперь очумело трясущего бошкой с двумя маленькими рожками. Два его товарища, вооруженных короткими копьями, в удивлении смотрели на тебя и ничего не предпринимали – до их маленьких мозгов, видимо, еще не дошло, что случилось.
  Зато мог действовать ты.

  …Через месяц после того приключения на охоте ты наконец узнал, куда тебя отдают на обучение – в Виссенланд, к маминой родне! Все бы хорошо, вот только был один нюанс – как доставить тебя туда? Мамина родня готова была прислать за тобой человека, но тут уперся рогом отец, не желающий посторонней помощи. Отправлять тебя с крестьянами было бессмысленно, с Тетушкой – тоже. Мама была в тягости, да и присматривала за маленькой, а отец не собирался покидать родового гнезда: ты в принципе стал замечать, что это немного странно, почему человек, имеющий должность при дворе курфюрста, ее не исправляет, и в принципе практически не покидает дома. Оставался один человек – патер Йохан, но и его Вильгельм-Георг надолго отпускать от себя не был готов.
  О том, что ты поедешь один, и речи не было, и пришлось отцу изыскивать альтернативные варианты. Ну как «пришлось» - он переложил эту заботу на плечи священника. И тот не подвел – нашел паломников, следующих в расположенное на территории Виссенланда аббатство св. Эларика Чудотворца. Ведущий их патер был готов взять тебя с собой и высадить в гавани Нульна, где ужу будут ожидать получившие почтовым голубем послание встречающие. Так и порешили.
  Путь предстоял неблизкий, и единственная отрада была в том, что проделывать его придется не на своих двоих и не верхами, а на корабле. Сесть на борт ты должен был в Вюрцене, и спустившись в течение пяти дней по Талабеку, достичь Альтдорфа, нынешней столицы Империи. В Альтдорфе корабль должен был войти в фарватер Рейка, и на третий день доставить тебя в Нульн. Это если без задержек, непредвиденных обстоятельств и тому подобного.

  Мама и Тетушка провожали тебя со слезами. Рассказывали, что надо беречь себя, слушаться старших, не забывать писать родне и сильно не скучать – хотя они-то скучали еще как. Тетушка подарила тебе вязаный свитер под горло с гербом Астерлихтов и теплые зимние перчатки – «чтобы мой мальчик не замерз», а мама – маленький бархатный мешочек с россыпью мелких жемчужин – «на черный день, и чтобы ты был при деньгах, если что». Ты наверняка догадывался, что раньше эти жемчужины украшали одно из матушкиных ожерелий. Даже слуги не оставили тебя без прощального дара, с поклоном вручив вместительную кожаную сумку на ремне, в которую как раз помещалось несколько книг – знали, чем молодой господин интересуется.
  Две смены одежды, черной, как и было принято у тебя в доме, рюкзак с гигиеническими принадлежностями, исподнее, да сухари с солониной, вот и все, что дали тебе в дорогу. Не считая оружия, конечно: ставшего твоим арбалета и длинного кинжала в когда-то богатых, а теперь потертых ножнах. Возможно, что-то еще с собой ты взял сам.

  …Плавание оказалось откровенно унылым. Каждое утро на борту «Благочестивого пилигрима» начиналось с устроенной патером Венцелем молитвы, а потом все паломники или помогали команде, или, замаливая свои грехи, продолжали славить Молотодержца. Большинство твоих спутников были людьми из простонародья, многие – откровенными фанатиками, заросшими и немытыми, с жадным огнем в глазах желающие приобщиться к очередной святыне. Разговаривать с ними было откровенно не о чем, да и сам патер Венцель по сравнению с Йоханом был человеком приземленным и более практичным. Для него тонкости служения Сигмару заключались в том, что Защитника Империи надо славить регулярно, других богов хаять, во грехах каяться, а всех несогласных – уничтожать под корень. Раньше священник и сам ходил с войсками, но после многочисленных травм ушел на покой, посвятив себя вождению паломнических караванов к сигмаритским святыням.
  Тяжелой работы и молений не избежал и ты – Венцель ни во что не ставил ни твой титул, ни твой возраст. Приходилось трудиться, потому что тех, кто пор каким-то причинам переставал «славить Сигмара словом и делом» запирали в карцер в трюме – маленькую тесную комнатушку с затхлой водой по щиколотку, и держали впроглодь целые сутки. Даже сбежать было нельзя – корабль к берегу не приставал. Причина тому была проста: принадлежащий Мидденланду правый берег был практически не населен, а на левом берегу находились владения Талабекланда, где исторически больше поклонялись Таалу и Рие, чем Молотодержцу, и где совершенно были не рады толпе паломников.
  В итоге первая остановка оказалась возле Мидденландского городка Алендорф, и то не по желанию капитана «Пилигрима» или священника. Судно остановил небольшой патрульный корабль, на чьем борту можно было прочесть название – «Анна-Луиза». Одетые в синее и белое алендорфские моряки провели дотошный досмотр вашего корабля, и, не найдя ничего, разрешили плыть дальше. Патер Венцель потом долго негодовал от «такого неуважения к праведным».

  Возможно, именно поведение экипажа «Анны-Луизы» и послужило причиной тому, что, когда вы прибыли в Альтдорф, священник решил перед отправлением в дальнейшее плавание отправиться вместе со всей паствой к собору Сигмара Восставшего и Преображенного – главному храму покровителя Империи и резиденции самого Верховного Теогониста. А чтобы Сигмар видел рвение верующих, распорядился всем обнажиться по пояс и идти к храму, бичуя себя и вознося молитвы Молотодержцу.
  И, вручая тебе кожаную плетку с пятью «змейками», он рассчитывал, что и ты присоединишься к шествию.

Уже впоследствии Людвиг много думал, где именно и какую он допустил ошибку во время визита Далей. Первые недели после его пожирала обида, разъедающее и ошарашивающее осознание собственной беспомощности — отец, к его чести, беспрестанно прилагал все возможные усилия, чтобы привить сыну чувство собственной никчёмности и исключительной уязвимости, но после нескольких спокойных недель Людвиг начинал забывать. Обида, однако, медленно отступила — после неё осталась лишь пустота, и чёрная холодная ненависть, которая, как показалось Людвигу, не уйдёт никогда. Он совершил одну ошибку в расчётах — снова, в очередной раз, преступно недооценил надменность и твердолобость отца.

И однажды ночью, во тьме, стоя на коленях посреди холодной опочивальни, он безмолвно поклялся, что не совершит эту ошибку никогда больше. К этому моменту в Людвиге не осталось ни любви к отцу, ни даже призрака уважения — лишь холодное осознание, что Вильгельм-Георг пока что полностью управляет его жизнью, и что он гораздо сильнее.

Людвиг улыбался и послушно кивал, когда отец дарил ему арбалет. Безропотно, не споря и не переча, собрался и отправился на охоту. Он перенял эту манеру держать себя от мамы — у той, по крайней мере, такое поведение работало на протяжении лет и десятилетий. И всё же, двигаясь верхом в колонне чуть позади отца, Людвиг не мог не подумать, не раз и не два, насколько просто было бы сейчас взвести арбалет, и навести остриё болта на седеющий затылок Вильгельма…

Конечно, Людвиг ни за что бы не решился сделать подобное, но даже простая мысль, многократно повторённая в воображении, немного бодрила. Он, конечно же не станет… но мог бы.

Возможно, именно эти размышления и помогли Людвигу справиться с оленем так хорошо — животное стало предметом вымещения гнева, и мальчик сам удивился, насколько добротным и точным вышел удар. Он смотрел в другую сторону и не видел лица отца, но отчего-то мог представить короткий и скупой кивок одобрения Вильгельма-Георга.

А потом охота пошла совсем не по плану. Волк выскочил на дорогу, коня понесло, и не оставалось ничего кроме как вжаться в гриву и ждать, пока животное успокоится. Не успокоилось — конь замедлился лишь тогда, когда налетел на новое препятствие, куда опаснее предыдущего. Несколько секунд они смотрели друга на друга, открыв рты — Людвиг и зверолюди.

Унгоры, похоже, просто не очень быстро схватывали, а Людвиг был ошарашен видом целых троих существ, которые до этого были для него всего лишь картинками в книжках. Нет, конечно он всегда знал, что зверолюды, в отличии от скавенов, вполне себе существуют — но одно дело читать про что-то, и, совсем другое, увидеть собственными глазами.

И всё же Людвиг соображал чуть быстрее. Поддавшись инстинктам, он решительно перехватил контроль над оторопевшей, в край растерянной лошадью, и направил её рысью в сторону — но не прочь от унгоров, а скорее вокруг, стараясь выдерживать между собой и ними как можно больше стволов деревьев.

Почти сразу же он закричал предупредительно во весь голос:

– УНГОРЫ! Унгоры, – рассчитывая на то, что за понёсшим конём сына лорда сразу бросились отцовские люди.

Было очень страшно, и оттого крик, как видно, выходил особенно убедительным.

Уже позже, на борту “Благочестивого пилигрима”, Людвиг много думал о том, что отец словно бы нашёл себе идеальную замену на время долгого путешествия. Патер Венцель казался не менее сумасбродным и требовательным, чем старший фон Астерлихт — и, чтобы ужиться с ним лучше всего подходила та же манера поведения, которую Людвиг и без того практиковал на протяжении последних нескольких месяцев. Мальчик с восхищением смотрел за проплывающими мимо пейзажами, о некоторых из которых он читал только в книгах, а о других и вовсе не слышал — в те редкие минуты покоя, когда ему не приходилось ломать поясницу в молитвах и драить палубу.

Едва ли то было времяпрепровождение достойное одного из отпрысков древнейшего рода, но на корабле паломников царила особенная, совершенно неповторимая атмосфера, в которой такие вещи воспринимались как данность. По крайней мере, патер Венцель был строг, но последователен в своих требованиях — и, если выполнять его указания, можно было избежать многих лишних проблем.

По крайней мере, до поры и до времени. Людвиг посмотрел на змейки плётки со смесью страха и трепета — это ведь уже слишком, правда ведь? О чём только думали дома, когда отправляли ребёнка без сопровождения с этими обезумевшими фанатиками? Он молча взял плётку, отчего-то глубоко уверенный в том, что перечить и протестовать патеру, как всегда бывало, выйдет себе дороже. Протестовать против чего-то имеет смысл с позиции силы, и никакого, даже очень отдалённого, подобия силы за Людвигом не стояло.