[FD] По ту сторону проклятья | ходы игроков | II. Adel und armut

  Ты с детства знал, что солнце светит всем по-разному. И что Сигмар одаряет милостью всех не равномерно. Ты - граф древней крови, и уже сейчас, в восемь лет, можешь проследить линию своих предков до вождей племени удозов: людей, что жили на этих землях ещё до того, как Молотодержец создал Империю. И именно поэтому ты, как заведено в отчёт доме, можешь просыпаться к полудню и ложиться после заката, тогда как лишенная поддержки Его прислуга и крестьяне вынуждены вставать с рассветом и трудиться столько, сколько нужно их владыкам.
  И, в отличие от селян, ты не был рабом времени, следуя изо дня в день одним и тем же делам. Твой благородный отец не считал нужным заставлять тебя учиться и трудиться, будучи уверенным, что благородная кровь вполне способна заменить прилежание. Но ошибется тот, кто сочтёт, что ты жил во вседозволенности и неге: крутой и строгий нрав Вильгельма-Георга был всем хорошо известен, и в наказаниях он не жалел никого, и тебя в том числе, зная, что розги - лучший друг послушания. Не имея определённых задач на день, ты, тем не менее, был обязан соблюдать все заверенные в замке правила, весьма, к слову, многочисленные, и надеяться, что не нарушить ни одно из них и случайным шумом не отвлечешь отца от его важных для всей Империи дел.

  Не имея штата учителей, ты, конечно же, не оставался неучем, не имеющим читать и писать, и не знающим ничего о мире за пределами замковых стен. Отец редко снисходил до тебя, но когда все же решал приложить и свои усилия к воспитанию, то рассказывал тебе о Сигмаре и о церкви его, о том, сколь важна нетерпимость к слабостям и произростающему из них злу, и о том, что только правильные молитвы единственно правильному богу способны защитить зажатую в кольце врагов Империю. Ещё он учил тебя истории - благодаря отцу ты узнал, что большинство величайших дел в стране совершили именно твои предки, и только усилиями завистников и негодяев у твоих пра- и так далее дедов были отняты все их заслуги и приписаны другим, мелким и ничего из себя не представляющим личностям.
  Но все же большую часть времени твоим обучением занималась мама. Счисление, чтение, чистописание, домашнее хозяйство - знаниям в этих областях ты был обязан именно ей. В отличие от отца, она не считала правильным наказывать тебя за ошибки, и если ты с чем-то не справлялся, то вынужден был раз за разом переделывать работу, пока не достигал приемлимого для неё результата.

  Не все знания, что она старалась привить, можно было реализовать на практике. Мама рассказывала, как собирать с крестьян подати, как выслушивать и решать их проблемы, на что обращать внимание при управлении землями и штатом слуг. Само собой, к реальным делам тебя не допускали, да и многое из-того,о чем она говорила, ты мог видеть только на картинке: скажите на милость, как ты мог понять тонкости владения мельницей, если у вас их вовсе не было?
  А некоторые знания, которым она тебя учила, были даже вредны. Например, мудрёное искусство этикета. Во-первых, гости вас не посещали, а дома надо было следовать правилам отца, а не этого самого этикета, а, во-вторых, когда ты однажды решил вести себя так, как учила мама в общении при дворе, отец тебя высек и запретил учить тебя "этим южным глупостям". Но, после очередной ссоры, мама была готова продолжать - она частенько нарушала даже прямые запеты, хотя делала это всегда втихую.
  Единственная сфера, в которую она никогда не лезла - это вера. Ты знал, что мама верит не только в Молотодержца, но и в Шаллию и Рию, за что отец её открыто презирает - но о заветах этих богинь она тебе не рассказывала. Зато занималась другими, с точки зрения отца, глупостями - например, учила тебя рисовать. А ещё- рассказывала о других землях и народах, и той истории Империи, что не была связана с вашим родом. Эти истории нередко вступали в противоречие с рассказами отца, но на все твои вопросы мама отговаривалась, что многие события прошлого трактуются по разному, и учёные мужи видят одну и ту же историю с разных точек зрения.

  А вот воспитанию твоего тела уделялось куда меньше внимания. Охотничьим приемам тебя отец учил, но всё больше спонтанно, когда возникало подобное желание, и быстро ярился, когда у тебя не выходило требуемое. До четырёх годков ты играл со старшим братом Вилли, но ныне он отбыл в далёкие земли, и детские приключения вроде того, кто первый добежит до верхушки донжона или дальше бросит камень, закончились. Мама пыталась обучить тебя владению клинком, но получалось откровенно плохо, что ты и сам понимал - ратной науки она не знала вовсе.
  Чуть больше пользы приносили занятия с патером Йоханом, пожилым священником из замковой церквушки Сигмара. Он не только учил тебя молитвам и обрядам, но и обучал владению самым священным оружием - молотом. Естественно, его одноручный молот был для тебя сродни двуручному, да и тяжел слишком, но священника это не останавливало. Беря пример с твоего отца, он требовал неукоснительного подчинения, а за ошибки любил наказывать тем, что ставил на горох и заставлял читать псалмы, не сбиваясь и не меняя тона.

  Так протекали твои дни и месяца. За пределы замка ты выезжал только на охоту, и только вместе с отцом. Волки, гоблины, зверолюды, разбойники и медведи - Вильгельм-Георг не делал разницы между жертвами, считая, что любой посторонний в его лесу - его добыча. О визитах в деревню, к смердам, нечего было и думать, не говоря уж о поездках к соседям, которые - ты знал - были все, как один, дрянь человечишки.
  Впрочем, один ты никогда не оставался - даже на охоте с тобой была Тётушка, наблюдающая, как бы с молодым господином что-либо не стряслось. Но на деле, чем бы ты не занимался, она или тихо шила в уголке, или шепталась о чем-то со слухами. И только хорошо заполночь, когда становилось тише и спокойнее, она доставала из юбок фляжку с чем-то горячительным, и тогда становилась ласковая-ласковая, готовая рассказать о чем угодно и ответить на все вопросы. Нередко её речь была не слишком разборчивой, а предложения не всегда связными, но зато от неё ты узнал, что, по древним легендам, в ваших течёт кровь эльфов, причём дважды. Первый раз - когда основатель династии Свентила, брат короля удозов Вульфилы и современник Сигмара, взял себе в жены спасенную эльфийку, и второй, когда две сотни лет назад, во времена Магнуса Праведного, последняя оставшаяся в роду - дева Рихенца, зачала наследника ещё до брака, от приплывшего из-за моря эльфийского мага. Ты понимал, что отец, услышь об этом, непременно высек бы и тебя, и Тетушку так, что неделю пришлось бы спать на животе.

  А если отец разозлился... От его гнева не спасет даже то, что за восемь лет ты изучил замок, как свои пять пальцев. Ты побывал на вершине донжона, и чуть не скатился вниз по осыпающимся камням, ты побывал практически в каждой комнате, даже в затянутых пылью и заколоченных, и в тех, где громоздятся к потолку давно никому не нужные вещи. Ты облазил весь двор, поросший бурьяном, и спускался в подвал, спугнув колонию летучих мышей. Ты прошёлся по всем стенам, даже там, где дыры заделаны деревом, и сидел на дне давно пустого бассейна. Ты даже нашёл обвалившийся тайный ход - но даже в нем бы ты не скрылся. Отец - он всегда найдёт, а если не найдёт - запомнит и накажет строицей, когда ты все же выйдешь.

  ...О чем бы ты ни думал, о чем ни мечтал, у родителей на тебя были свои планы. И так уж случилось, что ты вместе с Тетушкой случайно их подслушал. Или услышал, тут смотря с какой стороны посмотреть - в разговоре родители не таились, и громкий голос отца было слышно особенно хорошо.
  Как раньше брата Вилли, так теперь тебя родители планировали отдать чужим людям на обучение, чтобы ты науки познал да делам полезным научился. Отец все больше твердил, что надо тебя или монахам отдать - вмиг человеком сделают, или по следам брата - к курфюрстову двору.
  Мама возражала, и удивление упрямо: по её словам выходило, что ни там, ни там тебе житья будет, а если и отдавать - то к её родичам. Там и про науки расскажут, и руку к бою поставят, и все сделают, чтобы ты для Вилли, когда тот наследует, надеждой и опорой стал. Да и Марте маленькой тоже. Как иной возможный вариант, она предлагала отдать тебя в обучение кому-нибудь из известных деятелей Империи, причём тех, кто не вышел знатностью рода - такой человек точно позаботится о юном графе, а сам факт наставничества над юным Астерлихтом даст ему необходимую репутацию.
  И, наконец, был вариант, который рассматривали оба родителя, но который признавали запасным - оставить тебя дома. При этом мама говорила, что её семья готова оплатить учителей - и что-то ещё про то, что расположение к отцу, согласившемуся на такой шаг, тоже вырастет, и, быть может, тот сможет пополнить свою коллекцию монет.
  Стал ли ты что-то делать с этой информацией - решать тебе.

  А пока решалась твоя судьба, жизнь подкинула ещё одну задачку. Как-то утром - твоим утром, в час по полудни, к Тетушке подошёл один из домашних слуг и спросил, что делать с гостями. Выяснилось, что один из вассалов вашего северного соседа, барона Гаусса, скончался, и его спешным порядком прибывший невесть откуда наследник вместе с сыном объезжали всех соседей. Гостя звали Дитрихом риттер фон Далем, его сына, соответственно, Дитером.
  И, как на зло, отец был занят своей коллекцией - беспокоить его в такие моменты было попросту опасно, а матушка почитала, в усталости стараясь не потерять ещё одного будущего братика или сестренку. А тут ещё Тётушка храбро переложила всю ответственность на тебя:
  - Вигге, мальчик мой, тебе решать, принять их или спровадить. А я уж, как решишь, помочь постараюсь.

Солнце никогда и не светило всем одинаково — кому-то доставались пронзающие предрассветные сумерки лучи восходящего, кто-то нежился в пробивающемся сквозь неплотно закрытые шторы спальни обеденном. Людвиг был сообразительным, предельно смышлёным мальчиком — очень рано он понял разницу между собой и прислугой, ещё быстрее усвоил пропасть между собой и отцом. С раннего детства он был довольно наблюдательным, тихим — как только в выразительных ярко-синих глазах погасла беззаботная радость и появилась первая искра осознания, Людвиг начал присматриваться к окружающим, замечать. Он не только видел, но и понимал, многое — тихую кротость и печаль матери, скупую холодность и высокомерие отца, взгляды, бросаемые украдкой на главу дома прислугой.

С искренним интересом и удовольствием Людвиг занимался уроками с мамой. Он учился читать, писать, прилежно заучивал названия далёких городов, имена курфюрстов и императоров — отец нечасто позволял Людвигу покинуть родовой замок, а в этих до последнего камня изученных стенах никогда не было и не могло быть ничего интереснее книг. Как только Людвиг научился читать, его редко можно было увидеть без книги — записанные на жёлтых страницах истории были познавательнее скупых уроков отца, увлекательнее даже игр с братом. Маленький Людвиг проводил с мамой почти всё свободное время, с интересом узнавая об этикете, далёких южных городах за пределами Империи, о северных дикарях и странных существах в глубинах запретного леса.

Уроки с Вильгельмом-Георгом были редкими и короткими — и к счастью, в глубине души Людвиг надеялся, что со временем их станет лишь меньше. Отец вёл себя так, как будто делал ему огромное одолжение, одновременно отказывая в репетиторах и учителях — сперва Людвиг не понимал этого, чувствовал разъедающую обиду. После — взрослея, начинал понимать. Он, конечно, страшился отцовского гнева — послушно зубрил всё, что необходимо знать от культе Сигмара, кивал и записывал пространные отцовские лекции по истории… И всё же, черпавший знания из книг мальчик не мог не заметить, что отцовская версия событий часто расходится с тем, что знают в большинстве остальные. У маленького Людвига доставало ума никогда не перечить Вильгельму в открытую, но мысленно он начинал подвергать науку отца всё большему сомнению с каждым годом. Кроме того, отец был опасен в своём гневе — жесток не только к своим детям, но ещё более жесток к маме. Не раз и не два, Людвиг, сжав кулаки, наблюдал со стороны за расправой — и однажды в его сердце зародилось что-то новое. Не обида, не гнев, и даже не ненависть. Нет, презрение.

Людвиг никогда и ни с кем не говорил об этом — ни с Тётушкой, ни даже с мамой. Ни единого раза, ни слова — словно и сам стыдился своих мыслей и своих чувств. Но мысленно он, более чем чего-либо другого, желал только возвращения брата.

Однажды услышав спор родителей — те говорили не таясь, во весь голос — Людвиг почувствовал беспокойство. Они обсуждали, куда отправить его на учёбу — и хотя перспектива отъезда пугала, куда больше пугала возможность остаться здесь взаперти, в родном замке. Мальчик усвоил и хорошо понимал ценность знаний, рвался к настоящей библиотеке, настоящим учителям — мама сделала всё, что могла, но её познания в большинстве наук были весьма ограничены. Они должны были отправить его куда-то — куда-нибудь! И Людвиг сделал то, чего не делал никогда прежде — потупившись, он вышел к родителям.

Вечерело, и огонь в камине отбрасывал на стены странные тени.

– Не хочу уезжать. Хочу остаться тут с мамой, – сказал в несвойственной ему манере, плаксиво, глядя себе под ноги.

Людвиг много наблюдал за отцом и точно знал, что последует дальше — вспышка ярости, крики. Возможно даже затрещина. Лёжа на полу, он был готов стерпеть всё — зная, что отцу отвратительна его выходка, слушая про то, что тот растил его не для того, чтобы Людвиг стал несчастным слюнтяем, жалким молокососом. И другие слова — вспышка гнева была длиннее и неприятнее большинства. Но Людвиг терпел, хорошо зная — последнее, что сделает теперь отец, это позволит сыну остаться дома. Мама тенью стояла в стороне и не вмешивалась — в другие времена она была готова защищать детей грудью, не жалея себя, но не в этот раз. Она просто слишком хорошо знала сына.

Уже позже, на следующий день, Людвиг пришёл к ней в спальню и тихо взял за руку. Рассказал, что хотел бы уехать к её родственникам, или другому лорду на её выбор.

В ожидании решения томительно бежали недели. Мама опять была беременна и днями нянчилась с Мартой, а Людвиг проводил особенно много времени с тётушкой. Когда она сказала, что в замок прибывает гость, маленький лорд задумался. Он не испугался и не смутился — в конце концов, определённое ему будущее наверняка состояло из подобных, больших и малых, решений. Он сразу же отбросил мысль позвать маму — ей опять не здоровилось, а мальчик слишком хорошо знал, что бывает, когда у мамы не выходит родить ребёнка. Пережить тяжесть решения на плечи Тётушки, конечно, было проще всего — и всё-таки это был бы поступок, совершенно недостойный юного Астерлихта. Отправить лорда прочь — значит навлечь на себя отцовский гнев и “последствия”. Принять самостоятельно при наличии хозяина замка — значит проявить неуважение к лорду.

Людвиг грустно улыбнулся тётушке и кивнул — с его точки зрения, других выходов из этой ситуации просто не было. Он стиснул пальцами собственное запястье, поднял голову, вышел из комнаты и медленно двинулся вперёд по тёмному коридору.

  Визит фон Далей запомнился тебе надолго. Отвлекать отца от его коллекции было опасным решением, а после того, как ты недавно устроил "безобразную истерику" по поводу твоего отъезда - тем более. После того, как ты заявился в тёмный кабинет и сообщил о приезде гостей, отец весь покраснел, но сдержался, понимая, что вопросы надо решать по мере их важности.
  Звоном колокольчика позвав слугу, он отдал короткое указание гнать непрошенных визитеров к демоновой бабушке, и не унижаться до приёма каких-то мелкопоместных рыцарей - это роняло честь Астерлихтов. Решив с этим делом, он перешёл следующему вопросу - твоему поведению.
  Руководствуясь привычным подходом, что "кто не хочет запоминать через голову - запоминает через задницу", он крепко всыпал тебе розг, раздражённо поясняя, что ты - слабак, не могущий решить даже такой простой вопрос, как изгнание низкородных визитеров, маменькин сынок, боящийся ответственности, и вообще обладатель слишком жидкой для нормального Астерлихта крови. А потом ты был вынужден, делая вид, что совершенно не чувствуешь боли, рассказывать отцу, на кого из предков ты должен равняться, чтобы изжить непозволительную слабость. Получалось так себе, так что Вильгельм-Георг приложил тебе ниже пояса еще дополнительное "воспитание", да так, что Тетушке потом пришлось несколько дней мазать тебя какой-то вонючей мазью, купленной у деревенской знахарки.
  В общем, отец остался на тебя сильно зол, и не помогло даже заступничество патера Йохана, пытавшегося обьяснить графу, что ты всего лишь проявил сыновью почтительность. Но нет худа без добра - после твоего "безобразного поведения" Вильгельм-Георг твёрдо решил, что такому дрянному и хилому мальчишке не место придворе курфюрста фон Кенигсвальда - а значит, твой план мало-помалу действовал.

  Но прежде, чем решилось твоё будущее отец решил сделать тебе подарок. Он все же тебя любил, хотя и демонстрировал это весьма своеобразно. В один из дней, когда ты сидел на деревянной колоде во внутреннем дворе и читал "Жизнь и деяния императора Манфреда, Крысобоем прозванного" за авторством мэтра Леммерфельда - книгу практически фантастическую, посвящённую войне с человекоподобными крысами, но написанную при этом сухим научным языком - к тебе подошёл отец и безо всяких предисловий, как это обычно и бывало, напомнил, что сын ты непочтительный, читающий всякие глупости, да к тому же негодный охотник.
  Но все это оказалось лишь прелюдией - уведомив тебя, что ты скоро оставишь отчий дом, Вильгельм-Георг заявил, что даёт тебе шанс прибыть на новое место не размазней-с-книжкой, а мужчиной с трофеем, и берет тебя с собой на охоту с правом самостоятельно загнать добычу. А чтобы твои невеликие шансы возрасли - дарит тебе оружие.
  Подарком оказался небольшой арбалет, которому, если верить клейму мастера, было под две сотни лет. Однако он был не людской, а гномьей работы, и, не смотря на немалые года, был по прежнему исправным. К тому же цельнометаллическим, да ещё из легкого сплава - чтобы начать им пользоваться, достаточно было поправить натяжение и отполировать металл. Хорошая вещь, и убойная: вскоре ты убедился, что он спокойно прошивает насквозь несколько досок, не говоря уже о шкурах животных.

  …Лес встретил тебя настороженно, как это обычно и бывало. Но ты уже успел привыкнуть, что если чувствуешь подобие чужого взгляда в спину, слышишь далёкий вой волков и в принципе ощущаешь натянутость нервов, то все пойдёт по привычному сценарию. Хуже тишина и спокойствие - это значит, что Лес затаился и выжидает, что ещё дурного произойдёт усилиями его обитателей. Прошлый раз, когда все было благостно и пасторально, два левофланговых загонщика наткнулись на лесных гоблинов. Вы не успели им помочь, а несколько убитых зеленокожих достойной местью за людей не стали.
  Но на сей раз все шло более или менее ровно. Поначалу, по крайней мере. Загонщики – крестьяне, которым отец «разрешал» охотится в своем лесу, подняли взрослого самца оленя, и теперь ты должен был его убить. Сам, без чьей-либо помощи: отец, чтобы ненароком не вмешаться, уехал в другую сторону с намерением повесить на стену еще одну волчью или кабанью голову.
  Тебя провели до полянки, где пасся олень: молодой, с так и перекатывающимися под шкурой мышцами, с красиво изгибающимися ветвистыми рогами. Судя по всему, перед тобой был один из тех вступающих во взрослый возраст самцов, которые отделяются от стада, ища себе пару. Но ему не повезло – его нашли люди.
  Криком и шумом загонщики вспугнули его и погнали на тебя. Ты уже ждал добычу, держа в руках один из трех дротиков – остальные лежали в чехле на случай, если ты промажешь. Не промазал, да и силы рук хватило, чтобы острый наконечник пробил шкуру и вошел глубоко в мясо животного. Олень заверещал, совсем не по-олениному, и ринулся в бок, не разбирая дороги. Дело оставалось за малым: гнать его какое-то время, пока он не обессилит от потери крови, и добить еще одним дротом. Ну или гномьим арбалетом, если не удастся сократить дистанцию.

  Все шло как по маслу, но тут в охоту вмешался Его Величество случай. Олень, мчась от тебя, вспугнул тощего, облезлого волка: зверь, видимо, затаился от людей, но когда рядом промчалась сладко пахнущая кровью жертва, не выдержал и выпрыгнул из лежки с вибрирующим злым рыком. От вида хищника твой конь, кряжистый мерин Бергер, заржал и, встав на дыбы, замолотил копытами, едва не сбросив тебя из седла. Волк снова зарычал, и Бергер тяжелым галопом ринулся в сторону. Тут-то и сказался твой возраст – конь был взрослый, ты ехал на нем, подтянув стремена почти до самого потника, и теперь не мог ни шенкелей дать, ни остановить иначе, чем поводьями – а для этого тоже сил было не особо много. Пришлось, пригнувшись к жесткой гриве, ждать, когда мерин успокоиться.
  В итоге перемахнувший через какой-то ручеек Бергер остановился, куда-то врезавшись. Раздалось возмущенное ме-меканье и удивленное «Э-э-э-э». Ты поднял голову и увидел, что конь с разбегу протаранил… унгора, хилого козлоподобного зверолюда, теперь очумело трясущего бошкой с двумя маленькими рожками. Два его товарища, вооруженных короткими копьями, в удивлении смотрели на тебя и ничего не предпринимали – до их маленьких мозгов, видимо, еще не дошло, что случилось.
  Зато мог действовать ты.

  …Через месяц после того приключения на охоте ты наконец узнал, куда тебя отдают на обучение – в Виссенланд, к маминой родне! Все бы хорошо, вот только был один нюанс – как доставить тебя туда? Мамина родня готова была прислать за тобой человека, но тут уперся рогом отец, не желающий посторонней помощи. Отправлять тебя с крестьянами было бессмысленно, с Тетушкой – тоже. Мама была в тягости, да и присматривала за маленькой, а отец не собирался покидать родового гнезда: ты в принципе стал замечать, что это немного странно, почему человек, имеющий должность при дворе курфюрста, ее не исправляет, и в принципе практически не покидает дома. Оставался один человек – патер Йохан, но и его Вильгельм-Георг надолго отпускать от себя не был готов.
  О том, что ты поедешь один, и речи не было, и пришлось отцу изыскивать альтернативные варианты. Ну как «пришлось» - он переложил эту заботу на плечи священника. И тот не подвел – нашел паломников, следующих в расположенное на территории Виссенланда аббатство св. Эларика Чудотворца. Ведущий их патер был готов взять тебя с собой и высадить в гавани Нульна, где ужу будут ожидать получившие почтовым голубем послание встречающие. Так и порешили.
  Путь предстоял неблизкий, и единственная отрада была в том, что проделывать его придется не на своих двоих и не верхами, а на корабле. Сесть на борт ты должен был в Вюрцене, и спустившись в течение пяти дней по Талабеку, достичь Альтдорфа, нынешней столицы Империи. В Альтдорфе корабль должен был войти в фарватер Рейка, и на третий день доставить тебя в Нульн. Это если без задержек, непредвиденных обстоятельств и тому подобного.

  Мама и Тетушка провожали тебя со слезами. Рассказывали, что надо беречь себя, слушаться старших, не забывать писать родне и сильно не скучать – хотя они-то скучали еще как. Тетушка подарила тебе вязаный свитер под горло с гербом Астерлихтов и теплые зимние перчатки – «чтобы мой мальчик не замерз», а мама – маленький бархатный мешочек с россыпью мелких жемчужин – «на черный день, и чтобы ты был при деньгах, если что». Ты наверняка догадывался, что раньше эти жемчужины украшали одно из матушкиных ожерелий. Даже слуги не оставили тебя без прощального дара, с поклоном вручив вместительную кожаную сумку на ремне, в которую как раз помещалось несколько книг – знали, чем молодой господин интересуется.
  Две смены одежды, черной, как и было принято у тебя в доме, рюкзак с гигиеническими принадлежностями, исподнее, да сухари с солониной, вот и все, что дали тебе в дорогу. Не считая оружия, конечно: ставшего твоим арбалета и длинного кинжала в когда-то богатых, а теперь потертых ножнах. Возможно, что-то еще с собой ты взял сам.

  …Плавание оказалось откровенно унылым. Каждое утро на борту «Благочестивого пилигрима» начиналось с устроенной патером Венцелем молитвы, а потом все паломники или помогали команде, или, замаливая свои грехи, продолжали славить Молотодержца. Большинство твоих спутников были людьми из простонародья, многие – откровенными фанатиками, заросшими и немытыми, с жадным огнем в глазах желающие приобщиться к очередной святыне. Разговаривать с ними было откровенно не о чем, да и сам патер Венцель по сравнению с Йоханом был человеком приземленным и более практичным. Для него тонкости служения Сигмару заключались в том, что Защитника Империи надо славить регулярно, других богов хаять, во грехах каяться, а всех несогласных – уничтожать под корень. Раньше священник и сам ходил с войсками, но после многочисленных травм ушел на покой, посвятив себя вождению паломнических караванов к сигмаритским святыням.
  Тяжелой работы и молений не избежал и ты – Венцель ни во что не ставил ни твой титул, ни твой возраст. Приходилось трудиться, потому что тех, кто пор каким-то причинам переставал «славить Сигмара словом и делом» запирали в карцер в трюме – маленькую тесную комнатушку с затхлой водой по щиколотку, и держали впроглодь целые сутки. Даже сбежать было нельзя – корабль к берегу не приставал. Причина тому была проста: принадлежащий Мидденланду правый берег был практически не населен, а на левом берегу находились владения Талабекланда, где исторически больше поклонялись Таалу и Рие, чем Молотодержцу, и где совершенно были не рады толпе паломников.
  В итоге первая остановка оказалась возле Мидденландского городка Алендорф, и то не по желанию капитана «Пилигрима» или священника. Судно остановил небольшой патрульный корабль, на чьем борту можно было прочесть название – «Анна-Луиза». Одетые в синее и белое алендорфские моряки провели дотошный досмотр вашего корабля, и, не найдя ничего, разрешили плыть дальше. Патер Венцель потом долго негодовал от «такого неуважения к праведным».

  Возможно, именно поведение экипажа «Анны-Луизы» и послужило причиной тому, что, когда вы прибыли в Альтдорф, священник решил перед отправлением в дальнейшее плавание отправиться вместе со всей паствой к собору Сигмара Восставшего и Преображенного – главному храму покровителя Империи и резиденции самого Верховного Теогониста. А чтобы Сигмар видел рвение верующих, распорядился всем обнажиться по пояс и идти к храму, бичуя себя и вознося молитвы Молотодержцу.
  И, вручая тебе кожаную плетку с пятью «змейками», он рассчитывал, что и ты присоединишься к шествию.

Уже впоследствии Людвиг много думал, где именно и какую он допустил ошибку во время визита Далей. Первые недели после его пожирала обида, разъедающее и ошарашивающее осознание собственной беспомощности — отец, к его чести, беспрестанно прилагал все возможные усилия, чтобы привить сыну чувство собственной никчёмности и исключительной уязвимости, но после нескольких спокойных недель Людвиг начинал забывать. Обида, однако, медленно отступила — после неё осталась лишь пустота, и чёрная холодная ненависть, которая, как показалось Людвигу, не уйдёт никогда. Он совершил одну ошибку в расчётах — снова, в очередной раз, преступно недооценил надменность и твердолобость отца.

И однажды ночью, во тьме, стоя на коленях посреди холодной опочивальни, он безмолвно поклялся, что не совершит эту ошибку никогда больше. К этому моменту в Людвиге не осталось ни любви к отцу, ни даже призрака уважения — лишь холодное осознание, что Вильгельм-Георг пока что полностью управляет его жизнью, и что он гораздо сильнее.

Людвиг улыбался и послушно кивал, когда отец дарил ему арбалет. Безропотно, не споря и не переча, собрался и отправился на охоту. Он перенял эту манеру держать себя от мамы — у той, по крайней мере, такое поведение работало на протяжении лет и десятилетий. И всё же, двигаясь верхом в колонне чуть позади отца, Людвиг не мог не подумать, не раз и не два, насколько просто было бы сейчас взвести арбалет, и навести остриё болта на седеющий затылок Вильгельма…

Конечно, Людвиг ни за что бы не решился сделать подобное, но даже простая мысль, многократно повторённая в воображении, немного бодрила. Он, конечно же не станет… но мог бы.

Возможно, именно эти размышления и помогли Людвигу справиться с оленем так хорошо — животное стало предметом вымещения гнева, и мальчик сам удивился, насколько добротным и точным вышел удар. Он смотрел в другую сторону и не видел лица отца, но отчего-то мог представить короткий и скупой кивок одобрения Вильгельма-Георга.

А потом охота пошла совсем не по плану. Волк выскочил на дорогу, коня понесло, и не оставалось ничего кроме как вжаться в гриву и ждать, пока животное успокоится. Не успокоилось — конь замедлился лишь тогда, когда налетел на новое препятствие, куда опаснее предыдущего. Несколько секунд они смотрели друга на друга, открыв рты — Людвиг и зверолюди.

Унгоры, похоже, просто не очень быстро схватывали, а Людвиг был ошарашен видом целых троих существ, которые до этого были для него всего лишь картинками в книжках. Нет, конечно он всегда знал, что зверолюды, в отличии от скавенов, вполне себе существуют — но одно дело читать про что-то, и, совсем другое, увидеть собственными глазами.

И всё же Людвиг соображал чуть быстрее. Поддавшись инстинктам, он решительно перехватил контроль над оторопевшей, в край растерянной лошадью, и направил её рысью в сторону — но не прочь от унгоров, а скорее вокруг, стараясь выдерживать между собой и ними как можно больше стволов деревьев.

Почти сразу же он закричал предупредительно во весь голос:

– УНГОРЫ! Унгоры, – рассчитывая на то, что за понёсшим конём сына лорда сразу бросились отцовские люди.

Было очень страшно, и оттого крик, как видно, выходил особенно убедительным.

Уже позже, на борту “Благочестивого пилигрима”, Людвиг много думал о том, что отец словно бы нашёл себе идеальную замену на время долгого путешествия. Патер Венцель казался не менее сумасбродным и требовательным, чем старший фон Астерлихт — и, чтобы ужиться с ним лучше всего подходила та же манера поведения, которую Людвиг и без того практиковал на протяжении последних нескольких месяцев. Мальчик с восхищением смотрел за проплывающими мимо пейзажами, о некоторых из которых он читал только в книгах, а о других и вовсе не слышал — в те редкие минуты покоя, когда ему не приходилось ломать поясницу в молитвах и драить палубу.

Едва ли то было времяпрепровождение достойное одного из отпрысков древнейшего рода, но на корабле паломников царила особенная, совершенно неповторимая атмосфера, в которой такие вещи воспринимались как данность. По крайней мере, патер Венцель был строг, но последователен в своих требованиях — и, если выполнять его указания, можно было избежать многих лишних проблем.

По крайней мере, до поры и до времени. Людвиг посмотрел на змейки плётки со смесью страха и трепета — это ведь уже слишком, правда ведь? О чём только думали дома, когда отправляли ребёнка без сопровождения с этими обезумевшими фанатиками? Он молча взял плётку, отчего-то глубоко уверенный в том, что перечить и протестовать патеру, как всегда бывало, выйдет себе дороже. Протестовать против чего-то имеет смысл с позиции силы, и никакого, даже очень отдалённого, подобия силы за Людвигом не стояло.

  Прожив всю жизнь в Астерлихте, ты, наверное, не подозревал о том, как огромны могут быть те города, о которых ты читал. Приплыв в Альтдорф поздним вечером, ты мог хорошо разглядеть только россыпь огней да выступающие из тьмы огромные и мощные стены высотой в добрых полтора десятка метров, не меньше. Город пока оставался для тебя загадкой, которая не открылась даже с рассветом. Проснувшись и приступив вместе с паломниками к утренней молитве, ты мог видеть только скрытые серой дымкой тумана многочисленные дорожки деревянных пирсов да очертания множества кораблей, мачты которых выступали из стелящейся по земле дымки подобно диковинному лесу.
  Постепенно утренний туман стал рассеиваться, обнажая все больше и больше зданий. За складами, некоторые из которых по размерам были в треть твоего родного замка, ты увидел сначала громаду имперского дворца, а чуть в стороне – огромного держащего молот грифона, что венчал собой купол Собора. А вокруг, сколько хватало глаз, тянулись бесконечные ряды красных черепичных крыш, и лишь где-то вдалеке виднелась кайма высоких белых стен. Здесь, рядом с Доками, одна из таких стен подходила ближе, и ты мог оценить и ее высоту, и ширину, и мощь венчающих стены оборонительных башен, над которыми ветер трепал полотнища стягов. Помимо величия, стены эти были еще красивы – блестящий белый камень и толстые пластины красной терракотовой плитки создавали неповторимый визуальный эффект.

  Эта картина была поистине величественна, но ее изрядно портил запах. Когда туман рассеялся, от города пошло зловоние тяжелого и влажного воздуха, полного ароматов прогнившей рыбы, помоев, выделанной кожи, фабричной копоти от Гильдии инженеров, и еще бог весть какой вони. Для тебя, выросшего в краю опасной первозданной природы, такой удар по обонянию был вновинку. Что самое паршивое, зловоние не проходило, а снующие по пирсам местные жители, которых только здесь было больше, чем во всех владениях твоего отца, на него совершенно не обращали внимания. Пришлось свыкнуться с этим неудобством – тем более, что патер Венцель уже выводил процессию флагеллянтов.
  Начало шествия вряд ли могло произвести на кого-то большое впечатление. Самые активные паломники начали сечь себе спины сразу, как вы сошли с корабля, но священник остановил их, сказав, что пока не время. Одной толпой вы двинулись мимо снующих туда и сюда докером, приказчиков, уличных торговцев, просящих подаяние нищих и вездесущих мальчишек. Виды вокруг были донельзя унылы – узкие улочки, зажатые между деревянных домов, второй этаж которых выступал над первым карнизом и почти заслонял небо, вились, как петляющий следы зверь, и запутаться в этом лабиринте было легче легкого. А это было черевато – Венцель предупредил, что альтдорфская голытьба не постесняется взять на нож забредшего чужака просто потому, что тот может оказаться шпионом другой группировки или городской стражи.

  Пропетляв так с квадранс – четверть часа, если говорить по-простому – вы вышли на широкую улицу, где могло разъехаться не меньше четырех телег. Судя по указателю, дорога эта, мощеная гладким булыжником, называлась Луитпольдштрассе. Протискиваясь мимо повозок, тащащих прибывшие в столицу товары, вы вышли к площади, с которой уводило сразу три моста, у каждого из которых была будка собирающего плату чиновника. Но на мосты вы не пошли, а нырнули под один из них, где патер Венцель договорился с лодочниками, согласившимися за несколько медных монет доставить пассажиров… куда-то – ты еще не знал названий, которыми перебрасывался бывший боевой жрец и работники весла.
  От греха подальше ты решил сесть не в ту же лодку, в которой устроился патер, и занять место рядом с лодочником. И не прогадал – после пары вопросов сухой и длинный как жердь старик с густыми неухоженными бакенбардами вывалил на тебя кучу информации. Например о том, что у Альтдорфа есть два портовых района – северный, известный как Доки, и южный, называющийся Флоттенлигеплац. Севернывй порт куда дешевле для стоянки, и публика там останавливается попроще – но и до Собора далековато. А вот в южном порту останавливаются и преуспевающие купцы, и заграничные гости, и даже военные суда, как из Флота, так и из Рейкландского речного патруля. В общем, место дорогое, чинное, каменное и безопасное – не чета Докам.
  Но и оттуда добраться до Собора будет непросто. А все дело в том, что Альтдорф расположен на куче крупных и мелких островов на Рейке, и пускай все они соединены мостами, добираться от места до места проще по каналам. Да и дешевле, потому что проход по части мостов платный. А на лодке с лицензией можно спокойно и относительно быстро выгрести куда угодно, если, конечно, не произойдет чего-то непредвиденного вроде помоев сверху, столкновений, пропоротого о выброшенный в канал мусора брюха лодки, тошноты от грязной воды у непривычных новичков, или просто прохода крупного судна какого-нибудь богатея. Дедок настолько живописно смаковал эти картины, что несколько сидящих впереди мужчин явно разочаровались в выборе транспортного средства, и предпочли бы идти пешком хоть сутки, чтобы не умереть такими ужасными смертями.
  Словоохотливый лодочник заодно объяснил, почему Венцель не заставил вас сразу «каяться». Все просто – начинающие флагелляцию с самого начала дороги паломники быстро утрачивают энтузиазм, и пред ликом Сигмара уже откровенно халтурят, так что пастыри предпочитают начинать шествие после высадки на Домплатце. Остров Домплатц – религиозное сердце Альтдорфа, где расположены святилища большинства признанных в Империи божеств. Самый великий из них, конечно, Собор Молотодержца, но и остальные неплохи. К тому же шалианки всегда подадут бедняку пускай черствую, но лепешку, маннаанцы помогут брату-моряку, а у мирмидийцев на храмовом дворе частенько тренируются рыцари. В общем, есть где побродить и на что посмотреть. Но осторожененько – карманников в толпах работает столько, что спасу нет, и можно остаться не только без кошеля, но даже без перстня на пальце, и заметить пропажу далеко не сразу.

  Под такие рассказы вы высадились на Домплатце. Как оказалось, вы – не единственные паломники-флагеллянты, и вскоре и ты, и все твои спутники влились в одно большое шествие. Прошли мимо фонтана, где показывал свое искусство ловкий жонглер, миновали перекресток, где торговцы нахваливали свои нужные любому верующему товары – от маленьких молоточков на шею до черепов вычищенных добела праведников. Свернули на углу пятиэтажного – громадина какая, да еще с множеством окон! – здания Залы архивов, где культ Сигмара хранил записи за более, чем две тысячи лет своего существования, на главную улицу Домплатца – Гауптштрассе, и окунулись в нестройное пение молебнов.
  Во флагелляции ты особенно не усердствовал, да и, как ты заметил, многие твои соседи – тоже. Но хватало и тех, кто в остервенении лупил себя флагеллами, и чей разум становился все более и более пустым и стеклянным. Некоторые, не выдержав такого шествия, падали, но их никто не поднимал. Одни отползали сами, другие так и оставались на земле. Может, без сознания, а, может, и покойными – такая плата за милость Защитника Империи считалась вполне уместной.
  Наконец, миновав скрытую за железным забором скромный фасад резиденции Верховного Теогониста, вы вышли на Кайзерплатце, и достигли самого Собора, возвышающегося напротив Императорского дворца. Ты читал, что этот храм считается самым большим религиозным строением не только в Империи, но и во всех землях человечества, а некоторые ученые, да и твой отец тоже, утверждали, что именно он является центром политической власти Империи, а не кажущийся таковым Дворец. Окруженный меньшими пристройками, сам собор, если бы удалось посмотреть на него сверху, должен был напоминать букву «Т» с поперечиной на юге – так он символизировал собой божественный молот Гхал Мораз.

  Вид Собора, конечно, был запоминающимся. Двойные шпили возвышаются по обе стороны от входа в северном конце центральной площади, а по бокам от двери установлены огромные статуи воинов-cигмаритов, которые в три раза больше обычного человека. На двери, которая возвышается в четыре раза выше человеческого роста, вырезана Двухвостая комета. А в громадной нише над дверью находится статуя самого Сигмара, держащего свой боевой молот – и ростом она будет побольше воинов у входа. На противоположной стороге, где расходятся крылами перекладины «Т», также возвышаются островерхие башни, на одной из который расположен массивный древний колокол.
  Религиозный экстаз усилился, когда вы вошли под своды Собора – только и были слышны перемежаемые свистом плетей исступленные псалмы. Пахло застарелым потом и медным запахом крови, который не могли перебить даже аравийские благовония в курильнях. Центральный зал был огромен – ярдов двадцать от земли, не меньше. Высокие арки, опирающиеся на мраморные колонны, поддерживают верхние стены, а в центре каждой арки стоит статуя великого героя, в два раза превышающая рост человека. Таких арок с каждой стороны по двенадцать, и в зале возвышаются в общей сложности двадцать четыре самых славных героя. Скамей в святилище нет - все молящиеся должны стоять.
  Окна в приделах украшены витражами, на которых изображены известные сцены из жизни Молотодержца. Витражи на востоке рассказывают о его приходе к власти, а на западе - о его последних годах, когда он укреплял империю. Окна над проходами сделаны из прозрачного стекла, делая мрачный храм намного светлее. Точка пересечения букв "Т" увенчана огромным куполом, в основании которого расположена еще одна анфилада окна. Внутренняя часть купола украшена мозаикой, изображающей Сигмара, возносящегося на небеса в образе бога.
  За куполом, в южной центральной стене храма, находится большое витражное окно, изображающее битву на перевале Черного Огня. Сигмар, более крупный, чем все остальные фигуры, стоит в центре, окруженный своими союзниками-людьми и гномами, и размахивает своим огромным боевым молотом, чтобы сокрушить скрюченных зеленокожих перед собой. Орки и гоблины в этом окне изображены со множеством мутаций, чтобы подчеркнуть двойную роль Сигмара в борьбе как с зеленокожими, так и с силами Хаоса. В небе над его головой ярко сияет двухвостая комета.
  Перед окном стоит изготовленная гномами могучая статуя Зигмара, высотой более 20 футов, с боевым молотом в руках, готовым к бою. Работа столь искусна, что льющемся из окон свете Молотодержец кажется живым, словно на миг застывшим. Перед статуей, под центром купола, находится Главный алтарь Сигмара, самое святое место для любого верующего в Спасителя Империи. Другая статуя, расположенная рядом с алтарем, увековечивает бога в его доспехах.
  Колонны и нишами делят залу на две дюжины получастных часовен, в каждой из которых есть свой алтарь и сигмаритская икона, где верующие могут молиться в тишине. Самым необычным здесь выглядит алтарь в дальнем юго-восточном углу: он посвящен не Сигмару, а богам-предкам гномов, в знак признания их важности в жизни Бога. На мозаичном панно позади него изображено множество невысоких фигур, но опознать их ты пока не в силах.

  Отстояв короткую литургию, отличающуюся от знакомых тебе только массовостью, но, к удивлению, отнюдь не пышностью, ты с последними словами опустил флагеллу. Смоченная кровью праведных верующих, она будет помещена в бассейн, где, отдав воде алые капли, освятит ее. Что-то пойдет на нужды охотников на ведьм, что-то будет продано для того, чтобы лечить больных и защитить тех, кому требуется поддержка Молотодержца.
  После этого вас отвели в трапезную, где накормили чечевичным супом и чесночными лепешками. А после этого вам дали полчаса чтобы помолиться в одиночестве, подумать о вечном – а потом началась дорога назад. О ней рассказывать нечего – она полностью повторила путь к Собору. Так, пока суть да дело, наступил вечер. Отстояв в доках ночь, корабль продолжил спуск вниз по Рейку, пока не достиг гавани Нульна.

  Здесь река стала гораздо более полноводной. Оно и не удивительно – Нульн расположен на территории, где реки Авер и Верхний Рейк сливаются в Рейк, что делает его естественным торговым центром Южной империи. Это последний глубоководный порт на Рейке, и сюда причаливают корабли даже из Эсталии и Аравии. Доки, которые, в отличие от Альтдорфа, располагались друг напротив друга по обе стороны реки, были забиты самыми разнообразными судами, от гигантских плоских барж до высоких каракк, способных ходить не только по рекам, но и бороздить морские просторы. Чуть ниже по реке виднелась горбатая громадина Большого моста, столь высокого, что многие корабли могли пройти под его арками, не задев кладки верхушками мачт. Как ты узнал позднее, для судов более высокого класса существует подъемная секция моста, благодаря которой в Рейк могут войти самые гигантские корабли – лишь бы осадка позволяла.
  Кварталы по правую руку были, к твоему удивлению, затянуты густым черным дымом, который, к счастью, северный ветер относил от города. Кто-то из паломников обеспокоенно поинтересовался, не пожар ли это, на что патер Венцель пояснил, что там находятся оружейные фабрики и артиллерийские литейные мастерские – сердце оружейной промышленности Империи, где изготавливают пушки, мушкеты и самое разнообразное пороховое оружие. Непрерывность этого процесса была заметна и по самому городу – в отличие от нарядных красных черепиц Альтдорфа, здесь крыши были черными от сажи, да и само дерево, даже у стоявших у воды домов, было гораздо более темного оттенка. Но, на ваше счастье, причалили вы не туда, а в порт напротив, приткнувшись в самом конце одного из длинных пирсов.
  Здесь было чуть поопрятнее, да и дымом воняло не так сильно, как на середине реки. Но все равно крыши были почерневшие, окна портовых служб задымлены и темноваты, а барельефы на каменных зданиях имели хорошо заметную сажевую кайму. Такими же черными были и городские стены, мимо которых вы проплыли. Не такие высокие, как в Альтдорфе, они, тем не менее, имели двадцать футов высотой и казались почти столь же могучими, как в столице. Такого заметного издалека украшения, как имперский дворец и Собор, в Нульне не было – вместо них в небо вздымалась целая россыпь шпилей Имперского Университета и Артиллерийской школы, и еще дальше, на холме, виднелась громада массивного замка – резиденции курфюрстов Виссенландских.

  «Благочестивый пилигрим» не собирался задерживаться в Нульне дольше, чем необходимо для того, чтобы пополнить запасы провизии. Как ты узнал во время плавания, горожане слыли сущими вольнодумцами, не испытывали пиетета ни перед какими богами, а в сигмаро-мерзком Университете и вовсе пытались познать разумом то, что надо понимать сердцем. Поэтому в городе и не было важных святынь – а, значит, и мест для посещения.
  Патер Венцель, перед тем, как распрощаться, крепко обнял тебя и, словно стыдясь таких чувств, отошел на пару шагов в сторону.
  - Тебе пора, юный граф Астерлихт. Ты – достойный сын Империи и честный сигмарит. Надеюсь, этот город тебя не испортит. А я рад знать, что среди дворянства еще остались те, кто помнят про важность веры и смирения гордыни. Это почетно. Ну все, иди, юноша. Хотя нет, стой.
  Священник плвесил тебе на шею подвеску с маленькой копией Гхал Мораза. В отличие от твоей, железной, этот талисман был сделан из бронзы, а маленькая, в фалангу пальца, рукоять – из кости какого-то почившего праведника.
  - Это святая вещь, с мощами Юргена фон Фогеля, победителя Трех Вторжений. И да хранит она тебя. Ну, иди, юный граф, и не забудь сначала по дороге заглянуть в храм и воздать Ему хвалу за удачный путь.

  Так ты оказался совершенно один на пирсе незнакомого города. Одна отрада – доки здесь были куда чище и спокойнее, чем в Альтдорфе. Даже видимый выход из порта представлял собой высокую арку с витыми колоннами, рядом с которой стоял небольшой фонтан в виде женщины, наклонившей над головой кувшин. Пока ты озирался, к тебе подошел невысокий юноша чуть старше тебя, одетый в яркую синюю рубаху, пускай изрядно потрепанную, но все равно подчеркивающую, что перед тобой – не какой-то нищий ремесленник, а человек рангом повыше.
  Поинтересовавшись, ты ли молодой господин Астерлихт, и получив подтверждение, он назвался слугой баронов Виттен-Ауэ, родичей твоей матушки, и попросил следовать за ним. Выйдя из арки, вы, против твоих ожиданий, не стали идти по городу, а наняли открытый экипаж, запряженный унылым пожилым коньком. Получив несколько медяков, возница согласился доставить вас к самым воротам в Альтештад – район городской знати.
  За красивой аркой внезапно оказались самые настоящие трущобы: район Шантитаун, как пояснил твой спутник. Промчавшись с гиканьем по ведущей от порта широкой улице мимо скопища обшарпанных многоквартирных домов, от которых воняло немногим лучше, чем от фабрик на том берегу, вы выехали на удивительно ровную дорогу, где булыжники не бугрились, а между ними не было застарелой грязи. Все камни были один к одному, уложены без щелей и дыр – настоящее произведение искусства. «Старая Ремасская дорога», - как сказал твой спутник, а потом коротко пояснил тебе, что задолго до Сигмара здесь были земли великой людской Империи с центром где-то в Тилее. Их легионы покорили чуть ли не весь известный мир, а потом пропали, оставив после себя вот такие вот ровные дороги, высокие стены и какие-то руины.

  Справа все еще тянулся нищий и страшный Шантитаун, а вот слева был уже Вестон – те же двух- и трехэтажные дома, но уже опрятнее и чище. По бое стороны Ремасской дороги – вот диво после Альтдорфа! – тянулся ряд высоких кипарисов, дарующих тень и хоть какую-то свежесть. Между деревьями тут и там можно было встретить статуи – от вооруженных героев до мифических существ. На яркой зелени глаза наконец могли отдохнуть от городской суеты, которой здесь было не меньше, чем в столице – но также непривычно много для тебя.
  За Вестеном начался Университетский район. Первыми, до центральной городской площади Рейксплатц, потянулись здоровенные корпуса Нульнского университета. Не смотря на свои объемы и высоту, они выглядели достаточно легкими и изящными, с множеством арок и стрельчатых окон. Между двумя лекционными корпусами раскинулся парк, где на лавочках, парапетах фонтана, на траве сидело множество молодых людей. Кто-то спорил, кто-то что-то декламировал другим, кто-то уткнулся в свитки. Одна компания бросала кости, другая окружила двух парней, ожесточенно о чем-то спорящих. Со всех сторон доносился смех.

  Проехав через нарядный Рейксплатц, с высокой женской статуей в центре, повозка свернула на Университатштрассе, ведущую прямо к Высоким воротам, за которыми начинался огражденный еще одним кольцом стен Альтештадт. Проехав еще несколько корпусов Университета, ты наконец смог уидеть главную достопримечательность Нульна – Имперскую артиллерийскую школу: монументально огромное здание с башнями, тянущимися к облакам, скалящимися со стен злобными горгульями и выступающими вперед гигантскими резными контрфорсами.
  Миновав и его, вы со спутников высадились к Высоких ворот. Чтобы пройти внутрь, снова пришлось раскошелиться – и вы наконец оказались в районе красивых особняков, утопающих в зелени. Вдоль дорог стояли статуи, а колонны и арки создавали неповторимую эстетику, сочетая в себе скульптурные стили со всего мира. Между особняков раскинулись тихие парки с нежными звуками журчащей воды из бесчисленных фонтанов, даруя тихую атмосферу процветания и комфорта. Ресторанчики, театры, музеи, памятники, банки – в этом районе было все, что нужно для роскошной жизни.

  Дом баронов фон Виттен-Ауэ находился недалеко от крепостной стены Верхнего города. Это был небольшой двухэтажный особнячок с полукружьями боковых крыльев, к которому вела беломраморная лестница, украшенная двумя выщербленными статуями крылатых дев. У одной девы почему-то не хватало рук, у другой – одной руки и половины крыла. Пройдя вслед за проводником влево, мимо колоннады прихожей, ты очутился в небольшой комнатке с зелеными обоями, где на тебя тут же налетела невысокая полноватая женщина в широком изумрудном платье, украшенном бисеринками жемчуга. Темные волосы ее, против обыкновения, были не прикрыты. Тебя немедленно сжали в объятиях, расцеловали в обе щеки, шумно восхитились, какой ты хорошенький, только худенький, и даже нашли в тебе черты «милой Магдочки».
  Как оказалось, шумная женщина – Елена, младшая сестра твоей мамы. Вскоре на шум набежало целое женское царство – жена барона, две ее дочки, девушки лет шестнадцати, племянница еще какая-то дальняя родственница, приехавшая погостить. Оповестив тебя о том, что твоего приезда не ждали, все это галдящее и шумное сонмище потащило тебя за «извини, что не праздничный, кровиночка ты наша» стол. Если он и был не праздничным, то не по твоим меркам: вино, мясо, птица, овощи и незнакомые тебе фрукты с юга – настоящий праздник живота.
  Как выяснилось в процессе беседы, мужчин в доме нет не просто так. Дом Виттен-Ауэ, не смотря на баронский титул, активно занимался презренной, по мнению твоего отца, торговлей, владея несколькими лавками и долями в фабриках и мастерских. Естественно, такая собственность требовала контроля, чем и занимался сам барон Гектор и двое его старших сыновей. Младшие дети же сейчас были на учебе, причем почему-то не дома, а в какой-то Школе благородных отпрысков. Рассказав тебе об этом, женское царство взяло тебя в натуральную осаду, требуя рассказать все об Астерлихте. Причем отмолчаться или отделаться короткими фразами они тебе не давали, желая знать все.
  Когда прошел где-то час таких мучений, в обеденную залу явился сам барон Гектор фон Виттен-Ауэ, одутловатый мужчина с тонкими усиками и бородкой клинышком. Из одежды сразу бросался в глаза широкий берет с кричаще-ярким плюмажем, дорогой камзол с пышными буффами, и золотые пряжки на ботинках. Поздоровавшись со всеми и уточнив, кто ты, мужчина совершенно по-взрослому пожал тебе руку, а потом деловито поинтересовался:
  - Итак, Людвиг, не буду утомлять тебя долгими разговорами. Ты наверняка устал с дороги и хочешь отдохнуть, да и сестра писала, как живется в Остланде. Так что поешь спокойно, потом тебя проведут в отведенные тебе комнаты. А вы, милые мои, - он повернулся к женщинам и улыбнулся, - прекратите наседать на Людвига – никуда он не денется, я пообещал Магде.
  Снова повернувшись к тебе всем телом, он продолжил:
  - А пока отдыхать будешь, подумай, где тебе удобнее: здесь, в городе, или в нашем загородном доме. Он далековато отсюда, но быт там попроще и поспокойнее, и наверняка более тебе знаком. Я с ответом не тороплю, но за ужином хотел бы услышать твои мысли, племянник.

Альтдорф запомнился Людвигу поражающими воображение монументальными зданиями, яркой бесконечной россыпью черепичных крыш и совершенно ошеломляющей, вобравшей в себя все возможные оттенки и запахи сразу, вонью. Блистательная столица Империи раскинулась на десятках связанных мостами крошечным островов, и местами каналы заменяли аллеи и мостовые — от повсеместной воды несло мёртвой рыбой, гнилью, водорослями и запахом помоев и испражнений. Долгое время мальчик не мог понять, что представлялось ему более странным — сам запах гнили, напрочь пронизывающий сердце могучей Империи, или тот факт, что жители столицы, его, казалось, совершенно не замечали. Людвиг вдруг ярко вспомнил, как не раз и не два читал об Альтдорфе в тех немногих книгах в их скромной фамильной библиотеке, которые не занимались угодной Вильгельму-Георгу интерпретацией напутствий Сигмара. Ни один из летописцев и авторов прошлого, как ни странно, не подумал описать вонь, хоть на её фоне и меркли даже неприступные стены и величественные соборы.

Людвиг прошёл шествие не сильно усердствуя — и, как заметил мальчик, оказался не в одиночестве. Время от времени он с сосредоточенным и хмурым выражением лица стоика перехватывал себя по спине плетью — не слишком часто и сильно, скорее визуально размашистыми, чем действительно болезненными ударами. Но и в то же время не слишком слабо — чтобы не привлечь внимания патера, чтобы не выделиться среди других паломников, чтобы на спине остались следы ударов. Вскоре он почувствовал, как вдоль позвоночника сбегают ручейки крови. К облегчению Людвига, никто не обращал внимания на худощавого беловолосого мальчика в толпе других полуголых, исходящих кровью паломников — во время шествия он не был гордым наследником рода фон Астерлихт, он был всего лишь ещё одним примкнувшим к флагеллянтам ребёнком. Меньше всего Людвигу хотелось бы прослыть неистовым религиозным фанатиком среди знати — коим он, скорее благодаря отцовскому воспитанию, чем вопреки ему, не являлся. Мало кто мог бы лучше чем Вильгельм-Георг справиться с непростой задачей отбить у отпрыска любые зачатки интереса и уважения к вере.

И, тем не менее, шествие впечатляло. Некоторые валились с ног в исступлении, и оставались истекать кровью на ступенях и плитах собора. В самом соборе — впечатляющем, будоражащим — бодряще пахло застарелым потом и ржавой кровью. В какой-то момент Людвиг словил себя на мысли, что совсем забыл на несколько минут хотя бы для вида двигать плетью, и просто глазеет по сторонам, почти раскрыв рот. Пусть и ненадолго, но он почувствовал что-то — ритм, в котором билось сердце Империи.

В Нульне Людвигу понравилось сразу. Здесь не было вони, а аккуратные зелёные линии кипарисов вдоль улиц дарили тень и прохладу. Всё казалось более спокойным и утончённым, а бесчисленные шпили Университета манили, обещая всевозможные знания. Юный Астерлихт стоял, вскарабкавшись на ящик, у борта “Пилигрима”, и завороженно смотрел на проплывающий мимо город. Паломники не хотели здесь надолго задерживаться — патер даже твердил, что в этом городе слишком любят думать о том, во что положено верить сердцем. И, с точки зрения Людвига, патер если бы захотел, не смог бы дать более притягательной, позитивной рекомендации.

Временами Людвиг задумывался, каково это — учиться в этом университете, ходить туда каждый день, получать знания, иметь неограниченный доступ к бесчисленным книгам. Он как-то слышал, что университетская библиотека в Нульне могла обладать одной из крупнейших коллекций книг во всей Империи. Подумать только, сколько можно там найти фолиантов, которые отец, исходя пеной, окрестил бы бредом и еретизмом! Однажды мальчик даже улыбнулся, на несколько секунд забыв про то, как беспрестанно ноет рассечённая щадящими ударами плети спина — почувствовал, что эпохе безоговорочной отцовской власти приходит конец.

Прощание с патером прошло лаконично — Людвиг вежливо кивнул, принимая крошечную реликвию, и повесил себе на шею. Немного холодно, но искренне поблагодарил Венцеля за помощь — и позволил тому обнять себя, не ответив. Пастор слишком сильно напоминал Людвигу Вильгельма-Георга — и, несмотря на множественные отличия, мальчик не мог подавить ту злобу, которую порождали в его груди малейшие сходства.

Слуга барона помог Людвигу добраться до фамильного особняка, и совсем скоро его облепил щебечущий рой дальних родственников. Мальчик сперва хотел чинно представиться, вежливо поблагодарить за возможность гостить у них — дома он привык к чопорности, холоду, необходимости постоянно держать лицо. Здесь же все были… прямыми, открытыми, тёплыми и приятными. Женщины совершенно искренне радовались его приезду, и заглядывая в их лица, Людвиг видел отдалённое сходство с мамой. С того момента день становился всё лучше — не раз и не два мальчик подумал о том, насколько правильным в конечном итоге оказалось принятое им решение. Ему нравилась атмосфера, царившая в доме, нравились эти люди, нравился Нульн — и, особенно, ему нравилась их еда.

Сперва Людвиг отвечал на вопросы вежливо и уклончиво. Он помнил о необходимости хранить лицо, всегда и во всём в первую очередь думать о репутации, о наследии, об интересах семьи. Но тепло Елены и искренний интерес пробирали, он видел, что женщина не верит до конца его ответам и продолжает расспросы — и попытки скрыть правду с каждой минутой тяготили сильнее, и Людвиг уклонялся от ответов всё хуже, всё менее убедительно, потому что на самом деле он совершенно не хотел врать.

В конце концов он вздохнул — прозрачные небесно-голубые глаза блеснули в свете южного солнца, когда мальчик посмотрел в сторону.

– Мой отец суровый человек. Жестокий. Несправедливый, – он выдохнул почти шёпотом, и, испугавшись собственных слов замолчал.

Но первое слово было произнесено, и дальше говорить стало легче. Людвиг сухо и спокойно поведал женщинам о положении дел — о религиозном затворничестве отца, об уединении и запустении их имения, об унынии и печали после отъезда брата. Он, конечно, опустил порочащие подробности об избиениях, об упадке и обнищании рода — и приукрасил несколько судьбу мамы. И, тем не менее, картина, которую обрисовал Людвиг, оказалась далека от счастливой.

Он понятия не имел, насколько правильно поступил, и какие у решения могут оказаться последствия. Людвиг посмотрел на Елену и спросил, какой мама была раньше, до отъезда, и что она думала тогда о будущем браке.

  Твой рассказ о злоключениях рода Астерлихт вызвал новую вспышку эмоций и жалости к «несчастной Магдочке» и «бдному мальчику». Как выяснилось, твоя мама писала кое-что о происходящем в доме, и о том, что твой отец – суровый мужчина, здесь были наслышаны, но масштабы бедствия не подозревали. Как ты не старался сгладить острые углы, обитательнице поместья поняли, что жизнь твоя была тяжелой, и были в ужасе от всего, что тебе пришлось пережить. По их словам, в Нульне так не стали бы обращаться ни с одним благородным ребенком, даже если бы он был бастардом. Да-да, ты удостоверился, что мамы могут рожать детей не только от пап, и это будет не смертным грехом, как ты слышал от патера Йохана, а досадной и неприятной, но все же реальностью, к которой многие относятся с пониманием.
  Выяснил ты и то, что мама раньше была куда более веселой и открытой, много рисовала, и однажды даже ее картины попали на проводившуюся под эгидой курфюрста выставку юных дарований. Магдалену здесь явно трепетно любили, беспокоились, и хотели, чтобы ее жизнь вдали от родни была как можно менее проблемной – и теперь, после твоего рассказа, женщины были в растерянности, не зная, как исправить ситуацию.

  Что они решили в тот день, ты так и не узнал: после того, как ты сообщил барону Гектору, что хотел бы жить в городе, тебя отправили отдыхать. В отличие от Астерлихта, купался ты не в деревянной лохани с едва подогретой водой, а в почти волшебном устройстве под названием «ванная», где вода лилась сама, стоило только повернуть рычажки, и уже была теплой. Да и кровать еще как отличалась от домашней – вместо тяжелого и узкого ложа из темного дерева, на котором зимой и летом в качестве одеяла лежала клетчатая шерстяная накидка, здесь была просторная светлая кровать, куда поместились бы все дети Вильгельма-Георга, светлое хрустящее белье и легкий муслиновый балдахин – роскошь неимоверная. Ну и отхожее место было не горшком под кроватью, а целой комнатой – правда, располагающейся достаточно далеко по коридору.
  Не удивительно, что после ванной ты сразу уснул, и спустился, разбуженный слугами, только к ужину. Вернее, к его концу – женщины доедали десерт: яблоки в хрустящей карамели, а мужчины, барон Георг, его старшие сыновья, и высокий мужчина с длинными завитыми кверху усами – риттер Мило ван дер Бейль, как ты узнал впоследствии – пили вино и закусывали густо посыпанными перцем сырными шариками. Ругать тебя за опоздание не стали, а, поздоровавшись, как с родным, распорядились принести томленую на огне рыбу и красные бобы. Когда ты доел, тебе тоже достался десерт: причем Мина, младшая дочь Елены, еще вручила тебе длинную деревянную палочку, на которую были нанизаны орехи в меду.

  Потом, по просьбе Гектора, женщины ушли, а барон, налив тебе разбавленного водой вина, грузно уселся напротив.
  - Ты ешь, ешь, а пока что меня слушай. Уж не знаю, как там у вас, в Остланде, а у меня дома правила простые. Ты или приносишь семье пользу, либо занимаешься чем-то, где не можешь навредить, и ни на что значительное не рассчитываешь. Мы не в Талабхейме и не в Альтдорфе, и нахлебников не любим.
  - Гектор, - встрял в разговор ван дер Бейль, чуть жеманно протянув имя барона, - ты пугаешь мальчика! Он сейчас решит, что ты отправишь его горбатиться на фабрику, и завтра убежит. Или, как его отец, будешь требовать от него и того, и этого, и пятого, и десятого. Мягче надо быть! Успокойся, Людвиг, - он повернулся к тебе, - все не так страшно! Твоя польза сейчас – твоя учеба и те знания, которые вложат тебе в голову.
  - Верно, - кивнул Гектор. – Это я все к тому, что бездельников и вертопрахов, ходящих по балам, бьющих палкой яблоки, ловящих рыбу и ходящих в катакомбы, я не потерплю. Ты будешь учиться и узнавать новое – но то, что полезное, и к чему у тебя есть склонность. Я, племянник, считаю, что человеку тем лучше все дается, чем ему интереснее. А чем лучше дается, тем он потом будет успешнее. Верно я говорю?

  Разгладив усы, барон немного самодовольно показал на своих сыновей:
  - Вот Фридрих и Фердинанд тому живой пример. Фот Фриц, к примеру, всегда интересовался техникой, вникал в то, как устроены заводные игрушки, взрывать все любил… - мужчина довольно хохотнул, а Фридрих, крепкий и высокий юноша с на удивление коротко стриженными волосами, смущенно пожал плечами и тоже улыбнулся. – В итоге он занялся любимым делом, и теперь помогает мне на фабрике, контролирует процесс производства.
  А Ферре всегда интересовали цифры и вещи, - второй юноша, статями напоминавший отца, плавно кивнул, - и он в итоге стал заниматься торговлей. Глядишь, через десяток лет наберется опыта, наберется связей, и на паях с кем-то оформит уже свою торговую компанию.
  - И не только они! – вальяжно продолжил за Гектора муж Елены. – Мой Тобиас вот не настоль любит точность и технику, и теперь учится в Университете, получая разностороннее образование, которое сможет применить где угодно и для себя, и для семьи. Поэтому тебя действительно не ограничат в том, что нужно нам, проигнорировав то, что хотелось бы тебе.
  - Мило, ты опять торопишься, - рыкнул Гектор. – Я и сам все это могу рассказать, не лезь, а? Все и без того знают, что ты умный.
  Ван дер Бейль отсалютовал собеседнику бокалом и замолчал, демонстративно начав пробовать сыр.

  Отхлебнул вина и Гектор. Навалившись на стол, он какое-то время сидел молча, после чего также размеренно, как прежде, продолжил:
  - В общем, подумай, что тебе интересно. И повспоминай, что знаешь. Завтра с утра я не буду уезжать, а устрою тебе экзамен, чтобы понять, какие учителя нужны, а чему могут тебя поучить домочадцы. Отнесись к этому серьезно: сам понимаешь, надеюсь, как это важно для тебя самого и для Магды, когда ты вернешься домой.

***

  С момента того разговора прошло несколько месяцев. Ты уже был занят учебой, и общался в основном с наставниками и с обитательницами поместья – мужчины, как оказалось, дома ночевали нечасто, а если приезжали, то в основном поздно. Зато женская половина тебя каждый вечер вытягивала на посиделки, кормя вкусняшками и свежими сплетнями, переживая о том, как ты устаешь за уроками, и рекомендуя посвящать больше времени культурному досугу.
  И вот в один из вечеров слуга передал тебе приглашение прийти в кабинет барона. Ты поспешил на зов, и вскоре увиделся с самим Гектором фон Виттен-Ауэ. Мужчина сидел за широким столом, разбирая почту, но при твоем появлении сразу встал и, подойдя, пожал твою руку.
  - Здравствуй, Людвиг. Как успехи в учебе, что нравится, что нет? Все устраивает? Давай присядем, и ты все расскажешь.

  Выслушав твой ответ, мужчина, все это время внимательно слушавший тебя, перешел, наконец, к делу.
  - Ну хорошо. А теперь послушай меня и крепко подумай. Скоро годовщина свадьбы нашего курфюрста Константина фон Либвица – и годовщина основания Нульнского Университета, ректором которого он является. Приглашен весь цвет Виссенланда, ну и моя семья, конечно, тоже. Я бы хотел, чтобы ты туда пошел с нами, и не просто пошел, а постарался общаться со сверстниками и ребятами чуть постарше. Знакомства и связи для благородного человека значат ничуть не меньше, чем происхождение, и этот бал – хороший шанс их заработать. Но я пойму, если ты пока не готов к такой толпе и необходимостью – подчеркиваю, необходимостью! – одновременно веселиться и работать над общением, причем не отставая ни в одном, ни в другом. Как ты думаешь, справишься?

В сравнении с родным домом, почти всё в резиденции барона показалось Людвигу невиданной роскошью. Огромная и мягкая кровать была настолько удобной, что, бывало, не хотелось просыпаться и вылезать, вместо тесного внутреннего двора фамильного замка из окон открывался вид на великолепный и сиятельный Нульн, а особенно понравилась мальчику ванная. Сперва он смотрел на это странное устройство как на невиданное достижение инженерии, что-то невероятное — почти достопримечательность, чудо света. Некоторое время спустя начал принимать за необходимость — и почти со страхом вспоминал грязь и антисанитарию своего фамильного замка.

Невольно подумалось — Людвиг почти буквально прибыл сюда с корабля на бал, и теперь быстро и с восторгом привыкал ко всему этому умопомрачительному великолепию. Но мама..? Она с детства росла в виссенлендских условиях, в таком доме, и однажды вынуждена была просто отказаться от всего этого ради жестокого мужа и холодных замковых стен.

Задумавшись об этом, Людвиг нервно повёл плечами. Он часто вспоминал свою первую беседу с бароном — и полученные от него тогда наставления. Услышав про обязанности, сперва мальчик внутренне сжался — и тут же вступил с самим собой во внутренний спор, торгуясь и понимая, что готов пойти на очень многое ради того, чтобы остаться здесь, в этом доме. Едва ли они могли потребовать от него чего-то такого, что оказалось бы совсем в новинку или невыносимо тяжко для Людвига… Друг барона, однако, вскоре заговорил — и Людвиг просто не поверил своим ушам.

Они хотят, чтобы в награду за своё проживание здесь он… учился? Книги и знания и без того были его главным увлечением, страстью, единственной отрадой в холодном Остланде. Услышав требования барона, Людвиг сразу понял — проблем не будет.

Свободное от учёбы время юный Астерлихт проводил во внутреннем дворе, упражняясь. Снова и снова он стрелял в набитую соломой куклу из подаренного отцом арбалета, всегда представляя одно и то же высокомерное лицо, и попадая аккурат в цель всё чаще. После он долго занимался с тренировочным мечом в одиночестве — не потому, что хотел, а потому что знал, что так нужно. Дай волю самому Людвигу, он отдыхал бы от книг читая другие книги, но в его венах текла древняя и благородная кровь, а лорду было положено всегда поддерживать себя в форме — хоть чём-то их мнения с отцом сходились. Не раз и не два он замечал, как тётушка и её дочери наблюдают за ним из окон, но всегда делал вид, что не видит.

Когда барон снова вызвал Людвига к себе в кабинет, тот пошёл сразу. Гектор Виттен-Ауэ был куда более мягким, взвешенным и рассудительным человеком, чем Вильгельм-Георг фон Астерлихт, и тем самым заслужил уважение Людвига практически сразу. Мальчик серьёзно кивнул и пожал руку барона — так сильно, как вышло. Эти разговоры были не частыми, и он по-своему ценил их — Гектор не просто казался, но был действительно важным, занятым человеком, и уделял воспитаннику ровно столько времени, сколько полагал нужным.

Едва услышав о роскошном приёме в университете, Людвиг почувствовал одновременно и воодушевление, и тревогу. Никогда прежде он не бывал как следует в высшем свете — и, несмотря на всё прочитанное об этикете и правильном воспитании, беспокоился, что не сумеет произвести нужного впечатления на именитых гостей. Тем не менее, уверенность нельзя было приобрести не попробовав — и едва поняв, о чём говорит барон, Людвиг сразу знал, что согласиться просто обязан.

Он серьёзно кивнул, не сводя с герцога ярко-голубых внимательных глаз.

– Я постараюсь не подвести вас, – произнёс смиренно и кротко.

Сцена I: бал у фон Либвицев

  Годовщину своего брака курфюрст-ученый отмечал в одном из залов Нульнского университета: несмотря на то, что коронный замок был просторен, душа Константина лежала к шумным стенам «оплота вольнодумства и свободомыслия», и он частенько пренебрегал иными местами ради своего любимого Университета. Дядюшка посмеивался, что будь курфюрст чуть более свободен, он бы не правил, а занимался наукой – но дворяне таких важных семей себе и своим желаниям не принадлежат.
  В ночь праздничного бала ты, разодетый по последней виссенландской моде, весьма неудобной с непривычки, вместе со всеми прибыл к Университету. Естественно, на карете: тут дело было не в расстоянии, но в престиже. Уже знакомые тебе горгульи теперь сжимали маленькие лампадки, в неверном свете которых их морды казались еще более дикими, а ближайшие деревья и памятники были украшены атласными лентами. Не избежал «украшения» даже огромную статую основателя школы Себастьяна Файта, ученого и благочестивого последователя Сигмара: достойный муж теперь носил на бедрах красный кушак, а на шее – здоровенный цветочный венок.

  Конечно же, все это собрание благородных мужей и их семейств охранялось. Здесь ты впервые в жизни увидел людей, родившихся за пределами Империи: по крайней мере, увидел так, что можно рассмотреть, а не мимоходом. Фон Либвиц предпочитал доверять защиту своей жизни не рыцарям и не штатным частям провинции, а больше полагался на наемников – те, по крайней мере, ни с кем не связаны, и не имеют никаких обязательств ни перед кем, кроме нанимателя. Ты не столь хорошо разбирался в географии, и уж тем более в антропологии, но непривычно смуглая кожа, черные волосы, тонкие усики и бородки клинышком недвусмысленно намекали, что перед тобой – тилейцы или эстолийцы.
  Вооруженные короткими алебардами и множеством пистолетов – по три-пять у каждого – наемники были одеты еще пестрее, чем нобили: яркость красок в их случае уже доходила до того, что начинали болеть глаза. Охранники громко болтали, смеялись и явно обсуждали гостей, но высокому собранию было наплевать на них: солдат воспринимали не иначе, как мебель. Слуг, разносящих закуски и вино, впрочем, тоже. В целом ты мог сделать вывод, что отношение ко слугам в Виссенланде гораздо более презрительное, чем в Остланде. В Астерлихте крестьяне и слуги считались чем-то вроде младших несамостоятельных родственников, тогда как южное дворянство низшее сословие частенько даже за людей не считало.

  Как и всем гостям, тебе от имени курфюрста вручили подарок. Тебе достался небольшой кинжальчик в бархатных ножнах – из соображений безопасности незаточенный. Следом была долгая и поразительно церемония, где пожилой седовласый курфюрст в круглых очках долго рассказывал, как ему дороги собравшиеся, Университет и супруга. Больше всего он вещал о том, как сильно его дорогая жена способствовала научным исследованиям и возможности уделать внимание Университету – и ни слова о том, как важна она ему, как человек.
  Зато потом пригласили к столу. Выбор и вин, и закусок был огромен – подавали даже склизких морских гадов, которые, на вид нормального человека, выглядели совершенно неаппетитно. Да и с некоторыми другими блюдами оказалась все не так просто: ну кто же знал, что фаршированный гусь на деле окажется рыбой, а яблоки – мясными шариками, обернутыми кожурой?

  Детей здесь было не так много, а девяти-десятилетних – тем паче. Да и общаться с ними особенно возможности не было: все предпочитали держаться подле родителей. Но все-таки тебе удалось не только немного поговорить, но и потанцевать – причем не только с Миной ван дер Бейль, твоей двоюродной сестрой, но еще с одной девочкой – дочерью барона фон Эмса. Кажется, ни в беседах, ни в танцах ты не опозорился, и произвел впечатление должным образом воспитанного ребенка. В любом случае, первый камешек в фундамент общения с виссенландской знатью был положен.
  Ну или почти положен.

  Для кадрили ты считался слишком мал, и поэтому стоял чуть в стороне, наблюдая, как танцуют другие, и запоминая ритмику движений. Внезапно твое наблюдение было прервано появлением пары стражников, которые на ломаном рейксшпиле попросили тебя проследовать за ними. Ты согласился, и тебя повели мимо всей залы к лестнице, ведущей на балкончики второго этажа – место, куда гостям был ход заказан.
  Там тебя встретила расположившаяся на широком мягком сиденье золотоволосая девушка с завораживающе глубокими сапфировыми глазами. Она была старше тебя года на четыре, вряд ли больше, но уже была одета, как взрослая. Девушке можно было посочувствовать – тяжелое изумрудного цвета платье было раза в четыре шире ее, и наверняка было весьма тяжелым – судя по обилию вышивки, камней и жемчужин. Внушительной была и венчавшая прическу золотая диадема с россыпью темных сапфиров. Ты пока был не силен в экономике, но уже мог прикинуть, что за наряд незнакомки можно построить и снарядить пару надежных кораблей.

  - Я – Эммануэль, - если ты не знал.
  Девушка и не думала встать с места, а возможности устроиться рядом не было – не на ковер же у ног садиться, и не смахивать еду и бокал с небольшого столика рядом с сидением. Пришлось стоять, как стояла четверка охранников. Зато ты понял, кто перед тобой – старшая дочь и наследница курфюрста фон Либвица, в чью честь нульнские поэты слагали стихи, прославлявшие ее красоту, мудрость, кротость и сонмище иных достоинств. И, по крайней мере, насчет красоты они не врали – наследница курфюрста и вправду притягивала взгляд.
  - А ты, - она почти ткнула тебя в прикрытую колетом грудь веером, - кто таков, мальчик? Я тебя не знаю, и родовых цветов не припомню. И почему ты седой? Если есть какая-то страшная история, - глаза девушки блеснули любопытством, - расскажи. А если нет, расскажи что-то, чтобы мне не было скучно. А то матушка мне не разрешает спускаться вниз, а я уже до гоблинской задницы устала смотреть за всеми гостями, - Эммануэль кокетливо улыбнулась, и даже непозволительные слова не испортили ее природного шарма.

Больше всего Людвиг боялся каким-то образом опозориться — он уже изучил основы этикета в достаточной степени, чтобы отлично осознавать размер той бездны ошибок, которые может совершить по незнанию человек, и понимал, насколько витиевата тропка к образцовому поведению. Он старался не говорить лишнего, больше наблюдать со стороны, и действовать лишь тогда, когда был абсолютно уверен в правильном курсе. Ситуация принципиально отличалась от шествия флагеллянтов — там он был лишь еще одним ребенком в толпе фанатиков, здесь же он ценный гость с далекого севера, протеже барона и потомок древнего рода. Цена ошибки ужасна, а очевидные решения не всегда правильны — с каждым днем в Нульне Людвиг только сильнее убеждался, насколько утонченный и изысканный юг во всем отличается от консервативного, прямолинейного севера.

Пока что все шло неплохо — Людвиг был практически уверен, что он еще ни разу не выставил себя в особенно дурном свете, и в целом вписаться в высшее общество вышло лучше, чем он мог бы рассчитывать. Кроме прочего, он находился в том самом Университете! Речь курфюрста, судя по всеми, показалась многим затянутой и скучной, излишне сентиментальной — однако Людвиг, затаив дыхание, слушал. Подумать только, сколько всего мог сказать и рассказать человек с жизненным путем Константина фон Либвица — и насколько могут быть важны те слова, которые он выбрал специально для этого случая из почти безграничного набора возможных вариантов.

Несмотря на обилие роскошных кушаний, ел Людвиг на этот раз подчеркнуто аккуратно и сдержанно. Слишком часто и слишком многие бросали на него любопытные взгляды, слишком много вокруг было незнакомых людей — мальчик нервничал, у него совсем не было аппетита. Лишь несколько раз на несколько минут он забывал о постоянной тревоге — во время танцев. Сперва с двоюродной сестрой, Миной, которая улыбалась и при необходимости помогала — впрочем, очень скоро Людвиг понял, что в помощи на удивление не нуждается. Танец давался легко и непринужденно, доставлял удовольствие — осмелев, он даже рискнул пригласить после Мины другую девушку.

Напряжение отступило — Людвиг выдохнул и уже почти что торжествовал, когда к нему целенаправленно устремилась группа тилейских стражников. Мальчик сразу подумал, что это обязательно к неприятностям — мысленно напомнил себе свой ранг, свое положение, гордо вскинул голову и посмотрел на стражей, пока те подходили. Мелькнули предательские мысли — может просто отказаться идти или попытаться быстро разыскать дядю — но были сразу же отброшены как предательски малодушные.

Людвиг проследовал за стражниками со сдержанным достоинством, без лишних расспросов и возражений. Те привели его к лестнице на балконы — к этому моменту он уже всерьез беспокоился и гадал, не совершил ли непростительную ошибку, и не поздно ли еще вырваться и бежать. Он понятия не имел, кто и зачем мог хотеть ему навредить, но в то же время не знал и того, зачем кому-то выдергивать его с бала. В голове пульсировала лишь одна мысль — какой же он идиот, позволил так безропотно себя увести, и теперь вместо толпы людей вокруг только эти относительно пустынные коридоры…

Его встретили завораживающе глубокие сапфировые глаза. Людвиг никогда не задумывался об этом, но что-то подобное наверняка испытывали и люди, которые говорили с ним. Ее усыпанное драгоценностями платье кричало кичливой, чрезмерной роскошью. Если Людвиг и почерпнул хоть что-то хорошее от отца, то это был разумный северный аскетизм, и южная расточительность во всем иногда как минимум раздражала, а временами — как сейчас, к примеру — даже откровенно шокировала.

Он быстро сообразил, кем была эта златоволосая девушка — дочерью курфюрста фон Либвица, его первой наследницей. За ней стояла не только ухоженность и красота, но и власть — пожалуй, более одаренных судьбой людей было бы непросто сыскать на всех просторах безграничной империи. На миг Людвиг просто потерял дар речи от осознания ее важности, от того, насколько не хотелось отрывать взгляд от ее лица и бездонно красивых глаз, от того, что она почему-то соизволила заговорить лично с ним. Мысли про опасность моментально вылетели из головы, хотя, как осознал Людвиг значительно позже, менее рискованным его положение в ту минуту отнюдь не стало.

Было что-то особенное в том, как она говорила, в интонациях и полутонах — своевольно, дерзко, пренебрежительно, почти грубо. Что-то, что зацепило ту частичку внутри Людвига, о существовании которой он прежде даже не подозревал — исконно отцовское тщеславие, фамильную гордость, желание ответить куда более дерзко и смело, чем того стоило.

Конечно, он остался стоять — ровный и напряженный, словно натянутая струна.

Брошенное пренебрежительно “мальчик” резануло особенно глубоко, наполнило грудь обидой. Тетушка всего говорила, что он сообразительный и взрослый не по годам — в то время как другие судили по внешнему виду и относились к нему как к ребенку.

Людвиг чуть склонил голову, и ответил хоть и негромко, но отчетливо, чеканя каждое слово.

– Людвиг фон Астерлихт, сын Вильгельма-Георга Восьмого, Хранителя Архивов и Мастера Церемоний курфюрста Максимиллиана фон Кенигсвальда, — отец в свое время заставил сына заучить все эти титулы наизусть, и кто бы мог подумать, что это знание способно прийтись кстати сейчас.

В своем ответе Людвиг, конечно, опустил пару важных деталей — например, весьма значительную часть про “второго сына”. Перечень титулов со стороны наверняка звучал достаточно грозно, имя фон Кенигсвальда было на слуху среди многих, и Людвиг уже успел понять, насколько мало местные южане интересуются севером — шансы, что Эммануэль окажется осведомлена о плачевном положении фон Астерлихтов, были откровенно невелики.

Людвиг и сам не понимал, чего добивался — но понадеялся, что его ответ хотя бы немного собьет спесь с очаровательной собеседницы.

– Белые волосы — в крови всех потомков моего рода, – он на миг замялся, отчаянно попытавшись воззвать к собственному благоразумию, но с треском провалился и выпалил:
– Знаете ли вы, что стоимости вашего платья должно хватить, чтобы снарядить эскадру боевых кораблей для Империи?

  Услышав твой неожиданный вопрос, собеседница в удивлении вскинула брови, от чего ее покрытое тонким слоем белил лицо сразу стало более человечным и детским. Похлопав глазками, она наконец усмехнулась – самоуверенно так, гордо, как человек, чьему тщеславию только что польстили:
  - Конечно же знаю, Людвиг. Как дочь курфюрста, я просто обязана разбираться в таких вещах, как стоимость моих платьев и украшений, чтобы не показаться перед поданными не в должном виде. А как его наследница, я прекрасно знаю, за сколько времени и на какие средства можно построить флот для военных или торговых целей.
  Внизу громко объявили о начале кадрили и, пока все выбирали пары, оркестр заиграл туш. Общаться стало трудновато, если не приближаться вплотную к собеседнику. Эммануэль, бросив вмиг поскучневший взгляд на залу, брезгливо скривила красиво очерченные губы и подняла инкрустированный драгоценными камнями кубок. Покачав его, она неспешно сделала глоток и вернула кубок на место. Вскоре снова заиграла более тихая кадриль, и появилась возможность продолжить разговор, чем Эммануэль не примянула воспользоваться – хороший знак для тебя.

  - Кроме того, я не просто будущая курфюрстерин, а будущая курфюрстерин богатого Виссенланда – естественно, я могу себе позволить не просто лучшее, а самое лучшее. В отличие от каких-нибудь Кёнигсвальдов, - судя по тонкой улыбке, мелькнувшей прежде, чем она спрятала нижнюю половину лица за веером., род остландских курфюрстов девушка упомянула не случайно.
  Веер щелкнул, и Эммануэль продолжила, плавным жестом отставив руку в сторону, словно демонстрируя свою осведомленность наглядно:
  - А вот то, что ты из Астерлихтов, очень хорошо – не люблю долго общаться со скучными людьми, святошами и дворянами в третьем поколении. Я слышала о твоем роде: курфюрсты Тассило Первый и Хильдрихи Первый и Второй, верно? И еще кто-то в списках командующих при Магнусе Благочестивом – Луитпольд, кажется? Печально только, что за последнюю сотню лет более никто из Астерлихтов не удостоился быть внесенным иначе, чем в родовые книги: но, наверное, ты считаешь, что только пока. Не так ли?

  Если не рассматривать вариант, что фон Либвиц готовилась к этой встрече, то объяснение такой осведомленности могло быть только одно – от наследницы курфюрста требовалось, чтобы она на память знала все благородные и влиятельные роды Империи не только по гербам, но и хотя бы коротко была осведомлена об истории рода. «Политика», - как любила вздыхать на всякие непонятные моменты тетушка: видимо, именно она и определяла необходимость не только понять, кто перед тобой стоит, но и какие у него связи в настоящем и прошлом. Однако, с учетом того, что Астерлихты последнее время действительно были вне списка влиятельных семей, память у показательно-беспечной девушки была и правда неплохая. Правда, тогда оставался открытым вопрос, почему она сразу не признала твои цвета… Только ли потому, что на колете не было вышито герба?

  Эммануэль откинулась на спинку сидения и привычным жестом поправила диадему. На лице девушки снова мелькнуло прежнее выражение скуки, пока только зарождающейся:
  - Но это не столь важно. А вот откуда такой нетипичный цвет волос, далекий и от благородного золота, и от всех прочих, поинтереснее? Какое-нибудь фамильное проклятье? Или метка? – в направленных на тебя голубых глазах еще теплился огонек интереса, но губы уже капризно изогнулись, - Хочу интересную историю!

  Так как ты, наученный отчим домом оставаться бдительным, смотрел не только за собеседницей, но и за ее свитой, ты подметил брошенный на лестницу взгляд одного из охранников. Чуть повернувшись так, чтобы увидеть, куда смотрит наемник, ты заметил, что наверх неспешно поднимается еще один человек, которого, видимо, охрана сочла возможным пропустить. За пышным беретом с кричаще-яркими перьями было невидно лица, да и камзол с буффами скрывал фигуру, но по росту ты мог прикинуть, что этот человек вряд ли сильно выше тебя. Ребенок, возможно – но при этом со вполне взрослым мечом на перевязи.

Если Вильгельм-Георг чему-то и научил сына, так это остро чувствовать, когда он что-то сделал не так. Людвиг по умолчанию считал себя умнее и начитаннее большинства окружающих — и обычно у него на то имелись вполне весомые основания — но именно эта убеждённость и острый язык не раз и не два создавали для мальчика проблемы, за которые отец выплачивал ему награду ремнём. Старик надеялся выбить из сына лишнюю спесь, а также воспитать уважение к себе и Сигмару — добился он, кроме холодного презрения, лишь того, что теперь Людвиг научился быстро соображать, когда снова оступился и сказал что-то не то, и начинать готовиться к последствиям чуть заранее.

Последствия, вопреки ожиданиям, так и не наступили. Возможно потому, что Эммануэль, блеснув в ответ на самом деле выдающейся эрудицией, и сама продемонстрировала живой интеллект. От неё буквально сквозило избалованностью — именно той, которую Людвиг и его отец единогласно презирали в южанах — и всё же… На неё было приятно смотреть — на неё саму, не на это нелепое, вычурное бальное платье — и она говорила интересные вещи.

Людвиг смотрел на неё исподлобья, оценивающе. Историю происхождения рода впервые рассказала ему много лет назад тётушка — и это была красивая, яркая сказка, которая имела непосредственное отношение к нему, Людвигу. Ведь у него, и у отца, и у брата с сестрой белые волосы совсем не потому, что они прокажённые или проклятые! За этим стоит красивая легенда — которую Людвиг, как ни старайся, конечно же не сможет рассказать так же красочно и ярко, как тётушка — и более того, подтверждение которой он даже нашёл много позже в фамильной библиотеке. Людвиг был родом с севера, и много знал также о ксенофобии — сплочённая вокруг культа Сигмара Империя ставила себя и своих людей превыше всех прочих, не проявляя сострадания и жалости к остальным. И всё-таки, эльфы… И даже не лесные дикари, а настоящие, высокие с Ультуана, они всегда интересовали и привлекали Людвига, и в глубине души он был рад иметь к их роду хоть какое-то отношение. Он хорошо помнил, насколько ненавидел и презирал любое упоминание об этой версии легенды отец — насколько мерзко ему было думать о даже крошечном, самом отдалённом, родстве с остроухими. И эти воспоминания наполняли мальчика ещё большей решимостью — всегда и во всём идти наперекор, против воли отца.

– Есть она легенда, – решился Людвиг, быстро и с надеждой взглянув на Эммануэль. – Мне говорили, что в ней много правды. Много лет назад мой далёкий предок, молодой наследник, граф Дитрих, должен был взять в жёны леди Элизабет… фон Дюранд, из Мидденхейма. Графья уже договорились между собой, всё было решено – это должен был быть союз, который… сплотит весь север.

Людвиг злился — как назло, сейчас ему особенно не давалась плавная текучая речь, он пересказывал как мог точно, но выходило коряво, совсем не так складно и цветасто, как у тётушки. Когда легенду рассказывала она, перед глазами словно проплывали эти картины. В исполнении Людвига же это был, самое большее, грубый пересказ, не способный как следует передать содержимое.

– Но лорд Дитрих не любил долго сидеть без дела — он был рыцарем, воином, чемпионом турниров. Он постоянно был в военных походах — и, говорят, в одном из таких, он встретил девушку, эльфку, беженку из высоких, с самого Ультуана. Он спас её, и они путешествовали вместе какое-то время. И, значит, – Людвиг замялся и посмотрел себе под ноги. – Они полюбили друг друга. Но, конечно, не могли бы быть вместе. Вы знаете, как мы, в Империи, относимся к другим расам… и эльфка, даже благородная, по их меркам, конечно же не пара для графа!

“Особенно на севере” — подумал про себя Людвиг. Здесь, в Виссенленде, нравы виделись куда мягче.

– И всё же Дитрих был своевольным лордом, военачальником. Солдаты любили его — куда сильнее, чем болевшего.. кажется по-даг-рой.. старого графа. Он привык всё всегда делать по-своему — отверг Элизабет, оскорбил её лорда-отца, был готов пойти войной против каждого, кто возразит слово против, и за ним стояли его солдаты, – Людвиг мечтательно замолчал.

Граф Дитрих из историй был настолько не похож на чванливого, сухого и мстительного Вильгельм-Георга, что было сложно поверить, что они были дальними родственниками.

– У них родился ребёнок, а эльфка та, Нитаэль, умерла. Дитрих оплакивал её – и нарёк их сына своим наследником. Говорят, он, несмотря на голоса советников, так и не взял никого больше в жёны. У нас в замке, во дворе, до сих пор стоит её статуя. Вот так вот, – он гордо указал на свои волосы. – Если верите легендам, то выходит эльфская кровь.

  Эммануэль слушала тебя, приоткрыв в изумлении рот и все подавшись вперед. Из красивых глаз исчезли и скука, и брезгливость, и плещущаяся в глубине отстраненность. Сейчас, не скрывающая чувств и эмоций, она походила на обыкновенную нормальную девочку, только наряженную в излишне роскошные и вычурные одежды – девочку, которая, затаив дыхание, слушала волшебную сказку. Крестьянская хижина или баронский замок, полевой лагерь или дворец курфюрста – люди, когда они перестают играть свои роли, иногда становятся очень одинаковыми. Становятся… просто людьми? Особенно дети, такие, как ты и она – когда еще привычный образ не въелся в кожу, заменив лицо, и когда душа еще способна на искренние, не скрытые под тяжестью обязательств чувства.

  Можно было бы задаться вопросом, так ли была бы интересна курфюрстерин эта история, если бы в ней фигурировали не азуры, эльфы Ултуана, а какой-нибудь иной нечеловеческий народ – даже иной эльфийский. Но история не имеет сослагательного наклонения, а легенды одновременно хороши и плохи тем, что поменять их практически невозможно. Ты еще не знал, что на юге жители Империи относятся к эльфам-из-за-моря куда толерантнее, чем на Севере – в Остланде и Нордланде, Остермарке и даже Мидденхейме слишком сильна угроза Хаоса, и единственный способ для людей спастись – держаться за свою общность и отрицать все чужое.
  Но в центральных и южных провинциях помнили, что именно эльфы Ултуана помогли Магнусу Благочестивому в войне с Хаосом, и именно Теклис, верховный архимаг асуров, научил людей Империи магии в том формате, в котором она используется сейчас, и способствовал основанию Колледжей. Плюс к тому, асуры имели свои торговые представительства в Мариенбурге, Альтдорфе и ряде других городов – а финансовые связи не менее прочны, чем древние благодеяния: особенно если учесть, что спрос на эльфийские товары во много раз превышал предложение.
  Да, церковь Сигмара относилась к контактам с осторухими не слишком благосклонно: но там, где есть выгода и интерес, догматы вынужденно отступают. Да, эльфы – не гномы, считающиеся давними и «природными» союзниками Империи, но они и не враги, хотя и преследуют свои интересы. А, значит, контакты между Великим Островом и Империей продолжались и расширялись, вынуждая церковников, скрепя сердце, соглашаться с их пребыванием, и удерживать особо рьяную паству от необдуманных поступков – погромов, например.
  В общем, здесь, в Нульне, эта история звучала гораздо интереснее, чем если бы она была рассказана в Остланде, и воспринята совершенно по-другому. Такая вот странная вещь – одни и те же слова даже в одном и том же окружении будут звучать совершенно по-иному в зависимости от того, кто их слушает.

  - Да-а-а… - завороженно выдохнула Эммануэль, посмотрев на тебя так, словно увидела в первый раз. – О таком я и не читала! С другой стороны, о таком и не будут особо рьяно писать… - девушка чуть нахмурилась, явно силясь вспомнить что-то. Выглядело это, с учетом всего ее облика, немного забавно, - С другой стороны, я помню, что Дюранды враждовали с Астерлихтами и их вассалами, и представителей этих домов лучше не использовать в одном деле…
  Случайная мысль, обыкновенное рассуждение, большинство пропустило бы мимо ушей, но не ты. С логикой у тебя все было в порядке, и ты хорошо помнил, что Император выбирается из действующих на момент смерти предыдущего курфюрстов. А, значит, в числе претендентов могла однажды оказаться и Эммануэль – не поэтому ли девушку учили тому, что, казалось бы, выходит за пределы интересов курфюрстов Виссенланда, вплотную приближаясь к вопросам общеимперской политики?

  - Я, - улыбнулась тебе Эммануэль, - тогда прикажу кому-нибудь из художников отправиться в твой родовой замок и зарисовать эту статую – хочу ее увидеть. Быть может, - откинулась она на спинку, задумчиво подняв глаза, - если она мне понравится, - украшу ее репликой свой дворик. Это будет достаточно эпатажно и красиво, не находишь?

  Торопливая поступь раздалась у тебя за спиной, а потом послышался короткий лязг чуть вытащенного, а потом резко брошенного в ножны клинка.
  - Не находит! – раздался сзади звонкий самоуверенный голос. – Сестрица, эта бледная поганка смеет тебя отвлекать?

  Обернувшись на голос, ты увидел того самого человека в широком берете. Ростом он был, видимо, примерно с тебя, но сапоги на высокой подошве и заломленный спереди берет делали его визуально выше. Парень явно старался казаться взрослее, но лицо его выдавало – с узкими, совсем еще детскими чертами, большими голубыми глазами и высоким лбом, на который спадали криво обрезанные светлые пряди. Парень казался весь каким-то нескладным, и мог бы быть смешным в своих попытках выглядеть как взрослый, если бы не блистающий в глазах вызов – наглый, требовательный, самоуверенный взгляд человека, которому даже повода особо не нужно, чтобы обвинить кого-то.

  - Его зовут Людвиг, граф фон Астерлихт из Остланда, - Эммануэль, кажется, совсем не обратила внимания на хамский тон белобрысого. – А это Леос, мой младший брат.
  - Я говорю, - Леос гордо вскинул подбородок, - этот дикий норс смеет воровать твое время? Любой северянин – пропахший прокисшим пивом вор и козолюб!
  - Я сама его позвала, - усмехнулась Эммануэль и взяла бокал вина. – Он развлекает меня историями.
  - Шут! – презрительно бросил сквозь зубы мальчишка, ревниво покосившись на тебя. – В любом случае, он делал это без должного уважения! Ты, - он подошел так близко, что между вами не пролез бы и кулак, - я вызываю тебя на бой до смерти!
  - Нет, - прежде, чем ты успел вмешаться, заявила Эммануэль. – Я запрещаю тебе его убивать, и запрещаю драться здесь. Это было бы весело, но папа потом будет ругаться. Хочешь драться – дерись завтра, и на учебном оружии. И да, - плавно отмахнула она кистью, - я расстроена тобой, Леос – я еще с Людвигом недоговорила, а ты мне помешал.
  - Никто не вправе ложить глаз на мою сестру! – взвился Леос.
  - Класть, - с обидным смешком поправила его будущая курфюрстерин, после чего, демонстративно не обращая внимания на брата, повернулась к тебе, - Жаль, что нам не дали нормально поговорить, но он бывает иногда таким злюкой! Ну так что, примешь его вызов? А я посмотрю, как вы деретесь. У меня во дворце, пожалуй, на полянке среди роз. Так будет красиво, не находишь?

Сперва Людвигу и самому не нравилась собственная история — он пересказывал её коряво, сбивчиво, пресно, совсем не так, как это делала тётушка. Однако, мальчик видел в глазах собеседницы незамутнённый восторг, а искренний интерес преображал её и без того красивое лицо ещё сильнее, делая его нормальным, лишённым напускного лоска и вычурности. Внимая лучшей оценке из всех возможных — одобрению зрительницы — он начинал верить, что неплохо справляется, и даже слова будто бы складывались теперь чуть изящнее. Людвиг поймал себя на странной мысли, что ему приятно внимание Эммануэль, и то, как она смотрела на него — и хочется, чтобы так смотрела почаще.

Мальчик резко обернулся на новый, неожиданно звонкий голос. В этом голосе было много южной спеси, но не так много настоящей угрозы. Людвиг смерил новоприбывшего внимательным, долгим взглядом, отмечая его одежды, оружие, статус. Где-то на задворках сознания, в глубине, он уже понимал, что влип на этот раз серьёзно, как следует — но подогретый собственной безнаказанной дерзостью, раздразненный остроумной беседой с Эммануэль, в последнюю очередь он сейчас бы вспомнил об осторожности.

Его звали Леос. “Бледная поганка” и “дикий норс”, “козолюб” и “шут” — и всё с порога, не разобравшись даже, кто находится с ним в одной комнате. Людвиг смотрел на Леоса исподлобья — в холодных голубых глазах сверкали недобрые искры, которые будут хорошо знакомы в будущем многим. Сейчас же этот взгляд мог бы узнать лишь один человек на свете, Вильгельм-Георг — и в полных ненависти, ледяных глазах даже тщеславный фон Астерлихт при всём желании не разглядел бы тепла сыновьей любви к отцу.

Это её брат, а значит нужно было остановиться — извиниться, посмотреть в пол и попытаться хоть как-то избежать неприятностей. Не навлечь проблем на себя и барона фон Виттен-Ауэ. Голос разума пищал, но его теснила и подавляла холодная злоба. Этот тип даже не потрудился разобраться, кого оскорбляет. Высокомерный, надутый индюк, изнеженный южанин — отступить сейчас, значит только проявить слабость, который Леос не применёт воспользоваться, чтобы ещё сильнее унизить Людвига, и всё прямо на глазах у Эммануэль… Наверняка Леоса, как и Людвига, с детства учили обращаться с оружием – и, вероятно, он не отвлекался на изучение придуманной Вильгельмом-Георгом альтернативной истории…

И всё же, он выглядел каким-то неказистым и нескладным — вовсе не таким опасным, каким хотел бы казаться. Эммануэль смотрела прямо на Людвига — и он улыбнулся.

– Как будет угодно миледи, — произнёс безукоризненно вежливо, решительно, сдерживая кипящую злость.

И посмотрел на Леоса, чуть дрожа.

– Я принимаю ваш вызов. Вы нанесли оскорбление не только мне, но моему роду, – сказал негромко, сквозь зубы.

Леос был сейчас совсем близко.

  На твое «как будет угодно, миледи» сбоку внезапно послышался голос Эммануэль:
  - Я не миледи, ты, нордлинг! – кажется, Леос воспринял это на свой счет, и очень болезненно. Но голос у него в этот момент был как у сестры, точь-в-точь.
  Эммануэль выразительно посмотрела на младшего, и тот, стушевавшись, проворчал:
  - А я что, я решил, что это он мне…

  Инцидент был исчерпан, и прозвучало самое главное – согласие на схватку.
  - Буду ждать! – задорно бросил Леос, и скривился. Видимо, по мнению мальчика, такое выражение лица должно было символизировать толи зверский оскал, толи не менее зверскую решимость, но на деле все выглядело так, словно у Леоса вмиг заболели все зубы, и теперь он неимоверно страдает.
  - Я тоже! – кокетливо улыбнувшись и тебе, и брату, захлопала в ладоши Эммануэль, взбодрившаяся после твоего рассказа и той сцены, которую устроил младший фон Либвиц. – Кажется, завтрашний день будет приятным! А победитель отобедает со мной!

  Откинувшись на спинку, продолжающая улыбаться девушка царственно взмахнула рукой:
  - Только вы, мои господа дуэлянты, забыли о том, что одного вызова недостаточно. Где встреча – я уже сказала. Время… Давайте первый послеполуденный колокол. Так как поединок пройдет не на боевом оружии, то и Дуэльный статут не применим. Вы будете драться по правилам армейских тренировок, утверженных еще Сигизмундом Вторым – до трех попаданий. Секунданты нужны, но я не собираюсь видеть у себя во дворике посторонних – ими будут мои фрейлины, а судьей, - она послала в вашу сторону воздушный поцелуй, - буду лично я. Из прочего – никакого второго оружия, никаких доспехов: максимум можно облачиться в колет, чтобы синяки были не столь заметными. Зона попаданий – корпус, руки до локтя, ноги до колена. Все остальное не считается. И
  Леос, - резко перебила себя курфюрстерин, нахмурившись. – Я вижу твои мысли и то, что ты хочешь бить в голову и надеяться, что это будет не засчитано. Нет и еще раз нет! Я же сказала, что я на тебя о-би-же-на! – по слогам произнесла она и погрозила вмиг осунувшемуся брату пальчиком. – Кто попадает в голову, тот, считается, один раз ранил себя. Поняли?

  Устало взмахнув рукой, Эммануэль закончила:
  - Все, достаточно! Как скучно все это перечислять – смотреть было бы куда интереснее! Идите, я больше не хочу ни с кем разговаривать. Людвиг – спасибо за рассказ, он мне понравился. Лео – спасибо за заботу, ты всегда готов защитить меня от любой опасности, реальной или мнимой! – повернувшись к молчаливо лыбящейся страже, девушка отдала последние распоряжения. – Уведите их. Причем по разным лестницам. И проследите, чтобы они, пока в Университете, не пересекались.

  Следуя за наемником, ты покинул Эммануэль. Твоего не слишком долгого отсутствия никто не заметил, и с вопросами не подходил. А еще где-то спустя колокол-полтора правящая чета распрощалась с гостями и оставила их веселиться. Для большинства присутствующих это стало знаком собираться – оставалась или молодежь, желающая повеселиться, или взрослые уважаемые люди, пользующиеся возможностью уладить свои дела.
  Не считая внезапного вызова на дуэль, вечер для тебя прошел не зря. Ты завел несколько новых знакомств, вполне достойно представил себя, и теперь имел достаточный фундамент для того, чтобы продолжать делать себе в Нульне имя. Кажется, ты сделал все правильно – без знакомств и связей, к сожалению, никуда: не становиться же со временем новым Астерлихтским затворником, или «тем парнем, о котором постоянно забывают». Даже разговор с будущей владычицей провинции прошел достаточно успешно – надо было только правильно закрепить эффект.

  На завтра ты явился к воротам резиденции фон Либвицев. Очередной наемник в уже знакомой тебе пестрой форме подтвердил, что тебя ждут, и повел через весь парк куда-то за фасад более похожекго на дворец замка. А пока у тебя было время посмотреть на парк, что так разительно отличался от лесов Остланда. Деревья были посажены в отдалении друг от друга, не образуя густой тени, кроны их были тщательно подстрижены и пропускали на зеленые лужайки свет. Трава и та вся была одного уровня, и никакой лесной пади на ней нельзя было сыскать. Тут и там из природных композиций выступали статуи или обвитые лозой беседки, журчали ручейки шириной в твою стопу, а прихотливо извивающиеся галечные дорожки вели меж клумб, где росли цветы самых ярких форм и размеров, иногда складывающиеся в самые настоящие рисунки.
  С обратной стороны дворца парк был чуть темнее, но не мрачностью лесов Остланда – казалось, что красивая девушка сменила яркий наряд на более темный, но от того не менее кокетливый. Проведя тебя сквозь почти незаметную лазейку в высоких кустах шиповника, стражник сдал тебя с рук на руки незнакомой молодой женщине, видимо, служанке Эммануэль. Одета прислужница, к слову, была весьма экстравагантно – не прикрытые рукавом руки и глубокий вырез на груди были совсем не тем, что можно было бы узреть в благородном доме. Как вскоре выяснилось, странно выглядит не одна твоя провожатая.

  Женщина привела тебя на утопающую в окружении розовых кустов полянку, где чуть в сторонке за белым изящным сидела сама курфюрстерин. Ее брат мерил свободной пространство шагами, заложив руки за спину и покачиваясь при ходьбе, как гусак.
  - Людвиг! – поднялась окруженная фрейлинами Эммануэль. Как и ее фрейлины, девушка была одета… нетипично, мягко говоря. Подобие мужского камзола с маленькими буффами на плечах имело настолько жесткий корсет, что, казалось, талию Эммануэль можно было перехватить одной рукой. А юбка, сзади вполне пристойно достигающая земли, впереди имела вырез с локоть шириной, причем вырез этот, поднимаясь чуть выше колен, оставлял открытыми взглядам даже светлую кожу бедер.
  Верх разврата, как сказал бы твой отец. И матушка, тетя и дядя с ним бы наверняка согласились: курфюрстерин выглядела совершенно неподобающе своему статусу. Да и маленький беретик вместо куда более уместного платка выглядел дико. Немного спасали образ только высокие, почти до колен, сапоги, которые, не смотря на свои размеры, выглядели не массивно и достаточно изящно.
  - А Леос думал, что ты не придешь! Но я-то знала, что никто в этом городе не посмеет огорчить меня, отняв то, что я желаю. Поэтому я как раз в тебе не сомневалась. Надеюсь, что и наблюдая за дуэлью, я не расстроюсь! Итак, пол-квадранса на отдых, и начинайте!

  Одна из служанок принесла тебе завернутый в красный бархат учебный меч – почти такой же, с каким ты тренировался. Другое подобное оружие досталось Леосу, который с тобой так и не поздоровался. Кроме оружия, тебе тали напиться ледяного фруктового вина, только из погреба. Разбавленное водой в пропорции один к одному, оно бодрило и придавало сил, и вскоре от любой усталости не осталось и следа.
  Наконец подошло время поединка. Леос избавился от берета – выяснилось, что прическа у него очень смешная, и жесткие волосы, вместо того, чтобы держать форму, топорщатся в разные стороны – оставшись, впрочем, в застегнутом под горло колете провинциальных цветов – кипенно-белом и жемчужно-сером. Когда прозвучала команда сходиться, он не стал медлить, а сразу перешел в наступление – что характерно, на сей раз совершенно молча, хотя и корча долженствующие казаться страшными рожи.
  Учебным клинком он вертел быстро, и явно умел фехтовать получше тебя. Но после первых пары сшибок ты понял, что не все так страшно – юный фон Либвиц уделял слишком много внимания тому, как он эффектнее выглядит, и многие приемы проводил не для того, чтобы попасть в тебя, а чтобы сделать красивый пируэт и, например, со свистом разогнать воздух перед собой, одновременно пригнувшись, словно ты машешь тяжелой алебардой. Да и в принципе с его стороны было слишком много лишних телодвижений и слишком мало попыток защититься.

Интересно, светская жизнь в Виссенленде всегда выглядит таким образом? Всего за один вечер Людвиг пережил больше встреч и событий, чем за целый год сдержанного и сурового бытия в Остланде. От всего этого шла голова кругом — спускаясь по уединённой лестнице в сопровождении стражи, Людвиг с затаённой тревогой продолжал обрывками вспоминать детали только что закончившейся беседы, и некоторые из них заставляли его сердце сжиматься. Не навлёк ли он неприятности на себя, или, что ещё важнее, барона? Он словно смотрел на всё случившееся со стороны, временами поражаясь собственной смелости и отчаянной, почти сумасбродной, дерзости. Но всё это отступало на второй план, когда он вспоминал небесные, смеющиеся глаза — хоть и сам, хоть убей, не понимал, почему настолько важно именно это.

Конечно же Людвиг нервничал. Он проснулся рано, почти не притронулся к завтраку, и увлечённо полчаса размахивал тренировочным мечом во дворе — чтобы размяться, но ни в коем случае не устать, немного привести в чувство рефлексы. Людвиг всегда отдавал себе отчёт, насколько важно для благородного отпрыска фехтование и никогда не ленился, не пропуская ни одной тренировки — однако ему недоставало искреннего интереса, того незамутнённого, восторженного блеска в глазах, который бывало возникал при виде мечей у других мальчишек. Людвиг всегда предпочитал книги, знания — и уроки фехтования были для него не привилегией, а насущной необходимостью. Этим утром он, впервые в жизни, пожалел о своём малом интересе к мечам. Оказалось, что даже если открыть взятый из фамильной библиотеки том “Искусство фехтования: Принцип одного решающего удара” и тщательно воссоздавать особенно понравившиеся картинки, то принципиально поднять навык обращения с клинком за несколько десятков минут не получится.

В конце концов, Людвиг был вынужден отказаться от идеи подготовки в последний миг, и всё-таки отправиться в замок курфюрста. Шагая по галечной дорожке, он почти не замечал красот парка фон Либвицев, изысков замка-дворца, и даже странного наряда служанки, который наверняка заклеймил бы Вильгельм-Георг, окажись он где-то неподалёку.

Леос и Эммануэль, конечно же, уже ждали его на месте. Людвиг чуть склонил голову, и мимолётом посмотрел на Эммануэль, почти не замечая, или, по крайней мере, не отдавая себе в том отчёта, вульгарности её одеяния. Она сидела в тени, в окружении бесчисленных фрейлин — и все они, все без исключений, смотрели на него с интересом. Людвиг почувствовал ком в груди, ещё большую нервозность от такого количества зрительниц. Он коротко кивнул Леосу, с удовольствием отпил предложенный напиток — освежающе прохладный, бодрящий — и взялся за меч. Вес и баланс тренировочного клинка оказались знакомыми, вполне привычными — Людвиг взмахнул несколько раз на пробу, примериваясь к оружию.

Кроме вежливого приветствия, он не сказал пока что ни слова — а Леос уже нападал. С первого же обмена ударами стало ясно, что лёгкой это схватка не будет. Со второго — что невозможной она тоже не представлялась, хотя брат Эммануэль и уделял явно фехтованию куда больше времени, ему критично не хватало чистоты рассудка и рассудительности.

Людвиг защищался, отступая, отпрыгивая и больше отбивая удары. Так кстати вспомнилась выдержка из “Искусства фехтования” – в сражении, каждый воин должен использовать свои преимущества, и стараться обратить силы оппонента против него самого. Эта сентенция звучала достаточно мудро, чтобы Людвиг поразмыслив над ней, попробовал цитату на вкус — Леос был значительно сильнее его, здоровее и выше, но, в то же время, неповоротливее. Что, если попробовать заставить его расходовать силы — не отражая удары, но просто их избегая — заставить его носиться по арене, вывалив язык, словно тупого здоровенного бойцовского пса?

Людвиг попробовал — он перестал сходиться с Леосом на его условиях, скорее избегая, кружа вокруг, и отпрыгивая. Вспомнив один из немногочисленных уроков своего учителя в Остланде, Людвиг не отрываясь смотрел в глаза оппонента, позволяя им сказать больше, чем говорит обманчивый язык тела. Он цепко всматривался в лицо Леоса, стараясь понять — теряет ли тот терпение, срабатывает ли на него провокация. Разжигает ли в нём злобу то, что насколько бы большим и сильным он ни был, он раз за разом не может достать юркого, изворотливого, трусливого Людвига?

Леос начал поединок молча, опасно сосредоточенным — без пустого бахвальства и громких слов. Это было недопустимо — если Людвиг всерьёз намеревался здесь победить, то ему нужно было во что бы то ни стало вывести противника из себя.

Людвиг вдруг вспомнил оскаленную, искажённую лютой злобой морду унгора. Стоит ли тогда так сильно бояться Леоса фон Либвица?

– Ты как будто впервые взял в руки меч! – выкрикнул мальчик как мог беспечно, насмешливо, отскочив в сторону от очередного позерского, размашистого удара.

Но глаза, холодные пронзительные глаза, оставались настороженными, невероятно серьёзными.

  Фехтовал Леос действительно лучше, и действовал агрессивно и напористо. Но вот его подход к бою… Чего стоит, например, та ситуация, когда южанин, отбив твой клинок, вместо удара в открывшийся корпус встал в героическую позу, направив острие тебе в лицо, и заявил, что «разница в мастерстве столь весома, что волку Севера лучше добровольно сложить оружие». Естественно, сдаваться ты не стал, а быстро перетек в новую защиту, и следующий натиск Леоса канул втуне.
  Вообще, не смотря на всю свою техничность, фон Либвиц частенько зарывался. Может, дело было в твоих провокациях – словесно он на них не реагировал, но глаза так и полыхали гневом – а, может, в общей импульсивности юноши, но факт остается фактом: за атакой он мог совершенно забыть прикрываться, и однажды сделал такой глубокий выпад, что не успел занять прежнюю позицию и получил от тебя мечом по спине. А это не только больно, но и чертовски обидно.

  Не выше тебя, и даже не шире в плечах, Леос явно был сильнее, но в фехтовании это ему не сильно помогало. Если бы вы бились на цвайхандерах, или размахивали чеканами в поединке с одоспешенным недругом, тогда бы да, сила имела значение. А так, максимум, на что он мог надеяться, это мощным ударом заставить тебя потерять концентрацию, и за успешным ударом сразу нанести парочку других. Но ты это хорошо понимал, и глупо подставляться не собирался.
  Однако были и промашки, конечно. Противник был опытнее и искусней, и переиграть удавалось далеко не всегда. В какой-то момент вы пришли к тому, что обоюдно обменялись по паре ударов, и теперь у каждого оставался один единственный шанс. К чести Леоса, подличать он не стал, а продолжил биться честно, без попыток перейти из поединка на мечах в рукопашную и без неразрешенных ударов по ногам или голове, даже «случайных». Да и зрительницы подбадривали не «своего», а равно вас двоих, так что все было более или менее в равновесии.
  И все же ты начал выдыхаться первым. Разум еще отсекал по взгляду чужих глаз направление следующих ударов, а вот тело поспевало за ним с трудом. Саднили мышцы, липла к спине рубаха, а ко лбу – волосы, подрагивали руки, уже не столь уверенно сжимая клинок. И юный фон Либвиц это понял. Он настойчиво и напористо пошел вперед, заставляя тебя пятиться и «сдавать» шаг за шагом. Южанин увлекся, губы расплылись в широкой усмешке удачливого охотника, а в атаках стало много «обманок» с целью заставить тебя совершить глупость. Кажется, он хотел не просто победить, а сделать это красиво и максимально обидно для тебя, отомстив за удар по спине.

  А вот тебе была нужна победа вне зависимости от ее красивости.
  Идущей вверх восьмеркой, подсмотренной у Леоса же, ты отбил клинок и, изобразив атаку сверху, резким движением локтя сменил направление удара, рубанув противника по ребрам. Эта схватка осталась за тобой.
  Красный от гнева Леос не стал спорить и пререкаться, а с размаху швырнул деревянный меч о землю и заявил сквозь зубы:
  - Приношу свои извинения Людвигу фон Астерлихту и всему роду фон Астерлихтов за нанесенное оскорбление и признаю, что был в сказанном неправ. Поэтому…
  Его слова потонули в громе аплодисментов. Не слушая больше никого и ничего, парень развернулся на каблуках, словно на параде, и стремглав покинул место боя – и даже его гордо расправленные плечи, кажется, лучились недовольством.

  А чуть позже, после того, как ты, если захотел, как-то высказался о прошедшем бое, служанки Эммануэль подскочили к тебе и приняли оружие. Тебя проводили на изящное плетеное кресло, вытерли пот шелковым платочком, и даже попытались снять сапоги. Тебе подсунули тарелку с фруктами, добрую половину которых ты в глаза не видел, и каких-то странных, с ладонь величиной, лебедей, которые на поверку оказались искусно вылепленными сладостями. Да и бокал с вином пододвинули, но каким-то странным: нежно-зеленым и с какими-то странными пузыриками.
  Кресло Эммануэль, поставили рядом с собой, а сама курфюрстерин мало того, что удостоила тебя чести сидеть в ее присутствии, так еще и позволила припасть губами к руке, причем предварительно сняв тонкую перчатку, обтягивающую пальцы, как вторая кожа. Ты не знал о подобных этикетных тонкостях, но совершенно правильно подозревал, что это считается чем-то сродни награде.

  Без наград ты, впрочем, тоже не обошелся. Эммануэль своими руками завязала тебе на предплечье шелковую ленту в цветах фон Либвицев, и вручила свой веер. Последний выглядел крайне странно, и был украшен совершенно незнакомыми тебе рисунками. Как выяснилось, изготовлен он в далеком Кхитае, и, чтобы попасть в Империю, проделал путь через весь Старый Свет. Для мужчины вещь, конечно, была так себе, но внимание было куда важнее.
  Курфюрстерин, одарив тебя, позволила своей свите засыпать тебя вопросами, где ты так научился фехтовать, что еще ты знаешь об эльфах в своем роду, у кого ты сейчас проходишь обучение, и есть ли у тебя невеста. Когда поток вопросов иссяк, измученного тебя взяла в осаду сама хозяйка этой части парка. В отличие от фрейлин, ее вопросы были более предметными, и касались в основном земель Астерлихтов, их взаимоотношения с соседями и с фон Кенигсвальдами, и в принципе текущей политической ситуацией в Остланде. Кажется, за твой счет Эммануэль решила пополнить знания о северной провинции Империи.
  А потом вы вполне нейтрально пообщались на не столь предметные темы. Наследница владыки Виссенланда по-прежнему была высокомерной, и несколько раз демонстрировала, что по статусу выше тебя, но зато она была готова не только спрашивать, но и отвечать на вопросы, которые могли тебя заинтересовать. А знала она, как ты понял из беседы, очень много – уж ее-то учили, как должно, и даже давали не одну-единственную «правильную» версию, если где-то были разночтения, а указывали сразу на несколько взглядов на одну и ту же проблему.

  …Кажется, встреча с тобой Эммануэль понравилась. Леоса ты больше не видел, а вот у наследницы за три месяца ты побывал раз пять, на сей раз уже без поединков. Если не считать, конечно, того случая, когда волею сиятельной госпожи все играли в фанты, и требовалось исполнить то или иное желание. Вопреки возможным опасениям, все они были довольно детскими и оставались в рамках приличия, хотя и вплотную подбирались к их краю. Естественно, рамки эти были «южными» - для тебя, как для настоящего остландца, многое из этого казалось диким и аморальным. Но, как говорил патер Йохан, «в чужой монастырь со своим уставом не ходят».
  Нерегулярные встречи ваши прекратились, когда выяснилось, что Эммануэль отправляют в столицу Империи – Альтдорф, для продолжения обучения. Даже будучи курфюрстерин, девочка, впрочем, как и ты сам, себе не принадлежала, вынужденная следовать в том русле, которое определили ей родители. Следующая ваша встреча состоялась через несколько лет – но это уже совершенно другая история.

Людвиг и сам не верил, что выиграл. Процеженные сквозь зубы извинения Леоса совсем не принесли удовольствия — он их почти что не слышал — и даже позже, сбивчиво и растерянно отвечая на вопросы фрейлин, что сыпались наперебой со всех сторон, Людвиг всё ещё не мог прийти в себя и осмыслить случившееся. Дуэль захлестнула его волной злости, азарта, дурманящих настолько, что было очень просто забыть, что в пальцы сжимают рукоять всего лишь тренировочного меча. Словно Людвиг впервые в жизни понял и почувствовал то триумфальное упоение, о котором часто писали в мемуарах многие воины.

Ему нравилось это чувство — и, в то же время, страшило.

В сбивчивой, размытой череде последовавших после дуэли событий мальчик плохо помнил, что говорил, и что делал — отчётливо, ясно, в память впечатался лишь один момент. Как он припадает губами к гладкой, идеальной коже Эманнуэль, какой странно приятно и немного прохладной оказывается её кожа на ощупь. Людвиг тогда ещё не знал этого, но в последующие годы он будет часто вспоминать и переосмысливать заново тот момент с изумлением.

Эммануэль зачем-то отдала ему свой веер — и мальчик смутно чувствовал, что удостоился благородного подарка, и понятия не имел, что с ним делать. Он сложил его и разместил на коленях — так показалось достаточно уместным, почтительным — и продолжил отвечать на вопросы, вопросы, вопросы.

Где Людвиг научился так фехтовать? Он и сам понятия не имел — скупые уроки отцовского инструктора едва ли стоило вспоминать, а теория из книжек и трактатов была слабо применима в угаре настоящего боя. Людвиг и сам не понимал, как и почему победил — и плохо помнил большую часть решений, принятых в пылу бою. Знает ли он ещё что-то об эльфах? Откровенно говоря — понятия не имел, но глядя в горящие восторженные глаза фрейлин, просто не посмел бы никогда в жизни ответить так скучно. Да, слышал многое — от тётушки, хранительницы их семейной истории… Людвиг и сам не заметил, как тётушка в его рассказах превратилась в почти что северную ведунью, умудрённого опытом и знанием веков персонажа.

Вопросы Эммануэль были куда проще, конкретнее. В большинстве они казались непосредственно практических дисциплин, которые Людвиг отлично или, по крайней мере, достаточно хорошо, знал из книг. Он много читал — в немалой степени посвящённую северу и Остланду литературу — и там, где пролегали определённые пробелы в великолепном образовании курфюрстерин как раз находились его собственные сильные стороны. Беседа с ней была чёткой, понятной и интересной — она перескакивала с темы на тему, ни на чём не задерживаясь, и не требовала от Людвига изворачиваться, выдумывать и что-то изобретать.

Последующие встречи прошли спокойнее, глаже. Людвиг быстро понял, что Эммануэль была если не умнее, то по меньшей мере образованнее его самого — и с удвоенными усилиями проводил время в фамильной библиотеке барона, вычитывая всё больше о политике, экономике, военном деле и прочих вопросах, которые могли всплыть в беседах или заинтересовать его нового друга. Они почти не говорили о личном — во время их последней встречи Людвиг знал о том, что из себя представляла девушка немногим больше, чем непосредственно перед первой — зато, кажется, умудрились обсудить буквально всё остальное. Было исключительно приятно проводить время с собеседницей, блестящие интеллект и образование которой не вызывали вопросов — и которая, в то же время, не относилась снисходительно, как к ребёнку, к самому Людвигу.

Проницательности и такта Эммануэль не доставало почти что всем взрослым — и мальчик искренне, безусловно наслаждался их нечастыми встречами.

Когда он узнал, что очередная встреча станет последней — то почувствовал что-то странное. Грусть. Горькую тоску провожающего на пирсе провинциала, который смотрит на уплывающий в столицу роскошный корабль. В моменте он тоже хотел сорваться и тоже двигаться туда — вперёд и вверх, в Рейкланд. Однако, его дорога вела в совсем другом направлении.

2499 И.К., прошло семь лет, ныне тебе 15 лет

  Многое случилось за прошедшие годы – всего и не упомнить. За последние семь лет твоей жизни, проведенные в Нульне, ты узнал и увидел раз в двадцать, наверное, больше, чем за тот же срок жизни с Астерлихте. Даже если брать только дела семейные, ты побывал аж на трех свадьбах, отправив старших сестер во взрослую жизнь, и на одних родах – тетушка Едлена наконец подарила своему супругу наследника. В общем, жизнь в поместье фон Виттен-Ауэ била ключом, все вечно суетились, что-то делали, к чему-то готовились, и совершенно не имели возможности скучать и ждать, когда один день сменится другим.
  Что касается редких писем из дома, то они свидетельствовали, что в Астерлихте никаких изменений не произошло. Вильгельм-младший продолжал обучение у курфюрста и в следующем году планировал стать опоясанным рыцарем, Марта росла, но продолжала постоянно болеть, Тетушка дошила один гобелен в главную залу, и принялась за другой, а у самой мамы все было «как всегда». Последнее было не удивительно – отец имел неприятную привычку читать все письма, чтобы кто-то, не дай Сигмар, не разгласил родовые тайны семьи; так что приходилось читать послания между строк. И из них следовало, что Вильгельм-Георг с возрастом становился только более раздражительным и замкнутым в своем мирке.
  Кстати, отец тебе тоже писал. Ровно раз в год, поздравляя с днем рождения и передавая послание не имперской почтой, как мама, а через очередных паломников, странствующих священников или следующих мимо Астерлихта рыцарей. Сами послания были предельно лаконичны, состоя из пары-тройки предложений, построенных вокруг фраз «Поздравляю, сын. Будь достойным Астерлихтом и праведным сигмаритом». Как вишенка на тортике, женская часть замка к праздникам посылала тебе разные маленькие подарочки, от отца же за это время не пришло ровным счетом ничего, кроме напутствий и крайне смутных намеков на то, что, став взрослым, ты займешь место, достойное твоего статуса.

  Да и мест ты увидел гораздо больше – дядюшка и тетушка не считали правильным бездвижно сидеть на одном месте, даже если это место большой и кипящий жизнью Нульн.
  Ты провел несколько летних месяцев в загородном поместье фон Виттен-Ауэ, убедившись, что провинциальные виссенландцы существенно отличаются от жителей провинции, будучи скорее ближе к привычным тебе остландцам, хотя и не с такой фаталистичной мрачностью.
  Ты съездил со всей семьей в Мариенбург, впервые побывав на море и узнав, что город, живущий одной только торговлей, еще более шумен, суетлив и грязен, чем промышленное сердце Империи.
  Ты снова побывал в Альтдорфе, на сей раз – как дворянин, а не паломник, повидал дворец императора и прогулялся по великолепному Зоопарку, достойному называться чудом света не менее, чем собор. Жаль только, с курфюрстери повидаться не удалось
  Ты даже побывал в таверне «Каменная борода», принадлежащей гномам, выпил настоящего гномского эля и сам выбрал подарки семье – как оказалось, похожая на крепость таверна имеет пристройками ювелирную лавку, небольшую кузню и рабочий кабинет архитектора.
  В самом Нульне ты несколько раз посетил дворец курфюрста, побывал на пушечном заводе и текстильной мануфактуре, прошелся по верфям и поднялся на военный корабль, посетил музей древностей в здании Университета и даже был допущен на полигон, где проходили испытания парового танка! И это не считая посещений разных приемов, балов, лавок, складов, офисов компаний и тому подобного.

  Да и возможностей заняться образованием хватало, причем как в теории, так и на практике. Книг в дядюшкиной библиотеке было немало, и он всегда был готов купить тебе еще, считая печатное знание полезным пассивом. А еще дядюшка Георг брал тебя на некоторые сделки и объяснял принципы работы и денежного учета в лавках – ты понял, как оборачиваются деньги, и как можно извлекать прибыль из обычных вещей. Несколько раз ты, под присмотром своего двоюродного брата Фердинанда, самостоятельно выполнял в лавках функции управляющего: ведь практика – лучший способ запомнить теорию и ощутить, как это происходит на месте на самом деле.
  Тетушка Елена, в свою очередь, рассказывала о том, что она делает, чтобы поместье процветало, и как надо следить за тем, чтобы крестьяне не только вовремя платили, но имели и урожайные поля, чтобы сохранять для своего феодала прибыльность. Это оказалось, с одной стороны, просто – не надо анализировать рынки, не надо ловить момент, чтобы сбыть товар, нет нужды учитывать наличие конкурентов. С другой стороны, «передавив» крестьян поборами, ты можешь сократить урожайность и доходность, а слишком ослабив бремя, добиться того, что твоя собственная земля будет процветать, но никакого дохода с нее не будет.
  А вот с военной подготовкой не срослось – Гектор относился к воякам с долей презрения, и считал достаточным «просто уметь обращаться с оружием». В конце концов, у кого есть деньги, всегда может нанять того, у кого есть меч, так зачем тратить силы на обучение, когда можно просто заработать? Так что тренироваться тебе приходилось самому, основываясь на учебниках тилеанца Вадди и рейкландца Майра. Получалось не так, чтобы плохо – скорее удовлетворительно, но ты понимал, что против более опытного и не такого порывистого, как Леос, противника придется туго.
  И, конечно, не стоит забывать о той базе, которую ты заложил во время бесед с Эммануэль. Во-первых, ты понял, что в любой книге есть определенный шаблон подачи информации, понимая который, можно очень быстро найти нужные сведения. Во-вторых, ты понял, что можешь достаточно ловко выстраивать причинно-следственные связи, исследуя в один момент политику, экономику и военное дело: после этого решения давно покойных императоров и курфюрстов, иногда странные и непоследовательные, стали куда понятнее. Ну или наоборот – имея перед глазами всю картину целиком, ты недоумевал, как можно было не учесть очевидные моменты и принять такое поспешное решение. Соответственно, после такого анализа вдвойне дикими, например, становились побасенки о том, что император Манфред Крысобой воевал с организованной армией гигантских крыс – и дураку понятно, что ситуация, с которой тот столкнулся, была просто широкомасштабным вторжением мутантов, а не полноценной войной. И умер он не от лап крыса-убийцы, а, скорее всего, был устранен другими курфюрстами, когда из-за своих про-армейских реформ и отмене закона о повторном оброке стал слишком популярен у простонародья.

  В общем, жизнь у тебя была достаточно насыщенной, пока после твоего пятнадцатого дня рождения не оказалась в запланированной теснине новых обязанностей. Барон Гектор, дождавшись, когда ты проснешься, позвал тебя к себе и, после небольшой беседы, перешел к сути:
  - Людвиг, тебе исполнилось пятнадцать, так что, как мы с тобой обсуждали раньше, пора бы тебе продолжать учебу более серьезно. Ты не передумал?

В последние месяцы Людвиг часто ловил себя на мысли, что не так уж много помнит о детстве. Он помнил уютный уголок с потрескивающим камином, и тихий, чуть хриплый голос тётушки, рассказывающей истории о совсем другом месте и совсем других временах. Помнил надрывный плач сестры, словно погружавший всех домашних в тёмное, тревожащее оцепенение. Помнил бледное, заплаканное лицо матери, и кроткую, блеклую улыбку на её некогда красивом лице. И конечно помнил голос отца — каждое слово, каждый удар, что до сих пор разжигали сызнова в груди ненависть. Как ни странно, но когда между ними оказалось расстояние — и реальное расстояние, и метафорическое, обусловленное повадками и культурой — ненависть к отцу не только не угасла, но только разгоралась сильнее. Впервые в жизни Людвиг имел возможность посмотреть на свою прошлую жизнь, на Остланд, со стороны — и увидеть во всей красе то жалкое существование, на которое Вильгельм-Георг самолично обрёк и себя самого, и всех своих близких.

Доставляемые имперской почтой письма мамы, брата и тётушки вызывали чувство вины, печаль и светлую грусть — Людвиг знал, что живёт свою лучшую жизнь, наслаждается теплом и достатком, светской жизнью культурной столицы, пока его родные прозябают во тьме и холоде. Письма отца же — редкие, короткие и скупые — он, едва прочтя, разрывал, и немедленно сжигал их в камине.

За прошедшие семь лет в Нульне произошло так много всего — событий ярких, красочных и насыщенных — что прошлая жизнь уже казалась чем-то странным, чужеродным и призрачным. Иногда Людвиг забывал о маме, тётушке и сестре на недели, и просто погружался в манящий водоворот новых знакомств и знаний — и потом вспоминал, внезапно и резко, замирая на месте, поражённый уколом совести и вины. Когда-то мальчиком он уезжал из отцовского имения объятый решимостью однажды вернуться — взрослым, состоятельным, способным постоять за себя, и наконец-то дать действительно достойный отпор Вильгельму-Георгу. Теперь же он не до конца понимал, зачем вообще возвращаться — в Нульне было всё: тепло, знание, роскошь и семья, которая относилась к нему куда лучше и давала ему значительно больше.

Из недели в неделю, Людвиг, бывало, просыпался среди ночи в холодном поту — снова и снова, с завидным постоянством, ему снился один и тот же кошмар. Что в ответ на предложение мамы отправить сына в Нульн к её родственникам, Вильгельм кривится, смотрит на неё презрительно со своим характерным, непередаваемым прищуром, и заявляет, что никуда он, Людвиг, из Остланда не уедет. Никогда не уедет. Временами, Людвигу снилась дуэль с Леосом и Эммануэль. Это были совсем другие сны — и просыпался после них он, бывало, с большим сожалением.

Людвиг был безгранично благодарен Гектору и Елене за всё то, что они для него уже сделали и делали до сих пор. Все наставления барона он воспринимал предельно серьёзно и выполнял безукоснительно, с рвением. Потребовалось время — не один год, и не два — чтобы Людвиг перестал чувствовать себя в их гостеприимном доме на птичьих правах, и прекратил бояться, что его вышвырнут назад, на север, за малейшую оплошность.

К новому разговору с бароном мальчик, конечно, тоже отнёсся со всем возможным вниманием. К этому моменту он глубоко уважал Гектора — не только за всё, что тот для него сделал, но и как личность. Ему нравилась рассудительность барона, его способность думать и планировать наперёд — и Людвиг давно усвоил, что если барон считает нужным проговорить какие-то моменты лично, то это не просто так. Выбор образования, впрочем, это был выбор, который окажет влияние на всю его дальнейшую жизнь — на судьбу, на карьеру, на то, добьётся ли он когда-либо тех вершин, о которых в глубине души всегда мечтал. Переоценить значимость этого решения невозможно, и Людвиг с трепетом слушал барона, пока тот перечислял все варианты. Он по-прежнему жаждал знаний — и впитывал новые при каждой возможности — и ему хотелось всего и сразу. Также Людвиг понимал, что в отличии от сотен тысяч детей в Империи, у него имелся выбор — и перед ним оказались открыты практически все дороги.

Людвиг скрестил худые руки на груди, и посмотрел на барона Виттен-Ауэ своими внимательными небесно-голубыми глазами.

– Конечно, не передумал. Имперский Университет Нульна, – ответил взвешенно и спокойно. – Но…

Он замялся и взглянул на барона с сомнением. Путь Людвига в Нульнский университет казался предрешённым ещё с первого дня, с того первого в его жизни приёма, но также мальчик понимал ценность и исключительную военную значимость артиллерии. Среди всех военных искусств именно артиллерийское дело казалось ему наиболее изящным, действенным, смертоносным — и во всём мире Нульнским мастерам в этом, вероятно, не было равных. Ни в коем случае нельзя было упускать такую возможность.

И Людвиг сделал то, чего не позволял себе никогда прежде — попросил об услуге барона Виттен-Ауэ.

  Как вскоре выяснилось, для того, чтобы поступить в Университет, ты сам не больно-то и нужен. Все решалось на уровне отцов семейств, знакомых, покровителей – взрослые мужчины встречались, делились рекомендациями, обсуждали финансовые вопросы. Знания поступающего, как вскоре стало ясно, тоже особого значения не имеют: перед тем, как ты получил свидетельство о поступлении в Университет, тебя даже не экзаменовали, сочтя рекомендации достаточной заменой образованности.
  А где-то на первой неделе обучения ты понял – вернее, объяснили более взрослые студиозусы – что и в процессе обучения знания не являются единственной причиной продолжения обучения: пока за учебу своевременно поступают деньги, ты будешь считаться обучающимся, даже если твой первый урок прошел десяток лет назад. Подобные «вечные студенты», большинство из которых давно зарабатывали на учебу самостоятельно, считались элитой Университета – через них можно было добыть, что угодно, и узнать обо всем на свете: многие из них были не менее образованы, чем преподаватели. Но большинство все же были серьезнее, и за три семь лет получали вожделенный диплом магистра, уходя во взрослую жизнь, но сохраняя корпоративный дух студенческого братства.

  Сам процесс обучения был построен на множестве лекций, каждая из которых была открыта к посещению для любого студента. Проводились они в удобное для преподавателей время, и частенько накладывались одна на другую, поэтому постоянно требовалось быть активным, собирать сведения о том, кто, где и во сколько планирует выступить с лекцией, и, при необходимости, договариваться со знакомыми «делить» занятия, чтобы потом обмениваться полученными знаниями. И, конечно, требовалось хорошо знать персоны преподавателей, чтобы понимать, кого и о чем стоит послушать, а на чьи лекции можно пойти только затем, чтобы поспать после бессонной ночи.
  Сами предметы, подлежащие в последующем сдаче, различались на два типа: тривий и квадривий. Тривий считался начальным, и в него входили такие искусства, как грамматика, диалектика и риторика. Квадривий включал в себя арифметику, геометрию, музыку и астрономию, и мог быть сдан только тем, кто защитил свои знания по тривию. Однако даже до сдачи первой тройки студенты могли посещать лекцию по любой дисциплине, и учиться всему одновременно.
  Помимо семи Свободных искусств, в Университете преподавались и другие науки, в итоговый зачет не входящие. К самым популярным из них относились история, философия, землеописание и биология, однако были и такие предметы, читаемые обыкновенно энтузиастами, как основы культуры дави или гигиена. Их знание не являлось обязательным, но весьма поощрялось, и посещаемость тех или иных предметов зависела по большей части от харизмы лекторов, некоторые из которых, кстати, были теми самыми «вечными студентами».
  Процесс обучения не затрагивал механические науки – их энтузиасты обычно читали лекции инженерам, и три особых искусства, к которым причисляли богословие, медицину и право – их преподавали за пределами Университета. И, наконец, мало влияния уделялось военному делу – хотя на последнее как раз находились отдельные ученые, рассматривающие, например, тактику через призму поведенческих реакций или пытающиеся соотнести снабжение армии с экономикой. В общем, для кадета Военной Академии это было бы смешно, но для студентов Университета было возможностью расширить свои знания.

  Таким образом, бывало, с утра приходилось перебегать между трех лекций, чтобы услышать по максимуму, а следующая интересная тема была только поздним вечером, когда приличные люди готовятся ко сну. Естественно, такая организация учебного процесса и обилие свободного времени накладывали на студентов свой отпечаток. Кто-то занимался сам, кто-то развлекался с друзьями в кабаке или прямо в стенах Университета, кто-то ходил в бордель, кто-то подрабатывал, давая частные уроки. В общем, каждый находил свой вариант, как проводить время, и большинство находило не только «вариант» но и компанию.
  Возможно, тебя удивила эта встреча, но именно в стенах Университета ты повстречал старого знакомого, о котором особо и не вспоминал. Одновременно с тобой в Университет поступил никто иной, как Леос фон Либвиц, заметно подросший за прошедшие годы и ставший очаровательным тонкокостным юношей. К тебе он не приставал, отыграться за давнее поражение не пытался, и даже вполне позитивно пригласил приходить к нему на ежедневные занятия по фехтованию как мечами, так и иным оружием – это был его способ коротать время в ожидании нужных лекций.
  Вариантов времяпровождения было у тебя немало, но была одна проблема, с которой ты раньше не сталкивался: нехватка денег. Дядюшка финансировал твою учебу, выделял деньги на жизнь, но не учитывал, что студенческие тусовки требуют немалых финансовых вливаний. Следовало решить, готов ли ты тратить время и деньги на развлечения, получая, помимо знания, еще и крепкие связи на будущее, или ограничиться учебой и «условно-бесплатными» развлечениями, или думать, как заработать на настоящую жизнь во всей ее красе.

  …С твоей просьбой найти учителя по артиллерийскому делу все было одновременно и проще, и сложнее. Барон Гектор, хотя и несколько удивился, исполнил твою просьбу, и вскоре ты познакомился с мэтром Юлием Йеннике – выпускником Артиллерийской школы и заведующим одним из артиллерийских полигонов. Мэтр Йеннике был сухим желчным мужчиной, совершенно не умевшим доносить информацию – сухо и монотонно он вещал о технике безопасности, о необходимости правильного определения состава металла в поступающих в твое ведение орудий, о необходимости правильного математического определение заряда пороха в зависимости от его консистенции, о каких-то градусах наклона и тому подобных вещах. Вполне возможно, что такое унылое разъяснение и пошатнуло твой интерес к пушкам, но тут настал черед практического ознакомления.
  На полигоне мэтр словно преобразился. Оказалось, он умеет орать и вспыхивать от малейшей ошибки, сквернословить так, что впечатлительные люди наверняка упали бы в обморок, и стрелять на глазок так, словно он – хохландец с длинной винтовкой. А ты увидел вживую, как работает мощь империи – чугунные ядра крошат толстые стены, сминают тяжелые доспехи, как листья, оставляют широкие просеки среди бревен. На практике мэтр объяснял лучше (хотя ты и узнал о себе много нового и неприятного), и стало ясно, что правильная работа артиллерии зависит от множества вещей: материала, из которого изготовлен ствол, его изношенности, типа пороха и ядра, рельефа местности и даже погодных условий! Как выяснилось, просто поднести огонь к фитилю развернутого в сторону неприятеля орудия недостаточно: требовалось огромное количество расчетов до боя, и не меньше во время: например, для стрельбы по подвижной мишени требовалось рассчитать упреждение – тебе это показали не примере стрельбы по двигающемуся в обе стороны маятнику.
  Мэтр Йеннике и его помощники-артиллеристы с полигона готовы были объяснить тебе эти тонкости, хотя бы на базовом уровне, но уже становилось понятно, что времени это займет более чем немало. Но по итогам ты вполне мог стать если не инженером, то командиром батареи, чья задача сводилась к непосредственному руководству орудиями на поле боя. То есть, если продолжать рассуждать, у тебя появился бы запасной вариант жизни на случай, если придется покинуть Астерлихт, и при этом не будет возможности взаимодействовать с бароном Гектором.

Прежде Людвиг никогда не подумал бы, что знаний может быть слишком много, но имперский университет в Нульне быстро убедил его в обратном. Более того, выяснилось, что отдельные преподаватели обладают талантом подавать материал настолько бездарно и сухо, что способны погасить огонь интереса в глазах даже наиболее увлечённых из слушателей. К счастью, программа Нульнского университета предполагала определённую гибкость — и позволяла студентам не только выбирать своих менторов и предметы, но и самостоятельно подстраивать под свой график программу. То, что для большинства остальных выглядело сложным, почти не организованным хаосом, показалось бездной возможностей Людвигу — в конце концов, теперь он имел право сам определять, кто напыщенный идиот, и кто может поделиться крупицей бесценной информации со студентами.

Педантичная организация персонального графика полностью поглотила несколько первых месяцев обучения — Нульнский университет словно всеми силами сопротивлялся попыткам студентов впитать свои знания, и пришлось приложить немалое количество усилий для того, чтобы организовать всё как следует. В прошлом Людвига в равной степени интересовали любые знания, теперь же пришлось выделить среди прочих практические, и отдать им главный приоритет. Философия и основы мироздания были интересны сами по себе, но куда большую ценность представляла практически применимая информация. Людвига интересовали экономика и управление, дипломатия, устройство Империи, и те крупицы знаний о военном деле и стратегии, которые он только мог ухватить.

За прошедшие годы Людвиг почти забыл о Леосе — и не вспоминал о нём до тех пор, пока случайно не столкнулся с ним после одной из лекций. Старый знакомый изменился — причём, на вкус Людвига, изменился в лучшую сторону. Более того, казалось, он совсем не затаил обиды и не строил планов возмездия — и даже предложил скоротать время между занятиями за дружескими дуэлями. Недолго думая, Людвиг сразу же согласился — к тому моменту он уже понимал, как выкроить время, и хорошо знал, что сильно отстаёт в фехтовании.

Не менее интересным представлялось и артиллерийское дело — теоретическую часть пришлось, стиснув зубы, перетерпеть, но Людвиг терпел, прекрасно понимая перспективы и значимость технологии. Зато как только дело дошло до практики, он собственными глазами увидел ту страшную, разрушительную мощь, которую скрывали в себе тяжёлые пушки. Всё остальное требовало куда больше денег, чем выделял ему на собственные нужды барон — и у Людвига язык бы не повернулся попросить у того хоть немного больше. Он и без того чувствовал себя всё более и более обязанным Гектору с каждым проходящим годом — и сомневался, что когда-либо сможет выплатить этот долг в достаточной степени.

Нужно было думать — и думать быстро. Даже безграничная жажда знаний Людвига в конце концов была почти что пресыщена, и теперь ему всё чаще хотелось прочувствовать и другие стороны студенческой жизни.

  Вопрос самосодержания, что так остро и достаточно внезапно встал перед тобой, оказался весьма непростым. Жертвовать учебой в обмен на доходы ты был не готов, и это сразу отсекало большую часть возможных вариантов – например, устроиться управляющим в ту или иную лавку или письмоводителем в какую-нибудь контору. Фактически, тебе была нужна работа вечер-ночь, или с «плавающим» графиком. Итак, что мог предложить тебе Нульн?
  Все упрощенно можно было свести к легальному и, скажем так, сомнительному способам.
  Самым простым и очевидным вариантом было репетиторство – найти семью, готовую доплачивать за обучение своих детей, было не так уж сложно. Но денег это много не приносило – большинство обеспеченных дворян и купцов, если уж искали образования, предпочитали или нанимать магистров, или отдавать в Университет. Более привлекательным был вариант писаря торговой компании, занятого на описи грузов кораблей, прибывающих ночью. Но тут был риск столкнуться с ворами, держащими район порта бандитами и так далее. Ну и опять же – работать после полуночи можно, но спать когда? А еще можно было пойти в Чистильщики, которые борятся с мутантами и всякими тварями в канализациях и под городом – воняет, смертельно опасно, компания не лучшая, но зато и оплачивается более чем достойно.
  Можно было, как многие другие, играть в кости и карты, делать ставки и вообще надеяться на удачу. Но без долгих тренировок ты вряд ли сумеешь подняться в азартных играх. Возможно, был шанс прибиться к той или иной банде молодых дворянских бездельников, и заработать на совсем уж неблаговидных делах – но так ли это по тебе? А можно было поискать объявления о работе для грамотных во всяких бедняцких кварталах: возможно, получится примазаться к тем, кто ходит в серой зоне закона, и кто готов финансировать молчание помощника.
  Ну и, наконец, можно было на годик подписать контракт с той или иной пистольерской ротой, куда как раз набирали молодых дворян, и, если не прокутить все жалование, то неплохо подзаработать, особенно на трофеях после битвы.

  Последний вариант был тем более реален, что ты начал заниматься с Леосом. Молодой фон Либвиц стал куда спокойнее, и не бросался теперь на каждого встречного за косой взгляд, и научился смотреть на мир достаточно позитивно. Прежняя вспыльчивость, хоть и не сошла на нет, стала куда мягче, и во многом компенсировалась выбросом адреналина на достаточно жестких тренировках. После первых же пробных боев ты понял, что Леос опытнее в несколько раз не только тебя, но и других ребят, с которыми он занимался – а к нему на тренировки ходили и студенты, учившиеся управляться с оружием с самого детства.
  В общем, тебе было, что перенять, тем более, что старый знакомый не стеснялся и помогать правильно встать в стойку, и объяснял разные финты и батманы, и в целом был готов терпеливо возиться со всем и каждым. Ну… почти с каждым – девушек в его компании в помине не было, да и сам Леос, казалось, женского общества избегал, объясняя этот тем, что девки – скучные и неинтересные, с ними ни пофехтуешь, ни поговоришь о чем-то важном. То ли дело надежные и верные парни, которые стоят каждый двух десятков размалеванных дурочек! Плюс к тому, как иногда шутил фон Либвиц, от какой еще девки можно дождаться, что она понесет пьяное тело домой, а не бросит на месте попойки? И какая девка согласится на хоть какую-то авантюру просто ради того, чтобы разогнать кровь и сделать день веселым?

  Что же до занятий с мэтром Йеннике, то тут тебя ждало некоторое разочарование. Как оказалось, имперская военная наука не предусматривает распоряжение более, чем одной четырехорудийной батареей – разве что чисто административное. Артиллерию следовало использовать, рассредоточив по полю боя, чтобы все участки были прикрыты, по возможности – окапать, и там уже спокойно расстреливать цели в зоне действия.
  Главный нюанс заключался в том, чтобы доставить орудие до поля боя, а потом его грамотно разместить. И вот тут начинались сложности – многие командующие предпочитали, чтобы пушки прикрывали их лучшие отряды, и возможность позиционирования артиллерии была ограничена подобными совершенно не стратегическими задумками. По такому же примерно принципу определялось и количество доступных орудий – наем пушкарей всегда был недешев, своей артиллерией располагал мало кто, поэтому чаще всего инженеры были вынуждены решать поставленные перед ними глобальные проблемы в условиях катастрофической нехватки ресурсов.
  Поэтому же были не интересны недавно изобретенные в Тилее малые пушки на конной тяге – пороха они жрали за бой столько же, сколько большие, а поражающая сила была в разы меньше. Да еще и сам факт бегающей по полю боя артиллерии умы многих командиров смущал – пушка должна быть неприступной башней в центре оборонительных порядков, а не мотаться по полю боя без предсказуемости и контроля!
  Это если о стратегии использования артиллерии. Если же говорить о тактике, что больше пристало младшим артиллерийским офицерам, то в ней тремя столпами были логистика, наведение и разведка.
  Хороший артиллерист должен был знать поле боя как свой родной дом, учитывать все кочки и леса, а в идеальном случае представлять еще и карту театра военных действий сотню миль вокруг, чтобы быть готовым к любому, даже незапланированному сражению. Этой науке мэтр учить тебя не собирался, но был готов разобрать с тобой те или иные выводы по возможным местам сражений с точки зрения пушкаря.
  С наведением орудий было проще – именно оно и было краеугольным камнем в том курсе практической учебы, которую видел для тебя инженер. И именно ее он собирался продолжить, засадив тебя за черчение схем стрельбы в зависимости от разных переменных.
  Правильная артиллерийская логистика, обеспечивающая сохранность орудия и пороха, была предметом, требующим весьма долгого и пристального внимания, но объяснить хотя бы ее основы мэтр Йеннике был готов. Это, естественно, не сделает тебя специалистом, но, по крайней мере, ты сумеешь при случае избежать самых катастрофических ошибок, и сберечь один из главных козырей Империи для будущих боев.