Тень великана | ходы игроков |

- Похоже, - согласилась Феуд, - вот только это глупости, которые пришли от невежественных дикарей с севера, всех этих скотов и пиктов. Трофей он и есть трофей. Знак доблести. Ни больше и ни меньше.
Айдлинн, кто бы сомневался, тут же горячо стала убеждать, что победит принц Эхри.
- Его отвага превзойдет и искусство Тигарнока и силу Дерба.
А потом начался бой и отвлекаться на разговоры стало сложно.

Схватка сразу трех бойцов была диковинкой. Тем событием, о котором можно рассказывать холодными зимними вечерами у очага и через пять лет и через десять. Так что дружинникам короля пришлось где-то повысить голос. А где-то и силу применить, чтобы подавшаяся вперед толпа зрителей не пересекла границ круга. Да и бойцы не стали приглядываться и выжидать, а сразу включились на полную. Им всем хватило опыта, чтобы оценить противников по достоинству. Эхри сразу начал с великолепного прыжка лосося и чуть - чуть не достал до шеи северянина, острие копья прошло через волосы Дерба. Дигарнок же, почти одновременно сделал выпад змеи, сильно согнув переднюю ногу в колене. Но Победитель Десяти плечом откинул в сторону принца, а копье Черного просто сбил в сторону пинком ноги. И закрутилась карусель стали и ловких приемов. Сразу стало понятно. То Эхри и Тигарноку пришлось объединить усилия, чтобы просто сдержать могучего противника. Дерб использовал секиру как небольшой и подвижный щит, держа ее рукоять почти у лезвия. А каждый удар его меча, который не удавалось спустить по касательной, отбрасывал оружие противников. Копье Черного вообще разлетелось в щепки уже на исходе минуты боя, несмотря на все искусство воина запада. И ему пришлось взяться за меч. Эхри же в какой-то момент боя забыл, что защищается Дерб все-таки секирой, а не щитом. Неожиданно северянин совершил тычок, с выкриком выбросив секиру на всю длину рукояти. И пусть лезвия и не пробили кольчугу, принца отбросило в сторону с перекосившимся от боли лицом. Айдлинн пронзительно завизжала от ужаса за своего кумира. Феуд же прикусила губу, а потом бросила:
- У него ребро сломано, может два. Неприятно, но угрозы жизни нет.
Пока принц несколько бесконечно долгих секунд приходил в себя, Тигарнок продемонстрировал все свое искусство. Он сумел в одиночку остановить натиск Дерба. Ветеран стал словно вода и лег, одновременно податливый и кристально четкий. Он уклонялся, гнулся, подставлял свои меч и щит под единственно верным углом, чтобы оружие Победителя десяти соскальзывало. И идеально работал ногами , держал дистанцию так, чтобы Дерб не мог ни ударить секирой с полного маха, разрубая щит, ни сбить более легкого противника ударом могучего тела. Два меча и секира мелькали так, что сложно было уследить за движениями. К тому же Тигарнок умудрился при одном из «сливов» еще и полоснуть противника по ноге. Могучие мышцы не рассек, но кровь текла, пропитывая штанину. Да и Эхри удачно вернулся в бой, сходу пропоров броском копья кожаную броню северянина. Принц лишился копья, зато нанесенная им рана в бок была глубокой и опасной. Народ Лох Гура взревел, приветствуя успех своего чемпиона. В следующую минуту пара воителей теснила Победителя Десяти. Правда Тиганрок лишился шлема и обзавелся неприятным порезом на лбу, откуда кровь текла на глаза. Но сам Дерб в ответ получил не меньше пяти ран.
- Смотри, - губы Феуд оказались около уха подруги, но все равно ей приходилось почти кричать, чтобы перекрыть шум толпы. - Сейчас начнется!
Девчонка опять оказалась права. Через десяток секунд после ее слов Дерб взревел. И взорвался могучими ударами, откинув обоих противников в стороны. Щит Эхри оказался расколот, а левая рука повисла. На груди Тигарнока кольчуга оказалась рассечена, как будто была простой рубахой, а не собранной из стальных колец. Северянин даже вырос. Словно до этого горбился, а сейчас распрямился во весь рост. Его лицо покраснело и исказилось от гнева. Правый глаз расширился, а левый сузился, из носа потекла кровь, а изо рта брызнула слюна.
- Боевая ярость во всей красе, - усмехнулась Феуд. - Так сыновья Миля сражались с богами.

  На едкий комментарий подруги Мона только фыркнула: надо же, Феуд такая мудрая, а обыкновенных вещей не знает. Северянка, что с нее взять! Стали бы воины просто вешать на пояс «знак доблести», если бы он не нес им пользы! И стали бы они охотиться за головами достойных соперников, если трофеем можно считать и головы десятка простых ратников, так и не сумевших воссиять во славе! К тому же Феуд, сама того не ведая, видимо, допустила нападку на маму, и оставлять ее без ответа было никак не можно:
  - Вообще-то, многомудрая дева, - немного обиженно заявила дочь Диармайта, - круитни, которых ты назвала насмешливым прозвищем «раскрашенных», не так уж и дики, как мнится тебе. Матушка моя, Домлеха Черная, женщина многих забот о семье, но и многих знаний и умений, происходит как раз из народа круитни – и она никем не может быть названа невежественной. Впредь, прежде, чем хулить кого бы то ни было, подумай, кто может это услышать. Ты не знала и не могла знать – а посему я закрою твои глаза на сказанное и не стану держать обиды.

  А там уже стало не до выяснения, кто прав, а кто нет – бойцы сошлись в поединке. Брат, словно слыша опасения сестренки, не стал показывать всем свою браваду, а предпочел действовать заодно с Тигарноком. Да и Черный тоже, как оказалось, не стал пытаться своим опытом преломить сразу двоих, действуя с Эхри заодно. Это немного успокаивало и внушало надежду на то, что именно брат будет увенчан, как победитель – так, по крайней мере, у него было больше возможностей показать себя.
  А вот Дерб… Не зря, ой не зря носил он прозвище Победителя Десяти, стоя нерушимой стеной против двух далеко не последних воителей Эйры. Другой бы давно опустился на запятнанный его кровью песок, а этот не только отражал большинство ударов, но и сам постоянно контратаковал. С другой стороны, и от него победа была пока далека – а, значит, стоявшие против него двое стоили по меньшей мере десятка, победой над которыми так хвалился гигант.

  Стиснув пальцы и подавшись вперед, Монэт с открытым ртом наблюдала за схваткой, едва успевая замечать те или иные выпады, быстрые, как полет стрижа. Каждый поединщик стоил другого, и каждый был по-своему хорош: любой ри, в чью славу звенит железо и поет дерево в таких руках, был бы благодарен богам за такого воина. А, значит, славе Лох Гура, что увеличил отец, петь еще громче, когда Эхри войдет в полную силу.
  Довелось девочке, снова забывшей о сдержанности, ахать и хвататься за подруг – особенно когда брат отлетел из боя и пару ударов сердца не подавал признаков жизни. Если бы не Феуд, глазастая, как всегда, опасения принцессы билли бы стократ больше, а исполненные волнения вскрики – в несколько раз громче. Но гостья Лох Гура ошибалась редко – и в этот раз тоже оказалась права.
  Вместе со всеми подавшаяся вперед дочь Диармайта подбадривала Эхри ликующими криками, когда тот поднялся с ног, и вплетала свой голос в крики поддержки Тигарнока, сумевшего в одиночку выстоять против медвежьей силы Победителя Десяти. Старик, хоть и убивший одного из отцовских ближников, импонировал деве – его скупая расчетливость и точные действия не могли не привлекать внимания, как вид гладкого и спокойного озера не менее приятен, чем бурная порожистая река.

  Мона почти уверилась, что скоро Дерб выйдет из боя – но так не считала Феуд, от которой она было отмахнулась. Увидев охваченного боевым безумием героя, сестра Эхри побледнела до молочного цвета и снова схватилась за руку подруги, словно Победитель Десяти угрожал и ей, а эта молодая девочка могла ее оборонить.
  - Фейдд, - выдохнула она пересохшими губами и отчетливо вздрогнула от коснувшегося плеч холодка. – Боевое безумие! Ой-ей-ей, что же сейчас будет… Только бы он не зарубил их, позабыв обо всем…

Три героя, в перекрестии тысяч глаз. К ним сейчас были обращены чаяния, надежды, отчаяние, страх, предвкушения, зароки и проклятья. Это поднимало их выше уровня человека. Больше дух, чем плоть. И что им под этим незримым потоком были боль и слабость. Не более, чем иллюзиями, на которые можно не обращать внимание. Пока не кончен бой. И шел он уже далеко не за золотой кубок. Феуд хищно подалась вперед, ее глаза сверкали азартом. Казалось, что она едва сдерживается, чтобы самой не прянуть вперед. Айдлинн что-то восторженно пищала, потеряв голос. Вслед за Дербом его противники тоже выложились до конца. Эхри ускорился, превратившись в вихрь. Движения Тигарнока были медленней, но приобрели кристальную четкость и обрели совершенство. Как будто он обратился в одного из потомков Богини Дану. Три воли столкнулись, бросив вперед свои смертные тела. И Монэт снова почти перестала понимать что происходит в этой буре, настолько быстро воители обменивались ударами. Долго такое чудо продолжаться не могло, у всего есть предел. Но развязка наступила неожиданно.
Раз. Меч Эхри вошел в грудь Дерба и израненный великан начал оседать. Пальцы десницы разжались и меч упадал на землю, а секира в левой руке тщетно упиралась в твердь, пытаясь остановить падение. Два. Меч Тигарнока ударил в бок принца, пробив кольчугу. Намеренно или инстинктивно ударил старый воитель уже не важно. Этот быстрый разумом хищник первым среагировал на то, что северянин повержен, а победить должен кто-то один. Три. Эхри начал падать, как срубленный молодой ясень. Четыре. Черный выдернул меч из его тела и ударил по шее упавшего на одно колено Дерба. Пять. Рука северянина, что казался побежденным, в последний миг перехватила кисть Тигарнока и дернула на себя. А его вторая рука нанесла удар огромным кулаком сбоку в шею. На землю они упали вместе. Великий бой закончился за пять тактов и на поле пала тишина.

  Ноги Моны словно вросли в землю, как корни могучего древнего дуба, руки застыли крылами подстреленной птицы, медвяные глаза подернулись пеленой, как утренняя река. Она даже дышала через раз, даже не моргала практически, страшась упустить хотя бы миг боя. И вместе с тем – как же ей хотелось смежить веки, уши заткнуть и сделать все, чтобы схватка стала наваждением, кошмарным сном, который никогда не станет правдой! Страшно, все это было слишком страшно для того, чтобы восторгаться, как Айдлинн, или наслаждаться, как Феуд – не их брат сейчас стоял против обуянного фейдд героя.
  Она не хотела это видеть. Она не могла не смотреть.
  Она хотела слышать каждый шелест травинки под шагами. Она плохо слышала даже выкрики за грохотом сердца.
  Она желала остановить это, даже если пойдет против воли Богов и желания людей. Она не могла даже сдвинуться с места.

  А потом все разрешилось. Слишком быстро. Слишком просто. Слишком жестоко. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Три тела одновременно оседают, недвижные. Никто не проиграл. Никто не победил. Гордыня и желание показать себя ни принесли ничего, кроме горя. Извечная мужская бравада стала погребальным костром. Словно кто-то коварный и насмешливый втерся в доверие и посеял вражду между теми, кто мог пить за одним столом. Словно кто-то хитрый и злой дал каждому вкусить плод надежды, а потом вырвал его с руками. Словно чей-то вызывающий, мстительный разум играл людьми, как фигурками фидхелла.
  Но все это сейчас было не важно. Весь смысл, вся суть была только в том, что Эхри, дорогой, храбрый Эхри, заботливый и любящий брат сейчас получил удар в бок – удар, который мог стать последним на его пути в вечность в сказаниях. Монэт забыла обо всем: о том, что на место боя запрещено выходить, о том, что она слабая маленькая девочка, о том, что окажется перед десятками глаз. Сейчас было важно только одно.
  И она сбросила подобное мертвенному оцепенение, рванув вперед, как лань, услышавшая хруст ветки под сапогом охотника. Забыв о чинности, о приличии, о достоинстве – обо всем.
  - Эхри-и-и-и!!! – разорвал тишь чей-то крик.
  Кто это кричал? Неужто… Да. Этот вопль смертельно раненного зверя слетел с ее уст. Но не важно – только бы брат был ранен, только бы он был жив! Только бы боги услышали ее мольбы, и спасли Эхри! Даже пускай они примут в оплату ее дыхание и ток крови – лишь бы брат смог встать на ноги и снова смеяться и улыбаться!

Словно в ответ на отчаянный крик Моны тело ее брата дрогнуло. Эхри с трудом перевернулся на живот, а потом попробовал приподняться, но руки его подломились и он ткнулся лицом в окровавленную, затоптанную траву. Толпа, вслед за принцессой взорвалась криками. Но рядом зашевелилось еще одно тело. Огромная рука тяжело и медленно поднялась, и толстые пальцы сомкнулись на рукояти меча Эхри в своей груди. С утробным полу рыком - полу стоном северянин потянул из себя глубоко вошедший в плоть клинок. Но если раньше его голос гремел, то теперь напоминал эхо от далекого грома. Лицо Дерба было страшной, окровавленной маской, которая могла бы испугать даже фомора. Лицо принца, искаженное болью и гневом было ничуть не красивее, только бледнее. Два тела шевелились как полу раздавленные насекомые, третье лежало неподвижным. Победитель Десяти попытался рывком встать на одно колено и рухнул обратно. Если раньше воители сражались друг с другом, то теперь со своими израненными телами, в попытках встать на ноги. И оба проигрывали эту борьбу. А потом шум и гул толпы прорезал властный крик:
- Довольно!
Ты не слышала раньше, чтобы отец так кричал. Но поняла, как он раньше раздавал приказы во время жарких битв. И сразу еще один крик — приказ.
- Поединок окончен!
И сразу врачи и фелиды переступили незримую черту круга боя и бросились к раненым. Или умирающим?! Но пока, Эхри был точно жив.
А Диармайт, дорогу которому расчищали двое гвардейцев, быстрыми шагами двинулся к месту поединка. Люди уступали королю дорогу. Приблизившись к выставленному на всеобщее обозрение золотому кубку, отец Моны выхватил свой меч и обрушил на источник раздоров. Сталь не смогла до конца разрубить мягкое золото, но оставила в нем глубокий разрез.
- Разделите надвое, - приказал Диармайт, - и вручите выжившим.
Несмотря на выработанное годами умение хранить лицо, в голосе отца слышалось все, что он думает об этой странной истории. Ведь он, только что, чуть не потерял двух сыновей. И если с младшим все было уже хорошо, то судьба всеобщего любимца Эхри оставалось под вопросом. Принцу остановили кровь, перевязали раны и дали целебный настой, и напоили разбавленным красным вином, так как он потерял много крови. Рядом так же оказали помощь и северному великану, а тело Тигарнока отнесли в сторону и передали его воиам запада. Удар Дерба сломал ветерану шею, так что ему врачи были уже без надобности.
Естественно, вы не остались стоять в толпе, а вслед за королем оказались на поле. И на ваших глазах снова потерявшего сознание Эхри положили на носилки и понесли в замок. Его рука лежала поверх помятой половины злосчастного кубка, который положили рядом.

  Отчаянный рывок Моны был прерван диким, звериным рыком – словно медведь выполз из берлоги до срока и теперь, гневный, оповещал весь лес о своем недовольстве, глухом и упрямом. Услышав его, девочка остановилась, словно упершись в незримую стену, и глазами испуганного олененка посмотрела на источник звука. Могучий Победитель Десяти, не победивший двоих, силился подняться и отогнать Хозяйку Подземных Чертогов, но та уже положила могучему мужу на плечо свою тонкую руку, украшенную мелодично перезванивающими браслетами.
  Дерб сопротивлялся смерти и был слаб, но Мона видела его во всей силе, и теперь боялась приблизиться к еще недавно обуянному безумием воину. Кто знает, быть может, тот снова отдаст себя в руки фэйдд, пытаясь отогнать холодные прикосновения силой железа? Тогда снова засверкает жестокий клинок, рассекая воздух, и горе тому, кто в это время окажется поблизости. Лучше обойти его по широкой дуге – обойти и положить на колени голову брата, нежными касаниями и заботой даруя ему силы жить.

  Дочь Диармайта сделала несколько опасливых шагов, но в ее маленький мир, ограниченный пятачком воинского круга, снова ворвался мир внешний. И снова он принял форму слова: ведь, как известно, речь не менее исполнена волшебства, чем выверенные сотнями ритуалов жесты. На сей раз чужой голос был напоен не гневом, но волей, и был таков, что его нельзя было ослушаться. И маленькая принцесса замерла недвижно – даже сердце пропустило пару ударов.
  Новый приказ сдвинул людей, ранее недвижных, как камни. Вокруг Моны пламенем вспыхнула суета, мельтешение, торопливые слова и жесты. Несколько спин в пестрых плащах сомкнулись стеной, отрезая девочку не только от Дерба, но и от брата, и она, опустошенная, поникла, сгорбившись и уронив голову. Теперь жизнь Эхри была в чужих руках, и она ничего не могла сделать. Маленькая. Она – слишком маленькая, чтобы хоть что-то изменить.
  С опущенной головой дочь Диармайта слушала голос отца и его мудрое решение, поражаясь и восхищаясь тому, как папа умеет держать себя в руках даже сейчас, когда жизнь его сына висит на волоске, а один из славнейших дружинников уже навек закрыл глаза. Она бы точно не смогла быть, как он, выдержанной и несгибаемой, подобно древнему дубу, помнящему еще приход сыновей Миля – а папа мог, и тем в тысячный раз доказывал, что достоин короны. Его воля, его власть, его сила хранили эту землю – а да должна была – как же иначе? – ответить не меньшей любовью: сохранить Эхри жизнь.

  …Следуя за носилками, девочка, нашедшая в толпе зрителей и придворных своих подруг, новую и старую, попыталась одновременно и быть такой же сильной, как отец, и такой же ищущей помощи, как молило сердце.
  Айдлинн досталось практически уверенное, если бы не дрогнувший голос, обещание, что все будет хорошо – Эхри силен и славен, и не может так просто умереть: если его дух еще борется, значит, не сдастся и тело. А вот второй подруге она, приотстав, взволнованным тоном задала вопрос, старательно пряча слезы:
  - Феуд, ты много знаешь и ведаешь больше, чем другие в зрелом возрасте. Знает ли твой богатый разум, как спасти моего брата? Боги, я готова немало отдать, лишь бы он был жив, цел и здоров!

Наверное в первый раз принцесса увидела свою подругу смущенной. Та опустила глаза вниз и ответила:
- Я почти ничего не смыслю в лечении, разве что рану перевязать могу.
И вы пошли дальше за носилками с раненым Эхри. Феуд о чем-то задумалась. Айдлин же почти вцепилась в носилки, не отрывая перепуганного взгляда загнанной лани от брата Моны. В это время через толпу к вам протолкалась высокая девица с весьма примечательной внешностью. Ну, кроме того, что она и вправду была дылдой. Первое, что бросалась в глаза это прическа. Виски были выбриты, оставляя гребень волос, которые сзади переходили в длинный хвост, перехваченный сзади обычным кожаным ремешком. Грубоватые черты лица ее не портили. Девица косила на левый глаз и прихрамывала , опять же, на левую ногу. Одета она была просто, предпочитая зеленые тона, а за пояс был заткнут короткий бронзовый топорик. - Госпожа!, - начала она громко и радостно, но Феуд ее утихомирила одним коротким жестом. - Орлайт Хромая Кобыла, - представила она свою видимо служанку, и снова погрузилась в раздумья. Тем временем процессия дошла до дворца и повернула к Покоям Целителей. Феуд остановилась на пороге и ухватила подругу за руку.- Знаешь!, - воскликнула она, - я, кажется придумала. Есть у меня дальний родич, который разбирается в лечении. Правда я не знаю, как быстро смогу обернуться и что он потребует за помощь. Она махнула рукой, - Да ладно, разберусь как-нибудь. Ты, тут, главное не унывай.
Девчонка обняла Мону, развернулась и скрылась в толпе. Люди не расходились с поля, вовсю обсуждая увиденное зрелище.

Вот только то, что для одних было подвигом и поводом восхититься, для других оказалось бедой. Домелха ощутимо сдала, как будто годы, голодным волком, напали на нее со спины и принялись безжалостно терзать. После бессонной и тяжелой ночи Мона увидела, что у ее матери разом прибавилось седых волос. Целителям пришлось отпаивать ее настойками трав, а потом, чуть ли не силой, уводить от ложа сына. Она бы и не ушла, если бы не прямой приказ короля - мужа. Айдлинн тоже тосковала, потеряв сон и аппетит, она сновала кругами, вокруг покоя целителей. Ей отгоняли. Она уходила, но опять возвращалась. А потом пришла со свирелью и начала наигрывать простенькую мелодию, хотя Эхри и не мог ее слышать из-за тяжелых дверей палат. И эта музыка была совсем не радостной, будто холодный, пронизывающий ветер в лицо. Мону, в отличие от ее подруги, к брату пустили. В Лох Гуре было целых два знаменитых врача. Первый, Абан МакБерах был местным. Третий сын землевладельца из земель у подножья Эблиу, он с детства был чрезвычайно любознательным парнишкой. И уходил в лес со своей собакой. Не охотиться, а познавать лес и жизнь. Не удивительно, что Абан попал на обучение к друидам. А потом обучался у королевского врача Кахира, который готовил себе приемника. Сейчас ему было уже за сорок весен и Абан считался первейшем в королевстве знатоком трав и растений, куда там знахаркам. Любовь к собакам так же осталась с Абаном и он всюду ходил с большим белым пастушеским псом по кличке Эр. Кроме того он разводил собак этой породы и щенки всегда расходились за хорошие деньги. Второй врач Калбах МакКармун по прозвищу Мудрец, был уже старик. Но он прибыл несколько лет назад из самой Тары. И его рука была точна и тверда, он был непревзойденным в округе хирургом. И ему пришлось приложить все искусство, чтобы спасти Эхри жизнь. У принца была сломана левая рука и два ребра, но самой опасной была рана в бок. Колющему удару достаточно войти на несколько пальцев, чтобы рана стала опасной, а удар Тигарнока Черного был гораздо глубже. Рану пришлось даже расширить, чтобы обработать на всю глубину, потом ее крепким вином и зашили. На руку Эхри наложили лубок, а грудь находилась в панцире бинтов. Брат Моны был очень слаб и большую часть времени или спал или был в забытье. Ни лекарства, ни молитвы не приносили раненому облегчения. А потом, похоже, рана воспалилось изнутри и это было очень опасно. И Албан и Калбах ходили хмурые, а у дев, что работали сиделками глаза постоянно были в слезах. Ни один из врачей не высказывал твердой уверенности, что Эхри поправится и это было очень плохим знаком. Жар у принца удавалось сбивать, но он возвращался снова и снова. Еще обиды добавляло то, что северянин пошел на поправку. Победитель Десяти был ранен еще сильнее принца, вот только на нем все заживало, как на собаке. Он уже лакал вино и приставал к служанкам, хотя пока не мог подняться на ноги.

На третий день молодой стражник дворца, который, честно говоря, заглядывался на принцессу, сообщил Моне, что ее требует девица по имени Феуд. Та появилась снова в сопровождении своей хромой служанки. С торжествующим видом девчонка вручила Моне небольшую кожаную фляжку.
- Вот. Принесла. Лекарство. - в три приема выдохнула Феуд.
Казалось бы можно радоваться. Вот только осталось поверить, что непонятная подружка принесла лекарство лучше того, что делали лучшие врачи королевства. И если Мона с этим справиться, то останется сущая малость. Убедить в этом самих врачей. А может, во время посещения брата, напоить его тайком? А если от этого станет хуже? Или, не дай Боги, Эхри умрет?

  Ответ Феуд заставил девочку вцепиться в сузие губы и опустить взгляд – мелькнувшая вспышкой отчаянная надежда погасла, как брошенный в воду уголек. Ее даже не возожгли дальнейшие слова Феуд о том, что еще есть шанс: разве он может быть больше, чем мастерство папиных целителей. Дернув головой на слова подруги, девочка крепко обняла ее, зарывшись носом в шею, и сдержав рыдания, выдохнула:
  - Пусть дорога будет легкой и снова приведет тебя в мой дом…

  Много после, когда все слов были услышаны, а слезы выплаканы, застывшая статуей у постели брата Мона начала снова переживать дни, предшествовавшие ранению Эхри. Она уже перебрала в памяти десятки песен и десятки десятков танцев, и теперь цеплялась с жадностью пьяницы, дорвавшегося до крепкого меда, до любого воспоминания, способного вырвать из тоскливого ожидания. И вновь вернулись мысли о природе подруги – слишком многое помогало заподозрить в ней одну из скрытого народа. Даже служанка, имеющая физические дефекты и вооруженная бронзой, а не железом, вполне вписывалась в эту картину.
  И вновь возникал вопрос, а зачем ши визит во владения Диармайтовы? Просто посеять раздор меж людьми, потому что такова ее природа? Отомстить обидчикам своего народа? Или это было некое испытание, пройдя которое, она обретет новый статус среди жителей холмов? Представить можно было многое, но на один вопрос нельзя было подобрать ответа – действует ли она во вред Ионе и ее семье, или нет. Как не тщилась девочка объять разумом все возможные варианты, а потом выудить из этой полноводной реки единственно истинный, такая рыбалка была выше ее невеликих сил.
  И Мона дала себе зарок смириться со всеми странностями – ей Феуд не вредила, а, значит, не след и думать о ней дурно. Пускай все идет так, как идет, и достигнет тех берегов, которые предначертаны их знакомству. А уж мешать этому она не станет.

  Маленькая принцесса уже больше не проклинала себя за невозможность помочь брату, не смотрела с надеждой на целителей, вверив Эхри богам. Если те услышат мольбы или решат, что такой юноша, как ее брат, лучше восславит их среди живых – так тому и быть, если же боги сочтут, что место Эхри рядом с ними – значит, такова его доля. А все ухищрения целителей, сколь бы искусны они ни были, лишь отсрочка, дающая возможность сделать выбор другим.

  Но суждено было случиться тому, что и самой Монэт пришлось выбирать. Она не ведала, вручила ли ей Феуд лекарство или яд, не знала, чем придется расплачиваться за его применение, и это неведение угнетало. Но сомнения могли подождать – благодарность, да и само сердце, звали обнять подругу и полупростонать- полуповиниться:
  - Спасибо…
  И добавить спустя какое-то время:
  - Мой долг требует назвать себя твоей должницей, Феуд НикФуармхор. И за добытое лекарство ты можешь стребовать этот долг с меня. И ежели зелье это исцелит Эхри, то пускай и все последствия его пития лягут на меня, как на ту, что поднесет его. В том слово Монэт НикДиармайт из дома Эоганахтов Лох Гурских. В том будет правда. Как правдой будет и предложение гостить здесь и далее и самой, и отцу твоему, и служанке твоей.

  А потом Мона в ночи металась по своей кровати, не зная, что ей предпринять. По правильному было отдать настой целителям – пускай они сами решают, что делать. Но если это – лекарство ши, они могут не понять его и отказаться дать больному, отрезав брату шанс на спасение. С другой стороны, они могут распознать травы, несущие с собой беду – безумие, например…
  Не убьет ли она Эхри, если сама даст ему настой от Феуд? От магии, если она есть в декокте, брата защитит ее клятва, переложившая все последствия именно на ее, Моны, плечи. А если дело будет не в чарах, а в свойствах трав или что там намешано? Тогда можно хоть всеми богами клясться – испившего из фляги ничто не спасет.

  Под утро девочка решилась. Если ничего не делать, то боги, скорее всего, заберут брата себе. Если давать флягу лекарям – то перекладывать решение на их плечи. А если дать самой, то пускай будет то, что будет: если вытянет тинктура брата с порога смерти, будет славно и радостно, а если нет, то вряд ли такой исход будет отличаться от того, что сулит еще большее время ожидания…
  Воззвав к силам всех стихий, маленькая принцесса решилась. Но для того, чтобы исполнить задуманное, надо было не спешить, а вести себя, как обычно, и поить Эхри только тогда, когда никто не увидит. Лишь бы не было беды! А если беда и будет, то лишь бы такая, в которой никого нельзя будет обвинить.

Объятия Феуд были теплыми и крепкими, а тело таким... таким человеческим. Могла ли соседка притворяться так искусно?! Вот только думать сейчас об это было некогда и невместно. Когда Мона произносила свою горячую речь, цепкие рысьи глаза Орлайт на миг дрогнули, и в них промелькнула тень уважения и... жалости. Вот только заметить это было некому. А вот Феуд в этот момент осталась серьезной и невозмутимой:
- Я запомню, твои слова Монэт НикДиармайт, - только и сказала она.

Мона знала Дом-на-Воде как свои пять пальцев. Надвратную башню с которой так хорошо смотреть на закат, когда солнце падает за озеро и его последние лучи скользят по водной глади. Скрипучую доску около кухни, на которую каждый день сотни раз наступали ноги слуг. На памяти принцессы эту проклятую доску меняли уже дважды, но новая неизбежно начинала скрипеть, как заколдованная. Даже, укромное местечко на втором этаже, где воины отца часто целовались с королевскими служанками. В любое место своего дома она могла бы дойти с закрытыми глазами. Пуст для этого пришлось бы повозиться. А уж пробраться с глазами открытыми, раз плюнуть. Вот только вся прелесть ситуации была в том,что любимой дочери Диармайта не нужно было ни от кого таиться. Никто и не подумал задерживать принцессу, которая отправилась в Покои Исцеления, к своему брату. К счастью в этот момент у его постели дежурила только дева - сиделка, а ни одного из королевских врачей тут не было. И слова девы из рода Эоганахтов ЛохГурских вполне хватило, чтобы отослать девицу прочь. Эхри был плох, он лежал с закрытыми глазами, а грудь едва приподнимала теплое, шерстяное одеяло. Казалось, что в любой колебания могут замереть навсегда. Моне пришлось тормошить брата и несколько раз позвать по имени, прежде чем он смог открыть глаза, а потом и рот. Когда девочка Мона откупорила фляжку то не почувствовала от принесенного Феуд зелья никакого запаха. И цвета у него не оказалось, будто подруга принесла во фляге обычной родниковой воды. Это стало понятно, когда эхри начал пить маленькими глоточками. Ему было сложно и часть лекарства каплями стекала по подбородку.
Напоить раненного и больного оказалось той еще непростой задачей, но принцесса просто не могла уже отступить от задуманного и начатого. Справилась. Вот только время затратила немало. А когда закончила в бок в руку ей ткнулся холодный собачий нос. Эр практически не расставался со своим хозяин даже когда тот работал. МакБерах был кряжист и невысок, но на девочку, смотрел сверху вниз, ведь Мона только начала тянуться вверх, как молодое деревце. Целитель, вполне добродушно, поинтересовался у Моны, чем она напоила брата. Можно было выдать правду о непонятном лекарстве неизвестно откуда или благоразумно соврать. Просто сказать, что принесла Эхри родниковой воды. Тем более, что лекарство так на ее походило.

  В ту ночь, после данной в порыве истинных и глубочайших чувств клятвы, Мона сидела на уходящих в воду помостках самого низкого уровня дома и задумчиво болтала ногами. Точеные сапожки мягкой кожи, расшитые по голенищу костяными бисеринками, стояли рядом – если их замочить, можно попрощаться с удобной и красивой домашней обувкой. Периодически покусывая ногти, девочка размышляла, правильно ли она поступила, последовав примеру героев из легенд и связав себя нерушимыми обетами.
  С одной стороны, конечно, было страшненько – а ну как зелье волшебное, от которого Эхри должен не только выздороветь, но и, например, обрести умение видеть грань между прошлым и будущим, между миром людей и тайными убежищами ши? Или же обрести неодолимое стремление сделать что-то ради того, чтобы благотворный эффект не пропал – например, отправиться в одиночестве на утлой лодчонке к самому Острову Яблок за золотистыми плодами величиной с голову младенца?
  Многое могло повлечь за собой использование магического настоя, но теперь, после горделивых слов, Эхри ждало только исцеление, а все прочее должно было лечь на ее детские плечи. И не только последствия – оставался еще и долг перед Феуд, отдать который было делом чести. Что могла попросить подруга, дочь Диармайта даже не могла представить – наследница крови Фуармхора показала себя разносторонней и одаренной особой, и просьба, исходящая от нее, наверняка будет столь же необычной. И это если не поддаваться сомнениям в человеческой природе Феуд: если волнами появляющиеся опасения верны, то долг перед одной из детей холмов может оказаться за пределами разума и осознания любого из колена Миля.

  Покрутив сказанное так и эдак и немного попугав себя возможными неприятностями, Монэт все же пришла к тому, что произнесенные слова были правильными и нужными – дочь короля должна не забывать о благодарности, а мудрая дева, принимающая помощь для другого, не должна подвергать опасностям того, ради кого она пытается – иначе цена ошибки ляжет на чужие плечи. Раз уж она решила обратиться к Феуд, то ей и только ей и держать ответ за все, что может стрястись: так будет честнее всего.
  Успокоив себя такими словами, дочь Диармайта наконец улыбнулась мягкому рябящему отражению луны – самая прекрасная из небесных обитательниц видела ее терзания и наверняка веселилась от того, как маленькая девочка пытается решить взрослые вопросы. Пускай знает, и что и запаниковавшая было принцесса не боится грядущего, и готова встретить предначертанное с искренним смехом и достойной ее рода уверенностью в собственных силах.

  …Тайное – не всегда дурное: так убеждала себя Монэт, когда шла к покоям Исцеления. За туманом и в глубине вод, под сенью холмов и в заповедных чащах живет не только зло, но и недоступная простым смертным мудрость – так почему ее намерение должно принести беду только потому, что она осуществляет его вдали от чужих глаз? Друиды и филиды тоже не прилюдно творят все свои ритуалы – так почему не может она затаиться за покровом молчания?
  И все же идти вперед было тяжело. Ах, как хотела Мона зачерпнуть из котла уверенности в ней хоть кого-нибудь, с кем можно бестрепетно поделиться планами! Но никого, перед кем можно открыться, нет и в помине: перед Феуд не хочется казаться слабой, а Айдлинн и другие девочки, случись что дурное, наверняка прилюдно огласят ее черной колдуньей вне зависимости от чистоты намерений. Про семью и говорить нечего – родители и братья, прознай о планах, наверняка попросту запретят ей вмешиваться в работу искусных целителей. Оставалось только черпать невеликие силы и веру в свою звезду из самых глубин души – больше опереться она ни на кого не могла.

  Сидя на ложе больного, Мона долго вглядывалась в знакомые черты, от долгой болезни и большой кровопотери ставшие резкими и острыми, как будто вырубленными торопливым скульптором из неподатливого камня, что образует собой горы. Застывший на границе между явью и навью брат никак не решался сделать шаг туда, и никак не находил в себе силы вернуться обратно – слишком уж далеко он ушел, и не слышал боле исполненного дрогнувшей надежды зова домочадцев. И вот теперь у нее есть шанс докричаться до брата – или все усугубить и подтолкнуть его вперед, туда, откуда возвращаются только величайшие и славнейшие, и то далеко не всегда. И все же это шанс, а последствия… Пускай боги услышат клятву, и возложат их на нее!
  Только когда девочка начала поить брата колдовской настойкой, ей стало кристально понятно, что слова «решиться» и «отчаяться», по большому счету, совершенно одинаковы – и то, и другое означает готовность идти до конца, не смотря на все опасности, и не оглядываясь назад. Это как в фидхелле: ход сделан, и обратно его уже не совершить, какие потуги не совершай, и как и не моли оппонента разрешить все переиграть.


  Боги вняли ее мольбам, дав время напоить Эхри, но не удержались от испытания, дозволив увидеть это мудрому МакБераху, врачующему человеческие тела также искусно, как врачуют души самые знаменитые из бардов. Первой реакцией Моны была удушающая, сдавливающая костистой рукой горло паника – ее раскрыли, и теперь обвинят во зле и попытке братоубийства, и, выхлестав ивовыми розгами, изгонят простоволосой и босой из владений отца, прокляв тем, что ни под одним человеческим кровом она больше не сможет заночевать. Одернувшая руку, девочка прижала ее к груди, немигающим взглядом уставившись в пустоту перед собой.
  Но вместе со страхом подняло голову и отчаяние – то самое отчаяние, которое так легко трансформируется в решимость. Напряженная, как натянутая струна, принцесса обмякла, вмиг успокоившись, а перепуганное выражение лица сменилось успокоенной улыбкой человека, который понял, что дернулся от собственной тени.
  - Ох, это вы, почтеннейший! А я испугалась от неожиданности – думала, что одна здесь, а тут что-то мокрое в руку тычется! У меня аж сердце в пятки ушло, когда я нарисовала себе десяток картин о том, как превратившийся в вышедшую из раны болезнь фомор решил снова обрести плоть! – Мона нервно рассмеялась.
  А я вот, - потрясла она флягой, - сходила к Фейскому источнику, что у каирна, и набрала воды для брата. Друиды говорят, что она врачует утробные недуги – вдруг и Эхри поможет? Он не животом мается, но вдруг поможет? А завтра хочу сходить к Ключу Белой коровы – вода из следа ее копыт тоже обладает чудесными свойствами. Буду тоже помогать исцелять брата – пускай боги заметят, что и сестра тоже радеет за раненного, и смилостивятся, вернув отцу сына, а мне брата!

Все женщины умеют врать, даже самые честные. Не иначе это умения было ниспослано светлыми богами, для процветания рода человеческого. Ведь правда бывает и колючей. И неудобной, да и просто страшной. Вот и принцесса Мона выбрала самый простой путь, чтобы не объяснять королевскому целителю про свой выбор, страхи, отчаяния и надежду. А так получилось очень удобно, вода из Фейского источника и все дела. И мудрый Мак Берах легко купился на эту ложь, так как ни на вкус, ни на запах капли воды из фляги были именно водой и ни чем другим. А еще врач успел отлично изучить королевскую семью и знал, как Мона любит своих братьев.
- Славную воду ты принесла Мона, - добродушно проворчал он в бороду, - на диво вкусную. Я давно последний раз пил из того источника, и не помню у его такого вкуса. Будем надеяться, что боги заметят твое усердие. - впрочем последнюю фразу МакБерах произнес таким тоном, что стало понятно, что он сейчас только на богов и надеется.
- А теперь принцесса, - велел врач, - тебя там подружка заждалась, а мне нужно осмотреть твоего брата.
Никакая подруга Мону не ждала. Но она поняла, что то Айдлинн опять пришла маяться и тосковать под дверь Плат Исцеления, и не выдала себя ни жестом, ни вопросом.
И она не ошиблась. Выглядела обычно веселая и энергичная подруга откровенно плохо. Черные круги под глазами, а сами глаза покраснели от слез и по состоянию рыжих волос было понятно, что утром их никто не расчесывал.
- Ну как он?! - воскликнула она со страхом и надеждой и посмотрела на принцессу взглядом загнанной лани. И что было ей ответить?! Разве что обнять покрепче...

А на следующее утро случилось чудо. Жар и лихорадка оставили принца Эхри, оставив после себя только слабость и злую память. И в Дом-на-воде вернулась радость. Король Диармайт щедро наградил обоих врачей. Кроме золота Абан получил в дар собачий старинный ошейник искусной работы из королевской сокровищницы, черная бронза, узоры золотом и драгоценные камни. Врач обрадовался этому дару и тут же нацепил его на своего пса Эра. Правда выглядел при этом МакБерах немного смущенным. Видимо потому что чувствовал, что несмотря на всю его мудрость, терпение и усилия, перебил болезни хребет не он. Вот и Мудрец МакКармун хмурился. Когда принимал от короля отличный набор инструментов для операций, большую редкость. Хотя он-то операцию провел более чем успешно. Мать принцессы будто расцвела и помолодела, а всего то надо было распрямить согбенные плечи и вернуть улыбку на уста. Отцу было проще, он мог прятать улыбку в бороду с усами. А Айдлинн устроила в спальне браку подушками, как маленькая, а потом «визг-на-лужайке». И только Мона знала тайну исцеления брата. Вот только об этом никому нельзя было сказать. Мало того, что посчитали бы фантазеркой, так еще бы решили, что принцесса решила примазаться к славе и удаче врачей. Нет, пусть лучше, как и раньше, об этом останутся знать трое, она сама, Феуд и ее хромая служанка. И Монэт НикДиармайт прекрасно понимала,что теперь обязана своей странной подружке жизнью брата. И что Феуд может потребовать в качестве платы за такой дар? ЯИ если потребует, то когда? Но эти мысли только слегка оттеняли радость, как одинокая паутинка в углу чистой и светлой комнаты. Тем более, что Феуд не воспользовалась предложением и разрешением погостить во дворце и исчезла по каким-то своим делам.

В честь выздоровления сына, король Диармайт объявил большой пир. И обещал выжившим посланникам королей Севера и Запада решить на этом пиру решить вопрос со своим чудесным конем, за которым они прибыли в Лох-Гур. И снова шумел дворец в суматохе праздника, и поднимались кубки и рога с хмельным медом, и вином, и сидром и пивом. И на этот пир принц Эхри пришел своими ногами, хотя был еще бледен и не обрел былой силы. И поднялся навстречу ему гигант Дерб Победитель Десяти. Раны быстро зажили на этом могучем воине фейдда. И его голос снова гремел громом, а смех ударами колокола. По слухам, те служанки до дворце, что не слишком блюли свою честь, успели изрядно обогатиться, пока Дерб лежал в Палатах Исцеления.
- Ты славно бился, принц Эхри, - проревел северянин, - и кровь наша уже смешалась на ратном поле. Так что окажи мне честь и стань кровным братом!
И воины обнялись и побратались под восторженные крики присутствующих. Так брат Моны стал еще и побратимом самого сильного и прославленного воина Севера.

А потом, не дожидаясь пока женщины и девы удаляться, огласил свое решение король Диармайт МакБрес Затворник. Так что в этот раз принцессе даже не пришлось прятаться под столом, чтобы первой узнать новости.
- Посланники королей Севера и Запада, Дерб Победитель Десяти и Тиранах МакРуад, вы оба проделали долгий путь ко мне на юг. Чтобы получить для своего повелителя моего белого коня по имени Лебедь. И сулили мне за него многие многие богатства, и коней, и скот, и серебро и оружие. И я принял решение. Не хочу я выбирать одного из Королей Предела, в ущерб другому. Не хочу я стать причиной раздоров, а то и крови, на нашей земле. Поэтому я дарю своего коня по имени лебедь своей любимой дочери Монэт НикДиармайт. И отныне он является ее собственностью и частью приданного. Да сильный король может пойти войной или набег на другого. Но хотел бы я посмотреть на короля, который ради добычи нападет на деву.
И на зал рухнула тишина, а взгляды которые устремились на Мону со всех сторон, можно было почувствовать кожей, такого было их давление.

  Мона словно смотрела на себя со стороны – как она говорит, как улыбается, как смущенно потупливается на похвалу целителя. Слишком тяжело было держать все это в себе, слишком сложно не сорваться, если все пропускать через себя. Дочь Диармайта не была кристально честным человеком, ни разу не сказавшим слова лжи, но все ее прошлое вранье было по-детски мелочным и простым. Сегодня же она впервые солгала о серьезных, взрослых, важных вещах. О вопросе жизни и смерти. Переступила черту – или пошла единственно правильной дорогой?
  Еще раз поцеловав брата в покрытый испариной лоб, девочка прижалась к лекарю, скрыв в его одеждах оказавшиеся на мокром месте глаза, и вышла в коридор, сама себе напоминая соломенную куклу с руками-веточками и болтающимся тряпочным подолом. Сжав в объятиях Айдлинн и уткнув подругу носом в плечо – ей сейчас помощь важнее, ведь она не знает еще, как Мона обратила внимание богов на болезнь брата. Так они проревели вдвоем: одна – мучимая неизвестностью, вторая – осознанием того, что кости брошены.

  А потом Мона привычно пошла на самые нижние подмостки краннога, желая побыть одной. Еще лучше было бы уйти куда-нибудь подальше, хотя бы к тому же сидхену, но это значило отрезать себя от любых новостей – а этого бы она не пережила. Посему девочке оставалось только беспокоить воду покачивающимися ножками и ждать, ждать. Она не молилась – мольбы были бесполезны. Все, что она могла предпринять, она сделала. Дала клятву, обратив на себя внимание богов, доверилась Фейд, поставив ее знания выше искусства лекарей. Теперь оставалось только выжидать.
  Только под вечер маленькая принцесса вернулась в свои покои, продрогшая и вымотанная, словно в одиночку сложила каирн над затянувшимся ожиданием. Спать она не планировала, но теплое молоко с медом и горячие лепешки, а также тепло потрескивающий камин, сделали свое дело – Мона и сама не заметила, как забылась глубоким сном, с головой спрятавшись под шкуры, словно в надежде оградиться от всех неприятностей.

  А утро прогремело радостной вестью. Разбуженная хохотом и громкими разговорами, Монэт потерла глаза и, зевнув, как есть в ночной рубахе, высунулась в коридор поинтересоваться о отцовских дружинников, что стряслось. А узнав, что Эхри пришел в себя, с радостным визгом, позабыв обо всем, ринулась в Палаты Исцеления, повиснув на шее брата и опрокинув его обратно на ложе. На время были забыты и треволнения, и клятвы, и осталась лишь одна, чистая и незамутненная радость.
  Осознание пришло позже, когда вернулись мысли о долге и том, как и чем его придется отдавать. А еще, конечно, грудь распирало желание похвастать, что и ее помощь тоже поставила Эхри на ноги – в том, что без трудов лекарей брат сгорел бы от внутреннего жара, Мона нен сомневалась. Но – нельзя. Услышат боги ее бахвальство, так покарают. И оставалось только улыбаться и радоваться тому, что братец жив. Хотя, конечно, от по-детски гордого упоминания о том, что она принесла воды с Фейского источника, котрая наверняка тоже немного помогла, девочка не удержалась.

  А потом был пир и долгие истории, вкусные явства и ячменный эль, разбавленный водицей, смех и веселье. Вместе со всеми Мона радовалась и танцевала, хохотала над одними байками и ахала от других. А потом слово взял отец, разрешив спор гостей о том, кто поведет за собой в поводу Лебедя. Мона была уверена, что будет найдено решение, устраивающее всех, но тех слов, что прогремели в затихшем зале, не ждала, и во все глаза уставилась на папу, не веря своим ушам.
  Но поверить пришлось, ежась под взглядами доброй сотни глаз. Сглотнув, девочка поднялась со своего места и торопливо прошествовала вдоль лавки к подножию отцовского трона. Припав перед ним на колени и взяв в ладони теплую папину руку, она поцеловала ее и, поднявшись с места, повернулась к присутствующим в зале. Такой дар нельзя было принимать молча, и недостойно было ограничиваться только благодарностью – ведь конь еще мог послужить предметом раздора меж жадными до славных вещей мужами.

  Поправив косицу и устремив взгляд к тележному колесу со свечами на потолке, девочка начала подрагивающим голосом:
  - Благодарю тебя, отец и король мой, за этот славный дар. С почтением и благодарностью принимаю его, чтя то доверие, что было мне оказано. Это достойное приданное, и да не послужит оно худому, доставшись либо избраннику моему, чей выбор будет скреплен словом моего владыки, либо богам, ежели на то будет мне знак недвусмысленный.

  …Вернувшись в свои покои, усталая от накала чувств девочка еще долго не могла уснуть. Ей как наяву виделось, что может попросить Феуд в уплату за жизнь брата. Монэт не было жалко отдавать Лебедя – она была готова расстаться с целым табуном и коровьим стадом впридачу, чтобы Эхри был жив. Но как объяснить это посторонним? Какими словами ответить на вопрос, куда пропал драгоценный конь, если нельзя назвать ни персоны одаряемого, ни клятвы перед богами, что послужила поводом для дара?
  Так и не найдя ответа, Мона уснула, прижав к себе куклу, так похожую на ту, которой она сама себя чувствовала в последний день болезни Эхри. Будь, что будет, а завтра новый день принесет с собой что-то новое. И тогда уже в костер рассуждений, если на то будет нужда, можно будет подбросить поленья мыслей.