[R9] Там, за туманами. | ходы игроков | Начало

Давно с утра встало солнце, а Аннушка всё спала. Крепко, почти без снов. Не приснился жених невесте. Только глаза голубые из-под меховой шапки подмигивали лукаво, как Матрёна. Их только и запомнила от первой встречи с женихом, да так, что никогда больше не сможет не думать о них, засыпая.
Крестьяне встаю рано, даже зимой. Нельзя терять светлое время на сон. Но... дел у него не было. Точнее, все валилось из рук. Все. После того, как он чуть не опрокинул чугунок на Матрену, а топором чуть было не тюкнул себя по ноге, та прогнала его из кухни. Но и наверху не было покоя. Пытаясь зашить сапоги, он уколол себе палец. В конце концов, не выдержав, выскочил на улицу, и стал чистить снег, прокладывая дорожки ко всем постройкам. Матрена только охала да загадочно улыбалась.
Когда солнце уже поднялось вровень с крышами, Иван не выдержал.
- Матрена, ужели барыня спит?
- Конечно спит.
- Но так долго...
- Иван Сидорович, это тебе так долго. А оне пока уснут, пока лягут, да считай с дороги, да приболела. Нехай спит себе помаленьку.
- Вдруг ей там плохо стало?
- Она бы позвонила...
Впрочем, в голосе Матрены тоже сквозила неуверенность. Наконец она буркнула.
- Сейчас чаю нагрею и подымусь. А ты и не думай! Одеться она должна, понял.
- Да я только под дверью постою.
- Что, не терпится уд свой потешить?
- Матрена!!
- Да шучу я, шучу.
И вот наконец Матрена постучалась в комнату невесты. Двери, обитые войлоком, надежно глушили все звуки, потому женщина довольно громко кричала:
- Анна Петровна, к вам можно? У вас все в порядке? Я завтрак принесла...

«…Я завтрак принесла…». Завтрак в постель ей приносила только Лукерья и только когда Аннушке нездоровилось. Когда выходить к столу было опасно не только для неё, но и её близких. Никому не хотелось болеть. И Анюта любила эти завтраки, потому что Луша задерживалась у неё "проследить, чтобы барышня всё скушали", сидела рядом и рассказывала истории о своей жизни. Как непросто в семье старшей дочерью быть, приходилось с раннего утра и до ночи трудиться, помогать родителям по дому и управляться со своими младшими братьями и сёстрами. Как тяжёл и нескончаем крестьянский труд и как мало было у неё отдыха и праздника, да и сытости она не видывала. И всегда заканчивала свои рассказы одинаково: "Сейчас-то я у вас, как у Христа за пазу-хой живу". Маленькая Анюта никак не могла понять, что значит эта фраза. Представлялся ей доб-рый Христос, что рубище своё на груди сжимал руками, чтобы отгородить живущих там от всего света. Думалось ей, что Лукерье хотелось выбраться на волю из-за этой пазухи тесной, посмотреть по сторонам, освободиться. Уж больно задумчивый у неё взгляд становился при этом и вздыхала она глубоко, улыбаясь, будто на икону позирует. Тогда маленькая Анютка бежала к папеньке и плакала:
- Давай отпустим Лушу, пусть погуляет вдоволь, она всю жизнь лишь дома работает, работает, света белого не видит, отпусти!
- Отпустим, конечно, - говаривал Пётр, гладя дочку и смеясь. - а коли не вернётся, тос-ковать не будешь?
- Ах, как буду! А ты всё равно отпусти, - и плакала пуще прежнего.
Только никуда Лукерья не делась, так и жила у них, пока вот не пришлось Анну выпускать из гнёздышка. Выпорхнула из-за пазухи девица. Кто-то плачет по ней, тоскует?
Много позже поняла, что за пазухой Христа, всё равно, что в сердце его быть.
«…Я завтрак принесла…» - Повеяло домом родным, потянулась барышня в постельке тёплой, дрёму сладкую отпускать не хотелось, но пора. Не держать же на пороге кормилицу.
Глаза открыла, не сразу поняла отчего свет в оконцах махоньких огнём горит, на шторы нелепые, красными квадратами алеющие, глянула, где находится сразу вспомнила.
- Матрёна, это вы? Я не встала ещё, - подумав немного, что ей можно и не вставать, раз хворает, неприличным это не будет, добавила: - Можете войти.
На кровати села, ноги на пол спустила, но не встаёт, наблюдает, как на столе к вчерашне-му новые кушанья появляются. Спросить стесняется, а любопытство само за язык дёргает.
- Доброго утра. Я никак не могу понять, который час пошёл. Мне бы одеться, да умыть-ся прежде. И скажите, Иван Сидорович сильно зол на меня, что в доме его приютилась, а до сих пор не поприветствовала даже. Стыд такой. Передала ли мои извинения вчера?
Она оглядела комнату в поисках своих вещей. Должен быть сундучок, где её платье и туалет лежали для первого посещения Бахты. Лукерья наказывала, чтобы именно его, "как подъ-езжать будешь и оденешь, и покажешься жениху, ты главное, глаза опускай, страх не показы-вай, и лучше вуальку одень, пусть знает нашу дворяночку, как хороша, да скромна. Чёбы сразу от красы твоей не очумел". И шляпку в коробку упаковала рядом.
Не могла Лукерья представить себе сибирских морозов, где всё это не к месту будет.
- Так обед уже скоро, почти 11, но вы не беспокойтесь, спите себе спокойно с дороги устали небось. Умыться вот шайка, вот ваши вещички лежат. Конечно помогу одеться, правда я не очень разбираюсь в городских платьях, что куда подвязать и как пользовать, так что гово-рите, что делать. А Иван Сидорович не зол вовсе. Скорее любопытен и любознателен, как дитя малое, али котенок. Знаете, такой, что свой нос везде норовит сунуть. Извинения передала, чай мы не люди, что ли? Мы ж с понятием. Коли человек из столицы сюда приехал, разве ж не устал с дороги-то?
И Матрена вопросительно посмотрела на Анну.
- Помогите мне одеться. И расскажите покуда, что я знать должна об обычаях ваших. Честно сказать, наслышана в пути всякого о Рябушкине. Побаиваются его, - она вспомнила урядника Степана, как он при одном имени ретировался. И перед Матрёной, что так Лукерью напоминает, не стала лукавить. - Боязно мне, Матрёна, аж ноги не держат, встать страшно. Может, я попривыкну пока здесь, не буду выходить? А другие в деревне знают ли, зачем я прибы-ла сюда?
Почему-то ей это казалось невозможно, как стыдно. Продана, куплена, как крепостная, ей-богу...может, плюнуть на гордость и в ноги ему кинуться, чтобы пощадил. Не позорил, дал тут устроиться, согласна она в ссылке пожить, ради семьи, но замуж...

Повинуясь указаниям Анны, женщина достала платье, и с восторгом щупала тонкую, прочную, и такую красивую ткань.
- Обычаи? а что обычаи, она чай, как везде. На жене дом и дети, на муже все остальное. Но вы не волнуйтесь насчет всего остального. Иван Сидорович семью обеспечит.
Матрена суетилась возле стола, выставляя с подноса разные кушанья. Карбонат шкворчащий из дикой кабанятинки, филе глухарей тушеное, зайчатинку под соусом, рябчиков и куропаток, нежно похрустывающих, в топленом маслице, беломясую рыбку чир. И говорила, кидая время от времени на Анну странные оценивающе-жалостливые взгляды.
Ох и удивлена была барышня, видя поданный то ли завтрак, то ли обед. Ещё вчерашнее на столе осталось, а тут ещё разносолов всяких в добавку. Глаза на всё это смотрят, а живот урчит. Напомнил всё-таки о себе. Давно не баловала его хозяйка. Махнула Анна на церемонии, даже спрашивать не стала, отчего не в столовой накрывают, а тут. Ясно, что за ней больной уход самый наилучший заказан. Даже стыдно стало, что к вчерашнему угощению не притронулась, нехорошо так отвечать за такую заботу и старание.
Спрыгнула она с кровати, что выше обычного из-за перины оказалась. Даже тут ей место приготовили, наверняка, лучшее. Не стала хозяйку обижать. Умылась она из шайки. Приятно отметила, что вода тёплая приготовлена. Бывало в дороге холодную подавали.
Матрена беззаботно махнула рукой.
- Конечно побаиваются и ругают, как не ругать. А надо бы сначала понять, что и, как и почему. Вот тут у нас что? Правильно, Сибирь. Кто тут живет? Ну я местных не считаю. А живут здесь каторжники да ссыльные. А если человек по своей воле сюда добрался - то он или золотоискатель, или торговец пушниной. Вот такие зело злы на Ивана Сидоровича. Вы спросите почему, а я вам отвечу. Вот искал человек золото. Не один год. Мерз в тайге, болел цингой, тонул в ледяных реках, жрал его гнус. А золота нет. А тут приезжает весь такой Рябушкин - и такую жилу себе захапал, там самородки в кулак величиной были! Как тут не обзавидоваться? А торговцы и того хуже. Они же остяков грабят. Возят им горилку, спаивают и обирают до нитки. А Иван Сидорович не таков. Торгует честно, продает железа да одежу. Дружит со старейшинами ихними. В гости приглашает, сам ездит. Он получается прямой соперник купчинам толстопузым. Вот и не любят его...
В конце концов, неумелые, но старательные руки Матрены помогли Анне одеться. Женщина цокнула языком.

- Может, я не понравилась ему? - вдруг сказала Анна и сама же заторопилась ответить. - Конечно нет, куда там понравится. Такую растрёпу в горячке получил за свои деньги. Да нема-лые...ох, зол, должно быть.
"Провалиться бы на месте...или всё же в ноги пасть..."
- Красавица! Ну что вы на себя наговариваете, Анна Петровна. Да такую красоту в столице нестыдно показать! В деревне-то? Конечно знают. Тут же все друг друга знают. Чай, почти все нечужие друг другу. Знают, что Иван Сидорович жену себе из самой столицы выпи-сал!
Матрена всхлипнула и вытерла глаз подолом фартука.
- Да тут многие женщины нездешние. Жену-то надо из другого села брать. Так и меня привезли сюда молоденькой лет 25 тому назад. И мужа я вообще только в церкви разглядела. Справно жили, ладно, но через 7 лет забрал бог мужа моего. Осталась я с 3 дочками. И Все они уехали. Кто на север, кто на юг. Всем поначалу страшно и тяжко. Обвыкнетесь.
Анна серьёзно посмотрела на свою помощницу.
- Не говорите так, Матрёна. Меня не выписали, не прислали, как вещь, не выторговали, как рабыню. Я прошу, впредь, не употреблять таких слов. Я здесь, значит так нужно нашим се-мьям. Моей и Рябушкину. Это договор и прошу относится к нему с должным уважением.
Матрена скофузилась, закрыла рот рукой, перекрестилась.
- Да не хотела я обидеть вас, Анна Петровна, просто чудно как-то, обычно жених ездит или сваты. А тут ничего не было - написал письмо Иван Сидорович, потом ответ - и говорит он, ну что, Матрена, ждем пока невесту, а там и жену, Анну Петровну. Вот и получается - выпи-сал. Но я поняла и не буду так говорить.
Она осмотрела Анну.
- Вы знаете, Анна Петровна, вы вроде пришли сюда. Я бы советовала показаться вам сейчас супругу вашему будущему. А то не дай бог заболеете дальше, надо будет за дохтуром по-сылать. Раньше тут недалеко жил, в трех днях пути. Да помер лет 20 назад. Был, говорят, из дехабристов. Ссыльный. А теперь везти его надо черти откуда. И не дай бог вам станет хуже - тогда Иван Сидорович вас точно нечесанной и больной увидит. Как вам удобней будет - его сюда позвать или вам вниз спуститься? Наверно, сюда лучше будет.
Села за стол барышня, начала пробовать всё понемножечку вилочкой отщипывая. Но, го-лод не тётка, а обстановка располагала, и Анна приятно удивлялась всё больше.
- А, вкусно-то как! Никогда такого не пробовала. Вот чтобы так ароматно, да масляно. Это всё для меня приготовили? А это что, а это с чем?
Ела и слушала Матрёну, которая нравилась ей всё больше. Чем больше пробовала, тем больше хотелось ещё и ещё кусочек. Натуральные и свежие продукты ничем не заменишь. Прого-лодалась она сильно за последние дни и не скрывала это, нахваливая каждое блюдо, хрустя короч-кой, макая кусочки в соус и уминала за обе щеки. И смешно ей вдруг стало, представила себя, как сидит в рубашке, босая, не прибранная и уплетает с двух рук, не прожёвывая один кусочек, за вто-рым тянется. И от этого всё ещё вкуснее казалось. Когда ещё можно было вот так без чинностей разных есть сколько можно.
- Ах, видели бы меня сейчас папенька с маменькой, то-то удивились бы моему аппетиту. А вы, отчего не едите, давайте же, милая. Садитесь со мной, рассказывайте, рассказывайте. Не разозлился, значит, на меня. Хорошо. Как котёнок, надо же, - совсем смешно ей стало и от-легло от сердца, когда она о хозяине слушала. Всё же котёнок, не медведь. – Вижу, как вы уважа-ете Ивана Сидоровича и любите, ах, как бы и мне хотелось, чтобы вот так привыкнуть можно было и понимать друг друга. Чтобы понимать… Понимаешь ты, Матрёна? А что завидуют, то ничего, это у всех людей так. Кто успешней, тому и завидуют. Главное, чтобы уважение не те-рять и достоинство.

Матрена немного умилилась, глядя, как Анна уминает разносолы.
- А, вот и кушайте, все полезное, все нужное, тут Север, ту вам не Россия-матушка, это там хлебушка поел, и все, и сыт. А тут знаете какие холода бывают? Птицы на лету падают. И если кушать плохо, то можно умереть - от голода и от холода. Еще есть цинга, когда выпадают зубы и волосы, и как только она остяков милует...
Взгляд ее потеплел. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять - почти все блюда были сделаны ею, Матреной, и хороший аппетит барыни был ей наградой. Ну и понимание того факта, что раз человек кушает, то болезнь, вполне может быть, отступает. Ибо аппетит и болячки несовместимы.
- А, то как не любить Ивана Сидоровича. В дом взял, кормит, поит, дочкам помог приданное справить, хороший мужик он, повезло вам Анна Петровна. Да не волнуйтесь вы, стерпится, слюбится. Его понять не просто, а очень просто. Тянет его на новое, туда, где силушку можно да удаль молодецкую показать. Не отступает он. Хотя, скажу по секрету, кое в чем робок. Не привык видать к богатству. И потому чурается девок доступных. Уж как тут некоторые вертихвостки крутились перед ним, а на сеновал ни одна не попала. Уж я бы знала. Может, до того, как разбогател, но тут я не знаю и сказать не могу ничего.
Матрена, кстати, подсела не чинясь, видимо привыкла к вольной сибирской жизни, и спокойно ела вместе с девушкой. Просто в центре России еще был силен страх перед помещиками, и не каждая женщина такого возраста сидела бы спокойно рядом с дворянкой.

Но пора было и лично поблагодарить за такой тёплый и необычный приём Рябушкина. Матрёна помогая ей одеться, не могла не заметить, как от волнения у Анны подрагивали руки и не могла она сама ни ленту повязать, ни крючок застегнуть.
Платье с длинным рукавом кремового цвета плотно обтягивало ладную фигурку Анны, узкая, с лёгкой драпировкой у бедра, и расширенная книзу юбка заканчивалась небольшим шлей-фом ссади. Маленькая деликатная шляпка, украшенная лентам и с вуалью была отложена в сторо-ну. Если это будет не приём, а лишь встреча и знакомство с ним одним, то ни к чему это. Тем бо-лее, она уже смирилась, что никто представлять её жениху не будет, придётся всё делать самой. Копну тёмных волос удерживали шпильки, собрав их в тугой пучок. Белоснежная шаль их тон-чайшей шерсти, которую маменька подарила ей перед отъездом в холодный край, была накинута на плечи.
Она осмотрела себя в зеркало, осталась довольна и глубоко вздохнув, продолжила:
- Скажите Ивану Сидоровичу, что я готова встретиться, как только он будет готов меня принять. Думаю, я вполне окрепла, чтобы ненадолго спуститься вниз.
Она не хотела, чтобы он заходил к ней в комнату. Анна уже стала чувствовать себя в не-которой безопасности здесь. И терять некую зону комфорта, которую смогла сделать Матрёна, ей не хотелось. Она обернулась к Матрёне, накрыла своей рукой руку женщины:
- Спасибо вам за всё, Матрёна, вы не представляете, как я рада, что вы здесь со мной в этот день. И не обижайтесь на меня. Идите, скажите ему.
Когда платье наконец, село как влитое на ладной фигурке дворянки, Матрена выскочила за дверь, ну вернулась буквально через пару минут. Торжественным голосом сказала:
- Иван Сидорович вас ждут внизу.

А Иван не находил себе места от нетерпения. Долог и скучен зимний день. Нет, заняться есть чем, но как, когда все валится из рук? И неохота пачкаться, и переодеваться. Когда наверху, в светлой комнате, лежит его будущая жена. которую он пока даже рассмотреть не успел. Он почистил ружье. Написал письмо в столицу. Позавтракал и пообедал. Блуждал по комнатам, одетый в праздничный костюм. Алая рубаха, вышитая жилетка, отороченная соболями, тяжелый пояс с серебряной пряжкой, скрипучие сапоги из юфтевой кожи.
Наконец сверху чуть ли не кубарем скатилась Матрена.
- Ой, красавица, Иван Сидорович, какая красавица. немного тонковата, но ест хорошо. И это, просит принять ее, хочет, значит, лично почтение выразить за прием.
Обдумывая первую встречу, Иван хотел провести ее за столом, чтобы жена была как бы просителем. Но потом отказался. И когда на лестнице послышались шаги - знакомые Матрены и незнакомые Анны, он вышел посреди залы, или, точнее, кухни, взяв в руки (по совету Матрены!) букет из трав.
Так быстро вернулась Матрёна! От неожиданности Анна, что решила осмотреть подробней комнату, пока хозяин готовится её принять, подскочила: - Как, уже? - В большом волнении она стала спускаться за Матрёной.
Анна его поразила. Много ли видел крестьянский парень? А тут, она вплыла в комнату и словно бы осветила ее тихим сиянием. Слова застряли у него в горле, он лишь открывал рот, словно силился что-то сказать. Но тут зашипела Матрена, да и он не так просто, он тут хозяин, потому, справившись с волнением, протянул букет девушке.
- Добрый день вам, Анна Петровна. Рад, что вы добрались до нашей глуши, и надеюсь, что дорога была не очень тяжелой. Приветствую вас в моем доме, и надеюсь, что скоро он станет нашим.
С этими словами он неуклюже наклонился и осторожно, одними губами, коснулся руки девушки. На первый раз большего он не стал себе позволять.

- Вижу, представляться мне не к чему. Вы, должно быть, многое обо мне разузнали и наслышаны, раз избрали. Позвольте вас поблагодарить за тёплый приём и терпение, которое вы оказываете мне, - барышня совсем растерялась, когда Рябушкин поцеловал ей руку. Она слегка опустила голову, приветствуя хозяина, потупив взгляд. Потом решилась и подняла глаза и уже не смогла опустить. Её опять приковал этот взгляд голубых глаз, как там, в санях, первый раз её поразила их глубина.
«Это неприлично, Анна!» - стучало в висках. Но она ничего не могла с собой поделать, она была прикована к нему, словно заворожённая. Потом, словно, испугавшись нависшей паузы быстро заговорила, заготовленную речь:
- Дорога…Да, дорога была трудной, но дала мне время подумать о многом. Мы прекрасно понимаем почему я здесь. Ваш договор с моей семьёй будет окончательно выполнен, когда я стану вашей женой. Но, я надеюсь, вы понимаете, как это невозможно быть женой совершенно незнакомого человека. Думаю, вы позволите мне привыкнуть, познакомиться с вами поближе. Может, мы станем хорошими друзьями…а пока, - она говорила всё медленнее и тише, начиная понимать, как всё это нелепо и бедно звучит. Что Рябушкин настроен вполне серьёзно и все её пожелания кажутся девичьими капризами. Ей стало неловко. -… позвольте удалиться. Мне не хотелось бы усугублять свою болезнь, чтобы не вызвать лишние хлопоты. Матрёна предупредила, что с докторами в ваших краях проблема. Не волнуйтесь, думаю, это простуда и переутомление, благодаря вашей заботе, они пройдут сами и скоро.
Наконец, она совсем замолчала и стояла в немом оцепенении перед ним, прижав незамысловатый букет к груди, будто пытаясь приглушить стук сердца, которое пыталось выскочить из груди. Она испугалась этих новых странных чувств, ей казалось, что она сейчас упадёт в обморок. От волнения; от того, что ей совсем не хотелось защищаться, как планировала; от этих изучающих глаз; от того, что не могла справиться с собой.
Суровая жизнь в Сибири приучает ко многим вещам. Например, к умению держать язык за зубами. Возможно, будь Иван более образованным и воспитанным, он бы нашелся что ответить. Как увидел рисунок, как воспылала душа, как он добивался руки Анны через кошелек ее отца. Но простой русский парень был не слишком искушен в тонком искусстве лести. Что он мог сказать своей невесте? Дорогая, ты приглянулась мне потому, что твой отец сказал да, а агент подтвердил, что ты красавица? И что о тебе я наслышан наверняка меньше, чем ты обо мне от той же Матрены? Нет, безусловно что-то агент написал. Но старатель еще не умел видеть за строчками текста живого человека. Потому Иван молчал. Лишь молча склонил голову в ответ на ее слова благодарности. Потом, спохватившись, сказал:
- Вам спасибо, что не убоялись и приехали. надеюсь, вам пришлось по вкусу мое скромное гостеприимство. Если что не так - извиняйте. Если чего надо - скажите. Достать постараюсь, если это возможно в наших краях. Хотя и не очень быстро.
Но следующие слова ее заставили его резко вскинуть голову и сузить глаза. Словно тучи набежали на речную гладь, которая на глазах становилась словно бы серой, потемневшей от гнева. Подозрения всколыхнули его душу. Он, Иван Рябушкин, полновесным золотом заплатил за договор. Он мерз в снегах, отстреливался от зверей, страшно, до крови дрался с другими, чтобы получить этот желтый металл. Цеплялся руками и зубами за крохотные лучики надежды. И вот ему говорят - ой, давай станем друзьями и подождем. Она, такая невесомая и воздушная как одуванчик, казалось, она может улететь от порыва ветра. Отложить свадьбу! Он сказал глухо, сдерживая закипающую в нем ярость.
- Конечно, Анна Петровна, никто не потащит вас под венец прямо из постели. Поправляйтесь, смотрите, привыкайте. Но надолго откладывать свадьбу не стоит. Договор с вашим батюшкой был однозначен. И мне хочется верить, что дворянка (с ударением на этом слове!) Лантухова сдержит слово, - он не стал уточнять, что это слово ее отца. В его патриархальном мире дети обязаны были повиноваться родителям, и иное он представлял с большим трудом. ОН посмотрел на нее, невольно вспоминая себя, как несколько лет тому назад он оказался посреди Сибири, один - и никто его не ждал. Правда он был мужчиной, а она нет. Но взгляд его немного потеплел. - Конечно, Анна Петровна, прилягте, отдохните, Матрена права насчет дохтура. Но если вам что надо, обязательно скажите.

- Конечно, я сдержу слово. Я лишь прошу о милости дать мне свыкнуться с предрешен-ной судьбой. Должно быть вы считаете, что у меня было достаточно на это время в пути. Это так, но сейчас я нахожусь в сильном волнении и слабости. И не хочу, чтобы вы плохо думали обо мне. Матрёна хорошо за мной смотрит и, думаю, моё нездоровье не затянется надолго. Благо-дарю, что вошли в моё положение.
И он неловко махнул рукой, показывая, что встреча окончена.
От её пристального взгляда не укрылась туча, которая заволокла ясные глаза старателя. Холодок прошёл по телу от этого прищуренного на мгновение взгляда.
«Должно быть, это озноб, не испугалась же я», - она поджала губы, ничего больше не сказав, лишь слегка кивнув головой, получив добро на свою просьбу.
И уже опустив глаза, разорвав ту ниточку, что связывала их несколько минут, она повернулась и так же последовала за Матрёной обратно, в свою комнату.
Можно было ощутить, как в коридорах было намного холоднее, чем в жилых комнатах. Конечно, снег по углам не лежал, но жилетка Матрены явно была удобней шали Анны.
Холод пронизывал, когда они шли из комнаты в комнату. Что же на улице делается, как же они гуляют – это было сложно представить. В санях девушка была укутана так, что шевелиться было сложно, а тут как? Она с ужасом смотрела на заиндевелые окна. Неужели ей придётся носить эти бесформенные тулупы, затянутые шалями, непонятной конструкции шапки и огромные вален-ки, которые она видела на людях, приходивших её встречать.
Зайдя в комнату, она прильнула к окну, пытаясь разглядеть двор, но глаза резал яркий бе-лый свет. Такой, который может исходить только от белоснежного, только что выпавшего снега. Он был везде!
То, что она живёт под одной крышей с женихом, ей не казалось чем-то предосудитель-ным, она уже давно путешествует одна и спит в домах с неизвестными постояльцами - привыкла. А тут у неё есть Матрёна, большая комната с засовом. А больше ей податься некуда. Почему-то Анюта почувствовала себя бездомной. Да, находясь в самой большой избе посёлка, она чувство-вала себя чужой и не имеющей своего угла. Будто кинутая всеми. В качестве кого она здесь устро-илась? Будущей жены? Значит, теперь точно иного быть не может, только так она оправдает своё пребывание здесь перед другими людьми. И перед собой.
Наверху Матрена помогала раздеваться Анне, приговаривая:
- Ой, чудны дела твои, господи, первый раз слышу, как невеста просит отложить сва-дьбу. Странно это как-то непонятно. Что люди скажут, коли живете невенчанной в дом сужен-ного? Иван Сидорович не Приходько, он мужчина сурьезный, он слово держит. Так что давайте, Анна Петровна, чай, мед, хворь и выйдет. Не переживайте вы так. Все у вас получится...
«А что же мне делать, если не получится?» - мысленно задала вопрос наставляющей Мат-рёне, но спросить не успела.
- Приходько? – Анна, отвернулась от окна, посмотрела на прислужницу, нахмурившись. – А при чём здесь Приходько? Он просто пьяница и наглец. И…вам рассказали, что он встретился мне по пути?
До этого она не задумывалась, стоит ли ей рассказывать Рябушкину об этой встрече. Мат-рена нахмурилась и с подозрением посмотрела на Анну.
- Приходько-то? Кто ж его не знает, местная власть как никак, царева рука. Нет, слу-жака справный, но больно охоч до водки и до девок. Боюсь, не доведет его это до добра. Правда тут Сибирь, и насильничать он опасается. Тайга кругом, ружье у каждого. Выстрелят из леса - и ищи свищи. Потому он только по согласию, но как б вам сказать, Анна Петровна. В общем, не все могут ему отказать, особливо ссыльные. Да-да, есть тут и левоцинерки. Вот на них он и от-рывается. От него же зависит, сократят л им срок, или они так и подохнут тут в глуши. А еще у него дома живет пара остячек, тьфу, срам-то какой. Но им вообще некуда деваться. Их род погиб от болезни, никто их к себе не возьмет, потому они и рады ему прислуживать.
Тут Матрена нахмурилась еще больше и уперла руки в бока, пристально буравя Анну тя-желым взглядом.
- А ну-ка, Анна Петровна, расскажите-ка, что у вас С Приходько было? Он ... приставал до вас? Может, ем укорот надо бы дать, а? Вы не волнуйтесь, комар носа не подточит, Иван Сидорович проучит наглеца. Или... Или он, стервец этакий, совратил вас? А? Так не жить ему тогда на белом свете, сволочи поганой!
- Да как вы могли подумать такое! – Анн¬ушка вспыхнула. Её, дворянку, которой приви-валось с малолетства, что честь дороже жизни, заподозрить в таком. - Вы допускаете, что я ..., - у неё не поворачивался язык даже сказать о таком. После секундной паузы она гордо продолжила - Знайте же, что я чиста перед Иваном Сидоровичем и перед людьми. Такого не могло случится! Если бы произошло насилие, я бы предпочла покончить с собой. Раз я здесь, то не надо никого наказывать. Мне пришлось по воле случая столкнуться с этим человеком в одной из деревень по пути сюда. И не более, чем перемолвится парой слов и отобедать. А пока, оставьте меня, я хочу прилечь, мне нехорошо.
Столько стали и достоинства было в словах Анны, что Матрена невольно отшатнулась, мелко и часто крестясь.
- Ой, простите дуру неразумную, Анна Петровна, бес попутал, живём тут вахлаки вах-лаками. А про столицы много чего говорят. Погорячилась я, не гневайтесь.
После чего быстро ушла из комнаты.
Матрёна напомнила Ан¬не истории Приходько об острячках. Девуш¬ка покачнулась, почу-вствовав, как кольну¬ло в груди. Что если тот не выдумывал, а рассказал, как есть. Она уже было забыла про эти росказни, приняв это за бредни пьяного ухажёра, который пытался её запугать. Те-перь страх и отвра¬щение опять волной захватили её сознание.
Поняв здешние нравы, она испугалась рассказывать о намёках урядника, боясь, что нака-зание может быть несоразмерно проступку. Оставшись одна, она заперла дверь на засов и прилег-ла на кровать, отвернулась к стене и уставилась на узор ковра, что аляпистым пятном висел над кроватью. Она размышляла, может ли договор быть в силе, если она не знала всех его условий. Что, если по обычаю остяков, муж будет её предлагать дорогим гостям для улучшения своих коммерческих дел. Стоит ли это обсудить до свадьбы и, главное, как об этом заговорить. Она впа-ла в отчаяние чувствуя, что не может найти выход из этого тупика. Говорить о таком с женихом она не решится, идти на такое немыслимо, а бежать некуда. Орнамент замысловатого узора рас-плывался - слёзы наполняли глаза. Так она и уснула, тоскуя о своей загубленной жизни, беспокой-ным сном. Просыпалась вся в поту, опять надумывала разные ужасы и проваливалась то ли в ле-чебный сон, то ли в забытьё.
Сколько продолжалось это мучительное состояние, трудно было сказать. Она слышала сквозь сон осторожный стук в дверь, но встать и открыть не было сил.

А Иван тем временем, рванул ворот рубашки, тяжело дыша. Он ... Он не представлял себе красоты Анны. Порода, стать, умение держаться - все это действовало на него сильнее водки. Мелькнула мысль, что может, не стоило связываться с боярами. Уж лучше купчиха, а то и крестьянка. Он замычал и замотал головой. Нет! Не лучше! Просто потому, что не научат ничему новому, и будут тащить его обратно, в свой маленький мирок. А она нет. Он вдруг осознал простую вещь. В его представлении все сложности в общении с женщиной заканчивались в церкви. До этого ее следовало добиваться - умом, силой, хитростью, богатством. Но когда священник благословит пару, все это в прошлом. Он муж, она супруга, да убоится жена мужа своего. Как мужчина сказал, так и будет. Но будет ли так с Анной Петровной? Священник даст ему право на ее тело. Ну а душу? Как суметь стать для нее не просто постылым мужем по обязанности и договору, но и хотя бы другом, если уж не любимым. Иван вздохнул и пошел одеваться. Видать, надо бы навестить старого ссыльного...

Возвращался же Иван от старого ссыльного со сложными чувствами. Судя по его рассказам семья оказывались куда более сложным делом, чем он полагал. Ты пойми, Ваня, надрывно кашляя говорил Тарас. Душа у неё тонкая, нежная, ей бы знаки внимания тонкие, ненавязчивые. Да, договор и все такое. Но он был с её отцом, а тебе надо договориться с ней самой, понимаешь. Да нет же, станет она женой, не волнуйся, просто есть жена и есть Жена... И вот первую ты уже получил, ну почти получил, а второю даже не знаешь, что она может быть.
Потом Иван наутро послал Матрену просить о встрече. Но та не смогла достучаться до дворянки.
Осторожные стуки в дверь стали настойчивей, дверь попытались открыть. Рябушкин выскочил наверх, пару раз дернул дверь и буквально зарычал.

- Что смотришь, тащи топор, ломать будем!

Анюта окончательно проснулась. За дверью слышались голоса. Вот теперь стало неловко, что она в чужом доме и не открывает дверь, будто здесь хозяйка. Но страх, приправленный отчаянием, сковал ей ноги, она лишь сильней накрылась с головой, думая, будь, что будет. Но услышав грозный рык Ивана, поняла, что дверь могут и вырвать, не дождавшись её соизволения, а это будет совсем нехорошо, мягко говоря. Вот тут страх её подхватил и мигом поднял на ноги. Анна в одной рубахе и босиком, даже не задумываясь о своём виде, подлетела к двери, дёрнула засов, чтобы открылся и прижалась к стене. Ни жива, ни мертва. От такого резкого подскока и ожидания худшего, в глазах потемнело. Сквозь пелену она видела Ивана, стоявшего с топором в руках над ней. Она тихо сползала по стеночке на пол…
Низкое солнце - как никак зима на дворе - било своими несильными лучами прямо в окна. Занавески были отодвинуты, и Анна - в ночной рубашке тонкого полотна просвечивалась насквозь. Увидев ее живой, Иван как-то сразу обмяк и потупился. Топор в его руках стал чужеродным и ненужным. Он бросил его на пол.
Стоял перед ней огромный и всё-таки беспомощный и растерянный Иван Сидорович. С грохотом топор из рук вывалился, стуком своим прогнал наваждение, что витало круг Анны, никак её в реальность не впуская. И так ей совестно стало. Что ж она доводит людей до такого, терпят её в доме, а она никак не оправится, в себя не придёт.
Мимо него в комнату просочилась Матрена. Двигаясь на удивление шустро, она буквально бухнулась в ноги девушке. Лоб стукнулся о пол глухим звуком.
- Простите, ради бога, грешную, Анна Петровна! Я решила, что вчера обидела вас, и раз вы не отвечаете, то руки на себя наложили! Простите дуру старую, и вы, Иван Сидорович, перепугала я вас, а она жива, ой, как жива, с ней все в порядке, зря мы так ломились в дверь, она просто спала, - тон речи менялся от жалобно-умоляющего до решительно-сурового. Матрена поднялась на ноги, уперла руки в боки и повернулась к Рябушкину. - Хорошо тут все, говорю, Иван свет Сидорович. Пришли, вломились в горницу к девице невинной, топором тут машете, грозитесь, вылупили зенки свои бесстыжие. А голубушка наша, Анна Петровна, еще и проснуться не успела, она натура тонкая, нежная, ей спать можно долго. ДА и не поправилась она еще от болезни-то, от лихоманки огненной. Так что ступайте с богом, Иван Сидорович, да железку свою прихватите, не надо вам тут сейчас быть, некрасиво это, неприлично, Анна Петровна еще не одета даже.
Рябушкин было дернулся вперед, чтобы подхватить почти упавшую на пол невесту, но Матрена сноровисто и ловко поднимала ее, вела к кровати, зыркая на него нахмуренными очами.
За Матрёну, как за соломинку ухватилась и вернулась к кровати своей. Он подхватил топор, немного потоптался у входа и сказал:
- Если вы, Анна Петровна, себя хорошо чувствуете, то прошу вас к завтраку спуститься? Али можно к вам сюда в гости подняться?

На приглашение Рябушкина она лишь ответила тихо: - Я спущусь…непременно, - отказаться она не могла. Так она хоть сгладит свою вину и покажет, что благодаря заботе идёт на поправку.
Дождавшись ответа, огромный, неуклюжий как медведь, он медленно спустился вниз. Матрена хлопотала вокруг Анны, пытаясь одеть, уложить в постель и при этом все причитала и просила прощения...Хорошо, Матрёна подхватила девушку, а то не миновать ей обморока.
- Это я, я сама виновата. Не надо было закрываться мне, да уснуть так крепко, - то, что она слышала и открыть не решалась, не смогла признать. – Сколько же беспокойства от меня, сколько заботы и мороки. Уж простите, как напугала я вас. Не хотела я. Разморил меня сон, расхлябал совсем. Вот выпью вашего чая, поем кушаний сытных и всё хорошо будет. И перед Иваном Сидоровичем теперь глаз не подниму, третий раз видимся, а я всё немощная.

Собралась она к завтраку, совсем уже взяв себя в руки. Просив прислужницу, предупредить хозяина, а покуда та ходила, молилась про себя, чтобы Господь дал ей сил и умения быть смирной и терпеливой. И вновь холодными коридорами она прошла к месту очередной встречи.
Рябушкин последний раз окинул стол. Моченая брусника и клюква алели в туесках. Пирожки дышали жаром, вытащенные недавно из печи. Дымился немного самовар. Густой мед желтел в плошке. Сам Иван расхаживал перед столом, одетый празднично и ярко. Наконец, лёгкие шаги в коридоре известили его, что суженная подходит к нему. Он напрягся. Его руки, привычные к кайлу и лопате, с силой вцепились друг в друга. Но он справится, он обязательно справится! Ведь это не злая река посреди глухой тайги, это просто девушка, это почти его жена, он не может отступить!
Зашла барышня в комнату наполненную теплом и запахом печёного теста и ароматного чая. На чём они так мастерски заваривают чай? После стылого коридора, здесь казалось, как у Бога за пазухой. Тепло и чувствовалось, что тебя тут ждут и рады. На этот раз Анна молчала и глаз не поднимала, лишь окинула взглядом заставленный нехитрым кушаньем стол. Не решалась она, боялась, что вновь цепко выйдет и заробеет. Нельзя уж больше, иначе пропадёт совсем. Окинула лишь взглядом, куда пройти и где ей место приготовлено.
- Доброго вам дня, Анна Петровна, эээ....проходите, ээээ.... прошу вас, эээ...садитесь. Я это, приношу того, извинения за свою кхм... несдержанность. Матрена сказала, что она боялась... эээ и я немного потерял голову и ... я испугался, что вам плохо. И очень плохо. Поверьте, я не хотел вас ... того... пугать, просто ...
Речь явно давалась ему с трудом, он часто запинался и умолкал. Он не поднимал глаз. Выдвинул стул, предложил сесть, сам сел напротив.

Поблагодарила за приглашение и села на указанный стул. Она украдкой наблюдала, как суетится Рябушкин и поняла, что он волнуется не меньше её. Это помогло ей немного успокоится и говорить уже более смело.
- Я простила вам то вторжение. Ведь я сама виновата, что смогла так невольно вас напугать. Теперь я знаю, как сильно вы беспокоитесь за меня и мне отрадно это знать. Больше это не повторится, я хочу доверять вам и не пользоваться засовами.
Его руки, казалось жили своей отдельной жизнью, исследуя стол, и переставляя некоторые предметы на нем с места на место. Наконец, он поднял глаза. Девушка сидела, потупившись, но, вроде бы, не ругалась и не сердилась. Хотя кто их, барыней, знает. Как вскинется, как пронзит взглядом обжигающих глаз, так и все, погиб он тут. И Иван потихоньку успокаивался. Опять же - привычная ситуация. У него гостья, а значит, надо показать вежество и не ударить лицом в грязь. Он налил в чашку терпкого черного чаю и придвинул ее к Анне.
Она обняла чашку с чаем, что подвинул ей хозяин, согревая ладошки. Всё-таки её шалька не успевала удержать тепло, пока она спускалась по нетопленным лестницам и коридорам. Будь её воля, самовар обняла, вбирая тепло. И она, оправдываясь, продолжила: - Руки стынут, они всегда мёрзнут даже летом, не знаю, как я такую длинную зиму переживать буду.
Успокоился Иван немного, когда услышал слова прощения. Значит, не все так плохо. Значит, не так уж он и плох. Значит, он сделал все правильно - раз уж она не в обиде на него и даже вроде как извиняется. Дворянка. Но он продолжал слушать ее дальше. Услышал про холод, и нахмурился. И в самом-то деле, как тяжело ей там, раз руки мерзнут. Хотя и старался он, и комната ее была самой теплой - ну, после кухни, где печь топилась-то, а все равно - тяжело ей.
- Ой, Анна Петровна, не привыкнешь к холоду, как ни старайся. И не надо оно вам. А согреться легко. Зимой варежки, али рукавицы, или вот муфта, у остяков знаете, какие меха можно купить? Ужель не справим вам наряд теплый, да легкий? Справим, помяните мое слово, Анна Петровна. Д вы угощайтесь, Анна Петровна, кудесница Матрена приготовила такие вкусные пирожки с черникой. Я такие дома ел когда-то. Мать готовила их по большим праздникам, а тут могу есть хоть каждый день. Правда тесто немного не то, Матрена говорит, что не хватает масла и молока, но увы. Пока ни коровы, ни козы тут не прижились.
Он спохватился. Ну какое дело Анне Петровне до коров и коз, она же не крестьянка, она дворянка.

Она взяла пирожок и втянула его запах носом, прикрыв глаза. - Ммм, они такие аппетитные. - Она вслед за Иваном отхлебнула чай, не решаясь есть пирожок.
Что же говорил там Сиченко про беседу? – вспоминал Иван.
- А погода еще долго будет такая холодная. Мне сперва было непривычно, уж на что в России-матушке холодно, дык в Сибири тут еще холоднее. В мае снег еще лежит, в сентябре уже лежит. Правда летом тут очень красиво - все цветет, все зеленеет, только вот комары и мошка...
Он осекся. И эта попытка наладить беседу оказалась очень странной и скомканной. Он смотрел на ее тонкие руки. Все темы для разговоров вылетели у него из головы, и он просто молча пил чай.
- Надеюсь, вам понравились пирожки? Может, вы хотите с другой начинкой? Может, вам надо готовить что-то особенное? Ну из того, что у нас тут есть?
- У вас всё очень вкусно. Я очень люблю...любила пироги с вишней. Нам непременно по выходным пекли. А братья любили с яблоками. Я никогда не угадывала с первого раза, где вишнёвый и приходилось есть яблочный. А потом украдкой, выходя из-за стола брала пирожок с собой. В саду разламывала, загадывая, если с вишней будет, то день пройдёт весело и всё хорошо будет. И непременно так и было.
Уж когда про пироги стала рассказывать, он вообще оттаял. Дворянка - и пироги?
- Вишня? у нас это господская ягода была. Нас гоняли с собаками, чтобы не лазили и не воровали. Но однажды я залез в сад. Выбрал красную ягоду, боже, Анна Петровна, какая она была кислая! Да еще и косточка внутри, чуть было себе зуб не сломал. Ну, думаю, что за дураки эти баре, такое дерь.. такую гадость едят. И только потом узнал, что вишня та еще неспелой была, она, когда поспевает, черного цвета. Так потом еще и батя розог всыпал, чтобы не шатался где не надо.
Словно исчез куда старатель, а сидел мальчишка озорной, улыбался, поводил плечами, словно до сих пор жгло кожу от тяжелых отцовских ударов.
- Ну а яблоки росли везде, хотя у нас были кислые. Потому и не ели их особо. Да вы кушайте пироги, Анна Петровна...
От волнения или от того, что сам Иван не ест, лишь чай пьёт. Она взяла горошину ягоды и положила в рот.
- Ой, кисло, - вдруг сказала она, скорее запивая чаем. - Когда же вы успеваете ягоду собрать, если лето так коротко? Вызревает, надо же. Иван Сидорович, я ведь совсем мало знаю про Сибирь и вам придётся меня учить и направлять. Опасаюсь, плохая из меня получится вам помощница и советчица. И боюсь, что не все ваши обычаи смогу исполнить.
Подавая пример, он отправил в рот добрую половину пирожка, так, что начинка чуть не вывернулась в чай, он подхватил ее рукой, но та была слишком обжигающая, и полминуты он не знал, что делать - в рот не помещалось, бросить неудобно, держать горячо. Но справился, хотя и понимал, что выглядит глупо.
Смотрела Анна на Ивана Сидоровича, что рассказывал о детской шалости и с обжигаясь уминал пирожок, вспомнила тут же Матрёнено «словно котёнок». Заулыбалась даже, словно отлегло от сердца на откровенность располагая.
Но наконец он решительно поставил чашку на стол
- Я знаю вас так мало, и так по рассказам... Может быть, вы что-то расскажете о себе? я так редко общался с людьми вашего круга...
Она понимала, что потом может не быть времени, объясниться и, вслед, за Иваном, решительно опустила чашку на стол.
- Обо мне? Я не знаю, как можно о себе рассказывать. Я никогда не бывала так далеко от дома и могу вам лишь рассказать о жизни в столице. О нашем житье в имении, о своих братьях и ... - она хотела сказать, о своих мечтах и планах, о той взрослой жизни, которую ждала, но теперь уже всё в прошлом. - И, наверное, это не нужно вам.
Зачем ему знать, о тех делах и знакомых, что устраивают приемы в столице, о том, как живут дворяне, хлопоча о своём достатке и следя за новостями. О тех беспечных и довольных днях, когда радостью было изучить новые ноты или достать книгу Шарлоты Бонте, обсудить новое произведение Толстого или выучить стих Пушкина. Зачем говорить об этом, когда здесь люди сами, своими руками устраивают свой быт и пытаются выживать в суровых условиях. Её прошлая жизнь показалась ей настолько несовместимой со здешними устоями, что ей было сложно о ней рассказывать теперь Рябушкину.
- Но, как-нибудь, я попробую рассказать вам о моей жизни. Она, право, ничем не примечательна. Я бы хотела с вами обсудить будущее.
Она стала искать глазами салфетку. О, она бы помогла ей скрыть волнение. Вместо салфетки она не выпускала из рук пирожок, отдавая ему дрожь своих рук. Что, если он однозначно скажет об варварских обычаях сибиряков и ей придётся их придерживаться?
- Иван Сидорович, мне пришлось в дороге кое что узнать о ваших правилах ведения дел и семейного быта. Хочу вас предупредить, что так как я воспитана своими родителями в совершенно других устоях, сделать уступку и разрешить мне не принимать всё должным образом, - она начала путаться, не зная, как ей объясниться. - Я считаю, что искренность чувств - необходимая составляющая для брака и, если мы не сможем быть откровенны до конца, мои дни, как и ваши, могут превратиться в пытку. Поэтому говорю вам сразу и открыто. Мне не подходят обычаи остяков.
Она зарделась краской, но нашла в себе силы посмотреть прямо в глаза, чтобы поставить здесь точку. Она не потерпит варварских обычаев. Дочь дворянина не может опускаться до такого.

Жаль, что она не стала пока про себя говорить, он покивал головой, соглашаясь что Сибирь много неизведанного в себе хранит. Но вот слова ее про остяков его удивили. Он словно собрался в комок, в сжатую пружину, готовую выстрелить в любой момент... Мальчишка пропал, перед девушкой сидел мужчина, готовый драться за свои слова и поступки. Даже голос его стал тверже и решительней.
- И какие же это обычаи остяков вам не подходят, разлюбезная Анна Петровна? Вам не нравится то, что они заботятся о стариках? Или что торгуют у них только мужчины? Или что они молятся своим богам? Откуда вы знаете их обычаи? вы же с ними вряд ли могли встречаться? Как вы сами сказали, эта, искренность важна для брака, и я жду честный ответ.
Он даже наклонился вперед, буравя ее взглядом.
Как же быстро «котёнок» выпустив коготки на изготовку превратился в зверя дикого и грозного. «Медведь, всё одно медведь», - опять холодком прошёлся гаденький такой страх, неуютный какой-то.
- Вы не старайтесь меня напугать, Иван Сидорович. Я итак в страхе достаточном нахожусь. Разлюбезность, как вы изволили сказать, моя тоже предел знает. Я хорошо к вам покуда отношусь, видя ваши старания. Но если вы изволите меня подозревать в нечестности, то и любезности не будет. Так что ответ мой будет честным и откровенным, бесспорно. У меня был долгий путь, я общалась с многими коренными жителями и рассказов слышала не мало. В силу незнания и любопытства своего, я не гнушалась этих рассказов, отсюда и знаю про остяков. Не скрою, что и о вас отзывы были. Не последний вы тут человек. Завистников много у вас, да и уважения не занимать. Что дела свои исправно справляете, ведёте их с чухонцами, остяками. Всё хорошо, но то, что к жёнам у них особое отношение, пугает меня. Что предлагают они их, в знак уважения дорогому гостю. Не в праве осуждать обычай, но дикость же какая…
Если говорила она сначала твёрдо и решительно, то в конец от смущения не знала, куда глаза деть, а говорить надо, раз такой разговор пошёл. Не поговорить, так потом хуже будет.
Иван широко раскрыл глаза, потом откинулся назад и хлопнул себя по коленям.
- Остяки? жен своих предлагают? Я с ними почти 2 года встречаюсь, и так ни разу не предложили. Видать, я был не настолько дорогой гость! - И захохотал громко и заливисто, так, что даже выступили слезы на глазах. - Воля ваша, Анна Петровна, но то ли вас обманули, то ли вы не так поняли. Северней, там, где зима почти круглый год, и где кочуют ненцы и чукчи, там да, есть такой обычай. Но, скажу вам откровенно, Анна Петровна, я не буду осуждать такое. Там очень мало людей. И часты браки между родственниками. И вот, чтобы получить здоровых детей, мужья предлагают своих жен чужакам. Не потому, что он дорогой гость, а потому, что чужой человек. Но у остяков все иначе.
Он покачал головой, улыбаясь: - Придумают же такое!

И совестно ей было и радостно от слов Рябушкина. От обиды, что поверила она Приходько, что страсти нагоняла, и сама себя накручивала, губки затряслись и глаза налились слезами. Но то, что неправдой всё оказалось, да так заливисто смеялся Иван, не дало ей разреветься в силу. Не смогла она сдержать вздох облегчения. И прорвало её вместе смеяться. И вот уже, утирая слёзы, хохотала она вместе с Иваном.
- А, я так и думала, что не может быть это с вами. Вот как увидела вас, так и подумала. Но сомнения гложили. Ах, как хорошо, что спросила, как хорошо. Вы простите мне, это всё Приходько, ирод эдакий, запугал, - она закрыла рот двумя руками, поняв, что зря про него сказала, не к чему на него гневаться, пьян был, а Рябушкин может и припомнит ему когда-нибудь.
Смех оборвался резко и внезапно.
- Ах, так это Приходько вам такое нашёл! Ах ты сукин сын!
От удара кулаком по столу подпрыгнула вверх и перевернулась чашка с сушеной черникой, рассыпая сморщенные ягоды.
- Вот он как решил... Ой, простите Анна Петровна, сорвалась. Мы не очень с ним ладим, но обычно в дела друг друга не лезем. Он власть, но у меня тут сила есть. Конечно, может он и пакостит понемногу, но я терплю. Но за такое...
На стук заглянула Матрена.
- Все ли у вас в порядке? - и поглядела на Ивана и на Анну.
Анюта подпрыгнула от неожиданности вместе с тарелкой, только, что не завалилась, а ровнёхонько вытянулась на стуле, глаза округлив и всё ещё зажав рот руками. На заглянувшую женщину посмотрела, как на спасательный круг. Взглядом показывая, что не стоит ей уходить. Помнит она, как батюшка её гневался, закипал, бывало, подскакивал, по комнате нервно ходил, а то и выходил из комнаты отдышаться и в себя прийти, но кулаками так не бил никогда.
- Глупость я сказала, Матрёна. В глупости поверила, да ещё и сказала вслух, - про себя подумала: «Ничего, впредь умнее буду». - Вы не гневайтесь так, Иван Сидорович, он прощения попросил, не знал он, что ваша невеста, вот и выдал мне свои истории, да, видно, хотел, чтобы пострашнее вышло. Я его уже простила. Он напуган был, когда прознал, кто я, что так ко мне обращался. Значит наказан уже. Бог с ним, а я не буду больше в глупости верить, вас спрашивать прежде буду. Только вы больше не бейте как, не к чему это. Посуду побьёте, еду вон рассыпали. Обидите Матрёну, кому хорошо от этого?
Иван с недоумение посмотрел на свои руки, но выдохнул, остывая.
- Ладно. Давайте договоримся так. Если что неясно и чего-то боитесь – спрашивайте у меня, - тут он смутился и добавил чуть тише: - или у Матрены. Приходько – да и хрен с ним, посмотрим, как дальше себя вести будет. Простим пока что, но буду помнить сволоту эту, простите, вырвалось, Анна Петровна. Только знаете, что, обычаи у нас разные бывают. Вы же все же дворянка, а мы тут крестьяне. Пусть и богатые. Возможно, вам что-то будет непривычно. Потому и хотел с вами поговорить, чтобы понять, чего вы боитесь, как вести себя с вами, чего можно, а чего нельзя. Но, вижу, вы человек смелый, раз решили сюда приехать и о таком рассказали. Так что давайте, выздоравливайте. И будем друг друга лучше узнавать уже как муж и жена.
Он встал, давая понять, что разговор окончен. Матрена стала убирать со стола.

Анна ещё некоторое время молча сидела за столом и смотрела, как Матрёна суетится с тарелками-чашками на столе. Вот так, взял и отрезал. Встал, не дожидаясь её, а значит, дал по-нять, что она не такой уж и важный здесь гость. Не ко двору, значит, пришлась. Так ей стало гадко вдруг, она тихо сказала то ли Ивану, то ли Матрёне:
- Я сама дойду. – подскочила с места и стремглав помчалась из комнаты, пролетела все ступеньки даже не заметив холод, таким жаром её охватило.
Забежала в комнату и засов дёрнула, прислонилась спиной к двери и отдышаться пытается.
«…как муж и жена…» - стучало в голове навязчиво. Как уживаться будут, представить не могла. Поговорить до свадьбы, и то не удалось. И не будет в её жизни томленья ожиданий и радо-сти свиданий, вздохов в тенистой беседке и волнительных кружений на балах, не будет шептаний под луной и страстных поцелуев, не будет признаний и тайных встреч, ничего, ничего…вот и всё, сразу жена и … конец.
Но ведь мог он быть нормальным человеком, могли они говорить легко и смеяться вместе. Значит, не всё ещё потеряно, можно будет найти общий язык. И смириться со своим стремительным пере-ходом во взрослость и безрадостное замужество.
Потом вдруг, спохватилась. Обещала же не запирать больше. Отворила и тут же на пол села, заплакала, в коленки уткнувшись.

Медленно зимой тянется время. Каждое утро Иван начинал с того, что тщательно опра-шивал Матрену о здоровье Анны. Не кашляет? Не лихорадит ли ее? Не высыпала сыпь? Не ослаб-ла ли она? И Матрена каждый раз успокаивала его, говоря, что девушка идет на поправку. Тогда Иван переходил ко второй части вопросов. Надо ли ей чего? Может быть, чего-то не хватает? Еды? Одежды? Что еще требуется девице на выданье? Может, ей прялку или веретено принести, чтобы она не скучала? на что Матрена неизменно отвечала. что барыня ни на что не жалуется, может, грустит немного, но это понятно и объяснимо - кто же радуется замужеству. А прялку или паче того веретено не надо - барыни таким не занимаются. Может, вышивают и только. Но набора ниток для вышивки в Бахте все равно нет, и до свадьбы их уже не привезти. Иван вроде успокаи-вался, соглашался, но наутро снова задавал те же самые вопросы.
Каждый день он звал ее пить чай. Темы, связанные с замужеством и Приходько старались не поднимать. Иван в основном рассказывал о своих похождениях, коих было предостаточно. Во время рассказов он преображался. Застенчивость в общении куда-то пропадала, руки внезапно находили свои места, а глаза горели восторгом. Правда, продолжалось это до тех пор, пока он не употреблял в разговоре тех слов, которые Анна могла слышать от ямщиков. Уж, когда шлея под хвост попадала - как те выражались, так выражались! Выглядел такой разговор примерно так. Иван, с раскрасневшимся лицом и улыбкой от пережитого говорил громко, помогая себе жестами.
- И вот, Анна Петровна, я забрасываю крючок. Жрать охота так, что живот к спине прилип. Река бурлит от рыбы, но она, стерва, в руки не дается, только дразнится. И вот чув-ствую, пошла, пошла, бечеву натянуло, я тащу, рыбина бьется, норовит меня в воду стянуть, но мне и так хреново, и отступать нельзя, я вытягиваю ее на мелководье, таймень попался, он раз-мером с мою ногу, бьется зараза, скользкий, не удержать. Тогда я хватаю весло одной рукой да как еб... ээммм ммм ... ну, это, вдарю его по голове, он и обмяк...
После этого Иван как-то терял задор и пыл, и заканчивал свой рассказ более тускло, явно боясь произнести что-то не то. Надо сказать, что под конец таких посиделок таких случаев стано-вилось все меньше и меньше... А еще он с великим интересом слушал про все, что рассказывала ему Анна.
Матрена продолжала потчевать барыню разносолами, балуя то рыбными пирогами, то гу-стой ухой, то нежным мяском. Вот только молока не было, да с овощами было туго. И девушка уверенно шла на поправку. И вот наступил день свадьбы. Накануне Матрена выгнала Рябушкина - как хочешь, Иван Сидорович, но нельзя под одной крышей перед женитьбой-то. А куда вы невесту денете, у нас дом самый лучший. Так что заберете ее отсюда, и сюда же привезете. Иван подчи-нился. Матрена осталась с девушкой, рассказывала что-то о себе, пела заунывные песни, порой плакала, но тут же вытирала слезы, говоря, что все будет у них хорошо, и бог даст им счастья и много деток.
Медленно зимой тянется время. А время в ожидании вдвойне медленней. Вот и для Анны дни были долгие, все в раздумьях и терзаниях. Да в приготовлении к свадьбе. С каждым днём всё чаще Матрена заходила. То одно спросит, то другое расскажет. Как и что будет в тот день, для которого Аннушка приехала. Готовила её к свадьбе, то бралась успокаивать, то тоску нагоняла странными причитаниями и песнями.
Медленно зимой тянется время. Только когда выходила она из комнаты, чтобы чаю ис-пить, да отобедать с хозяином, время проносилось быстро. Иван Сидорович старался угодить и не дать заскучать. Сначала она больше с любопытством слушала, пытаясь ухо своё приучить к речи крестьянской. Представляла, что с одним из работников говорила. Бывало, она не гнушалась на барском дворе пообщаться с обычными людьми. Ей нравился их говор и нехитрость в слове, как и в деле. Они нравились ей и забавляли своей непосредственностью и свободой. Смеялась Аннушка над рассказами, поправляла, иногда, если слово какое сказано неверно было. Да в глаза его голу-бые, да любопытные смотрела и хорошо ей было. И только, как вспомнит, что Иван мужем стать должен, так краска в лицо бросалась и глаза она опускала, задумавшись в чашку глядела подолгу.
Медленно зимой тянется время. Но к выздоровлению, при хорошем уходе, да пище, всё дело и пришло.

Утром было сумрачно, небо было затянуто облаками. С одной стороны - было мрачно, с другой же - ощутимо теплее. Но Анна, нарядно одетая, пока сидела наверху одна, когда внизу Матрена торговалась, согласно ритуалу. Правда не очень долго - все же погода не давала разгуляться.
Платье подвенечное она с собой привезла. Белоснежное с длинным шлейфом, закрытый лиф под самое горло, воротник плотно облегал стройную шею. Руки скрывали из тончайшего атласа рукава, спадая до середины кисти, оставляя жениху на обозрение лишь тонкие пальчики её. Вуаль закрывала лицо, водопадом струясь с венка, украшенного белыми шёлковыми цветами, украшенными прозрачными и перламутровыми бусинами.
Всю ночь она не могла уснуть, стояла на коленях перед иконой, коей заранее её благословили родители. Они так далеко от неё сейчас, когда так нужны ей здесь. Вдалеке от неё, не знают точно мужнина ли она жена или ещё нет. Это было странно и неправильно, от этого всё казалось сном и неправдой. Игрой, в которую она ввязалась и не в силах остановить, закончить. «Девичника» у неё не было, так как подруг не имелось, кроме служанки, что приободрить её пыталась. А Анна словно онемела в последний день, только смотрела на всё, будто неживая. Смиренно всё делала и выполняла, что требовалось. Не пытаясь больше судьбу поворачивать.Раз только сказала: «Зачем это всё? Нет тут ни родных, ни подруг, можно ведь тихо как-то обойтись, по-домашнему…».
Но, приготовления были, как полагается богатому жениху, не последнему человеку в деревне. Гости сами собрались всей деревней, посмотреть на праздник. Не часто такое бывает, вот и не желал никто упустить развлечение.
И вот ключница ведет вниз зардевшуюся невесту, где ждет такой красный Иван, выряженный празднично и ярко. Иван даже не скрывает своего волнения, а все вокруг подначивают его, мол, какая лебедушка плывет, не по Сеньке шапка, но и жених не промах... Хотя порой раздавались и достаточно грубые шутки, впрочем, таких шутников быстро затыкала Матрена. Подарок - рулон тонкой ткани и теплая шапка. И вот уже улица, лошади, сани, Иван гарцует рядом, крики, визги детишек, коих он одаривает леденцами и орехами. Словно не с ней это происходило, шла она под покровом шёлковым, не видя ничего вокруг и выкрики слышала, будто во сне. Шум, шум, шум… Даже на жениха глаз поднять не смела.
Как до церкви добрались, как ступили на паперть, как у алтаря оказались, всё под белой пеленой прошло, овеянное волнением и смирением.
Вот церковь, простая, но чистая и теплая (ха, всю ночь топили!). Казалось, туда набилась вся деревня, оставив место лишь перед алтарем. И вот батюшка, читая молитву, грозно спрашивает Ивана:
- Согласен ли ты взять в жены Анну дщерь Петрову?
Иван, какой-то собранный и подобранный, словно перед боем, четко говорит - да!
Звонкое «Да» Ивана заставило поднять голову и посмотреть прямо на священника, что обряд рядит. И седой священник поворачивается к Анне:
- А ты, дочь моя, согласна стать женой Ивана, сына Сидора?
И каждое слово его, уже к ней обращённое, было таким громким и каждое слово чеканилось с каждой буквой. Ей чудилось, будто он специально медленно говорит, замедляя её девичью жизнь хоть ещё на мгновения.

И все замирает вокруг. Муха пролетит - ее услышат, но нет мух зимой, только белые, но они на улице, кружатся в хороводе, не залетая под крышу. Все ждут, что скажет девушка. Кто-то явно злорадно надеется услышать нет, чтобы посмеяться над наивностью Ивана. Кто-то с надеждой, кто-то с обидой и тоской. Равнодушных нет. Так что, Анна Петровна, что скажешь сейчас? Главное слово в твоей жизни, после которого не будет возврата к прошлому...
И, когда нависла тишина такая, что Анна смогла услышать стук своего сердца, нестерпимо ей стало. Вот сейчас все услышат его, разлетится по церкви, оттолкнётся от сводов, увеличится эхом, оглушит любопытный народ. Все услышат его стук. И поторопилась Аннушка скорее разбить эту тишину, вперёд стука сердца, своё слово послать к иконам, что глядели со всех сторон желейными взглядами, полными тоски:
- Да, - услышала она странный голос, будто кто-то со стороны сказал, она лишь удивилась, какой он звонкий и порывистый оказался.
И слова священника - объявляю вас мужем и женой - потонули в гвалте и криках. Да, вот так. Анна Петровна Лантухова осталась там, за дверью церкви, где-то в заснеженных полях, в опустевших лесах, в девичьих грезах. Отсюда выйдет уже Анна Петровна Рябушкина. Жена. Он, Иван, стал женатым человеком. Прощай молодость, когда можно было творить всякие безрассудства. Теперь у него семья. НЕ та, в которой он родился, и которую не выбирают. А та, которую он будет строить сам. То есть не сам, с супругой. С женой. С его Анной... Или Анечкой. Или Анютой. Они столько говорили между собой, но она была всегда именно Анной Петровной. Интересно, он так и будет для нее Иваном Сидоровичем, или наедине станет Ванюшей? Ой, да что же это он так задумался, ведь надо еще...
Иван осторожно вынул тряпицу и развернул ее. Тускло блеснул ободок желтого металла. Сперва он собирался отковать колечко сам. А что, невелика наука, золото мягче железа, и уж колечко-то можно было бы и сделать. Но Тарас Иванович, надрывно кашляя, говорил ему, мол, это тебе, Иван, золото да побольше. А она не ты, ей важен не блеск, а форма. ТО, что ты богат, она и так знает. И все знают. У нее наверняка будут тонкие руки, а ты хочешь словно цепь на них надеть! Нет, пусть сработают ювелиры. Да не жалей золота не на само кольцо, а на оплату их труда! Пусть лучше тонкий ободок, чем тяжелое колесо, чай, не на телегу вешать будешь. И теперь Иван, взяв в свою руку такую тонкую, словно небесную руку своей невесты - нет, уже жены, осторожно надел на почти прозрачный палец заветное колечко. И бросал иногда взгляды - там, под вуалью, не скривятся ли презрительно губы, не блеснут ли молниями глаза, мол, пожалел золота на жену, что взять с мужика, будь он хоть трижды богат, все равно мужик.
А потом, когда пальцы его и ее были украшены, он осторожно поднял невесомую ткань вуали - уже как муж, не спрашивая ее разрешения, по праву, данному им Богом и людьми. И увидел лицо Анны впервые так близко, так рядом. Вуаль словно отгородила их от церкви, людей, шума, мира, остались только он, и она. Какие у нее синие глаза, какая белая и нежная кожа, как красиво обрамляют овал лица ее темные волосы. И он осторожно, еле заметно коснулся, скорее даже мазнул ее губы своими губами. Не отпрянул сразу, но и не просил большего, словно давая привыкнуть ей и себе. Его жена Анна. Это навсегда, до гробовой доски.
Одев кольцо на руку супругу, она повернулась к нему и подняла глаза. Ей хотелось понять, изменился ли мир вокруг неё, рухнули ли стены, растаяли снега, так же горят голубые глаза Ивана? Она не смогла их прикрыть даже тогда, когда лёгким прикосновением поцелуя был запечатан тот союз, что создался перед Богом и людьми в эту минуту. Губы дрогнули в безмолвном движении: «Муж…». Ей хотелось опробовать это слово, которое теперь в её жизни выходит на первые планы.

Церемония закончилась и все потянулись к выходу.

Интересно, а смогут ли они быть действительно вместе в горе и в радости, или будут жить как два чужих человека под одной крышей, лишь изредка касаясь друг друга? Он моргнул, отстранился немного и взял девушку под локоть. К ним подходили мужики и бабы, поздравляли, жали его руку, кланялись низко, в общем, обычная суматоха. Остро не хватало родителей - его и ее. Но чего нет, того нет. Даже за все золото мира не удалось бы перенести их сюда, к алтарю, чтобы познакомились между собой крестьяне Рябушкины и дворяне Лантуховы.
Выходила из церкви мужнина жена, держа супруга за локоть, глядя прямо перед собой. Сибирский холод не чувствовался, жар изнутри разгонял кровь и, казалось, что сейчас она могла бы и босиком пройтись, растапливая до земли утоптанный снег. Клубился вокруг пар изо рта кри-чащих людей. Как их много. Не видно их было за этими клубами. Что кричат, зачем, кому, она не разбирала слов в этом гвалте.
Гвалт и крик спасли от тишины и возвестили о новой жизни, к которой Анне придётся привыкать, подстраиваться, принимать. Забыть свою девичью жизнь с легкими днями и мечтами. Теперь она жена и как сложатся её отношения с Иваном дальше, она не представляла. Так же легко они будут встречаться за столом и рассказывать друг о друге? Чем она будет заниматься, как участвовать в организации их совместного быта и хозяйства? К каким целям стремиться, что ждать от будущего? Эти темы не затрагивались в их осторожных встречах прежде. Теперь всё это лавиной нависло над Анной.

Меж тем одна девица, что Ольгою кличет будучи на свадьбе о своем думала...

Церемония был скромной, народу было мало. Все свои и никого лишнего. Да и церковь не позволила бы вместить в себя больше народа, не имея больших размеров. Гости были все увлечены молодыми. Справа дама в годах сидела в белом кафтане, утирая слезинки кружевным платком. Чуть поодаль пара молодая глядели на молодых, вспоминая свою недавно прошедшую свадьбу. Мужик сидел и ёрзал в ожидании медовухи с яствами. И, конечно, никто не обратил внимания на стоящую в дальнем углу одинокую девушку.
Ольга… Она стояла и смотрела на идущую церемонию, укутавшись в шаль. То ли холод дальней дороги, то ли гнев знобил ее до самых костей. Голоса… Эти пронзающие голову насквозь голоса. Это звонкое «ДА» Ивана и наипротивнейшее «ДА» избранницы.
И почему они все так рады?! Что заставляет их всех верить в то, что они будут дорожить друг другом?!
Голова закружилась, потемнело в глазах, ком в горле. Мысли стучали молоточком в голо-ве: -Не успела…Дура…Неужто всё? Зачем так долго ломалась, гордость свою показывала. Зачем?! Зачем не пошла к нему раньше сама и не сказала о своих чувствах и намерениях к нему. Не успе-ла… Что делать то теперь?! Мысли пролетели за секунду, а казалось, что целая вечность.
НЕТ!!! Не буду глупой девчонкой больше! За счастье надо бороться. Поздно?! НЕТ!!! По-думаешь жена! Не верю, что сможет любить его так же сильно как я! Буду любить его все рав-но и рядом буду не смотря ни на что. Поймет, кого потерял! Поймет! Придет еще за любовью и лаской, а я тут то уж не упущу. Пусть любовницей буду, пусть на вторых ролях, но буду с ним.
Сделала большой вдох, выпрямилась и пошла за всеми. Терять ей было совсем нечего. Обратного пути в отчий дом нет. Отец сосватал ее старому, усатому, толстому, покряхтывающему вдовцу. Торговцу пушниной. Нет, никогда не хотела она такой участи. И сейчас не позволит. Сама свою судьбу строить будет.
В дом пробраться было не сложно, благо не все гости ранее знакомы друг с другом были. Да и все молодыми были увлечены, а не гостей считали. Села за дальний угол стола и наблюдала за молодыми. Изучала.

Дома деревянные только казались большими. Внутри они были разбиты на клетушки и комнатки. Ведь маленькое помещение было проще согреть, чем большое. А зима в этих краях заканчивалась только в мае, а начиналась в сентябре. Свадьбы традиционно играли на исходе лета, когда урожай был собран, когда белые мухи кружились в воздухе, когда амбары были полны. Но что делать зимой? В конце концов, выбрали амбар-сарай побольше, утеплили как могли, соломой внутри и снегом снаружи. Поставили печки по углам, длинные столы вдоль стен, соорудили не очень большой помост для молодых. А что еще надо для погулять? Еду, водку и брагу обеспечил Иван. Веселье и пьяные крики - гости, кои набились, как могли. А людей было достаточно. Помимо местных жителей собрались и другие, из соседних деревень, тут не считали гостей, и если бы даже невесть откуда появилась бы вдруг карета со ссыльными - то и их, и жандармов усадили бы за один стол, накормили бы и напоили. А там уже пускай едут все по своим делам - кто в ссылку, кто на охрану. Потому на Ольгу и внимания никто не обратил. Мало ли кто пришел тут, да сидит за столом у такого уважаемого человека, как Иван Сидорович? Мало ли кто пришел поздравить его с таким важным событием.
Матрена сбилась с ног, командую десятком молоденьких девушек. Еда-то конечно без изысков, кулеш с мясом да салом, соленья простецкие, да ой как их много надо, на тот стол, на другой, да мутные бутыли с самогонкой, чтобы гости веселились, и чтобы радовались свадьбе. Так увидеть ее можно было в любом месте амбара.
Иван же шел в амбар под руку с женой, осыпаемый орешками и зерном. Слыша некоторые советы, он невольно косился на Анну - веселые, но грубые слова могли бы вогнать в краску даже медный котел. На мгновение ему показалось, что где-то в толпе гостей мелькнули знакомые волосы (фигуру все равно скрывала теплая одежда), но нет, этого не могло быть! Рассказывали, что Ольгу уже сосватали, они не виделись довольно давно, да и потом, что ей тут делать? Потому он плотнее прижал к себе Анну Петровну. Там, с Ольгой, все закончилось. Все скрылось, отошло и больше не начнется...На помосте он шепнул жене:
- Анна Петровна, как устанете и решите, что хватит, скажите. Никто не удивится нашему отсутствию. Но я должен показать уважение и посидеть тут хотя бы немного.
Она не замечала столов, накрытых и заждавшихся гостей. Не замечались труды Матрёны, это всё было лишь для жителей деревни, для народа, который жаждал питья и веселья. Анна была погружена в своё новое состояние.
Из него вывел её Иван - первые слова, сказанные мужем жене. Она оживилась, наконец.
- Да, да, конечно, Иван Сидорович. Надо всё довести до конца. Я выдержу, я высижу. Здесь столько людей, они мне незнакомы, мне робко и… странно. Вы простите меня, великодушно. Я окажу честь гостям столько, сколько нужно, не переживайте.
Никто не удивится нашему отсутствию – означало, что они вскоре останутся одни, вся эта толпа исчезнет и только Иван останется с ней рядом. Навсегда? Он должен стать самым близ-ким на земле человеком.

А между тем к Ивану лез целоваться какой-то бородатый мужик. Подходили какие-то люди, поздравляли, что-то желали, кланялись. Анна улыбалась растерянно и пыталась держаться достойно. Впервые за то время, которое она провела в Бахте, видела местных жителей. Что думают о ней все эти люди, как примут её, как в след смотреть будут. Сможет ли она ужиться в этом краю. Искренность и прямолинейность подходящих людей, говоривших без всяких церемоний, всё, что на душу легло, удивляло её больше всего. Со временем её даже захватило любопытство. Она наблюдала другой мир, о котором ничего не знала, но в котором нужно будет жить. Украдкой поглядывала на мужа, сравнивая его с остальными.Она всё чаще и чаще оборачивалась к нему, иногда теряя из вида. Его захватывал в плен какой-нибудь очередной поздравляющий, комкая в объятьях.
Ольга сидела тихо за столом, не привлекая к себе внимания. Дорога вымотала ее сильно, но нельзя расслабляться, сморит сон прям за столом и опять все рухнет. Еды на столе было много, стол ломился от разносолов всяких, но ком в горле не позволял ей притронуться к еде. Ночлег обеспечить себе обязательно надо. Как к Ивану подойти? Как сказать правильно, чтоб не погнал на край земли.Глядя на молодых, Сердце Ольги сжалось сильно, ведь она могла сидеть там. Она бы так не скромничала, во всю веселилась бы. Такого жениха себе выхватила, за какие заслуги. Сидит как агнец божий, слова не скажет, ни приобнимет Ивана совсем. Вот на кой нужна она ему?
-Так! долго ли еще так сидеть буду, выжидать?! Сейчас рюмку горючую тяпну, для смелости и иду! Что сказать походу придумаю.
Сняла с руки браслет, Иваном ей подаренный (нельзя ж к столу без подарков подходить). Тяпнула сумагону и пошла. Шаг первый бойкий получился, второй уже осторожнее на третий ноги - совсем ватные оказались. Уже почти к самому столу подошла, как музыка заиграла, и подхватили ее с обеих сторон и в круг затащили. "Танцуй, танцуй..."
Замелькало все кругом, закружило. Лица, лица вокруг смеющиеся, счастливые. Среди всей круговерти последнее что помнит, что встретилась взглядом на секунду с Иваном и все…. Голод, усталость, нервное утомление и горючая, будь она не ладна, сделали свое. Рухнула Ольга на земь без сознания.
Ах, не показалось ему. Словно иголка кольнула в сердце. Что она делает тут, на свадьбе, что забыла. Ведь не сошлись из пути дорожки, растянула судьба злодейка их в разные стороны. Короткий выдох, старатель выскочил из-за стола.
-Анна Петровна, там вроде кому плохо стало, гляну.
- Идите, Иван Сидорович, - Анна привстала с места, чтобы поверх голов рассмотреть, что случилось. Видя, что кого-то уносят, вздрогнуло сердечко, не к добру это на свадьбе плохому случится.
Растолкал бестолково скачки гостей. Ткнул пальцем в ближайших мужиков.
- Окажите милость, господа хорошие. Сомлела моя гостья. Отнесите в дом ее пожалуйста. Матрена покажет куда. А то она неместная, а самому жених невместно свадьбу покидать.
Мужики согласно загудели, скоро укладывая девушку на подобие носилок.
- Да это же..., - ахнулаМатрена.
- Гостья моя дорогая. И никто больше. Понятно, Матрена? - сказал Иван внушительно.
- Да, Иван Сидорович поняла я.
И ушли, унесли красавицу. И обернулся Иван к жене законной. Только чуть более напряженным стало лицо его. Да Матрена шла, пожав губы, словно не нравилось ей что. А свадьба гуляла дальше. Мало ли кого там куда и почему унесли. Ну слаб человек, не хватило сил. Отоспится - и дальше гулять...

Аннушка, завидя расстройство на лице мужа, сильнее забеспокоилась - нет, всё же, нехорошая примета.
- Что с вами, неужто всё так плохо? - Анна смотрела в посеревшие глаза Ивана, как близко к сердцу он принял случившееся. - Это, кажется женщина, с ней будет всё в порядке? Можно, я посмотрю, может, помощь нужна, я знаю, что делать, нас учили?
"Только не пропадайте голубые глаза того Ивана, с которым было легко в долгие вечера их первого знакомства, только не в этот день!" - молили её глаза.
Встряхнулся Иван. Вскинул голову. улыбнулся. Прошлое... Ольга была в прошлом, а тут, перед ним, стоит его настоящее - которое должно стать будущим. Возврата нет и не будет. Это как река. Клокочут буруны, ярится поток, бешено ревет вода, разбиваясь о пороги. И хочется при-стать к берегу, не плыть. Но если уж поплыл - не отступай. Не поворачивай бортом к течению. Пусть глаз будет зорок, а рука тверда. И тогда не будет страшно. Вот Иван уже и на стремнине. У него жена. Вся жизнь впереди. А с Ольгой он поговорит завтра. Так сказать, выяснит что к чему.
- Нет Анна Петровна, все хорошо. Просто гостье стало нехорошо, а вот, кстати, и Матрена идет, что она скажет.
- Чай, девка много самогонки выпила, вот ее с голодухи-то и развезло. Полежит, окле-мается, там у ней квасок в изголовье, положила я ее на бок, так что ничего страшного с ней не будет. Не волнуйтеся вы так, Анна Петровна, что мы совсем без понятия, что ли?
Только глаза ее прятались от Анны, словно мышка серая пряталась от кота в закуток. Только смотрела Матрена на Ивана с явным неодобрением.
- Спасибо, Матрёна, столько на вас забот навалилось, как пчёлка трудитесь, везде успеваете, всё знаете и умеете, - обняла Анна её, всё никак не могла к ней подойти после церкви, поблагодарить за всё; шепнула на ухо, то, чего некому более сказать было. – Я жена теперь. И не знаю, если не вы, смогла ли это всё осилить и принять. С вашей заботой научусь хозяйкой быть и вам не в тягость, а в помощь жить.

Иван же, явно успокоившись, подхватил жену свою под руку.
- Не берите в голову, Анна Петровна. С кем не бывает, все будет хорошо. А пойдемте-ка танцевать!
Гульба сибирская шла полным ходом. Постепенно, закончив поздравления, торопились гости все кушанья испробовать, а шибче к самогоночке приложиться. А разогнанная кровь заставляла их в пляс пускаться. Да так резво, весело и заводно, что Анна невольно представила себя в этой дикой пляске, вот бы попробовать. Но как с пьяным людом танцевать, она даже помыслить не могла. Вздохнула только, вспомнив свой первый бал, волнение с аурой непознанного, головокружительные, бесконечные вальсы с галантными кавалерами, что кружат тебя щелкая шпорами. Будто управляют твоей волей, лёгким нажимом ладони направляя то вперёд, то назад, то влево, то вправо, то падая на одно колено заставляют танцевать вокруг себя, выказывая свою ловкость и умение управлять своей партнёршей. А тебе лишь надо быть лёгкой, как лепесток, податливой, как воск и кружить, кружить в бесконечном котильоне и испытывать неимоверную радость быть таковой и ловить восхищенные взгляды...ах, эти декольтированные платья, веера, фраки, лайковые перчатки, шарфы, маски, улыбки и нежный взгляд, поклон и поцелуй руки… Анна мысленно неслась и кружилась среди вихря своего воспоминания.
Стоп! Не будет этого здесь, не услышать ей нежного Моцарта, торжественного Баха и лирического Грига...забыть! Не от кружений в вальсе и затянутого корсета, не от волнений сердца и избытка чувств кто-то потерял сознание. Тут всё по-другому. Тут нет эфемерности чувств, тут истинная правда жизненных человеческих радостей и страданий. Если кому-то плохо, значит, это действительно серьёзно.
Круг немного раздался, и молодые очутились в центре свободного пространства. Гармонь наяривала что-то веселое, и Иван вприсядку пустился вокруг невесты. Выяснилось, что умение танцевать в его таланты не входило. Он постоянно терял ритм, махал руками не в такт и без того простой музыке, а как бог на душу положит. Кабы не платье Анны, к коему он старался не приближаться, они на ногу вполне мог наступить. С другой стороны - он был жених, и все, что от него требовалось - быть в центре внимания вместе с невестой.
Но было еще одно. Может быть дело в том, что Иван уже выпил довольно изрядно? Просто не было тут его родителей, все потому поздравляли его, и как же было не опрокинуть чарочку за здоровье молодых? Анна могла заметить, что себе он не наливал сам, а ему все подносили и подносили. Причем если некоторые просто предлагали выпить, то некоторые настойчиво наливали мутную самогонку, говоря при этом слишком приторно, слишком сладко, слишком подобострастно. Так могли уговаривать сонного зелья нечистые на руку трактирщики, дабы потом очистить карманы спящего, а то и перерезать ему глотку. Но Иван, казалось, не замечал этого. Свадьба продолжалась.
Может, обойдётся всё - утешала себя очередной раз. На Ивана то и дело смотрела. Привыкала к нему другому, первый раз видела его при людях, как они его привечали. Как поздравляли, обнимали по-мужицки, хлопали по плечу, радовались за него. Гостей много, а жених один. Всем выпить с Иваном охота было. Никому не отказывал он. Заглатывал напиток ядрёный, не успевая закусывать. Анна же даже есть не могла, нет аппетита у невест, другие эмоции, а самогонкой стресс снять не могла она, не умела.
А Иван явно повеселевший, уж ведёт супругу по обычаю, гостей потешить, повеселить, дать налюбоваться молодой, себя молодца показать.
Вышла вслед за ним, встала ровно спину держа, окинула людей, поняв, что взгляды все в этот центр плясовой устремлены. В растерянности посмотрела на Ивана, что кренделя вокруг неё выделывал. Страшно на миг стало, что не то что-нибудь сделает, не так запляшет, не так поймёт эту музыку развесёлую, не то, что ждут от неё выйдет. Н, успев насмотреться, как народ веселится, быстро поняла формулу их движений. Свободно, как просит тело двигаться в такт, да с притопом, да так, чтобы музыка тебя догоняла, а не ты её. Захотелось, вдруг, ей свободы этой понять, ощутить, как тело после стольких томительных дней оживает, да расслабляется. Повела глазами за Иваном, затем головой ему во след, потом телом за ним в круг, топнула ножкой, руки к бёдрам упёрла, повела плечиком, другим. И ноги сами подсказали, как идти с притопычем, как головкой вертеть. Сначала плавные движения, стали всё убыстряться, да всё резче плечиком, всё твёрже ножкой. Вот уж к Ивану подстрой находит, то ближе подплывёт, то дальше, то совсем подошла, левой рукой его левую подхватила, в круговую пошла. Раскраснелась, прядки выбились, сердце стучит и просит ещё и ещё… Давно не было весело ей так, накопила, видно, душа столько переживаний, что выливались они сейчас потоком буйным, стремительным. Всё уж сделано, нет дороги назад, пусть думают, что хотят, а она теперь жена и право имеет выдохнуть.
И была барыня пьяна без вина, на последних аккордах выбилась из сил, к Ивану счастливой улыбкой обратилась, дышит глубоко, глаза горят, будто спрашивают: хорошо же, не посрамила тебя, хорошо ведь!
Если бы Иван не сбивался с ритма сам по себе, он непременно бы сбился глядя на Анну. В ее танце не было напора мужчин и томного жеманства женщин. Сибирячки, большей частью плотные, налитые, тугие, (какое исключение Ольга!) шли по танцу, словно ледокол, раздвигая льдины. А Анна... Танцевала как бабочка. Она порхала, и каждое ее движение было выверенным, точным и к месту. Каждым своим жестом она словно складывала избу, и одно бревно плотно ложилось в паз другого. Иван так не умел...
Ай, как оглушительно хлопали и кричали Анне! Мастерство, оно ценится всеми. В этот миг она еще не стала своей, но сделала крохотный шажок в эту сторону. Теперь в ее сторону посматривали записные танцоры. И выкидывая очередные коленца, они словно спрашивали ее одними глазами – а так мол, ты можешь? Мол, мы тут не лыком шиты.
А вот Иван… Ивану становилось все хуже и хуже. Нет, он продолжал исправно улыбаться, чокаться, даже пытался танцевать. Но глаза его мутнели, язык заплетался все больше. Порой он просто останавливался, глядя на рюмку, словно забывал, что хотел сделать. Он стал каким-то более шумным, и в его речи стали проскальзывать слова и выражения, которых он обычно избегал. Не надо было быть доктором, чтобы понять, что жених напивается. Но он, казалось, не замечал этого, продолжая веселиться – и вливать в себя стакан за стаканом…