[R9] Там, за туманами. | ходы игроков | Начало

Давно с утра встало солнце, а Аннушка всё спала. Крепко, почти без снов. Не приснился жених невесте. Только глаза голубые из-под меховой шапки подмигивали лукаво, как Матрёна. Их только и запомнила от первой встречи с женихом, да так, что никогда больше не сможет не думать о них, засыпая.
Крестьяне встаю рано, даже зимой. Нельзя терять светлое время на сон. Но... дел у него не было. Точнее, все валилось из рук. Все. После того, как он чуть не опрокинул чугунок на Матрену, а топором чуть было не тюкнул себя по ноге, та прогнала его из кухни. Но и наверху не было покоя. Пытаясь зашить сапоги, он уколол себе палец. В конце концов, не выдержав, выскочил на улицу, и стал чистить снег, прокладывая дорожки ко всем постройкам. Матрена только охала да загадочно улыбалась.
Когда солнце уже поднялось вровень с крышами, Иван не выдержал.
- Матрена, ужели барыня спит?
- Конечно спит.
- Но так долго...
- Иван Сидорович, это тебе так долго. А оне пока уснут, пока лягут, да считай с дороги, да приболела. Нехай спит себе помаленьку.
- Вдруг ей там плохо стало?
- Она бы позвонила...
Впрочем, в голосе Матрены тоже сквозила неуверенность. Наконец она буркнула.
- Сейчас чаю нагрею и подымусь. А ты и не думай! Одеться она должна, понял.
- Да я только под дверью постою.
- Что, не терпится уд свой потешить?
- Матрена!!
- Да шучу я, шучу.
И вот наконец Матрена постучалась в комнату невесты. Двери, обитые войлоком, надежно глушили все звуки, потому женщина довольно громко кричала:
- Анна Петровна, к вам можно? У вас все в порядке? Я завтрак принесла...

«…Я завтрак принесла…». Завтрак в постель ей приносила только Лукерья и только когда Аннушке нездоровилось. Когда выходить к столу было опасно не только для неё, но и её близких. Никому не хотелось болеть. И Анюта любила эти завтраки, потому что Луша задерживалась у неё "проследить, чтобы барышня всё скушали", сидела рядом и рассказывала истории о своей жизни. Как непросто в семье старшей дочерью быть, приходилось с раннего утра и до ночи трудиться, помогать родителям по дому и управляться со своими младшими братьями и сёстрами. Как тяжёл и нескончаем крестьянский труд и как мало было у неё отдыха и праздника, да и сытости она не видывала. И всегда заканчивала свои рассказы одинаково: "Сейчас-то я у вас, как у Христа за пазу-хой живу". Маленькая Анюта никак не могла понять, что значит эта фраза. Представлялся ей доб-рый Христос, что рубище своё на груди сжимал руками, чтобы отгородить живущих там от всего света. Думалось ей, что Лукерье хотелось выбраться на волю из-за этой пазухи тесной, посмотреть по сторонам, освободиться. Уж больно задумчивый у неё взгляд становился при этом и вздыхала она глубоко, улыбаясь, будто на икону позирует. Тогда маленькая Анютка бежала к папеньке и плакала:
- Давай отпустим Лушу, пусть погуляет вдоволь, она всю жизнь лишь дома работает, работает, света белого не видит, отпусти!
- Отпустим, конечно, - говаривал Пётр, гладя дочку и смеясь. - а коли не вернётся, тос-ковать не будешь?
- Ах, как буду! А ты всё равно отпусти, - и плакала пуще прежнего.
Только никуда Лукерья не делась, так и жила у них, пока вот не пришлось Анну выпускать из гнёздышка. Выпорхнула из-за пазухи девица. Кто-то плачет по ней, тоскует?
Много позже поняла, что за пазухой Христа, всё равно, что в сердце его быть.
«…Я завтрак принесла…» - Повеяло домом родным, потянулась барышня в постельке тёплой, дрёму сладкую отпускать не хотелось, но пора. Не держать же на пороге кормилицу.
Глаза открыла, не сразу поняла отчего свет в оконцах махоньких огнём горит, на шторы нелепые, красными квадратами алеющие, глянула, где находится сразу вспомнила.
- Матрёна, это вы? Я не встала ещё, - подумав немного, что ей можно и не вставать, раз хворает, неприличным это не будет, добавила: - Можете войти.
На кровати села, ноги на пол спустила, но не встаёт, наблюдает, как на столе к вчерашне-му новые кушанья появляются. Спросить стесняется, а любопытство само за язык дёргает.
- Доброго утра. Я никак не могу понять, который час пошёл. Мне бы одеться, да умыть-ся прежде. И скажите, Иван Сидорович сильно зол на меня, что в доме его приютилась, а до сих пор не поприветствовала даже. Стыд такой. Передала ли мои извинения вчера?
Она оглядела комнату в поисках своих вещей. Должен быть сундучок, где её платье и туалет лежали для первого посещения Бахты. Лукерья наказывала, чтобы именно его, "как подъ-езжать будешь и оденешь, и покажешься жениху, ты главное, глаза опускай, страх не показы-вай, и лучше вуальку одень, пусть знает нашу дворяночку, как хороша, да скромна. Чёбы сразу от красы твоей не очумел". И шляпку в коробку упаковала рядом.
Не могла Лукерья представить себе сибирских морозов, где всё это не к месту будет.
- Так обед уже скоро, почти 11, но вы не беспокойтесь, спите себе спокойно с дороги устали небось. Умыться вот шайка, вот ваши вещички лежат. Конечно помогу одеться, правда я не очень разбираюсь в городских платьях, что куда подвязать и как пользовать, так что гово-рите, что делать. А Иван Сидорович не зол вовсе. Скорее любопытен и любознателен, как дитя малое, али котенок. Знаете, такой, что свой нос везде норовит сунуть. Извинения передала, чай мы не люди, что ли? Мы ж с понятием. Коли человек из столицы сюда приехал, разве ж не устал с дороги-то?
И Матрена вопросительно посмотрела на Анну.
- Помогите мне одеться. И расскажите покуда, что я знать должна об обычаях ваших. Честно сказать, наслышана в пути всякого о Рябушкине. Побаиваются его, - она вспомнила урядника Степана, как он при одном имени ретировался. И перед Матрёной, что так Лукерью напоминает, не стала лукавить. - Боязно мне, Матрёна, аж ноги не держат, встать страшно. Может, я попривыкну пока здесь, не буду выходить? А другие в деревне знают ли, зачем я прибы-ла сюда?
Почему-то ей это казалось невозможно, как стыдно. Продана, куплена, как крепостная, ей-богу...может, плюнуть на гордость и в ноги ему кинуться, чтобы пощадил. Не позорил, дал тут устроиться, согласна она в ссылке пожить, ради семьи, но замуж...

Повинуясь указаниям Анны, женщина достала платье, и с восторгом щупала тонкую, прочную, и такую красивую ткань.
- Обычаи? а что обычаи, она чай, как везде. На жене дом и дети, на муже все остальное. Но вы не волнуйтесь насчет всего остального. Иван Сидорович семью обеспечит.
Матрена суетилась возле стола, выставляя с подноса разные кушанья. Карбонат шкворчащий из дикой кабанятинки, филе глухарей тушеное, зайчатинку под соусом, рябчиков и куропаток, нежно похрустывающих, в топленом маслице, беломясую рыбку чир. И говорила, кидая время от времени на Анну странные оценивающе-жалостливые взгляды.
Ох и удивлена была барышня, видя поданный то ли завтрак, то ли обед. Ещё вчерашнее на столе осталось, а тут ещё разносолов всяких в добавку. Глаза на всё это смотрят, а живот урчит. Напомнил всё-таки о себе. Давно не баловала его хозяйка. Махнула Анна на церемонии, даже спрашивать не стала, отчего не в столовой накрывают, а тут. Ясно, что за ней больной уход самый наилучший заказан. Даже стыдно стало, что к вчерашнему угощению не притронулась, нехорошо так отвечать за такую заботу и старание.
Спрыгнула она с кровати, что выше обычного из-за перины оказалась. Даже тут ей место приготовили, наверняка, лучшее. Не стала хозяйку обижать. Умылась она из шайки. Приятно отметила, что вода тёплая приготовлена. Бывало в дороге холодную подавали.
Матрена беззаботно махнула рукой.
- Конечно побаиваются и ругают, как не ругать. А надо бы сначала понять, что и, как и почему. Вот тут у нас что? Правильно, Сибирь. Кто тут живет? Ну я местных не считаю. А живут здесь каторжники да ссыльные. А если человек по своей воле сюда добрался - то он или золотоискатель, или торговец пушниной. Вот такие зело злы на Ивана Сидоровича. Вы спросите почему, а я вам отвечу. Вот искал человек золото. Не один год. Мерз в тайге, болел цингой, тонул в ледяных реках, жрал его гнус. А золота нет. А тут приезжает весь такой Рябушкин - и такую жилу себе захапал, там самородки в кулак величиной были! Как тут не обзавидоваться? А торговцы и того хуже. Они же остяков грабят. Возят им горилку, спаивают и обирают до нитки. А Иван Сидорович не таков. Торгует честно, продает железа да одежу. Дружит со старейшинами ихними. В гости приглашает, сам ездит. Он получается прямой соперник купчинам толстопузым. Вот и не любят его...
В конце концов, неумелые, но старательные руки Матрены помогли Анне одеться. Женщина цокнула языком.

- Может, я не понравилась ему? - вдруг сказала Анна и сама же заторопилась ответить. - Конечно нет, куда там понравится. Такую растрёпу в горячке получил за свои деньги. Да нема-лые...ох, зол, должно быть.
"Провалиться бы на месте...или всё же в ноги пасть..."
- Красавица! Ну что вы на себя наговариваете, Анна Петровна. Да такую красоту в столице нестыдно показать! В деревне-то? Конечно знают. Тут же все друг друга знают. Чай, почти все нечужие друг другу. Знают, что Иван Сидорович жену себе из самой столицы выпи-сал!
Матрена всхлипнула и вытерла глаз подолом фартука.
- Да тут многие женщины нездешние. Жену-то надо из другого села брать. Так и меня привезли сюда молоденькой лет 25 тому назад. И мужа я вообще только в церкви разглядела. Справно жили, ладно, но через 7 лет забрал бог мужа моего. Осталась я с 3 дочками. И Все они уехали. Кто на север, кто на юг. Всем поначалу страшно и тяжко. Обвыкнетесь.
Анна серьёзно посмотрела на свою помощницу.
- Не говорите так, Матрёна. Меня не выписали, не прислали, как вещь, не выторговали, как рабыню. Я прошу, впредь, не употреблять таких слов. Я здесь, значит так нужно нашим се-мьям. Моей и Рябушкину. Это договор и прошу относится к нему с должным уважением.
Матрена скофузилась, закрыла рот рукой, перекрестилась.
- Да не хотела я обидеть вас, Анна Петровна, просто чудно как-то, обычно жених ездит или сваты. А тут ничего не было - написал письмо Иван Сидорович, потом ответ - и говорит он, ну что, Матрена, ждем пока невесту, а там и жену, Анну Петровну. Вот и получается - выпи-сал. Но я поняла и не буду так говорить.
Она осмотрела Анну.
- Вы знаете, Анна Петровна, вы вроде пришли сюда. Я бы советовала показаться вам сейчас супругу вашему будущему. А то не дай бог заболеете дальше, надо будет за дохтуром по-сылать. Раньше тут недалеко жил, в трех днях пути. Да помер лет 20 назад. Был, говорят, из дехабристов. Ссыльный. А теперь везти его надо черти откуда. И не дай бог вам станет хуже - тогда Иван Сидорович вас точно нечесанной и больной увидит. Как вам удобней будет - его сюда позвать или вам вниз спуститься? Наверно, сюда лучше будет.
Села за стол барышня, начала пробовать всё понемножечку вилочкой отщипывая. Но, го-лод не тётка, а обстановка располагала, и Анна приятно удивлялась всё больше.
- А, вкусно-то как! Никогда такого не пробовала. Вот чтобы так ароматно, да масляно. Это всё для меня приготовили? А это что, а это с чем?
Ела и слушала Матрёну, которая нравилась ей всё больше. Чем больше пробовала, тем больше хотелось ещё и ещё кусочек. Натуральные и свежие продукты ничем не заменишь. Прого-лодалась она сильно за последние дни и не скрывала это, нахваливая каждое блюдо, хрустя короч-кой, макая кусочки в соус и уминала за обе щеки. И смешно ей вдруг стало, представила себя, как сидит в рубашке, босая, не прибранная и уплетает с двух рук, не прожёвывая один кусочек, за вто-рым тянется. И от этого всё ещё вкуснее казалось. Когда ещё можно было вот так без чинностей разных есть сколько можно.
- Ах, видели бы меня сейчас папенька с маменькой, то-то удивились бы моему аппетиту. А вы, отчего не едите, давайте же, милая. Садитесь со мной, рассказывайте, рассказывайте. Не разозлился, значит, на меня. Хорошо. Как котёнок, надо же, - совсем смешно ей стало и от-легло от сердца, когда она о хозяине слушала. Всё же котёнок, не медведь. – Вижу, как вы уважа-ете Ивана Сидоровича и любите, ах, как бы и мне хотелось, чтобы вот так привыкнуть можно было и понимать друг друга. Чтобы понимать… Понимаешь ты, Матрёна? А что завидуют, то ничего, это у всех людей так. Кто успешней, тому и завидуют. Главное, чтобы уважение не те-рять и достоинство.

Матрена немного умилилась, глядя, как Анна уминает разносолы.
- А, вот и кушайте, все полезное, все нужное, тут Север, ту вам не Россия-матушка, это там хлебушка поел, и все, и сыт. А тут знаете какие холода бывают? Птицы на лету падают. И если кушать плохо, то можно умереть - от голода и от холода. Еще есть цинга, когда выпадают зубы и волосы, и как только она остяков милует...
Взгляд ее потеплел. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять - почти все блюда были сделаны ею, Матреной, и хороший аппетит барыни был ей наградой. Ну и понимание того факта, что раз человек кушает, то болезнь, вполне может быть, отступает. Ибо аппетит и болячки несовместимы.
- А, то как не любить Ивана Сидоровича. В дом взял, кормит, поит, дочкам помог приданное справить, хороший мужик он, повезло вам Анна Петровна. Да не волнуйтесь вы, стерпится, слюбится. Его понять не просто, а очень просто. Тянет его на новое, туда, где силушку можно да удаль молодецкую показать. Не отступает он. Хотя, скажу по секрету, кое в чем робок. Не привык видать к богатству. И потому чурается девок доступных. Уж как тут некоторые вертихвостки крутились перед ним, а на сеновал ни одна не попала. Уж я бы знала. Может, до того, как разбогател, но тут я не знаю и сказать не могу ничего.
Матрена, кстати, подсела не чинясь, видимо привыкла к вольной сибирской жизни, и спокойно ела вместе с девушкой. Просто в центре России еще был силен страх перед помещиками, и не каждая женщина такого возраста сидела бы спокойно рядом с дворянкой.

Но пора было и лично поблагодарить за такой тёплый и необычный приём Рябушкина. Матрёна помогая ей одеться, не могла не заметить, как от волнения у Анны подрагивали руки и не могла она сама ни ленту повязать, ни крючок застегнуть.
Платье с длинным рукавом кремового цвета плотно обтягивало ладную фигурку Анны, узкая, с лёгкой драпировкой у бедра, и расширенная книзу юбка заканчивалась небольшим шлей-фом ссади. Маленькая деликатная шляпка, украшенная лентам и с вуалью была отложена в сторо-ну. Если это будет не приём, а лишь встреча и знакомство с ним одним, то ни к чему это. Тем бо-лее, она уже смирилась, что никто представлять её жениху не будет, придётся всё делать самой. Копну тёмных волос удерживали шпильки, собрав их в тугой пучок. Белоснежная шаль их тон-чайшей шерсти, которую маменька подарила ей перед отъездом в холодный край, была накинута на плечи.
Она осмотрела себя в зеркало, осталась довольна и глубоко вздохнув, продолжила:
- Скажите Ивану Сидоровичу, что я готова встретиться, как только он будет готов меня принять. Думаю, я вполне окрепла, чтобы ненадолго спуститься вниз.
Она не хотела, чтобы он заходил к ней в комнату. Анна уже стала чувствовать себя в не-которой безопасности здесь. И терять некую зону комфорта, которую смогла сделать Матрёна, ей не хотелось. Она обернулась к Матрёне, накрыла своей рукой руку женщины:
- Спасибо вам за всё, Матрёна, вы не представляете, как я рада, что вы здесь со мной в этот день. И не обижайтесь на меня. Идите, скажите ему.
Когда платье наконец, село как влитое на ладной фигурке дворянки, Матрена выскочила за дверь, ну вернулась буквально через пару минут. Торжественным голосом сказала:
- Иван Сидорович вас ждут внизу.

А Иван не находил себе места от нетерпения. Долог и скучен зимний день. Нет, заняться есть чем, но как, когда все валится из рук? И неохота пачкаться, и переодеваться. Когда наверху, в светлой комнате, лежит его будущая жена. которую он пока даже рассмотреть не успел. Он почистил ружье. Написал письмо в столицу. Позавтракал и пообедал. Блуждал по комнатам, одетый в праздничный костюм. Алая рубаха, вышитая жилетка, отороченная соболями, тяжелый пояс с серебряной пряжкой, скрипучие сапоги из юфтевой кожи.
Наконец сверху чуть ли не кубарем скатилась Матрена.
- Ой, красавица, Иван Сидорович, какая красавица. немного тонковата, но ест хорошо. И это, просит принять ее, хочет, значит, лично почтение выразить за прием.
Обдумывая первую встречу, Иван хотел провести ее за столом, чтобы жена была как бы просителем. Но потом отказался. И когда на лестнице послышались шаги - знакомые Матрены и незнакомые Анны, он вышел посреди залы, или, точнее, кухни, взяв в руки (по совету Матрены!) букет из трав.
Так быстро вернулась Матрёна! От неожиданности Анна, что решила осмотреть подробней комнату, пока хозяин готовится её принять, подскочила: - Как, уже? - В большом волнении она стала спускаться за Матрёной.
Анна его поразила. Много ли видел крестьянский парень? А тут, она вплыла в комнату и словно бы осветила ее тихим сиянием. Слова застряли у него в горле, он лишь открывал рот, словно силился что-то сказать. Но тут зашипела Матрена, да и он не так просто, он тут хозяин, потому, справившись с волнением, протянул букет девушке.
- Добрый день вам, Анна Петровна. Рад, что вы добрались до нашей глуши, и надеюсь, что дорога была не очень тяжелой. Приветствую вас в моем доме, и надеюсь, что скоро он станет нашим.
С этими словами он неуклюже наклонился и осторожно, одними губами, коснулся руки девушки. На первый раз большего он не стал себе позволять.

- Вижу, представляться мне не к чему. Вы, должно быть, многое обо мне разузнали и наслышаны, раз избрали. Позвольте вас поблагодарить за тёплый приём и терпение, которое вы оказываете мне, - барышня совсем растерялась, когда Рябушкин поцеловал ей руку. Она слегка опустила голову, приветствуя хозяина, потупив взгляд. Потом решилась и подняла глаза и уже не смогла опустить. Её опять приковал этот взгляд голубых глаз, как там, в санях, первый раз её поразила их глубина.
«Это неприлично, Анна!» - стучало в висках. Но она ничего не могла с собой поделать, она была прикована к нему, словно заворожённая. Потом, словно, испугавшись нависшей паузы быстро заговорила, заготовленную речь:
- Дорога…Да, дорога была трудной, но дала мне время подумать о многом. Мы прекрасно понимаем почему я здесь. Ваш договор с моей семьёй будет окончательно выполнен, когда я стану вашей женой. Но, я надеюсь, вы понимаете, как это невозможно быть женой совершенно незнакомого человека. Думаю, вы позволите мне привыкнуть, познакомиться с вами поближе. Может, мы станем хорошими друзьями…а пока, - она говорила всё медленнее и тише, начиная понимать, как всё это нелепо и бедно звучит. Что Рябушкин настроен вполне серьёзно и все её пожелания кажутся девичьими капризами. Ей стало неловко. -… позвольте удалиться. Мне не хотелось бы усугублять свою болезнь, чтобы не вызвать лишние хлопоты. Матрёна предупредила, что с докторами в ваших краях проблема. Не волнуйтесь, думаю, это простуда и переутомление, благодаря вашей заботе, они пройдут сами и скоро.
Наконец, она совсем замолчала и стояла в немом оцепенении перед ним, прижав незамысловатый букет к груди, будто пытаясь приглушить стук сердца, которое пыталось выскочить из груди. Она испугалась этих новых странных чувств, ей казалось, что она сейчас упадёт в обморок. От волнения; от того, что ей совсем не хотелось защищаться, как планировала; от этих изучающих глаз; от того, что не могла справиться с собой.
Суровая жизнь в Сибири приучает ко многим вещам. Например, к умению держать язык за зубами. Возможно, будь Иван более образованным и воспитанным, он бы нашелся что ответить. Как увидел рисунок, как воспылала душа, как он добивался руки Анны через кошелек ее отца. Но простой русский парень был не слишком искушен в тонком искусстве лести. Что он мог сказать своей невесте? Дорогая, ты приглянулась мне потому, что твой отец сказал да, а агент подтвердил, что ты красавица? И что о тебе я наслышан наверняка меньше, чем ты обо мне от той же Матрены? Нет, безусловно что-то агент написал. Но старатель еще не умел видеть за строчками текста живого человека. Потому Иван молчал. Лишь молча склонил голову в ответ на ее слова благодарности. Потом, спохватившись, сказал:
- Вам спасибо, что не убоялись и приехали. надеюсь, вам пришлось по вкусу мое скромное гостеприимство. Если что не так - извиняйте. Если чего надо - скажите. Достать постараюсь, если это возможно в наших краях. Хотя и не очень быстро.
Но следующие слова ее заставили его резко вскинуть голову и сузить глаза. Словно тучи набежали на речную гладь, которая на глазах становилась словно бы серой, потемневшей от гнева. Подозрения всколыхнули его душу. Он, Иван Рябушкин, полновесным золотом заплатил за договор. Он мерз в снегах, отстреливался от зверей, страшно, до крови дрался с другими, чтобы получить этот желтый металл. Цеплялся руками и зубами за крохотные лучики надежды. И вот ему говорят - ой, давай станем друзьями и подождем. Она, такая невесомая и воздушная как одуванчик, казалось, она может улететь от порыва ветра. Отложить свадьбу! Он сказал глухо, сдерживая закипающую в нем ярость.
- Конечно, Анна Петровна, никто не потащит вас под венец прямо из постели. Поправляйтесь, смотрите, привыкайте. Но надолго откладывать свадьбу не стоит. Договор с вашим батюшкой был однозначен. И мне хочется верить, что дворянка (с ударением на этом слове!) Лантухова сдержит слово, - он не стал уточнять, что это слово ее отца. В его патриархальном мире дети обязаны были повиноваться родителям, и иное он представлял с большим трудом. ОН посмотрел на нее, невольно вспоминая себя, как несколько лет тому назад он оказался посреди Сибири, один - и никто его не ждал. Правда он был мужчиной, а она нет. Но взгляд его немного потеплел. - Конечно, Анна Петровна, прилягте, отдохните, Матрена права насчет дохтура. Но если вам что надо, обязательно скажите.

- Конечно, я сдержу слово. Я лишь прошу о милости дать мне свыкнуться с предрешен-ной судьбой. Должно быть вы считаете, что у меня было достаточно на это время в пути. Это так, но сейчас я нахожусь в сильном волнении и слабости. И не хочу, чтобы вы плохо думали обо мне. Матрёна хорошо за мной смотрит и, думаю, моё нездоровье не затянется надолго. Благо-дарю, что вошли в моё положение.
И он неловко махнул рукой, показывая, что встреча окончена.
От её пристального взгляда не укрылась туча, которая заволокла ясные глаза старателя. Холодок прошёл по телу от этого прищуренного на мгновение взгляда.
«Должно быть, это озноб, не испугалась же я», - она поджала губы, ничего больше не сказав, лишь слегка кивнув головой, получив добро на свою просьбу.
И уже опустив глаза, разорвав ту ниточку, что связывала их несколько минут, она повернулась и так же последовала за Матрёной обратно, в свою комнату.
Можно было ощутить, как в коридорах было намного холоднее, чем в жилых комнатах. Конечно, снег по углам не лежал, но жилетка Матрены явно была удобней шали Анны.
Холод пронизывал, когда они шли из комнаты в комнату. Что же на улице делается, как же они гуляют – это было сложно представить. В санях девушка была укутана так, что шевелиться было сложно, а тут как? Она с ужасом смотрела на заиндевелые окна. Неужели ей придётся носить эти бесформенные тулупы, затянутые шалями, непонятной конструкции шапки и огромные вален-ки, которые она видела на людях, приходивших её встречать.
Зайдя в комнату, она прильнула к окну, пытаясь разглядеть двор, но глаза резал яркий бе-лый свет. Такой, который может исходить только от белоснежного, только что выпавшего снега. Он был везде!
То, что она живёт под одной крышей с женихом, ей не казалось чем-то предосудитель-ным, она уже давно путешествует одна и спит в домах с неизвестными постояльцами - привыкла. А тут у неё есть Матрёна, большая комната с засовом. А больше ей податься некуда. Почему-то Анюта почувствовала себя бездомной. Да, находясь в самой большой избе посёлка, она чувство-вала себя чужой и не имеющей своего угла. Будто кинутая всеми. В качестве кого она здесь устро-илась? Будущей жены? Значит, теперь точно иного быть не может, только так она оправдает своё пребывание здесь перед другими людьми. И перед собой.
Наверху Матрена помогала раздеваться Анне, приговаривая:
- Ой, чудны дела твои, господи, первый раз слышу, как невеста просит отложить сва-дьбу. Странно это как-то непонятно. Что люди скажут, коли живете невенчанной в дом сужен-ного? Иван Сидорович не Приходько, он мужчина сурьезный, он слово держит. Так что давайте, Анна Петровна, чай, мед, хворь и выйдет. Не переживайте вы так. Все у вас получится...
«А что же мне делать, если не получится?» - мысленно задала вопрос наставляющей Мат-рёне, но спросить не успела.
- Приходько? – Анна, отвернулась от окна, посмотрела на прислужницу, нахмурившись. – А при чём здесь Приходько? Он просто пьяница и наглец. И…вам рассказали, что он встретился мне по пути?
До этого она не задумывалась, стоит ли ей рассказывать Рябушкину об этой встрече. Мат-рена нахмурилась и с подозрением посмотрела на Анну.
- Приходько-то? Кто ж его не знает, местная власть как никак, царева рука. Нет, слу-жака справный, но больно охоч до водки и до девок. Боюсь, не доведет его это до добра. Правда тут Сибирь, и насильничать он опасается. Тайга кругом, ружье у каждого. Выстрелят из леса - и ищи свищи. Потому он только по согласию, но как б вам сказать, Анна Петровна. В общем, не все могут ему отказать, особливо ссыльные. Да-да, есть тут и левоцинерки. Вот на них он и от-рывается. От него же зависит, сократят л им срок, или они так и подохнут тут в глуши. А еще у него дома живет пара остячек, тьфу, срам-то какой. Но им вообще некуда деваться. Их род погиб от болезни, никто их к себе не возьмет, потому они и рады ему прислуживать.
Тут Матрена нахмурилась еще больше и уперла руки в бока, пристально буравя Анну тя-желым взглядом.
- А ну-ка, Анна Петровна, расскажите-ка, что у вас С Приходько было? Он ... приставал до вас? Может, ем укорот надо бы дать, а? Вы не волнуйтесь, комар носа не подточит, Иван Сидорович проучит наглеца. Или... Или он, стервец этакий, совратил вас? А? Так не жить ему тогда на белом свете, сволочи поганой!
- Да как вы могли подумать такое! – Анн¬ушка вспыхнула. Её, дворянку, которой приви-валось с малолетства, что честь дороже жизни, заподозрить в таком. - Вы допускаете, что я ..., - у неё не поворачивался язык даже сказать о таком. После секундной паузы она гордо продолжила - Знайте же, что я чиста перед Иваном Сидоровичем и перед людьми. Такого не могло случится! Если бы произошло насилие, я бы предпочла покончить с собой. Раз я здесь, то не надо никого наказывать. Мне пришлось по воле случая столкнуться с этим человеком в одной из деревень по пути сюда. И не более, чем перемолвится парой слов и отобедать. А пока, оставьте меня, я хочу прилечь, мне нехорошо.
Столько стали и достоинства было в словах Анны, что Матрена невольно отшатнулась, мелко и часто крестясь.
- Ой, простите дуру неразумную, Анна Петровна, бес попутал, живём тут вахлаки вах-лаками. А про столицы много чего говорят. Погорячилась я, не гневайтесь.
После чего быстро ушла из комнаты.
Матрёна напомнила Ан¬не истории Приходько об острячках. Девуш¬ка покачнулась, почу-вствовав, как кольну¬ло в груди. Что если тот не выдумывал, а рассказал, как есть. Она уже было забыла про эти росказни, приняв это за бредни пьяного ухажёра, который пытался её запугать. Те-перь страх и отвра¬щение опять волной захватили её сознание.
Поняв здешние нравы, она испугалась рассказывать о намёках урядника, боясь, что нака-зание может быть несоразмерно проступку. Оставшись одна, она заперла дверь на засов и прилег-ла на кровать, отвернулась к стене и уставилась на узор ковра, что аляпистым пятном висел над кроватью. Она размышляла, может ли договор быть в силе, если она не знала всех его условий. Что, если по обычаю остяков, муж будет её предлагать дорогим гостям для улучшения своих коммерческих дел. Стоит ли это обсудить до свадьбы и, главное, как об этом заговорить. Она впа-ла в отчаяние чувствуя, что не может найти выход из этого тупика. Говорить о таком с женихом она не решится, идти на такое немыслимо, а бежать некуда. Орнамент замысловатого узора рас-плывался - слёзы наполняли глаза. Так она и уснула, тоскуя о своей загубленной жизни, беспокой-ным сном. Просыпалась вся в поту, опять надумывала разные ужасы и проваливалась то ли в ле-чебный сон, то ли в забытьё.
Сколько продолжалось это мучительное состояние, трудно было сказать. Она слышала сквозь сон осторожный стук в дверь, но встать и открыть не было сил.

А Иван тем временем, рванул ворот рубашки, тяжело дыша. Он ... Он не представлял себе красоты Анны. Порода, стать, умение держаться - все это действовало на него сильнее водки. Мелькнула мысль, что может, не стоило связываться с боярами. Уж лучше купчиха, а то и крестьянка. Он замычал и замотал головой. Нет! Не лучше! Просто потому, что не научат ничему новому, и будут тащить его обратно, в свой маленький мирок. А она нет. Он вдруг осознал простую вещь. В его представлении все сложности в общении с женщиной заканчивались в церкви. До этого ее следовало добиваться - умом, силой, хитростью, богатством. Но когда священник благословит пару, все это в прошлом. Он муж, она супруга, да убоится жена мужа своего. Как мужчина сказал, так и будет. Но будет ли так с Анной Петровной? Священник даст ему право на ее тело. Ну а душу? Как суметь стать для нее не просто постылым мужем по обязанности и договору, но и хотя бы другом, если уж не любимым. Иван вздохнул и пошел одеваться. Видать, надо бы навестить старого ссыльного...

Возвращался же Иван от старого ссыльного со сложными чувствами. Судя по его рассказам семья оказывались куда более сложным делом, чем он полагал. Ты пойми, Ваня, надрывно кашляя говорил Тарас. Душа у неё тонкая, нежная, ей бы знаки внимания тонкие, ненавязчивые. Да, договор и все такое. Но он был с её отцом, а тебе надо договориться с ней самой, понимаешь. Да нет же, станет она женой, не волнуйся, просто есть жена и есть Жена... И вот первую ты уже получил, ну почти получил, а второю даже не знаешь, что она может быть.
Потом Иван наутро послал Матрену просить о встрече. Но та не смогла достучаться до дворянки.
Осторожные стуки в дверь стали настойчивей, дверь попытались открыть. Рябушкин выскочил наверх, пару раз дернул дверь и буквально зарычал.

- Что смотришь, тащи топор, ломать будем!