[Vaesen] Дети Четверга | ходы игроков | ❅ Ключи от замка

Måndagsbarn har fagert skinn
Tisdagsbarn har älskligt sinn
Onsdagsbarn är fött till ve
Torsdagsbarn får mycket se
Fredagsbarn får kärlek och lycka
Lördagsbarn ska mödorna trycka
Söndagsbarn får leva och njuta
  rikt och vist och sedan berömligt sluta*


❈❈❈❈❈❈❈❈❈❈❈❈


16 мая 1875
Я так хочу жить, Господи. Беззастенчиво, алчуще, неимоверно хочу жить. Да, я стара, мне столько лет, что страшно даже думать эту цифру, но... Но всё равно я не хочу умирать, я страшусь того, что ждёт меня по ту сторону порога, переступить который нам всем суждено, и суждено лишь единожды… Я готова убить, послать в тот иной мир, которым правит древняя дочь Локи*, кого угодно, лишь бы самой не предстать пред её живым-неживым ликом… Я убивала, да, и готова снова. Я готова даже вновь вернуться туда, в дикие леса Нурланна, и отыскать её, ту, кто стала источником моих страданий. Я готова заключить с Ведьмой новую сделку… Пусть забирает мою душу, она и так гнила, хладна, ничтожна; что смысла в душе, когда можно обрести вечную жизнь, могущество, знания, силы, даже помыслить о которых смертным не суждено? Да, я хочу этого… Господи, дай мне сил, дай мне сил это реализовать, претворить в жизнь мой план…

07 июля 1870
Боги, как же я больна.
Как я устала.
Нет сил.
За что, за что ты прокляла меня?
За что я влачу это ничтожное существование?
За что я каждый день страшусь ночи, и каждую ночь плачу, предвосхищая день?
Я ненавижу тебя.
Я ненавижу себя.
Я знаю многое.
Я помню всё.
Я вижу всё.
Единственное, чего не вижу, – выхода.

20 августа 1875
Знали ли мы тогда, к чему это приведёт? Могли ли мы предположить, какими последствиями чревата была наша беззаботная вера в свои силы и в те идеалы, которые мы поклялись охранять и которым принесли клятву служить? Осознавали ли мы всю серьёзность тех решений, которые мы приняли, грандиозность сил, с которыми дерзнули столкнуться?

Ответы на все эти вопросы – нет. Глупцы, безумцы, мертвецы. Вот кто мы. Все мертвы, все, кроме меня, да и я – уж лучше бы умерла со своими сёстрами и братьями по Сообществу. Малодушие не позволяет мне наложить на себя руки, поскольку после того, что видели мои очи, душа моя исполнена страхом: если всё, что я видела – реально, вполне вероятно и то, что после смерти есть посмертие. И – вполне возможно, что самоубийцам уготована не лучшая в нём участь. Тем не менее, кошмары и воспоминания, такие яркие, такие реалистичные, словно осколки прошлого из зеркала времени, которое мы нечаянно разбили, вонзились в моё сознание, вросли в него, стали единым, и теперь мне с каждым таким наплывом, когда очередной осколок задевает какие-то участки моего мозга, и я снова переживаю былое так ясно, как наяву, мне всё сложнее и сложнее отличить галлюцинации от реальности. Всё чаще я добровольно отдаю себя в заботливые руки доктора Никласа Фройда и его медсестёр, которые даруют мне забвение посредством своих научных снадобий; тьма обволакивает меня, моё естество, окутывает, словно тщедушное мёртвое тельце моей души пеленается в непроницаемые для света бинты савана полной темноты и абсолютной тишины. И так продолжается какое-то время, пока мне не становится легче. И тогда я снова возвращаюсь.

Нет, не Туда. Туда мне путь заказан. Алгот, извечный дворецкий Замка, порой навещает меня – или тут, в Приюте Страждущих Душ, или в моей квартирке над «Бюргером и Пекарем» – он всегда покупает где-то эти милые сдобные булочки с корицей и кардамоном, каждая размером с ладошку младенца, и мы пьём кофе и говорим ни о чём, и каждый раз он задаёт мне вопрос, и я каждый раз отвечаю, что никогда более не переступлю порог этого проклятого места, разрушившего столько жизней, уничтожившего мою… И он вздыхает, и он уходит, старый друг, с каждым разом я вижу, как он становится всё старее и дряхлее, и скоро и его не станет в моей жизни, и я останусь совсем одна. Одна против Тьмы. Против безбрежного океана отчаяния и бессилия. Против бездны той опасности, о которой не знает никто, кроме редких Детей Четверга, настолько несчастных, что судьба «даровала» им Взор. Что же мне делать, что, посоветуй, дорогой дневник, подскажи, как мне выплатить этот долг перед тем, кто уже не жив, кто отдал свои жизни ради моей? Как избавиться мне от этих преследующих меня повсюду мук совести, раскаяния, ужаса, боли, воспоминаний? Как сбежать, куда сбежать, где мне найти покой? Где найти силы совершить то, о чём думаю каждый день вот уже столько лет к ряду? Молчишь… Не знаешь…

Ты знаешь столько всего. Все секреты, все крупицы информации о достойных поступках, все бесконечные списки недостойных огрехов – и не только моих, но и всех моих близких, которых уже нет в живых. Ты – сокровищница опасных знаний, ядовитых тайн. Тебя я использовала столько раз ради собственной выгоды и спасения; послужи же мне ещё раз, ответь – что мне делать? Как мне быть? Как справиться с безумием? Со страхами? Как примириться с воспоминаниями? Как переложить ответственность за Замок, на кого? Кто будет настолько отчаян, чтобы снова возжигать свечи и ладан у алтаря Артемиды в его подземелье? Кто решится перенять с моих плеч бремя ответственности за человечество, за то дело, которое я поклялась когда-то свято чтить и исполнять, но не смогла… не нашла в себе сил… сбежала…

27 августа 1875
Доброе утро, мой дорогой дневник!

Хорошие вести. Хотя ты, очевидно, и без того сам их знаешь. Не ты ли всё подстроил? Давеча я просила у тебя ответов, я молила о помощи, я кровоточила на твои пожелтевшие от неумолимости времени и яда знаний страницы своими исповедями. И уже буквально в следующие дни я получила вести от… да. Ты же знаешь. Те, кого я видела в своих снах, те, чьи лица мне посылались в видениях, насланных проклятием той Ведьмы, да горит её душа в аду до скончания веков, и потом ещё вечность… Их много, куда больше, чем было нас более полстолетия тому назад. Но все они – Дети Четверга, я это сразу поняла по тем вопросам, которые задавали они в своих письмах, присланных на мой адрес в Приюте. Они не знают, что я живу тут, на Главной Площади, и думают, что я – безумная тётка, визжащая в лица медсестёр психлечебницы. Пусть. Я заслужила такое отношение. И я встречусь с ними – там. Нужно поддерживать репутацию, не так ли, старый мой друг? Пошлю-ка я за Алготом, пусть принесёт мне связку ключей от Замка. И пусть возрадуется его сердце – отныне не будет он в одиночку бродить по тёмным и пыльным коридорам этого оплота горестных воспоминаний. Страх и отчаяние, вопросы и желание понять, узнать, изменить – вот что прочла я в строчках и меж строчек тех, кто родились в четверг, и кто просит помочь с пониманием…

Я назначила им встречу. В четверг, ну а что, иронично же, и символично. Они хотят ответов – они получат их, в тех пределах, в которых я способна буду их дать. Они хотят решения этой «проблемы» – они узнают, что такового не существует, что только смерть способна забрать у них их дар, и что единственный способ примириться с тем, что отныне они – не такие, как остальные – это сделать Взор настолько обыденным, привычным, что ни сознание, ни подсознание не будет воспринимать это более как «проблему». Стать членами Сообщества. Помогать другим, используя свой Взор. Приподымать завесу меж столпов, на которых начертаны «Боаз» и «Яхин»*. Делать шаг в Sanctum Sanctōrum этого мира, на его незримую изнанку, что лишь им суждено видеть. И что-то мне подсказывает – они не оттолкнут мою руку, протягивающую им связку ключей от Slottet Gyllencreutz. И история не закончится, и Уроборос* снова уцепится за свой хвост, и колесо времени продолжит своё вращение. Благодарю тебя, Дева Молодой Луны, мраморнокожая Артемида, благодарю тебя за это… За возможность искупления. За возможность хотя бы на закате моего пути сделать нечто благое для этого мира. За возможность того, что мой последний выдох, когда придёт его час, станет мирным и тихим выдохом облегчения.


❈❈❈❈❈❈❈❈❈❈❈❈


УППСАЛЬСКИЙ ПРИЮТ
Больничный путь (Sjukhusvägen), Уппсала, Швеция

12:00
Четверг,
2 сентября 1875 года

Приют Страждущих Душ Уппсалы располагался среди холмистых южных окраин города, на западном берегу тихой Фирис, неспешно несущей свои тёмные воды в озеро Меларен. Печально известный пожар, 16 мая 1702 года уничтоживший почти все городские постройки и четверть его населения, разгорелся на восточном берегу реки, где преобладали деревянные хаотичные постройки. Через деревянные же мосты огонь перекинулся и на западный берег, разрушив неимоверное количество древних сооружений, включая и Кафедральный Собор Уппасалы, и Уппсальский Замок, и первый в Швеции ботанический сад, высаженный известным естествоиспытателем, ботаником и анатомом, открывшим лимфатическую систему человека – Улафом Рудбеком, предком Альфреда Нобеля – нашумевшего недавно на весь мир молодого учёного, изобрётшего динамит, благодаря которому горнодобывающая промышленность в Швеции начала развиваться с невероятной стремительностью. В том пожаре уцелел лишь Густавианум – главное здание Уппсальского Университета, первого в Скандинавии и одного из первых в Европе; многие поговаривали, что это здание защищала «нечистая сила», иначе оно бы не осталось абсолютно неповреждённым тогда, когда вокруг бушевало адское пламя, разрушившее даже каменные стены Уппсальского Замка. Согласно городской легенде, в медном куполе Густавианума, в котором и располагался тот самый анатомический театр, приносились жертвы самому Вельзевулу, и потому Царь Преисподней пощадил здание.

Почти полтора столетия отстраивали свой город жители Уппсалы, не без поддержки королевского дома и собственной городской казны, пополнявшейся преимущественно из кошельков владельцев заводов по производству аквавита* и хозяев публичных домов, жрицы которых обслуживали утомлённых рабочих этих самых заводов, а также из налогов, оплачиваемых Университетом, учиться в котором посылают своих детей самые богатые и известные семьи не только Скандинавии, но и Европы. По проекту Улафа Рудбека был перепланирован город – с прямыми линиями и очертаниями. Был восстановлен Уппсальский Кафедральный Собор, заново отстроен Уппсальский Замок, построена новая университетская библиотека, которую почти тридцать лет тому назад снова снесли и перестроили заново, благодаря чему она отныне именуется «Carolina Rediviva» – «Карлова (библиотека) оживлённая вновь», и которая известна на весь мир своей уникальной коллекцией древних манускриптов. Заново высажен и взращён ботанический сад, в который сам Карл Линней, основоположник современной биологической систематики, вложил свою душу и за которым он ухаживал до последних дней своей жизни. Недалеко от Густавианума был выстроен Университетский Госпиталь – один из лучших и современнейших в Европе.

Все эти мысли проносились в вашем сознании по мере того, как путь ваш в Уппсальский Приют проводил вас мимо величественного собора, и мимо грандиозного здания университета, и мимо всё ещё сочно-зелёного моря ботанического сада, и мимо прочих сооружений, знаковых для Уппсалы и её жителей, гордящихся древней и насыщенной историей и культурой своего города, даровавшей миру огромное количество достойных умов и сердец. Однако в ваше сердце по мере продвижения на южные окраины города начало закрадываться какое-то странное щемящее чувство – то ли осень уже начала щекотать вашу душу на задворках подсознания этим особым для осенней поры воздухом и ароматом, и обещанием холода, тьмы и грусти, то ли исподволь меняющийся пейзаж – готический декор постепенно уступал место более простым строениям из красного кирпича, садам и особнякам, рельеф переходил из равнинного в холмистый, и вот уже тёмная громада богадельни вынырнула из-за очередного изгиба земной тверди, словно ужасный каменный левиафан, готовящийся проглотить утлое судёнышко вашего бренного тела.

Вполне вероятно же, что подобные ощущения переживали все, кто когда-либо – по своей воле или вне оной – вынуждены были пройти через чёрные свинцовые ворота, ограждавшие территорию психиатрической лечебницы, поскольку за ними царил иной мир. Боль и страдания, как физические, так и душевные, насытили каждый камень, каждое дерево, каждую травинку здесь, – во всяком случае, воображение бурно рисовало сцены ужасных испытаний, через которые проходили каждый день «постояльцы» этого приюта, испытаний, заставлявших их кричать так, что само естество мироздания начинало трепетать и плакать, и слёзы эти ронялись в изумрудный ковёр здешних лужаек, прорастая впоследствии белоснежными капельками ветрениц*.

Огромное четырёхэтажное здание раскинуло два своих тёмных крыла на запад и на восток. Восточное крыло было для неимущих больных душою, и там, в этих вечно тёмных коридорах, царила безысходность, пахло безумием, росла плесень насилия и боли – так, во всяком случае, поговаривали сплетники Уппсалы, любившие обсудить истории пострашнее, и ничто не было таким страшным в этом городе, как Приют Страждущих Душ. Во всяком случае, так гласила городская молва; посетители же этого заведения могли лишь видеть тёмные окна восточного крыла, да лицезреть массивную двустворчатую дверь, ведущую из приёмного покоя туда, дверь, которая для всех обитателей этого крыла открывалась единожды и последний раз в их жизни. Оттуда их выносили лишь ногами вперёд, причём случалось это куда раньше, чем можно было предположить.

Совсем иная атмосфера царила в западном крыле. Тут проходили лечение те, чьи семьи могли позволить светлые палаты, вежливое обращение, трёхразовое питание, которому могли позавидовать многие семьи бедняков, и полный цветущих деревьев и кустов сад, в котором всегда журчал каскадный фонтан, порхали яркие бабочки и «страждущие душою», как аккуратно именовал персонал Приюта этих пациентов, вкушали горячий шоколад, кофе и сэндвичи с огурцом и лососем.

Именно тут время от времени обитала Линнея Эльфеклинт – факт, о котором вы пока не знали. Придя в приёмный покой, вежливые медсёстры, услышав ваше имя и имя той, к кому вы пришли, препроводили вас в больничный сад, где среди кустов жимолости, запоздало цветущих и ныне, за столиком из плетённых ивовых ветвей сидела сухопарая худощавая старушка, одетая строго, чопорно, но явно небедно; её серебристые волосы были аккуратно уложены в узел, а измождённое суровое лицо покрывала паутина мелких морщин. Орехового цвета глаза пристально смотрели на вас и сквозь вас, а пальцы с пучковатыми суставами изящно держали фарфоровую чашечку с дымящимся кофе – аромат кардамона доносился до вас даже на расстоянии.

– Прошу, присаживайтесь. Нам предстоит долгий разговор. Но прежде – не сочтите за нахальство – поведайте мне, кто вы, откуда, и каким образом вы стали… видеть.

... Большую часть поездки по Norra stambanan* Густав провел глядя в окно. Осенне-мрачный пейзаж шведского севера не радовал пестрыми красками, был холоден, печален и как будто отрешен от мира, как мать, потерявшая своего ребенка, но Густав мог смотреть на него часами. Лишь один раз он вздрогнул и посмотрел на вошедшего в купе – капрал с нашивками за ранение поприветствовал Густава и забросил свой чемодан на полку. Убедившись, что военный был реальным, Густав быстро потерял к нему интерес и вернулся к изучению осеннего пейзажа. Капрал попытался завести разговор – шрам на щеке мог навести его на мысль о военном прошлом Густава, но молодой человек никак не реагировал на его попытки и попросту избегал каких-либо ответов. Он знал – стоит упомянуть свое военное прошлое и покой на этом закончится. Почему-то большинство военных могли обсуждать эту тему часами, в то время как Густав предпочитал молчать о войне и ценил понимающих спутников, которые умели помолчать вместе с ним...

Потом пришел кондуктор – старый служака, который проверив билеты, трижды клацнул компостером, а заметив на шее Густава ленту Даннеброга**, приложил три пальца к фуражке, прежде чем выйти из купе, что капрал естественно принял на свой счет. Через полчаса в купе запахло спиртным, капрал ринулся в словесную атаку на сидящую напротив даму, однако наткнушись на форт ее презрительного молчания, отошел на исходные позиции. Еще трижды капрал предпринимал попытки атаки, используя самые различные комбинации слов, посредственных анекдотов и ужасно скучных историй, но так и не преуспел. Слава Богу капрал вышел прежде, чем терпение Густава достигло предела. В купе воцарилась приятная тишина и до самой Уппсалы Густаву никто не мешал смотреть в окно на пробегающие мимо холмы, каменистые овраги и густые леса, которые несли в себе редкие краски лиственных деревьев...

Прибыв в Уппсалу, Густав прежде всего поел, заказав сэндвич с ростбифом и чашку крепкого кофе. Официант скользнул взглядом по молодому человеку и принял его за служащего, то есть посетителя, не заслуживающего особого внимания. Однако когда он спросил о возможности переодеться, официант удивился и провел молодого человека в комнату. И лишь когда Густав предстал перед ним в мундире, удивился – ему казалось, что он научился распознавать военных слету – либо по их показному хвастовству или по привычке начинать заказ с аквадива. Второй раз официант удивился, когда Густав оставил щедрые чаевые, которые превышали стоимость заказа. По его растерянному лицу стало понятно, что официант слишком рано начал считать себя мастером физиогномики...

В Приют Стражущих Душ молодой офицер добрался на извозчике, причем когда экипаж застрял в размокшей загородной дороге, Густав, не боясь замарать сапоги и пальто спрыгнул с извозчика и помог тому вытолкать экипаж. Следующая остановка была уже у здания больницы. Расплатившись с извозчиком, Густав приоткрыл калитку и зашел во двор. Зачем он здесь? Неужели он так отчаялся в поисках информации, что готов был ехать через половину страны по письму пожилой женщины, доживающей в этом характерном месте свои последние годы. Тронувшейся умом, душевнобольной, полоумной женщины, если называть вещи своими именами. Может он уже сам в своих навязчивых мыслях претендует на одну из комнат в западном крыле. Пожалуй, ренты, которая ему осталась от отца вполне хватило бы на комнату. Густав нахмурился – нет, не раньше, чем он найдет ответы на мучавшие его вопросы...

Густав сел в предложенное место, отставив в сторону саблю, чтобы она не стесняла его движений. И зачем он переоделся в форму? Захотел блеснуть своим званием, несмотря на свою молодость? Или почувствовать ту уверенность, что сопровождала его на фронте? Или просто потому, что только эта одежда давала ощущение "второй кожи"? Сказать было сложно... Как и сложно было дать ответ на вопрос Линнеи, которая спросила его прямо, без обиняков о самом сокровенном...

– Как вы уже знаете, меня зовут Густав Гильденхорн, датчанин, баронет. Но пусть вас не не вводит в заблуждение мой титул – это скорее часть истории моей семьи, чем высокое положение и благосостояние. Я рос вдали от большого города, в уединенном имении и долго не понимал, почему мой отец отказался от положенных ему привилегий, карьеры и поселился здесь, в глуши. И лишь ближе к совершеннолетию он рассказал мне ... Кем была моя мать... как он ее встретил ... как искал ее потом в глуши ... и как нашел на пороге дома корзинку с ребенком... Вы наверняка поняли о чем идет речь.. Если возможно, не заставляйте меня говорить об этом прямо... Это до сих пор даётся мне непросто. В общем после того как отец мне все рассказал, я бросился в рощу, искал ее, просил показаться... Я тогда плохо представлял кто она и что несет в себе возможность ее увидеть. Я тогда лишь был ребенком, который не понимал, почему мать его оставила и желающим больше всего увидеть ее снова. Не зря древними сказано – бойтесь своих желаний ... Она меня услышала и явила мне своей облик ... Представьте ребенка, который больше всего на свете увидеть лицо своей матери, и который увидел это ... Я долго, два года, не разговаривал и не желал больше ничего. Отец отправил меня в армию. И там я понял, что именно повлекло за собой мое желание увидеть мать – я начал видеть их. На полях боя, шмыгающих в городах, в крестьянской избе, амбаре. Мне начали являться призраки. Моих боевых товарищей. Иногда они молчат, иногда пытаются о чем-то предупредить. Стоит ли говорить, что я изменился, приобрел репутацию сумасшедшего и лишь моя фамилия уберегла меня от психушки и позволила уйти в отставку якобы по причине ранения...

Осознав, что упоминание "психушки" может задеть Линнею, Густав нахмурился и попытался исправить допущенную оплошность: – Простите, я ... я не хотел... И продолжил: – ... Когда я вернулся с войны, я обнаружил имение отца разоренным, а рощу матери вырубленной ... Полиция разводила руками, следствие пошло совсем не туда, и мне кажется, не без вмешательства сильных мира сего. Я продолжил поиски самолично. Я узнал, что за нападениями стоят некие Розенкрайцы. Это известная дворянская фамилия, но как бы я не силился понять, почему они напали, у меня ничего не выходило... Я чувствовал, что в этой головоломне не хватает какой-то важной части, словно я упускаю главное... Поэтому я приехал к вам, чтобы наконец расставить точки над и. И понять, зачем они это сделали, зачем они убили моего отца и мою мать, кем бы она ни была...

Густав замолчал и посмотрел на Линнею ожидая от нее такой же откровенности и ответов на давно мучавшие его вопросы

Письмо застало Харальда, когда он вернулся из очередной командировки. Вернувшись в свою небольшую, запущенную и тёмную квартирку в Стокгольм, мужчина, как обычно, принялся разбирать кипу пришедших ему писем. Усталый после долгой поездки, он не сразу понял, что держит в руках письмо с аккуратным почерком, не знакомым ему, в котором написано о чём-то, чего он никак не ожидал там увидеть. Его охватило волнение, страх. Прогнав усталость, он внимательнее перечитал письмо, желая убедиться, что глаза не обманывают его. "Линнея Эльфеклинт". Долго Харальд всматривался в это имя, пока мысли его, успокоившись, силились понять прочитанное. Утром следующего же дня он взял отпуск, немало подивив коллег, и спешно отправился в родной город - Уппсалу.

Под мерный стук колёс о железные рельсы, по пути на север Эйрикссон сделал новую запись в свой личный дневник, ибо только это могло отвлечь его от охватывавшего его возбуждения перед встречей.

"25 августа, понедельник.

Какова ирония! Спустя столько лет поисков, то, что я искал, само нашло меня. И вот я спешно еду в столь значимое для меня место, туда, где я родился, где стоит моя Alma Mater - в Уппсалу. Эта Линнея Эльфеклинт - подсказка к моим вопросам всё это время находилась у меня под носом! У меня ещё неделя до встречи. Постараюсь как можно больше узнать о ней. Интересно, старый Бьёрн ещё жив и работает там же?"

Выучка и опыт журналиста сказывались: прибыв в город, Харальд первым делом направился в знаменитую Carolina Rediviva. В свою бытность студентом он просидел многие дни и ночи в стенах этой библиотеки. Ночной охранник - доброй души старик - позволял ему оставаться после закрытия, а в холодные зимние ночи даже пускал в свою тёплую комнатушку. Можно было подумать, что Харальд читал учебную литературу, но нет. В его руках то и дело были книги о фольклоре, сборники мифов и народных сказок не только Скандинавии, но и других народов и земель.

Очередные несколько бессонных ночей за книгами оживили в памяти приятные воспоминания студенческих годов. Но Харальд был слишком увлечён, чтобы предаваться им надолго. Одной библиотекой дело не ограничилось. Некоторую информацию пришлось поискать в мэрии. Благо, удостоверение работника "Дагенс нюхетер" и выработанный навык убеждения позволили ему получить доступ к несколько большей информации, чем обычно. Но даже так, никак не удавалось найти ни одного упоминания об этой загадочной женщине или её семье. Ни свидетельства о рождении, ни единой записи о ком-либо с фамилией Эльфенклинт в архивах, ни заключения психолога - ничего. Единственная зацепка - документ об имеющейся у неё недвижимости: замок Йилленкройц и квартира в трёхэтажном доме на главной площади города. Эта нота лишь усилила интерес Харальда. Он и не подозревал, что поместьем владеет частное лицо.

Следуя за одной-единственной ниточкой, Эйрикссон пришёл на Стура Торьет* в надежде найти знакомых мадам Эльфенклинт. На углу дома №3, того самого, в котором находилась квартира Линнеи, была небольшая кофейня. Харальд решил, что это может быть хорошим местом для начала, и вошёл, найдя неприметное и тихое место в углу. Хотелось сладкого, и он заказал себе кофе. Ожидая, Харальд открыл свой журнал и начал раскладывать свои мысли по порядку на его страницах. Вскоре взгляд его упал на других посетителей: пожилую пару лет семидесяти. Их он и выбрал для начала своего расспроса.

"1 сентября, среда.

День расспросов не подсказал почти ничего нового об этой женщине. Кажется, её вообще никто не знал. Лишь одна пожилая дама, живущая в том же доме, рассказала нечто стоящее: Линнея была членом какого-то сообщества, обладающего способностью видеть. Что за сообщество и что "видеть", соседка тогда не поняла, но у меня от её слов перехватило дух. Значит, я такой не один. Когда-то мне подобных было много, и возможно до сих пор кто-то из них остался в живых. Наша встреча назначена на завтра, и я обязательно всё у неё узнаю."

– – – –

Выйдя пораньше из своего временного жилища тем важным утром, Харальд направился к месту встречи. Волнение вновь овладело им. Десятилетиями он ждал и искал подобную возможность, и вот, это вот-вот случится. Придя ко вратам лечебницы для душевнобольных, зловеще скрипнувшим, впуская посетителя на свою территорию, Эйрикссон поправил сумку с камерой и журналом, и направился вперёд. Войдя в приёмную и сообщив медсестре о цели своего визита, Харальд сел и стал терпеливо ждать, пока его проводят к Линнее. Рассматривая идущий по своим делам персонал и других гостей, ожидающих своей очереди, журналист заприметил среди последних пару выделяющихся своим внешним видом личностей. В голову закралась интригующая мысль, но Харальд вновь и вновь себя одёргивал, предостерегая от излишних домыслов.

Наконец, пришла медсестра и объявила, что готова сопроводить посетителей к Линнее Эльфклинт. Тогда же со своего места встал и последовал за медсестрой не он один. Харальд с недоверием и интересом посмотрел на остальных, раз за разом оглядываясь на того или иного человека. "Неужели?.."

И вот, она предстала перед ними. Или, скорее, это они все предстали перед ней. Она выглядела необычно. Трудно было сказать, что именно, но словно какая-то маленькая деталь делала её внешность немного странной. По крайней мере, так показалось Харальду. И вопрос, который она задала, и то, как она его задала: это заставило сердце биться чаще от волнения и страха.

Первым слово взял солдат. Человек в форме офицера, но слишком молодой, чтобы быть таковым. Когда тот назвал своё имя, Эйрикссон начал что-то припоминать. "Густав Гильденхорн, самый молодой офицер датской армии" Такой, или похожий, заголовок носили почти все газеты некоторое время назад. Подзаголовки разнились уже сильнее: в них было о его подвигах, факте дворянского происхождения или скромном финансовом положении.

Харальд слушал речь молодого офицера с большим вниманием. Всё сильнее укреплялась в его сознании мысль, что этот человек, скорее всего, как и все остальные, обладают таким же даром, как и у него. И когда солдат закончил, Харальд не сразу, но взял слово следующим:

- Харальд, сын Эйрика. Родился и вырос здесь, в Уппсале. В шестилетнем возрасте, когда мы поехали в деревню к дедушке с бабушкой... в лесу родителей забрало нечто, и уволокло во тьму... - кажется, это первый раз за многие годы, когда Харальд рассказывал это кому-то. К горлу неожиданно подкатил ком, мешавший говорить - Мне сказали, что их загрызли волки, но я всегда знал, что то, что я увидел, не было волком... Я всю жизнь искал ответ на вопрос, что это было. И вот, я пришёл к Вам.

Аксель в который раз за утро сел за стол с чашкой кофе и булочкой. Черт возьми, эти булочки его доконают, надо все же как-то поменьше ими увлекаться, итак уже бока наел больше, чем у старой экономки. Чуть потрепанный дневник опять лег в руку. Интересно, в какой раз он уже перечитывает ту запись? Запись о том, что заставило опять проснуться в холодном поту посреди ночи несмотря на то, что печь еще и не думала остывать, да и осень в этом году выдалась теплая и на удивление солнечная, такая, что даже не хотелось играть зажигательные мелодии солнечного пиренейского полуострова, из-за чего бывший главный инженер Железных Дорог Его Величества имел больше времени на другое увлечение - переработку лютневых табулатур, которые он скупал у букинистов и антикваров везде, где только мог найти. На данный момент в дальнем углу стола лежала как раз никак не поддававшаяся переложению "My Lord Willoughby's welcome home" придворного лютниста британской королевы Елизаветы.
Неслышно как тень вошла старая экономка и, как обычно покачав головой при взгляде на молодого инженера, которому, по ее мнению, давно пора жениться, а не забивать себе голову всякой ерундой, положила перед мужчиной письмо, подписанное витиеватым и очень аккуратным почерком. Линнея Эльфенклинт. Имя было незнакомым, и Аксель вскрыл конверт, разрезав верхнюю кромку ножом для бумаг, который как ни странно, даже нашелся с первой попытки. Обычно приходится перевернуть не одну бумагу на столе чтобы обнаружить его заваленным каким-то чертежом, нотами или похороненным под кипой книг. А тут надо же, и искать не пришлось, удивительно. Усмехнувшись своей безалаберности, инженер тем не менее быстро помрачнел, прочитав содержимое. И задумался, как эта женщина узнала о нем и его аккуратных поисках и частных исследованиях, которые он очень тихо и втайне от всех вел после того случая с призраком Сигрун. Может, кто-то из тех, кого он спрашивал, проболтался? Тогда надо бы узнать, кто это и больше никогда с ним не связываться. Потому что не меньше, чем холодного прикосновения тьмы, Аксель боялся того самого места, в которое его приглашали. Точнее, оказаться его вечным посетителем. А с распространением слухов о подобном такое развитие событий было вполне возможным, недоброжелателей и завистников было достаточно. Оставив кофе остывать на утренней газете, Густавсон нетерпеливо начал мерять шагами кабинет. До назначенного времени несколько дней, надо бы подготовиться. Вот только с чего бы начать.

***
Тем не менее, подготовиться он так и не успел. Разве что предупредил экономку позвонить брату если не вернется через пару часов. Одевшись в накрахмаленную рубашку и свой любимый светло-коричневый костюм, Аксель Густавсон с небольшим саквояжем вышел на улицу и взял извозчика. Солнечный день рисовал небесной акварелью улыбки на лицах горожан, и даже дорожные рабочие, перекладывавшие мостовую, обычно изможденные и уставшие от нечеловеческих условий, казалось были более счастливы чем обычно. Все же, природа - великая сила. Надо бы выбраться на озера, подальше от суеты города, - мелькнула мысль в голове мерно покачивающегося в кэбе инженера. Окликнув извозчика, мужчина, повинуясь внезапному порыву, сошел за пару кварталов и, отдав блеснувшую бронзой монету в 20 эре, пошел дальше пешком, раздумывая над предыдущей встречей, хоть и понимал бессмысленность данного занятия - невозможно подготовиться к тому, чего не знаешь.

***
Тяжелое здание лечебницы, раскинувшееся за скрипучими воротами, навевало уныние. Особенно его восточное крыло. Аксель испытал чувство вины перед находившимися там беднягами как будто именно он был виновен в их скудном и безрадостном существовании. И все же мужчина дал себе зарок пожертвовать гонорар от последнего проекта на содержание бедняг, что никогда не выйдут сами из этих стен. Восточное крыло, конечно, было лучше, но лишь формально. Безусловно, куда приятнее для пациента вкусно позавтракать и гулять по саду с фонтаном под надзором внимательных сиделок, каждая из которых радовалась смене в этом крыле как отдыху от мрачного бытия крыла западного и кто знал, что вытворяли эти улыбчивые девушки с бедняками там. Да и сути это не меняло - пациент был пациентом, душевнобольным, хоть и с состоянием.
Инженер потряс головой, отгоняя ненужные мысли, тем более что их уже пригласили. Их. Интересно, что он не один. Большинство мужчины, один - военный, причем высокого ранга, очень высокого для его возраста, и одна очень привлекательная девушка, Аксель даже назвал бы ее красавицей. Вызвавшая всех присутствующих элегантная пожилая дама задала тем временем необычный вопрос, от которого у мужчины округлились глаза и поползли вверх брови. И все же привычка сначала думать взяла свое, поэтому он не стал говорить сразу, выслушав сначала двоих попутчиков? коллег? Мда, занятные истории:
- Меня зовут Аксель Густавсон, бывший Главный Инженер Железных Дорог Его Величества. Видеть я начал, как вы выразились, после встречи с тем, чего не могу объяснить - белой размытой фигурой, которая как-будто бы коснулась моего лба, - привычка говорить только неоспоримые факты и вбитая профессорами критичность мышления не позволяла сказать "привидение", ведь это недоказуемо, - Возможно, галлюцинация, но она была похожа на то, что мне виделось в других местах страны и при других обстоятельствах. То же самое видел мой старший брат, - и произнесший всю тираду на одном дыхании мужчина наконец выдохнул, - уффф

  Пристроив чемодан с обычными вещами в камеру хранения на вокзале, Ульма немного поборолась с побуждением прогуляться по городу просто так, хоть до встречи уже оставалось всего ничего. Ну, в кои-то веки выбралась почти что в столицу, так и тянет попробовать натянуть на себя студенческую беззаботную безалаберность. Мешал врачебный саквояж, сдавать который было совершенно неуместно. А почему, собственно...? Девушка тряхнула головой, не давая себе опять скатиться в разглядывание под микроскопом малейшей мысли, проводя дифференциальную диагностику. Да и усталость после ночи рваного сна давала о себе знать.
  Сорвалась в эту поездку в Упсалу как-то неожиданно даже сама для себя. Честно говоря, она с трудом помнила, кто эта старомодно-вежливая дама, от которой пришло письмо с приглашением, и через какое знакомство их замкнуло. Ульма, когда одно время взбрела идея понять, кто же автор черновика, спрашивала одного знакомого своего брата, а в результате ей написал приятель другого брата, который услышал, что она расспрашивает о фольклористах-любителях, а этот самый знакомый как-то встречал ее на одной вечеринке во время каникул, и вроде как она ему нравилась, и он предлагал порасспросить знакомых. Честно говоря, девушка припоминала знакомство с изрядным трудом, компания на студенческих вечеринках, куда ее, приехавшую из Эдинбурга, таскал братец Иммануил, была веселая. Да и с Ойгеном они не то, чтобы расстались... Хотя и не то, чтобы все в порядке... Иммануил, кстати, делает вид, что все путем, а Петер волнуется, что она связалась с норвежцем... Но, в общем, всплывший знакомый пообещал разузнать, предлагая обсудить результаты за кофе, и Ульма, на которую все чаще накатывало желание уехать хоть к черту на кулички, лишь бы подальше, условно согласилась. После чего получила еще два коротких, но забавных письма-отчета, с рассказами о колоритных людях, что вращаются в той среде. А потом заглохло, и было слегка обидно, а слегка вызывало облегчение, потому что Ульма и сама не бралась ответить на вопрос что у нее с Ойгеном. И тут пришло письмо от какой-то милой старушки из приюта для умалишенных. Ну, какие адресаты, такие и отправители.
  Уезжала она плохо, на скорую руку обмыв то ли отпуск, то ли уход, и предчувствуя, что все вопросы, которые в спешке не задали ей, вывалятся на Ойгена, а с его характером уж лучше бы ей... Уже на перроне они наконец чуть не поговорили, но тут подошел поезд, и Ойген подал чемодан, глядя в глаза. Полпути, до пересадки, Ульма металась между виной, и странным чувством освобождения. Возможно, сразу надо было уехать, сменить {Ойгена}работу, жилье, вот этого храпящего попутчика, хотя и пес бы с ним. Он не знал, и не мог знать, что доктор, выпускница университета, современная молодая женщина тайком пробралась на кухню и высыпала пакетик с изюмом, сушеными абрикосами и орехами в миску, которую кухарка выставляла тайком за печкой...
  На пересадке среди ночи Ульма чуть не пропала, так встревожил сердце звук поезда ночью по рельсам. Так и тянуло зашвырнуть саквояж в кусты и рвануть прочь, в лес, к реке. И снова накатила глухая тоска и приступ самокопания. В результате, невыспанная, чувствуя острое несоответствие с этими аккуратными, залитыми солнцем улочками, стоишь себе в чужом городе, будто на другой планете. И что делаешь? Правильно, зовешь извозчика.

  Постранствовав по городу, извозчик наверняка выбрал не самый короткий маршрут, рассчитывая, что приезжая барышня захочет поглазеть на город и не станет мелочиться со счетом, добрались до университета. Мелочиться в самом деле не стала, не отказав себе в небольшой мести - мило похлопав ресницами попросила подвезти поближе к клинике и уточнила, где тут приют скорбных духом. Ну, шуточки в среде студентов-медиков, бывают и пожестче, скажем честно. На клинику бросила профессиональный взгляд, случалось ей бывать возле старого здания лондонского Бедлама*, так здесь еще ничего.

  Ох, кажется, все-таки опоздала, да еще старушка, оказывается, довольно много народу назвала. У девушки сложилась история, что мадам Эльфеклинт - мама или бабушка неизвестного автора черновиков, скорбящая о потере, и собравшая друзей усопшего (и с чего я взяла, что он погиб?). И весьма любопытный народ собрался, но первый же вопрос поверг доктора Бергман в полную паники растерянность. Вот прямо-таки взять и рассказать? Непонятной бабке, прячущей под кружевами ту еще властность и куче незнакомого народа...? Однако, мужчины показали себя весьма решительно, действительно выдав кучу информации, от которой у Ульмы снова пошла кругом голова. Так это не бабушка фольклориста, а....? Так, ладно, надо как-то тоже объяснять.
- Я... работаю в больнице. Я врач, меня зовут Ульма Бергман, - торопливо добавила привыкшая к уточнениям, является ли она представителем сестер милосердия не от религиозных организаций и о Флоренс Найтинжейл** девушка, - Я работала в одной больнице в Свеаланде...У нас был один пациент, с которым... была связана одна очень странная история. Никто не мог понять, что с ним, но я, кажется, теперь знаю. Он, в общем, выжил, - торопливо уточнила доктор Бергман, не уточняя, в какую руину превратился, и как до этого дошло.
  "Я работала?!" Она это сказала? Она реально это сказала?!

28 мая 1874. Кабинет декана факультета археологии и древней истории.

- Профессор, вы меня вызывали? - сказал только что вошедший в кабинет студент. Это был высокий молодой человек привлекательной наружности в очках с круглой оправой из под которых смотрели полные огня и любопытства глаза.
- Да, Эмиль, спасибо что зашел, - ответил дружелюбно профессор Ларссон, отложив в сторону свой блокнот.
- Что-то случилось? - беспокойство отразилось на лице юноши.
- Нет-нет.. точнее, да.. Не переживай, все хорошо, я просто хотел лично сообщить тебе радостную новость. Твоя заявка на присоединение к нашей экспедиции в 21 июля была успешно принята и мы сможем отправиться на остров Гутланд и посетить пещеру Луммелунду. Мы предполагаем, что там могли сохраниться останки наших предков, живших много тысяч лет назад, впрочем я уверен ты и сам уже все прекрасно знаешь.
Будущий антрополог целых 20 секунд безмолвно смотрел на своего преподавателя, который по совместительству был и деканом их факультета, не веря в свою удачу. Придя наконец в себя, он долго тряс руку профессора, высказав ему все слова благодарности за предоставленный шанс и оказанное ему доверие.
Счастью Эмиля не было предела. Заветная мечта скоро сбудется думал он. В данную секунду он был самым счастливым человеком на свете...

Эх, может действительно счастье в неведении?

21 июля 1875 года. Комната Эмиля.

Эмиль отложил очередную рукопись в сторону, снял очки и потерев переносицу, устало вздохнул. Прошел уже год с того дня, когда жизнь его изменилась на "до" и "после". Внешне он будто бы оставался тем же Эмилем Виклундом, которого мы встретили в кабинете у декана Уппсальского университета год назад, но все равно что-то было не так. Появились нехарактерные для его возраста мешки под глазами, прическа была не аккуратно уложена, как раньше, а были взъерошены и иногда смотрели в разные стороны. Разве только огонь в глазах не потух, хоть и приобрел несколько другие оттенки.

К этому моменту все предыдущие цели юноши перешли на второй план. Его главной целью были "они". Кто бы "они" не были. За это время он перелопатил большое количество различной литературы. Сперва он начал искать информацию в исследованиях известных ученых, но быстро понял, что это было глупой затеей. Эти люди прагматики и столь "сомнительным" делом вряд ли бы хотели рисковать своей репутацией. Дальше он принялся за малоизвестные труды непопулярных ученых. В какой-то период он также перешел на фольклор, ведь где как ни в сказках можно найти какую-то истину. Сказки про троллей, призраков, фейри, фэйев и подобным им существ мигом заняли "почетное" место в личной библиотеки Эмиля.
Сказки.. А сказки ли это? Будущий антрополог уже не был в этом уверен. Основная проблема состояла в том, что все те книги, рукописи, различные тексты, которые он читал никак не связывалось воедино. Все это были разрозненные факты, и он не мог найти то, чтобы их всех объединяло. Эмиль чувствовал, что он что-то упускает. Ему нужно было найти ту самую нить, точку отсчета, от которой он сможет оттолкнуться.
- Продолжим, - произнес тихо Эмиль, беря в руки очередную книгу.

4 августа 1875 года. Дом Виклундов

- С днем рождения, братец! - поздравила его только что пришедшая самая младшая из его сестер.
- Элла, иди сюда, помоги мне накрыть на стол, - прозвучал крик из кухни.
- Помоги накрыть на стол, - передразнила Элла свою мать, что вызвало у Эмиля улыбку.
Атмосфера в доме была как всегда легкой и непринужденной. Мама как всегда была на кухне, отец сидел, попыхивая сигарой и собрав всех, кто был готов его слушать, рассказывал различные истории, по большей части забавные.
Именинник сидел и испытывал чувство расслабленности впервые за долгое время. Привычное напряжение стало сходить на нет, тяжелые думы не давили на него, а запахи любимых блюд, доносившихся до него из кухни вызывали в нем сильную ностальгию.
Мама с Эллой тем временем наконец полностью накрыли стол и пригласили всех занять свои места.
- Скажем все спасибо маме, - сказал отец и поцеловал свою жену в щечку от чего та зарделась и залилась румянцем.
Наступила пора десерта. Эмиль пил свой любимый крепкий кофе, особо не встревая в разговор, иногда только отвечая улыбкой или коротким предложением. У мамы же тем временем проснулось желание рассказать истории из детства, и конечно же она не могла забыть своего единственного сына.
- ... А Эмиль. Такой милый. Он еще маленьким всегда добивался чего хотел и шел к своей цели. И никогда не плакал. Даже в день когда он родился то почти не плакал. Когда я его взяла впервые на руки, он смотрел на меня своими голубыми глазами - настоящее дитя четверга. В отличии от Эллы, которая плакала при каждом..
- Как ты сказала, мама?
- В отличие от Эллы, которая...
- Нет, до этого. Ты сказала настоящее дитя четверга?
- Ну да, как в стихотворении. Ты родился в четверг. Не помнишь этот стишок? Твоя бабушка читала мне этот стишок, когда я была маленькая, а я читала вам перед тем как уложить спать.
Эмиль сидел ошарашенный. Вот же оно. Он знал это стихотворение и встречал его в различных текстах, но не придавал ему значения, воспринимая его как обычный детский стишок. Но сейчас... Он был уверен, что это не просто колыбельная.
- Детям четверга суждено увидеть многое, - пробормотал Эмиль.
- Да-да, это оно, ты его все еще помнишь? Постой, Эмиль, ты куда? - беспокойно спросила мама, увидев, что ее сын резко вскочил.
- Прости, мама, нет времени объяснять. Спасибо тебе большое, ты мне очень помогла, - сказал юноша, поцеловав мать и затем повернулся к отцу, - прости, пожалуйста, мне правда нужно срочно бежать. С твоего позволения, я вас покину.
- Если бы я и хотел, то боюсь все равно бы не смог тебя остановить, - засмеялся отец.
- Прошу прощения у всех, мне правда надо идти, - отклонялся Эмиль, взяв трость и побежал к своей квартире.

2 сентября 1875 года. Уппсальский приют.

Провел эту ночь Эмиль беспокойно, так как он постоянно ворочался и не мог уснуть. Мысли не покидали его и он с нетерпением ждал ответы на свои вопросы и не мог дождаться утра. Благо все имеет свойство заканчиваться, даже мучительное ожидание утра и Эмиль встал, совершил все обязательные водные процедуры, сделал себе кофе, взял с полки бисквит и сел за стол, наслаждаясь горячим напитком.

К приюту выпускник Уппсальского университета пришел вовремя. И чем ближе он подходил, тем больше его охватывало волнение. К моменту прибытия, внутренняя напряженность достигла пика. Он не мог поверить в свою удачу и в то, что он сейчас сможет получить ответы на свои вопросы.
Тем временем, Эмиль обнаружил, что приглашен был на встречу не только он. Он одним оглядел всех присутствующих ни на ком особо не задерживая свои глаза.
Начались рассказы и это начало его нервировать. Во-первых, ему не хотелось рассказывать свою историю. Во-вторых, он пришел сюда не отвечать на вопросы, а самому их получить.
После четвертого рассказа Эмиль не выдержал.
- Простите. Вы позвали нас сюда, чтобы мы вам развлекли? Или чего вы от нас хотите? Ничего не объясняете, просто туманно намекаете в своем письме и просите, чтобы мы пришли сюда. И вместо того, чтобы нормально представиться и объясниться, вы просите нас рассказать вам сказку? Зачем? И так ясно, что с нами что-то произошло. И уже понятно, что нас всех объединяет один и тот же факт. Я пришел сюда, чтобы понять, что происходит. Мне нужны ответы. Расскажите, что с нами происходит. Кто мы? Кто ВЫ? Почему вы нас позвали? И почему мы черт возьми в психушке? - выпалил все Эмиль.
Вся накопившаяся за этот год усталость, злость, недосыпания, переживания, нервы, гнев вылилась наружу. Он ни с кем не мог поделиться увиденным. Никому не мог ничего рассказать. В лучшем случае ему бы просто не поверили, а в худшем же случае Уппсальский приют получил бы в свое распоряжение еще одного пациента.

- Не волнуйтесь так, молодой человек, - спокойно и с доброжелательной улыбкой отозвался Аксель в ответ на эмоциональную речь молодого джентельмена, - ответы на вопросы крайне редко даются просто так, тем более - на такие как Ваши. А насчет места так тут мы должны отдать должное уму и смекалке фру Эльфенклинд, - Аксель слегка поклонился даме, - ведь другое место, где мы могли бы поговорить о столь спорных вещах найти трудно, не так ли. Разве что где-нибудь на кафедре лингвистики или истории в Университете. К тому же, некоторые ответы уже получены, - Густавсон ни в коем случае не считал себя знатоком людских душ, но почему-то ему казалось, что все присутствующие были искренни и не были "подсадными утками" чтобы упечь потом кого-то из них сюда же. Но всяко могло быть, потому инженер на всякий случай добавил последнююфразу с прицелом заставить волноваться подобного крота и возможно выдать себя рано или поздно. Пусть думает, что именно стало известно.

- Извините, сударь, но пока что у меня нет никакого желания давать кому-то должное. Мы друг друга не знаем и тот факт, что никто не задается никакими вопросами меня по меньшей мере удивляет. Вы рассказываете людям, которых видите впервые в жизни то, что обычно не рассказывают при первом знакомстве без убедительных на то аргументов, - ответил Эмиль тот час.

- Позвольте задать один вопрос. Неужели вам даже не пришло в голову задаться этими вопросами, перед тем как отвечать незнакомому вам человеку?

– Простите, господин, но не представить себя, врываясь с обвинительной речью, как какой-нибудь прокуроришка как минимум неприлично. К тому же если вы назвали себя и рассказали о роде вашей деятельности, мы бы уже не были бы незнакомы, не так ли? Никто не заставляет вас рассказывать свою историю, но как минимум представиться не помешало бы. И будьте, пожалуйста, чуть более сдержанны, среди нас дамы. Что касается меня, то я наверное даже рад этому вопросу. Никто раньше не спрашивал меня об этом и уж точно впервые я не вижу в глазах слушающих страха и желания упечь меня в подобное заведение – Густав обвел рукой комнату. Во-вторых, определенно ясно, что всех нас отбирали отчасти вслепую – по крошкам разрозненных сведений, слухам, шепоткам знакомых. Мне кажется госпожа Эльфенклинт имеет право убедиться, что мы как раз те, кто мы есть. Единственное, чему я удивлен, что нас так много. Я всю жизнь думал, что я один, кто видит. И должен признаться честно, именно этот факт чаще всего склонял меня к мысли, что я действительно сошел с ума, что вся эта история, произошедшая со мной – проявление болезненной фантазии, искаженное восприятие мира. Но вот я вижу всех вас. И мне впервые кажется, что мое сознание четкое и ясное, если конечно я вас всех не придумал – Густав улыбнулся, но улыбка вышла какой-то неуклюжей

  Ульма по-новому взглянула на возмутившегося молодого человека. Сама она, хоть и испытала отторжение идеи говорить о чем-то настолько... личном и темном, спорить не попыталась. Возможно оттого, что не спорили остальные, возможно из-за вбитого воспитанием испуга идти против заданного мужчинами тона. Так что она понимала возмущение шатена. Однако сама испытывала какое-то облегчение, впервые за более чем полгода заговорив вслух. И решила попытаться сгладить ситуацию.
- Позвольте задать один вопрос. Неужели вам даже не пришло в голову задаться этими вопросами, перед тем как отвечать незнакомому вам человеку?
- Стыдно признаться, но, кажется, нет, - вздохнула девушка, улыбнувшись шатену - Мне и самой это странно, но я ведь приехала в Уппсалу по приглашению, и хотела бы услышать, что фру Эльфенклинд хочет сказать. И что поделать, если она хочет что-то услышать в ответ, мы же не под присягой и сами выбираем что и как рассказать. Что до опасений, если вы не богач с множеством жадных родственников, и не замешаны в политику, то приюты умалишенных не идут на такие ухищрения для заманивания пациентов.
  И девушка окинула взглядом накрытый чай, затем вопросительно взглянув на хозяйку, не последует ли предложение угощаться. Лечебница или нет, нужно уважать личное пространство, да и дама не простая. Добрая бабушка, ага, как же.

- Конечно задумывался, - ответил Аксель все с той же улыбкой, - Вот только просто ли это человек, который задает ТАКИЕ вопросы. Да и в письме ведь было что-то, что заставило Вас потратить время на эту встречу? Потому мне и кажется, что в данном случае логичнее будет ответить и получить ответы самим. Впрочем, Вас конечно же, никто не неволит

Когда же ответил офицер с блестящими эполетами, Аксель не удержался от шутки:
- Уверяю вас, господин офицер, я вполне реален. По-крайней мере, мне самому так кажется

При первых словах Густава, Эмиль снова чуть было не взорвался, но мере того пока он говорил гнев юноши начал сходить на нет. До него стало доходить суть сказанного человека в мундире. Кто-то как и он перенес какое-то событие. При чем пережил это событие еще в детстве и пронес его через года. Сердце юноши дрогнуло в тот момент, когда датчанин упомянул тот факт, что даже испытал радость оттого, что смог с кем-то поделиться "наболевшим". Эмиль уже хотел было ответить, но в разговор вступила девушка с длинными рыжими волосами. Она была мила, красива, с очаровательной улыбкой и приятным голосом, но...
"- Ты не Она", - печально подумал он про себя. Впрочем, это не мешало тому факту, что даже если бы Эмиль не успокоился после слов Густава, то после сказанного Ульмой он бы точно мгновенно сменил гнев на милость.
- Вы правы, сударь, подобная вспышка непростительна с моей стороны за что я прошу прощения перед всеми присутствующими, особенно перед дамами, - сказал он, поклонившись каждой из девушек, - просто... последний год был тяжелым и я уже не знаю во что верить. Начнем с начала, пожалуй. Меня зовут Эмиль Виклунд, выпускник Уппсалького университета. Чуть больше года назад я попал в беду. На меня напали волки и я чуть не погиб, но в последний момент был спасен неким "существом". Я не знаю, кто это или что это было, я даже не возьмусь описать вам, как это выглядело, так как состояние мое на тот момент было настолько тяжелым, что я не мог нормально соображать. Что было дальше я помню крайне туманно. Лицо "существа" я толком не запомнил, помню только то, что оно кормило меня, давала пить какую-то непонятную жидкость. А потом я проснулся на кровати в больничной палате.

Каждого из представлявшихся Линнея слушала почти не моргая, без какого-либо выражения на своём морщинистом, но всё ещё носившем отпечатки былой красоты лице. В паузах между речами гостей старушка отпивала немного из своей фарфоровой чашки, чопорно оставляя узловатый мизинчик с аккуратно остриженным ногтем в сторону. К тому моменту, когда заговорил Эмиль, одна из медсестёр Приюта принесла широкий поднос, уставленный фарфоровой посудой из того же сервиза, что и чашка Линнеи – белоснежной, с серебряными рисунками, изображавшими цветущие пионы и снующих над ними пчёл и бабочек. Огромный кофейник, семь чашек с блюдцами, серебряные ложечки, небольшая корзинка с прессованным сахаром, молочный кувшинчик, и плетённая корзинка, прикрытая простой белоснежной накрахмаленной салфеткой заняли свои места на столике перед госпожой Эльфеклинт. На слова Эмиля старушка не ответила ничего, лишь сощурила глаза и осуждающе покачала головой; реплики других она встречала одобрительными кивками, а в ответ на извинения молодого человека слегка улыбнулась и кивнула, подтверждая, что принимает их.

– Прошу, господа, разделите со мной эту фику*. В моей жизни осталось не столько много радостей, чтобы не воспользоваться возможностью попить кофе в компании замечательных людей, – Линнея улыбнулась своим гостям и принялась разливать кофе по чашкам. – И прошу прощения за мою прямолинейность. Знаете, когда вам стукнет столько, сколько мне, вы осознаете, что все церемонии и условности – бесполезная трата драгоценного времени, и что если бы удалить их из нашей жизни, нам осталось бы в разы больше времени на то, чтобы жить и наслаждаться жизнью, а не расшаркиваться в устаревших церемониях и совершать отжившие себя ритуалы. Говоря о церемониях, кстати, – Линнея повернулась к Акселю, – я – не фрю, а фрёкен, я никогда не была замужем. Jeg er ei gammel frøken, men fortsatt ei frøken*, – добавила она внезапно на идеальном норвежском и кокетливо улыбнулась, снова отхлебнув ароматного кофе. – Что же до ритуалов, то о них мы поговорим позже. Итак, как я уже сказала, в моём возрасте я могу позволить себе вольность презреть всяческие условности и говорить прямо, без обиняков, и ради именно такого разговора я пригласила вас сегодня, в этот прекрасный четверг, знаменующий собой начало осени... и, как надеюсь, начало нового этапа в ваших жизнях. Но именно прямота и открытость того, о чём я буду говорить далее, и заставила меня задать этот вопрос, который так смутил вас, херр Виклунд; мне нужно было удостовериться, что вы все – Дети Четверга. Что вы можете видеть. Что вы пережили то же, что и я, что пережили все те, кто были до нас с вами. И да, херр Гильденхорн, таких, как вы и я – немало в этом мире. Куда меньше, чем было раньше, но всё же.

Фрёкен Эльфеклинт закончила разливать кофе, после чего сдёрнула салфетку с корзинки – под нею оказались горячие крошечные воздушные эклеры, каждый размером со старческий мизинчик Линнеи, и жестом пригласила своих гостей угощаться.

– Как стало понятно из ваших представлений, все вы пережили нечто трагическое... травматический опыт, раскрывший вам глаза на истинный облик мироздания, в прямом и переносном смысле. Вы обрели то, что люди нашего толка обычно называют "Взор", поскольку благодаря этому дару (воспринимаемому большинством скорее как проклятие) вы можете видеть то, чего не видят остальные – а именно, вы можете видеть вэсен, сверхъестественные сущности из древних легенд, сказок, преданий, мифов, былин и страшилок, которые живут повсюду рядом с нами... вместе с нами. Почему так случилось – никто не сможет вам объяснить; однако известно лишь, что только те, кто родился в четверг, и только те их нас, кто пережил какое-то сильное потрясение, способны заглянуть на изнанку этого мира и увидеть его волшебные узоры. Увидеть вэсен. Все же прочие видят их лишь тогда, когда того пожелают сами вэсен; обычно они или же незримы для взора простого человека, либо же – благодаря способности наводить морок и чары – выглядят как обычные люди.

Линнея наконец допила свой кофе и, отставив чашку, продолжила:

– После пережитой травмы и обретения Взора Дети Четверга начинают видеть то, чего не видят иные. Точнее, не «то», а «тех». Не всегда и не везде – о, вэсен не любят шум и грязь человеческой цивилизации, все эти города с их неумолкаемым рокотом паровых машин, это шипение газовых фонарей, этот оглушающий цокот сотен подков по мостовым – они не переносят такого, предпочитая жить там, где обитали испокон веков. В густых чащах лесов, в тёмных пещерах гор, в леденящих безднах морей, в заросших тиной озёрах, в малолюдных хуторах, в полузаброшенных замках... – Линнея внезапно вздрогнула, словно вспомнив что-то крайне неприятное. – Какая-то часть вэсен научилась сосуществовать с людьми; как те же томте, которых мой народ именует "ниссе"*. За плошку сладкой, сдобренной свежим маслом каши они помогут по хозяйству – незримо, но ощутимо: внезапно подковы на копытах лошади заблестят, словно кто-то переподковал её в ночи, или волк, разорвавший глотки всем соседским овцам, будет миновать ваши пастбища десятой дорогой, или прохудившаяся крыша рухнет на играющих под её сенью детей, но не пострадает ни один из них, словно укрыл их незримый зонт в момент падения стрехи... Кто-то из вэсен, изгнанный с насиженных и обжитых мест, переселяется в города, да, такое тоже случается, и, как правило, такие существа обладают премерзким характером, мстя всем и вся за то, что по вине людской им пришлось сменить место обитания, а перемены вэсен ох как не любят...

Линнея взяла один из эклеров и аккуратно надкусила своими мелкими зубками, явно смакуя вкус десерта, который скорее подходил какому-нибудь светскому салону, но не богадельне, где в какой-то сотне метров к востоку мучились в непрекращающейся боли душевнобольные пациенты этого заведения.

– А есть и такие, которые от природы своей враждебны... хотя нет – не враждебны, просто чужды людям и людской природе, и этого не изменить никак, просто нужно принять как данность. И об этих данностях, собственно, и повествуют архивы того объединения Детей Четверга, которое именуется Сообществом. Я поведаю вам его историю, если вы не против; благодаря ней вы лучше сможете понять то, что собой представляют Сообщество, Дети Четверга, вэсен и что такое Взор, – Линнея положила недоеденный эклер на блюдце своей чашки и смахнула крошки в траву у своих ног.

– В маленьком городке Хельсингёр*, что на северо-восточном побережье датского острова Зеландия, четыре с половиной сотни лет тому назад в один туманный и холодный четверг родилась одна девочка, Тине Расмуссен. Будучи ещё совсем малым ребёнком, Тине переболела оспой, в результате которой почти две недели провела в коме. Когда девочка очнулась, она обнаружила, что утратила семерых братьев и сестёр, умерших от этой хвори, а взамен обрела Взор, который позволил ей видеть странных существ повсюду. С ними она сдружилась, и использовала свой дар для того, чтобы помочь людям уживаться с вэсен острова, за что быстро снискала почёт и уважение у земляков, а также осуждение и гонения со стороны Церкви. С трудом избежав ужасающей смерти на костре, не без помощи дружественных вэсен Тине сбежала в Копенгаген, где и стала жить под вымышленным именем. То ли по чистой случайности, то ли по провидению Господнему, поселилась она в маленькой комнатушке в доме, принадлежавшем другому человеку со Взором, Матсу Розенбергу, который после смерти своих супруги и дочери сдавал комнаты, и, пожалев бедную девочку, которая напомнила ему о его собственной покойной дочери, позволил Тине жить под его крышей. Рано или поздно они обнаружили, что оба обладают даром, и тогда-то они, используя небольшой капитал Матса, основали ОАДИВ – «Орден Артемиды* Для Изучения Вэсен», после чего послали весточку во все стороны Европы в поисках тех, кто также способен был видеть.

Одной из присоединившихся к их Ордену стала итальянка Анна Растелли, сбежавшая от римской инквизиции коя в то время была известна своим... кхм… радикальным отношением ко всему, что она не может рационально объяснить. Люди со Взором испокон веков считались Церковью ведьмами и колдунами, преследовались, подвергались ужаснейшим пыткам в стремлении получить признание в якшании с нечистыми силами, и погибали чудовищными смертями на забаву толпам зевак. Но вернёмся к Анне; обосновавшись в Копенгагене, она стала своего рода архивариусом Ордена, изучая и каталогизируя всех известных на тот момент вэсен, о которых она написала множество книг и статей. Все её работы позднее объединили в одну – In Libro de Invisibilia, Книгу Незримых, ставшую своего рода Библией для нас, Детей Четверга.

Орден Артемиды рос и увеличивался, а его штаб-квартира переместилась из скромной комнатушки в особняке херра Розенберга в отдельно выстроенный дом в предместьях Копенгагена. По мере встреч и изучения вэсен, члены Ордена осознали, что далеко не все вэсен нейтральны или дружелюбны по отношению к человечеству; большинство сверхъестественных существ относятся к людям с плохо скрываемым презрением, с открытой неприязнью или с кровожадным аппетитом – они могут нанести непоправимый ущерб людям, поработить их сознание, а порой даже убить или свести с ума. Причины этого находятся вне рамок нашей сегодняшней встречи, ибо глубоки и обширны, скажу лишь то, что уже упоминала ранее – вэсен чужды, абсолютно чужды нам, людям, и лишь по этой причине наши миры чаще всего не могут найти уютного и комфортного для обоих формата сосуществования. Они – не зло, хотя и не добро. Они – просто абсолютно, непостижимо другие. Но инаковость, как вестимо, чаще всего поселяет страх в сердцах человеческих, а члены Ордена были людьми. Неудивительно поэтому, что какая-то часть из них, даже зная всю правду о вэсен, не смогла смириться с их чуждостью человечеству, и стала верить утверждениям Церкви о том, что всё сверхъестественное берёт своё начало от Сатаны и служит ему. Поскольку Матс Розенберг обрёл Взор после того, как вервольф растерзал его жену и дочь у него на глазах, он изначально относился к вэсен с предвзятостью, ибо не имел опыта благих отношений с ними; тогда как Тине была жива исключительно благодаря помощи и защите вэсен, помогшим ей избежать инквизиции, и потому стремилась найти способы мирного сосуществования с вэсен. Как вы уже догадываетесь, в Ордене произошёл раскол, – Линнея сделала драматическую паузу, чтобы налить себе ещё кофе и промочить им горло.

– Тине и её сторонники считали, что Орден должен сосредоточиться на сборе и анализе информации и сведений о вэсен (поскольку лишь досконально изучив их, можно попытаться найти точки соприкосновения и достичь мира), тогда как Матс и его соратники утверждали, что вэсен нужно устранять, искоренять и уничтожать, и знания о них собирать лишь потому, что «осведомлён, значит вооружён».

Тем временем Орден продолжал существовать, множась числом своих членов и количеством своих штаб-квартир; одна из них была построена и здесь, в Уппсале; случилось это добрых две сотни лет тому назад. В начале XVIII века молодой учёный, Карл Линней, покинул свой дом в Уппсале и отправился в путешествие на север Швеции, в горы Даларны, предположительно – для каталогизации биологических видов фауны и флоры, чтобы опробовать на практике свою новоизобретённую систему классификации живых видов. Никто не знает, обладал ли он уже на тот момент Взором, или же обрёл его во время это странствия по диким северным просторам, да и сам вопрос того, что у него был Взор, является отдельным предметом для дискуссий среди Детей Четверга, поскольку, если верить официальным источникам, Карл Линней родился в понедельник. Тем не менее, из Даларны он вернулся уже с черновиком своей книги Homo Ferus («Дикий Человек»), в которой описал множество неизвестных на тот момент или слабоизученных вэсен – этот труд стал его пропускным билетом в Орден Артемиды, который он очень вскоре возглавил (не весь Орден в целом, но его представительство в Уппсале, конечно же). Будучи уже лидером уппсальского отделения Ордена, в 1734 году Линней снова организовал экспедицию в Даларну, на сей раз состоявшую исключительно из членов Ордена и ставившую перед собой целью исключительно изучение вэсен. Эту экспедицию, которая, по утверждению Карла Линнея, стала невероятно успешной, было названо «Societas Itineria Reuterholiana» – «Сообщество Ройтерхольма», по имени губернатора Даларны, Нильса Ройтерхольма, который эту экспедицию профинансировал (понятное дело, не зная истинной её цели и значения). Собственно, воодушевлённый успехом этого предприятия, Линней и стал инициатором того, что уппсальский филиал Ордена Артемиды с 1735 года было переименовано в пафосное название «Sällskapet för studier av osynliga och skydd av mänskligheten» – «Сообщество по Изучению Незримых и Защите Человечества».

Вообще весьма одиозным и неоднозначным был он, этот Карл Линней. Уже через несколько лет после переименования Сообщества он заявил, что, дескать, утратил Взор, и потому покидает его. Не стоит даже упоминать о том, что это вызвало взрыв эмоций у его последователей, которые разделились на два лагеря – один защищавший право своего кумира на подобное решение, и второй, который утверждал, что Линней и не обладал никаким даром вообще, поскольку был Дитя Понедельника, и всё, что он якобы «открыл» о вэсен было ложью. Слово за словом, разгорелся конфликт, приведший к насилию и пожару, который почти дотла уничтожил уппсальскую штаб-квартиру Ордена... Сообщества. Вместе с нею сгорели и все труды Карла Линнея – как удобно, – старушка, названная в честь этого учёного, язвительно ухмыльнулась себе под нос; её синие глаза затуманились, словно она заглянула на какое-то мгновение куда-то вдаль, за грань расстояния – и времени.

– Однако не все начинания Линнея пропали втуне. К середине прошлого века уже весь Орден Артемиды был переименован в Сообщество; его знают как Sällskapet – «Сообщество, компания, группа, предприятие» тут, в Швеции, как Selskabet в Дании, как Selskapet в Норвегии, и как Yhtiö в Финляндии.

К концу XVIII столетия многие филиалы Сообщества были закрыты – по той простой причине, что вне зависимости от мотивации его членов, слишком многие погибали при конфронтации или даже просто встрече с вэсен; развитие научного прогресса и индустриализация человеческого общества начала сказываться и на незримой части нашего мира. Вэсен, по свидетельству многих моих собратьев и сестёр, начали вести себя вовсе не так, как им предписывали древние легенды и предания старины; словно некая болезнь охватила большинство сверхъестественных существ, и какое-то тёмное безумие заставляло их вредить людям даже тогда, когда на то не было очевидных причин. Хотела бы я сказать, что с тех пор ситуация изменилась, но, увы, она лишь усугубилась, – Линнея внезапно умолкла, пристально посмотрев на каждого из присутствующих. – И тот факт, что некоторые из вас весьма пространно озвучили то, как обрели Взор, подсказывает мне, что вы стали жертвами подобного неестественного поведения вэсен, когда те причиняют вред человеку даже тогда, когда тот не сделал ничего, к этому предрасполагающего.

Собственно, по этой причине многие филиалы Сообщества сместили свои приоритеты и сделали упор на нейтрализации вредоносной деятельности вэсен; научная составляющая по изучению природы этих существ отошла на второй план. Нашим членам в этом помогал и помогает Взор, а также грандиозные массивы сведений и информации, который наши предшественники накапливали столетиями в оккультных лабораториях Ордена-Сообщества. Таким образом, хотя и жители деревенской глубинки знают (благодаря всё тому же фольклору и преданиям) о том, как можно сосуществовать с вэсен, никто не сравнится с Сообществом в том, чтобы эффективно нейтрализовать или изгнать вэсен оттуда, где они наносят вред людям.

«Что же представляет Сообщество сегодня», спросите меня вы? «Я не знаю», скажу я вам в ответ. Всё сложно, всё неоднозначно, и всё становится хуже и хуже с каждым годом, когда цивилизация и прогресс становятся всё сильнее, громче и более вездесущими.

В самом конце XVIII века на севере Финляндии свирепствовало семейство jätti* – великанов, о которых тамошние жители до сих пор могут поведать ужасающие истории. Их матриарх, йетти по имени Бестла, провозгласила себя защитницей дикой местности и её природы, и по её распоряжению прочие великаны атаковали охотников, рыбаков и рудокопов повсюду на севере Финляндии (которая в те времена ещё была частью нашей страны). Сообщество попыталось взнуздать пересёкших черту дозволенного вэсен, и более сотни наших сестёр и собратьев собрались в Замке Оулу тем злосчастным вечером 31 июля 1793 года для выработки стратегии... Но великаны нанесли удар первыми, и в ту ночь Бестла и её отродье сожгли этот замок дотла. Почти все и каждый член Сообщества погиб в ту ночь в Оулу... Включая и моих родителей. Видите ли, наше семейное проклятье – рождаться по четвергам, – горько усмехнулась старушка, отчаянно тряхнув головой, от чего блики послеполуденного солнца заиграли в её серебристых волосах. – С частью (а к счастью ли?), я осталась тогда со своей бабушкой тут, в Уппсале. Горькие вести о кончине моих родителей мне принесли трое выживших членов Сообщества, близкие друзья моей матери, которые, сами не будучи из нашего филиала, обосновались тут, в Замке Йилленкройц, который был штаб-квартирой Сообщества в Уппсале, а я и моя бабушка – мы переехали жить с ними. Баронесса Кáтарина Кóккола из Турку, профессор Альберт Вреденхьельм из Кристиании и графиня Хильма ав Туленстьерна – они стали моей новой семьёй после того, как умерла и моя бабушка, не вынеся известий об ужасной смерти своей дочери.

На протяжении последующих множества лет эта троица пыталась оживить Сообщество, рекрутируя новых его членов, но всё шло как-то не так и не туда, и рано или поздно куда-то пропали и эти трое. Профессор Вреденхьельм отправился на свою родину, в Норвегию, чтобы расследовать отчёты о таинственных огнях, освещающих небо по ночам на севере страны; я больше никогда не слышала о нём впредь. Баронесса Коккола пропала на задании по нейтрализации зловредного существа, топившего корабли у южных берегов Швеции. Графиня Хильма ав Туленстьерна отправилась на восток, в Финляндию, не указав точно, куда и зачем, и пропала без вести.

Новообращённые рекруты, набранные этой троицей, либо же погибли, либо же сошли с ума в результате столкновения с вэсен; самые разумные из них предпочли оставить Сообщество и вернуться к нормальной повседневной жизни (с переменным, правда, успехом – насколько я знаю, никто из них так и не познал все прелести "зажили они долго и счастливо", как писали эти милые немецкие братья в своих сказках). Как видите, одной из таковых являюсь и я – и мою жизнь, одинокую и полную ужасающих воспоминаний о прошлом, сложно назвать удачным выбором.

Собственно, поэтому я и пригласила вас всех сегодня сюда. Я хотела бы отдать вам это, – Линнея выудила из кармана своего платья массивную связку старинных ключей и положила их на столик между чашками с кофе. – Это не лучший подарок, и это не панацея для болезни, именуемой «Взор», но, возможно, вы будете более удачливы, мудры и методичны в подходе к управлению Сообществом, чем были мы, и сможете найти ответы на свои вопросы, оживив оное...

Несмотря на расслабленную позу и шутки, Аксель был напряжен. Место встречи ему совсем не нравилось. Причем не нравилось и как человеку совестливому, в голове которого свербила мысль о бедняках, мучившихся здесь, так и человеку расчетливому, привыкшему к обществу торговцев, постоянно пытавшихся обмануть друг друга и где каждая мелочь могла быть важна. Как эти два человека уживались в нем, Густавсон - младший не понимал до конца, но сейчас оба его альтер-эго были не рады происходящему - сведенная спина грозила вернуться вечером сильной болью в шее и основании черепа. Инженер взял предложенную чашку и даже отхлебнул из нее, но оставил без внимания содержимое корзинки. Горячий кофе ожег горло и взбодрил:
- Прошу прощения за мою бестактность, фрекен Эльфенклинт, - проговорил мужчина, - Вы рассказали столько всего, что не встреться я с призраком Сигрун (взволнованный Аксель забыл о выборе слов и начал называть вещи своими именами без зазрения совести), то принял бы ваш рассказ за небылицу, которую не рассказывают в образованном обществе. Сейчас же я не знаю, что и думать. Ведь если все, что Вы рассказали правда, то мы еще столько не знаем об окружающем нас мире, и наше незнание куда глубже, чем мы предполагали. Ведь если в науке нам осталось решить считанные задачи чтобы познать все*, то тут получается, что есть еще огромное количество того, о чем мы не имеем ни малейшего понятия. Как я понял, даже в архивах вашей организации перечислено только ограниченное количество вэсен и их повадок, тогда как их может быть еще столько, что мы не можем себе и представить, как например, вэсен стран Африки или английских колоний в Америке например. И более того, мы не можем даже предугадать их количество и свойства этих обитателей изнанки мира. Хотя, учитывая, что делают друг с другом люди, я бы поспорил, кто из нас является изнанкой, - неожиданно добавил мужчина после полусекундной паузы, вспомнив мемуары английских генералов времен недавней англо-бурской войны.
- И все же, Вы предлагаете нам архивы о вэсен и членство в некой организации, которое может закончиться смертью каждого из нас. Вместе с ключами от какого-то дома. Это требует времени на обдумывание. И не могли бы Вы поподробнее объяснить, что это за ключи и какие двери они открывают? И самое главное, что может находиться или точно находится за этими дверями?

- И все же, Вы предлагаете нам архивы о вэсен и членство в некой организации, которое может закончиться смертью каждого из нас. Вместе с ключами от какого-то дома. Это требует времени на обдумывание. И не могли бы Вы поподробнее объяснить, что это за ключи и какие двери они открывают? И самое главное, что может находиться или точно находится за этими дверями?

Слова Акселя о человеческой природе вызвали у Линнеи тихий сокрушённый вздох и горькую улыбку; кивнув в знак согласия, старушка ответила:

– Я не предлагаю вам членство, херр Густавсон, поскольку фактически и официально я – последний член Сообщества, во всяком случае, последний, кто ещё хранит ключи от замка Йилленкройц, – фрёкен Эльфеклинт кивнула в сторону связки ключей, лежавших среди чайных приборов на столике.

– А Сообщество с одним членом – это же не Сообщество, это оксюморон. Я предлагаю вам возродить Сообщество. Насколько я поняла из ваших слов и нашей переписки ранее, всех вас терзают вопросы; ответы на них вы – частично – найдёте в архивах Сообщества в замке, частично же – сможете обрести сами, если или когда начнёте продолжать дело Сообщества. Письма от друзей Сообщества продолжают приходить в замок, письма с ужасными историями и слёзными просьбами помочь… вот только помогать – некому. Ни моё состояние здоровья, ни мой возраст не способствуют тому, чтобы Сообщество продолжало помогать людям, успокаивать вэсенов и накапливать новые знания, а также возрождать, восстанавливать те, которые были утрачены или потеряны в лабиринтах комнат замка Йилленкройц. Я понимаю, это может показаться слишком. И я не настаиваю, – Линнея подвинула связку ключей в сторону собеседников.

– Просто наведайтесь туда. Если кому нужно остановиться в замке – он ваш. Абсолютно серьёзно ваш; если вы решите возродить Сообщество и поселиться в замке Йилленкройтц – я тут же сообщу своим адвокатам и документы на владение будут переписаны. Там много жилых комнат, там есть прислуга, там есть библиотека, там есть ответы на те вопросы, которые вы ищете, и там есть возможность помочь тем, кто пострадал не меньше вашего от вэсен, ведь в отличие от них вы – Дети Четверга. Вы – ВИДЯЩИЕ. Вы – можете что-то сделать, простые люди же – нет. Возможно, этот дар – проклятие; но что, если он – дар господень? Дар, благодаря которому вы сможете сделать жизнь и людей, и вэсен лучше? Подумайте над этим…

Густав очень внимательно слушал Линнею, даже не прикоснувшись к чашке к кофе. Так значит Розенберг обладал взором? Значит члены его семьи осознанно охотились за его матерью, как некоторые охотятся за экзотическими животными? А не просто были напуганными крестьянами, которые столкнулись с неизведанным или промышленниками, которым мешала заповедная роща, как он думал раньше? Значит Розенберги были людьми, которые не останавливались ни перед чем в своей ненависти к весенам...

– Простите, госпожа Линнея, что касается Розенбергов. Насколько мне известно, эта семья существует и сегодня. Можно ли утверждать, что они посвятили свою деятельность уничтожению весэнов? У меня сложилось представление, что эти ... люди ... не остановятся ни перед чем.. И будут готовы настичь весэна где бы он ни скрывался вне зависимости от того, причиняет ли он людям вред... – по хриплому голову Густава можно было догадаться, что он сильно взволнован. Молодому человеку стоило большого труда сдерживать свои эмоции и лишь желваки, которые ходили по его лицу выдавали ту бурю негодования, которая поднималась и бурлила в его душе. От ответа Линнеи зависело многое. Он был сам готов начать охоту на Розенбергов, расстреливая их как куропаток лишь за то, что они носят эту фамилию.

– И, простите, но мне не совсем понятно, почему каждый из нас должен оставить наше занятия, должности, дела и посвятить себя делу восстановления Общества, цели которого нам не совсем понятны. Нейтрализовать весэнов? Зачем? Каждый из нас и так несет в себе непростые воспоминания. Зачем нам выбивать почву у себя из под ног новыми столкновениями со странным. Буду с вами откровенен. Все что я хочу – это отомстить тем, кто убил мою ... мать и моего отца, а после чего стать смотрителем какого-нибудь маяка на отдаленном мысе, подальше от всего этого, от весэнов и людей, которые желают мне только хорошего, и поэтому хотят упечь меня в психушку.

– Простите, госпожа Линнея, что касается Розенбергов. Насколько мне известно, эта семья существует и сегодня. Можно ли утверждать, что они посвятили свою деятельность уничтожению весэнов?

– Это не семья, херр Гильденхорн, точнее – уже давно не просто семья. Как я говорила ранее, Орден Артемиды раскололся на две организации: Сообщество под руководством Тине, организация, которая ставит перед собой цель изучать вэсен, помогать людям мирно с ними сосуществовать, а вэсенам – мирно сосуществовать с людьми, поскольку мы верим в это. «Нейтрализовать», как вы выразились, вэсенов невозможно или крайне сложно; можно или же изгнать их, или упокоить, или договориться с ними. Я не готова утверждать с полной уверенностью, но насколько я знаю – вэсен бессмертны, если только сами не решат прекратить своё существование; даже если кажется, что они погибли или сгинули навеки – не факт, что они не вернутся сами… – Линнея пристально посмотрела на Густава, – или что им невозможно помочь вернуться. Вторая организация – Розенберги – стали называться так в честь Матса, который был одержим идеей мести за смерть своих близких, смерть, причинённую вэсен. И да, радикальный путь в стиле «нейтрализовать», «уничтожить», «наказать» – это их modus operandi. Истории об «охотниках на ведьм» и об «истребителях чудовищ» – это истории о Розенбергах. Однако противостоять им Сообщество предпочитает, гарантируя поддержание мира между людьми и вэсен, или же успокаиванием разбушевавшегося вэсена прежде, чем о его проделках узнают Розенберги. Открытая конфронтация – не наш путь; мы – возрождаем, поддерживаем, примиряем, изучаем и сохраняем. Они – тоже изучают, но прежде всего – чтобы истреблять, нейтрализовывать, изгонять, уничтожать и заточать всех тех, кто пугает их, кого они не знают, не понимают или считают опасными.


– И, простите, но мне не совсем понятно, почему каждый из нас должен оставить наше занятия, должности, дела и посвятить себя делу восстановления Общества, цели которого нам не совсем понятны. Нейтрализовать весэнов? Зачем?

– Разве я просила вас бросить всё? Я предложила вам возродить Сообщество. Я не говорила, что это – несовместимо с вашими нынешними стилями и укладами жизни и непременно должно потребовать оставить всё и вся. Если вам непонятны цели Сообщества – я сожалею, что несмотря на столь многое, сказанное мною, так и не смогла объяснить этого; мне казалось, это вполне очевидно, – Линнея вздохнула.

– Я ответила на ваш вопрос: «кто я и что со мной произошло?», а также предложила вам занятие, которое сможет утилизировать ваши новообретённые способности по максимуму. Я предложила вам источник знаний и возможность преумножать эти знания для будущих поколений. Я озвучила вам возможность помогать людям и вэсен мирно сосуществовать друг с другом, когда это возможно, или же находить компромиссы для такого сосуществования. Решать «зачем» вам это нужно, да и нужно ли вообще – вам, не мне. Мне будет приятно и само осознание того, что я смогла помочь вам хотя бы чуточку лучше понять себя и своё прошлое. Даже если вы сейчас уйдёте и мы никогда не увидимся – мне в любом случае будет тепло на сердце, ибо неведение – это страх и боль, и слабость, а знание – это сила, а также инструмент для мира и счастья, так мне хочется верить.

Конечно, человека, представившегося Эмилем, сложно винить в его эмоциональной вспышке. Она - лишь результат той напряжённой атмосферы, которую создали люди, пережившие тяжёлые травмы и вынужденные сейчас возвращать в памяти те воспоминания. Повышение тона простительна этому молодому человеку, однако это не отменяло того, что она лишь усугубила и без того сложную эмоциональную ситуацию. Харальд, в свою очередь, чтобы справиться с напряжением, инстинктивно достал записную книжку, карандаш, и стал записывать. Это были обрывистые записи имён, фамилий, рода занятий, травмы каждого посетителя, описание внешности и подмеченные детали характера. Разумеется, Харальд делал это без задней мысли впоследствии написать шокирующий репортаж, он даже не в полной мере осознавал, что что-то записывает. Конспектирование - лишь средство успокоиться, сконцентрировать поток мыслей на определённом занятии, чтобы отвлечься от напряжения.

"- Гств Гильденхорн, гер войн. Начал видеть –> мама?..
- Аксель Гствсн, бывш глав инж жел. дор. Призрак. Улыбчивый, бстр гврт.
- Ульма Бргмн, врач. Странный пациент? Низкая. Нет мизинца.
- Истерик - Эмиль Виклунд. Уппслск унивр. Спасён монстром? Юный."

Ещё некоторое время, пока разговор возвращался в более спокойную колею, Харальд вёл запись, однако сразу закончил, когда Линнея подошла к делу. Он слушал её со всей своей внимательность, не отрывая взгляда, не отвлекаясь на угощения. И чем больше слушал, тем явственнее понимал - вот оно. То, что он искал. В своих изысканиях он пошёл не по тому пути. Он всё это время был здесь, дома, в Уппсале. Взор, Дети Четверга, Орден Артемиды, Книга Незримых. Вот бы почитать её! По мере того, как фрёкен Эльфеклинт вела свой рассказ, разрозненные части мозаики вставали на свои места.

- ...Собственно, воодушевлённый успехом этого предприятия, Линней и стал инициатором того, что уппсальский филиал Ордена Артемиды с 1735 года было переименовано в пафосное название «Sällskapet för studier av osynliga och skydd av mänskligheten» – «Сообщество по Изучению Незримых и Защите Человечества».

- "Sällskapet". - не сдержался Харальд, когда нашёлся ответ на ещё один вопрос.

...развитие научного прогресса и индустриализация человеческого общества начала сказываться и на незримой части нашего мира.

- Развитие медицины, увеличение продолжительности жизни, рост населения и городов.

К концу речи Линнеи, в голове Харальда уже сложилась некоторая картина мира, о котором поведала фрёкен. Было сложно сразу всё осознать и принять, да он и не пытался, но пока он понимал одно: он хочет знать больше. И Эльфеклинт собственноручно показала им ключ к знаниям. "Ключ от замка Йилленкройц".

– Я ответила на ваш вопрос: «кто я и что со мной произошло?»... Решать «зачем» вам это нужно, да и нужно ли вообще – вам, не мне.

Уставившись невидящим взглядом на связку ключей, Эйрикссон почувствовал, как сильно у него пересохло в горле. Взяв чашку с кофе, он осушил ту одним глотком. Дав себе ещё немного времени, чтобы прийти в себя, Харальд тяжело поднялся.

- Понадобится время, чтобы понять всё, что Вы рассказали, фрёкен Эльфеклин. А также принять решение по Вашему предложению о вступлении в Сообщество... Однако, я слишком долго искал эти ответы, чтобы отказаться от этого. - он взглядом указал на ключи, после чего обратился ко всем. - Могу я их взять? Всё равно у меня сейчас отпуск, и есть свободное время для визита.

25 июля 1874 года. Остров Гутланд.

Первые два дня морского путешествия дались Эмилю нелегко, учитывая тот факт, что это было первым его выходом в водное пространство, но уже на третий день ему стало значительно лучше и он смог прийти в себя и начать получать удовольствие от своего первого путешествия. Он, всю жизнь проживший в Уппсале и почти не выезжавший за пределы города, жадно осматривал все окружающее, делая небольшие заметки.
"- Я чувствую, что скоро мы совершим открытие, вот увидите", - твердил всем будущий антрополог. Он заражал энтузиазмом всех вокруг, а профессор благосклонно наблюдал за воодушевленным юношей.

2 сентября 1875 года. Уппсальский приют.

Выговорившись Эмиль смог наконец полностью расслабиться, во всяком случае насколько это было возможно при данных обстоятельствах и воспользовался предложением выпить кофе и поесть эклера, которо оказалось очень к месту.
Тем временем фрёкен Эльфеклинт начала свой рассказ и начиная с истории о создании Сообщества стал слушать сосредоточенно и крайне увлеченно. Взгляд юноши менялся под воздействием ее слов, так как теперь он видел перед собой не психованную старушку, а идейную женщину, которая судя по всему смогла воспрять духом, как только она узнала, что внезапно смогла найти новых потенциальных рекрутов. Удивителен был также и тот факт, что не имея долгое время пополнения в своих рядах, одновременно нашлись пять возможных будущих членов Сообщества.

Сам Эмиль пока не торопился с вопросами, понимая, что очевидные из них все равно будут заданы и он оказался прав. Она стала отвечать на них как вдруг эта удивительная женщина произнесла волшебное для юноши слово. Оно так ласкало его слух, что у него даже на мгновение закружилась голова. Слово, содержимое которого еще с детства он так жадно поглощал.

"- Библиотека? Мне же не послышалось" - взволнованно подумал Эмиль.

Реакция юноши была вполне объяснима. После года бесплодных поисков, включавшее в себя изучение странной литературы, прочтение сказок и даже записки сумасшедшего, которые чуть было не превратили в психа его самого и он наконец-то мог систематически и подробно изучить это явление, с которым он столкнулся и судя по всему будет сталкиваться до конца своей жизни и имя которому - "вэсен".

Постепенно приходя в себя от небольшого потрясения, к нему стало приходить осознание того, что именно предлагает им последний член организации. Само предложение требовало серьезного обдумывания, и Эмиль был рад, что им был предоставлен выбор и вступление было добровольным, во всяком случае так казалось на первый взгляд.

- Я согласен с герром Эйрикссоном. Нужно время все обдумать, - ответил молодой человек, хотя в глубине души понимал - он согласился в ту же секунду, как Линнея Эльфеклинт озвучила свое "приглашение" вступить в ряды Сообщества. Оставалось только дождаться, когда это понимание к нему придет окончательно, а пока...
- Только один вопрос. Насколько библиотека в замке большая? Там много книг? Сколько по-вашему займет времени изучение всех архивов, текстов и книг, которые там находятся с учетом перерывов на сон? - спросил Эмиль.

Даже если кажется, что они погибли или сгинули навеки – не факт, что они не вернутся сами… или что им невозможно помочь вернуться.

– Что?! – Густав вскочил, неосторожно задев чашку и она со тонким звоном разбилась о паркет. – Простите! Вы имеете в виду, что даже если хульдру сжечь в ее роще, то ее как-то можно вернуть из небытия?

В эту минуту Густав осознал как мало он знает о мире того, что открывалось его Взору и как многого он не понимал. Следовательно его главной задачей могло стать обретение знаний... или обеспечение безопасности тех, кто эти знания мог собрать, систематизировать и описать – Густав немного иначе – чуть более осмысленно что-ли или по иному посмотрел на людей, которые собрались здесь. Отца вернуть к жизни он не сможет, а если попробовать вернуть ... мать?

Именно в эту минуту Густав понял, почему он должен стать частью Сообщества...

Аксель намеревался сделать еще один глоток кофе, который, к слову, был просто восхитительным.
- И не подумаешь, что в подобном месте могли варить такой кофе, - пришла в голову непрошеная мысль, и герр Густавсон уже начал было наклонять чашку чтобы перелить ее содержимое в рот и оттопыривать губу, но тут Линнея Эльфенклинд ответила обоим молодым господам, а заодно и офицеру, что вэсен не только бессмертны, но и способны возвращаться в этот мир. Эта идея настолько ошеломила инженера, что он мгновенно повернул голову к говорившим, не обращая внимания на то, что кофе продолжал литься на его пиджак тонкой шерсти и далее на брюки:
- Но это же нарушает закон Лавуазье*, - воскликнул пораженный мужчина, - это невозможно. Ну, точнее, - добавил он, смущенный и прилитым кофе, и своей реакцией, - мы не знаем, как это можно объяснить и куда девается материя в этом случае.

Остановив наконец кофепад и густо покраснев, что однако скрывали его ярко-рыжие бакенбарды и борода, Аксель добавил чуть смущенно и гораздо тише:
- Думаю, что мой отец назвал бы мое решение самым глупым в жизни и добавил бы розг несмотря на возраст и награды, но я просто не смогу спать спокойно зная, что у меня под боком, да еще и в родном городе, возможно таится разгадка столь фундаментальной тайны. Хоть в фундаментальных науках я и не силен, больше практик. Боюсь, что я не смогу отказаться, кто бы не забрал сейчас ключи от старого замка, который, сознаюсь честно, я всегда считал полностью заброшенным владением какого-то разорившегося дворянина, умершего до того, как смог его выгодно продать, а потомки и не стали этого делать из-за дороговизны хлопот по продаже обветшавшего имения, которое не окупит эти хлопоты.

С этими словами, Густавсон-младший наконец замолчал