[WoD] Посылка из Хаутаярви | ходы игроков | I. Шёпот в трубах

— Что ж, говорят, Воздержание — тоже добродетель. — Бармен развёл руками. — Но помни. Если всё же захочешь добавить немного нуарной атмосферы, ШЛЯПА — то, что тебе нужно! Всё остальное уже при тебе.
Договорив, он выжидающе задержал взгляд на Курьере. Не тот взгляд, который «если тебе больше нечего сказать, то можешь не закрывать за собой дверь, потому что никакой двери там нет», а «наверняка ты хочешь что-то спросить, попросить или сказать — любопытно, что это будет».

    Вместо этого Расмус щёлкнул кнопками перемотки и проигрыша. Его сжигал интерес, что за странный диктофон передало ему Общество масок.

— Когда кончится плёнка, переверни кассету и записывай вторую сторону. Довольно просто, не так ли? — Бармен подтолкнул пальцем упаковку запасных кассет. — Считай это нашим маленьким нововведением. Записывай свои наблюдения и передвижения, складывай записанные кассеты в тайничок для Общества.
Поймав взгляд Расмуса, он добавил:
— Если бы у Берга была такая штуковина, то мы, глядишь, забили бы тревогу гораздо раньше.

    — Или он пропал бы вместе с ней. Что такого серьёзного может быть в городке лесорубов?

— О, не думаю, что это связано с лесорубами. Лесопереработка — не единственное, чем живёт Мёккилахти. В городе много разных заводов. — Огоньки глаз Бармена сощурились. — Хотя в последнее время дела у него идут всё хуже и хуже, при том, что для этого не было никаких серьёзных предпосылок. Напротив, ещё недавно он бурно рос и развивался. И если бы аномальная природа этих изменений не была бы столь очевидна для нас, то, глядишь, наша первая встреча могла бы произойти под соломенной крышей где-нибудь на пляже в тропиках, на мне было бы это, — он мгновение вытащил из-под стойки гавайское ожерелье из цветов и сразу же убрал, — и не исключено, что Берг тоже к нам бы присоединился.



Бармен поднял голову и взглянул на потолок, точнее, в космос, простиравшийся за ним, проследив за показавшейся секунду спустя падающей звездой.

— Впрочем, кто знает? Может, когда ты его отыщешь...

    — Для этого вам нужен экономист, а не курьер. Чтобы отыскать в Мёккилахти рецессию.

    Расмус допил обаятельное зелье, поневоле наслаждаясь его лесным вкусом, домашним до одури и от этого чересчур неуютным в баре, плывущем под чужими звёздами. Потом он забрал свёрток с кассетами и спрыгнул с табуретки:

    — Ладно. Я пойду. Мне надо поспать и искать вашего Марчина Берга. Пожалуйста, пока поберегите ваше ожерелье.

— О, конечно! Просто пройди через ту арку, — Бармен кивком указал на место, где должна бы быть дверь, но вместо этого стояла совершенно не соответствующая стилю помещения каменная арка, под которой клубилась тьма, — и вернёшься. Если что-то понадобится, захочешь поболтать или перевести дух и послушать мои истории — заглядывай, я буду здесь. Кстати, та дверь — не единственный возможный вход. Есть ещё, и все они отмечены моим знаком. Просто подумай об этом месте и входи. Удачи!

Не без колебания шагнув в темноту, Расмус оказался в квартире номер 12. За время его отсутствия не прошло ни секунды.

    Поэтому тем же вечером и даже тем же часом, как будто не произошло этого эзопова диалога, Расмус смотрел на мрачного подростка в грязном куске зеркала. Оно было приклеено пластырем к стене над умывальником. По неровным краям разбегалась рябь от потемневшей амальгамы. С гнутого конца крана, соблюдая похоронную периодичность, регулярно срывалась капля воды и разбивалась о жёлтый от времени поддон. Расмус и умывальник имели что-то общее; наверное, неказистый вид. У умывальника было замотанное вощёной сантехнической каболкой колено, вбитое в стену и окружённое колотой плиткой. У Расмуса — усталое узкое лицо с опущенными вниз уголками губ.

    Шариковой ручкой в самом низу дверного косяка был нацарапан обещанный знак: полукруглая римская арка с пилястрами и незнакомая Расмусу руна между ними. Если присесть на корточки и вглядеться как следует, то удивила бы старательность резчика. Кто-то до того сильно шкрябал ручкой, выводя строгие углы дорического ордера в миниатюре, что посыпалась краска.

    Расмус стащил через голову толстый свитер из колючей шерсти и остался в белой майке без рукавов. Сороковаттка под потолком освещала плечи со следами сыпи и глубоко ввалившиеся ключицы. Расмус сунул голову под кран и включил воду, его волосы быстро превратились в пучок пакли. Он наскоро расчесался мыльными пальцами, затем почистил зубы с горьким порошком из почти пустой жестянки и вернулся в комнату. Подошвы тяжёлых кожаных ботинок стучали о паркет почти так же, как в зале бармена — но всё же не так. Без свитера стало ощутимо прохладнее. Под плиту шмыгнул намёк на таракана.

    Расмус принялся с лязгом шарить в шкафах, пока не нашёл джезву и чайник. Из холодильника в джезву отправились три яйца и сосиски, запыхтел кипяток. Сунув ладони в задние карманы, парень дождался скудного ужина, свалил всё в тарелку со сколотым фаянсовым колечком и съел не меняясь в выражении лица.

    Расшнуровав ботинки, Расмус перевернул их и повесил на столбики в ногах кровати. Снял часы с тонкого запястья, завёл на ночь и положил на тумбочку. Под подушку отправился двуствольный обрез. Наконец, когда стрелки показали за полночь, Элоранта вытянулся на узком лежаке. Ему одновременно хотелось и не хотелось спать. Луна заглядывала в окно. Деревья шелестели и склонялись друг к другу. Точь-в-точь визири на совете у персидского шаха в разлапистых островерхих колпаках. Откуда ему взбрела на ум эта метафора? Где-то в старом доме кашляли во сне. Гудели трубы. На другом этаже кто-то спустил сливной бачок.

    Расмус пялился в потолок, считал трещины и мысленно превращал их в звёзды. То настоящие, то из искристого папье-маше, как будто они висели на ниточках. Потом стал вспоминать Хельсинки, думать о планах на следующующее лето. Вспомнил девочку, с которой целовался в школе, заложил руки за голову. На внутренней стороны двери висел плакат, рекламирующий паромные круизы между Стокгольмом и Хельсинки. Зачем он висел здесь? Это было нематериальное поощрение лесозаготовителю месяца? Затем накатило радостное знание, что вот он, Расмус, не такой как все. Он видит магию, видит väsen, он посвящён в неё, и это делает его мир совершенно особенным.

    Он не заметил, как уснул. А когда проснулся, сдержанное финское солнце заглядывало в два угловых окна, наполняло комнату светом, прохладой и звонким золотым лесом. Пора.

Подъём был не из лёгких — путанные сны помешали отдохнуть как следует, оставив странный осадок. Ничего конкретного, что можно было бы вспомнить — обрывки разговора с Барменом в тики-баре и звёздная бездна под дурацкой соломенной шляпой накладывались на образы тёмных коридоров с трубами, неясные шёпоты и крысиный писк. Крепкий кофе помог стряхнуть чувство сонливости, толстый бутерброд с сыром и ветчиной закрыли вопрос голода до полудня, и через пятнадцать минут Курьер уже гнал свой «Вольво» в сторону промзоны на окраине Мёккилахти.

Утро выдалось солнечным, но влажным. Лужи, оставленные ночным дождём, слепили лучами низко висевшего солнца. Весь город был залит оранжевыми красками — горели багрянцем и золотом клёны, узкие газоны вдоль дорог, проносившиеся мимо парки и детские площадки были устелены сырыми разноцветными листьями. Пустые выкрашенные скамейки блестели от влаги. Но эта осенняя красота казалась какой-то безрадостной. Влажный воздух, плотный, как вата, будто приглушал звуки улиц. Даже птицы щебетали как-то понуро, будто выполняли тягостную обязанность. У обочины грачи с видом скучающих аристократов лениво раскидывали клювами пожухлую листву, не обращая внимания проезжавшие на машины. Редкие прохожие брели по тротуарам, опустив головы. Общее настроение напоминало не бодрое утро, а ранний подъём после бессонной ночи.


* * *

В гараже «Ярмо и Ко» уже во всю шла работа. Внутри царила привычная гаражная кутерьма, но как будто в замедленной съёмке. Двое механиков возились с поднятым на домкрате «Москвичом», их движения были чёткими, точными, доведённые до автоматизма многолетним опытом. В углу на потёртом деревянном стуле сидел клиент — мужчина лет сорока в помятом костюме. Он со спокойной полуулыбкой наблюдал за работой. Услышав шаги Расмуса, он обернулся на шум и вежливо кивнул, завидев паренька. Улыбка на его лице дрогнула, стала ещё более неестественной, но в глазах не появилось ни капли интереса — в них читалась такая сильная, копившаяся годами усталость, что, казалось, ещё немного — и он рассыпется в пыль.

Из-под «Фольксвагена» высунулся парень лет двадцати с лишним, в заляпанном маслом комбинезоне. Увидев Курьера, он тут же просиял — и эта искренняя, живая улыбка заметно выбивалась на фоне всех остальных.
— Доброе утро! — парень вытер руки о тряпку и быстро подошёл, явно радуясь возможности пообщаться с новым лицом. — Что случилось? Прокол? Стучит что-то?

Прежде чем Расмус успел ответить, из офисной пристройки вышел сам хозяин. Ярмо Салми был мужчиной крепкого сложения, под шестьдесят, с седыми, коротко подстриженными волосами и лицом, испещрённым морщинами. На нём была старая роба с мазутными пятнами, залатанная в нескольких местах. Он как будто узнал Расмуса — их взгляды встретились. В глазах этого человека читалась не усталость, а привычная, глубокая озабоченность, но теперь разбавленная тенью надежды.

Он мягко положил руку на плечо сыну и мягко сказал:
— Так, Микко, не отвлекайся. Это ко мне, — Ярмо кивнул на автомобиль, — за Фольксом приедут к обеду.
Паренёк виновато улыбнулся и отступил, продолжая с интересом поглядывать на гостя.

Ярмо подошёл ближе. Сунув в карман снятые перчатки, он протянул Расмусу свою мощную лапу:
— Ну, здравствуй, ночной почтальон!

В этот момент выходивший на перекур главный автомеханик, заметив его, сухо кивнул вместо приветствия.

— Не думал, что они пришлют Курьера так скоро, — добавил Салми старший.

    Расмус пожал предложенную конечность. Его ладонь была узкой и сухой как дерево, она почти утонула в лапе гаражье.

    — Привет, — объявил он сразу обоим Салми. На его душе потеплело от их радушия, но Расмус скорее удавился бы, чем признался в этом. — Я сам много чего не ожидал. Ехал мимо. Всё очень просто: куда делся парень по имени Марчин Берг и что происходит у вас в дневнике?

    Расмус бесстыдно показал на вчерашний верстак для иллюстрации.

Ярмо проследил за жестом Расмуса, и его глаза сузились, но лишь на мгновение. Уголок его рта дрогнул, на лице мелькнуло нечто среднее между неудовольствием и пониманием. Он бегло окинул взглядом гараж, словно проверяя, не слышал ли кто, и тихо хмыкнул.

— Так, — коротко бросил он, кивнув на железную лестницу, которая вела на импровизированный второй этаж, под самую крышу. — Пойдём. Расскажу наверху. Не хочу, чтоб это стало главной темой для досужей болтавни в моей мастерской.

Он поднимался, не оглядываясь и явно ожидая, что Расмус последует за ним. Полуржавые ступени вибрировали от его топота, с потолка сыпалась мелкая пыль, золотившаяся в ярких солнечных лучах, что пробивались сквозь запылённое стекло верхних окон.

Коморка оказалась тесным помещением, заваленным старыми каталогами и коробками с деталями, и пахнущим остывшим металлом, пылью и крепким кофе. Сбоку от входа стоял потертый диван. Напротив — дубовый писменный стол, заваленный бумагами. На стене висела подробная карта города, испещрённая непонятными пометками. Войдя первым, он бросил спецовку на вешалку и устроился в кресле за столом, включив в розетку чайник с электрическим нагревателем.

    Расмус загрохотал следом, держась на некотором расстоянии от пяток Ярмо: почему-то живо представилось, как этот огромный медведь лягает его в лицо в отместку за прочитанный дневник. В большинстве пролетарски-социальных контекстов крупные люди имеют негуманное преимущество, поэтому Расмус таскал с собой ножи.

    Он сел на диван и положил руки на колени. Из-под полы торчала рукоять обреза, и Расмус быстро запахнул джинсовое пальто:

    — В двух словах: мозг у других людей, — представил он свои компетенции. — Но я видел мужчину у дороги вчера. Тип как будто обкурился на Вудстоке. Так что хватает и меня, чтобы осознать странность.

— Не прибедняйся, — отмахнулся старый финн. — Я давно живу, и хитрых людей чую за версту. Да и в Курьеры иных не берут.
Ярмо дотянулся до тумбочки и достал пачку гранулированного чёрного чая с сахарницей.
— Но понимаю, о чём ты. Поди улыбался тебе вслед как недоразвитый? — он сам себе кивнул, прочитав ответ в глазах Расмуса. — Да-а. Сперва думали, что это какой-то местный дурачок. Может, мать-старушка преставилась или из дурдома сбёг.

Чайник зашумел, и Салми-старший заговорил чуть громче. Вряд ли кто-то внизу мог его расслышать — кабинет был хорошо утеплён и звукоизолирован. Внутри не было слышно, что происходило снаружи, и наоборот.

— Оказалось, разные это люди. На днях ещё троих видел, одного за городом. Твоего, может, тоже среди них. Марчи уверен, что это связано, и таких будет всё больше. Хотелось бы, чтоб он был не прав, но, опять же, давно живу...

Поднявшись с кресла, Ярмо доковылял до небольшого старого серванта, неприметно стоявшего в дальнем углу на двух железных брусках вместо ножек, и взял из него два стакана в железных подстаканниках из нержавейки, попставив их на стол. Чайник тем временем уже закипал.

— Тебе с сахаром?

    — Лучше без. Получается, где Марчин, вы не знаете, но в последний день он тоже заулыбался солнышку?

Ярмо кивнул, бросив по чайной ложке заварки в стаканы, и залил кипяток.

— Хм-м, — задумчиво прорычал себе под нос медведь. — Теперь, когда ты это сказал... Ох, чтоб меня!

Салми чуть не выронил чайник, вернув его на подставку с пробковым основанием.

— Я-то ведь и не связал! И правда ведь лыбился... Не так, как те, но похоже. Очень похоже! — старик подцепил ногой стул, придвинул и присел на его край рядом с Расмусом. — Мы ж, когда прознали, что не один этот — ну, дурачок тот, — хворь заподозрили, заразу. Марчи пробы воды да образцы почвы приготовить должен был — для Курьера. Для тебя то бишь. Ключ видел на карточке? Знаю, что видел. От камеры хранения он. На вокзале. Но ключа того у меня нет. Зато есть это.

Ярмо вынул из кармана большую связку ключей и, поковырявшись немного, отцепил одно кольцо с двумя ключами и подписанной биркой.

— Это от конуры моей старой. В центре, у церковной площади, адрес на бирке. Последние дни Марчи там жил — не у себя. Дашь ребятам, они тебе дубликаты выточат. Латунный от квартиры, остальные — от щитка и от подвала.

    — А почему не у себя?

— Почему? Ох, та ещё история... Шёпоты ему там всё мерещились. Думал, соседи спать мешают. Ходил выяснял — а никто ни сном, ни духом. Парень хороший — чё ж не помочь, думаю. Да и конура простаивает. Вот и... — Салми махнул рукой. — А толку...

    — Адрес подскажете? — попросил Расмус, слегка нахмурившись. Ему тоже «мерещилось» всякое то у пограничных шлагбаумов, то ещё где-то. Первое правило оккультного андерграунда: когда кажется, креститься надо.

— Да там же это, через квартал. Дом кувшинками, двадцать второй вроде. Квартира четырнадцать, первый этаж. Ты не знал разве?

    — Забыл, наверное, — пожал плечами Расмус и стал тереть виски тонкими пальцами, чтобы собраться. — Так. Если он жил в квартире четырнадцать, а вы поселили его в квартире пятьдесят один, то что открывает ключ с номером тридцать четыре? Он на этой фотографии. Вы нашли её после последней встречи с Марчином.

    Элоранта выудил из кармана снимок, который похитил из дневника Ярмо.

— Так я ж говорю. От камеры хранения. На вокзале. Но его у меня нет.

    — Ага. Это один и тот же ключ, — с финской обстоятельностью заключил Расмус. — Хорошо. А что за остальные штуки на полароиде? Это какие-то образцы. Образцы чего? И куда их вёз Марчин?