Арена: Семь ступеней к мечте | ходы игроков | [Мустафа и поход на Чёрного Ходжу]

Горше, чем смерть - только поражение. Да, Мустафа узнал это хорошо. Он даже жалел малодушно, что таким образом жизнь ему сохранили. Не лучше ль было умереть? Недостойные, жалкие мысли неудачника - вот что ему осталось. О том, как ужасен мир, о том, как много в нём всяких гадких, мерзких подонков, которые так и норовят обидеть правоверного. Чёрный Ходжа этот, например. Орк, тоже. Отчего он не умер от того копья? Так нечестно! Изволит в тебя воткнуть копьё багатур - будь любезен, помри... но нет, сволочь зелёная, да покарает его Аллах тысячью болячек! Даже не поморщился, чтоб ему двести ифритов печень выели! Или поморщился? По этой перекошенной морде и не скажешь, морщится он или нет... Мустафа пытался припомнить, но подробности боя изгладились из памяти. Помнилось только ползание под прилавками в поисках перца да последняя сцена с джиннией...


Оружие и броню боевую - и то забрали. И какое-то существо, видом милое, большеглазое, раны его тщательно вылизало. Да-да, вылизало. А ведь его в зад ранили, среди прочего! Так вот лечили его - видно, чтоб больше унизить, решил Мустафа. Недостойно мусульманина принимать такие ласки от женщины, которая ему не жена, не наложница, и даже не рабыня! Но выбора не было. Да и было ли то существо женщиной? Хотя бы даже... эээ... молодой? Не совсем уверен. Вроде, таки было. Лучше уж думать так, чем представлять её парнем или вообще богомерзкой помесью мужчины и женщины... бррр, упаси Аллах от отвратности такой.

Наконец багатура зализали и оставили в покое. Свернулся он в клубочек и горько заплакал. Сердце благородного человека ведь чувствительно, не то что у какого-нибудь мужлана, или там магрибца мерзкого, кои вообще не плачут никогда, или орка, которому хоть руку отруби - плюнет тебе под ноги и дальше пойдёт... И тут видит вдруг сквозь слёзы - лампа! Та самая! Как здесь оказалась на столике? Не иначе сам Аллах послал...

Потёр лампу, и что бы вы думали - джинния явилась! Та же, что на базаре! Теперь получше её видно - строгое, вполне миловидное личико, подобное луне - хоть и полноватое слегка. Фигура тоже пышная довольно, одета в шелка лёгкие... ноги, правда, так и не материализовались.

- А? Что? А, это ты, витязь правоверный. Добро тебе. Чего звал? Кто я? Гурия-стенографистка первого разряда, да. Также умею, о достойный воитель, услаждать усталое тело благотворным... разминанием. Соломон ибн Дауд для того и держал, да. Бывало, умается, бедняга, за делами государственными, и говорит "разомни-ка мне, Хурма, плечи". Хурма - это зовут меня так. Отчего Хурма? Ну а ты отчего Мустафа? Есть имя Роза, есть - Магнолия, а мне вот досталось такое. Ничего уже не попишешь...

Разговор с Хурмой немного развлёк Мустафу и отвратил его от чёрных мыслей. Он продолжал расспрашивать говорливую гурию, хотя ничего особо полезного пока не узнал. Хотелось убраться отсюда поскорей. Собрался Мустафа, чалму надел, халат (боевой порубленный забрали, дали новый какой-то, блохастый, не первой свежести), котомку пустую почти взял - и пошёл. Гурия, как оказалось, не любит покидать лампу и при первой возможности залазит туда полностью. Но разговаривать это ей не мешает. Так и говорили по дороге. Прохожие оборачивались - сам с собой же разговаривает, но Мустафа не обращал на них внимания. Вот выходят они из кварталов Арены. Лестница большая, длинная, широкая здесь - в город ведёт. Сады вокруг разбиты, хорошо, да не до садов багатуру. Сел он на ступеньку, пригорюнился. Как теперь Чёрного Ходжу победить? У него-то даже оружия не осталось. Может, попросить какого-то героя помочь, раз уж он теперь простой бродяга. Да кто поможет? У всех свои проблемы. От печальных мыслей слёзы снова на глаза навернулись...

И не сразу то поймешь, и не сразу разглядишь, что в садах этих, под деревом толстым с листвою мощной, сидит гоплит: копье на плечо положил, наконечником в землю уперев, пальцы сомкнулись на щите не менее деревянной, чем само дерево, хваткой - не разожмешь, сам же голову на грудь свесил и что-то бормочет себе под нос. А что бормочет? О душе что-то говорит, да не осмысленно, ведь спит Карк'Харад, да похрапывает тихонько, чтобы птичек окрестных не распугать.
После того, как Карк'Харад покинул Арену, встал он перед важным вопросом… «Как найти свою душу в себе же?» - размышлял он. Сложный то вопрос был, не решаемый. Думал бывший гомункул, думал, да ничего не придумал и решил умных людей спросить. А где умные люди водятся? Спросил у кого-то на улице, так в кабак послали... ну а что, вдруг пьют от дум тяжких? Пошел он в кабак, спросил у трактирщика, где здесь умные люди есть, но тот отчего-то вдруг взъярился и как наговорил... много всего. Карк'Харад даже достал блокнот и записал. Вдруг там что-то умное будет. А умных нужно ловить на умное. Поэтому он встал перед публикой местной, копье вверх воздел и прочитал - громко и с выражением, стараясь произвести хорошее впечатление. И произвел. Только отчего-то вдруг на него набросилось сразу полкабака, и пришлось спешно делать ноги. Видимо, то был призыв совсем не к умным, заключил Карк'Харад - глупый то был, плохой призыв.
Но бывший гомункул понял свою ошибку. Долго искал он слуг Души, а не Тела, и нашел в другом кабаке. Да кого нашел! Самого служителя Бахуса! Карк'Харад тепло вспоминал пьяного Бога, столь много просветившего его о самом себе, поэтому, конечно, он тут же изложил свою проблему его служителю...
- Не переживай! - сказал слуга Бахуса, - Проблема твоя разрешима. Чтобы найти душу, нужно выполнить три испытания...
- Какие испытания? - взволнованно спросил Карк'Харад.
- Во-первых, - важно поднял палец служитель, - Давай ка проверим твою волю... есть у тебя воля?
- Конечно, есть! - горячо подтвердил Карк'Харад.
- Храбрость, мужество, стремление к победе?!
- Есть!!
- А как насчет щедрости?
- И с этим порядок!
- Тогда купи мне выпить...
Много было после этого сказано слов, но не помнит Карк'Харад про что... Помнит только, как с восхищением рассказывал про истину, мудрость и просвещение, подчерпнутые им из Евангелия от Лины, а служитель Бахуса мерзко хихикал и все уговаривал поделиться. А потом они вдвоем сюда пришли, и... И что? Ах да, он еще что-то говорил про финальное испытание. Но сложное оно… и для того, чтобы его пройти, нужно купить особые артефакты. А служители нищие, денег у них не водится, не то, что у героя Арены…
- Ты, - говорит слуга Бахуса, - Подожди здесь, а я куплю все и вернусь… и тогда то точно все про душу поймешь!
- А не врешь? - спросил Карк'Харад подозрительно.
- Зуб даю! - важно кивнул монах.
- Давай, - протянул руку он.
- Что давать? – испуганно спросил толстячок.
- Зуб.
- А… да, как только вернусь.
Затем он ушел, а Карк'Харад остался в одиночестве. Не может же обмануть слуга того, кто так много для него сделал? Вот он и ждал. Сел под дерево – стоять устал, солнце в глаза слепит, жарко, душно, птички поют... так и заснул. Задерживается что-то служитель Бахуса. Уже шесть часов прошло, как никак.

Сел он на ступеньку, пригорюнился. Как теперь Чёрного Ходжу победить? У него-то даже оружия не осталось. Может, попросить какого-то героя помочь, раз уж он теперь простой бродяга. Да кто поможет? У всех свои проблемы. От печальных мыслей слёзы снова на глаза навернулись...
Ка. Ка. Ка. Ка... Кто-то сзади по лестнице спускается. Звук странный такой словно обувь деревянная. Неторопливо, вяло как-то, явно торопиться ему не куда. Ка. Ка. Ка. Ка. ка... Поравнялся этот кто-то с печальным багатуром. Вот и ноги. Ух! Зеленые, как у того орка, да еще с перепонками и когтями немаленькими. В сандалиях деревянных. И одежда странная не менее, словно юбка какая-то. Взгляд поднять — там выше накидка черная, все тело выше колен скрывает. Шляпа соломенная круглая. А в ее тени морда нечеловеческая вытянутая, зеленая. Вроде женщина, милая даже в какой-то степени. Глаза зеленые со зрачками вертикальными смотрят на Мустафу. С интересом некоторым но при этом тоскливо как-то. В руке... лапе скорее когтистой, существо копье держит с крестовидным наконечником, на плечо худое облокотив, в другой мешок, через плечо другое перекинут.

Приуныл витязь, пригорюнился. Поселилась в груди его грусть великая, необъятная, душит его и душит, дышать не дает. Аж слезы на глаза наворачиваются от стеснения этого. А тут еще синяя, нет зеленая... Кто это?! Стоит, смотрит.
Вскочил Мустафа с места, руками предупредительно замахал, ибо не знал он на каком языке эта дева престранная разговаривает. Вздумалось ему, что за нищего приняла его прохожая, за дервиша просящего милостыню. Так жалок был его вид. Это для бохатура было уж слишком!

- Нет-нет, о дивное создание, мне ничего не надо. Я просто присел отдохнуть, я сейчас уйду.
И лампу свою тычет, мол смотри - есть у меня имущество, обознались вы уважаемая.

Самое же прескверное для Мустафы в этой ситуации было то, что в кармане у него действительно не было ни гроша, даже таньги поганой боги языческие не оставили. Хорошо хоть вылечили, и на том спасибо. Да что там говорить, если чалму правильную из простыни пришлось самому делать, а потом, при выписке из апартаментов, еще бояться, чтоб не отобрали. Как теперь ночевать в незнакомом городе, в мире чужом битому герою?

- Но, с другой стороны, не могу противиться я щедрости твоей, не могу неволить. Однако знай, о добрейшая дева, никто не посмеет сказать, что Мустафа Барджанбекский пал столь низко, что побирается на площадях. Пусть почти гол я, пусть за душой нет ничего, но найдется и у меня чем отблагодарить за помощь. - склонился в почтительном поклоне Мустафа.
- Если располагаешь ты временем и терпением, о великая воительница, то позволь мне развлечь тебя - усладить слух твой рассказом дивным. А там уж сама решай, достоин ли я награды.

Поскольку не скорое это дело о жизни своей рассказывать, да еще и интимное, в некотором роде, предложил бохатур чудочерепахе с тротуара сойти и в тени сада укрыться, подальше от солнечных лучей и чужих ушей.* Хурму, джиннию в смысле, ведь плоды, даже сушенные, алфавиту не обучишь, попросил Мустафа слова свои записывать, стенографировать то бишь, чтоб хоть какая-то память о деяниях витязя осталась, если суждено ему сгинуть в безвестности в городе этом Ровно.

Сасурай знала кто перед ней, бой багатура она с трибуны наблюдала. В нем Мустафа себя не с лучшей стороны показал, так открылся после выпада копьем(неточного к тому же), что каппа аж скривилась вся. Глупые люди, думают если копье длинное им можно тыкать бездумно, что дистанция их защитит. Потом убегал еще, уползал трусливо. Позор одним словом. Так что когда она его узнала на лестнице сидящем, о том что бы помочь ему даже мыслей не было. Наоборот, мерзость злая, что в душе ее хозяйничала, морду свою отвратительную высунула — лежачего пинать каппа задумала. Насмехаться над глупым и неумелым человеком.
Вот только взглянув человеку этому в глаза, Сасурай устыдилась своим мыслям. Тут на земле чужих богов у нее сил почти не осталось, но заглянуть в душу она могла. Не глубоко конечно, так мельком общее настроение уловить, но могла. И увидела что хороший человек, этот Мустафа, душа чистая у него. Особенно по сравнению с ней самой... Стыдно стало. Очень стыдно. Что же это с ней? С такими мыслями она ничем этих людей бессовестных не лучше.
Но внешне ничем свое смятение мимолетное каппа не показала. На поклон вежливый ответила, в очередной раз убедившись что человек этот хороший. Вежливый ведь, причем искренне не то что местные жители, у этих услужливость обычно гадливая какая-то. Зажрались они от хорошей жизни. Вообще каппы к людям изначально не слишком хорошо относятся, вредят им всячески, да и вообще человечины отведать не прочь. Но не со злобы, а скорее от недоверия. А вот если человек к ним с уважением относиться, овощами делиться, они взаимностью отвечают. В пруду или речку своей рыбу разрешают ловить, или вообще сами ловят на огурцы обменивая, и вообще помогают всячески. Так вот, огурцов у Мустафы может и не было, но после слов Сасурай к нему сразу лучше относиться стала. Пожалела даже. И даже виду не подала что о его поражении позорном знает.

- Сасурай с удовольствием послушает твою историю, Мустафа Барджанбекский — голос приятный, музыкальный, словно журчание воды. Еще раз поклонилось существо, улыбнувшись слегка. Глаза словно ожили, ни следа от налета тоски не осталось.

Рассказ несчастного Мустафы.

Говорит Мустафа, соловьём заливается - уж и сам разобрать не может, где правду говорит, где приукрашивает, а где из сказки что-то, ребятёнком ещё слышанной, взял. Уже Хурма стенографировать запарилась, уже и белый день через полдень жаркий перевалил - а Мустафа всё говорит и говорит - и складно, как ему сдаётся.

Не так ли мы все поступаем, о читатели? Будучи спрошены о малом да для дела, начинаем разливать речей море разливанное, к облакам ястребом мыслию устремляемся, всё от самого рождения про себя рассказать спешим. Увы нам, горемычным - у ближних хлопот и историй и своих не менее нашего, слушать же часами им недосуг. Особенно тут, в Ровно, где жизнь бурлит и сказочные истории происходят, можно сказать, за каждым углом! Захочется ли кому тут сидеть часами и тратить драгоценное время жизни? Может, кому и захочется - а вот каппе надоело ждать, пока наконец до сути Мустафа дойдёт. Когда в очередной раз выдохнул бохатур, раздумывая про долю свою тяжкую да про дела минувшие, поблагодарила Сасурай его за историю, сказала - мол, недосуг мне, к бою готовиться надо - и оставила его с Хурмой. А те, кто рядом сидел, вот как например здоровяк этот чем-то знакомый в чужеземной броне - так и вообще позасыпали. Оставила, однако, каппа кошель небольшой для Мустафы.

Всплакнул бохатур над собою - слушать, мол, меня не желают! - поблагодарил каппу скрепя сердце за денежку, да и пошёл оттуда. Купил себе на базаре в Ровно осла да кинжал надёжный, пищи немного в дорогу - на большее денег не хватило - да и отправился искать пути домой. Сам решил счастье отвоёвывать своё, своими руками.

Говорят, всё ж нашёл он дорогу домой после долгих скитаний и удивительных приключений, но про то, сумел ли Мустафа-бохатур одолеть Чёрного Ходжу, вернуть себе его дочь-красавицу и других жён и не проявилась ли в детях потом дурная наследственность - про то, любезные читатели, не меня спрашивайте. Ибо недостойно мусульманина рассказывать о том, чему свидетелем не был, а что знаешь лишь понаслышке да и то - от людей не шибко надёжных.

Для нас же, многоскорбных и малознающих, повесть Мустафы на этом заканчивается - разве лишь когда-нибудь ты сам, любезный мой слушатель, путешествуя с караваном из Алтын-сарая в Барджанбек, встретишь кого-нибудь сведущего, или же, лёжа на пыльной кошме, услышишь тихий рассказ опытного караван-баши, который - сам! Вот этими самыми глазами! - видал Мустафу и слыхал, как многословный и достославный бохатур рассказывает свою историю. А если и приукрасит караван-баши чуток - что ж за беда? Ведь, как известно, это в любой истории как перец для плова! Однако и мы с прискорбием замечаем, что - увы нам и ах! - впали в грех многословия. Что ж, безгрешен и чист один лишь Аллах - восславим же его и помянём в своих молитвах достойного бохатура Мустафу, который - один из немногих! - сумел выбраться живым из Ровно, проигравши бой на Арене - и то не иначе как милостью Аллаха, великого и милосердного!