[WoD] Кому вы служите, Месье? | ходы игроков | Генерация

Иногда Зверь оставляет после себя след в качестве иррационального и истощающего страха. Каждый раз, когда персонаж оказывается в помещении, из которого нет открытого пути отступления, он должен сделать бросок на Ротшрек со сложностью 6-10 (или же истратить пункт Силы Воли до броска за каждый час времени, проведенного в помещении) или же убежать прочь. Если персонаж провалил бросок или у него нет пути к отступлению, персонаж впадает в безумие. Если в броске нет успехов - персонаж убегает подобно эффекту "Красного Ужаса". Кроме того, если персонажу необходимо войти в замкнутое помещение, мастер может попросить выполнить проверку смелости. Персонаж страдающий клаустрофобией может уснуть в гробу лишь потратив пункт силы воли.

      Аделард родился в городе Вивье, что на западе Бургундии, у границ французских герцогств. Имя его, Аделард, означает «благородная сила» — по замыслу отца, нарекая так старшего сына, он предназначил тому занять своё место. Отцом его был Модест, конный воин из Вивье, относившийся к нетитулованной знати, десятками умиравшей в дни неспокойного соединения двух Бургундий, матерью — безграмотная серфа, поднятая над обществом положением мужа.

      Аделард впервые взял в руки деревянный меч, будучи в возрасте восьми лет — так началось его обучение. Согласно установлениям эпохи, обучался он всего трём вещам: основам воинского искусства, игре в шахматы и догматам христианской веры. К двадцати годам он участвовал в пяти военных походах. Сначала — как пеший паж при майлзе-отце, затем — как начальник небольшого соединения, наконец и как всадник рыцарского достоинства. Вопреки имени, Модест славился медвежьей яростью в бою, однако Аделард соединил в себе ещё худшие черты. Найдя своеобразную грацию в треске щитов и звоне оружия, Аделард открыл кровожадное упоение круговертью битв. Получая рану за раной, он не отставал от ужасного родителя, меняя вонючий смрад госпитальных навесов на столь вонючий смрад рыцарских пиров. На турнире, устроенном стареющим Рудольфом Вельфом, юный Аделард взял первый приз, заплатив за него цену в три сломанных ребра. В Лотарингии он лишился мизинца и восемь месяцев ждал, пока зарастёт сломанное богатырским ударом северянина запястье. У серых вод зимней Роны Аделард единолично сражался с тремя оружными феодалами, лишившись щита, и успел зарубить двоих, прежде чем подоспела помощь. Так закрепилась его слава первого меча Бургундии, пусть и померкшая за последовавшую половину века.

      Затем Бургундия стала империей, де-факто погрузившись в пучину феодальной раздробленности. Модест отошёл в мир иной от неведомой медицине болезни нутра, мать преставилась раньше. Её плохие зубы под конец жизни мешали ей даже есть. Говорили, повитуха удушила её во сне. Разное говорили. Но сам Аделард к тому времени растворился среди рядов бушующей войны за земли — такой же неотёсанный, кровожадный, насилующий одних и галантно кланяющийся другим. Потом...

      ... потом Аделард встретил Даму. И был Обращён. Как, за что?..

      Причины на то сложились две. Первая звалась ratio и состояла в том, что даме Бланшефлёр требовался телохранитель в предпринятое ей путешествие через половину известного мира — всю Европу. Вторая, звалась emotio и была в том, что контраст светской галантности и воинственной злости, злости схематичной, выверенной как клетки шахматной доски, привлёк сердце Дамы в не меньшей мире. Сир полюбила дикаря как домашнего пса (или, кто знает, опасную игрушку), возжелав сделать из рыцаря учёного. Обладая вещью, сделать эту вещь прекрасной. Так началась новая жизнь сира Аделарда из Вивье.

      К исходу 41-ого года юный вампир, взятый Сиром в сопровождающие, достиг Константинополя, сердца цивилизованного мира. Пряча смущение и горящий на щеках стыд, взрослый бродил среди монахов и мыслителей как дитя, стыдясь своего невежества, своей неумелой гордыни, своего тщеславия, меркнущего рядом с умами исчезнувших эпох. Сир открыла двери в мир утончённых римских наслаждений — курилен, где аромат тлеющих арабских трав погружал рассудок в приятную негу. Терм, где красивые юноши познавали пьянящий вкус запретной связи друг с другом в дразнящей компании раскованных греческих гетер. Сир открыла окно в мир мудрых греческих философов. Аделард узнавал стоиков и милетиков, спорил с Демокритом, соглашался с Гераклитом, а история Проклятых разворачивала перед ним свои затейливые извивы. Кровь и вино чередовали друг друга. То находясь в услужении у ищущих нового рая Старейших, то с едва тлеющей лампадой бродя по тёмным переулкам Второго Рима, Аделард заново учился не только почитать жизнь. Он учился осознавать её. Искать смысл в каждой капле, сочащейся из сандаловой коры бытия. Учился чувствовать. Учился понимать. Потом учение сменялось обжигающим восторгом, когда раскалённое клеймо касалось его бёдер в насмешливом уроке смирения. Так насилие узнавалось с другой, неведомой ранее стороны, чтобы снова смениться путешествием одиночки. Грехи Аделарда-палача сменились грехами Аделарда-эпикурейца тогда же, когда шевалье окончательно отвернулся от попросту смешных, схематичных учений Церкви, меркнущих перед стройностью теорий Пифагора или майевтики Платона.

      Спустя многие годы Сир решила, что её юный чайлд готов. Морем Аделард направился в Италию, побывав в Сицилии, Неаполе, Риме, Флоренции и Милане. Везде он встречался с Мастерами, живущими уединённой жизнью, везде говорил и слушал, пока не пришёл к пониманию собственной вечной стагнации. Затем началось его новое путешествие. Теперь Аделард, ощущая себя наполненной чашей, не искал новой мудрости для себя — он желал открывать её среди других. И лишь его беда, что из всех мудростей лучше других знал Аделард мудрость меча. Поиски нового света чередовались с жестокими схватками на ночных дорогах, сделками за несколько золотых монет и днями в объятиях тесных деревянных ящиков. Аделард знал: он уже проклят, он не может удержать себя от того, что делал и будет делать, но пусть хоть новый мир будет лишён недостатков старого. Пусть придёт новый век. Новое Возрождение. Ренессанс.

      Потом пришло письмо. Путь Аделарда лежал в Париж. В последних двух фразах — пять букв «П».