| |
|
|
— Ну есть, чего приперся? Воротись на рассвете, тада и подыму решетку. — раздался недовольны голос со стороны факела, отсвечивающего из-за угла стены и откуда-то снизу. Как будто бы факел тот был на уровне земли или чуть выше.
|
|
211 |
|
|
|
|
— Несчастье у нас, — заявил Аделард, не очень погрешив против истины. — Я из аббатства, что в дне пути на юг. Конокрады, будь проклято это ворьё, покрали целый табун. А куда столько мяса гнать, как не в город, на бойню? Вот я и кинулся следом, уж как есть... Скажи уж, не откажи, где тут в окрестностях ворот Бордель ближайшая живодёрня? Желаю там спросить, не видал ли кто лошадей наших.
|
|
212 |
|
|
|
|
Из-за угла показалось небритое лицо француза, с оттенком недовольства, но не являющее собой символ враждебности. Человек сидел, облокотившись спиной на стену, и только нагнулся в сторону, чтобы посмотреть на незваного гостя в свете факела, что он держал в руке. Привратнику этого хватило, чтобы сделать какие-то выводы, и он уверенно ответил:
— Все живодерни в городе. Чегой-то мясо внутрь таскать, коли само дойти может. Эээ... Что-то ты не похож на монаха. Доспех носишь, да еще меч при тебе добротный. Да ты, друге, упырь, небось, бессовестный?! Врать мне тута удумал! Давай ка ступай отседова и раньше рассвета не воротись. Понял? Все равно не отворю.
|
|
213 |
|
|
|
|
— Сам ты упырь, — обиделся Аделард. — Толстозадые меня ихний скот стеречь приставили. Ну да спасибо, выручил.
Аделард сам не знал, зачем бормочет эти слова вместо того, чтобы молча развернуться и уйти. Или плюнуть в лицо за оскорбление (неумный поступок, но многие из знакомых ему дворян так и поступили бы). Наверное, считал он, что пьесу необходимо играть до конца. А, может быть, это город с его лицемерием и добродушием пустил первые корни в душу мрачного человека из города Вивье.
Так или иначе, найти Перрина в эту же ночь он не мог. За верным конём следовало пойти в город. Оставив ворота, рыцарь вернулся в поля. Остаток ночи он твёрдо решил провести в спокойствии и восстановить пошатнувшиеся силы.
|
|
214 |
|
|
|
|
Привратник не имел ничего против того, чтобы Аделард убрался от ворот куда подальше, и вампир, доиграв роль до конца, поспешил удалиться по своим делам. И не то чтобы Аделард был плох в актерском мастерстве, но ведь если подумать, какой из него пастух? Да и было ли хоть какое-то аббатство в дне пути? Блефуя, можно очень больно обжечься о неопровержимые факты.
Так или иначе, хмурый привратник остался позади, а перед Аделардом раскинулись бескрайние поля, на которых не было ни души, за исключением разве что кротов да крыс. Намного лучшим решением оказалось наведаться в уже знакомый пригород, который шевалье исходил вдоль и поперек этой ночью. Но к его разочарованию проникнуть внутрь оказалось делом почти невыполнимым. Судя по всему, люди здесь были научены горьким опытом, ведь завались несколько разбойников внутрь, и можно было выносить все имущество и тела. В реку.
Обогнув по широкой дуге известный трактир, Аделард отметил, что в нем уже мало кто спал. Снаружи толпились воины в доспехах. Кто-то седлал лошадей прямо перед входом, а улица была ярко освещена светом факелов. Решив не испытывать судьбу, шевалье из Вивье обогнул по широкой дуге улицу и... на его счастье в одном из переулков обнаружилась мерно спящая собака. Скверный ужин хоть как-то позволил набить брюхо. Зверь внутри вампира сначала возмутился объедкам, но постепенно гнев его унялся. Отбросив обескровленное тело в кучу мусора, Аделард осторожно, стараясь не попасть в освещенные участки улицы, подошел к трактиру месье Филиппа. Зайдя внутрь, он обнаружил владельца, но тот по какой-то неизвестной причине смотрел на гостя каким-то чужим, отстраненным взглядом. Словно и не пели они песни вместе ночью. Словно и не пили кровь, восхваляя Константинополь и Лютецию. Филипп протянул Аделарду клещи и произнес:
— Один и десятую ливра. Вход там. — и указал рукой на подвальную дверь.
|
|
215 |
|
|
|
|
— Месье Филипп?.. — осторожно спросил Аделард, замерев в учтивом полупоклоне.
На самом деле, Аделард хорошо представлял, чем мог обидеть месье Филиппа и чем рисковал, во вторую ночь появляясь в его Убежище. Но «обида» — весьма смутное понятие, некая универсалия. Сонм событий мог вызвать её, начиная от возможности, будто бы месье Жак был старым слугою месье Филиппа, а заканчивая тем, что месье Филипп страдает коммерческой близорукостью и ещё не видит, какой шанс выпал ему в связи с исчезновением соперника. Поэтому шевалье добавил в голос смирения, а взгляд тёмных глаз опустил мимо клещей, к самому полу.
|
|
216 |
|
|
|
|
— Сеньор Филиппе! — резко поправил Аделарда Филипп, — Мы, вроде, не знакомы. Назовите себя, и можете спуститься в Элизиум. Разумеется после оплаты постоя. Двери моего заведения всегда открыты гостям.
|
|
217 |
|
|
|
|
Пьер-Жерар из Мартига, которого уже через восемь лет назовут Жераром Благословенным, так отметив предательства, массовые казни и организацию приютов для христианских пилигримов в Святой Земле, совершённые этим человеком, был героем и другой истории. До того, как эдикт понтифика поставил его над тысячами людей, Жерар Тен вёл существование то ли наймита в одной из бесконечно многих частных армий, то ли бродячего купца. Этой частью его прошлого и объяснится будущий военный успех Жерара в Святой Земле — под командованием опытного солдата и вдохновлённые добродетельностью собственных идей монахи и бродяги с одинаковым рвением примут на себя строгие традиции религиозного милитаризма. Но до того сапоги этого человека топтали пыльные дороги южной Франции, севера Италии и даже далёкого графства Эно, что у земель северных варваров. Никто так и не узнал в точности, откуда он когда-то появился и куда же шёл.
Но легенда гласит, что в один вечер Жерар вышел из Тулузы, чтобы отправиться по дороге Святого Иакова на запад. Столь странное название одороги бъяснялось вовсе не особой честностью какого-нибудь местного графа Якоба, а тою причиной, что во множестве ходили ею желающие преклонить колени перед могилой апостола Иакова. За ними следом (иногда — навстречу или наперерез) торопились разбойники, мытари, монахи и бродяги всех возможных сортов. В этом дорога Святого Иакова была схожа с римскими viae publicae — крупнейшими трактами империи, переполненными странным людом. Но Жерар не убоялся трудностей, прихватив с собой булаву и нескольких спутников, чьи имена было бы просто неприлично сохранить для истории. На исходе третьего дня, когда на горизонте уже вставали синеватые отроги Пиреней, Жерар встретил ночного безумца, лопочущего в грязи.
О кара господня! Кто не знает, как жесток средневековый человек к лишённым разума? То не болезнь, говорят они, то печать диаволова. То наказанье за грехи. То есть падение, что хуже, чем сделать постель среди скота, чем разделить ночь с дочерью, чем солгать исповеднику!
Жерар, впрочем, был не так падок на дурные приметы и по какой-то невероятной причине приказал накормить бродягу и установить лагерь. Целую ночь они говорили в шатре, а ведь Жерар беседовал с человеком, кто прежде не мог связать двух слов! Наутро Жерар Тен вышел из шатра и велел сжечь его целиком, никому не входя внутрь. Остаток пути он провёл в молчании, а, вернувшись, принял монашеский постриг. И даже много лет спустя, когда из Жерара-купца он стал первым магистром ордена госпитальеров, Жерар Благословенный вспоминал эту встречу.
Так велик был в те дни страх перед Кланом Малкавиан.
На лице Аделарда смешались этот страх и удивление. Лишь пользуясь своею выдержкой рыцарь, сохранил поклон, а голос его, не дрогнув, ответил:
— Моя вина, сеньор Филиппе. Дни в стране франков ожесточили язык и притупили ум. Я с радостью приму ваше гостеприимство и уплачу, как полагается. Но не откроете ли тайну, для чего сей инструмент? — из новоприобретённого богатства пальцы шевалье с готовностью выбрали пару увесистых монет.
|
|
218 |
|
|
|
|
— Положенную долю серебра отмерить, конечно же! Вы, сударь, словно в первый раз во Франции.
|
|
219 |
|
|
|
|
Аделард не стал рассказывать, что последние дни пути жил на одну серебряную монету. Но теперь он без пререканий отсчитал (если точнее — то отделил) положенную сумму, присовокупив довесок в обмен на просьбу подать горячую ванну и взять на починку одежду. Вампиру было интересно, не преображаются ли по вечерам Аврора и Архимед. И, если нет, привыкли ли они играть одни и те же роли перед своим многоликим хозяином? Может быть, в чётные ночи Аврора делается любимой дочерью македонского претора Филиппида. А в нечётные Архимед пишет под диктовку целомудренные заветы преподобного Филиппа из Прованса, Учителя Церкви.
А, может быть, Аврора и Архимед давно бросили свои преображения и изо дня в день остаются самими собой — уже так долго, что все без исключения Филиппы привыкли к ним. Наверное, так было бы проще всего. Возможно, нет. В любом случае, Аделард сочувствовал слугам и в глубине души остался бы рад снова встретиться с каждым из них, но просить об этом не стал — всё равно кто-то да подаст ему ванну.
Взамен, после благодарностей и уплаты, он спросил только две вещи. Первую:
— Сеньор Филиппе! Без сомнений, известны вам все окрестности. Две ночи как невдалеке от этих мест увели лошадь мою, и ныне не знаю, где её искать. Скажите, молю: куда бы направили вы мои поиски?
|
|
220 |
|
|
|
|
Но лишних денег Филиппе не принял, а на вопросительный взгляд Аделарда - лишь отрицательно покачал головой. Вопросы множились с невообразимой скоростью, но ответов на них не было. Ни Архимедиуса, ни Авроры шевалье из Вивье не видел. Зато на второй вопрос Филипп или Филиппе ответил совершенно ясно, на французском, правда с заметным акцентом:
— По Рио ди Палацио вверх отвел бы я сию гондолу. И под мостом Соломенным бы схоронил до света дня, чтобы в порту затем Джованни-лодочнику за серебро продать, по жуликов обычаям разбавленное медью.
|
|
221 |
|
|
|
|
— Бла... кхм... дарю, — поклонился Аделард, уже понимая напрасность затеи, но задал и второй вопрос. — Скажите, а в Париже, сеньор, кому из Старейшин вы рекомендовали бы нанести визит, чтобы представить себя?
Аделард знал итальянский — по крайней мере, его северный диалект, но понять, знает ли его эта ипостась месье Филиппа, не мог. Или всё обстояло так худо, что даже родной язык Филипп начинал употреблять с акцентом? Или, всё же, он был латинянином, несмотря на все свои познания о Париже?
«Поистине жуткий Клан».
|
|
222 |
|
|
|
|
— В Паризио же балом правит дож Виктор. Не выбранный, замечу, назначонный. В дворце он принимает, чьи стены пропитались кровью Бружда, и не омыты до сих пор ничем с того, что должно, наследниками Пращура, честь отдать. И уважение явить под ночь луны открытой взору. В тот храм где зарево пламений родили боль былых времен для чайлдов многих знамением сверкает, что чернота и гниль внутри господ проели, и не с заветами прапращура, могучего отца и полубога, нежизнь свою утехам посвящая скверным, в политике погрязнув по макушку, амбиции и власть свою верша, из лужи с нечистотами, что сами породили.
|
|
223 |
|
|
|
|
«Это же загадки!» — осенило сира Аделарда по всем правилам хорошей книги, где правильный тон — дать читателю догадаться до смысла событий прежде героев. — «Он говорит витиевато, но смысл не теряется в изгибах речи; вот он, предо мной!»
Шевалье стал слушать много внимательнее. Он не питал надежд, что легко сможет разрешить головоломки безумного Старейшины, но старался уловить их и вникнуть в смысл. «Дож» (вспомнил здесь Аделард, как слышал это слово во время плавания) наверняка означал осовремененное слово dux, что, в свою очередь, значило «вождь» — итак, Принц Виктор повелевает Парижем, что выдан ему в надел. «Кем выдан?»
Старые Хроники Мастеров! Они могли бы помочь здесь, но из старинных предметов шевалье имел только склочный характер.
— О, — Аделард в подобающей скорби склонил голову. По-видимому, политика Парижа не сильно отличалась от политики Капитолийского холма или сельского вече. За одним исключением. — Но как же так? Ужели кровь лилась среди Бессмертных?
Да, за одним исключением.
В Париже убивали всерьёз.
|
|
224 |
|
|
|
|
Филиппе посмотрел пустыми глазами на Аделарда. Его взгляд смотрел куда-то внутрь шевалье, а может быть сквозь его тело. Что нашел безумный вампир? И хоть Аделард ждал ответа на вопрос, с каждой промелькнувшей секундой надежда получить хоть какой-нибудь ответ таяла. Тишина затягивалась, но тореодор не смел нарушить её. Наконец Филиппе нарушил паузу:
— Digitus dei est hic! Ты словно Буцефала царь, глазами рыщешь по округе, не в силах друга отыскать. Но поиски твои в ночи Паризио бессмысленны, пусты, обречены... Dignus est intrare. Dixi.
С этими словами Филиппе указал рукой на инструмент, а затем на дверь в Элизиум.
|
|
225 |
|
|
|
|
Аделард знал латынь. Без возражений приняв окончание беседы, рыцарь закончил расчёты и отправился вниз. Он не знал, что сулит парижская ночь ему, но назавтра собирался войти в ворота города и приблизиться, наконец, к цели своего путешествия. Слова безумного вампира требовали от него не искать коня, и нутром шевалье понимал, что Филипп прав. Но даже царь Леонид, зная пророчество, вывел свой отряд навстречу персам. Так и сир Аделард не пожелал сдаться так просто — лошадь была ему другом, которого он вынужден был продать, подгоняемый солнцем и жаждой жизни. Он верил, что сумеет выкупить его, и ничто не поставит на кон. Увы.
Из череды сожалений рождалась разве что одна, не менее запоздалая, мысль — убив месье Жака, хозяин отомстил за скакуна. Размен, достойный настоящих моральных ничтожеств. Столь же низко было то деяние, сколь и бесцельно — кривя губы в несказанных словах, Аделард нырнул в темноту.
|
|
226 |
|
|
|
|
Дверь подвала покорно отворилась, и Аделард оказался в коридоре, освещенном установленными в нишах в стенах масляными лампами. Элизиум располагался под землей. К нему вела широкая лестница оканчивающаяся небольшим холлом с шкафами для оружия и верхней одежды. У входа постоянно находился гуль, который представлял вновь прибывших уже находившимся внутри вампирам. В нем Аделард без труда узнал Архимедиуса. Тот приветливо улыбнулся, указал шевалье на небольшие шкафчики, предлагая оставить оружие и верхнюю одежду, поинтересовался как лучше представить гостя и лишь получив ответ отворил дверь. Оказавшись внутри, гуль Филиппа (или Филиппе?) громогласно объявил:
— Сир Аделард из Вивье, неонат клана Тореодор, дитя досточтимой Мадам Бланшефлёр из Константинополя.
После этих слов Аделард смог окинуть взглядом Элизиум месье Филиппа. Помещение находилось под землей и представляло общую комнату для отдыха и высоких бесед. В стенах, в самой земле были вырыты углубления в фут квадратный для масляных ламп, дававших скудный свет. Две скамьи, несколько деревянных кресел с одной подушкой на все, одинокий тюфяк в углу и металлический стул для пыток. Как попал и что делал последний в этом месте предположить было сложно, он он был. А прямо под ним кто-то аккуратно сложил поленницу дров. И почему-то ни у кого не возникало желания спросить у хозяина настоящий он или нет. Весь потолок украшали развешенные в невообразимый узор кандалы. Грубый безвкусный металл при ближайшем рассмотрении складывался в затейливый и замысловатый узор, не лишенный определенного шарма. Для ценителей подобного искусства, разумеется. Вокруг комнаты для отдыха и бесед располагалось несколько деревянных входных дверей, ощетинившихся острыми кольями, в помещения, отведенные сородичам для дневного отдыха.
В Элизиуме в этот вечер оказалось совсем немного посетителей. Да и судя по убранству, вряд ли это место было популярно среди богемы Парижа, однако... несколько человек все таки здесь было. В первую очередь Аделард обратил внимание на итальянца, растянувшегося на единственном соломенном тюфяке. Стеганный картан, расшитый серебряными нитями, и добротные сапоги говорили о достатке вампира. Руки он сложил на груди и полулежал с закрытыми глазами, не обращая никакого внимания на нового посетителя. Две дамы в добротной одежде горожанок расположились на скамье. Они сидели спиной ко входу, но когда Архимедиус представил Аделарда, дружно повернулись к гостью и наградили его приветливой улыбкой. Впрочем, спустя несколько секунд они продолжили беседу. На другой скамье лежал дворянин с дорожной одежде. Взгляд его был направлен в потолок, и по всему казалось, что он погружен в глубокие размышления.
— Вам показать комнату, господин Аделард? Может быть крови? Всего по два ливра. — осторожно поинтересовался Архимедиус, отвлекая Аделарда от созерцания нового для себя убежища...
|
|
227 |
|
|
|
|
«Всего по два ливра», сказал этот юноша, не зная, что шерсть недавно загрызенной дворняги полезла Аделарду в горло. Воистину — людям, которые равняют с псами шумных соседей или каких-нибудь купцов, не мешало бы оказаться перед схожим гастрономическим выбором. С привычной внимательностью оглядев других присутствующих, Аделард ответил дамам вежливой улыбкой и с куда большей радостью, чем та, в которой себе бы признался, обратился к Архимедиусу:
— Если найдётся её на восемнадцать ливров, то с удовольствием. И ещё на десять, — словно вспомнив что-то, Аделард коснулся шарфа, закрывающего ожоги на шее. Безусловно, в сей момент выгодно бы представилось величие солнечного инферно за окнами трактира, трагическая красота потерянных рассветов и что-то ещё, но... Во-первых, пыточный стул несколько охлаждал романтику. Во-вторых, Аделард не любил повторяющиеся метафоры — несомненно, его летописцу, коли бы нашёлся столь обнищавший монах, передалось бы и это качество.
Сойдя вниз, рыцарь всё продолжал оглядывать жуткое убранство. Присутствие других гостей вселяло спокойствие. Присутствие слуги — надежду. Но вот разум месье Филиппа никаких надежд уже не вселял. И нипочём не догадаться было, над какою комнатой звучали их баллады прошлой ночью.
— А что же, — прежде чем юноша отдалился, добавил Аделард, — не составишь мне компанию? Похоже, я многого не знал о славном месье...
|
|
228 |
|
|
|
|
— Боюсь что не смогу, месье Аделард. В Элизиуме мне находиться не положено, разве что по необходимости. К тому же я на службе, должно мне представлять гостей и предугадывать желания их. Но постойте, не представил гостей я вам. Вон там, смотрите, дамы две. Аделина и Жозефина, неонаты клана носферату. Парижанки обе. Растянувшийся на скамье дворянин - Бернадр, служитель клана Вентру. Он прибыл из Англии и... нет, не стоит, право. А вон там растянувшийся на соломе итальянец - Федерико, старший неонат из клана Тореодор. Прибыл из Кастилии... Все они держат путь в Париж, но в этот предрассветный час остановились у нас переждать день.
Гуль говорил едва слышно, так, чтобы слышать его мог только Аделард. Он указал шевалье на одну из дверей в помещении, что находилась ближе остальных, извлек из кафтана ключ и отворил её. После чего оба, оставленные без внимания посетителями, вошли внутрь. Скромное убранство открылось тореодору, больше похожий на узилище. В земляном мешке два на четыре метра находился деревянный гроб, низкий грубо отесанный табурет и несколько досок в углу, на которые можно было сложить вещи.
— Восемнадцать порций... боюсь что это слишком много. Могу сейчас вам принести шесть, месье Аделард, а остальное на закате, если угодно.
|
|
229 |
|
|
|
|
— Благодарю тебя, но ты желал сказать «четырнадцать», — поправил Архимедиуса шевалье. — Когда по два ливра у тебя бокал, я спросил на два десятка и ещё восемь. Коли разделишь сиё пополам, получишь десять и ещё четыре, ведь от одного десятка ты отнимешь другой, а от восьми — половину. Четырнадцать. Шесть сейчас, а восемь — когда будет закат.
Аделард не стал спрашивать, как собирается устроить это пиршество Архимедиус. Ему было предложено, он внял предложению. Это законы чести. Законы Элизиума.
Задумавшись, с кем же можно обсудить законы чести и Элизиума, сир Аделард оглядел ещё раз публику. Дамы теперь не вызывали в нём того же доброго сочувствия. Виделись ему две мокрицы, омерзительно блестящих мокрыми боками. И не шептались они вовсе, а шевелили усиками, стрекотали и сочились зелёною жижей. Шевалье не питал сострадания к уродам. К калекам, ветеранам войн — да. Но жертвы болезней или физических ничтожеств вызывали лишь отвращение. Знал он, как наловчился Клан крыс принимать чужие личины. Знал, а потому не верил больше милым дамским ликам. Впрочем, рыцарь был достаточно воспитан, чтобы не проявить неприязни и не отойти от Носферату в угол.
Аделард отсчитал двадцать восемь монет и присовокупил пять сверху.
— Где бы тебе ни положено было находиться, найди и время потратить их. Сдачу не подавай, а лучше скажи, как найти мне в Париже самый большой средь его соборов.
|
|
230 |
|
|
|
|
— Ох, — выдохнул Архимедиус и зарделся, — месье, простите меня, прошу. Не силен я в арифметике. Все больше другими наукам доводилась заниматься мне.
Слуга опустил смущенный глаза вниз и принялся рассматривать каменную плиту в полу. Розовый румянец при этом расплылся по его щекам и заполнил лицо, а от ушей Архимедиуса начал распространяться ощутимый жар. Он начала перебирать ногой, словно не знал что сказать. Из потупления его вывел лишь новый вопрос вампира.
— Ааа... спасибо, месье. Так самый большой собор - на острове, вестимо. Базилика Святого Стефана. Это ж первый христианский храм в Париже. Однако предупредить я должен, особые правила царят на острове. Должно там хорониться созданиям ночи, так как место это для людей отведено благородных. Вотчина их и владения.
С этими словами, не дожидаясь новых вопросов, юноша поспешил выскочить их Элизиума, словно его острием копья в зад подгоняли, а Аделард вышел из комнаты и принялся рассматривать посетителей. И если для Бернарда и Федерико, которые не обращали видимого внимания на нового посетителя, разглядывания Аделарда остались незамеченными, то та которую Архимедиус назвал Жозефиной тотчас определила выискивающий взгляд тореодора. Она повернулась к нему и мило улыбнулась.
— Месье Аделард, не будете ли вы так любезны составить нам компанию? Что привело вас в Париж из таких далеких земель? Вы знаете, здесь ходят слухи о царе Константинопольском, и вы, несомненно, сможете развеять их! Говорят, будто бы он круглые сутки читает книги, избегая общества подданных своих, и даже не услаждает свое тело охотой? Не может быть это правдой! А Аделина вот верит, например.
Спутница Жозевины уже смотрела на Аделарда и утвердительно кивнула, когда речь зашла о ней. На лице её при этом выразилась некоторая заинтересованность.
|
|
231 |
|