'maan' | ходы игроков | II

- Проснись, Балдур, - раздался голос сквозь пелену сна. Пробуждение не принесло облегчения. Виски ломило от головной боли, в глаза словно кто-то сыпанул песка и резало от солнечного света, который казался нестерпимым.
- Месть свершилась, - спокойно продолжил старик, как будто бы ты так и сидел у костра вместе с ним. И не было погони, Зверя, ничего не было. Только вот пульсирует шрам на груди. И что-то сидит в сердце. Кто-то.
- Теперь ты знаешь на что способен, можешь считать это обрядом инициации, - Хемминг чистил снегом котелок, затем привязал его к своей торбе. Оттуда же он достал теплые штаны, сапоги на меху и стеганую куртку, все было как будто бы твоего размера. Рядом с твоей рукой лежит нож, давешний подарок.
- Не забудь одеться, нам пора двигаться дальше. Кольр вернулся с вестями - Фатта скоро падет и это будет первым поражением имперцев перед северянами, поверь мне. Впереди южан будут ждать лишь месяцы отступлений и множество смертей. Хорс Душегуб зовется так не потому, что он веселый старый дядька, любящий дарить подарки детишкам. И тебе с ним встречаться нельзя.
Хемминг рассказывал, методично сворачивая свой небольшой лагерь, затаптывая костер и раскидывая еловые ветви по сторонам.
- Тебе с ним не нужно встречаться, - он повторил. - Старая Кровь, которая пробудилась в тебе всего лишь на каплю, в нем кипит целой рекой. Он почувствует сразу, что ты купался в крови северянина, пробовал плоть его воина, - старик скривился. - Ему наплевать на своих варваров, как многим из них наплевать на Хорса, но когда одного из них убивает "мягкотелый южанин" - это совсем другой разговор. А ты, все же, южанин для тех убийц и разбойников, что катятся горной лавиной на цивилизованные земли.

Когда Балдур очнулся, он ощутил себя так, будто стал полым. Ни мыслей, ни желаний — эхом в голове звенел лишь монотонный гул. Он знал, что пройдёт и это. Пройдёт холод, пройдёт боль — как прошёл страх, прошла злость. Нет ничего вечного на обдираемой ветрами земле Севера.
Он встретил лицо Хемиинга безразличием. Взял у него одежду и быстро втиснулся в неё, даже не осмотрев свой шрам. Взял нож, запихнул его за пазуху, отряхнулся от снега и поднял голову вверх. Безмолвным взглядом он ответил на предостережения старца, показывая полное согласие с его волей и отдавая свою судьбу в его распоряжение. Теперь он связан с ним больше, чем с кем бы то ни было другим в этом мире — кем бы то ни было другим, кроме Зверя, навеки поселившегося в его душе. Но Зверь насытился и уснул, а Хемминг был рядом и вряд ли покинет мальчика. По крайней мере, пока.
— Куда мы отправимся? — Голос звучал сухо и хрипло. — И что мы сделаем, чтобы их остановить?

Старик покачал головой.
- Мы не сможем их остановить. Лавину нельзя остановить, только лишь рассечь скалой, стоящей на пути или попробовать увести в сторону. Сейчас они - сила природы, гнев Севера. Это звучит очень глупо и напыщенно, однако так и есть. Хорс сумел объединить эгоистов не просто в толпу, а в кулак. Теперь его нужно куда-то обрушить.
Хемминг собрал свои пожитки и накинул торбу себе на плечи. Взял в руки посох, махнул рукой, приглашая следовать за собой.
- Мы отправляемся в Империю. Если точней - в ее столицу. Учиться колдовству будет гораздо удобней не в землянке посреди заснеженного леса, в котором рыскают убийцы, а в высоком доме, где всегда тепло, светло и есть еда. А еще книги, принадлежности и знающие люди. У меня там друзья, кхе-хе, - то ли прокашлялся, то ли посмеялся. Кто его разберет.
- И веселей. Все будет только лучше.

Северный ветер кусает тебя, рвёт твою одежду, воет среди седых камней и вековечных деревьев.
Он злобно свистит, когда вы проходите молчаливо сквозь древние развалины, и тебя распирает любопытство, и так и подмывает оно задать вопрос старцу - но что-то подсказывает тебе, что он не ответит.
А если бы ты и решился спросить - всё равно бы не спросил. Потому что это не место для разговоров, чувствуешь.

А когда вы бредете сквозь заснеженный туман, взбираясь в гору по колено в снегу, и ты оглядываешься, чтобы увидеть густой жирный дым чадящей Фатты, северный ветер словно визжит - визжит голосами горящих в стенах поселения людей, которые не сделали ничего плохого - просто жили тихо и мирно своей жизнью, почитая богов и сильных мира сего.

И визг этот душу твою терзает немилосердно. Щемит в груди, от свежей раны ползёт прямо к сердцу жуткая тоска.

Старик тоже смотрит туда, на Север. Знал ли он, что всё будет так?
А если бы знал, смог бы остановить?
И сможешь ли ты?

Одна ночь, густая и вязкая, как гниющая трясина, была выстрадана и пройдена насквозь. И она изменила всё. Сейчас, бредя по камням, ласкаемым невесомыми крупицами снега, под высокий гул ветра Балдур погружался в свои мысли. Что было раньше — то была басня, сказка, чей-то сбивчивый полузабытый рассказ. То, что наступило — тому ещё нет описания. Когда-то жил мальчик, и жизнь его была скромна и легка, но он умер вчера, и его имя украл самозванец. Самозванец, что храбрее, сильнее и рассудительнее. Самозванец, за чьими глазами — мгла.

Когда Хемминг остановился и посмотрел назад, в долину, Балдур наконец прервал своё долгое молчание.
— Прошлое. Сгинуло где-то там. Почему боги всегда бессильны, когда случается зло? Не отвечай ничего, старик. Мне просто горько и пусто на душе.
Балдур медленно отвернулся. Он замер на секунду, вдохнул холодный воздух и продолжил свой путь в грядущее — на юг.

Дорог вереница. Горы выше облаков, где гуляют злобные грозы и воют ледяным ветром седые призраки. Перевалы и горные тропы, где не ступала нога человека. Лесов густых прелая хвоя, вкус дождя - чем дальше вы уходили от дома, тем мягче становился климат.
Ты ловил снежинки, что налету превращались в капли. Когда было время.

Но время - это мера твоей жизни. Оно не должно пропадать даром, - так говорил старик.
Он учил тебя. Приумножая твою мудрость, заставлял считать и запоминать звезды в небе. Показывал, как определить время и место по солнцу, луне, созвездиям. Показывал свитки из тонкого дерева - бумаги - по которым будто бы побегали птички со странными лапками. Заставлял изучать эти черные царапки, называл их "буквами" и "цифрами", системой счисления и алфавитом. Когда засыпал ты после долгого и изнурительного дневного перехода, утыкаясь носом в картинки - тыкал своим жилистым костлявым пальцем тебе в лоб.
Время! - напоминал тебе.
Но больше всего тебе нравилось учиться мастерству владения своим телом, ведь время есть мера твоей жизни, а тело твоё - инструмент, которым ты пользуешься на её протяжении, и во время коротких передышек и привалов ты тратил его на то, чтобы стать сильнее и ловче - старик гонял тебя на самые высокие деревья за перьями и яйцами горных птиц, заставлял взбираться в гору, голыми руками цепляясь за острые камни, что режут руки сильнее ножа, учил с помощью простейших средств ловить зайцев и куропаток, разжигать огонь камнем и железом, ловить рыбу голыми руками, бился с тобой на палках и ножах, не просто показывая, как нападать и обороняться, но и читать своего врага, видеть его шаги и движения, видеть его суть.
Каждый раз он выходил в этих боях победителем. И каждый раз, когда ты, выжатый и побитый, лежал на земле, ловя воздух раскрытым ртом, он возвышался над тобой, словно высеченный из камня гигант, и протягивал руку.
И, несмотря на боль, ты заметил, что стал сильнее.
Разве мог ты когда-нибудь до этого дня залезть на самую вершину вековой сосны и с её кроны осмотреть зелень бесконечных долин?
Разве мог пройтись на руках и сделать обратный кувырок? Мог, яростно разя и резво уклоняясь, чувствовать себя преисполненным настоящей кипучей силы и яростного рвения, полного отсутствия страха и сомнений?
Ты стал другим.
Хемминг Черный, умело и упорно гоняя, обижая, науськивая и наставляя тебя, превратил малыша Балдура в Балдура-мужчину - юношу, достойного носить имя своего отца.

* * *

И вот однажды, в череде таких длинных, но столь коротких дней, ты несешься сквозь подлесок яростной рысью, чуть не рыча - в руке твоей самодельное крепкое копье, вырезанное из тиса, и ты не знаешь промаха.
Лань, стремглав промчавшись чуть в отдалении, не оглядываясь, скачет с холма.
Тебе надо просто взобраться на него, размахнуться и, всем телом толкнувшись, выпрямить руку - и копье пронзит зверя, и ты срежешь с тушки сочное мясо и старик, ничего не сказав, кивнет с благодарностью, и это будет хорошо.

Но, взлетев на холм, словно ветер, ты слышишь не то, что должен.
Нет, шлепают по грязи влажно копытца. Но здесь что-то еще.
Будто какая-то гадкая примесь.
Чужой, кислый запах. Столь явный.. ты забыл его. А, вспомнив, в изумлении застыл.

Человек.

Как сильно шумел ты? Успел ли оставить следы?

 Дни, один за другим, неслись вереницей и сливались воедино. Для того, кто сутки напролёт погоняет жердью коз, и к темноте возвращается в хибару, чтобы выспаться и завтра поутру вновь начать бесконечный круг, один час такой жизни покажется приключением. Но для того, у кого нет другого быта, кроме этого, он весь — рутина.
 Балдур не противился трудностям, ведь в преодолении он видел единственный смысл своего существования. Не испытывал он ни разочарования, ни лени, ни желания сбежать. Всё это было так же привычно, как засыпать и просыпаться, как умываться и принимать пищу. Вечное движение стало новым дыханием, полуобморок изнеможения — новым отдыхом. И с каждым новым подъёмом бледного утреннего солнца он чувствовал, как растёт могущество его тела и как прочнеют своды его души.
 И вот, в очередной такой день, равно отмеренный солнцем, но не отличимый от другого, Балдур совершал действия, о которых уже не задумывался — настолько отчуждёнными и точными они были. Но силой неведомых событий, на календаре жизни этот день упал жирной точкой чернил, пропитавших пергамент. Что-то наконец-то произошло.
 Очнувшись от транса погони, Балдур резко остановился и втянул ноздрями воздух. Что-то выдало себя. Он замер, не двигая даже мускулами лица, и плавно стал сползать к земле, пригибая ноги и медленно опуская ладонь на мшистую почву. Он знал: даже если его ещё не заметили, любой рывок среди недвижимых холмов и столбов деревьев привлечёт внимание, и тогда он лишится своего главного козыря — и из смертоносного станет равным.

Ты слышишь шум ветра в ветвях.
Слышишь, как журчит вода под толщей земли, среди камней юркая тоненькой струйкой.
Слышишь, как дрожит натянутая тетива в руках крепко сбитого мальчишки, что сидит в двадцати шагах в густой кроне дерева и не спускает с тебя глаз. Он пахнет страхом. Но его рука не дрогнет.
Стрела прошьет твою грудь легко, наконечник засядет чуть ниже сердца - этого горячего, наполненного кровью сгустка ярости в тебе. Сможешь ли убежать?
Незнакомец будто слышит твои мысли.
Выходит из зарослей - заросший густой бородой мужчина в одежде, заляпанной грязью. Он идет, подняв руки, гордо подняв голову. На поясе - ножны, в них меч, стальная гарда, яблоко темное, не полированное.
Когда он идет, его шаг тяжелый. Ты слышишь позвякивание тугое - это кольца кольчуги бряцают друг о дружку, плотно сидят. Межевой рыцарь и его лучник-паж?
Разведчики?

- Назови себя, - обращается к тебе бородатый мужчина на твоем родном имперском наречии.
Не северянин. Не яростный воин, ищущий крови твоей, но - Человек.

 Сидя камнем, впитывая происходящее безмолвно и неподвижно, будто и не дыша, внутренне Балдур напрягся как застигнутый врасплох лесной змей. Долго протянулась секунда, за ней другая, и — кто в кронах! Прищур глаз резко округлился, но вымученный навык держаться осечки не дал. И сразу вслед за тем, внизу, из густых ветвей приземистых кустов появился он. И задал свой вопрос.

— Балдур. Из Фатты. Когда та ещё стояла. — Произнёс без смущения, специально не контролируя голос, чтобы не перетянуть. И медленно кивнул подбородком вверх: — Ты?

 Так не должно было случиться, но станет уроком: лес — не твоя вотчина, Балдур. И он не помогает тебе, потому что для него ты такой же чужак, как они.

- Иона Лангброк. Из Хёрда, - сунув пальцы за пояс, бородач останавливается в десяти шагах, кивает в твою сторону.
- Ты один, Балдур? Что ты делаешь здесь, ведь твой дом в десятках лиг по ту сторону перевала?
Вроде бы логичный и правильный вопрос, тебе кажется. Ты бы тоже изрядно удивился, если бы встретил на опушке человека из Столицы. Но есть в этом вопросе какой-то подвох, что не дает тебе прямо и честно, открыто ответить, не скрывая ни толики правды.
Что бы сказал Старец?

Отмечаешь, что юноша не ослабил тетиву ни на йоту - рука его чуть заметно подрагивает, но он всё еще готов выстрелить в любое мгновение.

— Варвары лишили нас дома, и теперь нам нечего терять, Иона. Но мы не хотим ввязываться в пустые потасовки. — Балдур пытался избежать агрессивных нот, но говорил каменным тоном, уверенно и медленно. — Поэтому я хочу продолжить охоту и пойти влево. А вы с юношей, надеюсь, отправитесь направо.

Он кинул быстрый взгляд в крону и снова вниз, оставаясь при этом неподвижным. Что будет — того не миновать, и Балдур понимал это. Но надеялся, что неизвестность отпугнёт бородатого, и тот не станет рисковать своей жизнью ради мальчишки, за которым может тянуться неведанное количество отчаянных, злобных, закалённых долгими странствиями душ.

- Сколько вас, Балдур? И куда вы держите путь? - Лангброк спрашивает так, как спрашивает хирдман, как спрашивает тан, стоя крепко на своей земле - без тени смущения, но и без воинственного пафоса, признавая тем самым простой, как лек, факт - "ты на моей земле, изволь объясниться, пока я не насадил тебя на вилы".

— Со всем уважением к вам, но в страхе за тех из нас, кто не может держать оружие, я не смогу ответить. — Балдур сказал это с сожалением, но посмотрел искренне — он готов был умереть один, лишь бы не подвергнуть опасности остальных. — Мы не причиним вашим землям ни вреда, ни разорения, мы не тронем ни амбары, ни скот, мы просто движемся в столицу и там надеемся найти приют и защиту. Клокочущей лавиной Хорс Душегуб несётся с севера, и ни одна стена, будь та из плоти или камня, не сможет его остановить. Я знаю, о чём говорю. Это уже познала моя мать, познал мой брат, познала вся моя родня, далёкая и близкая. Я хочу закончить охоту, накормить моих людей, и мы продолжим наше позорное бегство — на Юг.

Лангброк задумался на минуту. Время - песок, убегающий сквозь пальцы - остановилось будто. Ты ждешь, что скажет он. И лучник на ветви разлапистой ели ждет того же. Капелька пота катится по его виску, со стуком разбивается о его потертый чапан. Ты слышишь его страх и его дыхание, пропахшее чесноком.
Слышишь, как Иона Лангброк кусает губу, всерьез размышляя, что делать с тобой и "твоими соплеменниками". Он может одним взмахом руки лишить тебя жизни - и пытается найти причину, почему ему не стоит делать этого.
Ты ждешь.
И, наконец, он говорит:
- Ступай, юный Балдур. Но держись дорог - в лесах сейчас неспокойно.

— Спасибо.
Балдур кивнул и аккуратно выпрямился. До сих пор боясь показаться угрозой, он неспешно подхватил копьё, развернулся и устремился в чащу, левее того места, откуда он вылез на холм. Сердце билось, будто он только что промахнулся ногой мимо волчьего капкана, и что-то цепкое тянуло душу. С момента произнесения слова "Душегуб" ему невольно почудилось, что не живые стоят перед ним, а мутными глазами на сизых лицах на него смотрят двое мертвецов. И от того ему стало так горестно и неспокойно, что не успев пройти и метра, он оглянулся назад и чуть громче, чем говорил до того, произнёс:
— Но предупреди своих людей, Иона. И пусть они понесут эту весть дальше. Я не знаю, насколько мы опережаем дикарей, но когда-нибудь они придут сюда — и к этому... нужно быть готовым.

Охота кончилась на смутной ноте, и этим мыслям нужно было найти выход в устах мудреца. Встреча с людьми, от которых мальчишка успел отвыкнуть, увела его сердце в сторону тревоги. Кто-то должен был её разрешить. И как только силуэт Балдура утонул в чаще, он сменил своё направление в сторону лагеря и ускорил шаг.
Нужно было скорее найти Хемминга.

Ты чуешь запах костра. Дым имеет свой вкус - у него есть свои нотки. Он всегда разный. Но ты знаешь.

Лес ведет тебя своими звериными тропами. Ты читаешь следы, как читал символы на пергаментных свитках, что старик несет в своих сумах. Ты усвоил свои уроки - кто бы мог подумать, что ты способен на такое?

Движешься словно ветер - скорее, Хемминг ждет не добычи, но вестей. Вы нашли людей. Южане близко, значит, стоит быть осторожнее, ведь ты не можешь сказать, кто друг, а кто - нет.

Дождь накрапывает неспешно, но набирает силу с каждым выдохом грома. Небеса гневаются. Ворона крылья встрепенулись над твоей головой, гаркающий клич он подал - словно предупреждение.

Встревоженный, ты слышишь этот запах. Вновь. Другой вкус. Но соль.. Человек.

Он лежит, обнимая правой рукой копье, тихонько шепчет одними губами что-то себе под нос. В левой руке - плоский камень-тотем. Уту, птица Севера, Бог Ветра и Небесного Моря. Мелькает промеж пальцев бледным ручейком.

Молится, тебя не замечая. Смотрит из-за кустарника куда-то вдаль. Туда, где пепельный перст дыма небо пронзает.

Глубоко поражённый тем, как ловко его подкараулили двое егерей, Балдур следил за каждым своим шагом и ступал аккуратно — что по тонкому льду. И то, наверное, стало причиной, что новый чужак не заметил юношу, и юноша учуял его первым. Боги смилостивились, сведя его с егерями, чтобы Балдур не попался в руки врага более хищного.
Так он решил. И подумал: «День за днём, час за часом близились мы цели, и вот как глубоко проникли в землю людей. Тот лес был наш и зверей, но у этого леса свои хозяева. Близится конец нашему долгому странствию. »

Но где же Хемминг? Не от него ли говорил тот ворон, что прорезал гармонию леса грозным предупреждением? Нужно найти его, скорее, и держать ухо востро. Лес близ людей — что горный спуск, укрытый снегом. Каждый новый шаг может оказаться шагом в пропасть.

Лес пожирает тенями людей.

Ты видел, как лежит человек. Мгновением позже - нету его. Но ты знаешь - он там. Ждет ошибки, хруст ветки, подло ветром нашептанный ему прямо в ухо.

Идешь так тихо, как можешь. Медленно. Медлительно.

На стоянке не ждет Хемминг, сидя на камне. Нет жилистого древнего старца. Угли в костровище. Рукой провел над ними. Жар. Он был здесь совсем недавно. Напевал себе что-то под нос, что-то незнакомое и одновременно с этим - очень родное.

А теперь его нет. Ни крови, ни следов битвы. Ничего.

Ты снова один. Хочется закричать, хочется позвать его. Или плакать?

Но ты не кричишь и не плачешь. Ты смотришь, как на краю поляны сидит мужик и срезает с яблока коротким и загнутым как коготь ножом шкурку. Он на тебя будто бы и не смотрит. Насвистывает что-то. Поднимает взгляд, подмигивает тебе приветливо.

- Ну здорова, малыш! - говорит тебе, впившись в яблоко зубами.