Как служака, фиглярка и пес по Реке плыли | ходы игроков | I.

...А поутру настиг их холод. Не мороз колючий, руки в крючья непослушные выламывающий – не зимний. Весенний, утренний, а всё одно – холод. В кости въелся, в жилы пророс, в крови словно хмель бродил, и вытравить его было нечем. Едва только проснулись, а он как ждал их – сразу за плечи обоих схватил, а Пса за загривок укусил. Да делать нечего – Солдат, к таким побудкам, да ещё и когда под шинелью ночь коротать приходится, человек привычный, знай себе спокойно с делами хозяйскими управился, пока солнце ещё только-только на бликах водных играет да сквозь листья подмигивает, трос одним движением распустил, которым плот к иве-плакальщице привязал – земля под сапогами вязкая похлюпывает, густая, чёрная – да и поплыли они. Завтракали уже на воде кто чем придётся: Эйта, только глаза продравшая, всё ещё в одеяло своё завернувшись, вино из баклажки хлебом да сыром заедала; Солдат с Псом тушёнку делил, споро с нехитрым делом рулевого управившись – курс плота выровнял по течению, а остальное в руки матушкины, холодные, да нежные, коли слова нужные двойнику своему на воде зыбкой, рябистой скажешь.
Каждое утро так было – спокойно всё, тихо да мирно. Плот, хоть и не объёмов царских – бадью медную да кровать с периной в три слоя не поставишь – а всё равно у каждого свой угол был, вот в буквальном смысле угол. Редко у них разговор настоящий заводился с тех пор, как приглашение получили и как, будто по наитию какому-то, провидению, за один и тот же плот монеты уплатили в разные дни, а к вечеру у того же плота и узнали, что в одно место путь им держать, и оба они теперь хозяева на плоту.
То-то Водяжич-торгаш доволен был, зубы скалил, коронками всех на пристани слепил. Дескать, двух простофиль облапошил, девку-балаболку да рябого верзилу с дворнягой какой-то безродной, с обоих взял сумму так, будто каждый только на себя берёт. А могли ведь и сговориться, что девка, допустим, как пассажир пойдёт, дешевле бы вышло, а псину вообще не считать, всё одно, если без ошейника с литерой от Словарьческой гильдии и со спиной непокрашенной, значит либо дворовый, либо фронтовой – первые только анекдоты да стишки похабные со считалками детскими знают, кои от шпаны да алкашни уличной нахватались, а вторые… те попросту на череп свой собачий отбитые – не положены таким человеческие привилегии.
Это только потом Водяжич, как с глаз пелена сошла, понял, что облапошили-то его самого – малая с ним фальшивками расплатилась, на которых гордый и кривоносый (нос тот – достояние всего государства, да-да!) профиль государя чуть ли не свечкой выжжен был, всеблагого Йерока Седьмого в уродца-потешника при дворе превратив; а громила с рожей поистине уголовной и вовсе ему монеты оставил, которые лет семь как уже не в ходу – на них папенька Йерока нашего любимого, Йерок Шестой Хромоногий изображён (это его так одни недоброжелатели и заговорщики называли – все над Рекой в петлях болтаются на подходах к дворцу, чтоб другим неповадно было – а что прозвище-то в народ простой ушло, так то ж так, шутеечки одни, да и в самом деле тяжело он на правую ногу всегда наступал, ну правда ведь!..)
Ох и матерился тогда Водяжич на всю Коляжную заводь, крыл почём свет героев наших, деньгами бесполезными в закат швыряясь – а рыночные все, что вокруг были да тоже лодки с плотами продавали, знай себе посмеивались. Ну не его это, Водяжича, стезя, не его...
И вот плывёт троица наша, светило из-за древесных крон встречает – жмурятся все как один. Река изумрудами играет, ловит россыпи солнечных зайчиков, прыгучих искорок, а вместе с ними – юркают рыбки, в стороны от плота прыскают, боками серебрёнными играя.
Несёт Мать-Река плот, а по обе стороны – ни души. Так то пока только. Вот и поворот впереди. А на изгибах обязательно в историю попадёшь. Так старики говорят, что ещё только с Полей Дирайи пришли да реку Рекой не звали.

Блоха ледяная к шкуре подобралась, цапает - не больно, но неприятно. Пёс шерсть взъерошил, встряхивается - отгоняет блоху. Туман над Матушкой-Рекой ещё низко висит, ничего впереди не разглядеть. Да и некогда Псу сейчас по сторонам пялиться - дело важное у него, это вам не блох ловить, тут отдача полная требуется. Грызёт Пёс тушёнку обстоятельно, не спеша, да споро, с косточками, где попадаются, расправляется весело, со смаком. И Человек от Пса не отстаёт. Хорошая еда, добрая. Вот и блохи ледяные угомонились - не куражатся боле.

А от балаболки разным пахнет. Запахи суматошные, яркие, как и сама она. Какие и вовсе Псу не знакомы. Голова кругом пойдёт от таких. Хорошо хоть жуёт она, а пока жуёт - молчит, рот-то делом занят, для которого создан, а не пустой трепотнёй. Как прибилась девица к ним на пристани, Пёс Человеку в глаза недоуменно поглядел: мол, зачем она нам такая, Человек, неужто вдвоём не справно? Поглядел, да промолчал по обыкновению. А Человек будто и не было того взгляда - знай плот торгует. Пёс и отстал, отвернулся от девицы, больно быстро она языком ворочает, аж в глазах рябит, да плот обнюхивать принялся. Хорош плот - и сбит крепко, и проконопачен на совесть. Пёс ногу задрал, да доску окропил - пойдёт мол, бери, Человек, не прогадаем. Человек его совета и послушал.

Управились они с завтраком, выплыли на стремнину. Пёс поближе к Человеку пододвинулся, от девицы, значит, подальше. Кто её там разберёт, что у такой на уме - ещё гладить, да теребить в голову придёт. Повернулся Пёс к Реке-Матушке, да и принялся на воду глядеть. Как раз и туман убёг, солнышка испужался. Солнышко веселится, играет, всё норовит в глаза брызнуть, Река искорками блестящими сверкает, рыбки проснулись, тоже новому дню радуются, аж из воды выпрыгивают - любопытно им, кто же плывет тут, да зачем. Пёс лапу свесил, хотел ухватить такую игрунью, да куда там - юркнула вниз, только рябь по воде пошла.

Кто не любит поспать? Порой бы и не размыкал глаз до самого полудня. А вишь ты, не можется! Еще небо темное, а вздрогнешь всем телом, хватанешь беззвучно ртом холодного воздуха поутру, будто из-под воды вынырнул - и проснулся. Привычно рука найдет загривок Пса и ласково, осторожно потрепет, не разбудить чтобы. А там уже и день начался.

Спят его, Солдата, вольные и невольные попутчики. А сам он кутается поплотнее в шинель, даром, что не поможет. Однако ж заведено так: холодно - кутайся! Укутался, значит, да и принялся за работу.

Как же красиво солнце встает! Небо сперва розовеет, и все, что пару мгновений назад было лишь мрачной тенью на фоне темных облаков, обретает цвета. И птички поют. Хорошо! Но вот заворочалась, просыпаясь, Фиглярка, и Солдат поспешил отвернутся. Нечего стращать таким лицом людей попусту. Да и Пёс вон уже глаза открыл.

Тушенка - сколь много в этом слове было для Солдата! Бережно хранимая, всегда вкусная, неизменно выручавшая! Знайте, люди, в ней спасение тех, кто грудью Родину защищает! Как всегда, она кончилась быстро, но на половину Пса Служивый даже не посмотрел. Не по-товарищески это. Удочку бы смастерить какую, да останавливаться недосуг. Тем более, что вот он, поворот. Куда-то приведет их течение?

Холодно было всю ночь. Как ни сжималась Эйта, как ни куталась, все одно мерзла. Часто с завистью смотрела на людей потолще, да помясистее. Думала, вот, мол, у них защита от холода помимо одежды и одеял своя имеется. А ее ледащее тельце разве согреется само? Вот и мерзла с осени до самой весны, если не посчастливилось в корчме какой заночевать. Но не грустила она особо, с малолетства тяготы переносить приученная.
Холодно было всю ночь, но Эйта спала, даже сны видела - пятнышки какие-то цветные рассыпались перед ней, то в фантики, то в цветы собирались и веселили, радовали. А под утро совсем продрогла девчонка, холод коварно вползал под одеяло, забирался под рубаху, протекал в башмаки. Когда лежать стало уже невмоготу, Эйта поднялась, как всегда порывисто и резко. Размялась, пока не почувствовала, как побежало по телу тепло.
Солдат уже проснулся, а пес, не понятно, спал ли вообще. Солдат ей нравился. Кажется, он не хотел поворачиваться к ней лицом, напугать боялся. Только не знал он, что она таких страховидл навидалась, он по сравнении с ними просто миляга. А шрамы...Что шрамы? У нее самой их было несколько, не на лице правда.
И пес ей нравился, хороший такой, надежный. "Мне бы такого друга, - думала Эйта, глядя на собаку, - я бы вообще ничего не боялась. Зажили бы, мясо бы ели каждый день, хлеб свежий. Да мне друзья как бы и не попадаются вовсе. Хороших другие разобрали, а плохих мне и даром не надо".
Раздумывая о дружбе, девушка завтракала. Привычно - хлеб, сыр, вино с водой. Запах тушенки дразнил, но она все же держалась стороной. Пока. "А почему бы и нет? - вдруг впрыгнула в ее голову мысль - ну ка..."
Эйта отломила кусочек хлеба, встала, сделала пару шагов по направлению к псу и протянула ему еду.
- Хочешь? - спросила она ласково, насколько могла - Это не мясо, конечно, но он еще свежий. Я, смотри, корочку тебе даю. Мне всегда говорили, кто корочки есть, у того брови черные и плавает хорошо. Вот гляди, видишь брови у меня? А плаваю я знаешь как? Вот как эта рыба...

Человек тоже на рыбку поглядывает, вестимо те же мысли его посещают. Известно же - добрые мысли - они в стайке ходят. Да только лапы у Человека совсем неловкие, где уж ему за рыбками угнаться, раз и Пёс не сдюжил. Да Человек и сам то уразумел, смекалистый Человек у Пса - даже пытаться не стал. Смотрит вдаль, да лоб хмурит. Знамо дело, думы одолевают. Посмотрел Пёс в ту сторону, ничего не углядел - Река течет певуча, туда сюда поворотами виляет в такт. Век бы Пёс ту песню слушал, уши развесив, да не срослось. А всё девица давешняя. Насытилась и давай себе трещать. Мелодично так трещит, как ручеёк молодой, что к Матери-Реки на грудь спешит, да по порогам вприпрыжку скачет. Пёс к ней уже и привыкать стал, что с такой взять, одно слово - балаболка.

А девчонка взяла и удивила. Добрую горбушку поднесла, службу сечёт, получается. Вот уж чего Пёс не ожидал, не думал, не гадал. Присмотрелся он к девице внимательно, совсем другими глазами взглянул. Недаром же Человек её с собой взял, может разглядел чего, что Псу неведомо, Человек у него дальновидный, что надо Человек. Хлеб сдобой пахнет и немного виноградным соком кислым. Любят люди добрый виноград портить, да ждать, пока закиснет. Потом пьют это всё. Потом песни орут. Да не так, как Река поёт - плавно и глубоко, даже не так, как девица ручейком звенит, а навроде камней - бах, бух, бум-бум. Ни складу, ни ладу. И не удивительно, что с испорченного продукта доброго-то выйти может. Смешные они существа. Но в целом хорошо хлеб пах, правильно. Пёс хвостом вильнул - поблагодарил, корочку обстоятельно обнюхал, мордой тыкнулся вежливо, да к Человеку подошел, рядом сел. Мол, не обессудь девица, за угощение спасибо, а только не гоже мне из чужих рук горбушки лопать. Служба, сама понимать должна.

Лишь только протянула руку, бросил Солдат через плечо:

- Не надо хлеба. Кишки заворотит.

И неясно было, кому предназначалось то предупреждение, Фиглярке ли или же Псу.

Не взял пёс хлебушек. Почти обиделась Эйта, но передумала, тем более, что Солдат предостерёг. Подобрала горбушку, обдула со всех сторон, да в котомку положила.
- У меня не заворотит. После съем, - сказала она как будто себе под нос, но с таким расчётом, чтобы Солдат услышал, - я хлеб люблю, мясо тоже люблю, а вот оно меня не очень, мы почти и не встречаемся, я...
Эйта увидала, что её спутник словно в свои мысли ушёл да и тоже замолчала. Села в своём уголке и стала на воду смотреть.