[WoD] Ожидайте, вас скоро примут | ходы игроков | Энки. Поиск кандидатов.

Часть 1. Приют.

Эта история началась, когда годовалую (примерно) девочку, завернутую в грязные тряпки, подкинули к воротам детского приюта Hogares Providencia в Мехико. Полицейское расследование, состоявшее в получасовом опросе жителей окрестных домов и коротеньком объявлении на последних страницах в Reforma, предсказуемо ничего не дало, и ребенок остался в приюте.

Кожа девочки была несколько светлее, чем у обычных детей, так что нянечка, которой поручили новое поступление, предположила, что это какой-то турист-гринго заделал ребенка местной девушке и слинял от ответственности в свою проклятую Америку. В отличие от большинства других детей, новая девочка предпочитала сидеть молча в своем углу, с печальным видом ковыряясь с какой-нибудь выбранной игрушкой. Одна из монахинь, которые иногда посещали приют для уроков закона божьего, назвала девочку «Некане». Не самое распространенное женское имя переводилось с языка басков как «грусть».

Для определения фамилии ребенка была задействована добравшаяся и до Мексики американская зараза ролевых игр. С подачи одного из подверженных этому пороку наставников бросок двадцатигранника определял номер в списке из сорока распространенных фамилий, разбитый напополам по двадцать, а дополнительная проверка на «чет-нечет» определяла соответственно вторую или первую половину списка. Никто не знал, почему список состоял именно из этих фамилий, и почему именно из сорока, и почему броски кидались именно так, но придумать лучшую систему никто не потрудился.
Монахини, дававшие имена, не имели ничего против подобной имплементации божественного провидения, вполне соответствующей названию приюта. В случае Некане на двух бросках д20 выпало по единице. Кидавшая кубик монахиня, далекая от DnD, решила, что это хороший знак. В конце концов, быть первой лучше, чем двадцатой, не так ли?

Первой в списке стояла фамилия «Авила».

Свое имя девочка не любила. Однажды, собрав из кубиков с буквами NEKANEAVILA и переставляя их местами так и сяк, Некане получила короткое слово ENKI, которое ей очень понравилось. Она решила, что это теперь и есть ее настоящее имя.
«Инициатива снизу» не получила поддержки ни со стороны взрослых, ни со стороны детей. Последние предпочитали называть худую и бледную по местным меркам Энки «Гусане» – производное от ее имени, плюс намеки на червяка («гусано») и сленговое название голода («гуса»). Впрочем, сама Энки теперь называла себя только новым именем.

Нравы в приюте были простые. Все кто мог работать, работали: штопали старую одежду, полученную из всевозможных источников, готовили еду, мыли и стирали. Несколько наставников попутно проводили общие уроки. Разделение на классы по годам было условным. Освоил грамоту? Значит можешь больше грамотой не заниматься, приступай к математике. Не освоил? Сиди занимайся. Плохо занимаешься? Получишь дополнительную работу или наказание.

За дисциплиной следила лично директор приюта, донья Роза Уренья – пожилая карга с жидкими седыми волосами, толстым длинным носом и выпирающей вперед верхней челюстью. За внешний вид донью Уренью за спиной называли Ла Рата – «крыса». Хватка у старухи была под стать прозвищу. Ла Рата была вездесущей, всезнающей и бескомпромиссной. Ее боялись все, включая пару посменно дежурящих охранников.

Иногда в приют приходило телевидение. Тогда донья Роза надевала свой любимый ухоженный каштановый парик, резко контрастирующий с ее носом и морщинами, и тщательно обмазывала губы вишневой помадой. «Труп проститутки», как окрестил это амплуа один из охранников, обычно стоял во дворе приюта, на фоне с любопытством заглядывающих в камеру детей, и разглагольствовал про тяжелую жизнь на улицах и необходимость помогать нуждающимся. После давления на жалость и зачитывания печальной официальной статистики по бездомным подросткам, не отражающей реальную проблему и наполовину, Ла Рата начинала перечислять действительные и выдуманные достижения приюта, в завершении сообщая счета и адрес, куда переводить пожертвования.

Недоверчивая и себе на уме Энки предпочитала в свободное время сидеть одиноко где-нибудь в углу, играя самодельными куклами, собранными из всевозможного мусора: клочков бумаги, веревочек, палочек, пластилина, пластиковых упаковок и т.п. Примерно в шестилетнем возрасте у нее обнаружился талант подражать чужим голосам и говорить с полузакрытым ртом, то есть чревовещать. Со своими куклами она разыгрывала различные сцены, подсмотренные в телевизоре или увиденные вживую. Получалось довольно забавно, хотя Энки быстро на собственной шкуре поняла, что передразнивать реальных людей, смотрящих представление, довольно опасное занятие. Однажды она с детской непосредственностью изобразила интервью Ла Раты, довольно точно имитируя занудно-плаксивый старушечий голос, который директор приюта использовала специально для таких целей. Оказавшиеся рядом охранник и два наставника хохотали до икоты, дети тоже смеялись за компанию, хотя и не особо понимали, в чем прикол. Не смеялась только Ла Рата, незаметно подкравшаяся сзади и с перекошенной физиономией слушавшая чепуху, что от ее имени несла Энки.

В качестве наказания девочку оставили на день без еды и до вечера заперли в пыльном подвале, где хранился всевозможный хлам. Электрическое освещение, разумеется, было выключено. Впрочем, абсолютной темноты там не было – немного солнечного света проникало сквозь трещины в стене, у самой земли. Чахлые лучи, играющие на летающих в воздухе пылинках и тускнеющие по мере наступления вечера, порождали воображаемых чудовищ в глубинах подвала. Но помимо воображения тут была еще и вполне реальная компания – пауки. Ядовитых среди них не было, но их было много, и они были крупными. Зареванную и сжавшуюся в комок в куче мусора Энки достали из подвала уже к ночи. Хотя она постепенно отошла от стресса, импринт страха перед пауками остался у нее навсегда.

Девочка быстро усвоила правила игры взрослых, а вот с детской иерархией у нее были проблемы. Дети жестоки к слабым и не любят шибко умных. Энки огребала по обоим пунктам. В качестве мести девочка совершенно беззастенчиво стучала на своих обидчиков наставникам и лично Ла Рате. Подобное поведение среди обитателей приюта считалось ужасным моветоном, но Энки не видела никаких проблем в том, чтобы натравить одних угнетателей на других. В ответ ей устраивали темную, ломали кукол и подкладывали пауков в постель и в тарелку.

Неравная война продолжалась долго, но когда Энки наловчилась стравливать детей друг с другом, наступил переломный момент. Авила плела интриги с чудовищной изобретательностью и безжалостностью. Арсенал ее пакостей был богатый: украсть что-то у одного и подкинуть в карман другому; распустить ядовитый слух; чужим почерком в чужой тетрадке написать похабщину, чтобы влетело сразу двум обидчикам, которые при этом еще и перессорятся между собой; имитируя чужой голос, дать «подслушать» «настоящее» мнение кого-то о ком-то; в нужный момент аккуратно вставить в разговор косвенный намек и т.д., и т.п. Вчерашние обидчики из сплочёной команды превращались в кучку ненавидящих друг друга болванов, а Энки, сидя «в глазе шторма», наслаждалась относительным покоем, периодически подкидывая дровишек в костер раздора.

Однако вскоре перед Энки замаячила другая проблема. По мере взросления, несмотря на все подростковые прыщи, становилось понятно, что вчерашний гадкий утенок постепенно превращается если не в лебедя, то во вполне симпатичную девушку. Вообще говоря, из приюта было два выхода: закончить в нем обучение и выпуститься в 18-летнем возрасте, либо быть «усыновленным». Хотя более правильным термином было бы «удочеренным», т.к. приемные родители забирали в основном девочек старше 12-ти. Сам приют был разбит на несколько «домов». Самые маленькие были в доме святого Хосе де Каласанца, девочек от восьми до восемнадцати переводили в дом святого Игнасио де Лойолы. Там Энки впервые и услышала истории о том, что не все приемные родители на самом деле являются таковыми. Шепотом после отбоя рассказывали слухи, что некоторых девочек – тех, кто слишком плохо себя ведет или насолил лично Ла Рате – под видом усыновления продают в подпольные бордели для извращенцев. Энки сразу усомнилась в этих слухах – не в том смысле, что продают, а в том, что продают только некоторых. Учитывая, что ежегодно из приюта выпускалось несколько детей, и из них основная масса были мальчики, в то время как девочек было всего одна-две – толстых и некрасивых – Энки резонно предположила, что старше какого-то возраста продают всех. В конце концов, реальные родители предпочтут усыновить ребенка как можно раньше, не так ли?
Самые страшные усыновления происходили ночью. Кого-то выдергивали из кровати, будя заодно всех остальных, давали несколько минут на сборы, и ребенок исчезал. На смущенные вопросы вчерашних друзей, Ла Рата грозно отвечала, что вместо того, чтобы забивать себе голову ерундой, лучше бы порадовались, что еще один воспитанник обрел новый дом. А то, что ночью – так то люди богатые, занятые, у них все по минутам расписано. Как смогли, так приехали. Спорить со старухой никто не решался, жаловаться было некому.

В какой-то момент Энки стала замечать, что Ла Рата все чаще бросает на нее заинтересованные взгляды. Однажды она увидела, как старуха с кем-то болтает по сотовому, глядя в ее сторону. Привычки сидеть и ждать неизбежного у Энки не было. За вечер она придумала план, который уже на следующий день начала реализовывать.

Выбраться из приюта можно было только одним способом: выйти через стальную дверь в бетонном трехметровом заборе, поверх которого вилась колючая проволока. Сама дверь обычно была заперта, и желающим попасть снаружи внутрь надо было сперва объяснять себя через переговорное устройство. Между забором и приютом была заасфальтированная площадка с несколькими чахлыми деревцами (растущими слишком далеко от забора), где обычно играли дети. За дверью и площадкой постоянно наблюдал из окна своего кабинета один из охранников.

Сделав себе прическу как у одной из девочек и стащив ее очки, Энки подошла к комнате охранника, огляделась по сторонам. Убедилась, что никого нет, и со всей силы долбанула ногой в железную дверь.
- Эй, пендехо! - голосом одного из наставников гаркнула девочка. - Ла Рата хочет тебя видеть! Прямо сейчас!
После этого она поспешила как можно тише ретироваться из коридора в сторону лестницы. Там она подхватила стопку книг, вытащенных из читального зала, и стала ждать. Через несколько секунд из двери нарисовался охранник. Огляделся по сторонам, пробормотал под нос какие-то ругательства, закрыл дверь и пошел, куда позвали. Энки заранее просчитала его траекторию и в нужный момент налетела на него из-за угла, рассыпав по полу все книги.
- Ой, простите пожалуйста, сеньор Андрес, - перепуганным голосом взмолилась она. – Я не нарочно!
По лицу охранника было видно, что он занят мысленным перебиранием всех свои грехов и гаданием, какой из них стал известен Ла Рате. Поэтому он лишь буркнул что-то успокаивающее, поднял с пола и протянул Энки пару книг и пошел вверх по лестнице. Уже без связки ключей, которую девочка вытащила из его кармана.
Быстро осмотрев ключи, Энки выбрала три из них, которые визуально подходили под замочную скважину в двери. Скрыв их под стопкой книг, девочка неспешно вышла во двор. Сюда глядела куча окон приюта, включая окно из кабинета Ла Раты. Считая секунды, которые потребуются Андресу, чтобы дойти до старой ведьмы и отвлечь ее разговором, Энки неспеша гуляла по двору, осторожно приближаясь к заветной цели.

Сердце колотилось как сумасшедшее, когда она наконец подошла к двери и сунула первый ключ в замок. Она ожидала криков детей «Эй, Гусане, ты куда?», воплей наставников, визгливого рыка Ла Раты… но не было ничего. Никто не обратил на нее внимания. Первый же ключ отпер замок, и Энки ужом скользнула на улицу. Нервы сдали, и она, бросив книги и ключи, побежала прочь, в неизвестность.

Ей было тринадцать лет, и с собой у нее была только самодельная сумочка из полиэтиленовых пакетов с тремя любимыми куклами. Про окружающий ее город она не знала практически ничего.

Часть 2. Улицы.

Согласно официальной статистике, на улицах Мехико-сити проживает порядка 25 тысяч бездомных детей и подростков. Каждый второй наркоман. Каждый четырнадцатый болен СПИДом. В среднем трое умирают насильственной смертью каждый день. Реальная картина, не замазанная косметикой политической конъюнктуры и полицейского оптимизма, еще страшнее.

Первый день Энки пробегала по улицам, стараясь максимально далеко отойти от приюта. От страха ей не хотелось ни есть, ни пить. К вечеру она немного успокоилась – погони не было – и стала думать, что делать дальше. Энки надеялась осмотреть город и лучше понять, как он устроен, но не представляла, насколько огромен Мехико. Она поняла, что понятия не имеет, где находится и куда идет. Несмотря на то, что стоял теплый сезон, из-за расположения города на высокогорном плато ночные температуры опускались ниже 15 градусов. Голодная Энки поняла, что в своем приютском платье начинает потихоньку замерзать. К этому времени, двигаясь от приюта на восток, она оказалась в районе Незауалькойотль, который местные называли просто «Неза». Это был район городских трущоб, где бедняки покупали дешевую землю вчерашних городских окраин и лепили свои домишки из чего могли, улучшая и перестраивая их при наличии денег. По мере удаления от центра города конструкции из шлакоблоков и шифера, слепленные без малейших намеков на архитектуру, сменялись хибарами из досок, обтянутых сверху полиэтиленом и тряпками, а то и вовсе самодельными палатками, сварганенными из содержимого городской свалки.

Грязные дети играли на заваленных мусором улочках. Угрюмые жители провожали ее мутным взглядом. Энки заметила около одной из хибар, за самодельным забором, построенным из палок, мусора и обломков шлакоблоков, висящие на веревке тряпки. Улучив момент, девочка просочилась сквозь щель в заборе и стащила с веревки шерстяное одеяло. Буквально тут же раздался крик какой-то женщины, но Энки пулей выскочила обратно и растворилась в вечернем полумраке и паутине улочек. Убежав еще дальше, на самую окраину, она провела ночь под какими-то кустами, завернувшись с головой в добытое одеяло. Голод и холод подняли ее на самом рассвете, и Энки снова отправилась бродить по улицам.

Блошиный рынок, вытянутый на всю длину километровых улиц, возникал в Незе каждый день. Здесь торговали всем подряд – едой, старой одеждой, инструментами, самодельной мебелью, запчастями для машин и компьютеров, стройматериалами и т.д. Никто не спрашивал о происхождении вещей. В нужных местах можно было купить и прочие радости жизни – самодельную текилу, крэк и травку. Глотая слюну, Энки терлась возле прилавков с тако, пока наконец не выдержала и не обчистила карманы у одного из покупателей, разбогатев аж на 50 песо. Отойдя на всякий случай подальше, девочка купила заветную лепешку с начинкой за пять песо. Сомнительность происхождения ингредиентов компенсировалась слоновьими дозами чипотле, от которого перехватывало дыхание и слезились глаза.

Несколько дней Энки просуществовала в подобном ключе, обследуя днем улицы города. Социальное дно Мехико жило своей жизнью, поделенное на территории между различными бандами. Последние собирали в своем районе мзду со всех: попрошаек, воришек, проституток, чистильщиков ботинок, мелких пушеров, постоянно воюя с другими бандами за контроль. Даже лечь спать на улице нельзя было просто так, не спровоцировав либо представителя закона, либо представителя банд. Деньги, впрочем, трясли и те и другие. Нигде не задерживаясь, Энки бродила по улицам, пытаясь понять, куда ей можно приткнуться.

А через несколько дней в Мехико начался сезон дождей. Спать на окраине в кустах больше не было возможности, а трущобы и мосты города, дававшие защиту от осадков, были плотно засижены такими же бездомными.
Замерзшая Энки брела по улице, кутаясь в мокрое грязное одеяло, теряя последнюю надежду, когда ей на глаза попался открытый канализационный люк.

Терять ей было нечего, и она юркнула туда. Короткий коридор привел в какой-то закуток, где ютились несколько бездомных подростков. Самый здоровый среди них вскочил с деревянного ящика и подскочил к Энки.
- Куда прешь? Кто такая, чего тебе тут надо?!
- Спрятаться от дождя. Пустите меня, у меня есть деньги, - жалобно заныла она.
- Давай их сюда!
Девочка выгребла из карманов честно потыренную мелочь, пересыпав ее в широкие ладони подростка.
- А теперь проваливай!
- Я умру на улице! Не выгоняйте, я еще денег принесу! – взмолилась Энки
- Где ты их берешь? – с интересом спросил тот, оглядывая скукоженную фигурку девочки.
Энки достала из сумочки одну из кукол и начала импровизировать.
- Здравствуйте, граждане, я президент Эрнесто Седильо, - начала она чревовещать, подражая голосу реального Седильо, которого видела по телевизору. - Вчера у меня выросли ослиные уши, и мне пришлось их отрезать. Хотя жена была против. Сказала, что мне так лучше. Но слетали очки, и я не видел, что подписываю. Хотя я и раньше не особо смотрел.
Подростки заржали.

- Прикольно, - удовлетворенно кивнул главарь. - Поди неплохо монет накидывают? Ладно, вон туда садись. Сантьяго, дай ей «мону».

Один из пацанов нырнул в кучу мусора в углу и загремел там бутылками. Затем сунул в руки дрожащей Энки кусок мокрой тряпки. Та недоуменно взглянула на него, затем на главного.
- Чо, совсем недавно на улице что ли? – фыркнул тот. – Зажми «мону» в кулак и дыши!

Девочка послушалась.
Тряпка пахла каким-то растворителем, от которого плыла голова, но исчезали ощущения. Боль в мышцах, холод и голод растворились в тяжелых парах. Свернувшись калачиком под своим одеялом с «моной» в руке, Энки уснула.

Когда она проснулась, логово было почти пусто. Кроме нее тут сидела только еще одна девочка. Заметив, что Энки проснулась, та оживилась и подсела поближе.
- Ты уже делала аборт? - спросила она. - Я уже два раза делала, всего один остался.
- Всего один?.. - переспросила Энки, борясь с больной головой. Растворитель явно не улучшал мыслительные способности.
- Мне подруга сказала, что если три раза сделать, то все, потом детей уже не будет, - с удовольствием поделилась медицинскими познаниями собеседница. - И можно будет жить спокойно.
Энки рассеянно кивнула, пытаясь собраться с мыслями. Новая знакомая продолжала вещать.
- В парке La Ciudadela есть палаточный лагерь. Если понадобится, там можно и аборт сделать, и заработать на него. Я всего за три недели заработала! Правда за защиту много берут, и приходится делать всякое такое, но все равно. Если с «активо», то это почти не больно.
- «Активо»?.. - продолжила играть в эхо Энки.
- Ну да, «активо». Из чего «мону» делают. Пропитывают им тряпку, получается «мона». Я не знаю, что это, Сантьяго где-то достает.

Энки мрачно молчала. В закутке канализации было темно, и только слабый отраженный от стен солнечный свет, проникающий сквозь открытый люк, позволял хоть как-то ориентироваться в происходящем. Энки припомнила, что вчера (вчера?), когда она сюда пришла, подростки сидели вокруг какого-то фонаря.
- А чем вы тут занимаетесь? - спросила наконец она.
- Я - ничем! - с некоторой гордостью ответила собеседница. - Мне доктор сказал после аборта посидеть недельку. Хорошо, что есть Диего и остальные. Одной на улицах очень тяжело. Диего лежит на битом стекле. Ну, за деньги. Туристы любят смотреть. Сантьяго работает курьером. Он еще маленький, и его не могут арестовать, если поймают. Когда подрастет, его возьмут в банду. Хосе моет машины. Но мойкой сложно зарабатывать. Алехандро делает все, за что заплатят.
Девочка вздохнула.
- Хорошо, что ты появилась. А то мне одной тяжело их всех обслуживать. А вдвоем будет легче. Тебя как зовут, кстати? Меня - Палита.
- Эн.. Некане, - мрачно ответила Энки. Перспектива «их всех обслуживать» и «с активо почти не больно» ее не радовала. Стоило ли вообще бежать из приюта в таком случае. Едва ли ее бы продали в худшую дыру, чем где она сейчас, подумала она. Похоже, расплатиться одними деньгами в этом мире могут только представители сильного пола. Девочкам приходится отдавать всё. Энки помусолила еще немного эту мысль, пока Палита в фоне трещала о всякой всячине, и пришла к простому логичному выводу: надо перестать быть девочкой. Ее плоская грудь пока не стремилась расти, голос она легко могла менять, а длинные волосы тут были у многих, т.к. бесплатных парикмахеров на улицы не завезли. Осталось только раздобыть мужскую одежду… Ну и свалить отсюда подальше, пока Диего и компания где-то бродят.
- Есть что-нибудь поесть? – спросила она.
Палита вытащила из пакета кусок зачерствевшей лепешки и воду в пластиковой бутылке. Энки быстро поела и выбралась на улицу, «заработать немного денег». По крайней мере дождь кончился. Хотя в сезон дождей лило почти каждый день, и ей скоро придется опять искать где-то убежище. Но теперь у нее был план.

На блошином рынке она купила себе фланелевую рубашку и старые джинсы, которые были ей велики, и их приходилось закатывать снизу и подвязывать веревкой. Также она разжилась небольшим рюкзаком. Быстро переодевшись в подворотне, Энки нанесла некоторое количество грязи на лицо, изображая что-то среднее между щетиной и неумытостью, и поэкспериментировала с голосами, подбирая для своего альтер-эго наиболее удобный. Итак, Энрике «Энки» Иньигес, начал искать для себя место на улицах. Спонтанно рожденная идея зарабатывать деньги куклами и чревовещанием приносила небольшие, но стабильные плоды. Поначалу Энки, помня печальный опыт с Ла Ратой, опасалась изображать сильных мира сего, но вскоре поняла, что защита чести президента и членов правительства не входит в список приоритетов ни обывателей, ни даже служителей закона, а сами почтенные мужи слишком заняты, чтобы бегать по улицам и следить, не говорит ли кто гадости в их адрес.

Правда приходилось постоянно отстегивать бандам «за защиту» и иногда развлекать их бесплатно, но в целом жизнь Энки начала постепенно налаживаться. Изредка она позволяла себе снимать на пару дней комнату в хостеле, чтобы отмыться, отстираться и отоспаться в теплой кровати. Кроме того, она старалась не задерживаться подолгу в одном месте, ну просто на всякий случай. Потихоньку она поднаторела в изображении при помощи жидкого мыла и гуаши различных шрамов и болячек – чтобы придать своему образу мужественности. Правда она обнаружила, что шарить по карманам в таком виде гораздо сложнее - наметанный глаз рядового мексиканца сразу отмечал подозрительного типа. Поэтому иногда Энки смывала с себя грим, отставляла в сторону мужское альтер-эго, одевала чистое платье (обычно валявшееся без цели в рюкзаке) и ехала кататься в метро. В час пик там можно было неплохо разжиться – главное делать все аккуратно и не наглеть. Карманников в метро хватало и без нее, народ был в целом опытный, но часто попадались туристы. Нет ничего приятнее, чем вытащить из кармана гринго пухлый бумажник с кучей долларов, на которые можно безбедно жить пару месяцев и еще прикупить что-нибудь из одежды. К сожалению, такое счастье перепадало нечасто.

Спустя год проживания на улицах, Энки более-менее ориентировалась в районах Мехико-сити, научилась прятать запасы денег внутри кукол, уверенно врать бандам и полиции, и, случись чего, делать ноги на максимальной скорости. Кроме того, она решила найти себе постоянное жилье.

Самая дешевая аренда в городе называлась «весиндад» (vecindad). Это были все те же дома из шлакоблоков в плохих районах, разросшиеся ввысь и вширь, как опухоль на туше города, благодаря наличию некоторых денег у владельца. Сам владелец обычно жил тут же и сдавал комнаты за небольшие деньги. Всего за пару тысяч песо в месяц можно было получить полноценную крышу над головой. Правда, столы, кровати и прочие холодильники в эту цену не входили – комната обычно была совершенно пуста, и обставлять ее приходилось самим жильцам - но был доступ к общему душу и кухне. Кроме того, можно было снимать одну комнату на двоих.

Спустя еще полгода Энки нашла себе напарницу, преследующую ту же цель, – проститутку по имени Эва Сильва. Эва (которая предпочитала, чтобы ее называли «Эвитой») была на несколько лет старше Энки и на несколько порядков опытнее. И у нее был несомненный бонус в виде наличия документов, без которых комнату снять было проблематично – разве что только в совсем уж скверном районе и переплачивать при этом немаленькие деньги. Поэтому для хозяина Энки назвалась младшей сестрой Сильвы. Собственная крыша над головой, настоящая кровать, в которой можно спать сколько угодно без боязни проснуться от пинка в живот, возможность мыться каждый день и прочие радости цивилизации отодвинули горизонт планирования с нескольких часов на несколько дней, и внезапно у Энки появилась идея, цель, куда стремиться: она должна разбогатеть и купить себе собственный дом в хорошем районе, где можно делать всё, что хочешь, и где она будет единственной хозяйкой.

Эва подкинула еще идею: выучить английский, чтобы собирать больше денег с туристов и богатых гринго. Подобные мысли приходили Энки и ранее, но на улицах особо не позанимаешься, и проклятые книги слишком тяжелы, чтобы постоянно таскать их с собой. Теперь же она обзавелась учебниками и засела за «инглес».

Доходы от чревовещания и игр марионеток по мере улучшения языка ползли вверх, туристы осыпали Энки комплиментами, и у нее появилась другая идея – соблазнить американца, чтобы уехать в Америку и там стать знаменитой. Получить собственное шоу в Лас-Вегасе, разбогатеть, купить дом на берегу океана… Эва поднатаскала Энки на теории флирта, и та начала окучивать приезжих американцев. Увы, хотя те были совершенно не против пригласить ее на ужин и затащить после в постель, никто не собирался брать ее назад в Америку. Хуже того, Энки поняла, что сами гринго постоянно врут, а половину из них составляют вчерашние студенты, приехавшие попрожигать немного денег, погрузиться в блеск и нищету Мехико и поснимать местных девочек. Разочарованная в американской мечте, Энки продолжала флиртовать с гринго, но теперь ее интересовал только бумажник, заполучив который, она исчезала с улиц на пару недель, чтобы потом всплыть в другом образе, изменив прическу, стиль одежды и даже цвет волос. По ее наблюдениям, полиция не особо стремилась расследовать подобные дела, да и сами американцы, в основном не владеющие испанским, не спешили куда-то жаловаться.

Тем временем, пока Энки худо ли бедно росла вверх, Эва столь же неуклонно сползала вниз. Сильва с травки постепенно перешла на героин, все чаще таскала клиентов в их весиндад, заставляя Энки часами околачиваться на улице, да и сама клиентура становилась все более дешевой и опущенной. Когда начали пропадать ее личные вещи, Энки поняла, что пора начинать жить самостоятельно. Но для этого нужны были документы.

Основной мексиканский документ - IFE Carta, или же «идентификатор избирателя» - был ей получен через контакт в полиции, Габриеля Фернандеса. Паспорта мексиканцы получали, только если им нужно было пересекать границу. Энки попробовала было получить документ на имя «Энки Авилы», но Фернандес грубо одернул ее в типичной своей манере:
- Ты блять внутри себя можешь быть сколь угодно распиздатой, но снаружи надо не выёбываться и быть как все. Когда вы блять подростки ебучие это наконец поймете, - рыкнул лейтенант полиции, вручая ей заветный credenсial para votar на имя Некане Авилы.
В принципе, к этому выводу девушка пришла гораздо раньше и без совета продажного копа, но надеялась, что на удостоверение личности он не распространяется.

Датой рождения в карте, с подачи Энки, стояло первое января 1984 года. Это было примерно на полтора года больше, чем ей было на самом деле. Поскольку ее точную дату рождения никто не знал, в приюте она отмечалась в то число, когда подкидыша подобрали у входа. Этот «праздник» Энки всегда ненавидела. У детей в приюте была негласная традиция (называлась «поздравь Гусане») делать ей в день рождения гадости по усиленной программе. Поэтому расчет девушки был прост – никто не будет давить на нее отмечать день рождения в Новый Год, и ее оставят в покое. А лишний год она приписала, чтобы проще было устроиться на работу.

Оставалось только «получить образование». Энки взяла в оборот директора одной из школ, лысого трусоватого толстяка. Пара минетов в его кабинете после уроков, когда директор «работал с документами» и один перепих на столе в итоге подарил девушке аттестат. Толстяк хотел еще потянуть с выдачей аттестата, но Энки, чередуя ласки с жалобными мольбами, что ей нужно найти работу, иначе она окажется на улице и не сможет больше к нему прийти, в итоге добилась своего. Чисто из любопытства она спросила, может ли сеньор директор выписать аттестат на имя «Энки», но толстяк замотал лысой башкой с такой скоростью, что девушка перепугалась, что та сейчас отвалится, и она останется без заветных бумаг. Директор пояснил, что проверяющие периодически смотрят списки выпускников, и необычное имя обязательно привлечет ненужное внимание.

Идя по улице и крутя в руках bachillerato со специализацией в «социальных науках», Энки размышляла, что ради этой бумажки всем прочим приходится тратить двенадцать лет жизни, и получает ее в итоге менее половины всех школьников. Мир полон идиотов, решила девушка, и при таком раскладе оставаться на социальном дне – это просто не уважать саму себя.

Через неделю Энки сняла отдельную комнату в другом весиндаде, переехав туда со всеми своими вещами.

Часть 3. Карьера.

Заполучив диплом бакалавра в социальных науках, Энки нашла работу мелким агентом в риелторской конторе и быстро пошла в рост. Любой колеблющийся покупатель в ее руках легко склонялся к покупке, а негативно настроенный превращался в колеблющегося. В лучших приютских традициях, Энки плевать хотела на окружающих ее коллег, манипулируя ими в своих целях и беззастенчиво стуча на них начальству, если ей это было выгодно. Женщины ее ненавидели всеми фибрами, и похождения «этой путы Авилы», больше выдуманные, чем реальные, были дежурной темой для обсуждения внутри женских компаний. Мужчины же испытывали обычно смешанные чувства опасения и вожделения.
Для самой Энки это все не имело значения. Она видела свою цель – ухоженную собственную виллу в хорошо охраняемом районе – и была готова идти к ней по трупам. Стоимость недвижимости в Мехико была откровенно чудовищной, и основная масса населения жила в арендованных квартирах или домиках. Поэтому Энки упорно карабкалась вверх, от повышения к повышению, используя весь арсенал трюков.

С представителем "Sun & Sun Group" она познакомилась, когда пыталась ему втюхать откровенно паршивый дом в не самом лучшем районе. Но Энки разошлась не на шутку, и в итоге почти сама поверила, насколько замечательным будет данное приобретение. Однако ее собеседник, с интересом слушающий ее доводы, вместо этого всучил ей свою визитку и предложил подумать о смене работы. Когда Энки открыла рот, чтобы начать задавать вопросы, она услышала размер будущей зарплаты.

Впервые за много лет девушка не нашлась, что сказать. Подобрав челюсть с пола, она попросила озвучить сумму еще раз, а потом поинтересовалась, что именно придется за такие деньги делать. Плясать голой на столе у директора? Торговать детскими органами? Сопровождать наркокурьеров?

Но нет, это была всего лишь работа вербовщика. Который делает, что говорят, и не страдает излишним любопытством.

Вилла с садиком, бледной точкой торчащая где-то на мысленном горизонте, внезапно стала почти осязаемой реальностью.

Дополнения (вы осилили всю квенту и хотите еще деталей? Really?)) Ну вот вам еще 20К всякого разного)