Она инстинктивно обернулась назад и, только увидев выбоину от пули, склонила чуть ниже голову. Прицельный огонь врага, кем бы он ни был, не мог заставить испанку прятаться. Иначе бы это была не испанка, а курица. Покинуть свой пост она могла бы в любое время и по любой важной причине, но только не в приступе трусости. Не из-за страха быть убитой, как ее товарищ - такой же член НКТ. На первом, этажом ниже, профсоюз давно организовал госпиталь, всю войну принимавший раненых, однако теперь, какова подлянка, врачи не сумели бы спасти Хосе, который стекал кровью неподалеку. Возможно, считали, что он не выкарабкается, или, что раненый - это ловушка. Но шансы ведь все равно оставались, и тем мучительнее казалось зрелище... Кармела видела раньше трупы. Еще до войны их уже было много, ведь даже на главной площади города по утрам часто находили покойников. К виду которых привыкли... Но живой человек в агонии - зрелище несравнимо страшнее. Стрелок поразил его дважды. Наверняка, иностранец. Иностранцы стреляли на порядок лучше, но были трусами и людьми без чести, когда речь заходила о военных хитростях. Например, выманить рабочих из здания в попытке оказать умирающему Хосе помощь, чтобы другой человек, его товарищ, тоже схлопотал пулю. Это останавливало и жгло сердце. Неужели такое она должна была здесь "заметить"?
Кармела задрала повыше голову, чтобы слова было слышно на улице, и обругала невидимого врага из-за фасадной стены гостиницы:
- Проклятые недоноски! За что вы убили Хосе?! Он был мне товарищ! Он сражался с фашистами, чтобы умереть сегодня от пули подонка!
Хосе был еще жив, только... Лучше было не думать о нем так. Но о подонках, которым кричала, называя вещи своими именами, Кармела не думать не могла. За что?! Действительно, за что?..
Она не была на недавнем митинге, который собрали возле Полиорамы*, но слышала, что там было, и знала, о чем писали газеты несколько последних месяцев. Сначала не громко, но затем в открытую коммунисты прозвали P.O.U.M фашистами - агентами Гитлера и Франко. Напряжение нарастало с каждой неделей. На днях освистали ту самую Монтсени, что в прошлом году превозносили слепо, а сейчас готовы были душить гарротой. В глазах товарищей Ф.А.И. бездействовала, и все это стало вопросом времени. Но теперь наконец...Наконец свершилось. Кармела не знала, что стало поводом. Не слышала, чем решилось на станции, однако прекрасно осознавала последствия нарастающей травли P.S.U.C. В их руках оказалось правительство. Вернее, оно оказалось в руках русских. Кабальеро продался им с потрохами или же действовали за его спиной - эти подробности не дошли до улицы. Только кровь дошла. Смерть... "Настало время защищать революцию! Настало время защищать свободу!" - гласили лозунги в ее голове, куда еще несколько секунд назад едва не попала чужая пуля. Чужая - во всех смыслах... Кармела умела стрелять, целиться. Но ни когда не стреляла по людях, если не считать таковыми фашистов. Это было летом прошлого года, но в них она все равно не попала, кажется... А теперь стрелять приходилось в тех, с кем тогда же стояли бок о бок на уличных баррикадах города, для кого пела такие же песни, как и тем, кто спускал курок. Справедливости ради, они начали стрелять первыми. И сейчас у Кармелы не было при себе ружья. Но она готова была выстрелить. Нажать на курок, не считаясь с болью, которая, несомненно, за этим последует, потому что обида была сильнее. Она питала в ее груди ненависть: к убийце Хосе, к P.S.U.C., к русским... К Сталину и буржуазии, которая даже не имела в ее глазах имени, но все равно тоже была виновата в пролившейся братской крови. Рабочие убивают друг друга... "Безумие, охватившее Барселону", как позднее об этом скажут многие... Ради чего они предали революцию? Чтобы поглубже лизнуть Сталину? (Ну так пусть едут туда, в Москву, вслед за сыном своей Ибарури и ублажают его тонкий член - это были не ее слова, но они врезались в память Кармелы и теперь сочились ядом и гноем) Чтобы не допустить предательства P.O.U.M, которые должны были "сыграть на руку Франко"? Но разве они сами не играли ему на руку?! Раненный антифашист на улице был тому самым красноречивым примером, но люди его просто не видели. Не слышали и старались не замечать, все время заряжая пули.
- Фашисты! - вскрикнула девочка в полном отчаянии, адресуя слово в действительности не верное, но такое же гадкое по сути, людям через улицу. Наворачивались на глаза слезы. Из-за Хосе и того англичанина, что оставил ее сидеть здесь. Но еще и потому, что она вспомнила песню, которую пела у театра Лисье по просьбе одного из тех самых русских. В октябре или ноябре... Человек с Тибидадо, 17** - он сам заявил об этом на ломанном, неуклюжем испанском, а затем попросил спеть "Soldatskaya. Soldados"...
Dicen que la patria es
Un fusil y una bandera
Mi patria son mis hermanos
Que están labrando la tierra.
Mi patria son mis hermanos
Que están labrando la tierra
Mientras aquí nos enseñan
Como se mata en la guerra.
Ay que yo no tiro que no
Ay que yo no tiro que no
Ay que yo no tiro
Contra mis hermanos.
Ay que yo tiraba que si
Ay que yo tiraba que si
Contra los que ahogan
Al pueblo en sus manos.
Кто мог подумать тогда, что все обернется так? Что сжатый кулак рабочего ударит боевого товарища в спину... Театр Лисье стоял по соседству, его краюшек на фоне неба даже можно было разглядеть в окно, но парк Тамарита располагался дальше. Туда не смогла бы долететь ее пуля, но если бы девушке досталась винтовка, она перво-наперво бы выстрелила туда. От злости и какого-то отчаяния... Они спасают "нашу Республику", но и вместе с тем топят инакомыслие в крови. "Предатели... Палачи октября...", - и вновь в голове, как по нотам, цитаты с плакатов P.S.U.C... Насколько ужасной могла быть фальшь, настолько была таковой сейчас, в мае 37-го.
Кармела умолкла. Отдышалась немного, взъерошивая прохладный воздух частой, взволнованной парой: выдохи, а за ними вдохи. Казалось, первые гораздо громче... И что их слышать могли в типографии... Она попыталась взять себя в руки.
- Ingles! - позвала девушка того человека. - Я не хочу сидеть здесь! Я пойду и спасу Хосе!
На мгновение между стен воцарилась пауза, и Кармела прогнала ее следующим, но вымученно и намного тише:
- Пусть они знают, что мы своих не бросаем...