'BB'| Semper Fi: Tarawa. One square mile of hell. | ходы игроков | - - LVT-2 N84

  Восемьдесят четвертая амфибия шпарила к пляжу вместе с остальными, но стоило ей тронуться с места в общем строю, мотор её начал работать надсадно. Водила несколько раз ругался, помощник бегал на корму и что-то проверял.
  На этой посудине к цели двигались Трещотка, третий пулеметный расчет, считая Катахулу, и пять минометчиков первого расчета.
  Подошва был опытный командир отделения, он отобрал у Энкла ствол миномета и держал его сам. "Хочешь сделать хорошо, сделай сам!" – такой у него был девиз.
  Энкл чувствовал себя немного потерянным. Он пытался заговорить с кем-нибудь, но все отмахивались: "Не до тебя".
  – Сержант, а ты чего с деньгами-то сделаешь? Я тебя спрашивал на корабле, а тут кто-то в разговор влез, помнишь? – наконец стал он допытываться до Трещотки.
  Остальные, старались держать ящики с минами и коробки с патронами на весу, чтобы не промокли. Проще всего оказалось Катахуле – он просто вставил пулемет в предназначенное для этого гнездо, закрепил там и был спокоен.
  Недомерок вдруг стал рассказывать, как ходил в роскошный стрип-клуб перед самой войной, и якобы перещупал там всё живое.
  – Не слушайте его! – перебивал Рэйзор. – Он, как обычно, небось, нажрался до беспамятства и лапал официанта вместо красоток.
  – Не мешай! – настаивал Недомерок.
  – Че ты так сочинять-то любишь?
  – Рэйзор, а ты сам-то был в таком... заведении? – спросил, краснея, Шоу-Лоу.
  – А то! Я тебя после войны свожу, – великодушно пообещал Рэйзор.
  – Ну да, если мамка отпустит! – язвительно заметил Хаскел, ковыряясь в зубах.
  – Мы ей не скажем! – подмигнул Рэйзор пареньку.
  – А там это... правда... ну...
  – Чего?
  – Ну, что потрогать можно? – спросил Шоу-Лоу, ещё больше покраснев.
  – А то! – заверил его Рэйзор, усмехаясь. – Таким классным парням, как мы – да сами упрашивать будут! Не сомневайся!
  – Такого молокососа туда пустят только с завязанными глазами! – снова вставил Хаскел.
  Шоу-Лоу расстроился.
  – Да не слушай его. Всё можно будет! Если живой останешься. Понял?
  – Понял.
  – Вот Хаскела туда не пустят!
  – Чего это меня не пустят!?
  – А ты в зубах ковыряешься. Дамочки такого не любят!
  – Ой, да пошел ты!
  За этими разговорами мало кто услышал, как Индюк, закрыв глаза и перекладывая из одной руки в другую ящик с минами, который веревочной переноской натирал ему руку, вполголоса молился Деве Марии.
  А когда ахнул первый разрыв, он распахнул глаза и замер, не зная, что делать. Это был как гром среди ясного неба.
  Да и никто из вас не знал.

Катахула стоял у заряженной "семьдесят седьмой", пристально разглядывая медленно приближающийся берег. Пока он был далеко, много дальше, чем можно увидеть цель - но, начистоту, стрелять из пулемета в противника - его работа и делать ее плохо он не собирался. А значит в сторону этого самого противника надо было смотреть. Или, как говорили офицеры, наблюдать. Поэтому глаза его были заняты, а свободными в данный момент ушами он слушал треп парней.

- Слышь, Рэйзор... Не догоняю, а стрип-клуб - это чё?

И в этот момент разорвался первый снаряд.

Как медленно ползло по небосклону солнце, едва заметно перетекали одно в другое состояния души Кристи. Сперва был страх, ослепляющий и всепоглощающий, во многом при этом даже намеренно нагнетаемый. Казалось просто, что боятся надо и что боятся уместно - тебя убить могут через час, в конце-то концов. Потом все таки выяснилось, что даже страх требует некоторых душевных сил. Сил, которые вдруг начали постепенно иссякать, когда солнце в небе стало припекать, а сам Трещотка все чаще отвлекаться в мерзко волнующийся в животе непереваренный еще завтрак. Так страх отошел и сменился скукой. Не каким-то мистическим ощущением нереальности происходящего и нестерпимым ожиданием чего-то, а простой и обыкновенной скукой, когда все вяло ворочающиеся в голове мысли только и посвящены мечтам о том, когда же вот это вот все наконец закончится.

Тут Энкл напомнил о деньгах и Кристи смог на секунду окунуться в чудесный мир воспоминаний о делах недавних дней. Это было приятно, это было правильно. Кристи был победителем, Кристи был триумфатором. Когда это вот все таки закончится, ему будет к чему вернуться. Трещотка расплылся в ленивой улыбке богатого человека. Закончится-то все довольно уже скоро.

- Ну как же! - важно ответил он Энклу, - Отправил домой через пэймастера. Пусть лежат в банке, зарабатывают мне проценты...

Трещотка усмехнулся вяло, поправив ящики с патронами в руках.

- Но вот машину, я думаю, надо будет купить. - продолжил он с вальяжным достоинством, - Только уместно будет. Думаю, парни, про Линкольн-Зефир...

Слегка оживившийся уже Трещотка вдруг услышал вопрос Катахулы и немедленно обернулся к нему.

- Оу, ну как же! В стрип-клубе танцуют стриптиз. А стриптиз - это когда девочки...

Трещотка собрался было уже с азартом и в подробностях объяснить все Катахуле, а заодно и шокировать может слегка пулеметчика... Но тут рвануло!

- Пригнуться! Пригнуться всем! - заорал истошно Трещотка, пригибаясь сам, обнимая ящики с патронами и стараясь укрыться от осколков или еще какого летающего дерьма за железными бортами. - Там, выходит, жив еще кто-то!

Миг Трещотка подумал, затем окинул кратким взглядом амтрак. Свои-то живы?

  Свои были живы – ничего с ними не случилось.
  Грохнуло, бабахнуло, откликнулось издалека, бабахнуло ещё несколько раз – и успокоилось небо. И опять – неровный гул мотора.
  – Фууууух! – шумно выдохнул Шоу-Лоу. И простодушно добавил: – Я уж думал всё!
  – Думай поменьше! – посоветовал ему Рэйзор. – Вон Катахула не думает, и отлично справляется.
  – Понял.
  – Да шучу я, дурачок.

  – Как в театре! – вдруг сказал Хаскел.
  – А?
  – Да был я однажды в театре. Там что-то такое было про Войну за Независимость, и тоже пушки вдруг как ебанули за сценой! Я аж проснулся, помню.
  – А захрена ты вообще туда поперся?
  – Да жена потащила.
  – ЧТО!? ТЫ ЖЕНАТ!?
  – Пфф! А ты думал!
  – Ну ни хера себе! Никогда бы не подумал! А почему кольцо не носишь?
  – Ну так чтоб не потерять!
  Все заржали.
  – Смотрите! Самолеты атакуют!
  И правда, самолеты, покачивая крыльями, отваливались от строя и уходили вниз, а потом взмывали вверх, как на американских горках.
  – Хорошо чешут!
  – А по-моему, мало! Могли бы хоть по два захода сделать! Жалко им что ли?
  – Да чего патроны зря тратить?

  Самолеты улетели, и люди вернулись к прерванному разговору.
  – А давно женат?
  – Да не. Перед самой войной поженились.
  – И кто она?
  – Да там... в городе, короче, есть вокзал, она дочь начальника станции.
  – О! Солидно!
  – А то!
  – Зефир – отличная машина! Завидую! Не засратый форд какой-нибудь.
  – Стриптиз – это типа театра, только без болтовни! – замечает Рэйзор, прищурившись. – Сидишь, смотришь, красивая музыка, красивые женщины...
  – Эй! Дамочки! Сейчас держись, будет жестко! – кричит водитель из своей кабины.
  – Принято! – откликается Подошва и берется за трубу миномета покрепче.

  Качнуло немилосердно – вы чуть не покатились назад через надмоторную плиту, а поскольку руки у большинства были заняты ящиками, держаться было тяжело. И тут же вас бросило вперед, а потом окатило водой – это амтрак перевалился через край рифа и начал свой нелегкий путь к берегу.
  – Смотри, дымит там чегой-то.
  – Плоховато дымит. Весь этот долбаный остров полыхать должен, как по мне.
  Вдалеке бухнуло, эхо разнесло над лагуной, и так привыкшей за это утро к канонаде, звук орудий.
  Мотор начал кашлять, амфибия заметно отстала от остальных.
  – Эй, шеф, ты бы поднажал! – попросил Подошва. – У нас тут свидание на берегу, боимся опоздать.
  – Попробую!

  Загрохотало откуда-то с берега уже ощутимее, застучало, заахало.
  – Япошки что ль опять? – спросил Энкл, выглядывая из-за борта.

  В следующий миг сбоку, может, в метре от вас, пронеслось что-то на огромной скорости, обдав ветром.
  "Ввух!" – увесисто так пронеслось и рвануло где-то позади.
  – Ни хера себе!
  – Убери башку, оторвет к чертям!
  – Это было близко!
  – Да уж, черт! Правда близко!
  – Ну-ка все пригнулись!

  – Как там, – спросил Энкл у пулеметчика, – первая волна высадилась уже?
  – Хер разберет! – пожал он плечами. – Наве...
  Страшный, оглушительный грохот сотряс амфибию. Так, вызывая оторопь, грохочет уроненный шкаф, когда ты пацан, и случайно уронил его вместе со всей бабушкиной посудой. Что-то ожидаемое, но и неожиданное, ошеломляющее, но и непоправимо тоскливое есть в этом грохоте.
  Зубы у вас клацнули с такой силой, как будто их сейчас выломает из десен, всех вас бросило влево, неистово ударив о борт и друг об друга. Мгновение – и все десантное отделение превратилось в кашу из тел, рук, ног, винтовок, карабинов, ящиков, коробок. Люди словно слиплись в ком, как клоки пыли, который сметают в одну кучку. Кто на ком лежит и чем кому куда упирается – никого даже не волновало. Вас всех оглушило, выбило воздух из груди и мысли из головы. Несколько секунд вы лежали, пытаясь вздохнуть, понять, что с руками и ногами, и не пытаясь думать.

  В амфибию попал снаряд. Он попал с правой стороны, в "скулу", как сказали бы, будь это корабль, и разворотил взрывом правую часть кабины, убив водителя и помощника. Вам повезло, потому что ещё немного, и снаряд мог бы пробить борт и рвануть прямо среди вас, а так кабина частично прикрыла вас и от взрывной волны, и от осколков, а главное, двигатель не загорелся, не взорвался, а просто заглох – он и так сегодня был не в настроении работать.
  Вам повезло. Но везение это было условное – амфибия с развороченным правым понтоном, начала быстро погружаться, кренясь на борт.

  А вы лежали, только начиная приходить в себя.
  – А-а-а...
  – Что это...
  – Нога, нога бля...
  – А-а-а...
  – Дон, ты жив?
  – Ммммм! – мучительно мычал кто-то, видимо, со сломанной челюстью.
  – Тонем! Тонем, парни! – первым простонал, очнувшись, Рэйзор.
  Кое-как вы начали распутываться из получившегося клубка, раздались стоны, ругательства. Кое-кто сломал пальцы. Кое-кто – ноги. Кое-кто – умер.
  У Гимнаста всё лицо было в крови, рот разбит в кашу – это он мычал.
  Флорида, кажется, сломал руку.
  Утюг, Энкл и Хаскелл не отзывались, а остальные... перекличку провести было некогда.
  Боевое отделение уже накренилось градусов под тридцать, раскрывшиеся коробки с лентами начали съезжать по полу, плюхаясь в воду, скопившуюся внутри. Вода все прибывала, плескалась в районе кормы. Взрывы и выстрелы – все как будто в тумане. В ушах как будто вата.
  – Дуэйн, ты как? – потряс Рэйзор за плечо Шоу-Лоу.
  Тот ошарашенно кивнул.
  – Выбираемся отсюда, давай за мной.
  – Я плавать не уме-ме-мею.
  – Ничего, тут неглубоко, бросай всё и держись за меня. Выгребем как-нибудь.

Когда-то Питер очень хотел получить медаль. Какую-нибудь. Просто чтобы не возвращаться с войны с пустыми руками, а взять с собой вот такой вот трофей. Чтобы было о чем рассказать друзьям и что нацепить на пиджак. Медалей было много и были они разные - Питер все изучил подробно по посвященной тому книге, которую он приобрел незадолго до того, как записался в Корпус. Однако чем-то его внимание всегда цепляло Пурпурное сердце. Ярким видом и необычной формой, конечно, но еще и чем-то другим... Достижимостью. Всего-то нужно, чтобы ранили разок в бою. Такое ведь на войне наверняка будет, правда? Это ведь не подвиг какой-то, ничего такого, ничего сложного. А медаль полагается.

С тех пор много воды утекло, Питер Кристи стал сперва просто Трещоткой, а потом даже сержантом Трещоткой. О медалях мечтать перестал. О Пурпурном сердце-то и подавно... Однако первая его связная мысль после попадания в борт снаряда была именно о нем, о несчастном Пурпурном сердце!

"Неужели вот оно, мое Пурпурное сердце?" подумал как-то отстраненно Трещотка, лежащий в слабо копошащейся груде человеческих тел и прижимающий ладонь к рассеченной щеке. Отнял ладонь, посмотрел тупо на кровь, стекающую теперь по пальцам. Подумал еще немного и решил, что нет, для медали еще вероятно рановато. А потом до него стало доходить... Пиздец, какой же пиздец!

Все еще живой и вполне целый Трещотка судорожно вскочил на ноги, избавившись немедленно от тяжелого, давящего ко кренящемуся дну рюкзака. Круглыми глазами взглянул сперва на слившихся в будто бы единую массу товарищей, потом на хлещущую внутрь воду. Мысли неслись в голове. Надо было что-то делать, что-то командовать наверное...

- Покинуть трак и двигаться к пирсу! - Кристи, поднявшийся в полный рост, старался говорить громко и твердо, хотя получалось как уж получалось: хрипло, с каким-то визгливым надрывом, - Всем покинуть трак и двигаться к пирсу! Там будут наши.

Питер понял, что приказ (ох ты ж, первый приказ в, сука, бою!) все вроде услышали, и наклонился к мычащему и стонущему Гимнасту с превратившимся во что-то страшное и кровавое лицом. Протянул ему руку.

- Давай, помощь нужна? - сержант постарался поднять бедного Гимнаста на ноги. Затем обернулся назад и крикнул вроде бы очевидное: - Раненным помогите!

Катахулу держался за удобно закрепленную на шкворне "семьдесят седьмую" и пытался понять, что такое стриптиз. Пока выходило - не для него развлечение. Он и театр-то не понимал, был пару раз на школьных спектаклях, а тут даже без болтовни.... Он честно представил - красивая музыка, ну, там, банджо, скрипочки - и... ну, скажем, Рита Хейворт делает что? В театре болтают, а тут не болтают - сидит и смотрит в зал, что ли? Под банджо? Не, точно не для него.

В следующий момент после этого важного вывода он почему-то лежит в груде морпехов и у него болит грудь. Это че, в них сейчас попали, что ли? Это че, они тонут, типа? Сознание захлестнула волна паники, липкой и холодной - совсем как жижа на дне амтрака.
Чарли выхватил нож, заранее отработанным движением резанул по лямке, скинул другую с плеча... Взглянул на "семьдесят седьмую", на кое-как намотанный спасжилет - времени на все не хватит, амфиба вот-вот опрокинется.

- Прости, малышка, нам было хорошо вдвоём.

И подхватил стонущего Флориду, потащил его через борт. Как же ещё, они ж, типа, морпехи, а морпехи - значит братаны, разве не так?

  – Давай, парни, пошли! – прохрипел Рэйзор, выталкивая вперед Шоу-Лоу. Тот перевалился через задирающийся кверху борт, с плеском скрылся за ним. Амфибия качнулась. Все, кто был жив, зашевелились.
  Флорида промычал что-то непонятное, кое-как стал выбираться, опираясь на руку Катахулы.
  А амртак накренился ещё сильнее.
  Один за другим люди перекувыркивались через борт, почему-то не сговариваясь, все полезли через тот, который задирался, видимо, опасаясь, что амфибия сейчас перевернется и накроет тех, кто окажется под другим.
  Катахула сел верхом на кромку борта, потянул за здоровое плечо Флориду, тот лег на живот и полумертвым кулем перекатился. Раздался ещё один всплеск. Надо было прыгать следом.
  А там, мать её, вода.
  – Да прыгай давай!

  Ты перекинул вторую ногу, опустил их в воду и аккуратненько соскользнул. Вода сразу "схватила за живое" – стало холодно вот буквально везде, чуть не вскрикнул, захотелось срочно вернуть, как было. От страха начал перебирать всеми конечностями, был бы хвост, как у настоящей катахулы – и им бы перебирал, а заодно и ушами. Хлебнул воды, выплюнул. Из-за того, что пытался выгнуть шею вверх, каска сразу стала давить ребром, стало очень неудобно, шея почти сразу от такого начала слабеть. Но ты держался на воде, и это уже было кое-что. Оглянулся, видя задранный борт эл-вэ-тэ-хи. Но задрался он не так сильно – даже нижний край гусеницы из воды не показался. Так она и не перевернулась.
  Флорида вынырнул и начал дрейфовать на боку, затравленно глядя вокруг.
  Тут ты понял, что в таком темпе болтать руками и ногами долго не сможешь, да и шея стала неметь. Ты опустил голову в воду, опустил ногу и... нащупал дно.
  Да, просто встал на дно, с трудом веря в свою удачу. Воды оказалось почти по шею, но это было ничего! Главное, стоять можно! Сразу жить стало повеселее.
  Ты поделился своим открытием с остальными, и они начали выпрямляться в воде. Это было чертовски удачно, потому что Подошва уже наглотался воды со своим минометом в обнимку, да и Флорида выбивался из сил.
  – Фу, я уж думал, ко дну пойдем.
  – Успеется, не переживай.
  – А где сержант? Он вроде командовал что-то?

  А Трещотка, пока другие перебирались через борт, перекинул руку Гимнаста через шею и полез вслед за своим отделением. Но тут очередной морпех "покинул корабль", амфибия зашаталась, и Трещотка, неуклюже взмахнув рукой, попытался удержаться на ногах. И поскользнулся.
  Он упал, завалив Гимнаста, ещё разок треснувшись головой о ящик. Не будь на нём каски он, наверное, заработал бы черепно-мозговую травму. В глазах у него поплыли круги, в основном, желто-зеленые, как светящиеся сопли. Гимнаст тоже повалился на него, шипя и мыча с выпученными глазами. От этих телодвижений амтрак накренился ещё сильнее и пошел вниз. Холодная вода немного привела Трещотку в чувство, и он понял, что оказался зажат в углу между бортом и решетчатым настилом палубы телом Гимнаста, и какой-то коробкой.
  Потом над его лицом сомкнулась вода.
  Дико барахтаясь, как им обоим казалось, а на самом деле вяло трепыхаясь, они оба пытались подняться, а Гимнаст ещё и выл, потому что соленая вода разъедала ему израненное лицо. Гимнасту, чтобы встать, надо было упереться в Трещотку, желательно коленями, а Трещотке, чтобы выжить, надо было как-то этого не допустить. Не то чтобы кто-то из них понимал сейчас это уравнение, они просто нелепо боролись. Потом в глазах у Трещотки стало темнеть, потому что воздух кончился. Потом Гимнаст с него вдруг резко слез, но сил дотянуться рукой до края борта и встать уже особо не было. Потом Рэйзор, обплывший амтрак с другой стороны и перевесившийся через ушедший под воду борт, приподнял его за лацкан над водой.
  – Хорош ванны принимать!
Трещотка, вяло соображавший в этот момент, кашляя и выплевывая воду, попытался побыстрее выкатиться наружу.
  – Да успокойся! Уже все, что могло, утонуло! – сказал капрал. – Давай, потихоньку.
  Амфибия правой гусеницей уперлась в грунт, а левый борт ещё держался над водой, потому что понтон сохранил герметичность. На самом деле, вы могли особенно не торопиться, покидая посудину.

  Пока сержант, держась за обшивку, приходил в себя, четверть часа ушла на то, чтобы разобраться со снаряжением. От взрыва многое улетело черте куда, и не всё получилось найти. Обе пятидесятки оказались повреждены, но пулемёт Катахулы, стоявший на левом борту, в порядке. Удалось также выловить три коробки с лентами, пару лент без коробок, ящик мин. Из оружия – две винтовки и пять карабинов. Ну и один миномёт. Больше нырять смысла не было, во-первых, все вымотались, во-вторых, замерзли, а в-третьих, и это бы унести как-нибудь. Выловили пару рюкзаков, но тащить их желающих было мало – тут бы оружие донести хоть как-то.
  Пока одни спасали военное имущество, другие помогали раненым: Гимнасту кое-как замотали рожу, Флориде приспособили повязку на руку.

  И двинулись к пирсу, бредя, то и дело проваливаясь в ямы, Недомерок при этом крыл на чем свет стоит всех и вся. Оглядываясь на берег, где грохотали взрывы и занимались пожары, вы видели, что там идет нешуточный бой.

  Но не прошли вы и пятидесяти метров, как вас обстреляли – сзади справа. Первая очередь удачно легла строчкой между вами, только обдав брызгами. Некоторые ещё обернулись, недоумевая, какому придурку захотелось побрызгаться водой.
  – Вниз! Ныряй! – сообразил кто-то. Но раньше, чем вы успели окунуться с головой, вторая очередь прохватила в спину Официанта. Вы толком и не поняли, как это произошло, он даже не вскрикнул – просто вздрогнул, опустился в воду, ушёл с головой и больше не показался. Рэйзора зацепило в плечо, но, как он сам сказал, несильно. Вы посидели с минуту в воде, выставив на поверхность только каски – волна то и дело дохлестывала до носа и глаз, но приходилось терпеть эти неудобства.
  И тут Катахула заметил амфибию метрах в ста. Только шла она не к берегу, а от берега к рифу. Она катилась, рассекая воду, оставляя за собой расходящиеся волны и пену, взбитую гусеницами, и должна была пройти от вас в двадцати-тридцати метрах.

Мгновенная паника, трепыхание в воде - и дикая, первобытная радость, когда под ногами оказалось дно. Есть Бог на свете... Катахула встал на ноги, руки ощутимо тряслись.
- Флорида, ноги вниз, стой уже.

Стыдно, как бы парни не заметили, что он сдрейфил. Чтобы унять дрожь и успокоиться, Чарли вытащил нож и срезал с себя спасжилет. Ко всем чертям его, все равно не помогает. Избавившись от помехи, Катахула полез обратно в амтрак за пулеметом:
- Детка, я скучал по тебе... Эй, сержант - он только сейчас заметил, что Трещотке не очень - ты как?

Пару секунд Трещотка глядел на Чарли круглыми ничего не понимающими глазами. Потом махнул рукой и ответил:

- Все в порядке, все в порядке… - по бледному его лицу видно было, что с сержантом совсем не все в порядке.

Кристи отдышался слегка, собрался кое как с мыслями. Поднялся и начал отдавать команды вяло:

- Все, выходим… Давайте. Ты, станок вот возьми! А ты патроны к нему! А миномет… Миномет… Черт с ним, все равно все теперь не утащим.

Так миномет и бросили. Собрались и побрели к далекому пирсу. Далеко, впрочем, не ушли - снова пришлось нырять, чтобы укрыться от шальной очереди. И ведь летели пули откуда-то сзади! Значит какой-то придурок из своих решил по ним пройтись! Под водой аж зубы сводило от ненависти к этому идиоту. И от холода, конечно.

Потом обнаружилось, что очередь тем уродом пущенная даже не в молоко улетело - двоих ранило. Тут пришлось Трещотке помогать Недомерку: он вместе с пострадавшим, но стоящим все таки на ногах Гимнастом взялся поддерживать Недомерка, пока тот ковылял вперёд, используя винтовку как импровизированный костыль.

А потом мимо прошла амфибия. Точно не японская. Но Трещотка только не взглядом проводил. Крикнуть хотелось, привлечь как-то внимание. Но только зачем? Не возьмутся же они там разворачиваться и везти их к берегу. А вот пальнуть по глупости могут.

Ещё у амфибии
  Подошва поворчал на приказ Трещотки и посмотрел на него крайне неодобрительно. У него оставалось в подчинении ещё два бойца – как раз чтобы нести плиту и ящик с минами.
  – Тебе черт с ним, сержант, а мне потом башку за него оторвут! Эх...
  Вообще-то он был не из твоей группы, и формально подчинялся совсем не тебе, а Бэтмену. И очень расстроился, что его усилия по спасению материальной части из рук бестолкового и ныне покойного Энкла пошли прахом.
  Но всё же Подошва был, что называется, "командный игрок", а старшим по команде был Трещотка. Так что капрал аккуратно пристроил миномет в амфибии, повесил себе на шею ленту и поплёлся за всеми.
  – Погоди, не режь! – крикнул Рэйзор Катахуле. – Эх! Надо было на этого оболтуса надеть... – кивнул он в сторону Недомерка. Без жилета тот со своим коленом мог и потонуть на глубоком месте. – Ладно, ты просто надень хотя бы, уже кое-что.
  Катахула взял в одну лапу пулемёт, который весил 14 килограмм, и положил его на плечо, а в другую – пару коробок – каждая под десять килограмм. И сразу понял, что это многовато, даже без рюкзака. Одно дело ходить так по ровной земле, а другое – спотыкаться по неровному дну, то и дело проваливаясь в ямы, да ещё и когда на тебе мокрая одежда. Но так как он был парень упёртый, то пошел как есть.
  Ещё одну коробку взял Рэйзор, подставив плечо Флориде. Станок принял Официант, а ленту напялил на себя Индюк. Гимнаст был слишком слаб и ошеломлен своим увечьем, чтобы ещё что-то тащить или кому-то помогать. Он побрел за вами последним, ему помогал Подошва.

Когда вы уже отошли
  Когда Официанта убили, Флорида нашарил под водой станок и взял его здоровой рукой, стиснув зубы.
  Пулемёт дал по вам ещё очередь, но ни в кого не попал. А амфибия прошла мимо. И пулемёт стал бить по ней. Стало понятно, что это точно японский пулемёт.
  Сначала очереди ложились с перелетом, но потом он пристрелялся, и чем дальше уходила амфибия, тем лучше было видно, как очереди ложатся, перехватывая её корпус своей строчкой, и пули выбивали из металлического корпуса искры. Амфибия ускорилась и немного повернула, чтобы быстрее выйти из-под огня. Вы видели, как она перевалила через коралл, плеснув водой. Она отошла ярдов на пятьдесят, когда вдруг сверкнуло и раздался металлический грохот. Видимо, в неё попал снаряд. Она не замедлилась, а опять повернула и ушла вдаль.

  Это была амфибия с пляжа РЕД-1, она везла двух раненых бойцов – больше загрузить не успели. Она шла мимо вас, чтобы избежать огня из "Кармана" в бортовую проекцию. Вы так и не узнали, что с ней стало. Снаряд, пробивший кабину, разорвался внутри и на ваших глазах убил водителя, но двигатель не повредил, и тот работал, пока не кончился бензин. Но несмотря на пулемётный обстрел, понтоны оказались достаточно целы, чтобы поддерживать машину над водой. Начавшийся ближе к полудню неумолимый отлив унёс её в море. Искореженный амтрак отдрейфовал на целых десять миль прочь от Бетио, моряки с "Зейлина" заметили его и спустили шлюпку. Внутри они нашли три трупа – двух морпехов и моряка-санитара. Их похоронили в море в тот же день, после панихиды.


  А вы пошли дальше, радуясь, что пулемётчик выбрал себе другую цель – пример Официанта был у всех перед глазами. А ведь он мог бы методично истребить вас всех, если бы продолжил стрелять.

  Но до пирса было ещё далеко, и пройдя ещё ярдов сто вы пересеклись с группой морпехов человек из пятнадцати, шедших от рифа к берегу. Во главе их, старательно подняв над головой свой карабин, шагал лейтенант. Никто из вас не помнил его фамилии – он был не из вашей роты. Это были пулемётчики: у них с собой было два пулемёта M1917 – здоровых, тупоносых, и несколько коробок с патронами. Они шли довольно бодро, видимо, передавали друг другу оружие, когда носильщик уставал.
  – Куда вы? – спросил он у Трещотки. – Берег там, сержант!
  – Сэр, у нас тут раненые, – отозвался Подошва.
  – Тяжело? Идти могут?
  – Двое могут, один нет.
  – Так пусть ведут его на пирс! А вы за нами!
  – Не уверен, что они справятся без помощи, сэр.
  – Тогда все идите за нами! – скомандовал лейтенант. – Там на берегу ваши пулемёты нужны! И срочно!
  Ему было, наверное, лет двадцать пять, он как мог старался сохранить вид, что не находится в полном шоке от происходящего, что всё идёт более-менее, как и должно. Будто тот факт, что он бредёт к берегу по грудь в воде с остатками взвода – это что-то неприятное, но нормальное. "План был не такой, но что ж теперь-то..."
  Всё это его не касалось. Он шел к берегу.

Кристи устал. Устал смертельно, устал так, как никогда в жизни еще не уставал (по меньшей мере, именно так ему сейчас казалось). Мысли его путались и шел он будто во сне, иногда только с большим трудом поднимая взгляд на пирс впереди. Пирс, который прямо сейчас виделся ему как цель всей жизни, как град на холме, как земля обетованная, куда предстоит выйти ему через 40 лет скитаний по (неожиданно мокрой) пустыне.

Отупляющая усталость позволяла забыть пока о нависающей все еще над всей группой опасности, не думать о только что убитым прямо на его глазах Официанте. Трещотка пребывал, пожалуй, в некоем подобии транса, который наступает иногда во время такой почти непосильно тяжелой работы. И только потому, казалось, ноги его все еще продолжали механически нести его вперед. А в голове все всплывала и всплывала мысль о том, что стоит дойти только до пирса и можно будет присесть. Или даже прилечь. И не мыслилось в этот миг наслаждения выше этого.

Потому, когда лейтенант окликнул Трещотку, тот сперва отказался верить своим ушам. Обернулся к этому до отвращения бодрому офицеру, который попытался теперь лишить Кристи земного рая на бамбуковых сваях, и секунду смотрел на него непонимающим взглядом. До Трещотки все дошло и сразу откуда-то возникли силы, чтобы выразить протест:

- Но сэр... - Кристи заговорил хрипло, дыша тяжело между произносимыми словами, - Сэр, до пирса совсем ничего... А по нему только быстрее будет... И раненных там... Раненных там тоже можно будет оставить...

Трещотка скривился, отдышался кое-как. Собрался с мыслями и попытался снова донести свою мысль до лейтенанта.

- Давайте дойдем до пирса вместе и уже по нему доберемся до берега. До пирса недалеко, а по нему мы сможем двигаться куда быстрее. Времени не потеряем. А ящики... - сержант вяло махнул винтовкой в сторону уставленного ящиками пирса, - обеспечат нам защиту от вражеского огня. А то мы уже потеряли одного человека здесь, в открытой воде... Тем более, на пирсе мы сможем оставить раненных в относительной безопасности.

С надеждой несчастный Трещотка посмотрел на лейтенанта.

- Так будет только проще, сэр.

Катахула пер вперед, расставив плечи, и взрезая воду грудью как десантный корабль. Нагрузили его, конечно, как мула тетушки Энн, а что делать? На кой им на берегу пулемет без патронов, япошек пугать? И на кого их навесить? И так уже половина отряда еле идет, того и гляди в воду нырнет. Поэтому Чарли хватал ртом воздух, отфыркивался от попадающей в лицо воды, терял равновесие, восстанавливался, макался в воду, но шел и шел. Жаловаться он с детства был не приучен, а лагерь подготовки показал всю правильность такого взгляда на жизнь. Шаг левой - шаг правой, шаг левой - шаг правой. Он не смотрел на пирс, он не смотрел на берег - зачем? - старался только следить за теми, кто шел рядом - чтобы не упустить момента, если с ними что-то случится - да концентрировался на каждом следующем шаге. Он же может его сделать? Значит, сделает. Шаг левой - шаг правой...

  Лейтенант выслушал Трещотку, но решения не поменял.
  – Пирс наверняка пристрелян, – кивнул он в сторону берега. – К тому же там дым... он горит или горел. Мы потеряем время. За мной!
  Пирс и правда всё ещё дымился где-то справа, если стоять к нему лицом, как стояли сейчас вы, поближе к берегу. Дым там поднимался серый, как от костра какого, а не с черной копотью, как от сгоревшей техники.
  Лейтенант повел вас за собой. Наконец вам хоть ненадолго ничего не надо было решать, только переставлять ноги под водой. Принятие решений выматывает порой не меньше, чем марш-бросок, особенно когда отвечаешь не только за себя, а за вверенных бойцов или снаряжение.

  Люди лейтенанта двинулись вперёд. Какой-либо строй они не держали, но само собой получилось что-то вроде клина, на острие которого, подняв над головой карабин, словно держась за него, шел офицер, а остальные – уж как получится.
  Вы двинулись за ними, и что там делается впереди не видели за их спинами, но зато теперь, когда решение принимали другие, у вас было время покрутить головой и посмотреть, что делается вокруг.
  Слева был пирс – теперь его было видно хорошо. Теперь было видно, что ящиками он заставлен не до самого конца, а может, до половины, а дальше, немного за тем местом, где он дымился, ящики заканчиваются. Похоже, японцы просто не успевали разгружать их, потому что вы их бомбили – так они и остались стоять.
  С другой же стороны было видно лагуну и берег. Берег был всё ещё далеко, и теперь уже остров совсем не казался маленьким. Наоборот, было ощущение, что он немного даже нависает над лагуной, наверное, потому что хорошо стало видно темные пальмы. На берегу видны были какие-то постройки, домики, сараи, а также скопление амтраков – словно блох, вокруг клюва птицы и ещё в одном месте, почти там, где начинался залив, но полевее. Остров весь дымился, но не то чтобы его заволокло дымом – скорее над ним поднималось зловещее марево, но разглядеть берег было можно. А значит, и вас с берега. Вспышек было толком не разобрать, так, мелькало вроде где-то что-то, а может, и нет. Но кое-где видно было трассеры, особенно там, где стреляли с амтраков, и огонь, особенно там, где эти самые амтраки горели. А горело несколько – в основном те, которые замерли в воде, и ещё парочка на берегу. Некоторые амтраки отъезжали от пляжей кормой вперёд и двигались к рифу, но таких было мало – большинство просто стояли, то ли подбитые, то ли брошенные.

  Самолеты, судя по звуку, где-то не то подлетали, не то улетали, но над островом их пока было не видно. Корабельные пушки бахать перестали. А вот на берегу пушки стреляли – доносилось отдаленное оханье и было видно, как с грохотом появляются в воздухе над пляжами белёсые облачка шрапнели.

  Вокруг же была одновременно красотища – и мерзость. Красотища, потому что море – хоть по нему и стелился дым, хоть запах соленого ветра и смешивался с запахом горелого бензина и пороха, но всё же пахло простором, далью, свободой что ли. Солнце увлеченно играло бликами на волнах, и вода прямо под ногами была пусть и взбаламучена взрывами и гусеницами амтрков, но всё равно чувствовалось, что вот уляжется поднятый со дна песок, и опять она станет почти совсем прозрачной, и можно будет разглядеть, что там на дне этом среди солнечных бликов делается. А чуть подальше в лагуне море было непередаваемо бирюзового цвета, точь-в-точь как на картинке какой. А дальше, в открытом море, бирюзовый переходил в насыщенную, мокрую, непроницаемую и благородную синеву. Такой красоты вы не видели ни в океане, ни когда шли к берегу в амфибии.
  Трещотке это было хотя бы с чем сравнить – он в Калифорнии видел не такой океан, но чем-то очень похожий, только построже: как будто разрешал себе сорваться в эту невыносимо прекрасную бирюзу только у самого берега. А здесь, в лагуне, океан совсем не стеснялся её.
  Катахула же ничего подобного не видел, ни в Луизианских болотах, ни в Новой Зеландии, ни пока пересекал Океан.
  Вдруг почувствовалось, что вы, черт побери, в тропиках! В какой-то экзотической стране! Что ваши разборки с япошками – это не главное, главное, как же тут красиво... надо-то всего делов – вышвырнуть их японские задницы, и можно будет после войны приехать и лежать в теньке под пальмами, смотреть на горизонт – и это уже будет до одури приятно.

  Но вместе с тем, шлепать по этой красоте в ботинках, скользкой, облепляющей тело форме, каске, постоянно оступаясь, когда под ногой оказывался то ли кусок коралла, то ли камень, то ли яма, то ли воронка – было очень мерзко. Вот именно что мерзко, потому что было это форменным издевательством: сверху печет солнце, ниже пояса тело уже начинает коченеть, вокруг – неописуемая красота, а вы чешете по дну лагуны в наименее подходящем для этого наряде.

  Вдруг группа впереди сначала остановилась, а потом стала скучковываться – это вы дошли до тетраэдров, которые хитрые япошки поставили в воде так, что над водой торчали только самые их пирамидальные верхушки, темные до того места, куда доставало волной, а выше уже высушенные солнцем. Проходы между пирамидами были затянуты проволокой, но ребята лейтенанта поискали и обнаружили, что в одном месте проволоки почему-то нет, и все пролезли там. Пролезли и вы.
  Миновали вы и место, где горел пирс – оказалось, в воде в этом месте рядом с ним было две какие-то будки на сваях, соединенные с пирсом мостками... ну, в основном сваи от них и остались: обугленные обломки рухнули в воду, а заодно обрушилось примерно три метра сгоревшего настила пирса.

  На берегу же шла война, но почему-то было ощущение, что вас она не касается, пока не прилетела пуля и не шлепнулась в воду между ребятами лейтенанта и вами (вы отстали метров на двадцать). Потом кого-то у него ранило, но, кажется, несмертельно. Было ещё несколько всплесков – наверное, пули. А что ж ещё?

  Кто в вас стрелял было пока непонятно.
  Ещё несколько амфибий проследовали назад, к рифу, в том числе одна вдоль самого пирса.

  Берег оказался уже поближе. Там слышно было взрывы – то и дело да-дахало что-то вроде гранат, стучали пулемёты, а иногда взрывалось и что-то посолиднее. Пулемётов амфибий – грозных пятидесяток – слышно почти не было. Патроны у них что ли кончились?
  И тут группа лейтенанта снова остановилась – до берега было метров сто.
  – Что там? – крикнул Подошва.
  – Проволока в воде! – отозвался кто-то. – Она под углом к берегу идёт.
  Вы приблизились, и стало ясно, что проволока спрятана под воду – только иногда игра волн обнажала верхушки одного или нескольких столбиков, на которых она держалась.
  Лейтенант, похоже соображал, что делать дальше – идти искать проход влево или же вправо, или перебираться через проволоку?
  Снова что-то шлепнуло по воде. Пуля?

Катахула бестолково топтался на месте. Он был пулеметчиком, к тому же сильно уставшим и замерзшим. Он не хотел ничего решать, он хотел пулемет и тра-та-та...

  Катахула страшно задолбался, и я уже рассказывал, почему.
  Когда первый раз над головой рвется шрапнель – дергаешься, как ужаленный, можешь дернуться так, что каска с головы слетит, можешь выронить винтовку или прикусить язык. Когда шрапнель рвется не над тобой, а где-то над берегом, это озадачивает, но в десятый раз уже не очень страшно – тем более когда в твою эл-вэ-тэшку недавно снаряд попал. Когда стреляют пулемёты – глухо, далеко, дробно, много сразу – поначалу неуютно. Чувствуешь: "Вот оно, началось!" Но чуть попозже уже привыкаешь к этому стрекоту – стучат и стучат, не в тебя и спасибо. Потом они стреляют в тебя, и ты понимаешь, как это страшно. Смерть от пулемёта стремительна – пули хлопают по воде нервно, быстро, с безумной скоростью, там не то что увернуться куда-то, там рот открыть можно не успеть. И все же... все же когда ты устал, вымок, замерз, сто пятьдесят раз оступался и куда-то проваливался – эти бешеные фонтанчики уже не стоят перед глазами. Идешь, левая нога, правая нога, руки занемели, хочется скинуть коробки с лентами в воду и размять их. Пальцы ноют. Спина тоже сообщает, что она не из железа, намекает голове, не многовато ли мы на себя взвалили?
  Короче говоря, это может показаться странным, но в самом центре жестокой битвы, в которой уже погибли и были ранены сотни людей, в которой патроны тратились сотнями тысяч, а взрывчатка сыпалась на солдат обеих сторон десятками тысяч тонн, могло вдруг показаться, что ты... ну не в безопасности, но вроде как и не особо под угрозой. Идешь себе, сцепив зубы, идешь. Вон лейтенант, вон сержант – им ещё тяжелее, им думать надо. А вон раненые – им вообще несладко. А ты здоровый лоб, прешь на себе снарягу, так все и должно быть.
  Всё нормально. Смерть, наверное, ушла на перекур.
  А потом рраз! – и оказывается, что нет. Что все шаги, которые ты делал до этого, привели тебя в ловушку. А смерть не курит – у неё просто всё схвачено заранее, вот и ждала себе спокойно, пока ты пересечешь невидимую черту.

  Лейтенант крикнул:
  – Лезем через проволоку! Накиньте...
  Что накинуть он сказать не успел, потому что умер – быстро, страшно и как-то совсем не героически: его тело взорвалось кровавыми брызгами в нескольких местах, потому что его пробил сразу, наверное, десяток 7,7-мм пуль. Его как будто обглодали за секунду пираньи или какие-то сверхзвуковые собаки, кровь полетела крошечными брызгами из рук, лица, из прорех в форме. Он упал на проволоку и повис на ней, объеденный очередями сразу двух пулеметов.
  Это была жуткая и внезапная смерть.
  Катахула в этот момент был метрах в пяти от проволоки.
  Большинство морпехов замерли, остолбенев, некоторые рефлекторно отпрянули. В следующую секунду парочка из них кинулась к проволоке. А то, что произошло дальше, выглядело так, как будто Катахулу засунули на сковородочку, в которой кто-то решил приготовить соус болоньезе, в тот момент, когда уже влили бульон и сейчас будут класть томатную пасту, всё шипит, булькает и клокочет. Под крышечкой.
  Вода словно закипела, заиграла – стала подпрыгивать, взбиваемая пулями. Люди кричали, барахтались, пытались сделать хоть что-то, но всё было бесполезно.
  Погибший лейтенант был не виноват – не было другого способа попасть на берег, не потеряв пулемёты, кроме как идти напрямик, а бросить их он не мог: он знал, что пулемёты нужны на берегу, чтобы отбивать атаки японцев. Он повел свой взвод по сути единственным возможным путём. Просто... просто японцы об этом подумали заранее. Пулемёты в "кармане" стояли так, чтобы стрелять вдоль проволоки, шедшей уступом к берегу. Пулемётчикам был дан приказ – не тратить патроны и время на прочие цели, а прикрывать огнем заграждение. Вот они и прикрывали. С их стороны это выглядело просто: группа фигурок подошла к линии заграждений, они дали ей немного скопиться и открыли огонь, по ориентирам выставив дистанцию и дав небольшое рассеивание в глубину. Честно говоря, не выбей полковник Шуп для операции амфибии, наверное, весь второй батальон лег бы от этого флангового огня, пытаясь добраться до пляжа от рифа. Хорошо ещё, что разведчики-снайперы зачистили пирс, хоть и не до конца, а то сейчас по группе Трещотки стреляли бы не с одного, а с обоих флангов.
  Но и огонь с одного был убийственным. Было даже не слышно самих пулеметов – их стук тонул в общем гуле сражения, но сильнее всего его заглушали крики раненых и хлесткие, жестокие, злые хлопки пуль о тела американцев. Пули прилетали щедро – по пять-десять штук, с короткими интервалами. Было что-то издевательское в этом мокром шлепанье, и особенно было мерзко от того, что неясным оставалось – звучит оно так, потому что форма у бойцов насквозь мокрая, или потому что под ней – живые тела из плоти и крови. Кровь разлеталась вместе с мозгами и кусочками костей, как из какой-то сошедшей с ума поливальной машины, а потом толчками выходила из тел. Вода стала красноватой – где-то погуще, а где-то едва заметно розовой.
  Первым делом изрешетили всех, кто пытался перелезть через проволоку: многие остались висеть на ней, другие кулями отвалились и всплыли, зацепившись рукавами и штанинами за колючки. Двое парней почти перелезли – их сшибли в последний момент: один перевалился, а другой повис, так что голова его оказалась под водой, как будто он решил напоследок окунуть голову в эту едкую, горькую влагу. Но ему уже было всё равно.
  Потом пулемётчики принялись за тех, кто побежал назад или в стороны – строчки фонтанчиков словно гонялись за отдельными людьми, весело осаливали их, и люди падали, крича и захлебываясь кровью, а кто-то молча исчезал в воде, и потом только часть тела, иногда пробитая пулями оставалась наверху.
  Потом пулеметы стали крестить воду, в которой прятались те, кому хватило ума не дергаться, а сесть по самое горло и переждать. Переждать не получилось – пули чавкали по воде и клевали их одного за другим, звонко пробивая каски и головы под ними. Один морпех, кажется, это был Шоу-Лоу, поднялся из воды и пытался побежать в сторону пирса: его шутя срезали две очереди сразу, и потом, когда он упал, третья ещё вспорола торчавшую из воды спину.
  Через пару минут этот жестокий обстрел (сколько там было? два пулемета? три? четыре?) прекратился. Кажется. Вроде бы. Потом по воде хлопнуло ещё несколько пуль – самураю "на том конце ствола" видимо померещилось движение.
  Катахуле несказанно повезло – его в этой мясорубке чудом не задело, хотя пули резали воду в футе от его лица. Теперь он выглядывал из воды, которая напоминала суп: в ней плавали ошметки то ли ткани, то ли человеческих тел, то ли водорослей. Было слышно стоны, кто-то, как заведенный, звал на помощь.
  – Помогите. Помогите. Помогите.
  Встать и оглядеться? Или не стоит? Выставив одну голову из воды, осмотреться как следует было нельзя. Рядом плавало размочаленное в кашу тело Индюка, было видно дыру в том месте, где раньше было его ухо. Рэйзор безжизненно висел на проволоке, положив на неё руку. В ладонь впились колючки. Рука была перебита пулей и держалась чудом. Вся его форма была в пятнах крови.
  – Эй! Эй! – позвал кто-то слева. Это был Подошва. – Есть кто живой? – с надеждой крикнул он. Похоже, и обращался он не к Катахуле, а просто ко всем желающим. Хоть к кому-нибудь. Видимо, он тоже спрятался где-то за плавающим в воде трупом.
  Трещотки видно не было.

Хрена се. У Катахулы выпало из жизни несколько секунд. Вот, он стоит перед колючкой и думает, как он задолбался, хочет на берег, где можно будет согреться и бросить груз, и скорее бы этот лейтенант уже что-то решал - а вот сидит по ноздри в похлебке с кровью и потрохами. Людскими. И пулемет косорылых может в любой момент поддать в нее жару.
Но самым страшным было другое.
Чарли - он про себя еще в первом классе все понял, что он не самый острый нож в столе. Понял и принял, ну, на все Божья воля. Ты парень крепкий, упорный и работящий, держись того, кто посообразительнее - и все хорошо будет. Но прямо сейчас японские наглядно доказали ошибочность стратегии, которой Чарли придерживался всю жизнь. Нет отца, нет школьного учителя, инструктора в лагере, офицеров, сержантов, капралов - чертовы япошки убили всех, кто мог бы сказать ему что делать.
Надо начинать думать самому.
И это страшно.

Так. Мозги Чарли непривычно ворочались в черепной коробке. Спешить некуда. Шоу-Лоу наглядно это показал.
Надо решить что делать. Для начала надо, чтобы его не убили. Тогда уже делать будет нечего. Катахула дотянулся до плавающего рядом Индюка, тому уже все равно, а его от пуль прикроет.
Теперь надо помогать живым братанам. Для начала - тем, кто может вот-вот стать мертвым.
- Катахула здесь, целый! - заорал он в ответ на крик Подошвы. - Парни, кому помочь?

  Из пятнадцати человек, которых вел лейтенант, цел оказался один морпех – лет восемнадцати, он смотрел исподлобья на всё вокруг расфокусированным взглядом, вцепившись, как и Катахула, в коробки с лентами, и боялся пошевелиться.
  – Как тя зовут хоть? – спросил Подошва, подползя к нему поближе по дну.
  – Рядовой первого класса, – ответил тот тихо невпопад.
  – Зовут как?
  – Либендауэр.
  – А покороче?
  – Чего?
  – Имя как?
  – Эрик.
  – Надо раненым помочь.
  – Ага, – отозвался тот, не двинувшись с места.
  Подошва оставил его пока что в покое.
  Из вашей группы признаки жизни подавал только Флорида Кид. Его ранило дважды – один раз в уже сломанную руку, а другой – в шею, но по касательной, и он теперь второй здоровой рукой пытался зажать рану. Из руки у него продолжала течь кровь. Недомерка видно не было, но Подошва сказал, что видел, как ему пробило череп, кажется, сразу двумя пулями, он наверняка был мертв. Гимнаста и Трещотку вы так и не обнаружили, и на крики они не отзывались.
  Из людей лейтенанта раненых было трое – один, как раз тот, что звал на помощь, держался рукой за проволоку, и когда волны качали его, колючки впивались ему в тело. Ему повредило ноги, и он и правда мог утонуть. Он был так плох, что даже имени не назвал. Два других были тоже ранены серьезно – одному раскромсало щеку и перебило запястье, у другого была дырка в теле (повезло, прошло мягкие ткани навылет) и ещё одна в бедре (не повезло, не мог идти сам). Их звали Донни и Санта-Фе. Обоим было лет по двадцать, не больше.
  Надо было придумать, как выбираться. И что вообще делать.
  – Мы всех не вытащим, – тихо сказал тебе Подошва. – Я возьму Флориду и попробую добраться до пирса. А ты?

Чего-то Подошва совсем расклеился. Даром, что командир отделения. А расклеиваться нельзя. Запаниковал чуть - и конец. Вон, как Шоу-Лоу.

- Не ссым, парни! - заорал Катахула с уверенностью, которую не чувствовал - Морпехи своих не бросают! Главное - не бежать!

Мысли в голове ворочались как заржавленные шестерни в старом механизме, который сейчас пытались провернуть. Проклятые дятлы начали стучать, когда они подошли к проволоке. Наверное, они стреляли вдоль нее, как и он сам на учениях. Это значит, что двигаясь вдоль проволоки они будут оставаться в секторе обстрела.

- Подошва - лихорадочно зашептал Чарли - вдоль проволоки не дойти, япошки вас уложат как Шоу-Лоу. Бери Флориду, зажми ему рану бинтом и отходи понемногу назад. Если он не может идти - пусть держится тебе за плечи, а ты буксируй. Телами прикрывайтесь. Ярдов пятьдесят, лучше - больше. А потом вдоль берега к пирсу. Но найди треногу, она рядом с Кидом, понял! Найди и дотащи! Мы сюда пришли убивать япошек, а для этого нам нужен пулемет!

Так, с Подошвой разобрались. Что дальше. Сопляк с лентами.
Чарли развернул того к себе.
- Эрик, слышишь меня? - убедился, что тот слышит. - Бросишь патроны - нам всем конец. Поддерживаешь Санта-Фе. Понял? - Убедился, что понял, стоит, не суетится. Так, теперь тот, что на проволоке...

- Держись, морпех! - вновь крикнул Катахула раненому. - Я иду! - и принялся потихоньку к нему продвигаться.

  – Мы и раненых, и пулемёт не дотащим, – ответил тебе Подошва вполголоса. – Чарли, надо выбирать. Нас только двое. Надо выбирать. Мы сможем прислать за ними помощь потом.

  Эрик замотал головой, когда ты приблизился к нему.
  – Я отсюда не сдвинусь, – выдавил он из себя.
  Он был явно подавлен: его худое лицо было бледным, а взгляд словно искал что-то у тебя за спиной. С губы стекала струйка крови – похоже, он сам себе её прокусил, пока был под обстрелом.

- Двое? - начал заводиться Чарли - Нас триста тысяч, тридцать тысяч из них - на этом острове, и наш долг помочь братанам, а не скулить как молочные поросята! Эрик, слей говно из башки, ты собрался сидеть в самом опасном месте на всем пляже? Подошва, ты дотащишь Кида до пирса - а там япошки, хреном будешь их резать? Так он от воды скукожился. Семпер фай, морпехи, у нас есть дело и мы должны сделать его все!

  Рядовой первого класса Катахула был невеликим оратором, и аргументы, которые он выбрал для людей, на глазах которых только что покрошили почти два десятка человек в кровавую кашу без единого выстрела в ответ, были, пожалуй, не самыми убедительными. Но куда важнее было то, что он говорил уверенно, чертовски уверенно. А когда ты ни черта ни в чем не уверен, это, может, и поважнее, чем смысл слов.
Подошва помолчал, взвешивая за и против, но потом все-таки сказал:
  – Ладно, попробуем, – нехотя, через силу, исподлобья глядя в сторону берега.
  Посомневавшись ещё немного, он пополз по дну, шаря в поисках треноги и пытаясь разглядеть её сквозь колышущуюся поверхность воды.
  Эрик только кивнул. Он вообще не особенно понимал, что происходит, и не хотел понимать. Происходящее не умещалось у него в голове. Утром батальон стоял на палубе в полном составе, обвешанный оружием, готовый порвать самого дьявола и подтереть жопы его шкурой. Потом они погрузились в лодку, и через борт он видел, как флот обрушил на остров невиданную мощь. Потом они дошли до рифа, лодки вокруг начали взрываться, им удалось выбраться, но он потерял в суматохе своего лейтенанта. Может, его убили или он утонул? Все могло быть? Он с еще двумя товарищами отбился от отряда, ныряя и пытаясь не погибнуть от шрапнели и от пулеметов, которые то и дело крестили воду – неожиданно, быстро, убийственно. Потом их нашел этот лейтенант Виккерс, они прибились к его отряду, побрели к берегу, вроде стало попроще. Впереди горели амфибии, дымился сам остров, и понятно было только одно – впереди жестокий бой не на жизнь, а насмерть. И он приготовился к этому бою, накрутил себя, как мог, взял в руки и подобрал сопли. И даже воспрял духом.
  А потом всех, кого он знал – тех его двух товарищей срезало у него на глазах, лейтенанта Виккерса тоже убили, да просто уничтожили всех и вся. И вот только уцелело трое что ли... незнакомых. Он их даже и не знал особо. Он был не трус, этот Эрик, но как воевать с врагом, который уничтожает раньше, чем ты его видишь!?!? Не то что там обстреливает, а уничтожает!? А ведь еще утром все были живы...

  Кое-как стали подбираться к раненым. Сложнее всего оказалось пристроить на себе того, тяжелого, что держался за проволоку. Пока Катахула возился с ним, пытаясь не утопить пулемёт, Подошва и Эрик двинулись вдоль пирса назад. Донни тоже пошел за ними, но быстро стал спотыкаться и потерял коробку с патронами. Искать её с перебитой рукой он уже не мог – тут бы самому не захлебнуться. Мокрые бинты плохо останавливали кровь, а морская вода разъедала раны, вызывая жгучую боль и зуд. Но по крайней мере Эрик тащил коробку исправно вроде бы.
  Раненый, которого взвалил на себя Катахула, говорил сквозь зубы нечленораздельно, морпех никак не мог его понять. Скоро стало понятно, что тащить его на себе и нести пулемёт – адски тяжело. Раненый боец наваливался на плечи, как гора какая, пулемёт оттягивал свободную руку, а второй приходилось придерживать руку морпеха, которой тот обхватил шею Катахулы. Черт его знает, почему он был такой тяжелый, вроде обычного размера парень, может, из-за того, что форма мокрая? Ползти на четвереньках глубина не позволяла, а на корточках было слишком трудно. Встать же в полный рост – страшновато. Катахула выбился из сил, пройдя ярдов двадцать, пришлось отдыхать. Но и отдохнуть толком не получалось – раненый по-прежнему давил на спину. Только отдышаться немного, дыхание перевести. Спина уже начала ныть, всё тело – подрагивать. Раненый признаков жизни не подавал, даже хватка его ослабла, приходилось постоянно наклоняться вперед и поправлять его на себе, чтобы не сполз. Может, и помер уже, может, сознание потерял, а может, обессилел – крови из пробитых ног он потерял изрядно.
  Подошва, оглянувшись, решил, видимо, подождать Катахулу – до него было ещё ярдов двадцать, Донни тоже встал поодаль от него, выставив из воды голову и руку, которую держал другой рукой – видимо, чтобы вода так не щипала. Эрик же с другим раненым шли, как заведенные, медленно, но не останавливаясь и не оглядываясь.

  Тут-то короткая очередь и взбила воду сбоку, ярдах в десяти – плёп-плёп-плёп-плёп!

- Держись, братуха - бухтел себе под нос Чарли, поправляя руку раненого.
"Что ж ты тяжелый-то такой..." - стучало в голове. Но жаловаться было не в привычках Катахулы, поэтому вслух он повторял:
- Держись. Ща до пирса дотянем, там медики, перевяжут тебя, погрузят на амфибу... фырк... - вода заплеснула Чарли рот - отвезем на корабль, там простыни белые, медсестрички красивые...
"Святый боже, не мог поменьше жрать?"
- Ты держись, главное...

Плюх-плюх-плюх-плюх.

Это что, опять, стреляют? Типа, по ним? Сговорились что ли?
Шестеренки в черепной коробке опять заворочались.
Пулеметчик хочет его убить.
Для этого пулеметчик по нему стреляет.
Чем больше пулеметчик будет стрелять, тем скорее он их убьет.
Если Катахула будет идти - пулеметчик будет стрелять пока он не остановится или не увидит цель получше.
Поэтому лучше остановиться сразу.
Чтобы пулеметчик прямо сейчас начал искать другую цель.
Тогда он даст еще несколько очередей и переключится на кого-то другого.

- Не ссы, братух, я тебя держу - просипел Чарли, чтобы раненый не запаниковал и не задергался - и встал перед очередной проблемой.
Вода. Чертова вода. Как он ее ненавидел. А сейчас надо было набрать полную грудь воздуха и погрузиться в нее с головой. Как рыба. А он не рыба. Рыбы были сотворены на пятый день, а он - человек. Человека Бог сотворил на шестой. Это Катахула твердо помнил. А пулеметчик хочет заставить его сделаться рыбой.
Узкоглазый безбожник!
Чарли почувствовал нарастающую злость.
Он дойдет для острова, найдет пулеметчика и его застрелит.
Но для этого надо выжить.
И, значит, нырнуть.

  Катахула постоял какое-то время, скорчившись, держа голову под водой. Это была чертовски неудобная поза – при других обстоятельствах. Сейчас же он получил возможность положить пулемёт на дно и немного передохнуть.
  Пули свистели над головой и хлопали по воде совсем недалеко – дальность была достаточно большая, чтобы немного потеряли скорость, но не такая большая, чтобы они входили в воду сверху вниз, и потому некоторые даже отскакивали от воды и пролетали ещё немного, прежде чем снова упасть, разбрызгивая воду, и на этот раз пойти ко дну. К завтрашнему дню тут всё дно будет усеяно гильзами, пулями и осколками, наверное.
  Не берусь судить, о чем думал Катахула, но многие на его месте почувствовали бы спокойствие. Когда ты устал, а при этом ещё и смертельная опасность нависла над тобой, тут легко впасть в панику. Но когда ты вымотался, еле переставляешь ноги и, наконец, решаешь передохнуть, пусть и под огнем – в этом есть некоторый стоицизм, в том, в римском значении, а не в нашем, бытовом: не переживай из-за того, на что уже не можешь повлиять. Повлиять на пулемёт и правда было нельзя, и Катахула терпел. А кроме того, под водой не слышно было суматошной стрельбы, взрывы отдавались далеким, тревожным, но не таким страшным гулом, да и вообще было поспокойнее.
  Когда воздух кончался, Катахула поднимал голову из воды и вдыхал, а потом опускался назад. Раненый молчал – только один раз он зашевелился, потому что Катахула погрузился слишком глубоко, и тому нечем стало дышать. Катахула немного распрямился.
  Наконец, он понял, что спина у него отваливается, и стоять так больше невозможно, да и водные процедуры измотали в край. Он встал на колени, а раненого держал под мышки, чтобы голова у него оставалась над водой. И тут обнаружил, что по ним больше не стреляют. Пулемётчик мог передумать в любой момент, но пока молчал – то ли патроны берёг, то ли ствол остужал, то ли вообще стрелял по другой цели. Надо было решать, что делать, но делать было нечего – сил больше не осталось. Потом Катахула, подняв голову, увидел из-под каски бредущего к нему Подошву.
  – Вроде перестали. Под пирс надо, а то шрапнелью убьет, – сказал минометчик, тоже тяжело дыша. – Я там парней подальше оставил. Давай сначала этого.
  Казалось, вот он, пирс, недалеко, шуруй к нему и там ищи спасенья. Вдвоем пошло веселее – Подошва забрал раненого на себя, надо было только его придерживать рукой, а во второй тащить пулемёт. Руки к этому моменту немного отдохнули. Они быстро снова налились тяжестью, но потерпеть немного было ещё можно. Шаг за шагом морпехи приближались к пирсу, и становилось ясно, что Подошва был прав – шрапнель периодически рвалась над водой то там, то здесь – это японцы вели по пирсу беспокоящий огонь.
  Наконец, сваи и доски оказались прямо перед ними. "Ну, ещё немного!" Если бы не страшный облом.
  Облом заключался в том, что перед пирсом шел канал для прохода лодок, шириной метров пять, глубиной аккурат в пару метров. Посидели, отдышались, подумали.
  – Сделаем так, – сказал Подошва, высморкавшись: его вдруг стал преследовать насморк – вода-то была холодная, Катахула тоже чувствовал, что, несмотря на тропическое солнышко и физические упражнения, пальцы ног уже чего-то нехорошо немеют. – Сначала возьму пулемёт. Пронырну с ним туда как-нибудь, я плавать умею, я переберусь. Потом свяжем ремни и мою куртку, конец привяжем к балке. Тебе надо будет до меня только домахнуть пару метров, и я тебя подхвачу, и дальше по связке этой выйдешь. Понял?
  На вопрос, что делать с раненым, он ответил:
  – Ничего. Тут оставим. Он умер.
  Это была правда – раненый побелел и смотрел на Катахулу стеклянными серыми глазами, без осуждения, без любопытства, словно немного довольный, что эти неприятности его больше не касаются.
  Они оставили труп в воде, забрав жетон, и Подошва нырнул вместе с пулемётом, зацепился за дно канала и, отталкиваясь от него, выбрался на ту сторону. Негнущимися пальцами принялся он связывать веревку. Когда всё было готово, Катахуле осталось спуститься в ров и толкнуться ногами.
  И сразу он почувствовал, что под ногами ничего нет, и от этого страшно сделалось, неуютно, холодно в животе. Пропало чувство связи с огромным миром, в котором есть другие люди, которые придут на помощь, не бросят... нет, один-одинёшенек был Катахула на белом свете в этот момент, а вокруг ненавистная вода. Каска давила на голову, и под ней ещё оставался воздух, и губы сами потянулись вверх, к нему, но не дотянулись. Катахула почти совсем скрылся под водой, когда Подошва нашарил его руку и потащил на себя, вложил в эту руку привязанную к пирсу за ремни рубашку.
  Они выбрались, снова обессилевшие. Отдохнули всего минуту и, оставив пулемёт, пошли искать раненых. Те копошились тоже около рва. Подошва с помощью веревки системы имени себя, а также Катахулы с Эриком помог всем переправиться через канал.
  Теперь всё – изнеможение их достигло предела. Они расселись под сваями. О сигаретах, конечно, никто даже не заикался.

  Так они и сидели, молча, тяжело дыша, иногда поглядывая по сторонам, и в голову не помещалось ни одной мысли, кроме той, что они ещё живы. Потом Флорида стал терять сознание, тогда Катахула с Подошвой кое-как перебинтовали его заново, влажными пакетами.
  Потом прошло ещё сколько-то времени. Потом рядом что-то плюхнулось и кааак взорвалось! Сзади, из-под пирса, со стороны его дальнего конца, начали стрелять одиночными из карабинов. Все вы, включая раненых, закричали и попадали в воду, прячась от неведомой атаки.
  – Стойте! Не стреляйте! Это наши! – завопил кто-то.
  – Не стреляйте! Не стреляйте, придурки! – вторил им Подошва. – Это Мейерс! Капрал Мейерс! Фу, блин! Хорош!
  – Всё, всё, не стреляем! – послышалось сзади.
  – Фу, черт тя дери... Я даже испугался! – полушутя-полусерьезно выдавил Подошва. Эрик в ответ ему тихонько засмеялся, показывая только что простреленную руку.

  Так вы встретились с группой Физика.

Катахула стоял... Ну как стоял, держался за столб и потому не тонул. Он столько тащил этого парня, а тот возьми да и помри. Даже имени не сказал.
Прямо как на ферме. Была засуха, неурожай, они экономили на всем и работали вдвое лучше, но и на следующий год была засуха и пыль. И урожай снова пропал.
Вот тогда стало действительно трудно.
Тогда Чарли твердо запомнил, что не все зависит от тебя. Бывает, что ты делаешь все правильно, но... Обстоятельства против тебя.
Это не повод опускать руки. Просто продолжай работать.
Чарли же дотащил пулемёт. А Физик хочет оставить его сзади. Он так и не постреляет и не убьет этих узкоглазых мразей. И все из-за того, что он слегка задохся? Да он когда дрова рубили сильнее уставал!

- Сэр, я в порядке, сэр! - бодро - ну, ему так казалось - отозвался Катахула. - Заряжен, взведен... И готов к бою!