Лимес | ходы игроков | II — "Сонмы летучие душ пробудятся, слышен их жалобный плач"

Эйтни

Вдали от людского шума ты чувствуешь тишину. Она шуршит в траве, дышит вместе с ветром, журчит в воде... Мир, не омраченный человеком. Чистый.
Твои два провожатых больше заняты друг другом чем тобой. Они любовники — Деций и Публий — на службе нечасто выходит остаться наедине, а тебя римляне видимо ничуть не смущались.
— Зря ты пошёл со мной. Трибун уже потерял один отряд. А это опасное дело.
— Мы вернёмся. Обязательно вернёмся.
Скука. Но благодаря таким занудным речам ты можешь всецело сосредоточиться на своём деле.
Ты оставила их у берега.
Сама же погрузилась в прибрежные заросли.
Прислушайся, куда летит твоя птица?
Где она чувствует скопление силы дузов.

Укромная поляна. Здесь, в тени деревьев, местами ещё лежат невысокие кучки смерзшегося снега.
Голые ветви деревьев сплетаются точно десятки тел.
Ты зовёшь. Никто не отзывается.
Слышишь шёпот.
"Aljakuns. Aljakuns. Aljakuns. Uswairpam. Uswairpam. Uswairpam", — Они могут говорить так, что ты их поймёшь. Просто не хотят. Настороженно кружат. Испытывают.

Вглядываются в знаки.
Размышляют.
Смягчаются.
– Laistei.
Это значит "иди", "следуй". Первое слово значение которого духи открыли тебе.
Они согласны испытать тебя.
Вдали мерцает одинокий зелёный огонёк.
На твоей родине такие означают погибель. Означают, что ты на болоте, и стоит только довериться духу-блуднику, и мигом окажешься в трясине.
Найдёшь ли ты в себе силы последовать за ним?
Не хотят ли духи под видом испытания погубить тебя?

  Не долог тот путь, идущий от шума людского до мира, где духи живут: обойди иной раз вокруг камня, пройди меж двух аркой сплетенных деревьев, ступи легким шагом в холодный туман – не человек ищет духов, они человека находят, но не всякий готов увидеть их знаки и услышать их шепот. Теперь же впервые они избегают её – зовёт духов дочь Элириха и слышит в ответ только шорохи леса, ручьев весенних журчанье и талого снега сонливый хруст тихий. Но не уходит она, и вот шепот уж в ветре проносится – чужие слова – стена от врагов.

  Следовать просят, но того ли желают? И людей ведь, и духов те же судьбы ведут: предначертано было им так провести испытание, предначертан и Эйтни ответ; отринув один гибельный свет, бросится вслед за другим лишь глупец; но помнит дочь Элириха на реке среди льдов верные знаки: от одной смерти готы бегут, к другой смерти спеша – нет, не одна из них птица Эйтни – другая, но все еще друг она им, а не враг.

  – Я не следую мотыльком беспечным за светом, о духи, лишь по пути с ним иду, и если путь мой через трясину лежит, то не огонёк ваш болотный и не сияние серебра будет проводником мне, а только судьбы непокорный ветер. Боги судьбы привели меня в ваши земли, здесь ищу я ответов, как птица ищет ветер попутный; но вижу, как страдает эта земля и как люди руки свои к недостойным в мольбе простирают. Не верой слепой, а помощью вам меня испытайте, – роняет дочь Элириха слова в воздух холодный и свежий, смелостью и тревогой поровну охвачено её сердце.

Тишина над лесом. Не шуршит трава, не трещат ветви.
Несколько раз мигнул зелёный огонёк, и пропал. Духи размышляют над твоими словами. Бесконечно мудрые и бесконечно наивные, они взвешивали правду и ложь в твоих словах и всё равно не могли понять, говоришь ты то, во что веришь или то, во что просто поверить. Ведь серебряный свет мог обмануть тебя. Выпустить, словно кошка, пташку с повреждённым крылом, а затем последовать за тобой прямиком в гнездо...

— Silubreins asts, серебряная ветвь тянется за тобой, дочь Элириха. Но не она пугает нас, а тот, кто стоит за ним. Attareiks —отец серебряного света. Даже сейчас, когда мы прячемся от него за облаками, он видит нас. Смотри.

С лёгким треском расступаются ветви, расступаются тучи, и внутренний взор твой поднимается высоко-высоко. Облака ласкают босые ноги. Белый свет луны омывает кожу молоком.

Выше тебя только звезды. И одна ярче других.
Серебристое пламя.
Attareiks.
Сердце Скорпиона.

— Attareiks не принадлежит этому миру. Когда он ходит по земле, земля плачет. Большие рядом с ним выглядят малыми. Малых же он возвышает. Мала серебряная ветвь — тень её велика, ибо падает с высокого дерева.

Теперь ты видишь их. Огоньки. Всё больше огоньков.
Деревья и травы, водоемы и облака, звери и птицы.
Духи земли и воды, неба и недр.
Но то, откуда приходит Attareiks — выше неба.
Там нет жизни.
Нет духов.
Лишь первородная бездна, не часть мира, но нечто ему противоположное. Бездна исторгла богов и прорастила Древо Мира. Но в ней некуда пустить корни.
Там царит лишь холод и мрак.
И как же Луций Цельс Альбин мог принадлежать бездне?
Что связывало его с Аттарейксом?
Ты снова внизу. Сидишь на земле, и под тобой распустились первые, робкие травинки.
Духи приняли тебя.

— Теперь мы видим, дочь Элириха. Тебя действительно привела сюда Судьба. Ты думаешь что тебе следует сделать то, что велит Требоний, но серебряная ветвь проросла в его сердце. Azgoƕairnei друг духов и чтит богов, но губы его касаются ботинок Серебряного, и оттого воля его служит злу. Твоя Судьба не рядом с ним, дочь Элириха, хотя и в твоей власти спасти его. Большего о Судьбе твоей не скажем, ибо пока надлежит быть тайнам сокрытыми.

Огни собираются вместе как маленькие лепестки цветов. Вот — на их месте уже стоит огневласая дева. Красива словно сияющий сон. Но бледна и холодна, как неизбежное пробуждение.

— Знай также что знание не даётся даром. Ты узнаешь язык детей когда сослужишь службу. Не раньше.

Женщина улыбается. Легко проводит по плечу ладонью — невесомым ветром.

— Но прежде позволим тебе задать три вопроса, дочь Элириха. О Судьбе не спрашивай, но прочее откроется. Тщательно подумай что спросить, ибо ответы не всегда бывают важнее вопросов.

  Смотрит Эйтни на огненный образ, но молчалив взгляд её и задумчив: не спешит с вопросами дочь Элириха, птицей в мыслях паря и на мир под широкими крыльями глядя. Вправду, мелок и мелочен мир, где кроят люди землю: Рим исчезнет однажды и на смену ему придет новый мучитель, а того сменит следующий – такова ли судьба – раз за разом миру сгорать в огне войн и страдать, вися на распятиях? Кружат вороны над телами убитых да на камни развалин садятся, но поёт в лесу соловей и на смену руинам приходит новая жизнь – только память дряхлой старухой расскажет о том, что жизнь эта выросла не на поле цветов, а на пролитой крови. Только помнят ушедшую вечность древние духи и вместе с ними видит следы её Эйтни: круг за кругом, огонь и распятья.

  – Силы ищу я, о духи, чтобы навсегда изменить судьбу мира. Как овладеть ей, не отринув самой своей сути? Вот мой первый вопрос.

  Но мысли другие следом к дочери Элириха приходят сквозь морок видений. Вечны, быть может, боги и духи, но жизни людей коротки: видит Эйтни момент, что грядет неизбежно – новый враг и враг старый, что в битве схлестнутся, стопами своими в сражений угаре невинных давя. Детских лиц пустые глазницы – пир богатый для одних лишь ворон.

  – Рим и Хунну – враги этим людям и землям, но коль выбора бремя нести мне, желаю я знать. Кто из этих врагов принесет миру больше страданий? Вот второй мой вопрос.

  Многое знать желала бы дочь Элириха, но вопросов лишь три. Для себя задала она первый, а второй – для людей, третий же, чтобы всё привести в равновесие, духам должен был быть посвящен. Пусть не будет сегодня ответов серебряной ветви, а быть может, уж завтра Азгодвайрнэ откроет глаза. Но всё еще знаний жаждет Бригантии жрица и молвит.

  – Долог бой ваш с сияньем серебряным, духи, но коротка жизнь людей. Какого ж исхода желаете вы этой жизни и этому веку? Вот мой третий вопрос.

  Тишина. Лишь стук сердца и шелест травы. Размышлений мгновенье.

Дева огней улыбается, и в изгибе губ её ты видишь разом материнскую заботу, нежность возлюбленной и восторг дочери. Направить, помочь, вдохновить – совместимо ли одно с другим, отображает ли одну и ту же сущность, или каждое понятие напрямую противоречит другим?
Матери навязывают волю дочерям.
Возлюбленные разделяют свою волю с возлюбленными.
Дети вдохновляют матерей навязать тем собственную волю.
Что же делают духи своим ответом? Ведут тебя как матери ведут дочерей, соединяют твою волю с собственной или очарованные твоей волей идут туда, куда ведёшь их ты?
Ведь ты властная.
Сама мысль о том, чтобы следовать за одиноким огоньком была так же противна твоей природе как слепое следование приказам — Луция ли, Требония.
Есть ли в твоём мире место для чьей-то песни кроме собственной, дочь Элириха? Можешь ли ты любить — или лишь быть любимой?

— Сила и Судьба это одно и то же. Сила без Судьбы бесцельна, Судьба без Силы — бессильна. Покоряющему необходим желающий покориться. Желающему покориться необходим властитель. Ты не имеешь силы потому, что не понимаешь за что сражаешься. Но обрети понимание — и поймёшь как обрести силу. Твой враг силён именно потому, что желает изменить судьбу мира и точно знает, как именно это сделать. Но твоя птица в клетке, дочь Элириха. И клетка та — твоя грудь.

Призрачные пальцы осторожно касаются ложбинки меж грудями. Словно указывают. Сила здесь. Сила в тебе. Сердце твоё — вот клетка для птицы, но как сломать клетку не убив птицу?

— В изменении самом по себе нет ничего, дочь Элириха. Важен смысл изменения. Когда-то, тысячи лет назад, духи восстали против того, что чертило мировые судьбы — Имира, воли Бездны. Мы замкнули мир и установили равновесие между смертными и бессмертными. Это равновесие было выше воли любого духа или человека, равновесие было неизбежной судьбой всего. Каждое племя почитало своих богов, властители поднимались и падали, мир менялся постоянно, но всегда оставался прежним. Рим изменил это, дочь, Элириха. Нарушил равновесие. Жрецы перестают слышать голоса духов. Колдуны теряют своё могущество. Мир пытается восстановить равновесие, спускает гуннов с цепи, дабы те огненной бурей восстановили естественный порядок. Но хватит ли огня? На пепелище растут цветы. Мы возрождались тысячи раз подобно фениксу — а теперь боимся, что и Рим сделает то же. Потому не бойся хунну, Эйтни. Но бойся, бойся Рима...

Перед твоим внутренним взором стоит картина. Луций сжимает в руках тяжелый бич. Хлещет деву огней по лицу так, что на щеке остаётся яркая красная полоса, бич обрушивается на спину, вспарывая нежную кожу. На плечи. Красные полосы перекрещиваются, и вот уже тело начинает содрогаться в том же ритме, что и бьющая его рука. В какой момент равновесие ломается?
В какой момент из двух остаётся лишь один?
Вместо Луция стоит Флавия. Вместо Флавии Квирина. Многие ромеи чувствуют неправильность происходящего — Пульвис, Архип, Метаксас... Но их сомнения тонут во всепоглощающей воле, и как плеть они лишь направляются туда, куда их ведёт рука.
Кровь впитывается в кожаные жгуты.
Горе побеждённым.

Небеса расступаются и Бездна распахивается над землёй пылающим огненным оком. Верные молят богов о милости, но боги их больше не слышат. Ничто не остановит последнее пламя.
Смерть всему. Такую судьбу несёт Рим.

— Взгляни на острова, что служат тебе домом, дочь Элириха. Взгляни — и увидишь как должна выглядеть жизнь. Род живёт с родом, племя с племенем, неизмеримо разные и неизмеримо похожие, почитающие разных богов, но связанные единой судьбой. Наша воля и наше желание — чтобы весь мир обратился в благословенную Каледонию. Равновесия мы желаем. И потому теперь спросим тебя в ответ, дочь Элириха. Какова твоя Воля? Готова ли пожертвовать собственную волю Бездне, позволив ей вылепить из тебя то, чего только Бездна не захочет — как уже делают римляне со своими детьми, вдохновлённые безумным откровением и очарованные пустотой до того, что считают её лучшей формой существования? Видишь ли ты свою Судьбу?

  Вот ответы: пали они перед Эйтни осенними листьями на весенней траве, содрогаясь под ветра судьбы дуновением. Мир, где бы Рим покорил все народы, был не близок ей, а противен; но таким же и мир был, где другие подобные силы, чередой бы сменяли друг друга. Может быть, эти новые силы по сути своей оставались бы Римом; может быть, эти новые силы и были б его возрожденьем, – и тогда, Равновесие значило б больше: не империй сверженье, а конец всякой власти над малыми многих. И не пепел забвенья, а мудрость эпох, что с течением лет принимала б лишь новую форму. Но ведь духи не ведали смерти, вновь и вновь возрождаться готовы они были из пепла; только пепел остался бы этот от чьего-то рода, только крови ручьи бы остались от множества жизней.

  – Равновесие в мире и падение Рима мне желанны, о духи, но забвения пепел и невинных страданья противны. Чтобы был всякий бой всегда равным, чтобы память не только печали хранила, чтобы не было власти над малыми многих и над многими малых, побежденным чтоб не было горя, чтобы следующий день был желанным и новым – такова моя воля. Но не только лишь это имеет значенье, ведь богата душа человека и открыть всегда новое жаждет.

  Так ответила дочь Элириха, не судьбу свою выбрав, но жажду, и слеза её чистая скатилась по краске, тихой каплей упав на холодную землю.

Когда цели невозможны, остаются мечты.
Призраки идеальных сущностей, точно тени на стенах пещеры. Духи не умеют мечтать, как не разделяют сны и явь, но они глубоко уважают то, на что способно человеческое сердце.

— Ты узнаешь.

Только и сказала дева огней. А что узнаешь — путь к мечте или путь к разочарованию, это осталось невысказанным. Да и важны ли такие детали? Важно другое. Взгляд существа вдруг делается жёстким, даже жестоким...

— Цена знания — душа, дочь Элириха. Знай, что некогда в этом лагере жила девушка по имени Кара. Она была подобна тебе, ибо была посвящена богам. Её убили. Прими на себя священный обет именем Бригантии упокоить с миром душу Кары, дай кровную клятву – и обретёшь знание, которого ищешь.

  Душам павших покой принести пусть и не было долгом, но в Британии, мертвым даруя возможность проститься, мир на сердце своём ощущала и дочь Элириха. И коль люди и духи во всем этом мире были едины, души павших и здесь заслужили покоя. Что ж, убийц ли найти, живым ли сказать последнее слово, выполнить это готова была птица Эйтни. Чистый нож взяла она в правую руку и лезвием острым провела по левой ладони. Пальцы сжав, опустив свои веки от боли, обронила из рук на траву она алые капли. Что до слов, то так молвила духам Бригантии жрица:

  – Упокоена будет душа той богам посвященной, что при жизни своей имя Кара носила и убита была в этих землях. В том даю кровью этой пред богами я клятву и пусть будет Бригантия в ней мне свидетель. – Так сказав, с земли поднялась птица Эйтни, будто крылья свои распахнула; нож убрав, но всё еще руку сжимая, посмотрела в глаза она огненной деве как равной. – Где же бродит душа эта ныне? Что же держит её до сих пор в мире этом?

Когда кровь бежит по руке, ты чувствуешь жжение — и почему-то давление, словно всю кисть от пальцев до локтей вдруг туго замотали в незримый бинт. На миг кажется, кисть сейчас сведёт судорога — но все проходит. Даже боли больше нет. Лишь ощущение "перчатки" остаётся слабым отголоском. Напоминанием.
Огневласая дева приближается. Осторожно приобнимает тебя за плечи и медленно целует в лоб.
— Договор заключён, Эйтни, дочь Элириха. Обрети же знание, которого жаждешь.

И это случилось.
Значения слов птичьим клином пронеслись перед внутренним взором. Теперь ты уверена была что сможешь выразить практически любую мысль, стоило только подумать фразу, и ты знала как произнести её.
Но знание несло в себе и странность.
Так, едва ли возьмись ты целью составить словарь или научить языку другого, едва ли тебя ждал бы успех. Значения посещали тебя как внезапные приступы воспоминания, всякий раз с удивлением желая что-то перевести или сказать, ты просто понимала, что знаешь, как именно это сделать, но уже спустя мгновение после фразы совершенно забывала как именно это тебе удалось.
Так слепой, никогда не державший в руках лука, может натянуть тетиву и попасть в цель. "Повезло", — скажут ему. И ошибутся. Озарение не имеет ничего общего с везением.
Представьте, что этот стрелок попадёт десять раз подряд, сто, тысячу. Его назовут великим знатоком стрельбы из лука, но едва ли он даже отличит основание от тетивы, и уж точно не сможет передать собственное искусство другим.

— Дай мне руку.

Попросила дух. Положила твоё запястье на одну ладонь и накрыла другой.
Тепло.
Жжение.
Кровь остановилась.

— Мы знаем, что не ошиблись в тебе, Эйтни. И когда придёт время знаем — ты не ошибёшься. О прочем же спроси Кару.

И дева рассыпалась тысячей светлячков, растаявших как пустынный мираж.
Всё закончилось.
Но что-то началось.

Неподалёку, на большом, видавшем ещё должно быть первых людей, камне, сидела девушка. На вид ей было лет двадцать, может чуть больше, может чуть меньше, щуплое тело едва прикрывала тонкая серая рубашка и сношенные короткие штаны, так что ты могла рассмотреть маленькую грудь, чистые босые ноги, тонкие кисти рук с длинными, словно для музыки созданными, пальцами.
Едва ли она была красива — уж точно не той красотой, которую римляне передавали в своих статуях — острый, заметно выдающийся, подбородок, небольшой вытянутый нос, коротко остриженные под мальчика волосы, некогда очевидно бывшие золотыми, но выгоревшие на солнце до того, что Кара казалось совсем седой. Почему-то ты сразу поняла, что она мертва — слишком бледная, да и таких ярких фиалковых глаз в жизни не бывает.
Но — дивное дело — ни необычная внешность, ни тень былого конца, не пугали, не заставляли содрогаться от ужаса, ожидая, когда же мертвец вопьётся в тебя своими почти наверняка неестественно белыми зубами. Напротив, от Кары исходило... Притяжение.
Что-то странным образом изящное и хрупкое, но в то же время манящее. Так, видя фарфоровую вазу на краю стола инстинктивно хочешь сдвинуть её поглубже.
Туда, где ей ничто не будет угрожать.
Но судя по тому, что вы всё же встретились, Кару никто так и не подвинул.
— Бу-у.
Произнесла она скучающим тоном, до того тихо, что это не тянуло даже на шутку.
— Они опять хотят от меня избавиться, да?

Видимо, исполнить данную клятву будет сложнее, чем казалось.

  – Я дала духам кровную клятву, что душа упокоится с миром, – прямо Каре ответила дочь Элириха.

  Не была дерзость призрака чуждой – точно так же и Эйтни дерзила когда-то, но была она в те времена лишь ребенком. Птица Эйтни же знала, где и слову было всякому место, и делу; и как будто слагая поэму в этой жизни своими шагами, шла она той тропой, где Бригантии крылья среди гор и лесов, Каледонии хладный туман разгоняли. Но другой для неё была Кара – тень погибшей, не желавшая мира – ведь и вправду лазейка, вечной жизни секрет судьбоносный: незаконченным дело оставить иль скрыть имя убийцы – привязать себя к этому миру и живым не открыть своей воли. Подошла Эйтни к призраку тихо, в размышленьи своём на груди сплетя руки.

  – Что же, – молвила дочь Элириха, – хочешь тенью остаться навеки, наблюдая за нескончаемой смертью? Расскажи мне, что держит тебя в этом мире; расскажи, почему ты здесь хочешь остаться.

— Будешь третьей, — ответила Кара с лёгкой насмешкой, окончательно топя всякую надежду, что выполнить задание окажется легко, — До тебя был один жрец, он хотел обрести магическую силу. Продержался две недели, потом вернул обратно силу — но правда он и кровной клятвы не давал, тут ты облажалась, подруга.

Девушка беззвучно спрыгнула с камня навстречу тебе.

— А прежде один парень, который хотел меня трахнуть. При жизни, конечно. Потом играл в безответную любовь и думал, что любить призрак это весело. Тоже слился, когда узнал меня поближе. Отдал духам кое-что важное, лишь бы его отпустили.

О Каре можно сказать многое. Как при жизни её только не называли! Странной, легкомысленной, безответственной, пару раз даже безумной... Но никто и никогда не называл Кару дурой. Эйтни решила пойти в лоб, напрямую выяснив у духа что именно держит её в этом мире — но откровенный ответ на такой вопрос как раз и дал бы заветные ключи к тому, чтобы мирно упокоить призрак.

А еще при всех своих (весьма многочисленных) недостатках, девушка не была жестокой, и отнюдь не собиралась вечно насмехаться над тобой только за то, что ты взяла невыполнимое поручение.

— А почему нет? — лучший способ дать ответ не отвечая, это всегда ответ вопросом на вопрос, — Гуляешь по кладбищам, иногда по ночам пугаешь всяких болванов, смотришь на звёзды, разучиваешь песни! Честно говоря это не слишком отличается от того, что было раньше — даже людей стало поменьше.

Она деловито прошла сквозь тебя и закружилась на поляне словно в танце.

— Но духи — они такие зануды! Мальчики направо, девочки налево, живые вверх, мёртвые вниз. Кстати, раз уж мы теперь с тобой связаны — как тебя звать, человече?

  Развернулась без слов птица Эйтни и молчанье храня зашагала обратно. Пусть привыкла одной она быть в этой жизни, всё ж не люди, но духи её окружали; и теперь, вместо видевших вечность и смерти не знавших, вкруг неё вилась Кара, людской жизни столь сильно желая, что и смертью как жизнью упиваться готова была бесконечно. Безответной любовью любил её кто-то при жизни, но ведь именно это так часто на убийство вне боя столь многих толкало. Может быть, если был он шаманом, если знал тропы духов и мир их, то убил он и Кару, желая её тень подчинить своей воле. Может быть, для неё после смерти не своей уж была жизни жажда, а лишь жалость к глупцу заставляла эту тайну хранить бесконечно.

Конец ветки.
Продолжение в "Образы ночи", пост 22 и далее.