Лимес | ходы игроков | IV — "Ты посмотри лишь на синее море, полное досок и мачт"

Получатели: Фейруза бинт Харис аль-Лахми.
  – Квирина, – говорит он, когда оказывается на воздухе. – Твоей госпоже было нехорошо. Вино и качка – плохое сочетание. Сейчас ей лучше, но тебе следует проводить её до каюты.
  Одобрительно кивает Татиону. "Спасибо, хоть благодаря тебе можно не опасаться, что останешься лежать с голым хером посреди толпы," – говорит его взгляд.
  – Адельфий! Ты хотел осмотреть меня. Как только Клавдий уведет Фейрузу – я весь твой, архиатр.

Ну вот и его допустили до Фейрузы... Клавдий поклонился магистриану и вошел в шатер.
- Госпожа, позвольте я отведу вас в каюту. Вам надо отдохнуть и принять лекарство...


Получатели: Архип, Клавдий Тиберий Квирина.

Аделф дождался пока Клавдий и Фейруза покинут шатер.

Осмотр проводился тщательно. Глаза, уши, темя, шея, пальцы, колени, кожа. Такой припадок может дать самые необычные последствия. Но важно было еще и выслушать господина.

- Этот припадок вероятно связан с тем колдовским отравлением. Что-то они повредили. Или пробудили. Все ли помнит магистриан, что предшествовало припадку? Если нет, то по ощущениям какой период времени выпал из памяти.

Ах да, надо проверить еще один вариант.

- Не было ли во время припадка видений? Невозможных, но радостных?

  Татион в ответ тоже кивает. Это вряд ли вписывается в положенный по воинской субординации жест, но и сама ситуация та ещё. Обычно такие моменты должны просто растворятся в ночи, словно и не было ничего.
   Дождавшись Феликса, Гектор скупо объясняет, что все обошлось, никакого построения не нужно. Ложная тревога. Отбой.

Получатели: Фейруза бинт Харис аль-Лахми, Луций Цельс Альбин.

  Царице-изгнаннице, кажется, стало полегче: в глаза вернулась прежняя живость, а в движения – уверенность. А уж судя по громкому заливистому смеху, что недавно раздался в шатре, и с настроением у нее все было в порядке.
  - Благодарю, Клавдий-шифокор, - вежливо и даже без привычной заносчивости кивает она, - за помощь. Отдых и лекарство мне и впрямь не помешают, хотя ничего страшного и не стряслось. Но на всякий случай я пройду этот недлинный путь, опираясь на твою руку.

Получатели: Фейруза бинт Харис аль-Лахми.

  Из-под полуприкрытых век арабка смотрит на вошедшую рабыню, что направлялась к женщине, а попала в логово львицы. Аттия еще не представляет, сколь несвоевременно она показалась, но откуда ей знать о случившемся после того, как печальный стрелок с опущенными плечами скрылся из виду? Фейруза чувствует, как не нашедший выхода пробужденный злой пламень гнева готов превратить в обгоревшую головню любого, кто встанет на пути: и, повинуясь ему, некрасиво кривится в густой и тягучей злобе рот, руки сами ныряют под подушку в поисках теплой рукояти исфаханского кривого кинжала.
  Изгнанница на миг представляет, как от быстрых взмахов на белой коже рабыни раскрываются в безмолвном крике алые голодные рты глубоких порезов, как она, не ожидающая нападения, начинает визжать свиньей и колотиться в испуге в дверь. Подушечки больших пальцев практически ощущают, как под ними сопротивляются нажиму широко распахнутые глаза, прежде чем со звонким чавканьем лопнуть, пропуская руки мучительницы за твердь черепа. Перед глазами возникает и рассеивается миражом соблазнительное видение окровавленного тела, на котором пляшет свой неистовый дикий танец камча, а девушка отзывается на него хриплым сорванным от криков голосом.

  Фейруза сглатывает застрявший в горле ком и через силу пытается успокоиться. Сорваться сейчас – значит дать отозваться той струне, на которой сыграла Блудница, и тем признать ее правоту, расписавшись в собственном бессилии. Лахмидка поднимает на Аттию тяжелый потемневший взгляд и, ничуть не стесняясь своей наготы со следами веревок, подзывает к себе глухим надтреснутым голосом:
  - Проходи и делай свое дело.

  Ну уж нет, если кто и достоин сегодня стать целью негодования своей повелительницы, то уж точно не эта сострадательная скромница – хотя она-то как раз и является идеальной жертвой. Как бы не казалось со стороны, царица-рабыня бывает благодарной, хотя и не умеет это показывать. А Аттия в тяжкие годы после плена была к ней добра – из простодушности ли, своей ли веры или из корысти, не столь важно. Куда ценнее то, что она помогала, ничего не прося взамен, не зная доподлинно, что перед ней – кровь язатов. Ради одного этого следовало хотя бы на время сдержать эмоции и попытаться расслабиться под умелыми руками рабыни – а там уже, может, и уляжется не разбирающий, кого настигнуть, самум в душе.

  Оставалось прояснить лишь один момент: предвосхищая искреннее сострадание от той, которая жалела даже рабыню, пресечь в корне все подобные попытки и предупредить орнатрикс, чтобы не смела и пытаться переступать той опасной грани, за которой взор ее госпожи может затопить алая, исполненная обжигающе-белых искр пелена, и все мысли о том, что должно, а что нет, обратятся в ничто. Спустив ноги на холодный пол нижней палубы, Фейруза в несколько движений массирует зудящие вески, после чего холодно предупреждает:
  - И избавь меня от глупых вопросов и деланого сочувствия.

Аттия всегда спала чутко, хотя иногда непреодолимо тянуло провалиться в глубокий сон такой, что даже бравурным маршем не разбудишь. Его еще кто-то назвал детским. Такой, какой могут позволить себе только господа и те, кого не мучает страх со своей спутницей виной. Аттия так не умела, поэтому открыла глаза тут же, словно и не засыпала, лишь дрейфовала на поверхности дремы.

Все нужное было сложено в одном месте, но в темноте Аттия перевернула несколько сосудов с маслами, из сумки выпала игольница, на которую чуть не напоролась ладонью. Медлить нельзя, соберет все утром и теперь уже так, чтобы в кромешной темноте наощупь можно было сразу схватить.

Нет, сначала вода, потом остальное. И, конечно, вряд ли бы ее позвали среди ночи просто так… об этом можно подумать потом, а лучше никогда, ее никто и не просил думать. Просто просто кивнуть, не задавая вопросов тому, кто передал приказание новой хозяйки.

Иногда господа желали, чтобы их спросили. “Пурпурное или синее? Жемчуга или ожерелье с рубинами? Госпожа, вам понравился пир? Было ли интересно в театре?” Они хотели поделиться впечатлениями, похвастаться. Даже если всего лишь перед незаметной тенью. А бывало, они возвращались не в настроении и от любого неосторожного упоминания приходили в ярость. Очень тонкая грань, через которую стоит ступать очень осторожно. Получалось далеко не всегда.

То, что открылось глазам Аттии, когда она вошла, отличалось от всего остального. Ахнуть бы “О Господи!”, но вслух нельзя. Наверное, только глаза широко раскрытые ее и выдали. Руки-то были заняты бадьей с водой, через шею перекинута сумка со всем необходимым для принятия ванны. Не выронила — уже хорошо.

Она видела похожие следы. На самой себе, когда однажды Кесарий… Кесарию захотелось попробовать что-то еще, и он связал ее запястья. Он не желал намеренно причинить боль (Аттия хотела так считать), но слишком сильно затянул веревку, и она натерла кожу. И следы не сходили еще долго. Это… оно самое?

Ей не пришлось судорожно соображать, будут ли уместны сейчас утешения и вопросы — не будут. Молчи и делай свою работу. Предельно понятно. Достала сосуды с маслами и претираниями. Следы можно будет обработать так, чтобы не зудели утром. И быстро сойдут при должном уходе.

Ромашка для спокойного сна, лаванда для сладостных грез. Розовое… Нет, роза не для ночи. Жасмин будет резок, лишь приведет в возбуждение.

— Госпожа, ромашка или лаванда?

Это ведь не глупый вопрос? У хозяев всегда есть свои вкусы, каждый раз настроение на разные ароматы.
Постараться. Сделать все как можно лучше и постараться забыть о происходящем. У Аттии обычно получалось закрывать глаза на чужие странности и мириться с ними (как и со своими).

Аттия и Фейруза

Аттия волнуется. Опасается сделать что-то не так.
Руки предательски подрагивают — совсем как у госпожи.
Поначалу все начинается очень даже хорошо — девушка осторожно наносит на тело Фейрузы масло. Мягкие руки скользят по смуглой, словно отлитой из меди, коже, осторожно касаются самых чувствительных мест, и напряженная как струна, Львица Хиры вдруг чувствует, что касания эти ей не так уж и отвратительны...

Ярость уходит вглубь, колет живот, впивается в позвоночник. Скоро она отступит совсем. Ты царица, Фейруза аль-Лахми.

Мир все ещё у твоих ног.

Осторожные касания ладоней сменяются тёплым металлом стригиля. Почесывание спины, что может быть...

В следующий миг Фейруза понимает, что чешется у неё не только спина. Чешется буквально всё, каждое место, куда попало ароматное масло, раздраженная кожа откликается на состав масла мелкой белесой сыпью, а там, где были веревки проявляется ещё и жжение. Масло слишком едкое!

Да ты теперь дня два если не три будешь вся ходить в пятнах и чесаться!

Ярость возвращается, дикая, необузданная.
Слова демона отпечатываются в уме.
Теперь-то на тебя точно никто не посмотрит.

  Так и не улегшаяся предательская злоба поднимается пенной волной при первом же вопросе рабыни; бьет о заваленный обломками и склизкими водорослями, дохлыми рыбами и студенистыми медузами берег терпения Фейрузы, унося в свои соленые мрачные глубины все это отвратительное богатство, чтобы плеснуть им через борт утлой лодчонки, имя которой – Аттия. Но цитадель разума, сложенная из потрескавшихся от прожитых лет блоков, имя которым – достоинство, самоуважение и благородство, встает на пути этой так и норовящей выплеснуться изо рта грязи.
  - Лаванда. – с трудом выдавливает из себя арабка. Грудь вздымается, трепещут крылья породистого носа, опасно сужаются глаза – но взрыва не происходит. Только след от острых ноготков на ладонях царицы остался напоминанием о том, что она еще вольный человек, а не раб своих страстей.

  Сначала Фейруза сидит напряженная, как натянутая тетива, готовая, словно норовистая кобылица, взбрыкнуть по любому поводу. Но мягкие осторожные касания, нежные, словно птичье крыло, мало-помалу успокаивают напряженные каменные мышцы, и прямая, словно копье, спина расслабляется. Похожие по твердости на ветви смоковницы руки лахмидки больше не держатся, как сведенные, за простыни, а гордо поднятая голова с прилипшим к лицу выражением заносчивости плавно опускается. Женщина больше не похожа на запертого в клетке зверя, не решившего еще, вошел ли за ограду прислужник, что расчешет шерсть, или только лишь кусок мяса: незримая броня гордыни спала, оставив под собой всего лишь измученного человека.
  Приведя в гармонию мысли и ощущения, изгнанница чувствует, как съеживаются и горбятся под гнетом спокойствия внутренние дэвы: злоба, жестокость, презрение. Молчаливое участие и смиренное послушание вкупе с умелыми руками делают свое дело: желание убивать исчезает, а вместе с ароматным маслом в кожу словно втирается блаженная нега. Под чуткими пальчиками перестают зудеть виски, и уныло опущенные уголки губ плавно распрямляются. Приподняв голову, сквозь неплотно прикрытые веки Фейруза следит за движениями Аттии, словно узнавая старую знакомую с новой, неожиданной стороны. Поняв же, что мысли плавно уходят куда-то не туда, тихо качает головой, гоня из нее глупости – остатки пагубного влияния Шери, не иначе.

  Когда разливающееся по телу приятное тепло, делающее его тяжелым и вальяжным, начинает усиливаться, арабка сначала не придает этому внимания, и почесывает зудящие места. По вскоре отдельные искорки собираются в рой, и чесаться и саднить начинает уже все тело. И причем только там, куда глупая рабыня нанесла свое масло! Женщина подскакивает, как ужаленная, яростно взрыкнув и отбросив коротким пинком жалобно звякнувший таз. На миг она застывает, сгорбившаяся, со сведенными плечами и сжатыми в когти пальцами. Взгляд, тяжелый, как храмовая колонна, и темный, словно арабская ночь, буравит криворукую неумеху, посмевшую не только испортить такие прекрасные минуты, но и испоганить царственную кожу хозяйки, вынужденной теперь скрестись, словно шелудивый пес.
  Повисшую тяжелую тишину, нарушаемую лишь громким дыханием нагой Фейрузы, разрывает звук сильной, звонкой оплеухи. Воительница и не думает сдерживать удар – сейчас ее душит ярость.
  - Мразь! – громко припечатывает она. – Да как ты посмела вообще!? Что там было? Сок содомского яблока или лист олеандра!

  Бросив взгляд на пол, где до сих пор сиротливо лежит обрывок веревки, арабка ядовито ухмыляется мелькнувшей, словно молния, мысли и неторопливо подбирает льняную змею. Глядя глаза в глаза Аттии, она наслаждается тем, как выглядит провинившаяся дурочка, и презрительно чеканит:
  - Ты виновата. И как мне тебя наказать!?

  Резкий замах – и импровизированная плеть обжигает бедро девушки.
  - Чтобы лучше думалось. - тон Фейрузы стал холоден, как снега на вершине Арарата.

Она делала это множество раз, пусть и с временным разрывом — госпожа Флавия отстранила ее от себя, и Аттия больше не наносила ароматные масла и не массировала кожу. Но она годы обучалась у старшей орнатрикс, движения отточенные, выдрессированные. Кому как не самой старшей из них знать, насколько это дело неблагодарное. Даже если все как надо — не понравилось хозяйке, значит, ты—бесполезная неумеха.

На всю каюту веяло лавандой, убаюкивающе, расслабляюще. Удалось унять и дрожь в руках, видимо, и на Аттию тоже подействовало и успокоило. Она уже начала думать, что все не так уж и страшно, можно будет попробовать заживляющий бальзам на ранах… Когда от сильного пинка подлетел таз, и в тот же миг на Аттию обрушился удар. Так неожиданно, что даже выдохнуть не успела, только хватила тяжелый глоток воздуха. Непонимающе. Что случилось?

И тут же заметила пятна и сыпь. Нет. Так не должно быть, определенно не должно. Первая мысль — масло испортилось, но даже такое оно не могло дать подобный эффект!

Отравили? Где Аттия оставляла сумку с принадлежностями? Госпожу Фейрузу охраняют грозные телохранительницы, вряд ли бы они пустили в каюту посторонних. Нет-нет, было бы масло отравлено, у Аттии самой сейчас бы жгло все ладони, но они просто скользкие и пахнут лавандой.

— Но там только лаванда и настой из овсяных хлопьев… Так не должно быть... — она не оправдавалась даже, просто отчаянно пыталась понять, почему? Почему это случилось? Аттия точно сама не добавляла ничего ядовитого, подобными маслами пользовалась госпожа Флавия, но у нее точно не проявлялось ничего подобного. Кажется, старшая орнатрикс говорила что-то про похожий случай, когда ее прежняя хозяйка начинала чуть ли не задыхаться от обычного отвара из ромашки. И ее кожа становилась красной. Почему такое случается и как называется никто не знал. Просто нужно было исключить “опасные компоненты” при любом намеке на то, что это может вызвать неприятные ощущения

Аттия раньше не использовала лавандовое масло при уходе за новой госпожой. Она не могла предугадать заранее, но теперь уже поздно. Все ее объяснения будут жалкими оправданиями. Это ведь она нанесла масло. И масло причинило вред. Даже смотреть на эти волдыри страшно, а ведь они наверняка жутко зудят!

Страх парализует. Ей не дадут шанса исправить оплошность, да и если бы Аттия знала как! Госпожа в ярости, была и до этого, а сейчас только поленьев в костер подбросили. И как бы теперь пламя не пожрало всех на этом корабле.

Взмах. Бедро обожгла боль, и Аттия сжала пальцы в кулаке до побешевших костяшек. Не провоцировать еще больше. Ее давно не били так — со всей силы, вымещая скопившуюся ярость. Пара затрещин, пощечин и щепков не считалась — обыденное дело для рабыни.

— Я виновата, госпожа.

Она чувствовала себя как никогда беспомощной, выброшенной на произвол судьбы и этого страшного корабля. Про нее просто напросто забыли, подарили среди прочих других. Аттия связывала всю себя с семьей Тавров, даже когда стала лишь одной из незаметных теней-рабынь, помогающих по хозяйству. Ее будущее было просто и определенно. Но теперь оставалось лишь дрейфовать среди черных волн и стараться удержаться на плаву. Только вот она уже оступилась и тонет.

— Я виновата и заслуживаю наказания. Смилуйтесь, госпожа.

Она опустила голову. С этого корабля один только выход — в море. В бурлящий черный ад.

  Склоненная голова и исполненные покорности слова воздействуют на кипящую яростью арабку как переливчатый гул рога – на боевого скакуна. Если бы орнатрикс пыталась как-то возразить, отбиваться или же сама бы перешла в наступление, требуя от госпожи признать, что та не права, все могло бы окончиться иначе. Но когда жертва сама предает себя на заклание, тогда на поверхности души язвами расцветают самые первобытно-дикие и жестокие чувства: те, что влекли тогда еще юную Фейрузу аль-Лахми, что гнала злобно ржущего коня по улицам Хиры, стегая платью всех тех, кто не успел скрыться.
  Она почти чувствует медный привкус крови на устах, а воздух пахнет уже не лавандой, а сладковатым запахом чуть подгнившей человеческой плоти: как тогда, под Ктесифоном, когда она позволила себе забыть обо всем человеческом, всецело отдавшись в нежные объятия боевого безумия. От сводящего пальцы желания возмездия даже почти перестает зудеть кожа. В висках маленькими злыми барабанчиками стучит кровь, а руки заходятся в треморном танце – знакомый Аттии знак того, что лахмидка перестает себя контролировать.

  Безропотность рабыни побуждает узнать, как долго она способна терпеть заслуженное наказание. Трясущиеся пальцы оскалившейся Фейрузы крепко сжимают подбородок девушки, чуть царапнув его ноготками, и заставляют несчастную поднять голову.
  - В глаза смотреть! – царица и до этого говорила с легким шипением и присвистом – старые раны, как однажды обмолвилась она – а сейчас и вовсе кажется, что через человеческое горло говорит змея.
  Боишься! – удовлетворенно комментирует она. – И правильно делаешь. Хорошо, что ты осознаешь всю степень своей вины: так что я, пожалуй, и правда окажу тебе милость. Такую милость, какой ты заслуживаешь.
  Дождавшись реакции Аттии, оскалившаяся лахмидка скабрезно усмехнулась:
  - А теперь раздевайся и ложись на живот. На этом ложе я испытала немало боли – и теперь настал твой черед! – пологая, что глупая рабыня может решить, что она собирается воспользоваться ее телом, персиянка со смешком поясняет. - Вай мэ, да не бойся ты так! Конечно, я могла бы сейчас отыметь рукоятью камчи, но, боюсь, ты можешь воспринять это как награду. Не-ет, тебе уготовано иное.

  Постукивая плетью-веревкой по руку, кажущаяся в неровном свете свечей ожившей бронзовой статуей женщина, следы от веревок на которой походят на застарелую патину, прохаживается из угла в угол, с видимым удовольствием рассуждая:
  - Я же сказала, что окажу милость, и я это сделаю. – она нервно почесывается, скривившись. – Во-первых, наказывать я тебя буду этой веревкой, а не камчой: поверь, это уже должно принести тебе облегчение. Во-вторых, я буду пороть тебя не через одежды, а по обнаженному телу, и тебе не придется из ран выковыривать куски ткани: а это очень больно, уж поверь мне. И, наконец, я не буду… А, ядовитая слюна отродья змеи и жабы! – царица скрипит зубами и судорожно скребет зудящий бок, - не буду уродовать твое личико, хотя, по-хорошему, стоило бы, согласна?
  Из-за тебя мне ближайшие несколько дней ни одеться, ни на палубу выйти, ни подышать свежим воздухом, а придется сидеть в этой затхлой каюте, маясь от безделья! И, клянусь всеми язатами, если мне станет невыносимо скучно, развлекать меня будешь ты: потому что та тварь, на которой я еще отыграюсь, - Фейруза почти рычит, - еще не до конца прониклась своей судьбой! – Арабка, судя по всему, имеет ввиду Сунильду, которая с самого начала путешествия сидит связанная в трюме, ожидая приговора госпожи.
  Остановившись, она склоняется к самому уху Аттии и, обжигая его горячим дыханием, шепчет:
  - Или, может, тебя стоит потом еще обмазать с ног до головы той дрянью, которой ты пыталась сжить со свету меня и, обрив налысо, выставить на палубу?

Ладони, все еще испачканные в масле, холодеют, словно вся кровь из них уже натекла на пол. Аттия бы не поднимала голову, закрыла глаза и не смотрела, но такого ей не позволили. Смотри, осознавай, размышляй. От нее всегда хотели вещей совершенно противоположных, бросая “не твоего ума дело”, а потом браня за глупость. Как будто в те времена, когда ее готовили к первой продаже, заставляя учить наизусть строчки стихотворений, смысл которых она не понимала, да и не могла в том возрасте понять.

Думать — не твое дело, просто выполняй указания и подчиняйся. Так было всегда. Этому учили всех рабов, это в них вбивалось годами. Наверное, именно это в первую очередь, заставило ее тогда положить нож и просто прийти в покои Кесария.

Она не хотела видеть, но не отрываясь смотрела на то, как начинают трястись руки госпожи. Это плохо, а еще хуже, что Аттия не знала— от ярости или от масла, попавшего на кожу и проникшую внутрь через следы от веревок. Если это яд…

Как так вообще могло получиться? Аттия оцепенела, но все еще лихорадочно пыталась вспомнить, оставляла ли свои запасы без присмотра. На вилле в Новиодуне Аттия была одной из тех незаметных рабынь, что сопровождали Флавия Аврелиона в поездке. И совсем немного времени потом, чтобы собраться. Сама Аттия была ошеломлена новостью о том, что ее просто подарили новой госпоже и собирала душевные силы на то, чтобы смириться и принять это как должное. Как еще одно испытание Бога. Было ли лучше ей когда-то давно вообще помогать Фейрузе, которую тогда звали Шери. Стала бы, зная, что произойдет потом? Что ее отдадут, как старую и давно забытую вещь, которую и упоминать не стоит. Что ее новой госпожой станет бывшая полубезумная рабыня. Аттия гнала от себя эти мысли. Никогда не стоит жалеть о хорошем. Что же это за добро, если ждешь чего-то в ответ для себя? И Аттия решила, что даже зная, поступила бы так же. Иначе бы это была уже не она.

А ведь тогда по вилле ходило много странных слухов. Среди рабов новости вообще распространяются быстро, пусть переиначенные и преувеличенные в несколько раз. Аттия выцепила среди них одно, самое тревожное, потому что героиня новости много лет была ей небезразлична. Госпожу Флавию Лупицину отравили. Ей хотели помешать выполнить миссию, не дать отправиться в путь. Но вместо жены господина Флавия Аврелиана поехала госпожа Фейруза… Не зря же у нее столько телохранительниц.

“Я такая дура”. Она и правда виновата и заслуживает наказания, особенно, если в масло что-то добавили. Аттия смотрела на пышущую от ярости госпожу Фейрузу, расчесывающую раны. Кажется, или сыпь на коже стала еще хуже?

Аромат, еще недавно расслабляющий, лез в нос и горло, а воздуха почти не осталось. Аттия вдохнула — шумно, испуганно, давясь. Сколько они здесь находятся? Не задохнутся ли окончательно? Горло будто пережало той самой веревкой, что сейчас в руках госпожи. Больше всего на свете хотелось убежать, спрятаться, забиться в самый темный угол. Или выбежать на палубу, в воду, куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

Она пошатнулась, но удержалась на ногах.

— Госпожа… — ее обманывают глаза, или хозяйка и правда чешется еще яростнее, чем прежде, почти раздирая кожу. — Я так виновата, но, пожалуйста, прошу, нужно срочно позвать лекаря! Если это яд, то нельзя медлить!

Они же в таком случае обе тут умрут, и наутро Архип или Квирина найдут только два бездыханных тела. Вот и ее руки, кажется, начали чесаться.

— Я приму любое наказание, но сейчас вам нужно показаться врачу! Я не знаю, почему это случилось, такого не должно быть! Госпожу Флавию отравили, вдруг вы тоже в опасносности! — она набрала в легкие воздух и быстро выпалила все это, чувствуя как все же подкашиваются от слабости ноги. Куда она денется с корабля...

— Я всего лишь глупая рабыня и не знаю, как это лечить!

Даже если эта сыпь не смертельная, Клавдий ведь талантливый лекарь, он точно скажет, что делать. Сейчас главное — чтобы госпоже стало легче, и она не умерла. Иначе ее смерть ляжет еще одним грехом на душу Аттии. Она ведь никогда не хотела этого. Всего лишь какое-то масло...

Если Аттия не умрет сейчас в этой каюте, то никогда больше не сможет спокойно вдыхать аромат лаванды.

  Наглая девка не послушалась и осталась стоять: но плещущийся в глазах страх был хорошей заменой молчаливой покорности, так что арабка, увидев такое своевольство, не стала немедленно кидать ее на ложе и продолжила удовлетворенно рассуждать о предстоящем наказании. Но когда Аттия отшатнулась и судорожно, сбивчиво начала излагать свои опасения, царица-изгнанница замерла соляным столбом. Даже исказившая ее лицо злоба сошла, как грязь после родниковой воды, и перед орнатрикс предстала та самая Фейруза, которую она привыкла видеть в последнее время, когда они оставались наедине и лахмидка прекращала на время играть свою привычную роль. Перед девушкой была задумчивая, с вечно склоненными вниз уголками губ и темными морщинками на высоком лбу усталая женщина, на долю которой выпало немало жестоких испытаний.
  По натуре своей Фейруза была импульсивна и вспыльчива, но, как большинство тех, кто быстро приходит в ярость, она быстро успокаивалась. Хорошо контролировать свой гнев она так и не научилась: в благие годы, когда она принадлежала только самой себе, в этом не было необходимости, а годы рабства прошли через призму Шери. Те, кто знали свою госпожу в Фарсе и Армении, хорошо понимали, что вызвавшему ее неудовольствие лучше постараться на какое-то время скрыться: позлившись, отходчивая Фейруза быстро переставала желать смерти своей жертве. Правда, без наказания виновных она не оставляла никогда, почитая это своей святой необходимостью как повелительницы – приучать людей к порядку. Вся разница была только в том, сумеет ли цель ее гнева уйти на своих ногах, или нет.
  Вот и сейчас, если бы сейчас непрестанный зуд не напоминал бы о себе, она, быть может, ограничилась бы парой затрещин и выставила рабыню вон. Но когда казалось, что под кожу забрались маленькие скарабеи, ни о каком прощении и речи не шло. Однако слова о яде заставили женщину призадуматься. С одной стороны, Аттия могла быть права, и своевременно вызванный Тиберий-шифокор мог спасти ее от смерти. С другой же, если она до сих пор жива даже после того, как отрава смешалась с кровью, вряд ли яд, если он был, был смертельным: в масла если и добавляют отраву, начинающую действовать быстро, то исключительно смертоносную – иначе какой смысл травить того, кого могут быстро спасти? Разве что в качестве предупреждения о том, что человек бывает внезапно смертен: но сейчас вряд ли тот случай, да и слишком это изящно для окружающих ромеев и варваров.

  Нервно поскребясь, Фейруза прерывисто вздохнула и сгорбилась, чувствуя, как изнутри поднимается очередная волна злобы. Она не стала противиться нахлынувшим чувствам, отдав себя им во власть, и снова рыкнула в лицо Аттии:
  - Раз я не подохла сейчас, дорогуша, то еще пара минут на то, чтобы научить тебя уму-разуму найдется! А потом уже лекарь понадобится не только мне!
  На последнем восклицании, почти неразличимым из-за шипения, руки персиянки вскинулись, как крылья птицы, вызвав на лице новую гримасу недовольства. Злая на себя и на орнатрикс, больше чем яда боящаяся держать это мутное, черное чувство в душе и не дать ему выхода, персиянка снова хлестанула свою рабыню веревкой, на сей раз метя в живот:
  - Ты не слышала, что сказала тебе хозяйка? Или ты хочешь, чтобы я тебя забила до смерти, как паршивого шакала, прямо сейчас, за то, что бунтовать вздумала?!

  Не смотря на алое марево перед взором, Фейруза не собиралась убивать верную рабыню: если, конечно, не почувствует, что начнет умирать. Но привести свои угрозы в исполнение здесь и сейчас представлялось ей несоизмеримо важнее, чем снять зуд: словно вид иссеченной ударами спины Аттии должен был обладать поразительным целебным эффектом, успокаивающим не только кипящую душу, но и ноющее тело.
  - Раньше о лекаре над было думать, - гаркнула она, - когда ты принесла эту погань, маленькая дрянь, решившая, что я теперь тебе должна быть век благодарна!

   Путь морем, если конечно вас не приняла в объятия буря, располагает для неспешных бесед или раздумий. Некуда спешить, а суета становится лишь ещё больше никчёмной и глупой, на фоне безмятежной и величественной стихии.
  В один из дней пути, Гектор оказался рядом с Архипом. Наедине.
  — Привет, Архип-сарваз. — трибун меланхолично вглядывается вдаль.

   В этом они с эксплоратором едины. Тот тоже стоит, оперевшись о борт, тоже смотрит на бег волн, на обманчивую статику берега. Большого труда ему стоит, однако, не сменить резко позу, не вытянуться перед старшим по званию. Только подбирается он чуть построже, выпрямляется слегка, кивает приветственно трибуну.
  ー Здравствуй, Гектор.
   Хотел было отшутиться, добавить что-то про нарочито арабское обращение Татиона, но прикусил губу, промолчал. Тяжёлый им предстоит разговор, негоже облегчать его дешёвыми трюками.
  ー Как твоя рана?
Лучник кивает на руку трибуна, несколько дней назад пронзённую стрелой.
  — Все в порядке. — Гектор кивает, но не отрываясь от наблюдения за волнами. Молчит. Погодя, снова спрашивает.
   — Нравится море?
  ー В нём мало... спокойствия. ー лишь жмёт плечами Архип, ー Мне больше по душе реки и поля, предгорья, вершины. Там моя стихия.
   — Тогда почему ты здесь?
   Ответ даётся Архипу не сразу. Он есть у него, он давно обдуман с самых разных сторон, взвешен, выброшен, подобран вновь и остервенело приколочен к верстовому столбу души. Он не нравится Архипу, но ему хочется отколоть от него хоть часть, поделиться его чёрствым краем хоть с кем-то.
  ー Я хотел спокойствия для своих любимых краёв. Думал, найду его в городе. Там совсем забыли про нас. Забыли про лимес. Забыли про врага за рубежом. Знаешь, трибун, тогда я всерьёз думал, что, выиграв какое-то там состязание, напомню публике о ветеранах, о войнах с готами, о жертвах и угрозах. Плебеям же просто нравилось смотреть, как ловкач с луком метит мишени. И всё же меня заметили. Сенатор Аврелиан. Новый виток службы. Охрана тех, кто на что-то влияет. Сперва просто боялся отказать. Потом подумал... если они влияют. Если это от них что-то зависит. Быть может я всё же добьюсь мира для разорённых краёв, стреляя по их мишеням?

   Гектор внимательно слушает и не кивает. Становится сразу понятно, что эти слова лучник вынимает откуда то из глубин души, а на такое не кивают. Вульгарно.
   Самое главное, что уяснил Татион — Архип не просто плывёт по течению. В наше же время так сложно встретить человека, у которого мышление и цели по жизни хоть немного отличаются от пожрать, забрать и трахнуть. В любом порядке.
  Гектор наконец-то поворачивается к собеседнику и теперь внимательный взгляд трибуна упирается прямо в лицо стрелку. Гектор хмурится, брови сходятся на переносице, но это не злость.
   — Мира? Не думаю. — медленно водит головной из стороны в сторону. - я солдат, Архип, вся моя жизнь — война, зачем мне мир?
   Вопрос остаётся без ответа, потому как Гектор сразу продолжает говорить.
   — Люди обманывают себя, мечтая о мире. Я думаю, что нужен порядок, а не мир. Что скажешь?
   Архип всё ещё смотрит прямо перед собой, на волны и берег, хотя чувствует сверлящий висок взгляд трибуна.
  ー Скажу, что порядок без мира, это армия без границ. Неделю назад я бы добавил, что так не бывает. Теперь уже не уверен. Знаю только, ни одна армия не может существовать без обозов и припасов. Мы не строили этого корабля, Гектор, мы не сеяли тех семян, чей хлеб ели. Мы все умрём, рекрутировав каждого. Если мир не нужен. Если всюду, в каждой голове, война. Как тогда будет существовать эта армия без границ?
   — Не так. — Гектор щурится, видимо рана таки доставляла неудобства. — воевать можно по разному, это не суть. Главное понимать, что война нужна не ради войны. И я говорю сейчас конечно не о телегах и фураже. Даже не о людях или странах. — трибун сделал небольшую паузу, чтобы выделить следующую фразу, — воевать нужно ради того, чтобы противостоять злу. Бороться со злом — это то, ради чего человек и рождается в этом мире. Разве нет?

   Вот теперь и Архип поворачивается к собеседнику лицом. Чего-то такого он ждал, соглашаясь на предложение Гая Феликса, но подобранные трибуном слова всё равно удивляют своей бескомпромиссной прямотой, которую язык почему-то не поворачивается называть наивностью.
   Вместо ответа эксплоратор лишь кивает. Цепок изучающий взгляд Татиона, но Архип выдерживает его спокойно, почти отрешённо, лишь через десяток ударов сердца отведя куда-то в сторону.
  － Восемь лет назад я перешёл лимес. Я был не один. Много добрых людей собралось тогда вместе чтобы убить всех злых...
   Продолжение даётся сагиттарию с трудом.
  ー ...мы разбили войска, но взяли рабов, мы сожгли крепости, но разорили деревни. Я боролся со злом. Я верю, я боролся. Но зло как Лернейская Гидра, и не всегда есть калёное железо под рукой.
   Архип моргает. Меркнут, рассеиваются видения пожаров.
  ー Порой я смею думать, что было бы, останься мы на лимесе? Можно ли победить зло из обороны?
   — Ты спрашиваешь как убить врага, не оставив его ребенка сиротой. Ответ — никак. — трибун не пропускает мимо ушей рассказ о событиях на Лимесе, но в привычной для себя манере идёт коротким путем, по прямой. — Что на самом деле тебя гложет?
   Вероятно... да что там вероятно — скорее всего Архипу следовало бы обратиться к жрецу, чтобы он, привыкший подбирать правильные слова и обороты, словно врач дал стрелку выверенную до мельчайших долей словесную "микстуру". Да, черт возьми, ему следовало бы обратиться к кому угодно, кроме молчуна, для которого в жизни давно пропали оттенки черного и белого, оставив по себе четкое понимание добродетели и праведности. И дело тут совсем не в религии, а в ценностях которые являются первичными, вбитыми двумя с лишним десятками лет службы империи, и лишь подтверждаются святыми учениями.
  ー Я скажу, что, Гектор. Духи, демоны и дэвы преследуют меня последние дни. Даже на вилле. Даже на корабле. А началось всё с лагеря беженцев. А может раньше? Может, я не заметил, как сам стал злом... кому-то, где-то?
   Архип кривится от собственного лукавства. Он знает, "кому", знает и "где". Знает и то, что зло тянется к злу, тянется, пока серое не почернеет полностью.
  ー Сейчас мне нужны силы. Нужна уверенность в том, что я правда желал одолеть Гидру, а не наносил ей раны необдуманно, якобы и не ведая, что на месте одной срубленной головы вырастут две.
   Он выпрямляется, отпустив край борта, и поворачивается к трибуну. Он впервые смотрит ему в лицо с сердитым ожесточением ー не по отношению к собеседнику, но к чему-то, что рядом, в воздухе, внутри.

  ー Мне нужно калёное железо.

   Гектор молчит. Долго. Он не может вот так "достать" и дать Архипу то самое "калёное" железо и дело понятно что не в желании. Понимает ли это сам лучник? Наверняка. Молчание начинает давить...
   И тут, словно удар набата на заре, в голове у Татиона возникает, взрывается образ ночи, когда он смотрел на костер и бредил местью, кровью. Смертью. Воспалённое сознание путало разум, одно казалось другим, а простое — сложным. Зло пряталось за эмоциями и действовать трезво и рассудительно не представлялось возможным.
   — Твоя воля. Только твоя воля. — Гектор кладет руку на плечо телохранителя, — когда ты её заточишь как спату, прокалишь... то сможешь сразить и демонов, и гидру. Кого угодно. — Гектор становится угрюмым, продолжая со знанием дела, — но взамен это выжжет твое нутро. — он убирает руку с плеча и легко толкает кулаком собеседника в грудь.
   Архип не двигается, но спустя долгий тяжёлый взгляд кивает и отзывается тихим эхом:
  ー Если демоны не выжгут его раньше...
   Наверно, они поняли друг друга. Гектор узнал о готовности, Архип ー об условии. Сможет ли сагиттарий ему соответствовать, покажет время ли, проверка ли, жизнь. Недолго ему осталось ー уголь в груди будет гореть пока не развеется пеплом.
   — Ступай. — Гектор кивает на последок лучнику, — я дам тебе знать.

   При следующей встрече с Гаем, Татион задаёт вопрос декану об Архипе.
   — Что ты думаешь по поводу телохранителя Фейрузы?
   Феликс ответил незамедлительно и без колебаний
  — Архип служит Фейрузе и будет исполнять ее приказы, но сердце у него на месте и принадлежит Риму. Из него получится хороший воин света — особенно если у него будет хороший наставник.
   Затем немного подумал и прибавил
  — К тому же всегда хорошо иметь своего человека за спиной не самого надежного союзника.
   Гектор так и думал, но было важно, чтобы эти слова были сказаны именно Гаем. Гектор внимательно смотрит на Феликса.
   — Не стоит забывать, что он служит Фейрузе аль-Лахми. Нужно будет подыскать на следующем привале подходящее место, устроишь?
  — Не стоит.
  Кивнул Гай.
  — Я попросил тебя за Архипа, командир, и знаю о чем попросил. Если персидская баба для него окажется важнее воинства — я выполню свой долг по первому твоему слову.
  Он приложил кулак к груди, словно закрепляя данное обещание.
  — Сделаю.

Аттия не очень-то разбиралась в том, как действуют яды, поэтому сейчас могла говорить глупости, но ведь всегда лучше перепроверить, чем потом расплачиваться за оплошность жизнями? Пусть Клавдий уж поворчит, что зря его посреди ночи подняли, а если и правда опасность — время не будет упущено.

Она бы составила в голове более стройную цепочку, если бы не удушающий страх и накатывающая волнами паника. Кажется, она даже забыла, как дышать, не то, чтобы высказать свои мысли более собрано, доходчиво.

Больше всего страшила неизвестность. Все пошло не так даже не этой ночью, а с того самого момента, как ее вместе с Сунильдой и еще несколькими рабами просто передали госпоже Фейрузе. Аттия не посмела бы возражать и роптать, но невольно в глубине души всплывал вопрос: а в чем ее вина? Что она сделала?

Как и сейчас — она лишь выполняла свои обязанности, но это обернулось катастрофой. И что бы она сейчас ни сказала — не имеет смысла.

Даже не закрылась от очередного замаха, одежда чуть смягчила удар, но Аттия все равно отступила на шаг, насколько в принципе позволяла каюта.

В ушах билась кровь, гневные слова госпожи еле долетали до Аттии, но вот обрывок последней фразы она услышала вполне отчетливо. Вдруг получилось выдохнуть. Неужели и правда не яд? Или время замедлилось так, что теперь кажется — они тут уже очень долго, но все еще обе живы. А вместе с кислородом в голову вернулись слова. И смысл. В этой ситуации, казалось бы, такая мелочь, но именно последние слова и задели больше всего. Потому что были действительно не справедливыми.

— Но я никогда так не думала, — неожиданно спокойно, по сравнению с недавними сбивчивыми объяснениями, сказала Аттия. Госпожа Фейруза могла обзывать ее как угодно, Аттия прислуживала в разных домах всю свою жизнь (и даже в тех потускневших от времени воспоминаниях раннего детства осталось множество обрывков ругательств) и слышала о себе и не такое. Тем более, хозяйка имела полное право сейчас злиться на странное масло, вызвавшее сыпь. Но ставить ей в вину то, что когда-то Аттия не смогла равнодушно закрыть глаза и отвернуться? Какая ей благодарность была бы от такой же рабыни? И если делать что-то, заранее рассчитывая на ответную услугу, то разве добро это настоящее? А если и воздастся, то не сейчас, не сиюминутно, а после земной жизни.

— Каждый получит от Господа по мере добра, которое он сделал, раб ли, или свободный, — Аттия не сразу поняла, что проговорила это вслух и смутилась. Некоторые разговоры должны вестись только между верующим и Богом. А госпожа вообще другой веры, еще и высмеет сейчас.

— Разве я хоть раз что-то просила? Я помогла не поэтому. И дальше… дальше буду делать то, что должна.

Ее еще ни разу не упрекали за что-то хорошее, и это оказалось неожиданно обидно. Выдохнув еще раз, Аттия взялась за края одежды, раздеваясь.

  Спокойная покорность Аттии, готовой принять заслуженное наказание, но имеющей еще силы оправдываться, несколько успокоила лахмидку. Царица-изгнанница, чуть оправившись от первого приступа гнева, уже догадывалась, что рабыня вряд ли хоть в чем-то виновна, и в глубине души признавала, что та уж точно не относилась к своим обязанностям безалаберно в надежде, что ее сахиба простит столь серьезное прегрешение. Сжав кулаки так, что ногти впились в плоть, оставляя багровые полумесяцы, арабка молча слушала девушку, и только тяжело дышала от сдерживаемого гнева.
  - Не думала? – в голосе Фейрузы, старающейся говорить медленно и не срываться на крик, гортанные согласные переплетаются со змеино-шипящими гласными, делая ее речь будто нечеловеческой. – Ну да, просто не думала? Не приучена, видимо. – губы кривит глумливая улыбка, которая усилием воли стирается с лица. – Зато смеешь говорить мне об аше, верно? Взывать к даэне? Что же, ты права, напоминая мне, о том пути которым я должна следовать: только вспоминаешь о дадодахеш простыми словами: хотя чего еще от тебя ожидать!?

  Раздраженно поскребя спину, лахмидка зло ударила плетью по полу и закрыла глаза, чтобы не видеть этой вызывающей бешенство смиренности и упрямой веры в свою правоту. Ей так и хотелось одним ударом согнать это благое выражение с лица и узреть, как медленно вытекает на щеку глаз – прямо под надрывный крик. Но… это было бы потворством дэвам. Да и попросту глупостью и чрезмерностью.
  - Ты верно сказала. – припечатывает зороастрийка. – За каждое дело, дурное и хорошее, воздастся по справедливости. Я… А, Анга Манью сожри меня! – она снова начала нервно скрестись. - …я верю, что ты не виновата, но глупость не менее опасна, чем иные грехи. И посему ты получишь свою заслуженную кару. Нет, не кару –урок.

  Сжав крепкими, привыкшими к шамширу пальцами плечо рабыни, Фейруза бросила ее на ложе лицом вниз и нанесла короткий хлесткий удар по спине. Уж чем-чем, а камчой дочь пустынь научилась владеть раньше даже, чем зурной, и в любом состоянии могла ударить и так, чтобы кожа на спине лопнула, как сладкий фрукт, оставляя страшную долго не заживающую рану; и так, чтобы болезненная отметина не мешала человеку работать и вскоре сошла на нет. Калечить орнатрикс ее сахиба не собиралась, а посему наказание было строго дозированно: причинить боль и пустить немного крови, но не больше.
  - Это за глупость.
  Снова свист камчи – и новая алая полоса ложится поверх предыдущей.
  - Это за споры со мной.

  Плети больше не слышно. Рука арабки ложится на ягодицу Аттии, до боли стискивая ее.
  - А это будет… - в голосе прорезаются было медовые нотки, но внезапно он становится тяжелым, низким и взрыкивающим. – Нет. А этого не будет. Я не твоя, Блудница, и пока что еще могу контролировать себя. – кажется, отвернувшаяся и убравшая руку царица общается с кем-то третьим, незримым. - Она достаточно наказана, а большего я делать не буду. Да, сейчас.
  Повернувшись к рабыне, она подрагивающим от злобы голосом шипит:
  - Достаточно с тебя. А теперь возвращайся назад и найди хоть что-то, чтобы обработать мои спину и руки. – она сглатывает. – Но не сильно спеши.

Хроники самого нелепого заговора в истории заговоров против Фейрузы Аль-Лахми.
***

К прочтению после постов №34, №56 и №59 этой же ветки.
Уточнение: в посте№34 Мш пишет так, как если бы их разговор с Архипом состоялся на второй день морского пути, хотя на деле он состоялся на третий, уже после инцидента в шатре, когда Фейрузу и Луция нашли в странном состоянии, ну и после ночного вызова Архипа в каюту Фейрузы. Просто Мш чуток ошибся в таймингах, мелочь, но уточнить стоит.


***

Вечером третьего дня морского пути Архип, Тиест и Клавдий собрались в своей каюте, как обычно, когда они готовились ко сну, но, в отличии от повседневной рутины, почти одновременно. Сагиттарий жестом остановил и успокоил настороженно поднявшуюся на ноги Аттию. Спутникам же поспешил пояснить, понизив голос до почти шёпота:

— Тиест, Клавдий. Аттия с нами, я поговорил с ней и убедился в её желании помочь. Ей можно доверять.

Напряжённый перед серьёзным разговором, телохранитель Фейрузы всё же смог выдавить из себя ободряющую улыбку. Рабыне и без кислых физиономий других «заговорщиков» нелегко приходится. Пусть хоть здесь видит что-то привлекательное, пусть не задумывается над тем, что в случае раскрытия «заговора» её наказание может оказаться куда суровее чем у других.

— Ещё раз благодарю каждого за отклик, — Архип обвёл взглядом всю группу, — в таком опасном походе служить полубезумной женщине, возможно даже одержимой — дело трудное. Помочь госпоже справиться с её недугом ли, демоном ли, я считаю такой же важной нашей задачей, как и сохранение её тела и духа от новых напастей и болезней. Пригодится вклад каждого. Тиест сведущ в делах магических, Клавдий — во врачевании. Аттия вхожа к госпоже и больше и дольше всех нас знает её. Я же под ударом её демона, мне его держать, мне отвечать при провале, при гневе госпожи.
Лучник смутился лишь в конце своей речи, глянув коротко и виновато на Аттию. Вот уж кто под ударом ежедневно, а не только в моменты пробуждения дэва Фейрузы. Впрочем, она не видела, что это такое. Никто из них не видел. Поменялся бы Архип местами и ролями с любым из «заговорщиков»? И да, и нет. И второе — не только потому что не обладал телохранитель нужными для дела талантами. Просто другие могут стать лёгкой добычей демона.

— Давайте соберём воедино все наши знания, мысли и идеи, — Архип указал пальцем на каждого в комнате, начав с себя, продолжив Тиестом и Клавдием, а закончив Аттией, — пусть все выскажутся. Итак, минувшей ночью я выяснил, что госпожа делит разум с ещё двумя… личностями. Назовём их для удобства Первой, Второй и Третьей, в порядке появления. Первая Фейруза — та, кого мы знаем большую часть времени, властная, суровая и мудрая. Вторая же, по словам Первой, это её внутренний дэв, блудливая демоница, отчаянная и безрассудная. Третья Фейруза именует себя единственно истинной, полностью подчинённой первыми двумя, которых она называет гуннскими шпионами, ведущими наш отряд в ловушку. Кратковременную свободу Третья получает лишь при, кхм, любовном удовлетворении Второй без самого соития.
Просто чудо, что Архип выговорил всё это почти без запинки, лишь слегка покраснев под конец от смущения и стыда. Понятно, почему он поспешил продолжить:

— Думаю, всем вам надо увидеть то, о чём я говорю, воочию. Например, дождаться, пока Первая выйдет завтра на прогулку на палубу, а за это время просверлить в стенке три дыры для подглядывания. Аттия замаскирует их чем-нибудь с этой и, главное, с той стороны во время уборки, её вход в покои госпожи у арабок подозрений не вызовет. Дальше проблема будет в том, как выманить Вторую на её похотливое действо и как ублажить её без… ну вы поняли. Вчера мне повезло обойтись верёвками, но вряд ли она согласится повторить всё сызнова.

***

Все-таки жаль, что Квирина не наблюдал ранее за Фейрузой. Хотя нет, не так. Жаль, что не уделял ее здоровью столько же внимания, сколько и семье Флавиев. Впрочем, теперь уже поздно сожалеть и жаловаться...
— Я могу сделать микстуру, которое повысит чувственность госпожи Фейрузы, и тебе, Архип, будет легче обеспечить условия появления Третьей.

***

— Я бы не спешил считать Третью нашим другом, — заметил Тиест, поглядывая целым глазом то на одного собеседника, то на другого, — Любая из трех может быть истинной, как и все три ложными. Я считаю, что, прежде чем действовать, мы должны изучить. Кто из вас, кроме Архипа, сталкивался, с Другими? Аттия, скажи ты.

***

Микстура для повышения чувственности... А ведь и верно, это может помочь. Хотя бы для ускорения жуткого процесса. Хорошо, что Клавдий не остановился на своём изначальном предложении дать госпоже зелье противоположного эффекта, а пошёл дальше.

Архип поймал себя на мысли, что уже достаточно свыкся с безумной их ситуацией, впрочем, вероятно, не без помощи отнёсшихся к нему серьёзно товарищей. По крайней мере краснеть стал меньше. Кивнув благодарно врачу, он повернулся к мистику:

— Я не принимал конечных решений, лишь предложил начать с Третьей как наиболее важной сейчас, учитывая то, что она поведала. Конечно, проверять её нужно, и тут микстура Клавдия будет как нельзя кстати, хотя я и не уверен, что её будет достаточно.

Сказанное прозвучало без вызова, без негодования, просто согласие с дополнительной толикой здравомыслия. Архип выжидающе взглянул на Аттию.

***

Несмотря на то, что тогда она уверенно согласилась, Аттия все равно ощущала внутреннее сомнение. Не было ли это предательством? Да, из лучших намерений, но предательством. Но ведь если они смогут исцелить госпожу, разве не всем станет хорошо? Не только Фейрузе, всем, кто волею Господнею оказался сейчас рядом.

А еще они могут сделать хуже и отдать душу госпожи в руки бесам. Неверное решение — и все. Но кем они будут, если не попытаются?

И Аттия осталась, смотря на собравшихся и понимая, что пути назад нет. Не бежать же доносить — она никогда в жизни ничем подобным не занималась. Ответила на улыбку Архипа. Ей нечасто улыбались, а на этом корабле обстановка вообще не располагала к веселью. Солнечные дни на вилле Тавров закончились, и больше никогда не вернутся. Жить нужно с тем, что есть сейчас, и надеяться на лучшее. Вот здесь собрались такие умные люди, особенно Клавдий. Колдуна Аттия все еще опасалась, но если лекарь с Архипом уверены…

— Я подумаю, чем можно будет скрыть дыры, — и все же как же это непорядочно! Аттия, кажется, подобно Архипу начала краснеть. — Но, наверное, за один раз не получится… Или кто-то должен время потянуть, если госпожа вернется раньше, будет очень непросто объясниться.

Вопрос о Других… Да, на вилле Тавров было кое-что.

— Тогда я предпочитала об этом не думать. Это и не было со мной связано, я принадлежала не госпоже Фейрузе, — и теперь ей будто бы стыдно за это, но кто бы мог предсказать, что Бог приведет ее именно сюда. Остается только вспоминать.

— Ходили слухи, даже и не слухи, а громогласные обвинения, что она безумная. Не только рабы говорили, хозяева тоже не верили, Клавдий сможет подтвердить. Но любого, кто хоть немного выделяется можно объявить сумасшедшим, разве не так?
В любой семье ей свой домашний блаженный, наверное.

— А потом… Госпожа периодами казалась разной, это правда. Могла отдать приказ, а через какое-то время будто и не помнила, что вообще просила сделать. У нас, рабов, благополучие зависит от настроения хозяев, рано или поздно начинаешь понимать, как себя вести в определенные моменты. С госпожой Фейрузой очень трудно предсказать. Но я думала, это из-за того, что все вокруг непривычное, да и я еще не обвыклась с новой хозяйкой. Очень быстро и внезапно все произошло.

***

— Так было с самого начала, с того момента, как ты попала к Фейзуре? — Уточнил Тиест, — Или странное поведение началось позже?

***

— Да, точно, как вообще это происходило? Она была всё время немного безумной или же только в какие-то моменты становилась... такой? И что это были за моменты тогда? И ещё скажи вот что, Аттия, входило ли в обязанности госпожи, кхм, ну, тогда ещё не-госпожи, уход за птицами? Почтовыми голубями, например. Видела её когда-нибудь у птичника? А незнакомые тебе люди с ней общались? Тайком. Ну такие, чтоб приходили, выслушивали её, а потом бы ты их никогда больше не видела, — Архип нахмурился и отвёл взгляд в сторону, чтобы рабыня не подумала, что его сердитая задумчивость связана с ней, — а как много времени она проводила за чтением? У Тавров же богатая библиотека. Как, по-твоему, могла она успеть прочитать её всю целиком? А вообще она общительная была, расспрашивала рабов и господ о жизни в Империи?

Он не высказал этого прямо, но, вероятно, все и так догадались, к чему клонит эксплоратор. Надо было по косвенным признакам определить, вела ли Фейруза себя как шпионка. Конечно, для такого должны были совпасть почти все упомянутые Архипом моменты и ещё сколько-то таких, о которых он не подумал. Но всё же если Аттия скажет, что Фейруза была угрюмой молчуньей, читавшей постольку-поскольку, жившей у всех на виду и ни в каких подозрительных активностях не обнаруживалась, чаша весов склонится скорее в оправдание. Всё же полегче будет.
— На самом деле на все или на часть этих вопросов можешь ответить и ты, Клавдий. Ты служил Таврам ещё до моего прихода, тем более до того, как в свиту госпожи Флавии вступил Тиест.

***

— Знаешь, увлечение птицами и чтение книг не является признаком болезни, так что я, если честно, не сильно на это обращал внимание. Книги она читала, но мне не показалось, что Фейруза целыми днями пропадала в библиотеке.

***

Аттия задумалась, подбирая нужные выражения. Казалось, что даже одно слово, сказанное неправильно, может всех запутать. Ее неправильно поймут, неправильно поймут госпожу… Если бы сама Аттия знала хоть что-то точно.

— Госпожа Фейруза всегда была несколько странной… Но ведь ей было тяжело, особенно, когда она говорила правду, а никто не верил, только смеялись. — Аттия и сама не верила, — И в тот период… я не могу утверждать точно, но как будто ей хотелось, чтобы другие над ней издевались. Она не всегда пыталась защититься. И подружиться ни с кем не пыталась.

Последнее, конечно же объяснялось. Будет еще восточная царица с рабами якшаться!

— Книги госпожа читала, но не думаю, что хоть кто-то смог бы прочитать их все, — эх, будь у Аттии возможность, сколько новых слов она могла бы узнать. Хотя бы из тех книг, что написаны на латыни. Конечно, никто бы не доверил ей тех книг из хозяйской библиотеки.

Вопросы, которыми бросался Архип, вызывали чувство вины, потому что на многое Аттия просто не могла ответить.

— Птиц не видела. И людей, наверное, нет… — но кто будет заниматься тайными делами на виду? Да, про домашних рабов часто забывают, это и значит, что они все делают правильно — когда хозяевам кажется, что кубок наполнился сам по себе, что комната была такая чистая всегда. Но госпожа Фейруза не забыла бы и не оставила бы невольных свидетелей.

— У меня было много других дел, я же не знала, что это было важно.

Она планировала служить Аврелиану и его супруге дальше, но… тут Аттия вспомнила, и кожа покрылась мурашками.

— Вы ведь знаете, что в трюме госпожа держит женщину?

Сунильда.

***

— Женщину? — уточнил Тиест, — И какую правду она говорила, чтобы вызывать издевки?

Эти вопросы, конечно, не относились к существу вопроса, но любопытство эллина взяло верх.

***

— Д-да, была такая, — ответил Архип Тиесту вместо Аттии, — крепкая готка, не помню имени.

С Фейрузой на борт поднялось пятеро рабов, трое мужчин, две женщины. Четверо всё это время были на виду, а вот одна и правда где-то затерялась. Если бы не слова Аттии, Архип и не вспомнил бы про ещё одну рабыню.

— Надо будет проверить, что с ней.

Без особой обеспокоенности это было сказано, почти как про подгорающую на огне кашу. И всё же почти. Сперва каша, а попозже пожар может охватить целый дом. Впрочем, сейчас голова болела о другом.

— Итак, выходит, вела себя Фейруза не как шпионка. Втереться в доверие не пыталась, на книги и свитки не налегала, с птицами и незнакомыми гонцами замечена не была.

Архип поморщился и вздохнул. Слышала бы госпожа, будь она в самом деле шпионка и демон, весь этот разговор, со смеху покатилась бы. Чтобы разоблачить шпиона, надо самому быть шпионом, думать как шпион. А не как вояка, мистик, врач и рабыня.

— Быть может, то было из-за борьбы Первой и Третьей? Пока какая-то из них не одолела другую, не до шпионажа им было... Эх, одни догадки. Аттия, попробуй вспомнить и правда, за что другие над ней издевались? И вот ты говоришь, "не всегда пыталась защищаться", а значит, иногда и пыталась? Было это похоже на разных людей? Ну как если бы одна из Трёх Фейруз намеренно нарывалась, чтобы прекратить свои мучения?

Тяжело ей наверно всё же против двух-то демониц...

***

Стыдно, что она вспомнила про Сунильду так поздно, но в этом путешествии в принципе проблем хватало на всех. Но если Аттия здесь и все еще может ходить и выполнять свои обязанности, то что с Сунильдой, неизвестно. И жива ли она до сих пор.

— Вряд ли это к чему-то хорошему. Никто не посмотрит, что с ней? — не то, чтобы они когда-то были подругами, Аттия от компании Сунильды старалась держаться как можно дальше. Насколько это возможно в обществе рабов одной семьи.

— Издевались за то, что не хотела вести себя как рабыня и настаивала на своем — она персидская царица. Сначала смеялись, как будто шутка, а потом всех раздражать стало. Иногда… и правда казалось, что она хочет, чтобы ее сильно избили. Госпожа Фейруза рассказывала, как лично убивала римских легионеров. Чтобы ей хотелось отомстить. Не знаю, может, я неправильно поняла, но… В такой ситуации можно было повести себя по-другому, — где-то отступить, или просто не попадаться на глаза, промолчать.

Это могло сейчас звучать со стороны как осуждение, но Аттия и сама порой вела себя не так “как было бы лучше”. Но кто бы в здравом рассудке, будучи рабом у римских господ, стал бы в красках расписывать подобное. Достаточно просто быть персиянкой, чтобы невзлюбили. А тут...

***

Что ж, значит, "не всегда пыталась защититься" тут было скорее про бытовые ситуации. Когда-то на странную дерзкую рабыню махали рукой, а когда-то раздражённо ставили на место. Вела она себя, видимо, последовательно.

Архип кивнул в такт своим мыслям, отмечая заодно и сказанное Аттией:

— Сунильду проверим завтра. Лучше кому-то одному, ну двоим. Все мы, спускающиеся в трюм, привлечём внимание. Возьму это на себя, если никто не против, потом перескажу, что узнаю.

Вряд ли Клавдий и Тиест будут заинтересованы в ещё одном скучном допросе, да и более важные дела у них найдутся. Микстуры те же.

— Пока что обсудим, что можно сделать с проблемой госпожи. Клавдий, ты говорил, можешь приготовить лекарство, что успокаивает и снижает половое влечение. Чтобы ослабить Вторую. Как думаете, все вы, это сработает? Конечно, не проверишь, не узнаешь, но это ведь надо, чтобы она приняла его, уже обернувшись блудницей, а как её уговорить? Насильно не вольёшь — заподозрит и пробудит Первую, а то и чего похуже. Если же такое зелье выпьет Первая, то дело и до Второй может не дойти. А что касается другого снадобья, которое, наоборот, повысит чувственность госпожи... Я верно понимаю, что Вторая от него "перегорит" скорее? Мне кажется, это более короткий путь к Третьей, хотя и более рисковый, ведь нам надо, чтобы блудница утолила свою жажду как можно скорее, а не оставалась, кхм, ненасытной всю ночь. По хорошему-то надо обе микстуры попробовать, а ещё на всякий случай подумать, как быть, если госпожа поймёт, что её опоили. Сможешь в таком случае вмешаться, Клавдий? Засыпать её премудростями врачебными? Ну там назвать это просто травяными добавками "для улучшения сна", например?

Вконец зардевшись, эксплоратор смущённо кашлянул и подавленно замолчал, сосредоточенно обдумывая другие возможности.
— Тиест, а тот амулет, ну, — Архип осёкся, с сомнением взглянув на Клавдия и Аттию, —ну ты понял, который. Он тут как-то поможет? Например, если, кхм, я его в середине этого, ну всего этого, надену? А если это просто всё обрубит, то может у тебя найдётся что-то, чтобы обмануть Вторую, довести её до... ну "до"?

Проговоренное с каждым из соучастников в отдельности слово сейчас, в процессе живого обсуждения, почему-то давалось с трудом.

— Чары напрямую, в конце концов.

***

— Сказать-то я могу, но она не обязательно в это поверит, — ответил Клавдий, — Особенно про вторую микстуру...

***

— Лучше чем ничего, и уж лучше ты, как служитель Асклепия. Остальным она не поверит точно, ну разве что, быть может, Тиесту. Подогнать бы всё это под какую-то её реальную болячку, хм. Госпожа страдает головными болями? Животом мается? Может, старые раны ноют? Я видел на её теле немало шрамов... Если так, то в тот момент такая "легенда" пришлась бы кстати. Ну и, скажем так, борьбу с демоницами, конечно, в ту же ночь надо будет провести, перед которой она будет страдать от чего-то такого.

***

— Я подумаю, как это обставить, — после небольшой паузы произнес Квирина, — Самое лучшее, если решение примет как бы сама Фейруза...

***

— Чары напрямую, конечно, помогут. И довести ее до, ну до, и до, ну после, — нарушил молчание Тиест, передразнив реплику эксплоратора, — Только я этого делать не стану.

Эллин замолчал и перевел поочередно взгляд с Архипа на каждого собеседника, пока снова не вернул внимание легионеру.

— Вот что, - снова заговорил чародей, - Я сейчас сделаю вид, что ничего сказанного ранее не слышал. И если меня спросят, буду все отрицать. Потому что я сейчас услышал, точнее, не услышал, предложение изнасиловать нашу госпожу. Аттия должна проделать отверстия в стене каюты госпожи, через которые мы будем наблюдать, как ты, Архип, овладеваешь опоенной зельем Клавдия госпожой.

— Даже если Вторая есть. Даже если она шпионка. Неужели мне одному противно от самой мысли об этом?!

Последний возглас Метаксаса получился чуть громче, чем он рассчитывал, и мистик бросил обеспокоенный взгляд по сторонам, прежде чем продолжить, уже тише.
— И если не противно, — Эллин скривился от воображаемой картины, но все же выдал другой аргумент, - Что будет, если Фейруза все поймет? Допустим, вторая сообразит, что к чему, и вернет сознание Первой, чтобы она, так сказать, поймала тебя, Архип, за руку? Думаешь, она тебя простит? А остальных?

Тиест смотрел то на одного, то на другого, пытаясь прочитать в выражении лиц отвращение к предлагаемой идее, которое испытывал сам или хотя бы сомнение.

— Я пришел сюда обсудить возможный недуг нашей госпожи и то, как мы можем помочь ей. Это главное, помочь ей. Не напасть на нее, не совершить насилие. Клавдий, — мужчина повернулся к врачу, — Ты служитель Асклепия. Ты клялся направлять больных к их выгоде, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Уверен ли ты, что эти действия приведут к выгоде Фейрузы? Не только процедура, которую предложил Архип, но и все лечение. Быть может, она не гнетется своим недугом. Или последствия лечения сделают ей хуже, чем есть сейчас. Мы не знаем этого. И я пришел сюда, чтобы обсудить как мы можем узнать больше, а не спланировать нападение на беззащитную женщину.

Наконец, Метаксас снова повернулся к Архипу. Открыл было рот, чтобы сказать, но взгляд мистика упал на цепочку медальона, им же подаренного, и он только вздохнул.

***

Архип внимал Тиесту, багровея с каждым услышанным словом. А когда мистик закончил свою обличительную речь, сделал резкий шаг вперёд и схватил его за плечо, перечеркнув левой рукой шею и грудь колдуна на всю длину локтя. Натиск телохранителя остановился лишь тогда, когда спина Тиеста упёрлась в стенку каюты.

Другую руку Архип занёс для удара, но в последний миг сдержался, хотя и кулак не опустил. Вместо этого выдохнул прямо в лицо визави дрожащим от гнева полу-свистящим шёпотом:

— Я те, оратору вшивому, глаз выбил, а не уши оборвал, так с ляду ли ты оглох вдруг, а?!

И продолжил тем же суровым тоном, лишь более зловещим от того, что цедящий полуоправдание-полубрань эксплоратор продолжал шептать, тогда как всё внутри него требовало крика.

— Я тут битый час твержу одно по одному, что не хочу насиловать и под дудку похотливой демоницы плясать тоже не хочу. И ночью не взял её! Грил утром, повторю вновь, хочешь — поклянусь! И всё, что я тут талдычил, про то и было! КАК сделать так, чтобы вы, придурки, убедились в моих словах, НО чтобы при этом соития НЕ было! А если бы даже и пришлось, то чтоб мигом закончилось, чтобы Вторая перегорела сразу, насытилась и заснула! Со вторым зельем. Или наоборот, не дойдя до соития сдулась — с зельем первым. И с твоими, мать твою, чарами на подстраховке! И всё это чтоб вы Третью увидеть смогли сами, поговорить, удержать её как-то в сознании! Ты, колдун, думаешь что, мне что ли приятно дэва сношать, что я хером одним думаю да ещё и при зрителях мечтаю овации сорвать?! Да будь иной способ, я бы первый на него, сука, согласился. А то давай сам! А?! Не сделаем ничего, разойдёмся и забудем, и я тебя самого госпоже пришлю, когда из неё в следующий раз тварь эта вылезет, сам ублажать будешь!
Архип озлобленно надавил на Тиеста, с силой вжав того в стенку, но больше для того, чтобы оттолкнуться самому. Махнул всё ещё стиснутым кулаком, рубанув воздух, скрипнул зубами и кинул полный негодования взгляд на Клавдия и Аттию.

— Я тут что, по-вашему, заговор по изнасилованию собираю?!

А потом посмотрел на Тиеста исподлобья и почти прорычал:

— И уж поверь на слово, Тиест-Неверующий, Третья этим "недугом" — "гнетётся". Ещё как. И если есть хоть малейший шанс, что она — настоящая Фейруза, я её в... "этом"... не оставлю.

***

Метаксас тряпичной куклой болтался в руках Архипа, позволив вжать себя в стену без сопротивления.

— Выбил, — с холодным спокойствием выдохнул Тиест фразу, будто плюнул, — И теперь каждый, кто смотрит на меня, первым делом видит калеку. И сделал ты это потому, что так хотел защитить свою прошлую госпожу. От угрозы, которой не было. И вот ты опять собрался спасать того не знаю кого. С чего ты решил, что Третья не водит тебя вокруг пальца?

Глаз эллина неотрывно смотрел на эксплоратора, лишь слегка дрожал зрачок от бликов свечи, но в остальном мужчина был недвижим.

— Сколько раз ты ошибся, Архип, в таких решениях? Тогда, в церкви. Потом, когда хватал Валерию. И теперь. Два из трех раз, да третий еще не вышел.

***

Архип вздрогнул. Укор в голосе Тиеста мог бы с лёгкостью пробить осадный щит, если бы за ним прятался определённый сагиттарий.

Он шумно выдохнул, разжал кулаки и отступил от мистика на два шага.

— Так помоги мне не совершить новой ошибки, Тиест, — теперь Архип говорил примирительным тоном и смотрел прямо, без озлобления, — разве ты не видишь, всё это больше меня одного, я простой эксплоратор, преследуемый скверной с самого начала этого похода, а может и раньше. Без твоей мудрости, Тиест, без умений Клавдия, без знаний Аттии — я сгину, я просто не переживу ещё одного ночного вызова госпожи, а ведь он может случиться в любую ночь, хоть в эту. А что дальше? Её причуды могут стоить жизни даже ей самой, если они станут известны магистриану. Думаете, вас это не затронет?

Телохранитель Фейрузы Аль Лахми оглядел всех сообщников. Самообладание, похоже, вернулось к нему — он больше не краснел и не опускал голову, когда речь заходила об интимных особенностях плана.

— Я созвал всех вас для того, чтобы принять правильное решение. Наша госпожа точно больна, а я и вовсе убеждён в её одержимости, потому что видел её слишком разной для того, чтобы всё в ней принадлежало одному человеку. Есть риск её связи с хунну, угроза для всего отряда. И да, Третья может лгать, крутить мной с целью подставить Фейрузу. Так давайте выясним, так ли это! Давайте дадим ей вторую микстуру Клавдия, давайте заколдуем её чарами Тиеста, чтобы мыслила она, что нагая, что я будто бы её ублажаю. Я буду с ней и подыграю, а на деле-то мы и одежды не сбросим! Она удовлетворится внутри своей головы, внутри твоего искусного морока, Тиест, усиленного зельями Клавдия, и уснёт, и если всё пройдёт хорошо, мы все, вы в первую очередь, увидите Третью. Отверстия в стене, можно обойтись и одним, на самом деле, так вот они же только для того, чтобы вы не пропустили момент, чтобы успели перебежать в ту каюту, поговорить с Третьей. Мы же делаем это ради спасения госпожи, пусть даже от неё самой.
Архип тяжело вздохнул и, сложив ладони перед собой, вновь повернулся к Тиесту и Клавдию:

— Всё, что я сказал — лишь мои домыслы. Я тёмен, я знаю о магии лишь по сказкам да легендам, ну и по опыту похода, а о таинствах медицины — лишь по войне, по шрамам менее везучих боевых товарищей. Я могу ошибаться, но не могу молчать. Вы мне скажите, вы, философы, врачи, астрономы и мистики, какие шансы у такого плана? Может ли быть план другой? Каковы риски? Я приму любой ответ. Я просто хочу хотя бы попытаться что-то исправить.

***

— Боги насылают безумие, но в безумии нет ни божественного, ни демонического, — заметил Тиест, - Ты не думал, что недуг нашей госпожи — это помутнение разума?

Мужчина присел на покрывало, растирая шею в том месте, где Архип едва не открутил ему голову.

— И что о лечении думает сама Фейруза? Она говорила, что делит себя с дэвом. Но я не помню, чтобы она молила об избавлении от него.

***

— Молила Третья, — уже несколько устало повторил в очередной раз Архип, прислоняясь спиной к противоположной Тиесту стене, — что же до помутнения... Велика ли разница? Разве не стоит определить точно, оно ли это, или нет?

***

— Я помню, - кивнул Метаксас, — Но почему ее мнение весомее мнения двух других? Хотя бы взять то, что мы служим Первой, она приняла нас и она повелевает нами, не Вторая и не Третья

Эллин задумался над вторым вопросом Архипа и некоторое время молчал.

— Клавдий, ты более сведущ в этом вопросе. Когда два разума в одной голове, как надлежит поступать? Если другой разум не бес, не демон, но росток одной души?

***

Архип сложил руки на груди и помотал головой:

— Весить что-либо чей-либо голос будет, когда мы поймём, кому он принадлежит. Не хотел бы я служить шпионке хунну, если выяснится, что Первая все же за них. Но действительно, ты-то что скажешь, Клавдий?

***

— Я, конечно, мог бы сказать, что все болезни излечимы, — начал Клавдий, — Но, к сожалению, это не так. Есть болезни, с которыми мы научились бороться, есть те, лекарство от которых нам не известно. Та, о которой мы говорим, к сожалению, относится ко вторым. В таких случаях обычно следят, чтобы больной не навредил себе и окружающим и стараются обеспечить мирное сосуществование этих, как ты, Тиест, выразился, ростков. Это не означает, что ее болезнь неизлечима, но многое зависит от божьей воли.

***

— Вот что я предлагаю, — подал голос Тиест, — Я поговорю с госпожой еще раз, на отвлеченную тему, не подумайте, и попробую разобраться в ее узоре. Если я упустил что-то сначала, то разыщу теперь. Если не упустил, постараюсь получше понять причину ее недуга на духовном уровне. Милостью Исиды мне удастся это. И вас призываю сделать то же самое теми средствами, которые вам даны. Врачеванием или разговором. Но не предпринимайте необратимых действий, прежде чем мы не будем уверены, с чем имеем дело.

***

Аттия, честно, мало что понимала в бесах или болезнях. Для этого всего есть специальные люди, вон, Клавдий Квирина, лекарь. Или колдун Тиест. И жалко, что с ними не было ни одного священника, но, с другой стороны, это не христианские бесы, значит, не помогло бы в любом случае? Спрашивать вслух она не собиралась, некоторые мысли лучше оставлять при себе.
Она не успела среагировать и на начинающуюся ссору (драку?), от неожиданности подскочила и отступила на шаг. Спина тут же отозвалась болью. Ничего того, что нельзя перетерпеть, но неприятно. И еще долго будет напоминать о произошедшем.

И правильно напоминать. Они же со всеми этими планами кое-чего не учли!

Пока Архип и Тиест не поубивали друг друга и пока они все не успели натворить необратимое. Благо, и драки не случилось. Аттия не удивилась бы, позови ее сейчас Фейруза — активность в их каюте уже становилась явно подозрительной.

— Если мы все же решим что-то делать… Думаю, вы должны знать, — до этих пор она молчала, не считая, что может добавить что-то важное. — Госпожа ближайшие дни вряд ли захочет покидать свою каюту… От лавандового масла у госпожи зачесалась кожа и появились красные следы. Я не знаю, почему это случилось, но если никто не умер, значит, не яд.

Масло было в порядке. Значит, дело все же в реакции тела Фейрузы на состав. Лаванда. Как же все не вовремя и обидно получилось.

***

Не вполне доверяют. Или не хотят втягиваться, или не уверены в успехе дела, или просто не считают взбаламученного телохранителя достаточно убедительным. Наверно, их можно понять — слишком уж много необъяснимого, как выясняется, вывалил на товарищей по свите Архип. Даже опытный Клавдий разводит руками. Даже премудрый Тиест не спешит пролить свет на тайну безумия Фейрузы. Проклятье, да даже вчера впервые взявшаяся за латрункули Аттия разыграла бы такую партию лучше! Какие слова нашли бы путь в их сердца?

— Ну что ж, — со вздохом сказал эксплоратор и отодвинулся от стены, — Значит, наблюдение и разговоры. Если с госпожой всё так, как говорит Аттия, разврат Второй ещё долго не будет омрачать её мысли, а значит и до Третьей через этот разврат достучаться будет нельзя. Кожные болезни обычно быстро не проходят.

Архип настолько вымотался и переволновался из-за серьёзности всей ситуации и курьёзности горе-заговора, что даже не стал спрашивать Аттию, почему она не позвала Клавдия сразу, едва увидев эти самые красные пятна. Не позвала и не позвала. Может, Фейруза запретила. Может, не хотела следы от верёвок ещё одному человеку (пускай и доверенному) показывать. Может, не так уж оно и болело.
— Ты же осмотришь госпожу поутру, Клавдий? Заодно будет тебе шанс проверить её в... в том, что интересует нас. Может даже будет выгодно сделать сперва вид, что случай с этой лавандой не так прост, и что тебе будет спокойней, осмотри госпожу заодно и Тиест, тогда и у него будет простой и понятный повод с ней поговорить. А я возьму на себя Сунильду. Аттия... Аттию я бы попросил всё же за завтра проделать маленькую дырку в стене и прикрыть чем-нибудь с обеих сторон. В идеале — найти место с уже имеющейся трещиной, аккуратно вырезать из неё щепку, а потом эту же щепку использовать как пробку в кувшине. Вынимать когда надо будет смотреть и слушать, вставлять обратно, когда надо показать стену стеной. Полагаю, недуг госпожи может проявиться и сам собой, и если у нас будет возможность услышать её в этот момент, кто знает, как нам это поможет. Вдруг она начнёт спорить о чём-то со своими демонами? Ну или другими личностями, если это всё же болезнь разума. Завтра вечером обсудим здесь в это же время наши успехи. А сейчас... время уже позднее, давайте спать.

***

Следующая их встреча, однако, не принесла спелых плодов открытия. Помешало настроение Фейрузы, скверное по причине слишком медленно сходящей красноты кожи — ничего толкового ни Тиесту, ни Клавдию разузнать не удалось.

И тогда, и в течение следующих нескольких дней мистик лишь раз за разом подтверждал, что следов одержимости у Фейрузы нет, что она свободна от влияния духов. Что бы с ней ни происходило, ответ таился лишь в ней самой.

Эксплоратору повезло чуть больше — он сумел разговорить томящуюся в трюме рабыню-Сунильду и поведал товарищам обо всём от неё узнанном.

Сунильда была уверена, что у них с Фейрузой роман. Считала, что та зла на неё за некий «перегиб палки», отсюда и суровое наказание с заточением. Да, у Фейрузы были странные сексуальные вкусы (Архип мог бы подтвердить), и готка старалась им следовать, не особо-то, судя по всему, обижаясь на свою любовницу.

В чём Сунильда точно была уверена, так это в том, что Фейруза не шпионка. Никаких птиц при ней или мутных незнакомцев она никогда не видела. Когда Фейруза только появилась в доме, то не могла даже миску в руках удержать из-за того, что раздроблённые кисти обеих её рук неправильно срослись. А ещё она едва могла говорить своим чуть раздвоенным, обожжённым раскалённым железом языком. После такого любой с ума сойдёт! Будь она шпионкой, стали бы гунны настолько её калечить, лишая её возможности писать и говорить?

Конечно, странностей у Фейрузы всё равно хватало, но готка считала, что это оттого, что Фейруза многое пережила. Мол, ей нужна боль чтобы примириться с той болью, которую ей причинили гунны. Ещё она сказала, что Фейрузу по её рассказам все в ее жизни предали, от чего она разучилась верить людям. И зачастую стала считать жестокость единственным ответом, но за этим скрывается просто панический страх предательства. Страх быть брошенной — в очередной раз.

Никаких колдовских ритуалов в исполнении Фейрузы Сунильда не видела и точно знает, что их не было, потому что они с Фейрузой обычно спали вместе. Более того, ритуалы крайне маловероятны ещё и потому, что Фейруза поклоняется персидскому богу солнца и в глубине души очень боится попасть в персидский ад, но понимает, что за свою прежнюю жестокость вероятно там и окажется. Иногда по ночам она плакала, когда думала, что никто не видит.

Архипу тяжело дался этот пересказ, и он надолго замолчал после последней фразы, а потом и вовсе безмолвно лёг на своё спальное место и отвернулся к стене. Ему было как никогда более печально от осознания собственного бессилия помочь госпоже. Даже при пробуждении и обращении к нему Третьей не испытывал он такого непривычного трепетного чувства, как после рассказа Сунильды. А ещё у него не лез из головы их приватный разговор с Тиестом.

***

Мистик заговорил с Архипом наедине, без Квирины и Аттии.
Да, следов одержимости у Фейрузы всё еще нет. Прояснилось другое.
Изменения, которые заметил каждый в свите, стали происходить после близкого общения госпожи с магистрианом.
Тиест осторожно предположил, что энергии Луция негативно влияют на Фейрузу, что это они могут провоцировать её страшные приступы.
— А Луций мог бы выйти в транс по своей воле? — спросил тогда Архип, глядя прямо перед собой.
— Такое возможно, — ответил Тиест, — с каким результатом не скажу, но это состояние доступно каждому, кто посвятит достаточно времени и сил тренировке.
— Помнишь, на второй день пути что-то случилось в шатре Луция? Они закричали оба, а потом их нашли в странном положении? Нас не пустили, но Клавдий рассказывал про разорванную одежду и скверное состояние госпожи.
— Это мог быть поворотный момент, после которого её состояние и стало ухудшаться, — задумчиво кивнул Тиест, — а ведь Луций, по словам Клавдия, очнувшись, сказал всем, что сам в полном порядке, и врачей отослал. Он мог войти в транс. Я постараюсь проверить эту… гипотезу.

Мистику удалось узнать что-то лишь в день ставшего роковым для экспедиции праздника Венералии.