'BB'| Trainjob: The Roads We Take | ходы игроков | Мисс Кина МакКарти (весна 1868)

  Скользя пустым взглядом по пролетающим за окном поезда пейзажам, мисс МакКарти чувствовала, как на глаза наворачиваются непрошенные слезы. Ну что же это за жизнь такая, когда разумом понимаешь, что поступила правильно, а сердце все равно ноет и тоскует! Случайно встретилась с Найджелом, чей свет и тепло в глазах облагораживают душу – а надо уезжать. Почти добралась до места где может быть Китти – а надо уезжать, так и не встретив подругу. Направила письмо для домочадцев, а жизнь закрутила так, что на обратный ответ можно и не надеяться. Оставила благородного Ната в плену – и, кроме глупых лживых слухов, ничего о нем не знает. Все шансы, все важные сердцу люди остаются за спиной безо всякой уверенности на новую встречу. Даже те два молодых ковбоя, что поверили ей – лишь короткий миг, не оставивший ничего, кроме светлых воспоминаний и чуть укрепившейся веры в людей.
  И вместо того, чтобы быть с тем, с кем комфортно, или там, где спокойно и красиво, она трясется в поезде, следующем в неизвестные дали, с таким же профессиональным игроком, как и она сама, для того, чтобы избежать опасности в одном месте, и продолжить обчищать кошельки простофиль в другом. Как будто этим можно заменить грусть и тоску очередных расставаний! Все – фикция, дорога в никуда, и следование не за вифлиемской звездой, но за фальшивым блеском рогов Мамоны.

  Одна отрада – человек, которого она выбрала в свои попутчики на этом отрезке жизни, не лезет в душу в грязных сапогах и вообще не мешает предаваться греху уныния, спокойно почитывая газету… чурбан бесчувственный! Зато крепкий, уверенный и держащий слово, что для одинокой девушки дорогого стоит. Мелочь, наверное, но хоть немного скрашивающая последствия единственно правильного, но такого тяжкого выбора. Сколь же малым иногда бывает то, за что цепляешься, чтобы не сойти с ума от длящейся неопределенности!
  Устав от однообразных пейзажей, Кина помаявшись какое-то время, вытащила-таки свой дневничок. Не смотря на то, что состав немилосердно трясло, девушка упрямо вела на страницах волнистые линии, складывающиеся то в фантазийные узоры, то в пышные цветы и листья, то увивающие стволы дерев лозы. Совершенно бесполезное занятие – но лучшее из тех, что доступно человеку, оказавшемуся подвешенным между началом и концом дороги. Лучше бы, конечно, музыка, но музицирование просто для себя вряд ли найдет поддержку у окружающих пассажиров. Остается только ждать да с мазохистическим наслаждением перебирать бусины воспоминаний, вынося каждое из них на всестороннее обсуждение собравшегося под шляпкой консилиума.

  …Игра с условно-равным партнером оказалась гораздо более тяжелой, чем могла предположить Кина. Если до этого каждая партия напоминала музыкальный экспромт, где и песни, и время исполнения зависели от настроения и публики, то теперь приходилось «давать концерты», действуя по расписанию и имея в голове некий общий план, которому надо следовать. Никакой свободы! Зато, как утешала себя мисс МакКарти, бесценный урок организации совместных действий, который в будущем может пригодиться не только для игры. В конце концов, не все же жить, как несомый ветром лист – брать жизнь под собственный контроль тоже надо!
  Вот, например, финансы. Как оказалось, вести еженедельное сальдо не только не сложно, но и удобно, и даже позволяет прогнозировать ставки. А если еще вести подсчеты расходов на жизнь, то общая картина становится еще более четкой. По прошествии какого-то времени картежница, прикинув свои обороты и возможности, приняла решение откладывать в резерв по десять процентов с каждой еженедельной прибыли, которые могли стать опорой на черный день и не должны были использоваться в играх без крайней на то нужды. В конце концов, надо понемногу собирать финансы на свою землю, чтобы и родителей перевести, и самой иметь угол, куда всегда можно вернуться.

  Обретя в таких размышлениях подобие душевного равновесия и признав, что такое совместное путешествие – временная мера, Кина перестала волноваться, вернув прежнее легкое отношение к жизни. Правда, этому способствовала и некоторая финансовая защищенность – когда денег нет или почти нет, очень сложно улыбаться каждому новому дню и верить в лучшее. А, разобравшись в себе, девушка повнимательнее присмотрелась к Расселу.
  Не смотря на партнерство, капитан продолжал оставаться загадкой, держа мысли под своей шляпой и не совершая ничего, что могло бы отклониться от сдержанного и суховатого образа человека, знающего себе цену и не чуждого внутреннего благородства. К некоторому сожалению Кины, все эти достоинства оказывались смазанными без толики некоторого внутреннего шарма, от которого сердце против воли начинает биться чаще. Она ощущала Рассела, как достойного джентльмена, хорошего партнера, но не больше.
  Тот образ, который она себе создала, подтверждался поступками. Взять хотя бы ту же охоту на бизонов по дороге к Шайенну – капитан показал себя человеком, не склонным к беспричинным убийствам ради развлечения и игре на потеху публики. Если бы он согласился пострелять, впечатление не изменилось, но отказ, а, вернее, та форма, в которой он был сделан, добавил партнеру достойных черт. Кина тоже не присоединилась к веселью, безо всякой задней мысли покачав головой – и только потом заметила, что и ее слова произвели на капитана впечатление.
  Кажется, именно после того случая Рассел обратил на нее внимание, став оказывать знаки внимания чуть большие, чем можно было бы ожидать в деловом партнерстве. Это было чертовски приятно – во многом именно благодаря поведению Рассела Кина удостоверилась, что она по-прежнему остается леди, и не только в глазах любящего Найджела, но и в глазах человека, знающего о ее не совсем достойном источнике доходов. Мисс МакКарти с превеликим удовольствием ходила вместе с капитаном на дансинг, в театр, обсуждала прочитанные книги, в том числе и рекомендованного «Дядю Сайласа». Тем более, что жизнь Мод и трудности, с которыми та столкнулась, были для Кины некой аллегорией ее собственной жизни – есть, над чем подумать и о чем поинтересоваться у человека, не посвященного в перипетии, с которыми в свое время столкнулась напарница.
  После такого совместного времяпрепровождения Кина-с-рожками и Ирландка даже начали проявлять к Рою интерес, как к мужчине. Но воспоминания о последней близости были слишком свежи, а чувства – слишком хрупки, и Будуар принял коллективное решение о том, что проявлять инициативу самой для леди неуместно. Пускай все пока что идет своим чередом, а дальше будет так, как будет, или не будет вовсе.

  Именно благодаря Расселу игра в Шайенне оказалась не такой эмоционально напряженной, как могла бы быть: после Эбилина и всей свалившихся в нем на хрупкие девичьи плечи проблем Кина, увидев местный контингент, подспудно ожидала, что будет бояться рисковать и играть так, как играла обычно, и начнет подспудно себя сдерживать. Но сам факт наличия капитана где-то неподалеку, даже не обязательно за одним столом, добавлял уверенности как в собственных силах, так и в безопасности. Естественно, чувство защищенности не превращало ее в рисковую и не следящую за собой особу, знающую, что за нее заступятся – мисс МакКарти считала, что достоинство следует блюсти всегда и в любом случае. В конце концов, Рассел тому живой пример!

  Помимо карт и легкого флера дел сердечных у Кины появилось еще два интереса – журналистика и недвижимость. Но если первый требовал активного и постоянного участия, то второй скорее заключался в сборе информации и рассуждениях о том, будет ли этот шаг выгоден. Шайенн представлялся мисс МакКарти – нет, несостоявшейся итальянской графине – хорошим развивающимся местом, где отец и братья могут заняться хоть тем же скотоводством, иметь при достаточном стартовом капитале стабильную прибыль, и горя не знать. Идея была хороша и даже реализуема, если бы не несколько нюансов.
  Кина понимала, что все ее домыслы совершенно не учитывают как желания семьи, так и то, что сейчас происходит с семейством Дарби. Живут ли они еще на вилле? Захотят ли они переезжать так севернее? Захотят ли сменить деятельность? Куча вопросов, и ни одного ответа – даже предположить, если быть откровенной, нельзя. Чтобы строить прогнозы и рассчитывать финансы на обретение нового родного дома, нужна информация, а получить ее лично не представляется возможным. Тупик!

  Выход из сложившейся ситуации девушке виделся только один – направить в Новый Орлеан гонца, который узнает всю актуальную информацию и принесет ее на блюдечке потенциальному инвестору в семейное счастье. Вот только и здесь все было не слава Богу: где, скажите на милость, можно найти такого человека, который будет надежным и при этом готовым за разумные деньги потратить месяц своей жизни для того, чтобы все разузнать надлежащим образом и донести до заказчицы шаг за шагом, не упустив ничего важного?
  Да и то, что Кина знать не знала, где она будет через месяц, тоже играла свою роль – но это хотя бы можно было решить, обязав гонца отчитаться мистеру Куинси: Найджел, в отличие от нее, живет на одном месте и является единственным стабильным элементом из тех, которым можно доверять. В общем, это еще можно было решить, а вот то, кого послать… Вот тут-то и начиналась беда. За все свои похождения девушка не обрела никого, к кому одновременно могла бы обратиться, и знала при этом, где искать помощника. В теории, могла помочь Китти – но она толи Бог знает где, толи в Аду-на-Колесах. Точно также можно было бы довериться тем двум честным ковбоям – но об их местонахождении нельзя было даже догадаться. И так можно продолжать и далее, результат останется неизменным: ну не Роя же просить, и не Джесса, право дело!
  Переспав пару ночей с такими сомнениями, картежница решила, что сомнениями делу не поможешь, и надо брать быка за рога, пока он, этот бычок, бьет землю копытом. Джессу Скиннеру она интересна – так почему бы не попробовать им воспользоваться в личных целях? Пускай поможет найти умненького посланца от блудной дщери к страдающей родне – а через месяц-другой Кина вернется повидаться с достойным журналистом и заодно получить долгожданные сведения! Да, при таких раскладах адресатом будет не Найджел, а несколько менее надежный господин: но зато при таких вводных Скиннеру будет гораздо проще согласиться. Что поделать, приходится чем-то жертвовать!

  Чувствуя себя без вины виноватой перед Куинси и помня его теплый взгляд и нежные осторожные объятия, расчувствовавшаяся Кина написала молодому детективу пространное письмо о том, что проехала уже несколько городов, увидела, как и чем живут в них люди, рассказала о несостоявшейся охоте на бизонов и о своих потугах на журналистском поприще. Поинтересовалась, как дела у самого молодого человека, не было ли у него каких-либо трудностей, и осторожно уточнила, может ли она в своих путешествиях узнавать то, о чем хотелось знать самому Найджелу. Украсив письмо несколькими цветочными узорами и даже капнув на бумагу капельку духов, окрыленная от самого факта написания письма Кина отнесла послание на почту, а по возвращении устроила для самой себя маленький концерт.
  Душа хотела песни и музыкальных переливов, ощущения того, как струны поют в такт движению пальцев, и как голос сплетается с мелодией воедино, как с самым страстным и заботливым возлюбленным. Расчувствовавшись, девушка даже всплакнула, ощущая, что самую малость приблизилась к чему-то горнему и не описываемому словами – а потом снова отправилась за карточный стол, потому что эмоции эмоциями, а партнерская игра ближе к работе, чем к искусству, и простоев не по делу не терпит. Надо отыграть вечер, найдя силу и уверенность в палитре дневного светлого настроения, перед сном принять для спокойствия маленькую дозу морфия, а следующее утро посвятить достойному занятию журналистикой.

  А журналистика, к слову, последнее время все больше захватывала Кину, так, что девушка даже начала осторожно размышлять в сторону того, а не стать ли ей профессиональной писательницей статей в газеты? Совмещая это с игрой, конечно же – но для такого нужна разъездная журналистская работа: сидение на одном месте убьет карты и неплохой доход вернее, чем разряженный в упор револьвер. И как в случае с ощущением себя, как леди даже для тех, кто знает нелицеприятную правду, помог Рассел, так и с осознанием того, что изложенным на бумаге словом можно зарабатывать, помог мистер Скиннер.
  В Джессе было немало недостатков, свойственных северянам – в частности, напористость, отрицающая всякую южную обходительность и неспешность. Но при этом Джесс горел своим делом, и его пылкость была свойством неспокойной, мятущейся, жаждущей чего-то нового и все большего души, прорывающейся сквозь требуемую обществом сдержанность. За это ему можно было простить многое, потому что в чем-то он казался Кине родственной душой – только более открытой и примой. К тому же добрая половина Будуара от его ухаживаний с толикой нахальства восторженно пищала: приятно все же осознавать себя не только достойной дамой и объектом почти незаметных ухаживаний, но женщиной, способной покорять мужские сердца, словно какая-нибудь Клеопатра. Кое-кто, не будем тыкать пальцем, даже требовала более активных действий в ответ на поведение Джесса – но тут снова Кине пришлось придержать слишком ретивые желания: хватит уже грехопадений, за которыми следует воздаяние.
  Пускай Джесс ухаживает, пусть демонстрирует свой интерес и делится тонкостями журналистской профессии – его новый автор будет внимательно слушать, задавать вопросы и улыбаться. Причем улыбаться совершенно искренне и без задней мысли, потому что такая активная непосредственность и искренность не могут не расположить к себе. За это можно было простить и «Кейстоун» с его сомнительной публикой, и активную жестикуляцию с громким голосом, и бестактные иногда вопросы. Ведь она и сама не без греха – так стоит ли осуждать того, кто горит своим делом и, как и сама Кина, желает свободы?
  Заинтересованная пассажем о том, что «люди не видят ничего, кроме своих ста шестидесяти акров или улицы», начинающая журналистка решила развить эту тему, поинтересовавшись, насколько в принципе людям из одного города интересны мелочи и слухи из других населенных пунктов? Свои родные вести – понятно, всегда интересны. Вещи глобальные и масштабные – тоже. А вот все прочее – до какого предела публика хочет интересоваться происходящим вокруг, которое не может на нее повлиять даже в перспективе? И что обычно интересует читателей, помимо происходящего на расстоянии дня пути верхом?

  Беседуя со Скиннером, Кина чувствовала, как все больше власти захватывает итальянка. Джесс, убеждая ее в чем-то, наваливался одной рукой на стол и подкреплял слова рубленными жестами второй – а его собеседница, также эмоционально отвечая, то всплескивала руками, то складывала пальцы в щепоть, то воздевала глаза к небу. И все это происходило непроизвольно, только потому что сам тон и формат разговора требовали совершенно иного подхода, чем обычно. В этой беседе она снова была «кавалеристом», как за карточным столом, только с поправкой на то, что интеллектуальная беседа не требовала дурить своего визави.
  А раз уж пошло такое общение, «итальянка» была совершенно не против, если ее пригласят на дансинг – что, конечно же, подразумевало исключительно танцы безо всякого предосудительного продолжения, хотя Кина-с-рожками так и подбивала то прижаться потеснее, то легким движением спины заставить руку немного изменить положение, то ответить на вопрос с мурлыкающими интонациями… Но пока что мисс МакКарти со своими грехами боролась, хотя победа в этой компании ей явно не светила.

  Настроиться на душеспасительный лад и вспомнить, что она – всего лишь человек со всеми свойственными человеку недостатками и добродетелями, Кине всегда помогала церковь. Помолиться перед Святой Девой, оставить пожертвование для нужд «малых сих», исповедоваться в греховных мыслях было достаточно для того, чтобы снова и снова убеждаться, что она ведет не самую порочную жизнь, и может продолжать проводить свои дни, как и прежде. Все шло своим чередом, и шло бы так и прежде, если бы Господь в неизмеримой мудрости своей не послал ей очередное испытание, на сей раз не тела, но духа.
  Имя этому испытанию было – Арчибальд Атерстон. Пожилой джентльмен, оказавшийся, как и она сама, профессиональным игроком, не искушал и не пугал: он просто рассуждал и задавал вопросы, не требуя на них ответов, но с каждой прошедшей минутой беседы в сердце Кины креп совершенно нерациональный, но от этого не менее всеобъемлющий ужас. Она словно оказалась на уроке фехтования с противником, превосходящим ее мастерство в разы, и с каждым новым предложением оставалось только стонать: «туше, туше». Немалых трудов стоило девушке держать на лице намертво приклеившуюся полуулыбку и иногда согласно дергать головой в знак согласия, одной рукой сжимая до побелевших костяшек бокал с вином, а другой впиваясь в платье, как будто этот инстинктивный жест мог удержать ее от падения в бездну самоуничижения.
  Она едва нашла в себе силы вежливо раскланяться и уважительно распрощаться с Мафусаилом от карт. Вернувшись на ватных ногах к Расселу, картежница даже не слышала за гулом в ушах, что говорит напарник, и, наверное, совершенно невпопад ответила, что чувствует себя дурно и должна срочно отправиться в номер. Кажется даже, капитан довел ее до дверей и что-то уточнял, но Кина только мотала головой и повторяла, как заведенная, что все в порядке, и ей просто хочется немного отдохнуть. И вообще это просто мигрень, которая лечится тишиной и покоем и доброй молитвой, поэтому не стоит переживать, и вообще она не стоит переживаний, да и в целом время позднее, и пора спать. Быть может, языком без участия разума было сказано что-то еще, она совершенно не помнила.

  Когда за спиной захлопнулась дверь, Кина ничком упала в постель и какое-то время лежала без движения, ощущая в голове гулкую пустоту, по которой странствовали слова мистера Атерстона, ударяясь о стенки черепа и не задерживаясь. Даже Будуар молчал, пришибленный случайными словами случайного человека. Спустя какое-то время, показавшееся Кине вечностью, девушка решила, что сойдет с ума, если чего-то не предпримет, чтобы разрушить это затягивающее болото. Лучшим лекарством была горячая ванная – ее она и оплатила, заказав заодно бутыль вина. Где-то в подсознании ирландка знала, что заливать беды алкоголем – дурной тон, особенно для женщины, но сейчас был исключительный случай. К тому же одна душа требовала, чтобы за ее упокой выпили, провожая, пускай и с опозданием в два года, в последний путь.
  Забравшись в теплую ванную, мисс МакКарти молча отпила из бокала и с головой погрузилась под воду, словно отрезая себя от жестокого мира. Ей очень хотелось убедить себя, что самоубийство Лэроу не связано с ней, и наставник, оставшись один, допустил какую-то ошибку, с которой не смог справиться, или влез во внекарточную игру, проигравшись в пух и прах, или безответно влюбился в даму, которая отвергла его ухаживания и оскорбила… Но все эти оправдания не стоили простого осознания, что самой реальной причиной была она сама и ее поступок. Поведя себя, как законченная эгоистка с ветром в голове, она убила веру наставника в людей – и он не смог жить. А, значит, она – дважды убийца.
  Запрокинув голову и скривившись, Кина тихо глотала крупные слезы жалости и к покойному, и к самой себе, на чью душу выпали такие тяжкие грехи и испытания, которых она вовсе не желала, и от коих, будь она в силах повернуть время вспять, бежала бы со всех ног. Ведь у нее не было намерения, чтобы Лэроу пострадал – она лишь послушала его предложение, и не нанесла убытков больших, чем могла бы, взяв только свое, и ни центом больше! Она хотела, чтобы он смог реализовать свои стремления, а она сама – свои, и все! Почему же все вышло так печально, какой бес ее проклял?

  Хотя Кина и любила периодически изводить себя, долго переживать над одной проблемой она не могла, предпочитая из раза в раз возвращаться к ней, чтобы снова себя помучить. Так случилось и в этот раз – заверив себя, что закажет мессу за упокой души учителя, мисс МакКарти припомнила, что мистер Атерстон подсветил ей еще одну проблему – немаленький риск того, что такими темпами игры она останется в этом мире совершенно одна, ни с кем не соединив свою судьбу и окончив жизнь раньше срока и в полном душевном расстройстве.
  Такой судьбы себе картежница не хотела, и поначалу даже начала мысленный спор с Арчибальдом, уверяя старика, что для нее игра – только способ быстро заработать легкие деньги, ни на кого не полагаясь. И заработать не просто ради красивой жизни, как все остальные, нет – все ради спасения семьи и мести предателю, который отнял у нее все, кроме жизни. Даже единственную любовь отнял, а такое не прощается никогда и никем, в ком есть хоть капля совести! Припомнив самодовольное лицо Тиёля, девушка грязно выругалась, скрипнув зубами: какой же негодяй муженек, что построил свое благосостояние практически на ее костях! Да еще забрался так высоко, что просто так не скинешь!

  Вспышка злости немного отрезвила и помогла успокоиться, просушив слезы и задушив панику. За самого лучшего ирландского деда, за любимого Натаниэля, за маму с папой, за собственную поломанную жизнь, даже за брата-предателя, мир его праху, она жестоко отомстит. А потом навек забудет про всякие дьявольские игры, если не найдет Деверо – выйдет замуж за Куинси, и будет жить как честная девушка, занимаясь для души журналистикой и только иногда вспоминая все страшное, что осталось далеко в прошлом. Тайте только время – все так и будет, потому что Господь не допустит, чтобы зло осталось безнаказанным. И если кара ему придет от «денег дьявола», то это будет глубоко символично.
  Кина-с-рожками громко рассмеялась, широко улыбаясь миру вокруг. Это стоит и того, что было, и того, что будет. А значит – жизнь продолжается во всей своей красе и яркости! И пусть все вокруг затаят дыхание!

  Уже ночью, лежа в кровати, мысли мисс МакКарти прихотливым путем снова вернулись к словам Арчибальда – на сей раз немного под другим углом. Затронув вопрос семьи, пожилой игрок заставил свою молодую соперницу задуматься, а чего она, собственно, ищет в мужчинах? Вот был у нее на пути настоящий джентльмен Чарльз Аден – с ним могло бы получиться жить так, как подобает леди, но она промедлила – и, кто знает, может, именно это промедление привело к тому, что Чарли был убит в спину подонком? Был готовый ради нее на все благородный мистер Найджел Куинси – а она просто использовала его в своих целях и поехала дальше. Был… Или есть, не важно, Рой Рассел, который видит в ней не только прекрасный цветок, но и человека с разумом и личным мнением, что, наверное, гораздо ценнее букета роз посреди прерий. Или Джесс Скиннер, влюбленный также, как в свою работу, за беседами с которым время пролетает незаметно, а с губ не сходит теплая улыбка. А еще Нат, о чьих прикосновениях остается только вспоминать холодными ночами, и который был настоящим рыцарем во всех смыслах этого слова – единственный, кого она сама выбрала, но с которым разлучила война и один много о себе мнящий ублюдок.
  Так что же ей нужно от мужчин? Отношение, как к равной по разуму, как у Рассела? Да. Восхищение и изящное ухаживание, как у Чарли? Да. Легкость и приятственность, как с Джессом? Тоже да. Да и искренняя любовь и самопожертвование Найджи – тоже. Остается только смеяться и плакать: ей нужно все и сразу, чего не бывает вообще в природе. А, может, просто нужен случай, от которого сердце начинает млеть и биться на одной волне, и когда все прочее становится неважным?
  Наверное, да. Высшее проявление чувств – такая штука, что разумом ее не охватишь и точного определения не дашь. Можно понять, что отвратит, что неприемлемо и неприятно, но вот достоинства никогда не станут сами по себе основой для любви: кроме них, нужно еще что-то тонкое и хрупкое, что заменяет собой все остальное. То, ради чего люди меняются. То, ради чего можно перевернуть горы и прерии. То, ради чего домашний уют и тихое спокойствие становятся вкуснее пьянящей свободы и будоражащего кровь азарта. То, что становится самой жизнью.

  На следующий день картежница собиралдась навестить Скиннера, но ее опередил капитан, предложивший сменить город и обстановку. Поразмыслив над этим предложением, Кина согласилась, но попросила выждать пару дней, честно сказав, что хочет через редактора газеты организовать получение весточки о том, как там поживает ее оставленная в Новом Орлеане семья, и есть ли какая-то возможность перевезти их из города Полумесяца на Средний Запад. А потом – да, можно с чистой совестью отправляться, но через месяц-полтора все же вернуться в Шайенн: узнать, как все прошло, и решить, что делать дальше. Можно было бы, конечно, придумать какую-то душещипательную историю, но… Со своими честность – лучшая политика, не так ли?
  Помимо беседы о визите к семье, Кина хотела поинтересоваться еще одной идеей, внезапно пришедшей ей в голову во время вечерне-ночных рассуждений. Если горожанам интересно все, что происходит вокруг, то нет ли такого интереса и у строителей железной дороги? Этим точно должно быть любопытно, что происходит не только на их участке, но и на всем протяжении пути, где они были, и где только будут, и где строят их партнеры. И если да, то есть ли у дороги свой вестник, и не будет ли хорошей идеей попасть туда человеку, который ценит путешествия? А если нет – то не перспективная ли это идея? Требовать немедленного ответа Кина не собиралась – все равно через месяц они наверняка снова свидятся, тогда и можно будет все еще раз обсудить на свежую голову.

  А пока Скиннер будет думать, а посланец, если таковой найдется, следовать по направлению к Новому Орлеану – Денвер ждет, вместе с новым опытом, оттачиванием умений совместной игры, разговорами о новой книге Роя и всем тем, что встречается на пути игрока, и тем, что приближает одного к расплате, а другую – к выполнению Его воли!

  Поскольку от Омахи до Шайенна уже ходили поезда, ответное письмо от Найджела не заставило себя долго ждать. Оно было написано простым и естественным языком безо всяких особых красивостей. Он написал, что никаких затруднений у него не возникло, что про означенных господ он больше ничего не слышал, и что жизнь его идет своим чередом, если не считать того, что по случаю его работой заинтересовались люди из Чикаго, и что, возможно, он скоро переедет.

***

  Капитан не имел ничего против небольшой отсрочки.

  – Вряд ли я вам с этим помогу! – сказал мистер Скиннер разочарованно. – Наверное, можно подождать, пока подвернется человек, который едет аж в Новый Орлеан, но разве что случайно. А специально туда кто поедет? Через весь юго-запад считай... нет, это вряд ли. Гораздо лучше было бы написать кому-то из ваших знакомых, кому вы доверяете. Есть у вас такие?
  У тебя таких вроде как не было.
  – Да ну бросьте! Перечислите ваших знакомых, сейчас кого-нибудь да отыщем! – возразил Джесс.
  Ты стала загибать пальцы.
  В Новом Орлеане – Элизабет Дюпон... еще пара знакомых дам в городе... Нет, эти палец о палец ради тебя не ударят. Несколько знакомых мужа... ну, понятно, без комментариев. Боб Биклз, арендатор на ферме дедушки? Да вряд ли он сможет что-то разузнать, ему работать нужно. Соседи рядом с Вилла Дарби? Доротея Ламарк, та девушка, которую ты называла mia cara две, а то и три, жизни назад, когда еще не стреляла в людей, не играла в покер, не выходила замуж за торговцев хлопком? Нет, она тебя едва ли вообще вспомнит, а уж делать что-то для тебя... Получается никого...
  – Да не может быть! – возразил Джесс. – У вас же наверняка были поклонники! Я не поверю, что не было! Наверняка они за вами стаями ходили!
  И тут ты вспомнила Джеффри Лежона! Да-а-а, учитывая, как тебя принимали у него дома, когда ты была "в бегах" после шоу-дауна с братом, пожалуй, именно ему-то и можно было написать ничего не опасаясь! Может быть, он еще не женился! Ну, а даже если женился, не может быть, чтобы он уж совсем тебя забыл! Он ведь тебе письма писал во время войны. И уж вряд ли Джеффро, который ушел в армию с горя, потому что ты отказала ему, побежит закладывать тебя твоему мужу.
  Ты поделилась этой историей с Джессом, немного сократив подробности.
  – Так напишите! – сказал Скиннер. – Обратный адрес поставьте мой. Письмо будет у меня, и я вам его перешлю в Денвер или туда, где вы будете в этот момент.

***

  В Денвер вы приехали на дилижансе.
  Город этот стоял у подножия скалистых гор, и их увенчанные белыми шапками пики живописно вырисовывались на фоне синего неба. Денвер был невелик – пяти тысяч жителей бы не набралось, но город это был довольно деловой. Последние годы ему приходилось несладко – то большой пожар, то наводнение, то набеги индейцев на окрестности... А в 1867 стряслась напасть похуже – оказалось, что железная дорога через Денвер не пойдет, а пройдет через Шайенн. Но обо всем по порядку.
  У каждого города есть своя загадка, и у загадкой Денвера было, собственно, почему он оказался крупнейшим городом Колорадо? То есть, понятно, что через него шли маршруты в поселки золотодобытчиков в горах, в него приезжали фермеры за покупками и привозили скот на продажу... но не было рядом ни мощной караванной тропы, ни реки с оживленным судоходством, ни перекрестка дорог. Грубо говоря, точно такой же город мог возникнуть на месте Аурарии или Голдена – и чем Денвер так их обставил, было неясно, ведь на некоторое время он даже утрачивал статус столицы территории. Дело вероятно, было в его жителях – они тебе сразу показались ребятами активными, прогрессивными и устремленными в будущее. Это был молодой город – он только-только отпраздновал своё десятилетие (пока что без помпы, потому что городом он стал только в 1861), но уже сейчас тут строили дома из кирпича, тогда как в Шайенне всё еще ютились в палатках и фанерных домиках на каркасе из досок.



  Вы сняли комнаты в отеле (он назывался "Вайолет Пэлэс"), и тебе твоя комната понравилась – она выглядела просто, но была обставлена с некоторым вкусом, даже можно сказать стилем, и её нельзя было назвать убогой. И еще – чистота: тут не было прожженных папиросами ковров и отслаивающихся обоев, как в каком-нибудь Эбилине, ни намека на клопов или тараканов.
  Азартные игры в Денвере были запрещены. Вернее, игры были разрешены в формате благотворительности – каждый игрок приходил с определенной суммой, а потом победители жертвовали выигранное на какое-нибудь хорошее дело: школу, больницу, благоустройство улиц. За нормальные игры полагался штраф, за содержание казино – месяц тюрьмы или общественных работ и тоже штраф, покрупнее.
  Но так было, конечно, только на поверхности – в таком городе, находившемся на перепутье, не могло не быть своего "плохого района". Он и был – на Маркет-Стрит. Он выглядел не так непотребно, как Жженка в Омахе: пьяные не валялись по канавам, сомнительные девицы не дефилировали по улицам, а шторы на окнах были спущены. Днем Маркет-Стрит даже производила впечатление обычной улицы, на которой отчего-то многовато ресторанов. Но по вечерам тут было всё, что нужно, разве что опиумных курилен еще не подвезли. Хёрди-гёрди-гёрлз из дансингов, певички из баров, да и просто красотки тут имелись в количестве – было где потанцевать, было где выпить, было с кем развлечься. При этом заведения старались хотя бы для виду выглядеть респектабельно – позади стоек выстраивалась батарея бутылок с витиеватыми названиями и яркими этикетками, медные плевательницы были начищены до блеска, а барышни прилично одеты, а не в одной шали поверх камизольки. Стало ясно, чего это Кареглазый с напарником тогда забыли в Денвере – марку город держал настолько, насколько это возможно было для дальнего фронтира.
  Ну, а с картами дело обстояло так – в некоторых заведениях имелись "приватные комнаты" для "особых гостей". Если происхождение человека было вполне понятно, и проблем от него не ожидалось, его туда пропускали без проблем. Но чтобы туда попали респектабельные господа, за них должен был либо кто-то поручиться, либо к нему присматривались, наводили справочки. Расселл об этом догадался, и после первого фиаско ("А где у вас можно поиграть?" – "Увы, даже и не знаю") сказал, чтобы ты не переживала, мол, надо подождать. Вообще в здешних барах на тебя смотрели, как на диковинную птицу и делали лицо "Мадам, а вы что здесь забыли?!" – ты и в компании капитана чувствовала себя неуютно, а без него бы отсюда вылетела пулей через пять минут. Было удачно, что ты приехала в Денвер с ним, а не сама по себе, и еще более удачно, что ты не успела сделать себе имя, как журналист – журналиста бы в игру точно не пустили, в этом не было сомнений. Огласки тут никто не хотел.
  Несколько дней вы отдыхали от карт – сходили в театр, очень даже неплохой. Играли, к твоему удивлению, пьесу "Под газовым фонарем" – то есть, "свежак", вышедший на востоке два года назад. Там даже была сцена, как человека привязывают к рельсам, но поезд в последний момент останавливается – позже ты поняла, что для Денвера, с учетом его ситуации, это выглядело, как насмешка, но почему-то людям настолько нравилась эта сцена с имитацией стука колес и паровозного гудка, что они приходили посмотреть именно на неё и оставались в восторге. Капитану тоже понравилось – он обмолвился, что не очень любит классические пьесы вроде Шекспира, а больше предпочитает современное – ближе к жизни.
  Вы посетили несколько ресторанов – капитан везде угощал тебя. Самым примечательным из них оказалось заведение Нолы Джейн – ресторан Луизианской кухни! Он находился в самом конце Маркет-Стрит, вы чудом до него добрались, и какого было слышать тут твой родной акцент. Готовили, как принято в Луизиане, с обильным добавлением перца. Капитан об этом не знал и чуть не заказал "скачущего Джона". Ты поборола искушение посмотреть, как он будет это есть, и сказала, что будь он хоть трижды кавалерист, этот штурм не стоит жертв. Тогда он заказал устрицы и форель а ля мёньер в обжарке из муки, и остался очень доволен. Себе ты взяла этуфе из раков – оказалось, ты по нему изрядно соскучилась за четыре года! Хозяйка, миссис Джейн, была дамой очень приятной, хотя и простого нрава, но ничего про Ново-Орлеанские дела не знала – она была сама не из столицы.
  Вы погуляли по городу, познакомившись с его районами – Лодо был нищебродским кварталом с дешевыми рюмочными, а Даун-таун – очень приличный, с красивым особняком губернатора. Между вашим отелем и Маркет-Стрит находился район выгоревших в пожар заброшек, которые сейчас активно отстраивались – некоторые здания были переоборудованы под склады, другие росли на глазах, третьи застыли в начальной стадии реконструкции.
  У вас было время и пообщаться, и вы начали говорить про книги. Оказалось, что капитан до войны прочитал довольно много книг, в том числе и таких, о которых ты не знала, но на войне отвык от этого и в разъездах читал больше легкие романчики. Однако тяга к серьезной литературе в нем была, и еще какая. Он рассказал тебе о романе, про который ты даже не слышала – он назывался "Моби Дик": про то, как какой-то сумасшедший капитан ловил белого кита. Тебе стало интересно, и капитан пересказал тебе книгу довольно подробно (всё равно вам было особенно нечем заняться), но – примерно до половины, потому что сам его не дочитал. Это была толстенная книга, и капитан не стал брать её с собой на войну.
  – Она была слишком тяжелая, а на войну надо идти налегке. К тому же эта книга умнее меня, – сказал он, подумав. – Она... не как прочие. Другие книги я читал для удовольствия, а с этой сражался. Она – не друг мне, она словно бы мой враг, которого надо победить, и при этом она умнее меня. Но и её я добью однажды, обязательно, когда будет время. Не хочу подходить к ней просто так, между делом. Её надо читать вдумчиво, понимаете? Не на станции в отеле. Это великая книга, все всякого сомнения. Вроде Библии, только не про то, что было давным давно, а про таких людей, как мы.
  Потом Капитан пригласил тебя в дансинг. Он выбрал самый приличный из всех, но все равно место было... пресомнительное – с платными танцовщицами.
  – В иных обстоятельствах я бы вас сюда не позвал, – сказал он. – Но надо показать, что мы не чураемся местных развлечений.
  Вы там потанцевали. Ну... потанцевали и потанцевали! Небо в Южный Платт не обрушилось. Это было против правил, но ты же в Денвере не замуж выходить собиралась, верно? Репутация... репутация как репутация – девушка с востока путешествует и развлекается в компании друга, вот и всё. Вопросы? Задайте. Сплетни? Сплетничайте себе на здоровье. Да и не было у тебя тут подруг, чтобы они между собой посплетничали. Ты же не на бал к губернатору тут собиралась ходить, а в казино!
  Однако потом, когда вы дошли до отеля и уже было попрощались у лестницы, капитан вдруг окликнул тебя по имени.
  – Кина...
  Ты обернулась, удивившись – раньше он так тебя не называл! Ты вгляделась в его лицо, освященное лампой на угольном масле, что висела на стене, и на мгновение испугалась, до того его лицо переменилось! Было в его взгляде что-то "оуэновское", только капитан тебя взглядом не раздевал. Он скорее обнажился сам. Но на лице у него проступило что-то истинное, настоящее, не замаскированное – и что-то... огромное? Что-то первобытное.
  – Что?
  Он то ли понял, что ты странно на него смотришь, то ли почувствовал, качнул головой, стряхнул это выражение и словно маску надел – и опять был тот же подчеркнуто вежливый, немного строгий капитан Расселл.
  – Ничего, мисс МакКарти. Я хотел сказать, завтра попробуем еще раз насчет карт. Доброй ночи.
  Он тогда не отвернулся и посмотрел тебе вслед – ты точно это знала, затылком чувствовала.

  В тот вечер ты и поняла, что это за человек. Капитан Расселл – это дикий, яростный зверь, который заперт и обречен жить среди людей, но где-то в глубине души, он не капитан Ахав из его любимой книги. Он – Моби Дик, гигантский хищный кит, он – стихия, ломающая головой деревянные переборки кораблей... только стихия укрощенная. Он сам себя укротил когда-то, подчинил, сжал в кулаке, надел на себя ошейник и выдрессировал. Из него получился бы превосходный бандит – не знающий ни жалости, ни сострадания, расчетливый, дерзкий и изобретательный... да вот не получился. Где-то в жизни он почему-то то ли взмахнул плавником, то ли крутанул штурвал, и переложил курс бесповоротно.
  Тебе открылось, отчего в первый раз испугались его Шрамчик с Пауком – испугались этого "кита": не сомневающейся природной мощи, повернувшейся к ним пастью, шевельнувшей хвостом и ускоряющейся с каждым мигом. Они почуяли, что столкновения им не пережить, и сбежали, оставив деньги. А во второй раз, когда у вас был шоу-даун в их отеле, не испугались – ведь капитан был в тот раз не такой. А не такой он был потому что рядом была ты.
  Зарабатывал ли он с тобой больше, чем сам по себе – да сложный вопрос! Нужна ли ты ему была в качестве попутчика? Черт его знает. Он позвал тебя с собой не поэтому. Вернее, он убедил себя тогда, что ему нужен партнер, убедил надежно, был теперь уверен в этом... Но все было посложнее: ты его чем-то зацепила за живое, вонзила в него гарпун, который не позволял зверю ни уйти под воду, ни вынырнуть. Ты поняла, что его чувства – не то же самое, что у Джесса Скиннера, которому просто нравилась твоя улыбка. Его чувства, если можно было их так назвать, или скорее, смутные ощущения, было для него чем-то неестественным, чем-то таким, что заставляло бешеного зверя, стянутого со всех сторон сетью из правил, условностей и прагматичных принципов, волноваться и шевелить хвостом.
  Было понятно, что капитан во всем этом не признается тебе никогда, потому что словами трудно описать такое состояние. Раньше у него была цель – заработать денег на другой образ жизни, он ведь не любил карты и только работал за ломберным столом. Но теперь... теперь, скорее всего, когда вы расстанетесь, он так и будет метаться по свету, пока твой гарпун из него не выпадет, а после – искать новый.
  Стоило ли его опасаться? Чутье подсказывало тебе, что, пожалуй, нет – он слишком хорошо умел держать себя в руках. Хотя...

  На следующий день вам улыбнулась удача – какой-то невзрачный посетитель в баре невзначай подсел к вам и спросил, не вы ли интересовались по поводу игры. Оказалось, что интересовались. Тогда он попросил вас "подождать полчасика", и спустя минут сорок вас пригласили в заднюю комнату.
  Там было два стола, и вы с капитаном разделились.

  И пошла игра!

  ***

  Потом ты будешь вспоминать эти денверские игры, как одни из самых жестких и сложных в своей жизни.
  Я немного забегу вперед – через неделю к вам обратился еще один невзрачный человек и обрисовал условия: как профессионалы, вы должны платить Большому Вилли. Такса была жесткая – двадцать пять долларов... в неделю! Но оно того стоило – в Денвере не играли на пятаки.
  Смысл был в том, что некоторых людей, которые очевидно приехали, чтобы "попытать счастья", в игру пускали без всяких проверочек – это были те, кто в городе явно проездом. Шершавая публика, навроде охотников на бизонов, ковбоев (да, в Денвер уже гоняли стада по тропе Гуднайта-Лавинга, пусть и не так активно, как в Эбилин), старателей да и просто проезжающих мимо, тут приветствовалась, и этим джентльменам страшно нравилось, что их "пускают в серьезную игру" – игра "в задних комнатах" придавала остроты ощущений. Но за каждым столом всегда был как минимум один, чаще два профи – и смысл был в том, кого из собравшейся компании он в этот вечер укатает до самого донышка. Все профи платили Большому Вилли, как и вы – деньги отдавали бармену в "Райт'с Боардин Хаус, Бар энд Рестарант". Кто-то платил побольше, кто-то поменьше, но такса была у всех, поэтому играли тут безо всякого джентльменства и безо всякой пощады – "строго по Хойлу". В отличие от Шайенна, здесь в основном играли честно – у тебя были подозрения по поводу парочки случаев, но ничем подтвердить ты их не могла – потому что хозяева не хотели привлекать к игорному бизнесу лишнего шума. Вернее, не то чтобы совсем честно... Здесь не передергивали – это да. Но когда за столом из пяти-шести человек двое были хорошо знакомы и отлично друг друга понимали, это было совсем не то же самое, что играть против просто хороших игроков. Бывало, что профи соперничали, но чаще наоборот игра у них ладилась – один пасовал, когда другой играл, и наоборот, а выиграв друг у друга, они частенько давали товарищу шанс отыграться на "недотепах". Была ли у них какая-то система, вроде той, что вы разрабатывали с Лэроу? Наверняка была – но работала она без слов. Должно быть, более примитивная, но сложнее интерпретируемая. Ты заметила повторяющиеся жесты: дотронуться пальцем до портсигара, вскинуть бровь, потереть подушечкой пальца нос и тому подобное. Что из этого было просто привычкой, а что – знаком соседу? Ты разгадать с ходу не смогла.
  Все это вызывало небывалое, постоянное напряжение. Стоило зазеваться, "не понять, что он понял", вылезти на торгах с плохой картой – и можно было лишиться всего заработка за вечер. Капитану всё нравилось – он, как типичный пехотинец, брал свои деньги не на крупных блефах, а твердо повышая ставки на первых кругах торгов и заставляя остальных пасовать в начале. У него была своя проработанная система на этот счет, основанная на вероятностях, считал он хорошо, так что свои пусть несколько десятков долларов за вечер он снимал. Но тебе, привыкшей блефовать безо всякой совести, доводилось обжечься по крупному – например, разуть долларов на шестьсот двух старателей и всё скинуть скучному господину с красивым перстнем на тонком пальце (ты про себя его так и называла – Скучный, хотя его фамилия была Дарси).
  Давила на нервы атмосфера – очень уж эти "задние комнаты" напоминали ту, курительную, в Эллсворте, только часто еще были с глухо завешенными окнами или вообще без окон. Комнаты были вроде бы чистые, но прокуренные насквозь – курили тут вне зависимости от того, была ли за столом дама. Ты помнишь, как табачный дым поднимался к потолкам и зависал там облаком – частенько в этих игорных было душно. Оборудованы они были все очень похоже – так, чтобы сойти за гостиную или кабинет: с креслами, прямоугольными, а не круглыми столиками без сукна, у стены часто стояла софа или сайд-борд. В качестве "комлимента от заведения" в таких комнатах часто был бар, причем бесплатный – чем больше гости пили, тем больше проигрывали, а чем больше проигрывали, тем лучше шел бизнес у всех.
  Первый месяц игры у тебя, скажем честно, не задался – оказалось, тебе еще как есть чему поучиться у местных. Тебе открылось то, чего не сказал (а может быть, говорил, но ты не всё запомнила) Лэроу – профессионалы блефуют не на высоких, а на низких ставках, а на высоких пасуют: раздевать человека надо не выигрывая у него раз за разом состояние, а не давая ему отыграться за мелкие проигрыши крупным выигрышем. Раньше ты редко блефовала, если у противника на открытых улицах была пара (Лэроу так делать не советовал), но именно в Денвере ты заметила, что местные профи именно в этой ситуации и блефуют – потому что пара-то есть, ага, и может быть человек соберет фулл-хаус, но скорее всего пара значит, что у него не флэш и не стрит, а фулл-хаус выпадает редко, и с этой парой человек в серьезную драку не полезет.
  Но постепенно ты привыкла ко всей этой напряженной обстановке – теперь уже необходимость работать, а не ловить удачу и азарт, не вызывали того отвращения, как раньше. А если вызывали – у тебя был морфий.

  Оказалось, что морфий дает не только возможность выспаться – бывало, что на тебя нападала неуверенность. Обычно карты все же были игрой не только тактической, но и стратегической – приходишь, посмотришь, кто за столами сидит, какая публика подбирается, и решаешь, с кем стоит столкнуться в бою, а с кем – нет, спасибо, сегодня нет настроения на выматывающее перекидывание "пас-рэйз-чек" до полуночи. Но в Денвере ты всегда знала, что игра будет именно такой – без веселого и лихого "ох, как я их сделала!", а "пять раз подумай, один раз скажи пас". И невольно подкрадывалась мысль: может, пропустить денек вне очереди? Но двадцать пять долларов в неделю с неба не падали, да и за отель платить надо было (он стоил не таких бешеных денег, как Коззенс-Хаус в Омахе, но приличненько), и еще... и еще у тебя ведь были обязательства перед партнером. Тогда, если Расселл уже ждал, ты просила его подождать с час или говорила, что придешь попозже, разводила морфин, как показывал доктор, делала укол – и беспокойство проходило.
  Вместо него через четверть часа после укола приходило тепло – оно мягко прокатывалось по телу несколько раз и пульсировало в голове. Потом наступала легкость – вдруг, как удар: пух! – и тебя лишило веса. Появлялось ощущение, что ты вся такая невесомая, что если хорошенько встанешь на цыпочки, то можешь оторваться от пола и поплыть по комнате, как табачный дымок – ты даже разок попробовала, но голова закружилась. А за легкостью следовала безмятежность – всё становилось как минимум неплохо, а иногда – просто замечательно. Потом накатывала слабость – не хотелось никуда идти, хотелось полежать или посидеть в кресле и еще... хотелось мужчину. Несильно – настолько, что ты улыбалась этому легкомысленному желанию, да и всё.
  К концу первого часа после укола ты становилась вялой и сонной – и если бы ты вставала, как все нормальные люди, часов в шесть утра, ты бы в этот момент и засыпала. Но поскольку, как и большинство картежников, ты обычно просыпалась поздно, то сделав укол часиков в пять или шесть, ты не проваливалась в сон, а просто немного дремала – приятно было в этой полудреме мечтать о чем угодно. К семи часам дрёма совсем рассеивалась – и ты в отличном расположении духа готова была идти хоть куда. Играть – так играть. Проиграть казалось нестрашно – без проигрышей не бывает выигрышей, верно? Голова не была тяжелой, хотя соображала ты, возможно, не так же хорошо, как "чистяком", но зато под морфином отлично, невозмутимо блефовалось, а проигрыши не выбивали из колеи. Без морфина ты выигрывала, а потом проигрывала и уже не хотела играть дальше. Под морфином ты проигрывала полстека, а потом игра выравнивалась – ты отпасовывалась от профессионалов, но ловила ковбоев, заставляя их смешно морщить лбы и долго думать, прежде чем скинуть карты – и в итоге выходила в небольшой плюс. А иногда и в большой!
  И если первый месяц в Денвере получился в убыток, то к середине второго ты прибавила к своему достатку пару сотен даже с учетом всех расходов. Дело пошло. А морфий стал из лекарства... другом. Он был надежнее, чем алкоголь, и работал всегда одинаково. Как хороший напарник, да-а-а.
  Капитан тебя тоже подбадривал – он никак не обозначал раздражения из-за твоих убытков, и говорил, что к местной публике надо привыкнуть, но что потенциал у городе неплохой. У него тоже все заладилось не сразу – поначалу он больше топтался на месте.
  – Главное – осторожность, – сказал он однажды. – Не в смысле в игре. Я про другое. Не ходите играть без меня – это главное.
  Ты сказала, что вроде бы тут безопасно – хозяева за этим следили сами.
  – Ага, – согласился он. – Этот город прячет зубы. Но однажды он может их показать. Тут есть свои зубастые твари.
  Ты спросила, кого конкретно он имеет в виду.
  – Должны быть. Тут все у всех схвачено, и все про всех всем напевают на ушко. Поэтому все не так примитивно, как в Омахе или Шайенне. Но свои подонки тут точно есть, я уверен.

***

  Между тем, вы узнали, чем город дышит в последнее время. То есть, вы и раньше слышали про дорогу "Денвер-Пасифик", но только теперь, почитав местные газеты, поняли, что происходит.
  В июле прошлого года "Юнион-Пасифик" объявила, что трансконтинентальная дорога пройдет не через Денвер, а через Шайенн. Стало понятно, что у города один шанс не стать захолустьем предгорий – бодро построить свою ветку до Шайенна. Но если Аурария к этому моменту превратилось в Денверский пригород, то Голден все еще оставался конкурентом Денвера – и оттуда тоже решили построить свою ветку. Надо было торопиться. Губернатор объявил сбор средств в самом Денвере и в соседних округах – собрали почти триста тысяч! Но этого оказалось мало, и проект повис на нитке. Дело в том, что Конгресс пообещал выделить под строительство землю, но только если "Денвер-Пасифик" продемонстрирует наличие достаточного капитала, чтобы закончить дорогу в оговоренные сроки, а иначе приз мог уйти Голдену. Денверу срочно нужны были деньги, и много. Кто мог их дать? Все говорили только об этом.
  И тут к тебе в отель пришло письмо. Вернее, два письма, а потом оказалось, что три! В большом конверте от Джесса Скиннера была короткая записка, написанная его рукой, и нераспечатанный конверт от Джеффри Лежона.

  Джеффри выражал свои уважение, восхищение и так далее – ну, все, что положено южному джентльмену выражать. Он написал, что к превеликому сожалению, ему удалось доподлинно выяснить, что майор Деверо был мертв – он скончался от полученных при аресте ран в шестьдесят четвертом году. Однако дальше тон письма становился приподнятым – оказалось, что Джеффри сумел связаться с твоими родителями и прилагал... письмо твоей матери, миссис Флоры Дарби!
  Ох. С первых строчек становилось ясно, с каким трудом матери далось это письмо.
  В начале там шло каким-то дурацким старомодным слогом про бога и про то, как она рада. Чувствовалось, что она просто в растерянности и не знает, как выразить свои мысли, а мысль там была одна: "Господи, слава богу, доченька жива!!!" – но так писать было не принято. Да и вообще, много ли писем в своей жизни написала твоя мать?
  Потом она рассказывала, как обстоят дела.
  Твоя семья теперь жила в Новом Орлеане. После войны папа нанял для плантации управляющего, а сам переехал в город-полумесяц, потому что у него возникли трудности с уплатой налогов, и он решил поправить своё положение, на старости лет ввязавшись в хлопковый бизнес. Однако (и скорее всего, хотя никаких улик не было, не без помощи Мишеля) он на этом деле прогорел, да так, что потерял вообще всё (он еще и, похоже, жил не по средствам). Сейчас они все обретались у Мишеля на правах приживальщиков. Плантацию пришлось продать с молотка. И как думаешь, кто её в итоге купил!? Мама даже подозревала, что и управляющего папе сосватал твой коварный муж, и что именно управляющий там все разворовал и развалил. Сейчас плантация давала стабильный доход, который шел в карман Тийёля. Из законодательного собрания его с введением военной администрации сначала поперли, но так как он не служил в армии, то сумел пролезть в республиканский парламент, отстаивая там интересы южан, и стал партнером и приятелем ни много, ни мало генерала Лонгстрита. Мама писала, что в Новом Орлеане он, должно быть, в первой сотне самых богатых и влиятельных людей.
  Мама также написала, что в городе на тебя выписан ордер за убийство, что срока давности по этому преступлению нет, и что если ты приедешь, тебе грозит суд. Но она очень хочет с тобой повидаться, и если ты будешь где-нибудь в Миссисипи или в Техасе, вы могли бы встретиться там, а деньги на поездку она как-нибудь найдет.
  Лежон, конечно, не мог ей рассказать, как у тебя дела и чем ты занимаешься (потому что не знал), поэтому последняя часть письма состояла из многочисленных вопросов о том, как ты живешь.
  Вот такая тебе пришла корреспонденция. Рассказала ли ты о ней капитану?

  После этих писем невозможно было не сделать укольчик – просто чтобы успокоиться.

  ***

  Через некоторое время, должно быть, через неделю, случилось еще одно примечательное событие.
  Как бы то ни было, надо было собраться и играть дальше – счета сами себя оплачивать не собирались.
  Вы пошли в "Райт'с Боардин Хаус, Бар энд Рестарант" – несмотря на название, это был по большей части бар, немного бордель и совсем чуть-чуть ресторан.
  Игра пошла хорошо, и ты осталась в плюсе долларов на сто пятьдесят, хотя капитану не везло. Ты решила не испытывать судьбу и пойти домой, хотя до полуночи было еще далеко. К тому же, от духоты и сигарного дыма у тебя слегка разболелась голова. Капитан попросил подождать еще минут двадцать, и ты вышла из игорной залы и заказала коктейль в баре. День был будний, кажется, четверг.
  Не успел бармен поставить перед тобой коктейль, как рядом нарисовался невзрачный человечек – ты уже поняла, как это происходит в Денвере, но этот был, кажется, самым невзрачным из всех – коротышка ниже тебя ростом. Он выглядел обычно, носил дешевый костюм, и только золотая цепочка от часов показывала, что хоть какие-то деньги у него все же есть.
  – Мадам, – сказал он. – Моя фамилия Скотт. А вас зовут мисс МакКарти, верно? Позвольте мне угостить вас этим коктейлем, а за это я прошу возможности поговорить с вами наедине.
  Ты немного опешила – тебе показалось, что он принял тебя за проститутку, и это такой подкат на миллион. Это было бы в высшей степени возмутительно.
  – По деловому вопросу, – добавил он тут же, заметив твоё выражение лица. – Это разговор не для посторонних ушей. Мы поговорим на втором этаже, пока ваш партнер играет, а коктейль вам принесут.
  Ты подумала – а почему нет? Это не Жженка – тут тебя не заманят куда-то, чтобы и вправду сделать проституткой. К тому же, этот мистер Скотт не выглядел угрожающе, но при это вел себя чертовски уверенно. Это выглядело даже немного забавно – откуда у такого мелкого шкета столько прыти?
  Ты пожала плечами и сдержанно кивнула.
  Он двинулся к лестнице.
  – А за коктейль вы не хотите заплатить?
  Он обернулся, моргнул, не сразу поняв, в чем дело.
  – Ах, коктейль... Я так понимаю, моя фамилия вам ничего не говорит?
  – Нет.
  – Ясно. В Денвере я также известен, как Большой Вилли. Думаю, вам не надо беспокоиться о коктейле, ведь "Райтс Боардин" – моё заведение.

  ***

  – Всё, что прозвучит в этой комнате – не для посторонних ушей, – сказал он. – Вы, конечно, слышали, о строительстве железной дороги? Я человек деловой, перейду к делу сразу. Есть один проект её финансирования со стороны... со стороны "Канзас-Пасифик". "Кей-Пи" присылают человека, который будет вести переговоры. Этот человек – большой любитель поиграть в карты, но люди его калибра по кабакам не играют, поэтому специально для него будет организована закрытая домашняя игра в покер в частном доме. Я хочу, чтобы вы на ней присутствовали.
  Ты спросила, зачем?
  Он помолчал, раздумывая, как бы это объяснить.
  – Видите ли... есть деловые интересы, а есть личное впечатление – иногда оно играет не меньшую роль. Впечатление должно быть превосходным. Впечатление высшего сорта, так сказать! Во-первых, дама вроде вас украшает любое общество. Во-вторых... Для полного эффекта этот джентльмен, конечно, должен выиграть. Но вот тут кроется некоторая проблема. Дело в том, что человек этот терпеть не может взятки и всяческую игру в поддавки – его поэтому и послали, и если кто-то проиграет ему специально – он может это заметить и обидеться. А если он сам проиграет – расстроится. Однако он испытывает легкое предубеждение по отношению к женщинам, ну там, знаете, мол, дамы – существа легкомысленные, и всё такое. Вы хорошо играете, но если в ключевой момент вы сблефуете слишком явно – он не почувствует подвоха. Иными словами, вы должны проиграть, но сделать это естественно и... так сказать по-женски.
  Ты спросила, а в чем твой интерес?
  – Вы войдете в игру, – сказал он. – Стек – две тысячи долларов. Естественно, я вам их выдам. Проиграйте ему две штуки, но все, что вы до этого момента сумеете выиграть у остальных, оставьте себе. Возможно, ничего, но вы ведь ничем и не рискуете. К тому же... к тому же, игры в этом городе держу я. Согласитесь, если вы собираетесь зарабатывать здесь на жизнь игрой, оказать мне услугу – неплохой ход.
  Ты спросила, а откуда у него уверенность, что ты именно тот человек, который ему подходит?
  – Я навел справки. И потом, я неоднократно наблюдал за вашей игрой.
  Ты сказала, что как-то не припомнишь, чтобы вы играли за одним столом.
  Скотт коротко, сухо рассмеялся. Ты поняла, что человек-то он только с виду невзрачный, а на самом деле жесткий, как доска.
  – Мисс МакКарти, – сказал он. – Вы действительно полагаете, что в моем собственном заведении мне нужно обязательно играть за столом, чтобы видеть игроков?
  Он покачал головой.
  – Если нужно подумать – подумайте. Жду вашего ответа завтра до полудня, найдете меня здесь. Игра будет послезавтра. Ах да, важный момент. За столом будет пять человек, кроме вас. Один из них будет в курсе, а остальные – нет. Имейте это в виду. И конечно, игра должна быть кристально честной. За вами вроде трюкачества не водится, но предупреждаю на всякий случай. Если у вас есть вопросы – я слушаю.

  Трясясь в дилижансе, следующем в Денвер, устало прикрывшая глаза Кина занималась ни много ни мало стратегическим планированием своей жизни. Последнее время – Мадонна, только бы не сглазить! – все шло более или менее ровно, по накатанной колее, и можно было не крутиться, как белка в колесе, а строить планы. Оно, конечно, известно, что хочешь рассмешить Бога – поведай ему о своих планах, но все же жить совсем без расчетов никак не можно.
  Вот, например, новый подход к учету и контролю денежных средств позволил не только поправить подход к ставкам, но и оптимизировать траты на личные нужды, при этом не уронив качество жизни. Победа? Еще какая! А результатом ее стало как раз то самое планирование. Глобально планы остались прежними, оставалось только расставить правильно приоритеты и набросать хотя бы тонкой пунктирной линией дорожку к ним.

  А еще – разобраться с самой собой, вернее, с той частью Будуара, которая встала во фронду к сухим и скучным строчкам плана, предусматривающим по-германски унылое достижение результатов за счет работы, пускай и карточной. Превращаться в скучную янки, только и желающую, чтобы «делать деньги», не хотела ни Леди, ни известная особа с хвостиком, ни ее вечная подпевала-Грешница, ни горячая Итальянка. Проще говоря, все естество Кины восставало против спокойной и ровной жизни без шанса на хоть сколько-нибудь яркие вспышки, и логика вступала в извечную борьбу с сердцем.
  И желаниями, конечно. Ухаживания мистера Скиннера и плохо скрытый интерес Рассела не могли не подстегнуть двух дам, мыслящих весьма горизонтально – и черт побери, однажды Кина чуть не сорвалась, когда журналист во время беседы позволил себе лишнего, накрыв ее ладонь своей. Тогда все тело словно пробил электрический ток, а фантазии, которым место только в грешнейшей из голов, предстали перед внутренним взором чуть ли не ожившими картинками. Удержаться было… непросто, скажем так. Еще бы! Когда в голове громко вопят жаждущие немножко тепла голоса, а тело реагирует соответствующе, сложненько наступить на горло собственной песне и сделать вид, что ничего не было. А ночью, отогнав мечты, в которых фигурировал далеко не только Скиннер, плакать в подушку от того, что не все, что хочется, можно.
  Спас ситуацию добрый милый Деверо. Девушка снова использовала образ майора, как путеводный маяк. Да, с одной стороны, именно Нат сделал ее такой, какая она есть сейчас – или пробудил то, что спало в самой глубине души, не важно. С другой стороны, письмо в Новый Орлеан ушло, и шансы на встречу с благороднейшим из рыцарей плаща и кинжала существенно возросли. А значит, можно и потерпеть: а когда Натаниэль вернется к своей уже-не-Камилле, тогда и можно будет без оглядки отдать себя страсти и тоске, то которой глупая маленькая Кина так охоча, не смотря на все связанные с этим проблемы. Только немного потерпеть, верно?

  Почувствовав, что мысли снова скользнули не в ту сторону, Кина стрельнула глазами в капитана – не считал ли тот недвусмысленные буквы на ее лице? Убедившись, что Рой вроде как занят своими делами, девушка, чтобы отвлечься, достала из сумочки и перечитала ответное письмо Найджелу, к которому в качестве небольшого презента приложила собственную фотокарточку с размашистой подписью «Рыцарственному Найджелу от не забывающей о нем Кины». Но все же карточка была лишь дополнением – основной смысл был в строках письма. В нем авантюристка рассказывала о Шайенне, о том, какой это город и какие основные слухи в нем циркулируют, о том, какие виды открываются из окон поезда и как приятно после долгого отсутствия посетить театр.
  Не забыла она и о пожелании, чтобы интерес людей-из-Чикаго оказался для дорогого Найи удачным, и попросить, в случае отъезда, обязательно написать письмо с указанием нового адреса. А заодно, как бы между делом, поинтересовалась, есть ли сведения о той девушке по имени Кейт. Кина предполагала ответ, но… если есть шанс, хоть мизерный, почему бы им не воспользоваться? Тем более, если скоро Найджел уедет, и эта ниточка совсем оборвется.

  …Денвер картежнице понравился, хотя и с осторожностью. По сравнению с Новым Орлеаном и техасскими городками он был слишком молод и простоват, но при этом не столь скучен и замкнут в обыденности, как многие иные городки Среднего Запада. Денвер держал тон достаточно солидного места для преуспевающих людей – но преуспевающих не так, чтобы в погоне за долларами и статусом забыть обо всем. Если можно так образно выразиться, это был не город-леди, но город с потугами на то, чтобы быть достойным приличного круга.
  К тому же здесь было все для благопристойных развлечений – и театр, и приличные дансинги, на один из которых Кина в первый же вечер утащила Рассела: тот, впрочем, и сам был не против. Такой культурный досуг вкупе с посещением весьма неплохих ресторанов делал даже игру в карты не унылым заработком, а снова чем-то интересным и будоражащим нервы – жизнь продолжила возвращать себе яркие цвета, свежие запахи и приятные касания. Авантюристка даже стала чаще улыбаться, и теперь в изгибе ее губ все чаще скользили искренняя радость и веселье.

  Были, конечно, и недостатки, но с ними приходилось мириться, как с неизбежным злом. К тому, что все ее музыкальные потуги предназначены только для собственных ушей, Кина уже смирилась: в конце концов, в музыке она искала гармонии и отдохновения, а не заработка или известности. Теперь, с высоты прожитых лет, а, вернее, опыта, прежние мечты о том, чтобы стать всемирно известной музыкантом, казались по-детски наивными и смешными. Нельзя быть равно гениальной во всем, и нельзя стремиться на самый верх, если ты каждодневно не прикладываешь для этого всех возможных усилий – а ради музыки, как показала жизнь, мисс МакКарти не готова жертвовать многими другими, не менее важными вещами.
  Второй горькой новостью стала невозможность продолжать учиться журналистике. Еще в Шайенне Кина решила для себя, что найдет в Денвере газету поприличнее и будет сотрудничать с ней, мало-помалу делая себе если не имя и репутацию, то, по крайней мере, статус журналистки, способной не зацикливаться на одной теме или месте. Но особенности игры в Денвере все эти идеи быстро похоронили – там, где не терпят огласки, человек с бойким пером совершенно излишен. Пришлось авантюристке эту сторону своей жизни на время отложить, с твердым намерением вернуться к ней, когда ситуация станет более располагающей.

  А пока, за выпадением журналистики, у нее внезапно образовалось достаточно свободного времени, которое следовало чем-то занять. И, к сожалению, список этого «чего-то» был весьма небольшим – если не прислушиваться к некоторому шепотку, обычно прорезающемуся ночью и искушающему отдохнуть полноценно, телом и духом, а не вот так вот, серединка на половинку. В итоге мисс МакКарти, пописав какое-то время «в стол», чисто для того, чтобы не утратить навык, предпочла проводить свободные часы, чаще всего пред- и послеобеденные, за чтением книг и газет. Литература расширяет кругозор и делает мысли более глубокими, позволяя прикоснуться к настоящей сути чувств и вещей, тогда как публицистика направлена на более рациональные сферы – знание о текущей ситуации, возможных проблемах и преференциях.
  В конце концов, для картежника умение держать руку на пульсе и понимать, где сейчас скапливаются денежные потоки, крайне необходимо – можно понять, куда следует и куда не стоит ехать в погоне за «ненужным» другим богатством. А еще пресса помогала проанализировать, хоть самую малость, и понять, каковы они, возможные к посещению места – например, сделать вывод о том, что в город, подобный Эллсворту, лучше не ехать, хоть там будут найдены сокровища всех майя и ацтеков вместе взятых.

  Но это – навыки практические, а вот с более глубокой литературой, чем обычно, получилось не столь радужно. Поначалу Кина не понимала, почему Рассел с таким нетипичным для себя восторгом отзывается о произведении мистера Мелвилла – «Библия нового времени, «книга-враг», «книга умнее читателя»… Картежница, конечно, не подала вида, слушая капитана, а сама подумала – и Будуар с тем был согласен – что уж она-то, с ее достойным образованием, прочтет это произведение также просто, как и любой взятый в дорогу роман. Вызов? Уж интеллектуальные-то вызовы ей не страшны!
  Но начав читать «Моби Дика», Кина поняла, что слишком переоценила свои способности – не в первый раз, к сожалению. Книга оказалась выше нее: или просто стояла на другом фундаменте, более вдумчивом и одновременно более деятельном. Она была решительней Кины, и вместе с тем и глубже, и тоньше. Библия? Наверное, девушка не была готова к такому сравнению, но вот с тем, что смысл ее гораздо более обширен, чем то, что видится глазу, она была готова согласиться. Читая «Моби Дика», Кина смотрела на книжный мир словно через плотную простыню – видела фигуры, их движения и поступки, но вот детали и эмоции ускользали. Это действительно была не книга в дорогу: но той выдержки, того спокойного понимания, которого она требовала, у картежницы не было. Пока что не было.

  А еще у Кины появился новый интерес – пока что, правда, не оформленный и не переродившийся во что-то более осознанное. Это пока что были мысли, по направлению к которым она делала первые несмелые шаги, и девушке было совершенно не понятно, стоит ли проходить этот путь до конца. Глядя, как мисс Кортлэнд спасает привязанного к железнодорожным путем Снорки, авантюристка почему-то подумала не о том, как это страшно и романтично: выручать стоящего на пороге смерти дорогого тебе человека – ее саму спасали из ничуть не лучшей ситуации, а о том, что актеры, играя роль, меняют не только облик, но и возраст, манеру поведения, походку, даже интонации. А если играть роль в жизни?
  Кина МакКарти, прибыв в Новый Орлеан, останется для многих Камиллой Ти… Камиллой Дарби, и люди с наметанным глазом быстро узнают, кто перед ними. А если маскировка будет лучше? Если преобразится не только «прошедшая долиной смертной тени» душа, но и обличье? А если даже не в Новом Орлеане – где это еще может пригодиться? Быть может, в тех играх, что выбрал для себя однажды уставший от карт покойный Лэроу, да прибудет он подле Господа?
  Идея была небезынтересной, но вот как к ней подступиться, Кина не знала. Ясное дело, для того, чтобы узнать подноготную театра, надо попасть за кулисы, но если сделать это, как простая поклонница, то тайны так и останутся тайнами. А если попробовать приобщиться к театральному искусству более плотно и профессионально, то придется как минимум на время отложить карты и все идеи, с ними связанные. И это при условии, что она хоть кого-то заинтересует. Но даже так – а найдется ли в театре специалист, который умеет преображаться и снаружи, и внутри, и готовый поделиться этим знанием?
  В общем, авантюристка пока присматривалась к театральной публике и актерам, старалась пользоваться возможностью пообщаться с заинтересовавшими ее исполнителями тех или иных ролей, но дальнейшие действия пока что не предпринимала, выжидая, пока идея оформится и станет более разумной и менее эмоциональной.

  …А потом пошла игра, которая снова, как когда-то вначале, затянула и зачаровала своим азартом, своей пьянящей опасностью. Ради такого даже денег платить местным бандитам, или кто они там были, было не жалко – уж больно вкусными были ставки и больно яркими – игры. А нервы… Они были в процессе игры, а когда вокруг снова были стены ставшего «маленьким домом» номера – приходила радостная расслабленность и гордость за себя, что удалось в очередной раз выйти с прибылью. Ну или разочарование и бойкое, мокрым собачьим носом тыкающееся в бок желание назавтра отыграться и снова чувствовать себя на коне. Как качели, на которых так весело было качаться в детстве – только двигаться приходилось меньше, а так – все тот же «ву-ух!».
  А еще была маленькая гордость за то, что она не ошиблась, выбрав сотрудничество с Расселом – у капитана было, чему поучиться, да и тыл, с учетом профессионализма местных игроков, был прикрыт. Не смотря на все неудачи, Кина с обворожительной улыбкой училась и запоминала, наматывая на длинные пряди непростую карточную мудрость – и иногда удивляя оппонентов своими «домашними заготовками». А деньги… Деньги в таком случае – плата за опыт: потеряешь сегодня, зато узнаешь новое, и приобретешь завтра. Тактика и стратегия, все как на войне – одним кавалерийским наскоком компанию не выиграть, хотя можно при должной доле азарта и нахальства неплохо потрепать противника. А там уж и пехота подойдет, отбивая временно оставленную территорию и сокращая живую долларовую силу противника.

  И все шло своим чередом – пока не пришли письма из дома. Лежон и Скиннер не подвели – смогли устроить все так, чтобы письмо попало в руки мамы. Смогли сделать то, что не смогла сделать ведьма – Кина наверняка нашла бы этому подходящее объяснение, если бы. Ознакомившись с маминым письмом и совершенно по-дурацки улыбаясь, не принялась бы за письмо от Джеффри. Так с искренней, по-детски открытой улыбкой она и прочла, что Натаниэля больше нет. Он умер, чтобы она жила и была свободна.
  Письмо выскользнуло из рук Кины, стекла вниз улыбка. Не веря глазам своим, нахмурившаяся девушка еще раз перечитала абзац, словно надеялась увидеть там что-то другое, а потом, всхлипнув, отбросила бумагу и вскочила с места. Дернулась к окну, глядя на улицу невидящими глазами и бормоча себе под нос, что этого не может быть, потому что ну просто не может, правда? Рванулась к двери, собираясь толи брать дилижанс или билет на поезд, толи мчаться на почту у уточнять, правда ли все написанное. С силой захлопнула дверь, снова подбежала к креслу, начав шарить в поисках письма. Ожидаемо не нашла – и дернулась в угол, где лежал смятый комок бумаги. Подбежала, облокотилась на стену, словно плохо стало, потянулась было – и так и не решилась взять. Всполошенно дернулась то в одну, то в другую сторону. Всхлипывая и чувствуя, как паника холодит пальцы и заставляет тело биться мелкой дрожью. А потом просто упала на кровать и разрыдалась – громко, в голос, не сдерживая себя и ни о чем не думая.
  Она выплакивала все накопившееся – шпионский азарт и припорошенную алчностью влюбленность, страх перед Господом за грех братоубийства, тоску по большому городу на костистом плече Хогана и собственную наивность, бросившую ее в путь, который привел в Денвер. Она оплакивала беды родителей и свою мечту об истинной любви, горящую Султаншу и искалеченного мистера Куинси, жалела оставшуюся в неизвестности Китти и скорбела по умершему в Чикаго Лэроу и погибшему у нее на глазах Чарли, вспоминала Майкла Огдена и упрямого бычка Шона Пирса, лила слезы по тем тяготам, которые она создала все же поверившим в нее Дарре и Коулу. И, конечно же, оплакивала себя – брошенную, гонимую ветром, совершенно одинокую в толпе людей, стремящуюся к мести и покою и при этом все также далекую от них, как когда покинула дедовскую ферму, опороченную и едва не сломленную, вынужденную выживать пороком и просто не находящую себе ни покоя, ни даже шанса излить душу.
  А Будуар… А что Будуар? Что им было сказать в этой ситуации, как прокомментировать? То-то и оно – все голоса молчали, ведь они были самой Киной. А сил на то, чтобы взглянуть на ситуацию под разными ракурсами, у девушки не было.

  За слезами, которые никак не хотели заканчиваться, Кина совершенно забыла о времени. Время от времени рыдания прекращались, сменяясь громкими надсадными всхлипываниями, но потом снова накатывала горечь от смерти Ната и тягот, выпавших на долю семьи, и болезненно-острая жалость к себе, несчастной – и все повторялось снова.
  За истерикой, смывающей боль, копившуюся все это время, она даже не услышала, как кто-то стучится в дверь – то был капитан, решивший узнать, почему напарница не явилась к означенному времени. Когда на стук не ответили, он дернул за ручку и убедился, что дверь не заперта: последствия порыва Кины бежать и хоть что-то делать не прошли бесследно. Рассел вошел в номер и, видя состояние картежницы, попытался ее успокоить – а та, слушая умиротворяющие слова и чувствуя тепло и надежность сильного духом человека, уткнулась лбом в плечо напарника и… все рассказала.
  Вот прям совсем все.

  Периодически снова то сбиваясь на рыдания, то держа в дрожащих руках стакан с водой, добрая треть которой в итоге оказывалась на платье, она призналась, что рождена вовсе не Киной, да и к МакКарти относится очень приблизительно, и вообще должна была бы быть Тийёль. Что она – почти графиня, а скорее дочь самозванца, что шпионила на Конфедерацию и даже сделала что-то полезное для своей стороны. Что влюбилась, а теперь тот, кого она хранила в сердце, мертв. О самом лучшем ирландском деде и мыслях уйти в монастырь. Об удивлении на лице Марко и о горящей «Султанше», о Лэроу и Техасе. Об Эллсворте и Эбилине, о купчей и том, что могла болтаться на суку рядом с проходимцами. Снова о Кареглазом – и о подруге, с которой развели дороги. Об ответе мамы и собственных мечтах, о страхах и боли.
  Она, словно на исповеди, поведала обо всем, хотя и не всегда связно и последовательно. Не спрашивая совета, не прося пожалеть или понять – просто пытаясь выговориться, успеть выплеснуть скороговоркой этот ком в груди, сделать словом чувства. Захлебываясь, плача, ругаясь, мешая английские, итальянские, ирландские, французские слова, то пытаясь вскочить, то снова ища лбом опоры в общем-то незнакомом ей человеке. Она говорила и говорила, потому что больше не могла держать такую боль в себе.
  А потом, прорыдавшись и выговорившись, уснула. Даже без морфия, хотя и собиралась попросить у него «помощи». Кина просто не выдержала, не справилась с собой, и провалилась в далеко не блаженное, но хотя бы пустое забытье.

  Через пару дней, когда страсти окончательно улеглись и авантюристка смогла мыслить здраво, она вернулась к разговору с Роем. Правда, на сей раз ее влекла не нужда выговориться, а необходимость обсудить с напарником действия. Прямо или косвенно касающееся их двоих. Кина твердо решила, что с мамой надо встретиться, и лучше в Техасе – о нем, по крайней мере, остались положительные воспоминания. Но езжать просто так, потому что самой хочется, и оставлять Рассела одного было бы совсем не комильфо. Как и ставить ему ультиматум езжать вместе с ней, собственно.
  В итоге девушка на стала лукавить и честно рассказала обо всех планах – а чего уж таиться, когда и так сказано все и даже больше. Приглашать с собой не стала, но призналась, что будет рада, если капитан отправится вместе с ней. По прикидкам Кины, такое путешествие, вместе или в одиночку, не должно занять много времени, особенно если предложить такую точку встречи, куда можно удобно добраться и из Города-Полумесяца, и из Денвера: в Далласе, например, или, на худой конец, Хьюстоне.
  Изложив свои мысли, она поинтересовалась мнением напарника: когда и где тому будет удобнее, что Кина на некоторое время покинет его – если, конечно, Рой не решит присоединиться к ее неожиданному отъезду.

  Разобравшись с тем, где и как встречаться с мамой, картежница написала ответные письма. Лежону – полные благодарностей и надежды, что однажды, когда она обелит свое имя, можно будет увидеться и вспомнить далекие довоенные годы. Маме – более спокойное и также полное благодарности Господу за то, что семья, не смотря на все трудности, жива и здорова. О себе Кина предпочла особо не распространяться, ограничившись тем, что зарабатывает на жизнь журналистикой, старается не забывать в век бурного прогресса о приличиях и достоинстве, и поддерживает уровень жизни, достойный приличной девушке из хорошей семьи.
  Помимо Нового Орлеана, письма ушли и другим знакомым. Послание мистеру Куинси содержало, помимо строк о том, что с автором все в порядке, больше вопросов о том, как проходят его дни, и прояснилась ли ситуация с интересным предложением. Письмо же мистеру Скиннеру содержало больше новостей и слухов из Денвера, в том числе связанных с железной дорогой – все то, что, полагала Кина, было полезно журналисту. А еще одно письмо ушло в Эбилин, на имя Майкла Огдена, и содержало, помимо благодарностей и уверений, что она выбралась из тяжкой жизненной ситуации, пятидесятидолларовую купюру – долги надо возвращать.

  А потом, спустя некоторое время, к немалому удивлению мисс МакКарти, последовала встреча с Большим Вилли и «предложение, от которого нельзя отказаться». Держатель всех игр в Денвере оказался мужчиной совершенно не презентабельным, но держал себя уверенно и расчетливо, как и подобает дельцу его уровня. Да и мыслил стратегически и масштабно.
  На первый взгляд его предложение «честно проиграть» гостю из «Кей-Пи» выглядело кристально чистым и прозрачным, но чуйка Кины говорила, что предложение это, что говорится, «с душком»: слишком много в этой игре было неизвестных переменных, и слишком мало шансов «сойти с поезда», если что-то пойдет не так. Но все же в одном мистер Скотт был прав – если она и капитан собирались играть здесь какое-то время, услуга местному держателю была бы выгодна, а вот отказ был череват.
  В целом, если не прислушиваться к рациональной ирландке, советующей не лезть в возможную мышеловку, предложение было вполне приемлемым. Особенно если не принимать его так, как есть, и поставить встречные условия. Ну, попытаться, по крайней мере. Так что Кина мило улыбнулась карточному дельцу и, вполне искренне восхитившись его идеей подкрепить интересы деловые еще и личными эмоциями, предложило добавить к условиям еще несколько пунктов.

  Во-первых, раз уж она идет проигрывать, нет никакой гарантии, что в последней партии она не будет вынуждена спустить все честно выигранное, да и в принципе цель игры другая. К тому же у нее выпадает игровой вечер, так что было бы справедливо добавить к игре скромное вознаграждение за участие, оно же компенсация за неучастие в «обычной» игре – долларов триста, не больше. Естественно, девушка понимала, что ее визави не обязан сразу согласиться на условия «дополнительного финансирования», и была готова поторговаться.
  Во-вторых, и тут Кина не собиралась торговаться, она обо всем расскажет мистеру Расселу – напарник на то и напарник, чтобы не действовать у него за спиной. А пока будет идти игра, капитан посидит где-то неподалеку, просто во избежание всяческих недоразумений, который, и Кина в это верит, не будет. Но Господь помогает тому, кто помогает себе сам, верно?
  Третьим картежница собиралась попросить обеспечить ей безопасность на случай неприемлемых действий кого бы то ни было из игроков, но прикусила себя за язык, поняв, что это может прозвучать, как недоверие к тому, что Большой Вилли может организовать безопасную игру. Понимая, что такое отношение собеседнику вряд ли понравится, Кина предпочла не просить, а спрашивать о том, предполагает ли мистер Скотт, что в игре могут произойти какие-то эксцессы, и если да, то как он намерен их разрешать. Вопрос ведь не праздный – ей тем проще будет исполнить просьбу собеседника, чем больше будет уверенности, что все пойдет, как по маслу.

  По лицу капитана сначала было видно, что он удивлен, если не сказать озадачен, а затем – что он сильно пожалел, что вошел в номер (что, вообще говоря, было довольно бесцеремонно). Похоже, утешение плачущих дев не входило в его умения, он просто не знал, что с тобой делать – и, должно быть, страшно тяготился этой ролью. Но выхода не было – он, видимо, рассудил, что просто взять и уйти будет скорее проявлением трусости, чем такта, и ему пришлось остаться и всё выслушать.
  Но чем дальше он слушал тебя, тем больше выражение смущения, столь редкое на его лице, сменялось выражением сочувствия. Похоже, решив сначала, что это какая-то глупая истерика, в которой даму следует оставить в одиночестве, он в какой-то момент (кажется, между Марко и "Султаншей") изменил своё мнение и решил, что вообще-то, тут следует проявить сочувствие, потому что этой леди и правда перепало от мира "слишком щедро". И если вначале он сидел, очень напряженный, словно столб, и только дежурно предложил тебе свой носовой платок и воды, то когда речь зашла об Эллсворте, он мягко и очень осторожно положил тебе руку на плечо и слегка прижал к себе, всецело предоставляя своё плечо для излияний.
  Он не перебивал тебя, не вставлял "будет-будет", не похлопывал по плечу, а просто слушал и пытался постичь тот факт, что мисс МакКарти пережила намного больше, чем он себе представлял. Он, возможно, и догадывался, что ты не просто маленькая решительная леди из Луизианы, но уж точно не о том, что ты всадила пулю в голову собственному брату, подделывала купчие и... и всё остальное.
  – Да, – сказал он наконец. – Жизнь вас не щадила, следует это признать. Я понимаю, как это тяжело – переносить всё это в одиночестве. Я и сам в какой-то момент остался практически один. Хотя кажется, есть и семья, и отчий дом... Но знаете... время все же лечит. Со временем многое начинает восприниматься иначе, как глава из книги что ли... которую когда-то прочитал, принял близко к сердцу, переживал, но все же это было не совсем про тебя. События, которые происходят с нами меняют нас, а значит, мы по прошествии времени уже не совсем те люди, кем были раньше. И значит, получается, и в самом деле произошло всё это не совсем с нами. Дайте себе время. Вы живы, вы свободные, у вас есть чем заработать на жизнь – это ведь уже немало. У многих нет и этого. И еще...
  Он запнулся.
  – Не забывайте хвалить себя. Вы, я вижу, человек, склонный к самобичеванию, хотя на вашем месте любой бы был склонным. И все же... разве вы не проявили мужество, твердость, самообладание? Разве не вышли из таких передряг, в которых другие бы сдулись? Еще как проявили. Еще как вышли. Это достойные качества. Жизнь иногда бьет нас и сбивает с ног. Что нам остается кроме как подняться на ноги и дать сдачи, не правда ли? Мне кажется, у вас это отлично получается.

  Он помолчал, не зная, что бы добавить. Потом он кивнул на письмо от Лежона, про которое ты рассказывала в связи с новостями о майоре Деверо.
  – И к слову о мистере Деверо... Печально, конечно, видеть ваше горе, и я вам всячески сочувствую, однако, возможно, это прозвучит несколько жестоко, но быть может и утешит вас. Ведь за майора в этой ситуации, если он действительно питал к вам сильные чувства, можно только порадоваться.
  Ты даже плакать перестала, насколько это было бесцеремонно! Ты, конечно, не могла не упрекнуть Рассела в грубости по отношению к мертвому, пусть и врагу, в отсутствии такта и чуткости...
  – Возможно, такта мне действительно не хватает, – вяло отмахнулся капитан, видимо, уже и сам раскаивавшийся в своей прямоте, – но вы, как мне кажется, напрасно отказываете мне в чуткости. Майор втянул вас во всю эту шпионскую историю, и стало быть, если бы с вами что-то случилось – не простил бы себе ни за что. Но он пожертвовал собой ради вас, а потом умер, зная, что вас им схватить не удалось. Думаете, это не грело его сердце? А я думаю, что грело. К тому же, майор ваш был, уж простите, отъявленный мятежник, то есть, по-вашему, патриот Луизианы, и погиб, не увидев конца войны. И тут тоже за него можно лишь порадоваться. Он жил красиво, он погиб благородно, в расцвете сил – успев повидать жизнь и насладиться ею, не успев одряхлеть. Не думаю, что он себя жалел на смертном одре. Но это всё вы и без меня знаете. А теперь попробуйте представить, что было бы, если бы майор остался жив. Предположим, вы бы вернулись в Новый Орлеан, и он бы рассеял все сомнения, снова выступил вашим спасителем, на этот раз в смысле репутации, и ваша жизнь бы так или иначе наладилась. И... что дальше? Он сделал бы вам предложение? Я в этом сильно сомневаюсь.
  Ты потребовала объяснений.
  – Ну, во-первых, вы замужем, как бы там ни было с мистером Тийелом, – пожал плечами капитан. – Но это, так сказать, детали. А во-вторых... Вам было сколько? Шестнадцать? А ему? Тридцать два? А сейчас сколько было бы? Кина, – и он второй раз назвал тебя по имени, забывшись, – это в романах чувства влюбленных не меняются. А в жизни, уж поверьте, двадцать два года смотрят на тридцать восемь не так, как шестнадцать на тридцать два. Тем более, после всего, что вы пережили... А как смотрели бы тридцать четыре на пятьдесят вы подумали? А майор сто раз подумал, я вас уверяю... – и Рассел сказал это с такой интонацией, что ты поняла: капитан сам-то тоже подумал, как смотрят твои двадцать два на его тридцать один. – Состариться рядом с молодой красавицей-женой... ну, вряд ли бы он этого захотел, мне кажется. Тем более, что финансовое его положение после войны было бы незавидно – в армию ему путь был бы заказан, в политику – вероятно, тоже... Как бы он содержал вас? Думаете, ему бы было приятно, что его молодой супруге приходится играть в покер, чтобы прокормить его? Нет, как благородный человек он вынужден был бы порвать с вами, ради вашего же счастья, и, вероятно... вероятно страдал бы из-за этого до конца жизни.
  Тут капитан несколько спохватился, что дал своей фантазии слишком сильный ход.
  – Но может быть, я не прав – вам, конечно, виднее! Я ведь не знал его, – пожал он плечами снова. – Я просто хотел сказать, что соболезную вашей утрате, а его поступок вызывает у меня восхищение, но также... Он поступил благородно, и для него, если он вправду любил вас... в чем нет сомнений, – быстро поправился капитан, – всё сложилось наилучшим образом. Не находите?

  Была ли ты возмущена ходом его мыслей? Или же они принесли тебе пусть горькое, но спокойствие? Или тебе было все равно, что там мелет этот бессердечный, слишком практичный янки?

  Капитан еще раз извинился за то, что его слова могли показаться бестактными и сказал, что говорил прямо, потому что по его мнению такой разговор надо вести или прямо, или не вести вовсе. И что если такая прямота тебя не отпугивает, и тебе снова нужно будет поговорить о чем-то подобном, ты можешь рассчитывать на его участие. Затем он пожелал тебе хорошо отдохнуть и ушел.

  ***

  Твои планы о встрече с матерью он одобрил, но заметил, что не лишним будет проявить осторожность.
  – Если всё, что вы рассказываете о вашем супруге, правда, вряд ли его обрадует ваше воскрешение из мертвых. Он может захотеть, чтобы оно не состоялось, если вы понимаете о чем я. И это человек с большими деньгами. Он знает, не может не знать, что ваша мать вас искала, и вот она снова встречается с какими-то людьми, куда-то едет... чтобы что? У неё есть родня в Техасе? Какой предлог она может придумать? А ведь своих денег на поездку у неё нет. Скажем, вы вышлете ей деньги через Лежона – мистер Тийел живо заинтересуется, откуда они взялись. Что тогда?
  Это были разумные сомнения.
  – Я понимаю, что вам без сомнений захочется встретиться с матерью, но нужен какой-то хороший предлог для неё. Я могу сопровождать вас – иногда нужно брать перерыв в игре, чтобы глаз не замылился. Но тут надо всё хорошенько продумать. Давайте обсудим это снова, когда у вас будет какой-нибудь более надежный план.

  ***

  Большой Вилли усмехнулся.
  – Вы деловой человек, – сказал он, покивав. – Это мне нравится. Но не зарывайтесь. Своему партнеру можете всё рассказать, при условии, что он сохранит это в строгом секрете. Я наблюдал и за ним тоже, он не из болтливых. И я за меры предосторожности, учитывая, что у вас на руках будут большие деньги. Но сопровождать вас мистер Рассел должен только до дома, потому что, как вы понимаете, никому не понравится лишний человек на таком закрытом мероприятии. Всё будет происходить дома у мистера Гладсдейла, там поблизости есть рюмочная, которая не закрывается допоздна, и ваш напарник вполне может подождать вас там. А что касается публики, то переживать не за что – там все будут джентльмены высшей пробы. Собственно, меня там как раз не будет. Но Гладсдейл в курсе и за всем проследит, я вас представлю на днях, если вы согласны. Беспокоиться не стоит.
  Затем он перешел к вопросу о деньгах.
  – Триста долларов – деньги большие, и наличными я вам их не дам, – в лоб сказал он. – Я и так несу расходы. Но... скажем, вы и ваш напарник месяц сможете играть в моих заведениях без сбора. Или, скажем, пять недель. Такие условия вас устроят?

  Наутро Кина не могла найти себе места от стыда – вывалить на несчастного напарника истерику вперемешку с собственным грязным бельем, это надо умудриться. Причем рассказать все настолько сокровенное, что даже отцу-исповеднику не поведаешь – это уже за гранью разумного. И как он теперь будет на нее смотреть, после всех этих словоизлияний? Как на магнит, притягивающий неприятности, и греховодницу без царя в голове?
  Коря себя за откровенность, Кина в какой-то момент поняла, что, не смотря на стыд, страха не чувствует. Казалось бы, все те кары египетские, которые она шлет на собственную голову за болтливость должны содержать опасение, что Рассел развернется и уедет от эдакой неудачницы – но нет, почему-то сомнений в капитане не было. Толи из-за его невысказанных чувств, толи из-за того, что он характером был кремень, толи просто из-за того, как он смотрел и слушал. Напарник в тот день явно вел себя не как человек, испытывающий отвращение к собеседнице.

  Прекратив, наконец, заниматься самоуничижением, о котором, кстати, упоминал и Рой, картежница попыталась вспомнить все слова капитана, чтобы убедиться, что не ошиблась в нем. По всему выходило, что Рассел действительно не стал презирать ее, а, напротив, пожалел – но не той жалостью, которой удостаивают слабеньких и убогеньких, а сочувствием к человеку, на чьем жизненном пути выпала куча невзгод, из-которых тот кое-как, да выбрался. И это успокаивало, и заставляло ценить такое простое, но редкое понимание еще больше.
  С доводом о том, что прошлое произошло «с нами, но не с нами», Кина была категорически не согласна, видя в нем для себя призрак вседозволенности. Кто вчера убил и ограбил, кто согрешил и предал – да не я это была, а я из прошлого, а, значит, и каяться незачем, и к самосовершенствованию стремиться не стоит. Так можно с легкостью перестать быть человеком, став тем самым «зверем рыкающим», а, скорее, вавилонской блудницей, что въедет на нем во Храм.
  С другой стороны, и в этом капитан был прав, все действительно не так уж плохо – все могло закончиться гораздо хуже, и потрепанных риз благочиния вовсе могло не остаться. И то, что она еще полу-леди, заслуга ее самой и тех добрых людей, что ей помогли. Ведь она действительно падала и вставала на ноги, и пусть не давала сдачи, следуя принципу «око за око», но собиралась сделать это тогда, когда ответный удар будет действительно могучим и бьющим точно в цель. А, вставая, не собиралась смириться с напастями и жить нище, но спокойно, а раз за разом шла по своей усеянной острыми камнями тропе. Может, Диаволовой – против чего возражала, кстати, Кина-с-рожками – но ведущей к свету.
  Неплохо? Наверное. А, значит, можно хотя бы по этому поводу чуть-чуть успокоиться.

  Но эти рассуждения были простыми, и, в принципе, объяснимыми. А вот дальше… Вспомнив, как она обсуждала с Расселом майора, Кина снова покраснела и отвела взгляд в сторону – какая же она дура, что все это вывалила на бедного мужчину! Но не совсем – вспомнив свою тогдашнюю реакцию на его мнение, девушка убедилась, что и сейчас, на свежую голову, сделала бы ровно такие же выводы. А, значит, в них была немалая толика редкого в истерике разума. Или, может быть, принятие неизбежного и попытка ухватиться за соломинку, обещающую, что плохое – практически хорошее. Иначе ведь что остается – монастырь, который ее и так давно ждет, и на дорогу к которому она никак не ступит?
  Майор Натаниэль Деверо… Красивый, статный, пылкий и умный. Тот, отношения с кем она начала с чувств, продолжила глупой попыткой играть в деловую женщину, а завершила все теми же чувствами, только куда более крепкими. А ведь действительно, кем бы он, шпион проигравшей стороны, был бы сейчас? Как бы он смотрел на то, как пало дело его жизни? Как смог бы обеспечить возлюбленной те условия, к которым она привыкла? Да, такой человек, как Нат, не смирился бы с ударами судьбы и снова поднялся с колен – но чего бы это ему стоило? Рассел прав: лучшая судьба для рыцаря – спасти свою принцессу, смертью запечатлев содеянный подвиг.
  Да, она бы любила майора, даже если бы тот стал дряхлым инвалидом – но любил бы себя таким он сам? И был ли он счастлив, разменяв свою жизнь на свободу для той, кто для него стала важнее жизни и Луизианы? Ведь если бы он выбрал войну и свой штат – он бы бежал и продолжил тихую работу, но он дал уйти своей любимой: вот, что для него стало важнее всего. И если это не печальный, но лучший выход для мужчины, рыцаря, и просто благородного человека – тогда что лучше? И, раз так, надо не печалиться о погибшем, а молиться за него и бить бесконечно благодарной. А еще – жить так, чтобы подарок Ната не пропал зря и не стал позором для той, рани кого он пожертвовал собой.
  Вчера Кина, хоть и неуверенно, согласилась с Роем, что действительно лучший исход для Деверо – славная смерть. Но тогда это было толи наитие, толи попытка унять боль. Теперь то же решение было принято разумом, и можно было порадоваться за себя. И, конечно, быть благодарной напарнику, что помог доступно и четко уложить мысли воедино, и прийти к правильному решению, а не изводить себя страданиями о несбывшемся.
  Это положительно хорошо. Теперь бы только найти, чем занять дыру в сердце. Или кем…

  Девушка тогда поблагодарила Рассела за поддержку и словом, и делом, но сейчас понимала, что этого мало: слишком уж она была в то время занята собой и своими бедами: а на добро надо отвечать добром. Поэтому следующий свободный день или вечер после игры она решила посвятить тому, чтобы пригласить капитана к Ноле Джейн и еще раз поблагодарить – и за то, что выслушал, и что не насмешничал, и что не разочаровался. И, конечно, за то, что правильные слова нашел, что помогли успокоиться и начать мыслить разумно. А еще – за прямоту, которая внезапно оказалась дороже и важнее тысячи витиеватых и красивых слов.

***

  Состоявшийся в самом конце того «истерического» дня разговор тоже не забылся. На следующий день Кина немало думала, как легально доставить маме деньги, и исчертила возможными вариантами несколько страниц своего ежедневника. Большинство из них, правда, в итоге оказались вычеркнуты, как, например, красивая идея найти честного человека, отправить его в Город Полумесяца, сделать так, чтобы никто не удивился, почему мама решила играть в кости, а потом мастерски проиграть. Тактика Большого Вилли для такой ситуации при некотором приближении была слишком опасна.
  Оставался один вариант – наследство. Какой-нибудь брат дедушки Хогана, живший в Калифорнии, умер, и оставил наследство своим детям и дочери брата. Или даже не из Калифорнии, а из Техаса – и за принятием наследства надо явиться лично. С этим планом, более надежным, с точки зрения мисс МакКарти, чем иные, она и пошла к Расселу.

***

  Что же до встречного предложения Большого Вилли, то оно девушку вполне устраивало. Запросив больше, она получила вполне резонный компромисс и возможный доход порядка двухстапятидесяти долларов на двоих, пускай и в виде экономии расходов. Пять недель на то, чтобы закончить все дела здесь, а потом можно будет выезжать на встречу с мамой – как раз и она сама сможет подготовиться.
  - Хорошо, - кивнула собеседнику авантюристка, - я рада, что мы пришли к соглашению. На таких взаимовыгодных условиях я готова вам помочь.

  Рассел ответил на твои благодарности, что минута слабости бывает у каждого, и что каждый на его месте поступил бы так же. Пожалуй, обычные слова, которые должен был бы сказать джентльмен в адрес человека, который ему ценен или симпатичен.

  В ответ на изложение твоего плана "наследства", он сказал:
  – Надеюсь, мне во всем этом вы отводите не роль безвременно почившего дяди?
  Это, кажется, была первая штука, которую он позволил себе в твоем присутствии.
  Потом он стал серьезнее.
  – Вам виднее, насколько это выглядит правдоподобно, – сказал он. – Если у вашей матушки могли быть такие родственники – то давайте это провернем. Что мне нужно сделать? Съездить в Новый Орлеан с вашими деньгами, изобразив поверенного? Если там везде готовят, как у Нолы Джейн, то я не против.
  Это, видимо, была вторая штука.

***

  Большой Вилли был крайне доволен тем, что ты сразу согласилась, и выдал тебе две тысячи разными купюрами. Денежки были захватанные – явно с игр.
  Капитан без разговоров согласился сопровождать тебя до дома Гладсдейла и заранее сходил проверить ту самую рюмочную, где и должен был тебя ждать. Находилась она не вплотную, надо было пройти ярдов триста. Игра должна была идти до полуночи, и вы условились, что в полночь капитан подойдет к дому и подождет тебя.
  Следующий день выдался волнительным – да, сумма в твоем распоряжении выдалась солидной, но ты и раньше держала такие деньги в руках. Только они всегда были твоими, а тут все же, знаешь ли, чужие...
  Пришлось, конечно, прибегнуть к морфию.

***

  Дом, в который тебя пригласили, был большой (двухэтажный, с прислугой, обеденной и охотничей залами, семью или около того спальнями), и обустроен очень хорошо – в нем был заметен тот легкий налет роскоши, который выделял так редко встречающихся на фронтире людей с хорошим вкусом, и которые выгодно отличали денверское общество от техасского.
  Вообще сравнение с Техасом направшивалось, и – о боже, как приятно было наконец снова играть в приличной компании. Не в "приличной" в том смысле, что никто не сморкался на пол, а в приличной в том смысле, что люди здесь любят играть, но не в самой игре дело... Надо было снова испытать это, чтобы понять, как тебя достали игры на пятаки с пьяными ковбоями и всякими шрамчиками-пауками. Большой Вилли не соврал – тут и правда вряд ли кто-то стал бы позволять себе лишнее, тащить тебя в спальню или даже скабрезно шутить.
  Игра проходила в большом кабинете мистера Гладсдейла, воспринималась, как дружеская, и потому все игроки перед игрой познакомились и выпили по приветственной рюмке портвейна или бренди. Джентльмены вежливо и крайне осторожно поинтересовались, не будешь ли ты против сигар, но сигары у них были дорогие, так что ты решила, что не против.
  Наконец, вы сели за стол. Игроков, как и ожидалось, помимо тебя было пять.
  Мистер Гладсдейл – хозяин дома, член городского совета, отвечавший за благоустройство. Не особенно примечательной внешности, одетый во фрак, он кивнул тебе, дескать, "все знаю, все помню".
  Мистер Каллахан – "дорогой наш гость", янки из Канзас-Пасифик. Худощавый, с красивыми рыжеватыми усами, с бриллиантом в булавке галстука... И все же он не походил на лощеного богача, в нем ощущался живой характер бойца и человека дела. Судя по акценту, он был из Новой Англии, а взгляд у него был несколько смешливый и предвкушающий. "Ну, что там ваш Запад может предложить?" Ты ему явно понравилась.
  Мистер Траск – седеющий (хотя скорее уже поседевший) серьезный дядечка, занимавшийся перевозками – грузовыми и пассажирскими. Ему принадлежали склады, караваны, повозки, мулы и быки. Он был спокоен, собран, неговорлив. Твое появление он отметил с настороженным интересом ("что это за птица такая?")
  Мистер Мортон – полноватый живчик с небольшой залысиной и респектабельными бакенбардами, с золотой цепочкой поперек живота, который больше всех шутил, развлекал всех короткими, забавными, не напрягающими историями о Денвере и золотоискателях. Вообще он занимался строительством и стройматериалами, а на сдачу имел во владении городскую мельницу. Ты ему понравилась и ему не терпелось посмотреть, "а как у леди насчет карт".
  И мистер Джонсон, невзрачный и скучный. Он на тебя не особенно отреагировал. Человек этот владел страховым агентством, а еще был совладельцем в "Кларк, Грубер и компания" – компания владела денверским монетным прессом (это было частное предприятие на углу Маркет-Стрит и 18-й улицы). Джонсон на тебя не особо отреагировал.

  Короче говоря, это были сливки Денверского высшего общества, собравшиеся у своего друга-холостяка чтобы предаться запрещенному в городе досугу – что сообщало вашему сборищу заговорщицкую и несколько авантюристскую атмосферу (хотя вы ничем не рисковали, кроме доброго имени – у себя дома каждый, конечно, был волен играть во что угодно).

  Гладсдейл на правах хозяина озвучил правила: классический семикарточный стад, анте по двадцать долларов (чтобы набить пот первой сотней), без брин-ина. Пот-лимит (чтобы растянуть удовольствие). Начальный стек – от двух тысяч. Сдающий вне игры (это было сделано, чтобы сдающий мог немного передохнуть, и чтобы в поте всегда была сотка – так было удобно повышать сразу на сотню), первый выбывший остается за сдающего.
  Выложили на стол кто две, кто две с половиной (как ты, чтобы иметь некоторое пространство для маневра), а кто и три штуки.
  И пошло поехало.

  И надо сказать, что Большой Вилли, видимо, слегка тебя переоценил.

  Конечно, практики игры у тебя было сколько угодно! Предостаточно! Но сейчас перед тобой были не новички – все под сорок или за сорок лет, и играть они все очень любили, играли давно, считали превосходно, и знали манеру игры друг друга неплохо, не считая Каллахана.
  Но это было полбеды... беда была в том, что задача перед тобой стояла такая, какой раньше никогда не бывало – выиграть у одних, проиграть другому.
  Большому Вилли было легко говорить – проиграйте ему столько-то... А... как ты должна была это сделать? Проигрывать понемногу? Или сразу все за один раз? А если ты проиграешь ему, а потом он проиграет это другим – ты будешь за это отвечать? Ведь получится, что формально сделку ты выполнила, но по факту-то... потом еще и что-то требовать с него... Ух, непросто! К тому же, остальные игроки играть в поддавки ни с тобой, ни с Каллаханом не собирались...
  В итоге у тебя просто голова шла кругом! Вместо того, чтобы исчерчивать блокнот схемами на тему "как бы там закинуть денег матушке", стоило тщательнее подготовиться к этой игре. А в идеале – расспросить бы Скотта или Гладсдейла о других игроках. А так ты час только потратила, чтобы определить их типы и привыкнуть к их манере игры.
  За этот час проигрыш составил около четырехсот долларов – получалось, ты проиграла все свои, и теперь надо было играть на деньги Большого Вилли.
  Путем невероятных умственных усилий (и еще больших усилий, чтобы те, первые усилия не отразились на лице), тебе удалось отбиться от хорошо блефовавшего Мортона и не слить всё Траску. Гладсдейл играл осторожно, не особенно бойко, старался тебе не мешать. Джонсон, вроде бы, был не так опасен – он играл чуть слабее остальных.
  К концу второго часа ты выиграла понемногу у всех и набрала почти три тысячи в стеке – хорошо! Джонсон сильно проигрывал и доложил пятьсот долларов в стек. Затем он сильно рискнул, сошелся в бою с Каллаханом – и проиграл половину стека, понадеявшись на слабенькую пару. Впрочем, держать лицо страховщик умел – с его-то работой.
  Мортон и Траск схлестнулись из-за тысячи, и в итоге выиграл Мортон.
  Гладсдейл проигрывал где-то пять сотен. У Каллахана стек приближался к четырем тысячам.

  Но в начале третьего часа везение тебе изменило. А может быть, ты просто устала и перенервничала – ты стала ошибаться.
  Поначалу все было хорошо – ты раскрутила Джонсона на олл-ин – и забрала его жалкие оставшиеся триста долларов, после чего он вышел из игры и стал вечным сдающим. Отдыхать уже никому не хотелось – всем хотелось играть, играть, играть!
  О, как горели их глаза! Как сходились они в карточной битве, молясь о том, чтобы из колоды на следующей улице подоспело подкрепление. Они все расслабились, хоть пили и мало, ослабили галстуки, а Мортон, спросив у всех разрешения, расстегнул воротничок.
  И тогда, поддавшись азарту, ты позволила распатронить свой стек сначала Мортону, а потом и Траску. Что-то у них выиграл Гладсдейл, но вряд ли ты потом могла подойти к нему и сказать: "А вы не отдадите мне мои шесть сотен?"
  Наконец, у тебя остались полторы тысячи.
  Ты решила начать уже сливать их Каллахану, но он неожиданно отпасовался, и восемь сотен ушли Траску, коварно побившему тебя неожиданным каре на восьмерках, из которых две пришли в закрытую, и ты никак не ожидала, что что-либо у него на руках может перебить фулл-хаус.
  Отчаянно хотелось морфия, хотя кажется, ты делала укол только вчера. Дело попахивало катастрофой.
  Гладсдейл, видя такое положение, все же "пришел на помощь" (черт его знает, специально или нет, могло быть и так, и так), и проиграл тебе пятьсот монет, спасовав до шоудауна.
  С их помощью тебе удалось шаг за шагом отвоевать назад сначала триста, потом еще двести долларов. Что-то там ты Каллахану уже проигрывала, так что можно было скинуть эти тысячу семьсот и спокойно, с чувством выполненного долга, выйти из игры...
  ...Потратив свои кровные пятьсот? Ну уж нет!!!
  И снова азарт чуть тебя не погубил. И снова ты сражалась, повышала, блефовала так, что люди издавали удивленное "хах!" и предлагали тебе выпить виски с содовой, чтобы успокоиться.
  В итоге ты доигралась до двух четырехсот, отбив последние у Мортона, поверившего в твой блеф там, где его не было. Немножко в минусе... ну ничего! Можно заканчивать.

  Ты подождала, пока у Каллахана на открытых улицах будут хорошие карты, и начала повышать.
  Эта раздача запомнилась тебе на всю жизнь.

  На первых трех улицах тебе пришли трефовые тройка и пятерка закрытыми, а в открытую – бубновый валет.
  Каллахан повысил на сотню, и Гладслейл сразу спасовал. Остальные вкинули свои сотни – в поте стало пятьсот долларов.

  На четвертой улице пришла шестерка пик. Ты глянула на Каллахана – у него там были в открытых король и валет.
  Ты повысила сразу на триста – как будто "в кармане" у тебя пара тузов, не меньше.
  – Да ну его... – проговорил мистер Траск и сбросил карты. Янки и Мортон добросили по три сотни. Теперь на кону было тысяча четыреста долларов.

  На пятой улице тебе пришла двойка треф – в открытую. Все видели твои двойку, валета и шестерку. В закрытых у тебя были тройка и пятерка – теоретически, мог наклюнуться младший стрит, но шансов было мало.
  Ты повысила еще на шесть сотен.
  Люди за столом переглянулись.
  Кто-то хмыкнул, кто-то покачал головой. Мортон подумал и все же принял ставку. В поте стало три тысячи двести.

  На шестой улице пришла восьмерка треф, и ты с храбростью кавалериста, скачущего прямо на редуты, вжарила еще на тысячу.
  – Леди рубит с плеча! – прокомментировал Мортон.
  – А вы? – спросил его Каллахан.
  – А я, пожалуй, пас, – усмехнулся Мортон. – Понаблюдаю за её карточным самоубийством со стороны.
  – Принимаю, – ответил Каллахан, глядя тебе в глаза с деланной скукой, как будто подкинул в пот пару квортеров. На кону стало пять тысяч двести долларов.
  У Каллахана, судя по открытым улицам и по тому, как спокойно он бился, карты были хорошие – там мог быть сет, а мог быть и стрит. И скорее всего, учитывая, как он держался, это был стрит с королем или даже с тузом.
  У тебя в стеке осталось четыре сотни.

  Последние карты Джонсон раскидал вам взакрытую. Ты была очень довольна, хотя внешне изо всех сил изображала крайнюю степень волнения: "Ах, где же она, моя счастливая карта, джентльмены"! Ну внутренне можно было себя похвалить: плохие карты пришли вовремя, все получалось, янки не струсил. Ты была так довольна, что даже на карту не посмотрела – какая оплошность...
  – Ну что, четыре сотни добавите? – спросил Каллахан, едва улыбнувшись уголками губ без тени веселья.
  Ты пожала плечами.
  – Нет.
  – Ну тогда я добавлю, – сказал он и придвинул бумажку в центр стола. – Поднимаю на четыреста... четыреста один доллар, – на этот раз даже без тени улыбки. И вдруг ты подумала: насколько он, с виду приятный, деловой человек, сейчас выглядит... неприятно. Что-то было в нем сейчас от янки-победителя: холодного, бессердечного янки, совсем не такого, как капитан Расселл. Он хотел не просто забрать всё, а чтобы ты сказала олл-ин – и после этого проиграла. Как Ли, все же начавший последнюю атаку при Аппаматокс-кортхаус. Каллахану хотелось не просто победить тебя, а немножечко напоследок раздавить.
  Как Север раздавил Юг.
  Все за столом, кроме Гладсдейла, смотрели на тебя сочувственно. "Ну зачем, зачем так-то?" – читалось в их глазах. – "Зачем ты забираешь у неё последние четыре сотни? Зачем это издевательское четыреста один? Мы думали, ты джентльмен, а ты – недобрая картометательная вычислительная машина. Эх..."

  И из-за этого (а может быть просто из-за любви к театральности), ты взяла паузу. И может быть, ты бы "прожевала" этот четыреста один доллар, но тут встрял Мортон. Он кашлянул и сказал:
  – Мисс МакКарти, карту-то так и не посмотрите?
  Они все думали, что ты в отчаянии ждала, когда Каллахан спасует, да вот не спасовал, и теперь ты проиграла, может быть, большую часть своих денег – вообще всех денег. А ты ведь просто делала работу. Значит, естественно у тебя всё получилось, правдоподобно.

  Машинально ты взяла карту глянула на неё... а потом глянула еще раз!
  Это была дама треф.

  До этого момента ты блефовала просто бессовестно, играла в поддавки в худшем смысле слова. У тебя все это время ничего не могло быть такого в закрытых картах, что перебивало бы стрит с королем. Ну просто вообще ничего – ни одной пары, чтобы там в закрытых нарисовалось случайное каре или волшебный фулл-хаус. Поднимать с такой рукой можно было только надеясь, что люди скинут карты к пятой улице, решив не связываться со взбалмошной ирландской девкой, даже имея пару дам на руках. Потому что ну мало ли, вдруг там карманная пара какая-то сильная со старта... Но у Каллахана-то карты были хорошие.

  А теперь у тебя был трефовый флэш, который, дааа, бьет стрит, если только это не стрит-флэш...
  А на кону было... оу... пять тысяч шестьсот долларов. Пять тысяч шестьсот один. Шесть тысяч, если ты сейчас не спасуешь (потому что претендовать на этот дурацкий один доллар не можешь – ведь он-то и идет сверх твоего стека, заставляя говорить "олл-ин").

  И тебе надо было, как хорошей девочке, покраснеть, побледнеть, поневрничать, изобразить, что ты не хочешь проиграть все до последнего доллара, закусить губку и сказать в конце концов "пас". И мистер Каллахан будет вспоминать, как он отлично поиграл в покер – выиграл кучу денег, да еще и одну молоденькую мисс поучил, как играть надо.
  А ты бы, конечно, проиграла свою сотню в этой баталии, зато завела бы полезные связи, да и с "налоговыми льготами" от Большого Вилли этот проигрыш выходил бы даже в плюс – не пришлось бы стыдиться перед капитаном Расселлом. Ну, проиграла... ну и что?

  Но еще ты могла послать их всех – Большого Вилли, Гладсдейла, Каллахана, железную дорогу Канзас-Пасифик – к черту.
  И сказать "олл-ин" прямо на глазах у Гладсдейла. И уже не думать, сколько бы денег отослать матери в Новый Орлеан, а сразу отправить тысячу. Или две.

  Ах да. Перед этим пришлось бы, наверное, бежать из Денвера без оглядки! Но это уже детали, верно?