– Ну, как скажешь, – кивнул Дэн. – Прямо не по годам умные слова, Кейт, молодчина. Нахер он нужен. А если еще пристанет – скажи. Решу дело. Срубим, срубим, не переживай. Будешь так же умно мыслить – срубим обязательно.
Этот разговор был в марте.
***
Мэри Маллиган было что тебе посоветовать по поводу Элиса Хармона. Когда она послушала, что он за человек, и узнала, что вы уже целовались, то сказала:
– Плохо. Ну, ладно, может, это можно применить.
Ты спросила, в чем смысл? Почему плохо?
– Ну-ка, иди ко мне, как будто хочешь меня обнять, – сказала Мэри. Ты пошла к ней, но Мэри выставила руку и остановила тебя. Ты чувствовала, как её рука мягко, но настойчиво давит тебе куда-то под грудь.
– Чувствуешь?
– Да.
– Что чувствуешь?
– Ты меня не пускаешь.
– Да, а как?
– Ну, отталкиваешь.
– Не отталкиваю, удерживаю. Ну-ка, сделай шаг назад.
Ты сделала – а Мэри передвинулась за тобой так плавно и грациозно, что давление не изменилось.
– Поняла? Вот я – это как бы ты, а ты – как бы мужчина, который тебе нужен. Я на самом деле удерживаю дистанцию, но не толкаюсь. Удерживаю-то удерживаю, но и сама к тебе подаюсь. Все время, и когда ты не делаешь шаг назад – тоже. Просто это незаметно, потому что рука-то вроде как моя. Как будто... как будто знаешь... как будто это и не моя рука! Как будто я хотела бы, чтобы ты меня обняла, но что-то мешает помимо моей воли. Ну там, Бог! Или мои принципы, или что угодно другое. Есть препятствие как бы, и я и рада бы его устранить, да не получается. У него должно быть ощущение, что не можешь, хотя вроде бы и хочешь. Всё это – полный бред, на самом деле всё ты можешь, просто... Просто так надо. Если ты покажешь, что не хочешь, то станешь в его глазах взбалмошной, а это хорошо для всяких дочек железнодорожных магнатов, для нас с тобой это не нужно. Их же с приданым берут, а нас с тобой не ради приданого, а ради того, что чем больше времени с нами рядом проводишь, тем мы кажемся ближе и желаннее, но остаемся недостижимыми. Правило нехитрое вроде... а на самом деле очень сложно это выдерживать, Кейт. Потому что иногда тебе и правда будет не хотеться. Потому что вначале все мужчины показывают свою хорошую сторону, но у всех есть плохая. Есть гнильца или неспособие какое-то, или тупоумие в некоторых вопросах. Это женщины (ну, кроме всяких дур, конечно) – спустившиеся с неба богини, которые, увы, забыли, что они богини. Мужчины – нет, они не умеют быть идеальными, только казаться. И сто раз тебе захочется его оттолкнуть, чтобы дать ему понять, что он ведет себя не так. Не делай этого. Только удерживай – и удерживай себя тоже. Главная тупизна мужчин в том, что они верят в вознаграждение усилий. Дескать, если я столько сил, столько времени, столько денег потратил, то и награда там – ого-го! И он её получит, надо просто еще немного... Мы-то с тобой знаем, что это не так. Копаешь-копаешь, а клада нет. Или будет там один ломаный четвертак.
Вы добили ликёр и лежали рядом на кровати, глядя в низкий потолок номера.
– Мужчины – хороши для некоторых задач, но жизнь они не понимают. И Слава Богу! Они бы ужаснулись, если бы поняли, какой мир построили и все бы до одного вышибли себе мозги. Слава Богу, они слишком углубляются во что-то – в паровозы, в золотодобычу, в скотоводческий бизнес. И потому мы и крутим ими – малое для них, которое они почитают большим, заслоняет действительно большое.
Она задумалась о чем-то о своем, но потом закончила:
– А вообще, веди себя поприличнее, поняла? Думать забудь давать ему до того, как он сделает предложение. Это как красная черта: пока кольцо не подарит – ни-ни, а то спугнешь. Я его не знаю, этого Хармона, но если он такой, как ты рассказываешь, ему сначала очень понравится, он походит неделю сам не свой, без ума от тебя, а потом его похмелье накроет, и он отвернет. Ну, и пей при нем поменьше, это верно, а лучше вообще отказывайся хоть иногда. Подол не поднимай, когда по грязи идешь, а аккуратненько так приподнимай. Ну и остальное в таком же духе. И чтоб поменьше разговоров про тебя было. Он, судя по всему, про тебя ничего не узнавал, а то бы по-другому себя вел. Ну вот и пусть не узнаёт и дальше. Сиди потише, на танцы в "Биг Тент" не ходи без кавалера (без него то есть, смекаешь?) и за деньги не танцуй.
Она вдруг в шутку поцеловала тебя в лоб.
– Благословляю, дитя моё!
Вы обе заливисто засмеялись.
– Я уеду опять с одним типом в Омаху, ну, и развеяться тоже. Ты без меня не шали тут! – и снова засмеялись.
***
За мартом пришел апрель, и это был необычный апрель – бурлили слухи, что намечаются серьезные подвижки в руководстве. Железная дорога раскочегарилась и с места в карьер перевела стройку в бесконечный авральный режим.
Подтянулись посетители в "Волшебный фонарь": много было и негров, и ирландцев, и просто всякой голытьбы. "Ад на колесах" проснулся, ожил, очнулся. Люди перестали ползать, как сонные мухи, начали бегать: бодрые, похмельные, сонные, усталые – все теперь бегали и торопились, Дюрант спохватился и начал наращивать темпы – теперь вы клали по две мили в день, против мили в прошлом году, а он требовал – больше, больше, больше! Кладите пять! Кладите восемь! Кладите все десять!
С прошлой осени "Ад на Колесах" стоял в местечке Норт-Платт – так называлась река, так назывался и городок. Нужно было построить мост через реку, чтобы идти дальше, и его строили, не жалея ни людей, ни животных, а как построили – так двинулись дальше, но город всё сидел и сидел на месте, словно чего-то ожидая. Казалось его просто забыли передвинуть дальше, за реку.
Городок этот вырос с пары сотен до пяти тысяч жителей, многие построили тут домишки – всего натыкали около тысячи домов: маленьких лачуг, магазинчиков, бизнесов, рюмочных, забегаловок, харчевен. Во многих не было мебели, кроме перевернутых ящиков и сколоченных из ящиков же столов, в некоторых не было дверей. Крыши у многих были крыты дерном или дранкой, а стены, бывало, просто из холста.
Преступность, само собой, зашкаливала – отряд Кейсментов просто не мог выделить свободных людей для патрулирования улиц. Оружие было, кажется, у всех – без оружия на улицу не выходили. Когда раздавались выстрелы, вы уже не обращали внимания: может, какой-то дурак радуется, что трахнул бабу, может, ребята тренируются стрелять по банкам, а может, кому-то в спину высадили целый барабан. Было и кладбище – Бут-Хилл. Так его называли, потому что умерших своей смертью там почти не было, не считая пьяниц, которых удар хватил с перепою. Хоронили там убитых, погибших на работах, простреливших себе ногу по пьяни, укушенных змеёй дураков – такую публику.
Ты тогда почувствовала, что беззаботной жизни пришел конец – неуютно стало ходить по улицам в одиночку, особенно по вечерам. Даже до магазина или до прачечной дойти – и то страшновато. Лучше было оставаться у Волшебного Фонаря, или у Мэри, или у Салли. И хоть бы у тебя был дробовик, все равно страшно. Потому что люди потеряли берега. Потому что раньше вид девушки с револьвером интриговал или там отпугивал, а теперь не значил ничего, и что ты будешь делать, если их будет пятеро? Стрелять? Но и они же будут стрелять.
В "Волшебном фонаре" у Джена тоже все шло хорошо. Ну, хорошо для него: отбою от посетителей не было, пили всё, что горит, ели всё, что шкварчит да пожирнее, засаленные бумажки меняли руки, монетки звякали о стойку, пробки покидали горлышки бутылок, мутноватая красноглазка наполняла стаканы-джилы. В Норт-Платте Джен даже снял халупу с деревянными стенами, мол, посолиднее так и охранять проще, да и места побольше! Зарплату тебе, впрочем, не прибавили – Джен сказал, это компенсация, мол, зимой-то вон посетителей не было считай, так что давай-ка, Кейт, поработай теперь и за зиму тоже. В домике, где вы теперь угощали, даже был деревянный пол: быстренько завелся скрипач, и иногда посетители отплясывали безумную джигу-дрыгу. И тебя тоже таскали поплясать, так настойчиво, что и отказаться было тяжело. Джен даже не спорил – себе дороже, слишком разухабистая была публика. Он только смотрел, чтобы тебя совсем уж не обижали. Нравы были так себе – за что эти ребята тебя только не потрогали во время танцев! Можно было, конечно, и покочевряжиться, и по уху кое-кому зарядить, только на место одних приходили другие, и объяснять каждому, что, мол, держите свои культяпки-ка повыше на моей талии, сильно утомляло. Может, проще было не обращать внимания?
А в мае грянул гром – Томаса Дюранта, всесильного магната, уволили с позором из "Кредит Мобилье" по решению суда. И, Кейт... боже... такого мая ты не видела никогда!
Новый президент, Оакс Эймс, известный конгрессмен, распродал акции по номиналу среди других конгрессменов, которые, в свою очередь, выкинули их на рынок по взвинченным до небес ценам. Финансирование хлынуло рекой. Зарплаты обычным рабочим подняли в среднем с тридцати до тридцати пяти долларов плюс кормежка – это были нехилые деньги для практически неквалифицированных работяг. Но и стройка разгорелась адская – потому что Сентрал-Пасифик привлекла к строительству тысячи китайцев, и надо было спешить. И уж как вы спешили! Ведь каждая миля дороги давала огромную прибыль за счет прилегающей земли, пусть не сейчас, не сразу, но потом – земля-то выделялась правительством даром, и кто проведет дорогу первым – тот её и получит. Вот что творит конкуренция – пока Томас Дюрант был по сути единственным строителем, а в Калифорнии стройку только начинали, и непонятно было, как дело у них пойдет, и у вас дело продвигалось ни шатко, ни валко, но как только угроза с Запада стала реальной, боссы Юнион-Пасифик наскипидарили зад всем!
Все проекты утверждались с лету, все материалы привозились в срок, все препоны были устранены. Целая рота наемных бойцов братьев Кейсмент с винчестерами охраняла полотно и строителей от индейцев, которых чем дальше к Западу тем становилось больше. Рано утром по свистку паровоза рабочие сбегались к полустанку, занимали места в бокс-карах, и ехали на Запад. Первой шла бригада, которая лопатами выравнивала насыпь. Второй – бригада шпалоукладчиков, которая укладывала сорок шесть дубовых шпал, пропитанных каменноугольным креозотом, каждая по сто восемьдесят фунтов весом. Дальше люди выстраивались огромными цепочками и по команде ухали сверху две стальные рельсы, заранее подтащенные поближе. Рельсы поправляли, закрепляли – и подтягивалась бригада спайкеров – кувалдами они заколачивали костыли. Потом особая контрольная бригада проверяла качество укладки, подправляла насыпь, уплотняла грунт, если какая шпала качалась, дотягивала болты и гайки в накладках, что скрепляли рельсы. И – всё по новой, на новом участке. Платформы на конной запряжке подвозили по рельсам новые материалы – сотнями гнали шпалы, ящики с костылями, запасные кувалды и киянки взамен поломанных, лоснящиеся от смазки новенькие рельсы. Это была машина, которая неуклонно, миля за милей, шла на Запад, словно помогая сама себе второй рукой.
А вечером все эти люди, одуревшие от звонкого грохота бросаемых рельс и охаживающих костыли кувалд, от надрывающего спину труда по загрузке и разгрузке шпал, от хриплых команд бригадиров, валила назад в "Ад на Колесах". И все хотели урвать кусочек чего-то такого, что поможет им забыть о том, как завтра утром по свистку паровоза они снова ринутся к платформам. И не дай бог опоздают – желающих занять твое место за тридцать пять баксов и тарелку жирной похлебки достаточно. Опаздывать нельзя – вся машина ж встанет. А стоять она не может – Сентрал-Пасифик наступает, Сентрал-Пасифик идет навстречу.
Это была война, Кейт. Война, странная тем, что две армии воевали, не видя друг друга и не сталкиваясь друг с другом, а в тот момент, когда они столкнутся и, кажется, возьмут кувалды и винчестеры, чтобы начать убивать друг друга, всё и закончится. Вот тогда кто-то победит, а кто-то проиграет.
Проиграть было нельзя. Теперь уже две мили в день считалось "ни о чем", пять было нормой, а однажды бригады установили рекорд в десять миль и сколько-то там сотен футов полотна за двенадцать часов – с семи утра до семи вечера. Говорили, что среднесуточные темпы будут ещё наращивать.
***
А что же Элис Хармон?
Элис работал, как говорится – в три смены, и уже не только геодезистом – ему случалось и проверять работу разметчиков, и помогать делать анализ грунта, и готовить карты – много всяких было у него задач. На общение с тобой он выкраивал иногда время, но ты видела, что даже он, вроде бы человек умственной работы, устаёт порядочно. Однако советы, которые тебе дала Мэри, кажется, работали неплохо. Все больше становилось в его словах эдакой мягкости, все больше желания не спугнуть птичку. Он подарил тебе перламутровую шкатулку – и это оказалось полезно, потому что хранить твои драгоценности в мешочках, было неудобно. Ты ему больше не позволяла себя целовать: его для этого и отталкивать было не надо. Оказывается, существовали мужчины, которые понимали намеки не в виде шестизарядника – стоило тебе изменить тональность голоса, и Хармон уже отступался, чувствовал, что "брод где-то рядом, но все-таки не в этом месте". Играть в эти игры было весело и интересно: смотреть на то, как менялся сам Элис в зависимости от того, изображала ли ты озабоченность, внимание к его словам или тоску. Что же мужчина попытается сделать и что скажет, чтобы развеять тучи на небосклоне женских мыслей? Это, оказывается, такой был цирк, умереть не встать!
Разговоры ваши, тем временем, шли в очень правильном направлении – Элис рассказывал про свою семью и дом, спрашивал, что ты собираешься делать, когда стройка окончится? Это, впрочем, должно было произойти года через два-три, так что ты легкомысленно отвечала, мол, сейчас-то что думать, мистер Хармон? Ну, а чем вы вообще, мисс Уолкер, хотели бы заняться в жизни? Завести семью или же поискать работу, более подходящую вашим талантам? Что вам ближе к сердцу? "Ах, я не решила пока! Разве если найдется достойный жених..." – хлобысть ресницами, и смотреть, как он там ерзает: про него это или нет?
В покер он, кстати, не играл, и очень наивно, немного даже по-детски удивился, узнав, что ты играешь.
– Но это ведь опасно! – сказал он. – Нет, я ничего не имею против партии в бридж в кругу друзей, но тут, в "Аду на колесах". Мало ли какой псих попадется за столом? Дайте слова, что не будете играть, мисс Уолкер, а то сердце у меня будет не на месте!
В общем, ты примерно прикинула, что к осени он дозреет, и когда работы на дороге стихнут, таки сделает тебе предложение.
Здорово было бы? Стать нормальной женой небедного мужчины, а? Уехать на Восток, посмотреть, как люди там живут. Как вообще янки-то те самые проклятые живут, а? Оказывается, и среди них есть джентльмены, верно?
И еще чтобы кто-то заботился о тебе не так, как Дэн Пэнли. Не в том смысле, что готов был вышибить кому-нибудь из-за тебя мозги, а в каком-то более приличном что ли... Чтобы заботясь, думал не только о сегодняшнем дне, но и о завтрашнем, верно?
Кстати, о Дэне.
Дэн уже в апреле разошелся с мисс Маллиган, и сложно было сказать, оказалась ли она ему просто не по карману или была другая причина. Но если об этом кто и горевал, то не Мэри Маллиган – это уж точно! Она не стала уточнять, сколько из тех украденных вами у Ю-Пи тысяч перетекло от Дэна к ней, но бриллиантовое колье, которое ты однажды на ней увидела, намекало, что изрядно, если, конечно, его ей не подарил кто-то из воротил с железной дороги. Мэри вращалась теперь в высших эшелонах, хотя куда уж выше вроде бы, а? Она сопровождала на обедах и ужинах важных лиц, которым надо было пустить пыль в глаза, часто ездила в Омаху, в Канзас-Сити, даже, кажется, в Сент-Луис зачем-то. Вы стали общаться реже, но она спрашивала, как у тебя дела, давала свои советики, уступала тебе модные журналы с выкройками и расцветками. Платья ты больше не шила, но хотелось быть в курсе того, что в мире моды происходит.
Так что же с Дэном Пэнли?
Дэн погрузился в криминальную жизнь вашего "Вавилона равнин". Таких громких случаев, как ваше ограбление курьера Ю-Пи, больше не было, но он видимо из желания заделать брешь, которую организовала мисс Маллиган в его финансах, явно не в наперстки играл. Ходили слухи, что он кого-то опять то ли подстрелил, то ли ударил ножиком, то ли ограбил. И еще он обчищал людей в картишки, заведя двух напарничков. А потом, в конце апреля, болтали, что это он, наверное, ограбил почтовый дилижанс, ехавший на Запад вдоль дороги – дело было громкое, но Ю-Пи его не расследовали – не их вотчина, дорога немного конкурировала с почтовой линией за доставку почты и это вроде бы было железнодорожникам слегка даже на руку.
Попозже ты познакомилась с его подельниками – одного звали Саймон МакДугал, другого Ник Толенби. Саймон был из его старых дружков, то ли арканзасец, то ли техасец – родом из Тексарканы, а она ж не даром так называлась – находилась на самой на границе между двумя штатами. Худощавый парень невысокого роста, Саймон был какой-то задрипанный: он не производил внушительного впечатления. Но заглянув в его глаза, ты поняла – уже убивал. Была в них та же тоска, что и у Дэна, только у Дэна она редко вылезала, а у МакДугала постоянно держалась. Короче говоря, быть с ним рядом было отчего-то неприятно, как рядом с могильщиком или хозяином труповозки.
А вот Ник... Ник был из другого теста – покрасивее, постатнее, с черными волосами, что крыло у ворона, ну, и с гонором. Ник выделывался! Он был со Среднего Запада, в войну дезертировал и жил на реке Уайт – переправлял на север негров и хлопок за деньги, а на юг – вискарь и мануфактуру, и с тех пор считал себя страшно ловким и умелым. Он и правда был хваткий парень, молодой, но рано повзрослевший, с цепкими глазами и приклеенной к губам улыбочкой, как бы говорившей: "Всё мне нипочем, а чо?" И Ник на тебя запал, запал серьезно. Когда вы вместе выпивали в "Волшебном фонаре", он хорошенько облизал тебя глазами, а потом взгляды ваши встретились, и он улыбнулся тебе так, как будто всё у вас уже было, дело техники, как говорится. Но он все же помедлил и что-то спросил у Дэна, видимо, занята ли барышня. а Дэн ему коротко и задумчиво эдак ответил, и Ник хохотнул, а все же так к тебе и не подкатил. Передумал. Но хотел – это-то ты явно видела.
Дэн же... а черт его знает, что творилось в голове у Дэна на твой счет.
Вы виделись разок в апреле – тогда он и познакомил тебя с дружками – и дважды в мае, один раз в начале, а один – в самом конце месяца, после того, как "Ад на Колесах" снялся наконец с насиженного места и переехал в Пакстон дальше по равнинам. Ох это был и денёёёк! Целые дома поднимали домкратами, ставили на платформы и перевозили на поезде! И Джен тоже выкупил ваш домик и перевёз, видно, денег-то было у него много уже. От Пакстона было рукой подать до Огалалы, а от Огалалы уже всего сорок миль до Джулесберга!
Дэн больше не звал тебя гулять, но угощал выпивкой (да и не только) и расспрашивал, как у тебя дела и не обижает ли тебя кто, как те ребята из "Манки-Донки" и не надо ли их все-таки приземлить? Рзаболтал ни с того ни с сего, что да, дилижанс распатронили его ребята. Но почему-то не лез он к тебе целоваться, не отпускал шуточек, не предлагал научить тебя стрелять или тыкать в кого-то ножом, не проводил невзначай рукой по спине и ниже.
И все-таки ты видела, что след в его душе оставила, что его к тебе тянет, но что-то и удерживает. Однако то ли он не мог осмыслить своего чувства, то ли сам не понимал до конца, то ли боялся спугнуть, то ли ты за это время как-то изменилась – он раз за разом не делал тот последний шаг, не говорил: "Ну что, ко мне пойдем?" Почему?
Была ли у него другая девушка? Кажется, нет...
Может быть он ощущал, что не устояв в Омахе перед чарами мисс Маллиган, утратил что-то важное, что было между вами, что важнее было, чем совместное перекатывание по койке?
А может, ему это важное привиделось в тяжелом алкогольном бреду, когда он смешал бурбон с неизвестно как оказавшейся тут, на фронтире, анисовой настойкой, а? Может, не было ничего важного между вами, Кейт? Никакой тайны. Никакого смысла.
Просто парень. Просто подобрал тебя на полустанке и привез в эту затягивающую воронку железнодорожной стройки. Просто покувыркались раз пятнадцать. Просто однажды он принес тебе денег, когда ты болела. Просто осушили на пару сколько-то бутылок из тяжелого стекла. Просто один раз чуть не умерли в один день. Просто...
Просто жизнь.
Тогда в конце мая, он пришел без напарников, один. Джена не было, заправляла всем ты, да и народу было на удивление мало – все ушли смотреть какое-то цирковое представление, то ли зебр там показывали, то ли восточных красавиц из далекой Индии.
– Есть хороший? – спросил он, кивая на выстроившиеся в ряд бутылки позади стойки. – Налей и себе.
У вас в "Фонаре" был ящик "Олд Кроу", вроде бы неплохой, по крайней мере стоил так, как будто бутылка не из стекла, а из хрусталя какого. Вы выпили.
– Порадуешь меня чем-нибудь? – спросил он.
Ты сказала, что если бы было чем, рассказала бы Читему.
– За старину Читема! – отозвался Дэн, подняв джилл.
Хлопнули. И правда, хороший оказался бурбон, сладковатый слегка, но не как конфета.
А дальше он сидел и смотрел на тебя, иногда переводя взгляд куда-то тебе за спину, на шторы, а потом снова глядя прямо в лицо. И молчал.
И ты тоже ничего не говорила – не хотелось даже просто трепаться: как дела, что видел, что нового – не хотелось, и все тут.
Он хотел было выпить, поднял уже стаканчик, но вдруг улыбнулся – грустно-грустно, ты даже не знала, что он умеет так улыбаться. Закусил губу, качнул головой. Ты предложила на всякий случай ужин или сигару там – он закрыл глаза и отрицательно помотал головой снова. Не хотелось ему ни курить, ни есть. И звать тебя к себе не хотелось.
Выпили еще, без тоста.
"Я такой, как ты, больше не видел," – прочитала ты в его глазах то, что он когда-то тебе говорил вслух. А сейчас не сказал.
"Я б купил еще немного того, что ты продавала," – говорили его глаза. – "Да не помню, чем тогда заплатил. А ты продавала или раздавала даром? А сейчас раздаешь? А ты хоть знаешь, что это было?" А губы его – ничего не говорили.
Потом он все-таки разлепил их.
– Слыхал, ты с каким-то типом гуляешь теперь? С инженером или что?
Ты напряглась – не хотелось все-таки, чтобы Элиса нашли ранним утром истыканным ножиком. Спросила, уж не ревнует ли Дэн?
– Я-то? Да неее, – протянул Дэн. – Не ревную, ты что? Чего мне ревновать-то. Ты ж это... Мы ж... не женаты. Были. Верно? И потом, если он тебе нравится, то чего? Если не нравится – то ты скажи. А если нравится... Нравится же? Ну вот.
И сложно было понять – ревнует все же или нет.
– А все же ладно было, да? У нас с тобой в смысле было.
Ты уклончиво сказала, что было неплохо.
– А ты бы... – и осекся.
– Что?
– А ничего, – он улыбнулся. – Я вот думаю иногда про тебя. Думаю, к добру или нет я тебя увез тогда с дороги на Денвер. Сюда привез. К добру или нет? Ты как думаешь?
Ты спросила, чего он хочет? Что имеет в виду?
– Да чего... ничего! Чего мне в виду иметь? Ничего я не имею. Просто. Извини, если что не так. За этого... за этого хлыща не беспокойся. Я и не ревную вовсе, – и тут ты поняла, что ревнует, но не просто как мужик, у которого бабу увели. У него ведь и не уводили. Ревнует к чему-то такому, что думает, Элис Хармон может тебе дать, а он, Дэн Пэнли, не может. Ревнует не к Элису Хармону, а просто ко всему белому свету, который тебя у него вроде как забрал. Или не забрал, а которому тебя надо уступить, потому что... потому что зачем вам с ним быть вместе? Покувыркаться чтобы опять, ну да, и всё? Можно, только чего-то иного уже хочется. А чего? Как найти ему слова, если он и писать-то с трудом умеет, и считать-то умеет только карточные игры, и книги кроме Библии в руках не держал. И вообще...
– Извини, я... я не знаю, чего пришел. Просто так, выходит. Плевать мне на этого хлыща, Кейт, не в нем дело. А просто... хочу словами сказать, а все не то, все слова какие-то не те лезут, я и молчу. Холодно мне почему-то. Вроде, лето пришло, а всё равно холодно и холодно. Как будто мерзну я. Хотя чего ж!? – он поднял руку, подержал растопыренные пальцы. – Не холодно вроде, пальцам-то. Думал, ты, может, поможешь, может, тоже... А ты, верно, и не знаешь. Не мерзнешь. Это хорошо, Кейт. Это хорошо. Ну, тогда по последней? Вдруг согреет!
Глаза его к этому моменту затуманились, подернулись хмельной пленочкой, перестали быть ясными. Но он и спьяну не позвал тебя с собой, только покачал головой сокрушенно и опять улыбнулся той грустной улыбкой.
– Шикарная ты девчонка, вот что! Но это я просто так. Удачи! – звякнул долларами по стойке. – Если что – ты знаешь к кому. Если что... ну, ты знаешь. Если что, мда.
Вышел за дверь и растворился в майской ночке.
***
А вскоре тебя постигла неудача, серьезная или нет – как посмотреть. Ты и раньше замечала, что играть в карты в городе становилось все сложнее – с усилением стройки количество шулеров на квадратный ярд превысило все допустимые пределы. Были среди них и недотепы, были и позеры в лоснящихся шелковых цилиндрах и с дорого выглядящими манишками, но были и такие профи – уууу! Профессионалы мирового уровня, можно сказать, и тут даже не в ловкости рук было дело. Худшая игра выпала тебе с каким-то старичком с протертыми локтями, который целый спектакль для вас разыграл – путал комбинации, сердился и топал ногой от проигрыша, а потом как-то так незаметно втянул тебя в игру по-крупному. И так ловко разыграл сомнения на лице, так натурально пощипывал клокастые бакенбарды, что не поверить было просто невозможно! Со словами "эх, ну, в последний раз гульну!", вывалил на стол шесть сотен баксов. "Всё, что за жизнь скопил, ребятушки!" там было сказано, и "если уж человек дурак, то он и в старости дурак, а я всё же хочу сыграть!", и "один раз живем! надо испытать удачу!" и много чего еще. И через два кона пошел ва-банк! Другие два ханурика спасовали, а вы остались с ним вдвоем – потому что он все свои шесть сотен вкинул в пот. Даже жалко его было, такого непутевого, но ты все же не пожалела – не садись дед, с Кейт Уолкер в карты играть, а сел – не жалуйся пото... И нате – стрит-флэш на пиках! Как холодной водой тебя окатило, когда он вдруг перестал ломать комедию и щипать бакены, а превратился в холодного, безразличного и собранного игрока. Он дал вам шанс отыграться, как положено, в крысиной норе не стал прятаться, но уже не прикидывался, утомившись изображать недотепу, и все равно ты потеряла еще сотню. Это был жестокий урок. "Благодарю, юная мисс, за игру!"
Привыкнув искать утешения в бутылке, ты несколько дней ходила пьяная в дымину – слава Богу, Элис тебя не видел: он был на работах с утра до ночи. Джен на тебя ругался, и ты ему даже нагрубила, мол, не хочешь девушке зарплату прибавить, вот и приходится другие источники пропитания искать. Сказано это было резковато, и Джен только головой покачал, но ничего не сделал.
За карточный стол садиться больше не тянуло, а развлекаться как-то было надо, чтобы не сдохнуть от тоски. Мэри как назло, сигналов никаких не подавала – крутила там вроде бы с железнодорожным ревизором, напустила туману: то ли она его отвлечь от чего-то была должна по просьбе серьезных людей, то ли умаслить... Занята! Не знаю, может, в этот момент тебе не хватало старины Дэна, чтобы он сказал, как раньше: "Не унывай, красавица!", подарил брошку, выпил с тобой и как следует оттарабанил в отеле поприличнее? Может, так, а может, и нет, и ты его вычеркнула из сердца, но только и он где-то крутился по своим бандитским делам и на горизонте не показывался.
Короче говоря, когда в "Волшебный фонарь" пришел одноглазый скрипач, ноги сами пустились в пляс.
Ты танцевала и пила, пила и танцевала, и была там компания каких-то не то погонщиков, не то гуртовщиков, а у них был главный – он назвался Верном, вроде как Вернон, но только покороче. Он был из Миссури, мило тянул слова, словно холодное, но не ледяное пиво, и был такой... ладный, улыбчивый. Или может, это виски тебе в голову дало? Короче говоря, вы утанцевались в пух и прах! И знаешь... он-то за задницу тебя не хватал, а положа руку на сердце, его бы ты за это бить по голове, наверное, не стала. У него глаза были карие, со смешинкой. Он был высок ростом, но не слишком, может, на дюйм повыше Дэна, и от него веяло дружелюбием и легким озорством. Такие парни не лезут сразу в декольте, но и не страдают перебором романтизма: удачно в них уживается плотское с "хорошестью". Таким парням вообще всё равно, подаешь ты дешевый виски в дешевом кабаке, или королева бала, они подкатывают не чтобы дала, а чтобы всем весело и приятно провести время! Получится что посерьезнее – отлично, а если их отшивают – не обижаются, и потому отшивать их и не хочется.
– Ну, до встречи, мисс Уолкер! – сказал он, смеясь, давая понять, что это мисс Уолкер – шутка, что он знает, что тебя правильнее называть Кейт, потому что уже ведь называл, но пусть будет для важности мисс Уолкер. У него и "Уолкер" получилось "уооооолкер".
На следующий день тебе было очень плохо и ты начала пить прямо с утра и была такая пьяная, что к Джену работать вообще не пошла – заболела, мол. Когда пришла еще через день, он тебе устроил, конечно, головомойку, сказал, что не танцевать тебя нанял, и все такое. Но ты парировала тем доводом, что чем больше парни танцуют, тем больше пьют, так что нечего тут. Он разозлился, но сдержался, только достал из-под стойки какой-то засохший букетик и кинул на стойку.
– На вот!
– Что это!?
– Кавалер твой принес.
– Который?
– Я в них тебе разбираться что ли должен?!
Дэн тебе цветов не дарил, Элис бы подарил розы, а тут цветы были полевые. Значит, от кого еще? Да от кого угодно, конечно. Но жалко было, что засох. Джен мог бы и в воду поставить.
Ты сделала над собой усилие и объявила себе парочку дней трезвости, хотя видит Бог, это было непросто. И вот, когда ты стояла у стойки, хмурая и слегка помятая в ходе внутренней борьбы, в дверях нарисовался Верн.
– Мисс Уолкер! – воскликнул он. – Помните меня?
Ты буркнула, что нет, а потом посмотрела на него повнимательнее – и он показался тебе трезвой таким же, каким казался пьяной: парень вроде бы... годный, вот хорошее слово!
– Во сколько у вас смена-то заканчивается?
– А вам что за интерес?
– Имею непреодолимое желание угостить вас леденцами или чем пожелаете, – рассмеялся он. И дурное настроение ушло.
Джен завредничал и не отпустил тебя в тот вечер, но Вернон пришел снова. И снова. И на третий раз все-таки по городу вы прогулялись.
– Вы мне очень нравитесь, мисс Уолкер! – сказал он прямо, когда ты шла с ним под ручку.
– Чем же?
– Хорошо танцуете. Мило улыбаетесь. Не беспомощная какая цаца. А как выпьете – так вообще ураган. Как говорил один мой друг: "Сама непосредственность!" – уж не подумайте чего плохого.
– Очень хорошо, что я вам нравлюсь, – ответила ты слегка безразличным голосом, как и положено.
– Ах, вот оно что! – прыснул Верн. – А я вам?
Ты окинула его оценивающим взглядом и сказала, что некоторая приятная сторона в нем положительно есть – да, нужно было говорить вот так витиевато, это Мэри научила.
– Значит, у меня есть шансы?
– На что это?
– Как говорят мужчины в цилиндрах, наслаждаться вашим обществом! – засмеялся Верн.
На это следовало многозначительно пожать плечами и хмыкнуть, что ты и сделала премилым образом. И еще – стрельнуть глазами, если и правда нравился.
Вы стали разговаривать разговоры – кто есть кто и что из себя представляет помимо внешности.
– Да я коров гоняю для дороги, – рассказал тебе Верн. – С востока их везти накладно – вагоны нужны, чтобы шпалы и рельсу гнать, инструмент везти. Вот и крутимся – покупаем там, сям. Пригоняем. Думаешь, сколько коров нужно, чтобы эту ораву прокормить? От полдюжины до дюжины в день забивают железнодорожники, что-то и на продажу идет. Я у отдела снабжения на зарплате, семьдесят пять долларов платят, – он это сказал, но не столько чтобы прихвастнуть, сколько чтобы не было, как говорится, недопонимания. – А ты? Как ты вообще сюда попала?
Ты рассказала, опустив большую часть подробностей.
– Больше полугода уже – и до сих пор без мужчины?
Ты сказала, что ухаживают некоторые, и у них там не семьдесят пять долларов оклад, знаете ли.
– О, драка будет жаркая! Это я люблю! – снова посмеялся Верн.
И вдруг захотелось сказать, что дело не в деньгах...
Вы погуляли еще. А потом он сказал:
– Ладно, пора расставаться. Я уеду на три дня, а потом вернусь на полдня, но буду занят. А в пятницу опять уеду рано с утра, и меня неделю, наверное, не будет, или больше.
– А что так?
– Да знаешь, нашли продавца, но не в Омахе, а из Канзаса, подешевле чтобы. Только гнать сам не хочет – индейцев боится. Гнать придется аж из Салины, через целый штат, представляешь? Сторговались на восемнадцать баксов за голову. Двести миль с хвостиком в одну сторону, двести с хвостиком в другую – четыреста миль и два хвостика, в каждую руку. А я главный, – и вот тут ты поняла, что ему хочется похвастать. Смотрите, мисс, какой я ответственный, меня главным назначают!
Ты спросила, а сколько человек в бригаде?
– Вчетвером управимся. Там голов шестьсот, представляешь?
И в этот момент что-то безотказно сработало у тебя в голове, и ты представила не шестьсот мычащих рогатых коровок. Вместо этого ты умножила шестьсот голов на восемнадцать долларов и это вышло за десять тысяч долларов. Ты представила четырех человек, которые повезут десять тысяч долларов наличкой через весь штат! Наверное зашьют кому-то в пояс. Или в седельной сумке, в мешке. Толстая такая пачка будет, ножом не проткнешь.
– Как вернусь, попляшем еще, ага?
Ты пожала плечами, всё еще переваривая десять тысяч, и тут он тебя и поцеловал, зубами слегка прихватив твою нижнюю губу.
– Раз ты мне не влепила сейчас пощечину, я так понимаю, это значит, "да"! – сказал он, когда губы ваши разомкнулись. – Верно же?
У него получилось "веееерно же?"
Тут ты, конечно, высвободилась из его объятий: целоваться на улице, да еще и пока не стемнело – это, конечно, против правил было. И он ушел, оглянувшись, и в глазах его переливалось радостное чувство: то ли "какая девушка!", то ли "да она уже почти моя!"
А тебе надо было подумать – идти с этим делом к Читему или нет. Куш был вроде бы просто фантастический, а главное, можно все было обстряпать вне города. И все же... стоит ли?
Время подумать было. Но что бы ты ни решила, показалось, что черная полоса миновала, и ты решила поиграть – может, карты что подскажут? Наскребла все деньги, что остались – сотни две получилось.
Играла в "Лаки Севен" – в том самом салуне, где когда-то Дэн кого-то там подстрелил. Ну, то есть, понятно, что это было где-то далеко за Платтом, в совсем другом месте, но заведение было то же. Там-то ты и встретила сумасшедшего беса по имени Чандлер.
Он носил мятый цилиндр набекрень, одет был в жилетку, но без рубашки. На нем был воротничок и грязноватые манжеты, а рубашки не было – и голые руки, покрытые жестким русым волосом, нагло лоснились потом в свете фонаря. Во рту он слюнявил незажженную тоненькую сигарку, иногда хмыкал и стряхивая с неё воображаемый пепел, и ещё у него был тик – подергивался глаз. Но играл он четко, в этом плане голова у него работала без промедлений и осечек.
Вы играли вчетвером, но этот псих так зыркал на двух работяг, севших за стол, что они сами собой отвалились и ушли, проиграв вам вместе где-то полтинник. А у вас игра пошла кислая: оба вы чувствовали себя игроками примерно одного уровня, лениво уже перебрасывались картами, ловя друг друга на ошибках, но оба их не почти и не делали. Так посидели минут двадцать. Никто не подсел.
– А, к черту! – вдруг сказал Чандлер. – Давай в другую игру сыграем.
И с этими словами достал револьвер – армейский кольт и упёр дуло тебе в лоб.
– Смотри-ка! – второй рукой он высыпал на стол перед тобой пригоршню капсюлей, прямо поверх карт. Ты зачем-то сосчитала – их было пять. – Правильно мыслишь! Пять не заряжено, а шестой – еще как! И знаешь, что? Я хочу спросить вот. Вот какой у меня к тебе вопрос. Зачем ты живешь? Деньги мне твои не нужны, а вопрос прямо мучает. Зачем ты живешь в этом городе, что создан по прихоти Сатаны? Зачем ты вообще живешь, а? Ты – ангел Божий, что упал с небес и замарал крылышки. Чего хочешь от этой чертовки-жизни, раз тебе уже не летать?
Ты сказала, что он псих, и чтобы шел к черту, и что его сейчас пристрелят, как собаку.
– Плохой ответ! – заметил он, жутковато, глухо хохотнул и нажал на спуск. Щелкнуло впустую, звонко, металлом о металл. – Надо же! – и взвел курок опять. – Еще попытка есть. А сколько их всего, я и не знаю. Отвечай, малышка. Отвечай, или сдохнешь прямо сейчас. За каким хером ты еще не пустила себе пулю в свою красивую головку? За каким хером, а? Чего выжидаешь на земле? Рая? Ада? Думаешь, прощение вымолить? А? Скажи мне правду! Я хочу знать правду. Я за неё заплачу, заплачу. А брехни мне не надо. Я сыт по горло всей этой брехней. Везде одна брехня. Скажи, в чем твоя правда, мисс как там тебя? И не вздумай звать на помощь, поняла? Никто тебе в целом мире не поможет, а поможет только правда, чтоб тебя рас-так.
Вы сидели за столиком на отшибе, в небольшом закутке, но вас было видно. В зале стало потише, но те, кто вас не видел, все равно говорили между собой, пока не понимая, какое тут, в одном зале с ними, разворачивается представление. А те, кто видел, замерли, уставились. Что там? Шулера поймали? Или что? Любопытство, опаска, недоумение.
– Скажи мне, пожалуйста, скажи, – перешел он на горячечный, безумный шепот. – Мне хочется знать. Я так устал. Я устал до чертиков. Я искал правду, а её всё нет и нет. Смотрю на них, – он кивнул на рабочих за соседним столом. – У них-то её точно нет. У священника спрашивал – и у того одни словечки. А у тебя... как будто есть. Или тоже нет, а!? Я...
Губы его скривились.
– Гони мне правду, ты, шлюха с ясными глазами! Как я ненавижу твои глаза! Сорок минут сидим играем, а ты все врешь и врешь! Врешь и врешь! Слова не говоришь, а врешь! Зачем ты живешь, дрянь!? А!? – прорычал Чандлер, и правый глаз его бешено задергался, а левый остался неподвижным – и черт его знает, какой из них смотрелся страшнее. В дергающемся глазу его блеснул отсвет фонаря, и Чандлер показался тебе адским волосатым бесом, только без хвоста и рогов почему-то. А может, на рогах цилиндр-то и держался? Даже бородка его встопорщилась, и из просто неопрятной превратилась в сатанинскую.