Ты родился в Чикаго в 1848 году. Ты, конечно, не имел об этом понятия, но твоё рождение стало причиной одновременно сильной любви и сильной нелюбви. Но обо всем по порядку.
Твой отец был родом из Новой Англии, если точнее – из штата Нью-Йорк. Он был сыном сапожника, но отец не хотел, чтобы он тоже становился сапожником, и все деньги вложил в его обучение. Твой отец, Дэвид Розен, учился хорошо, хотя ему нелегко пришлось там среди детей банкиров и предпринимателей. Но он почти закончил колледж, только вот деньги у его отца кончились, и тогда Дэвиду пришлось пойти работать до завершения обучения. Его специальностью была механика, а механики работали либо на заводах, либо на верфях, либо на железных дорогах. Он выбрал железные дороги, потому что считал, что за ними будущее. Дэвид поработал некоторое время на "Атлантик энд Грейт Вестерн", но со временм понял, что пришелся начальству не по вкусу, и как бы из кожи вон ни лез, повышения ему не видать. Тогда он уволился и нанялся на другую железную дорогу – это была компания "Галена и Чикаго РР", которая после десятилетнего перерыва возобновила строительство. Так в 1847 году он попал в город Чикаго, в рем-депо, где и работал инженером-механиком.
Твоя мама была ирландкой, из переселенцев. Они столкнулись с твоим отцом на улице, когда несла корзину с овощами. Папа твой влюбился в неё с первого взгляда – она была очень красива со своими черными волосами, тонкими бровями и зелеными глазами. Только она была обещана другому: её семья хотела выдать её за Тома Магрудера со скотобойни – семья Магрудеров заправляла скотобойнями и была очень влиятельной. Но мама (её звали Скарлетт, а в девичестве у неё была фамилия Хьюз), надо сказать, "засидевшаяся в девках", не хотела выходить ни за какого Тома, потому что он был оглоед, грубиян и пах пивом, и к тому же был её на пять лет старше. И когда твой папа, Дэвид Розен, сделал ей предложение, она назло семье согласилась.
Это был не просто скандал – семья от неё отреклась. С ней больше не говорили в церкви, не отвечали на письма, не общались. Она тяжело переживала этот разрыв, но виду не подавала.
Твой отец купил дом в кредит (деньги ссудила железная дорога) – это был небольшой, но красивый двухэтажный домик. Каждый день он ходил в депо пешком через несколько кварталов.
И уже в сорок восьмом году родился ты. А в пятьдесят третьем родилась твоя сестра Сара. И всё было, кажется, хорошо.
***
Отец, когда приходил с работы и обнимал тебя, пах по-особенному – когда ты был совсем маленьким, этот запах так пугал тебя, что ты пару раз даже плакал. Потом ты привык, но запах всё равно воспринимался, как нечто очень взрослое, чужое, не очень-то доброе. Ещё бы! Это был запах смазки, копоти, угольной пыли, огромных стальных поршней и креозота, которым пропитывали шпалы. Это был запах прогресса, а прогресс, как ты позже узнал, всем хорош, кроме одного – ему абсолютно не ведома жалость.
Но по характеру папа был совсем не такой – дома он был тихий и мягкий, обстоятельный, приветливый. Он старался найти для тебя время, играл с тобой и ходил по воскресеньям на прогулки. Он не пил, дома не курил сигар, никогда не сквернословил и не наказывал тебя. Наоборот – приносил конфеты и яблоки, показывал "фокус с монеткой", читал вам с сестренкой книги вслух у камина. "Гулливер в стране Лиллипутов", "Робинзон Крузо", "Щелкунчик и Мышиный король", " Снежная королева". Мама-то читала плохо, но сказки рассказывать умела – только это были другие сказки: про заколдованную пещеру, фей, королей и принцесс. Но сказки у неё получались короткие, она не любила описывать подробности, а пересказывала только самую суть.
Мама вообще была, что называется, побойчее и поближе к жизни – она могла и всыпать, если ты её не слушался, и хотя тоже, конечно, при тебе не ругалась, но вообще-то за словом в карман не лезла. По её собственным словам на ней "держался весь дом". Прислуги у вас не было – вы экономили. Зато всегда было в достатке еды, всегда были деньги на врача, если ты заболевал, и ты всегда был хорошо одет в новенькую курточку и ладные ботиночки. Многие дети могли только позавидовать такому детству.
Мама сама стирала и гладила, сама мыла полы и вытирала пыль, сама готовила вам с папой, сама нянчилась с твоей сестрой Сарой, а еще сама отдала тебя в школу – уже в пять лет. В школе было строго – учитель объяснял вам грамматику и счет, рассказывал про географию и вообще про то, как устроен мир.
Папа же с какого-то момента (ты и не помнишь с какого) завел себе доску для черчения и что-то там чертил – какие-то сцепки, замки, бункеры и сухопарники. Получалось очень красиво, хотя маму не впечатляло. Впрочем, она его и не критиковала никогда – только просила, чтобы он по ночам не сидел.
Папа свои чертежи носил в депо показывать начальству, и возвращался после такого задумчивый и разочарованный. Но однажды ему за какой-то чертеж выдали премию – аж сто долларов! И мама взглянула на него по-новому – ты помнишь, как она его с того момента зауважала, и как бережно протирала его станок и готовальню. И говорила: "Вот сынок, учись – вырастешь таким же умным, как твой отец."
Ну и как, вырос ты умным? Хотя не торопись с ответом... Что еще происходило за это время?
Чикаго в 1860-м.
Это Чикаго чуть попозже, но суть не поменялась. Большой город с ровными квадратами кварталов, многоэтажными домами, портом и вокзалами. Серьезный крупный город.
Ваши соседи, по началу относившиеся к вам "не очень", постепенно к вам привыкли – иногда даже звали вас в гости. Они были в основном мелкими лавочниками, клерками или служащими – Чикаго давно был огромным городом на сто тысяч жителей, и бизнес тут процветал: товары везли во все стороны, город стоял на берегу огромного озера, и тут прямо-таки сошлись все дороги, поэтому всем нужны были склады, отели, поезда и фабрики. Кстати, был среди ваших соседей один управляющий из отеля. Раз в месяц папа, сторонившийся карт, как огня, играл с ним на бильярде и, когда ты подрос, даже брал с собой. Играли они на доллар (тебе тогда казалось, что это огромные деньги), обычно четыре партии, иногда с друзьями. А тебе покупали сарсапарилью и ты смотрел во все глаза, как шары катаются по зеленому сукну. Иногда папа и тебе давал ударить.
Но все равно в полном смысле слова своими вы не стали – потому что своими для них не были ни евреи, ни ирландцы. Впрочем, мама это объясняла по-другому: она говорила, что просто она тут, на Сауф Лаффин стрит, самая красивая, а папа – самый умный, вот люди и завидуют. Люди-то завистливы!
Мамину родню ты не знал, а мама про неё помалкивала. А вот к папиным родителям в гости вы ездили несколько раз. Они были уже старенькие и жили очень бедно – у них и дома своего не было, а была квартирка в большом, многоэтажном доме в гигантском городе Нью-Йорк, который был даже больше вашего Чикаго. Дед давно продал мастерскую, потому что у него ослабло зрение – и на эти-то деньги они и доживали свой век. Но он очень гордился, что папа "выбился в люди", что он "строит паровозы" (хотя папа поправлял его, что не строит, а пока только ремонтирует), что внук учится в хорошей школе и ест с фарфоровой тарелки.
А еще многие говорили о том, что будет война... но с кем и какая – было не очень понятно. Вроде бы не с индейцами. Вроде бы с какими-то южанами из-за негров. Негров ты видел, но не очень было понятно, чего за них воевать? Вот они тут ходят и ходят себе.
Папа читал газеты, ты тоже попробовал почитать, но чуть с ума не свихнулся – так там все было непонятно и витиевато. Конгресс какой-то, медноголовые, сенатор Брукс... кто-то кого-то тросью побил в правительстве. Ничего не понятно. Понятно было только, что есть какие-то южане, у них есть враги – аболиционисты, но как-то так вроде выходило, что аболиционисты вам не совсем-то и друзья. Так за кого быть-то? Канзас еще этот, Джон Браун... Канзас был странным местом – там люди стреляли друг в друга. У вас дома не было оружия, и ты иногда думал – а что если бы стрелять начали у вас? Тогда что?
Но честно говоря, про войну говорили так много, что тема сама-собой "затерлась" – уже и не верилось, что будет какая-то война. Верилось, что и дальше так же все будет – завтрак, школа, дом, папа, сестренка, соседи... лимонный пирог по воскресеньям... воскресная школа... Ты же ходил в воскресную школу? Или прогуливал? Вообще... вообще каким ты был ребенком?