[DA:M] Град Разорённый | ходы игроков | Запись 2. Между мечом, щитом и копьём, явью и сном

  Все замерли, лица многих воинов скривились в отвращении, наблюдая за действом Агатона, у других же приступила гримаса ужаса, но были и третьи, что пришли от совершённого в ярость. Атмосфера накалилась, кто-то из толпы грязно выругался, так, что даже грек это понял, не понимая языка. Форуг побледнел, а у командира стражи, наоборот, глаза налились кровью.
  – Ūro kuş! Saraşro ʙa man ʙijor! – он с силой опустил руку вниз. В целом, крик командира не остался без ответа. Одобрительные возгласы раздались со всех сторон, а некоторые воины тут же, постепенно ускоряясь, двинулись к Коринфянину.

  Тем временем меч Агатона низко загудел, предвкушая бойню и реки крови. Его голос был слышен не только греку, но и всем, кто рискнул подойти слишком близко, вселяя в разум неосторожного человека подсознательный страх перед грозным оружием. Первым на пробу стенающему клинку прибыл мужчина с копьём. Только услышав крик командира копейщик пришёл в движение, скоро преодолев расстояние между ним и Коринфянином, и, чтобы не дать себе усомниться, с напряжённым лицом, крупными каплями пота выдающим его страх, не переходя в стойку, сразу же сделал выпад на длинной дистанции, прямо в грудь Чемпиона Олимпа.

  Эдуна с заботой вернул искромсанную руку туда, где ей и место, на пыльную дорогу. Явление милости Аполлона испугало слушателей, но недостаточно, чтобы кто-нибудь из них дрогнул и сдался. Как наивны эти люди, думалось, и невежественны, ведь они стремились навредить пришедшему из ниоткуда воину, имеющего лишь горсть мидийских монет, да украшенное священное оружие - когда за их спинами громоздилась полнившаяся сокровищами купеческая усадьба.
  Но пусть будет так! Они могут передумать искать конфликта, когда бог опасной музыки и его избранный покажут, на что сейчас способен сей меч.
  - Террора мелодия громче, жестокости нота выше, спой, о Аполлон, спой, как ты злишься...
  Клинок голодно зарычал в ответ, бликуя на солнце и стряхивая с себя налипшую кровь негодяев. Агатон со смехом скакнул вперёд и чуть вбок, почти навстречу острию копья, и ударил знакомой широкой дугой снизу вверх, в область чресел копейщика.

  Клинок вошёл в тело воина, взвизгнув игривой трелью неприятной всякому человеческому слуху. Кровь хлынула из жуткого разреза не сразу, будто ожидая, что же произойдёт дальше. Только когда Агатон добрался до груди, вниз полилось как из разрезанного бурдюка, сначала брызнула красная жидкость, затем начали вываливаться внутренности, а после, уже не могущее держаться на безвольных растерзанных мышцах и искромсанных костях, тело, которое норовило развалиться под весом на две части и сложиться вдвое. Меч не задержался в груди, прорезая решётку рёбер как кусок масла, быстро прошёл шею и выскочил с победным визгом из темечка, более не держа на лезвии остатки поверженного. Кровавые капли веером последовали движению клинка, разбрызгиваясь на десяток шагов и достигнув ног спешащего на помощь стража.

  В ужасе бегущие воины остановились, начали перегруппироваться, оглядываться. Они ждали толпы, никто уже не желал идти наперегонки с другими. Их обуял страх. Один лишь стражник оказался слишком близко, ему было поздно отступать. Подняв щит и выставив саблю в боевое положение, он сместился в бок и, стараясь не приблизиться слишком близко, начал манёвр, осторожно обходя Агатона.

  - Кошмара мелодия звонкая, величия нота чистая, играй, о Аполлон, играй свою оду убийству!
  Потерявший свою целостность бандит был раздвинут наступающим Эдуна в стороны, как отодвигают тяжелые тканевые занавеси при входе в комнату. Густо обагрённый Чемпион, шагнув через эту преграду далее, чувствовал, что утрачивал контроль над своим рассудком всё быстрее - рычащие вибрации меча перекидывались на держащую его руку, глубоко в кости, бежали по плечам к голове и груди, искажая зловещим выражением лицо Коринфянина - хотя часть мыслей грека пыталась натянуть поводья, остановиться, сконцентрироваться на том, как будет мудрее действовать в противостоянии с такой многочисленной толпой...
  Но боги даруют силу своему Избранному не для того, чтобы он подолгу размышлял над ней, будто над туманной грамотой. Всякий раз они требовали действия.
  Зрелища.
  Вторя рёву клинка, Агатон совершил прыжок к доспешному воину и направил остриё в область его ключиц, сквозь его приготовленный к обороне щит, сквозь кольчугу.

  Клинок прошёл через щит так, словно это был не более, чем плотный воздух, случайно оказавшийся на пути Чемпиона Олимпа. Он вонзился стражу прямо под ключицу, с визгом вырвавшись через лопатку с обратной стороны. От удивления воин округлил глаза, но рот его исторг не вопль боли, а обильный поток крови, мигом заполнивший лёгкие и повреждённый изымаемым из жуткой раны обратно мечом пищевод. Погибель жаждущих Ибрагимова злата не остановился после первого удара, несколько раз вошёл он в тело погибшего воина, с каждым разом оставляя всё более ужасные отметины злости и ненависти. Щит стражника вскоре превратился в изломанную и исколотую рухлядь, не более чем наименование в руках поверженного и истерзанного тела.

  На некотором отдалении, не решаясь приблизиться даже большой группой, постепенно накапливались вооружённые люди. Их было шестеро или семеро, когда Агатон наносил последний удар по уже поверженному стражу, занеся меч сбоку. Пальцы Коринфянина, скользкие от крови, соскользнули с рукояти в тот самый момент, когда клинок должен был войти в бок падающего воина. Но задев его только по касательной, визжащий меч окончательно отделил нижнюю часть щита с половиной руки, попавшейся по пути, и, описав полукруг, полетел в сторону скопившихся противников. Сделав в воздухе несколько оборотов, оружие упало в пыль почти посередине между Агатоном и его противниками, всё ещё продолжая вибрировать и звать Чемпиона в гущу бойни.

  Толпа, отшатнувшаяся от летящего оружия поначалу, быстро пришла в себя, подгоняемая грозными возгласами второго стражника. Началась толкотня, возня и бурчание, они двигались хоть и неохотно, но вперёд, пока один из них не выскочил из строя и с криком не побежал к греку с топором наперевес.

  От того, что трель олимпийского покровителя внезапно отнялась от тела Агатона, тот на мгновение замешкался, будто проснувшись, часто мигая смоченными чужой кровью веками и мотая головой, как если бы ему в уши натекла вода. Но вовсе не по причине потери благословленного оружия и появившейся на нём дорожной грязи, ученику Пелопонесских Ведьм говорили, что всякое событие, ловкое ли, неуклюжее ли, дозволено превратить в спектакль на довольную потеху богам.
  Песня, которую пел Коринфянин, не была закончена финальной строфой - вот что было ужасно и грозило великим оскорблением.
  - Отвага и смерть, драма и месть, Аполлоновой нотой, мелодией кричит этот меч! - хрипло, едва ли не отчаянно пропел Эдуна.
  Он был быстрее разбойника с топором, куда быстрее, с разбега прокатился на коленях по земле так, чтобы не опрокинуть висящий на поясе колчан со стрелами, и вернул себе клинок. Последовавший за этим удар стал плавным и изящным завершением манёвра, со всей неистовостью рубящий только замахнувшегося врага поперёк, по его поясу.

  Клинок прогудел высокой нотой прежде чем впороться в живот воина, вываливая наружу красные, дымящиеся теплом и паром на морозном воздухе внутренности. Меч прошёл от бока до бока, мимоходом разрезая кишки противника, и вышел с обратной стороны, оставляя медленно оседающее на колени, недоуменное тело перса в дорожной пыли зажимать расползающуюся рану и удерживать вываливающееся из неё.

  Всё замерло на мгновение, пока воин не повалился низком, не в силах более удерживать вертикальное положение. В этот миг и клинок Агатона перестал петь песнь Аполлону, затихнув после упоительной бойни. Очнувшийся страж колеблющимся, немного подрагивающим голосом резко отдал несколько злых приказов, добавив, для их убедительности, серию толчков и туманов, после чего двое "охочих" Ибрагимова золота начали обходить Агатона по правую руку, а сам стражник, побрякивая саблей о щит, отправился с другой стороны. Трое остались на месте.

  - Что же это за войско, идущее в бой лишь по внешнему принуждению, от грубых пинков в спину и сердитых пощёчин?
  Очнувшись от забытья в звуках финала божественного крещендо, Агатон удивлённо, будто спросонья, оглядел лица не отступающих от попыток напасть людей. О нет, не только лишь страх перед Чемпионом был источником их робости, он видел возмущенные дуги их бровей и кривящиеся губы, мимолётные гримасы протеста и неприятия. Крепка была в них жадность до купеческих сокровищ, но большую часть доли, бесспорно, стяжают прячущиеся позади вместе с Форугом стражники, а не уличные простолюдины. Сильна была в них и боевая удаль, страсть убить дерзкого чужака, но куда крупнее гордыня и пренебрежение честным поединком громоздилась в характерах тех же выученных и доспешных воинов, должно быть, уже щедро одаренных трусливым торговцем пряностями.
  Протест и неприятие, вот что тускло горело в глазах набранного за обещания чужих несметных благ отряда!
  Трагедией было запоздалое понимание сей истины умом Коринфянина. Ещё утром, он уберёг от схватки с ним стражу Ибрагима и успешно воззвал их к благоразумию, и сейчас они живы, расправившись со своим гнусным хозяином. Сходным образом Агатон мог поступить и с данной толпой до начала кровопролития. Жаль, как жаль, что он разглядел выход из конфликта только сейчас.
  - Я кличу тебя, внимательный Гермес, как кличут ради любопытной сплетни, дабы ты узрел сие противоречие. Одни воины сурово угнетают прочих, а те от стыда не позволяют себе того замечать.
  Пусть тон грека был опечаленным, голос всё же сохранял рычащие, свирепые и страшные оттенки, а чуть увядшая улыбка и веки всё также были покрыты зловещими брызгами крови пяти павших на этой дороге бойцов. Последний из них, умиравший от разрезанного живота, был сбережён от падения лицом в грязь крепкой хваткой на его воротнике; Агатон рывком сделал его коленопреклоненную позу устойчивей, чтобы затем подбросить меч Аполлона в воздухе и поймать обратным хватом. Следом произошло вот что: клинок вошёл точно меж позвонков позади шеи угасающего разбойника, дабы выйти вторым багровым языком из горла, этаким проводником, тесно соприкасающимся с голосовыми связками и передающим их вибрацию в итильский воздух вокруг. Другой рукой Агатон накрепко зажал мужчине рот, чтобы тот не испортил грядущее Гермесово объявление.
  - Не знаком я с персидским, не ведаю я прочие языки, на коих говорят ещё живое войско вокруг меня. Посему прошу, молю тебя, Гермес Поймандрес, Людской Пастырь, - сказал Агатон тихо, будто по секрету, как говорит тайный благодетель, не желающий славы среди своих несмышленных и порывистых протеже - Скажи им, что ужасно мириться с грубыми и гордыми собой соратниками.

  Едва слышимый звон от задёргавшегося мелкой рябью клинка вошёл в голову Агатона. "Ужасно... ужасно... Ужасно... ха-ха-ха-ха-ха, так вот какой грацией ты хотел меня восславить, герой? Ихи-хи-хи-хи", – знакомый молодой смех, перерастающий в довольное хихиканье, достиг разума грека, после чего резко посерьёзнел и стал похож на бухтение зрелого умудрённого мужа: – "Не торопился ты, после громких слов, ху-ху-ху-ху-ху, потомок Эола."

  Едва он смолк, как Коринфянин заметил, что на серьёзных и настороженных лицах персов отобразилось замешательство. Красная полоска крови сбежала вниз из ноздрей их, затем от ушных раковин к шее через чёрные густые бороды. И вот уже каждый из них округлил глаза и скривил губы в страхе, когда голос Гермеса достиг их, сетуя и принуждая, советуя и осуждая. Разум воинов не мог найти объяснение происходящему. Когда первый побежал, будто подгоняемый ветрами, прочь от грека, измазанного в крови с головы до пят, беззвучный вопль обуял остальных жадных до сокровищ. Один за другим бежали они, побросав оружие на месте и схватившись за волосы. Не укрылось от взора Агатона, что не только ближних обуяло надвигающееся безумие, но распространялось оно дальше и дальше. Нет, не все безумные бежали, часть из них смогла справиться с тревожными эмоциями, не сдвинуться с места под давлением голоса, не упасть на землю, съёжившись от страха. Стража же, более уверенная в себе и не имеющая тревог относительно причитающейся доли, и вовсе оказалась обделена вниманием бога пастухов. Ближайший стражник чесал правое ухо, будто ему туда заползла неосторожная мошка и не могла выйти, остальные же, как и их командир, и вовсе ошарашенно смотрели на происходящий беспорядок, не понимая, что со всеми происходит. Заметил Коринфянин и то, что сам Форуг не избежал подрывающей волю напасти, оба уха его горели красным под его руками, раздирающими их. Беззвучно шептал он что-то, не отвлекаясь на происходящее.