Дети Свободы | ходы игроков | Жизнь и смерть Луиса Фернандо Менсия де Льяно-и-д’Эво

Пролог

Де Льяно-и-д’Эво – баронский род.

Древний, уважаемый и богатый. Воистину, империя могла гордиться такими людьми, как твои предки.

Твой прадед основал первую успешную колонию империи Сойра в Новом Свете. Твой дед воевал с соседней Бинорией и даже взял в плен самого герцога д’Эво, пусть тогда еще совсем юношу. Зато – вашего дальнего родича. Этим родством с высшим дворянством соседней и зачастую враждебной страны не принято было гордиться, но и скрывать его никто не собирался.

Дед погиб на очередной войне и твоему отцу, Фернандо Гарсиа де Льяно-и-д’Эво, совсем еще юношей пришлось заняться делами семейства. А дел тех было – не разгрести.

Во-первых, крепостные, издревле принадлежавшие вашей семье, вздумали вдруг бунтовать. Да так рьяно, что восстание это охватило почти всю Сойру и целых три года верные Его Величеству императору войска давили бунтовщиков, вешали их на деревьях и кололи штыками.

Во-вторых, как назло, именно ваши имения бунтовщики уничтожили в первую очередь. Замок де Льяно они, конечно, взять не смогли, но мастерские, богатые поля и даже де-факто принадлежавший твоей семье порт – пожгли, сукины дети, а верных вам слуг частью поубивали, частью страшно запугали.

Хуже всего было то, что Его Величество император Сойры Филипп II, еще при жизни прозванный Честным, весь свой гнев, вызванный восстанием, обрушил на твою семью. Дескать, вы допустили, вы прошляпили, вы виноваты.

Так твоя семья потеряла все владения в метрополии.

Но твой родитель, уж на что был неумелым военным, с лихвой компенсировал это вечным оптимизмом и деловой жилкой. Так вы отправились в Новый Свет.

Вернее, ты плыл туда вместе со своей матушкой, Марией Луизой. А если еще точнее – буквально внутри нее, ибо был тогда лишь несмышленым плодом греха и родился уже в колониях, в первую неделю пребывания твоей семьи в этом новом мире.

Был ты первым ребенком в вашей семье.

Дела в колониях у вас шли неплохо. Отец вложился в торговлю снастями, инструментами и древесиной, прибыли его шли в гору. К твоему десятилетию барон Фернандо Гарсиа де Льяно-и-д’Эво стал генеральным контролером финансов императорской колонии Нуэво-Альмерия. Должность эта приносила солидный доход, а потому ты всегда был обеспечен лучшими игрушками, дорогими костюмами и не знал отказа в развлечениях.

Жили вы в столице колонии, городе Виктория. Крупнейшее поселение белого человека на континенте – так про него говорили. Целых сорок тысяч жителей, большая и удобная гавань с портом и крепостью, что стерегла подходы к городу. К тому же планировкой города занимались люди совсем не бесталанные, и прямые мощеные улицы, аккуратные парки, строго квадратные площади вызывали у многих жителей ностальгию по городам метрополии.

Ваш дом, впрочем, располагался за чертой города. Это было небольшое поместье, включавшее в себя трехэтажный особняк с высокими стрельчатыми окнами, пару акров земли (там по настоянию твоей матушки разбили фруктовые сады), рукотворный пруд, столярную мастерскую, в которой твой отец любил проводить свободное время, и несколько построек для слуг и рабов.

Когда ты подрос, родители отдали тебя в колледж. Теперь каждое утро ты ехал на карете вместе с отцом в Викторию. Родитель сходил раньше, трепал тебя по густым волосам, говорил:

- Будь молодцом, - и уходил, поправляя шпагу и прихватив с собой толстую книгу или папку с документами. Отцу кланялись, перед ним заискивали. Все знали его строгий нрав и вспыльчивость. Для семьи, впрочем, родитель был вовсе не строгим, но понимающим. Не вспыльчивым, но эмоциональным.

- В нашем семействе женщины всегда спокойны, будто скалы, а мужчины - пылают страстью, как пламя, - шутил отец. За сравнение с какими-то бездушными скалами матушка потом долго сердилась.

В колледже, куда ходили все дети родителей с достатком выше среднего, вас обучали всему понемногу. Так ты выучился неплохо считать, писать, слегка изучил историю. В общем-то многому тебя учили и дома. Отец старался привить любовь к счету, лошадям и фехтованию, а матушка – учила петь, заставляла учить стихи и много читать.

Дом ваш был всегда наполнен гостями: то губернатор приедет уточнить какой-то важный финансовый вопрос с отцом и останется на ночь, то важный земледелец, мессир Ортега-и-Кавальес, живущий по соседству, захочет проконсультироваться, что сейчас лучше покупать: сукно или рабов.

Всех гостей принимали радушно. И тебя гостеприимству учили с детства. Нельзя отказывать гостю в ночлеге и еде, пускай это будет даже бродяга или индеец-язычник. А уж если на ночь глядя пожаловал дворянин или богатый буржуа – будь добр достать лучшее вино, накрыть стол по всем правилам и развлекать дорогого гостя весь вечер и еще следующий день. Обычаи требовали заботиться о гостях три дня, но развлекать их дворянин обязан был лишь сутки.

Едва тебе исполнилось пятнадцать, Сойра в очередной раз сцепилась с Бинорией. Причины войны прошли мимо тебя, зато ты знал, что на сей раз война затронула и Новый Свет: на севере, где располагались бинорские колонии, стычки шли постоянно. Ваш противник привлек на свою сторону индейцев, но имперская армия постепенно теснила их, сооружая форты в стратегически важных местах и делая постоянные вылазки. В Старом же Свете рубились насмерть в правильных линейных порядках под гром пушечной канонады. На стороне Сойры выступила конфедерация восточных княжеств, за Бинорию воевало маленькое, но донельзя милитаристское королевство Парфа. Говорили, что такой войны еще не бывало, что она охватила весь известный мир. Понятно, преувеличивали.

К твоему совершеннолетию, то есть к семнадцати годам, война все еще шла. Колония Нуэво-Альмерия по приказу метрополии сформировала два пехотных добровольческих полка и в один из дней настоящей трагедией стало известие о том, что 2-й полкв в битве был почти полностью уничтожен напавшим из засады врагом. Полковника разжаловали, а твой отец добился введения новых налогов, чтобы помочь деньгами вдовам и сиротам.

Детей, кроме тебя, у родителей так и не появилось.

Жизнь Луиса Фернандо прошла меж двух миров. Старого мира, где он был зачат и куда уходили корни его древнего и почтенного рода, и завоеванного для императорской короны Сойры его предками мира Нового, где ему было суждено появиться на свет. Даже в языках, которые ему приходилось слышать в детстве, звучала эта двойственность - родители часто говорили на бинорском, а няньки и кормилицы из числа местных индейцев, которым в первые месяцы и годы своей жизни во многом был доверен Луис, изъяснялись на собственном языке в присутствии младенца. К удивлению и даже гневу баронской четы де Льяно первые свои слова Луис Фернандо произнес на тягучем и странном для уха белого человека языке кечуа.

Луиса Фернандо рос в поместье отца в пригороде Виктории. Достаточно скромном, но выстроенном по столичной моде и окруженном небольшим фруктовым садом, миниатюрным подобием тех садов, что окружают замок Льяно на самом юге провинции Суз. Барон Фернандо намеренно создал для себя будто бы уголок старой славной Сойры в этой далекой земле, стремясь дать возможность сыну вырасти словно бы на родине, а не в фактической ссылке, в которой оказался его опальный отец. Впрочем, вся Виктория, которую Луису довелось видеть когда он немного подрос, стремилась подражать метрополии, быть ее нарядным отражением за океаном. Луис полюбил эту землю, вне всякого сомнения, однако вместе с тем так и не отделался в юности своей от ощущения, что все окружающее было словно бы ненастоящим, некоей приятной глазу и заслуживающей любви и похвалы, но все таки пародией. Пародией на Старый свет, где творилась история, где сверкали великолепные дворы монархов, где предки его совершали подвиги и завоевывали бессмертную славу. Впечатление это, сперва невысказанное и не вполне осознанное, постепенно оформлялось в разуме Луиса и сыграло затем важную роль в его судьбе.

Пока он рос. Единственный ребенок своих родителей, надежда благородного рода, наследник баронского титула и немалого состояния, Луис, увы, был весьма избалован. С самых ранних лет он привык, что любой его каприз будет выполнен, что ему никто не ответит "нет". Ни рабы, ни слуги, ни папины гости, ни сами любящие родители. Луис не был жесток или жаден, но только лишь уверен сверх всякой меры в себе и своем несомненном праве всюду и везде быть центром внимания и заботы. Годы и компания равных в колледже сгладят эту его черту, уйдет в прошлое капризная тяга к вниманию. То, что останется, в будущем кристаллизируется в уверенность и достоинство, твердость в отстаивание того, что наследник дома де Льяно требовать в праве. Барон Фернандо сумеет своего сына из баловня превратить в достойного идальго.

В учебе же Луис не отличался. Он не был лишен талантов и, будь его натура немного иной, быть может сумел бы развить в себе большие способности к наукам и искусствам. Они, однако, обыкновенно не занимали его в мере достаточной для того, чтобы посвятить учебе значительные усилия. Врожденных дарований было достаточно, чтобы не печалить сверх меры родителей и учителей, и именно этим, пожалуй, Луис и ограничивался. После уроков он проводил время не с книгами, а в компании друзей, которых заводил непринужденно и легко. Когда детство сменится отрочеством, Луис Фернандо станет неизменной частью всякой праздной компании своих благородных сверстников в Виктории. Он станет завсегдатаем клуба фехтования, будет упражняться и соревноваться в стрельбе, бездарно играть в любительском театре, а затем отстаивать постановки бинорских пьес после начала очередной войны с извечным соперником Сойры.

Он будет, однако, мягко, но упорно сопротивляться попыткам отца вовлечь его в семейное дело, в торговлю. И речь будет идти не только об отсутствие интереса и усидчивости, требуемой для работы с пыльными томами учетных книг и кипами договором... Луис Фернандо глубоко в душе будет считать дело своего отца не вполне достойным, неблагородным даже. Его будет пугать мысль о том, что в будущем ему вероятно придется пойти по стопам отца и стать... торговцем. Разве не будет страшным мучением посвятить свою жизнь чему-то столь приземленному, мещанскому почти. Нет, нет, Луис не осуждал своего отца. Но он помнил все же, что отец занялся торговлей вынуждено, только лишь из-за трагедии крестьянских войн и немилости императора. Он не хотел, чтобы эта печальная, в сущности, участь настигла и его.

Потому когда газеты стали пестрить новостями о войне с Бинорией, Луис Фернандо, которому тогда исполнилось пятнадцать лет, занялся не только яростной защитой бинорских пьес (он сумел в конце концов заручиться помощью любимой дочери губернатора, которая в свою очередь убедила родителя позволить дальнейшие постановки). Мысли его захватили мечты о воинских подвигах и славе. Он не был воинственным человеком и в иных обстоятельствах вероятно не стал бы рваться на поле брани, но... В этой войне юный его ум увидел посланную Господом возможность вырваться из сложившихся обстоятельств, буквально завоевать себе будущее, а может быть даже вернуть благосклонность императора по отношению к доброму его роду.

Больше времени Луис стал посвящать упражнениям в стрельбе, фехтовании и верховой езде, больше интересоваться военным искусством, горячо обсуждать газетные статьи о далеких битвах, даже спорить о стратегии, тактике и большой политике с такими же ничего не смыслящими в этом студентами колледжа. С большим интересом отнесся он к формированию добровольческих полков в Нуэво-Альмерии. Он сам уже решил, что непременно хочет присоединиться к армии и отправиться на войну. Впрочем, он не желал присоединиться к колониальным добровольцам - сердце его жаждало сражаться в Старом свете.

Мотивом тому вновь было желание проявить себя, в первую очередь перед императором и двором, которые когда-то так жестоко отвернулись от его отца. И конечно же, Луис желал участвовать в цивилизованной войне, где армии сходятся в поле по строгим канонам военной науки, а не сталкиваются случайно на лесных тропах, где сражаются профессиональные солдаты под началом благородных офицеров, а не случайные добровольцы и индейцы-наемники. Где решается, в конце концов, судьба мира, а не каких-нибудь там прав на пушной промысел, за что вероятно воюют на севере континента. Да и следовало признать, Луис просто хотел собственными глазами увидеть Сойру. А поэтому, когда впереди замаячил семнадцатый день рождения, а война все еще не тянулась, он начал просить отца выхлопотать ему какой-нибудь патент в Императорской армии, сражающейся с бинорцами в Старом свете. Ведь несомненно остался там еще кто-то, кто готов будет дать шанс потомку рода де Льяно!

Ход I

Когда в тебя стреляют впервые – это очень, очень страшно.

И ты, не сдержавшись, сгибаешься на лошади, прячась за холку, но несешься вперед. Над головой визжат пули, а ты судорожно сжимаешь в руке саблю. И твой полк скачет вместе с тобой, позади и впереди тебя, сломав строй в этих чертовых холмах.

- Руби их, парни! – орет полковник где-то впереди, - Да здравствует смерть!

- Да здравствует смерть! – орешь ты и вместе с тобой еще несколько сотен глоток. Это ваш боевой клич. Вся кавалерия империи знает его и кричит в атаке. Пехота довольствуется банальным «За императора!». А артиллеристам боевой клич не положен.

*****

Отец выхлопотал тебе назначение теньентом в 12-й кирасирский полк армии Его Императорского Величества Филиппа III. Это было соединение относительно новое, сформированное десять лет назад и не имевшее ни славных побед за спиной, ни позорных поражений. Однако ты знал, что денег за твое звание родитель отвалил огромное количество.

В полку тебя приняли… по-разному. Полковник, граф Себастьян де ла Роха-и-Мессина, был мужчиной лет сорока, сухощавым и придирчивым. По молодости он служил в гусарах и очень тяготился тем, что дожил до своих лет. У него не было левого уха – отрубили в конной стычке. А еще он был колченог и неуклюж - но только на земле. В седле же полковник превращался в ураган, мог управлять своим огромным белоснежным жеребцом будто бы силой мысли, а еще с тридцати шагов на полном скаку без промаха бил в ростовую мишень из пистолета.

Графом в полку восхищались. Ему прощали и придирчивость, и страсть к юным девицам, и даже полнейшее отсутствие манер.

Полковник сквернословил так, что ты краснел и бледнел. Таких слов ты даже не слышал дома, а о значении некоторых мог лишь догадываться. К тому же вдруг оказалось, что нескольких выражений ты действительно не знаешь, в колониях так не говорили. Подтягивая язык, ты сошелся с двумя другими теньентами и отношениям вашим суждено было пережить эту войну.

Первым был Карлос де ла Паса-и-Сеговия, виконт, бретёр и твой лучший собутыльник. Карлосу было семнадцать, происходил он с самого юга метрополии, а потому говорил с ужасным акцентом. Зато был невероятно красив, а уж в бою на саблях лучшего было не сыскать. Патент офицера ему, как и тебе, купил отец. Однако Карлос на войну не просился – его на нее отправили.
- Да трахнул там одну, - туманно объяснял он.

Сквернословие вообще быстро стало привычкой для молодых офицеров. Вы сами порой придумывали новые слова для обозначения любовного акта или жуткого похмелья.

Вторым твоим товарищем стал Педро Палентино, идальго. Ему было девятнадцать, в армию он сбежал от жены, которую ему нашел отец. Он носил ее миниатюрный портрет во внутреннем кармане и, увидев его однажды, ты прекрасно понял, что война была куда прекраснее. Педро был задумчив, умен, обходителен и совершенно не умел пить. Но очень хотел.

Ваша троица теньентов быстро заслужила ненависть полковника и всеобщую любовь прочих офицеров. Многие видели в ваших выходках себя молодых и покрывали вас, как могли.

Говорили вы, конечно, и о политике. И так же, как Карлос защищал самоуправление колоний, так Педро считал, что в столице лучше знают, как управлять далекими землями. К вашим диспутам часто присоединялись и прочие офицеры, но они все как один полагали дела колониальные чем-то малозначительным и далеким, а уж в том, что Его Величество лучше знает, как надо жить колонистам не сомневался никто.

*****

Первый год твоей службы прошел будто миг. Вы больше учились, чем воевали. Сказать по правде, боевое задание у тебя за тот год было одно – патрулирование около безвестной деревушки, которую занял ваш 12-й кирасирский. Противника тогда ты так и не встретил.

А вот на следующий год ваш полк включили в состав действующей армии. Планировалось большое наступление, и ты видел, как тщательно к нему готовятся все вокруг. Пехота начищала сапоги и чинила мундиры, кавалеристы всеми правдами и неправдами выбивали себе дополнительные пайки для лошадей, а ваши кирасы теперь сияли так, что сам полковник не счел бы за позор в них поглядеться.

Потом был длительный марш на север. Пока передовые отряды армии сражались, вы шли с основными силами, но рвались в бой. Армия Бинории, как говорили, истощена и не готова к войне. К тому же ваша кавалерия считалась лучшей в Старом Свете.

А потом было сражение при Сен-Мишель.

То был небольшой бинорский городок, где летом шестого года войны встретились две великие армии. Но великая битва для тебя ограничилась маленьким пятачком. С рассвета и до полудня твой полк стоял в резерве на правом фланге. Ты ничерта не знал, что происходит справа или слева. Где-то вперед грохотали пушки, несколько раз мимо вашего взволнованного конного строя скакали посыльные. Один из них, раненый в плечо гусар, успел крикнуть:
- Опрокинули их! Взяли знамя! Щас мы им!.. – и унесся прочь.

Тут же появился полковник и коротко скомандовал:
- Вперед.

И вы пошли шагом, как на параде. Граф Себастьян де ла Роха-и-Мессина не счел нужным сообщить тебе, юному теньенту, о диспозиции или даже о боевой задаче. И ты ехал вместе со своим десятком вперед, слушая канонаду и пытаясь увидеть между холмами хоть что-то.

Десяток твой был хорош. Простые парни из глубинки, крепкие, с обветренными лицами, грубыми руками и скабрезными шутками, они служили в армии не первый год. Кто-то пошел добровольцем, не желая кормить десятерых детей да забавлять постылую жену. Кого-то мобилизовали или призвали. Все они были куда опытнее тебя, совсем еще юноши. Найти с этими парнями общий язык было непросто.

*****

И вот вы несетесь вперед. Пули свистят вокруг, совсем рядом вдруг валится чья-то лошадь, издавая дикий крик. Впереди – реденькая цепь вражеских стрелков. В пыли сложно разобрать, но, кажется, обычная линейная пехота. И вы несетесь на них уже не строем (ух, как потом вам всыплет полковник!), но орущей, массивной, закованной в кирасы толпой.

Пехота пытается построиться в каре, но не успевает и оказывается буквально сметена вами. Ты успеваешь зарубить двоих – на втором твоя сабля застревает в его теле. Успеваешь выхватить пистолет и выстрелить в сбившуюся кучу пехотинцев, соскакиваешь с лошади и долгих несколько секунд пытаешься вырвать саблю из тела уже мертвого бинорца. Наконец получается! Вот ты снова на лошади и видишь впереди ваше знамя.

А потом враги вдруг исчезли, и вы остались на вершине холма одни.

*****

Ту битву войско императора выиграло. Ваша атака опрокинула фланг бинорцев, к тому же, как ты позже узнал (с огромным для себя удивлением), вы захватили целую батарею пушек. Честно сказать, в пылу боя никаких пушек ты и не заметил.
- Да, друг, - сказал тогда Карлос, - Война - это хаос.

Всю последующую кампанию вы провели в резерве, восполняя потери и оттачивая мастерство конной атаки в сомкнутом строю. Полковник не забыл, как вы сломали боевой порядок.

Спустя три года, ты все еще был в армии, а война и не думала заканчиваться. На море Сойра одерживала победу за победой, а вот на суше после битвы при Сен-Мишель терпела поражения. Сначала была неудача у Сен-Клю: авангард армии наткнулся на отряд бинорцев, завязалась стычка, а потом оказалось, что то был не отряд противника, но вся его Южная армия.

Затем имперское войско разбили при Клюсси: ваш полк стоял в арьергарде, но ты знал, что это было двухдневное кровавое месиво, в котором вас задавили числом. Твои друзья-теньенты радовались, что вам не довелось участвовать в том побоище.

В последующем хаотичном отступлении кирасиры оказались предоставлены сами себе. У вас не осталось пороха, лошади хромали, а кирасы потускнели. К тому же вы недоедали: двухдневную пайку теперь растягивали на три, а то и на четыре дня. Твой конь похудел, да и ты сам был не в лучшей форме.

И вот, остановившись на отдых в безвестном селении, ты повел коня напиться из ближайшей речки. И пока животное, удовлетворенно похрапывая, пило, вдруг увидел в отражении свое лицо.

Ты изменился за это время. Лицо будто осунулось, отросла борода, щеки впали. Вовсе не таким ты уходил из дома два года назад.