Черная башня | ходы игроков |

— А я уж и не надеялся, — злорадно улыбнулся Игарот и за два стремительных шага сократил дистанцию с графом до минимума. Меча у него не было. Да и к лучшему. Несколько мощных ударов в живот, один в челюсть — смачный хруст. Но сюзерен лишь стоял и улыбался, хотя челюсть явно была сильно повреждена.

— Какого...? — Игарот не успел договорить: граф схватил его за грудки и мощно швырнул в камин, прямо в пламя. Огонь обжигал спину, плечи и задницу. В спине что-то хрустнуло. Даже не утруждая себя стряхивать пламя, Игарот встал в боевую стойку перед своим мучителем.

— Ты слаб и ничтожен, Игарот. Мне жаль, что я не распознал твоё вероломство сразу. Твою слабость перед телесными удовольствиями. Ты никогда не умел держать себя в руках. Ты ничтожество. Единственное, что ты умеешь хорошо — это воевать и причинять боль. Но вот незадача — в этом я намного лучше тебя!

С этими словами они снова сцепились в драке. Игарот наносил удары, но граф каждый раз выбивал из него всю дурь. Пламя в комнате постепенно сужалось, охватывая их обоих, но не причиняя боли, не отвлекая их. Огонь лишь подпитывал ту ненависть, которую они изливали друг на друга с каждым новым ударом.

Игарот не думал о том, что был не прав. Что слова сюзерена правдивы. Он действительно не умел держать себя в руках. Он действительно предал его, изнасиловав его дочь. И действительно сражался гораздо хуже графа. Игарот думал только о драке, о своей ненависти к этому человеку и считал, что с ним поступили несправедливо. Поэтому снова и снова наносил удары, даже когда костяшки были избиты в кровь, а все волосы на голове сгорели вместе с плавящейся кожей.

И вдруг, резко остановившись, он понял, что никакого графа нет. Всё это время он дрался в пустой комнате один. Он был сам источником всех своих проблем. Даже когда граф пал, Игарот продолжал сеять вокруг ненависть и потакать своим желаниям. Огонь затух, перестав обжигать его, и Игарот молча вышел через обугленную дверь наружу. А снаружи был прохладный воздух ночного леса, и не было ни боли, ни терзаний души.

— Я что, наконец-то умер? — прошептал он, глядя в темноту.

Какие бы противоречия не терзали душу Марш, стержень что ковался годами заботливыми руками культа сломать было не так просто. И какими бы заманчивыми не было объятия матери, какими бы трогательными не было слезы отца, от главной истины то не могло её отвратить...

Мёртвое - мертво и нет ему пути назад.

Руки ослабли, роняя молоток, сжали болтающийся на шее знак веры. Девочка Марш сильно зажмурилась, повторяя старую мантру: "мёртвое - мертво, мëртвое - мертво, мёртвое - мертво".

Вновь распахнула глаза, обнаружив себя уже куда более взрослой. В руках был ярко пылающий факел, а во второй вилы с длинной рукоятью.

- Кто ты, чучело? Череп моей матери покоиться в склепе чёрного города на пятом этаже, место 5235. Не важно... - Бросок вил в одну куклу, и факел в сердце второй. Просто пара смешных кукол в руках некроманта, не более того.

Одиночеством Дразора было не напугать, как и одинокой смертью - блики пустыни с прогнивающей землянкой казались ему скорее настоящим, нежели миражом будущего. В тоже время на чародея накатило какое-то непривычное ему чувство, помесь гнева, обиды и какого-то утешения. В голове пробежали мысли как он ненавидит общество, эти прогнившие тщеславные колонии, где каждый под видом общего дела пытается спасти свою жалкую душонку… а еще этот могильщик, припершийся из одной из таких колоний, в качестве их церемониального представителя. Тут что-то накипело и Дубовый Посох принялся калечить эту незванную иллюзию.

Горькие воспоминания откликаются в душе отзвуком боли.
Перед глазами самурая — картина, врезавшаяся в память,
Словно раскалённое лезвие.
Он дал клятву сёгуну — оберегать его дочь ценой своей жизни,
Вдали от родных земель.
Она была невинна, как свежий лепесток сакуры на ветру,
А её мелодичный голос был целебным бальзамом
На израненную душу воина.
Видеть её такой теперь — невыносимая мука.
Рука сама тянется к бурдюку с сакэ,
Находит лишь танто, чтобы раз и навсегда покончить с болью.

Но это лишь морок, навеянный злобой колдуна.
Он знает: свою госпожу он не уберёг.
Её светлый образ — теперь лишь боль и память,
Что гложет его сердце.
Но решимость зреет в нём:
Не разрезать себе живот в искупление,
А исполнить месть на этом свете.
Путь назад закрыт. Только вперёд —
К возмездию, к истине, к очищению чести.

Сжавшись в железный комок воли,
Самурай подносит танто к глазам.
Мрак должен пасть.
С каждым вырезанным ненавистным глазом морок рушится,
Как зловещая иллюзия.
Боль невыносима, но что она в сравнении с утратой чести?
Кровь струится по щекам, затуманивая всё вокруг,
Но сознание яснее, чем когда-либо.
Кэнсэй возвращается в реальность —
Колдуну не укрыться от справедливого гнева.
Теперь он видит чётко, хоть и без глаз.
Воля стала его зрением.

Мальчик в ужасе уставился на свои руки.
Нет. Нет. НЕТ!
Он уже не подмастерье. Он даже не инициат. Он же был воином Дагрунда, священником Его, Его возвышенным слугой.
Это было так давно. Семьдесят лет прошло с тех пор. Что же случилось?
Магия. Злая магия, вот ответ. Ересь, порча, колдовство, называйте как хотите - оно не затронет слугу Высших Сил.
Символ Дагрунда на медальоне. Вот это то, что пропустил враг. То, на что может опереться дух.
Встав на колени и сложив оружие, взрослый, воин, монах, запел детскую молитву. И из уголков глаз его капали слёзы.
— …в последней схватке обреченных
Уже победа не важна.
Все кто предстал пред бездной темной
Шепчут последние в жизни слова

— Аве Святый! Защити меня,
Через пламя битвы, я пройду - свет веры сохраня.

— Аве Святый! Я чист перед тобой,
Уйми пламя боли, и даруй душе покой.

Гюнтер сам не понял, что произошло. Мир почему-то исчез, утонул в темноте, а когда тьма рассеялась, опешивший от неожиданности наёмник понял, что находится... на плахе? И в роли казнимого? Тут же будто ледяная рука сжала его сердце, а разум накрыла тень, путая мысли и мешая думать. Страх, гнусный, противный страх. Очень редкое и очень непривычное чувство для наёмника, привыкшего трезво и холодно мыслить.

Как так вышло?! Почему он здесь?! За что его хотят казнить, что он такого сделал, кому перешёл дорогу?!

Гюнтер отчаянно задёргался, пытаясь сбросить стягивающие руки путы. Не получалось. Повернув голову к палачу, попытался спросить у него, но слова застревали в горле, выходя наружу невнятным нечленораздельным мычанием - прямо как в кошмарном сне, когда пытаешься закричать, но не можешь. Как в кошмарном сне... сне... Аналогия со сном, мелькнувшая в терзаемом паникой разуме, оказалась как никогда кстати. Как и в случае любого сна, осознание нереальности происходящего пришло само собой, внезапно и резко, словно зажгли яркий факел в тёмной комнате, осветив все уголки. Нет, это всё ненастоящее, всё сон, морок, иллюзия! Нужно спастись, вырваться, проснуться! И сразу же Грим ощутил, что руки его освободились, а сапог палача на спине, прижимающий его к рубочной колоде, перестал быть таким неподъёмным. Как ужаленный, наёмник вскочил на ноги, резко оборачиваясь.

- Нет! - изо всех сил крикнул он прямо в лицо своему несостоявшемуся убийце. И коршуном набросился на него, повалил на землю - легко, словно перед ним был не и человек, а сухая пустая оболочка. Остервенело занёс над головой правую руку, сжатую в кулак для удара.

- Ты! Всё! Врешь! Ты! Врёшь!

С каждым выкрикнутым словом Гюнтер изо всех сил обрушивал удар кулака в чёрный колпак, прямо туда, где ткань скрывала лицо палача. Удар, удар, удар! Грим и сам не знал, сколько прошло времени, но остановился он только тогда, когда понял, что правая рука невыносимо ноет, а сам он уже просто вбивает в землю осколки костей и скользкие от крови обрывки ткани.

Хрипло выдохнув, наёмник отпрянул, зажмурился, схватился рукам и за голову и затряс ею, отчаянно приказывая себе проснуться, прийти в себя.

А когда он открыл глаза, обнаружит себя там же, где был и должен был быть - на верхнем этаже Чёрной башни, в зале, где должно было развернуться последнее сражение с Неспящим.

Зависть. Нет, она не была первым, что ощутил маркграф. Напротив. Первым, что породил его затуманенный мороком разум, когда видение полностью воплотилось перед глазами, было подлинное, настоящее, чистое счастье. В глазах заблестела гордость, губы разошлись в весёлой улыбке.
– Моя… Моя маленькая Селли! Какая же ты молодчинка! – Туфли застучали по полу почти танцуя, тонкие пальцы нежно подхватили крохотное тельце на руки. Любящий брат прижал любимую малютку к груди, ласково оглаживая прямую спинку, выпутывая из золотистых локонов кровавые ошмётки. Наконец-то! Наконец-то хоть один член его семьи разделил с ним увлечение! Кто-то смотрел на него с доверием, с любовью, кто-то близкий понимал его! Он мог быть с кем-то честен, мог не искать в голосе фальши а в действиях двуличного мотива, мог повернуться спиной и подпустить к самому сердцу, мог… Любить.
Залившись чистым смехом, белокурый чернокнижник закрутился на месте, кружа в руках пищащую и смеющуюся девочку. Бело-красным волчком они полетели по разгромленной комнате, расталкивая куски тел и огибая руины, впервые разделяя момент подлинной родственной близости и любви. Момент длился и длился, не желая заканчиваться, момент продолжался и углублялся и ширился и становился всё прекраснее… Пока не был прерван вопросом.
А почему-это её Лучезарный одарил своей милостью, а его — нет? Ведь в отличии от маленькой Селены, Алебастру не были пожалованы никакие сверхъестественные дары, а силу свою ему приходилось черпать исключительно из сделок с Высшей Аристократией. Почему ей Владыка Владык так открыто выразил свою любовь, возвысив её плоть по своему несравненному видению, а ему — нет? Почему ему потребовались часы, дни, месяцы, убитые в душном полумраке библиотек, чтобы проникнуть в тайны Истины, а ей они были открыты будто по щелчку? Неужели она — наивная, несмышлёная, слабая! — была достойна большего, чем он?! Почему ему приходится пачкать ноги, ступая в одну грязь с какими-то оборванцами, пока она преспокойно почивает в фамильном поместье? Она наслаждается беззаботным детством, всеобщей любовью и заботой, пока он жертвует своей кровью и рискует шеей, ради спасения какой-то жалкой кучки смердов! Неужели… Неужели Правитель Земли любит её больше?! Неужели чтобы занять своё заслуженное место у инфернального престола, ему нужно превзойти… Её?
Мысли бежали в сознании лихорадочной каруселью, а тела их всё кружились и кружились. Трещал камин, чавкала под ногами растерзанная плоть, похрустывали куски мрамора. А они всё кружились и кружились. И шёлк вокруг них шелестел так нежно, так весело. Шшш! Шшш! Шшш! И смеялись они так весело, так беззаботно. Ха-ха-ха! Ха-ха! Ха-ха-ха! И кричала она так отчаянно, в такой боли и агонии, когда при очередном пируэте он швырнул её ничтожное тельце в пылающий очаг, и стал прямо там вбивать голыми руками в раскалённый кирпич. Нет! Нет! Братик, что ты делаешь! Ай! А-а-а! Нет! Перестань! Мне больно! Братик! Пожалуйста! Нет!...

Рассеявшийся морок обнажил видоизменённый зал. Пол вздыбился, расколотый вылезшими из него костяными шипами. Некоторые размером со ствол старого дуба, некоторые тоньше сапожной иглы, переплетаясь, они создавали настоящие костяные джунгли. Стены тряслись, потолок осыпался. Казалось, кости лезут отовсюду. Те, кто пришёл в себя, могли с лёгкостью пробраться через "заросли", но не все успели побороть внутренних демонов достаточно быстро. Вот жрица смерти висит между потолком и полом, проткнутая толстым костяным отростком через живот и хребет. Вот прекрасная белая фигура аристократа, застывшая, будто он задумался, и вот-вот вновь продемонстрирует свою ужасающую магию. Но не в этой жизни - из уха течёт струйка крови, а тонкая костяная игла проходит через затылок и выходит из макушки. Вот могучий монах с кадилом опустил голову словно в молитве. Пять костяных шипов толщиной с руку пробили его доспехи, и лишь такое количество смогло наконец остановить его неумолимое служение Дагрунду. Вот чародей, стиснутый между двумя древоподобными извилистыми костяными стволами, с переломанными костями, как тряпичная кукла, которой больше не хотят играть.

Но и живым пришлось несладко. Рука с фальшионом лежит под ногами Олафа, обрубок напитывает горячей кровью его одежду. Утолщающий спиралевидный отросток, прошедший через колено Гюнтера, попросту оторвал ему нижнюю часть правой ноги, впрочем, пока своей массой позволяя ему сохранять равновесие, стоя на обрубке. Кожаная маска Болтуна разорвана в клочья, являя ужасающее кровоточащее нечто, свисающий без опоры язык там, где была его нижняя челюсть. Острые наконечники шипов коснулись глаз Кэнсея, оставляя две кровоточащих глазницы. А где же сам Неспящий Господин?

Тяжело ему далось это сражение. Каждая его копия, уничтоженная в разумах воинов, заставляла его визжать от боли, вырывая куски собственной плоти и выламывая собственные кости. Когда фантазмы рассеялись, властелин Чёрной Башни умер. Но смерть была его старым товарищем. Не первый раз он умирал, и не последний. В центре костяных джунглей, поддерживаемый ложем из переплетённых косточек, лежало маленькое, скрюченное существо, напоминающего засушенного старика. Эмбрион наоборот, не свидетельство зарождения жизни, а разрушенный цикл, неумирающее дитя, которое цепляется за крохи существования, выпивая жизнь из всех вокруг. Почти беззащитное, готовое из последних сил вцепиться своими проклятыми отростками в любого, кто к нему подойдёт. Почти беззащитное... Но не осталось ли у него защитников?

Восстань и служи, Марш! Шелестит, вопит голос. Ведь обидно умирать молодой? Ведь хочется обмануть смерть? Пожить ещё, хоть чуть-чуть, пусть и склонясь перед волей другого? Ведь какая разница, служить смерти или служить в смерти?
Восстань и служи, Алебастр! Таинство смерти и жизни, вот оно, так близко! Ещё немного, и его можно открыть. А ведь сколько времени даёт несмертие? Все тайны, все загадки мира могут быть поглощены. Да, придётся исполнять волю другого, волю своего нового господина... Но за всё приходится платить свою цену, а ты знаешь это лучше многих, не так ли?
Восстань и служи, Фелицит! Всю жизнь ты служил молчаливому богу, который не отвечал на твои молитвы. Настала пора послужить настоящему хозяину, не так ли? Проложи своим кадилом путь к вере в Неспящего Господина, обрати в новую веру весь мир!
Восстань и служи, Дразор! Магия, сила, знания, могущество! Вот оно, только протяни руку, и возьми. Стань новым всадником посмертия, и тайные желания наконец воплотятся наяву.

В глазах потемнело, как перед Дразором предстал образ пустынной кельи. Пустыня, однако, выглядела иначе, не пустошь, а полноценная Пустыня, каких мир не видел уже тысячу двести лет. Не забудьте же покормить кур... было последнее, что рядом стоящий солдат услышал от него.

  Никогда ранее не сомневаясь в пути своей веры, дала слабину в самом конце. Стремясь к смерти, всей душой желая её холодных объятий, свою жизнь воспринимая лишь короткой остановкой на пути к НЕЙ... засомневалась, подняла голову и поняла что жизнь может быть куда желанней. И вот, долгожданные объятия уже не кажутся столь желанными. Верная последовательница отворачивается и готова отдать все, что бы избежать исполнение своего старого желания. Верное оружие сломалось и отказалось возвращаться в ножны.

Изорванное тело, часть внутренностей осталось на шипах, лицо обезображено, голова повёрнута под неестественным углом. Взгляд полниться мертвым синим светом. На губах тяжелая улыбка...

...никогда не чувствовала себя более живой...
....какой ответ на вечные вопросы?..
...плевать,пусть над ними думают другии...

Легкий поклон, оставшаяся рука вытянута вперёд, глаза ищут его взгляда... безмолвное приглашение на последний танец.

...следуя воли нового господина, не изменяет себе, она понимает что снова умрет, но...пусть это будет на её условиях...

Мёртвое тело свисало безвольной белой ветошью с пронзившего его костяного кола, безжизненное и безмолвное. Из пробитого затылка сочилась кровь. Алая, густая, горячая. Такая же, как и у всех, сколь бы благородной и чистой не считалась. Красная капля очертила вокруг кривого костяного кола широкую спираль, поглотила ещё одну, тёкшую вниз по прямой, пошла на второй оборот… И остановилась. Затем, медленно, но ускоряясь прямо по пути, кровавая бусина потекла обратно, против притяжения. Остекленевшие глаза моргнули.
– Умереть? – Начавшие уже деревенеть уста скривила гримаса отвращения. Мёртвый маркграф распрямился, резким кивком снимая пронзённую голову с кола. Белоснежные зубы, сжатые в презрительном оскале, начали удлиняться и заостряться. И без того бледная кожа окрасилась мертвенным, противоестественным, почти блестящим костяным оттенком.
– Мне некогда умирать! – Гримуар распахнулся на нужной странице сам, повинуясь более не скованной пределами смертности воле. Начертанная на пергаменте пентаграмма с перевёрнутым крестом затрепетала, напоённая новой, чудовищной силой.
– Я ещё не завершил свою службу Лучезарному! Ещё не изучил Истину! Вы, безродные смерды! Вы жили потому, что я позволял это! Теперь, вы умрёте, потому что я так приказываю! Я взываю к двадцать-седьмому из семидесяти-двух, и заклинаю его печатью Царя-Чародея Шалаимона. Истинное имя твоё: Роновэ, маркиз и великий эрл Преисподней, повелитель двадцати легионов, чудовище посоха. Сим, Я, маркграф Алебастр Каолин Беж VII, сын маркграфа Каолина Бария Бежа III, сына маркграфа Бария Перламутра Бежа IV, приказываю! Собери! –
И без того обезображенный костяными шипами зал пошёл мелкой дрожью, словно скупец, чахнущий над своим ненаглядным богатством, которое пытаются отобрать. Дрожь нарастала и нарастала — скупец всё сильнее боялся потери своих сокровищ. Наконец, одна из костяных пик поддалась инфернальной воле, взорвавшись градом белоснежной шрапнели, сбрасывая лишнюю материю будто змея чешую, обнажая изящную, словно бы мастерски вырезанную в глубине шипа руку. Белая длань затрещала, потянув костяные пальцы к ближайшему смертному — тому, что казался Алебастру наиболее омерзительным и простолюдным. Не успела не-живая конечность сжаться своей мёртвой хваткой на тёплой плоти, как из ближайшего столпа вырвалась другая, абсолютно идентичная, и так же потянулась к блондину. Затем третья, четвёртая, шестая, девятая, со всех сторон, из под пола и с потолка, из стен, и каждая жадно тянется к смертному, каждая пытается ухватить, забрать, урвать кусок побольше!

Олаф смотрит на лежащую под ногами руку с оружием. Боли нет, лишь странное ощущение нехватки чего-то важного, что было с ним всегда. Впрочем, это уже вряд ли имеет значение...
Олаф стряхивает с левой руки щит и достает из-за пояса кинжал. У воина всегда должно быть оружие, иначе валькирии не смогут найти его в буре битвы.
- Уже сегодня я буду пировать в Вальхалле! - кричит он во всю глотку.

Внимание Олафа привлекают восстающие мертвецы - его бывшие спутники. Благородный в белоснежном когда-то доспехе поворачивается в его сторону и что-то бормочет. Олаф чувствует опасность, и, когда костяные руки начинают двигаться, срывается с места и бросается к колдуну. Его кинжал ищет глазницы безумца.

...
Клык волка стаи бури битвы
разит врагов в безумье гнева
но конунг Олаф Желтовласый
Пронзен нечистыми клинками.

И неважно, что конунгом Олаф никогда не был, да и кличка у него была совсем другая. Оставим это на совести скальдов, что сложили эту вису намного позже его смерти.

Кровь стекает по щекам,
Глаза были принесены в жертву.
Но так ли беспомощен теперь Кэнсэй?
Он стоит, слушая каждый звук в зале,
Каждый шорох подмечая.

Предсмертные хрипы павших соратников
Отдаются в его ушах. Или это уже враги?
Гнилые уста колдуна извратили их души.
Смельчаки стали рабами, их имена преданы позору.
Прискорбна их участь.

Слева вопит храбрый северянин,
Справа палач подтягивает свою цепь.
Они выигрывают время,
Жертвуют собой ради победы.
Колдун должен умереть.

Его трусливые визги подогревают пламя мести
В груди самурая.
Пора оборвать его презренное существование,
Положить конец кошмару
И вернуть свою утраченную честь.

Кэнсэй срывается с места,
Скрежет костей предупреждает об угрозе.
Меч разрубает костяные наросты,
Как молодой бамбук.
Кунаи отягощают его рукав, но не дух.

Последний рывок, или, может, последний вздох —
Это не имеет значения.
Кэнсэй исполнит свой долг.

Вряд ли Гюнтер мог назвать нечто более неприятное, чем только что пережитый кошмарный сон, из которого он с трудом, но вырвался. Однако проснувшись, он переменил своё мнение. Реальность оказалась просто отвратительной и всё, всё пошло наперекосяк.

Первое, что ощутил Грим - тяжёлую ноющую боль в нижней части правой ноги... фантомную, ибо её больше не было. Несколько долгих секунд наёмнику понадобилось, чтобы преодолеть ступор, осознать и переварить произошедшее. Катастрофа. Точка необратимости. С холодной отрешённостью Гюнтер принял, что на этом его карьера наёмного меча закончится. Возможно, что только эта карьера, если он сумеет теперь выбраться из проклятой башни.

С себя любимого внимание Грима переключилось на окружающий хаос. Мрачный зал исказился до неузнаваемости, превратился в какое-то Чистилище, полное острых шипов и мёртвых тел. Среди них - четверо тех, с кем плечом к плечу ещё совсем недавно Грим проливал кровь, пробиваясь наверх. Жрец, копейщица, маг, аристократ... Им не повезло куда больше, чем ему. Профессия наёмника была рисковой, поэтому ему не впервой было терять соратников. И он смирился с этим неизбежный явлением, даже привык. Однако привычка не сумела выработать равнодушие, и сердце неприятно кольнуло. Возможно, именно поэтому он предпочитал работать в одиночку. Проще принимать риски, если на кону твоя и только твоя голова.

А голова Гюнтера всё ещё была кому-то нужна. Погибшая жрица медленно ковыляла в его направлении, протягивая свою единственную руку. Жуткое и вместе с тем грустное зрелище. И хоть и было предельно ясно, что это не более чем мёртвая, пустая и безвольная кукла под руководством всё ещё не убитой до конца твари, Гюнтеру на мгновение почудилось, что в её жесте и во взгляде читались адресованная к нему мольба о помощи. И самое отвратительное, что Гюнтер уже ничем не мог ей помочь. Кроме одного.

- Мне правда очень жаль, что так вышло. - тихо сказал Грим.

В былые времена едва ли от наёмника можно было услышать подобное. Увы, видимо, пережитый кошмар и осознание своей собственной теперь увечности надломили душевную броню, сделав его мягкотелым. Крепко сжав в правой руке топор, Гюнтер протянул левую руку навстречу жрице и на мгновение взял её протянутую ладонь в свою - наверное, именно так галантные аристократы в своих роскошных высоких замках приглашают прекрасных дам на танец.

- Прости.

Последовавший один-единственный тщательно выверенный, точный и сильный удар топором справа налево отсёк голову жрицы от тела, мгновенно прерывая её неестественное существование под властью тёмных сил, и ставя в её истории окончательную точку.