Кровь струится по спине и шипящими каплями падает на землю, где ее жадно глотают голодные металлические змеи, но нестерпимая боль экзекуции от руки говорящей голосом сестры Аурелии матери меркнет по сравнению с тоской отчаяния, которая охватывает меня при виде дрожащей плоти на земле. Это был я. Оскверненный, полный черной крови, нечестивый... но я. Я мог быть свободным, я мог подняться в небо и парить там среди ветров, будто птица, которых мне показывали в авиарии малого сада. Рядом с вольерами стояли экраны, на которых крутились пикты птиц на свободе, и там они всегда были в воздухе. Но запертые в клетках, они сидели на жердочках и смотрели на людей странным, одновременно тупым и в то же время обвиняющим взглядом. Они почти не летали, только иногда совершали низкие круги над сетью под потолком, прежде чем вернуться к насесту. Так и я, подобно этим птицам, не буду летать. Но они хотя бы знали, что такое полет, могли вспоминать его, если умели вспоминать что-то, конечно, а я... Я никогда не узнаю, что это значит. Я не знаю, чего лишаюсь, что отдаю ради возможности быть с отцом сестрой... точнее, чего меня лишают. Этот выбор, как всегда, сделан за меня и мне остается только принять его последствия - никогда не узнать, на что я был бы способен и терзать себя догадками.
Тоска встает камнем в горле, перекрывая и плач, и дыхание, она опутывает все тело лозой источающего яд плюща, который отравляет каждый сантиметр кожи, которой касается. Ты никогда не станешь тем, кем мог бы быть, поет тоска, и все равно ты никогда не сможешь быть равным им, чистым. Ты будешь хромать там, где они будут бежать, ползти там, где они летят. Ты можешь притворяться, носить маску родства, но под ней, ты прекрасно знаешь, скрывается проклятая черная кровь. Смотри на свое будущее, сворачивающееся комом на земле, и знай, что ты больше никогда не будешь собой.
Когда острые когти руки матери касаются второго крыла, я чувствую облегчение. Боль очищает тело, говорила Сестра-Воспитательница, и я жажду этого очищения, когда она принесет избавление от тоски, что оказывается хуже боли. Слезы текут по щекам, а я улыбаюсь окровавленным от прокушенных губ ртом. Боль обжигает, испепеляя ядовитый плющ отчаяния на запястьях, я рад испытать ее - испытать хоть что-то кроме жалости к себе. Такие как я не заслуживают жалости, ведь я - грех, обретший плоть, и только выжигая свою плоть я мог избавиться от греха. Только пролитой кровью я могу молить о прощении, и я с благодарностью, как всегда требовала сестра Аурелия, принимаю наказание. Спасибо, матушка, за боль. Спасибо за шанс стать лучше.
Только... только почему... Почему я так хочу летать?!
Я падаю на землю, едва удерживаясь на полусогнутых ногах, и следом небо падает мне на плечи грузом вселенной. Исходящее от парящей на троне фигуры сияние стирает мир вокруг, включая хрупкую фигуру Киры. Восседающее на троне существо - хотя оно и принадлежит человеческому роду, язык не поворачивается назвать его человеком - не щадит ничего, ни искаженных супликантов, подобострастно склонившихся перед ним, ни водопада за моей спиной, ни света мертвой луны, растворяющегося в холодном ореоле аурамитовой фигуры, ни даже своей дочери. Моя освободительница, разбивающая оковы отчаяния, мой стержень, дающая мне силы встречать насмешки и истязания Сестры-Мучительницы, леди Арабелла Киркея Крин Вел Коронассе перестает существовать, будто ее никогда не было. Во вселенной остается только золотая маска, из которой на меня смотрят тысячи глаз, мужчин и женщин, носивших эту маску прежде. Избранный Судьбой, Отец и Защитник Человечества. Повелитель Барсапайна и, следовательно, властитель всех людей на нем. Мой отец. Моя кара.
Гремящий голос требует задать вопрос, но слова замирают на языке, придавленные гравитацией присутствия Избранного, который требовательно повторяет: "спрашивай". Зачем, если он уже знает вопрос, который я задам? Таинственный ритуал требует, чтобы я обязательно озвучил мысли, которые мы оба видим яснее пиктов. Как сестра Аурелия требует благодарности за боль.
Золотая маска смотрит на меня и, наконец, видит меня. Ее взгляд изгоняет тьму вероятностей, оставляя только явь приговора. Поэтому я медлю. Поэтому я запретил себе даже помышлять о том, чтобы явиться перед отцом со своими страхами. Вовсе не потому, что приблизиться к солнечному Избранному было почти невозможно, и не потому, что если бы у меня получилось, это святотатство стоило бы мне наказания, возможно, последнего. Я знал, что единожды увиденный отцом, по-настоящему увиденный, я навсегда останусь таким, каким он меня примет. Да этого момента я мог мечтать о своем будущем, представлять себе разные исходы, разные пути, я мог думать о себе разное... я мог надеяться.
Теперь же я был определен и измерен. В затухающих глазах золотой маски отца не было места сомнениям и вероятностям, вера и надежда были анафемой. Только бессердечный замысел судьбы, в который его взгляд, оценив и разобрав меня на составляющие, вписал меня чернилами предопределенности. С этой минуты я знаю, кто я и зачем я существую, с предельной простотой, потому что у орудия судьбы не может быть сомнений.
Я секрет, о котором никто не должен узнать.
Я грех обретший плоть.
Я вырванная страница истории.
Я преступник, оскверняющий воздух своим дыханием.
Я...
Все мои невозможные, несбыточные, недозволенные мечты разбиваются здесь о маленький камень кошмара, который я забуду через час пробуждения. Эта встреча, этот невозможный разговор на аэнохианском языке, о существовании которого я не могу знать и на котором не могу говорить, станет крошечным камешком, о которой запнется мое будущее. Ты не будешь лордом соларом, Дарий. Ты никогда не станешь Воителем Императора и не поведешь за собой очистительный поход света.
Я...
Лозы плюща отчаяния прорастают сквозь землю, но на сей раз их плоть усеяна шипами света, жалящими мои ноги. Прими свое место, сосуд греха. Подчинись.
Подчинись печати своей черной крови, навсегда осквернившей тебя.
Подчинись велению крови своего благородного родителя, властвующей над этим миром.
Подчинись слову сестры Аурелии, которая изменила тебя подобно золотой маске и знает тебя лучше, чем ты сам.
Подчинись.
Подчинись.
Подчинись.
Я...
Ржавые когти впиваются в плечи, рвут кожу на шее, сдавливая горло комом тоски. Они обещают избавительную боль, и я почти рад ей. Прими свое наказание, прими свою боль, и все закончится, по крайней мере сейчас.
Я... никогда не прощу тебе Киру. Ты можешь ненавидеть, истязать меня, но она, твоя дочь, невинна, и ты отбрасываешь ее как ненужную куклу. В твоем наказании нет праведности, в твоей боли не будет избавления, потому что боль - это обман. Если я подчинюсь, я стану таким как ты. Я стану тобой, чудовищем в оплавленной маске. И никогда не смогу летать.
- Я знаю твое имя, - маска больше не пугает, я смотрю прямо в ее оплавленные глазница, продолжая говорить невозможные слова, - У тебя нет власти надо мной! Ни у кого... ее нет. Кроме меня.