С корабельщиком вас свёл кто-то из столичных мытарей. Как свёл — назвал имя: Фоня Юшко — и вы потратили добрую седмицу в портовых корчмах на поиски неуловимого помора. Якобы тот знал речной путь до дикой долины и мог доплыть туда ещё весной, что даже в лучшие для путешествий времена было делом неслыханным. Нынче, когда на севере бушевала разорительная война между речными баронами, а дорогами у пойм заправляла весенняя распутица, привычный путь по северному большаку мог занять у вас не один месяц.
Фоня был стариком. Обманчиво щуплый, костлявый, с забронзовевшей кожей — та, казалось, в любой момент могла лопнуть и разлететься по ветру хлопьями старой бумаги. Поморы называли таких людей «солёными» — как солили тушку судака, и она, лишившись натуральной влаги, становилась твёрже дерева. Рукопожатие Фони было твёрдым, лишённым влаги. Узоры на его косоворотке давно выцвели, и даже его цеховая брошь покрылась зеленоватой патиной. Тем сильнее на его лице выделялись улыбка в половину уцелевших зубов и живые янтарные глаза.
Фоня Юшко правил свежеокрашенной стругой — небольшой торговой ладьёй, — и в этом ремесле ему помогали сыновья. Когда вы упомянули за беседой в чайной Мырводол, на его лице появилась лукавая улыбка: старый пират с явным удовольствием тянул жилы Приказа, упорно торгуясь с дьяками за каждый грош. В тот вечер вы выменяли время на небольшое состояние, оставив у корабельщика часть наличного серебра и долговую расписку на имя ямского судьи Викая, вашего хозяина.
Десять дней вы плыли на струге по неспокойным апрельским водам вдоль скалистого побережья — на запад, следом за утопающими в море звёздами. Лодку сильно мотало на волнах; у непривычных к морским путешествиям Эда и Косьмы крутило живот, а Фоня у руля беззлобно поругивался морскими присказками. Наконец, струга вошла в полноводное устье реки Сулак — меж заросших ивой и осокой зелёных островов, с которых вас провожали надменным взглядом вернувшиеся с зимовки цапли. Здесь вам пришлось налечь на вёсла, и цеховые мозоли гребцов в ближайшие дни стали вашими верными спутниками. С каждым взмахом весла русло Сулака становилось уже, пока тихие плавни и пологие луга не сменились крутобокими холмами с петляющей меж них бурной стремниной. И когда вам показалось, что ни парус, ни весло не смогут совладать со стихией, Фоня посадил стругу на одинокий галечный пляж.
На привале его сыновья отыскали волок, проложенный по старому руслу высохшего ручья, и вы, покидав весь свой путевой скарб в лодку, натянули плечами бечеву и потащили тяжеленную стругу по склону мшистого холма — наверх. На половине изнуряющего подъёма низкое небо протекло студёным апрельским дождём, и суглинок под ногами превратился в вязкую грязь, но Фоня упёрто шёл впереди, затянув надрывно песню:
— Вот вспыхнуло утро, румянятся воды,
Над озером быстрая чайка летит.
Ей много простору и много свободы,
Луч солнца у чайки крыло серебрит.
И вам ничего не оставалось, кроме как идти следом за тонкой жердью горластого, солёного старика, пока, медленно — шажок за шажком, — вы не перемахнули на другую сторону холма вместе со стругой. Там вы размяли ноющие члены и повалились в высокую траву у заросшего русла другой реки, имени которой вы не знали — она текла с гор на северо-запад, в сторону Мырводола.
Последние дни пути были скудны на события. Выйдя на стрежень, струга теперь легонько покачивалась на волнах, требуя малого вмешательства рулевого. С севера доносились пряные, колдовские суховеи — верный признак близости Бельма, — и солнце в зените палило нещадно вымотанные тела дьяков. Изредка до их лиц долетали прохладные брызги, и как велик был соблазн окунуть ладонь в речной поток, но...
...будто на молевом сплаву с вырубки выше по течению, по стрежню плыли зацветшие брёвна, длиною в два-три саженя каждое. Младший Юшко изредка брался за багровище и кованым крюком нежно отталкивал бревно в сторону от кички. Чурбан проплывал мимо струги и равнодушно смотрел на дьяков огромным перидотовым глазом. То был шишок, как его называл Фоня, — или речной чёрт: земноводное, злое и прожорливое. Но, слава Богу, на лодки оно привычки нападать не имело.
Наконец, у очередной излучины Фоня вывел стругу на меляк. Его сын швырнул далеко в сторону плоский речной камень, разбередив окрестных шишков, а вы быстро выбрались с воды на базальтовый пляж долины. Вслед вам махали мозолистые ладони, а впереди, по оврагу, петляла заросшая тропинка. Где-то здесь, среди густых лесов, на самом высоком холме стоит древняя крепость Мырводол, а в ней расквартирована одна из ватаг городского воинства: ямской приказ прознал, что солдаты владетеля участвуют в сваре речных баронов, и заручился поддержкой у вояк. При вас — письмо к их главарю, написанное рукой судьи Викая.
Нашли вы «крепость», когда уже смеркалось. Бревенчатый частокол на старом каменном основании весь потемнел и поредел; тут и там долина брала своё, прорастая мятликом и вьюнком в каждом зазоре, в каждой трещине. Тучная башенка позади зияла тёмными провалами в крыше. Наконец — ворота. Их не было: разбиты в щепу, да и щепа та уже успела сгнить. На влажных брёвнах танцует отблеск костра — на внутреннем дворе крепости кто-то есть, пока что вам невидимый.
