Быть там, где тонут западные звезды | ходы игроков | Карта была пуста, и потому полна надежд; 11-е мая, вечер ☀🌔

По лицу Сулимы не разберёшь — попала ли в цель лесть помора? Он так и сидел с тем же кисло-хмурым выражением, но на вопрос ответил быстро, без обиняков:
— Коль хочешь в долине заработать, меч придётся разменять на орудие попроще — мотыгу там, топор. Нет, в сёлах вооружают охрану грузов на дороге, но возьмут ли они с собой незнакомца? Сомневаюсь. Да и в проводах тех ценятся больше копья и самострелы — всё против зверья оголодавшего.
Фёдор задумчиво поскрёб жёсткую щетину. Когда мимо проходил деловой коробейник, он лишь одобрительно махнул рукой и крикнул в сторону кухни: «Безмен в чолане!». Проводив взглядом Косьму, хозяин продолжил:
— У черновецких есть своя милиция. Вооружённый отряд, где-то дюжина селян. Ежели хорошо владеешь мечом, может, они и заинтересуются в твоём ремесле... Сам-то ты откуда? Ваш брат по всему побережью промышляет.

Если Людвик предлагает распить принесённый Косьмой кувшин:
— Мёд этот? Да на ночь пить? Не советую. Потом не уснёшь, а если и получится — будет сниться чертовщина всякая.
Фёдор побарабанил пальцами по столу, сплюнул на пол и запустил руку под прилавок. На столе появился ещё один кувшин и следом — две деревянные стопки. По ним он разлил мутную водицу — над прилавком раздался знакомый пряный запах хреновухи.

***

Усатый молодчик сгрёб своё сокровище и принялся завороженно перебирать яркий бисер в коробке. Позади кто-то смешливый пропел над его ухом:
— Не купишь ты её этими цацками, Соловей, ой не купишь!
На что тот только беззлобно огрызнулся:
— Иди-ка ты к чёрту!

Между тем Косьма пересёк зал и попал в натопленную кухоньку. Здесь пахло топлёным жиром, кинзой и сывороткой. На печи грелся котелок, а все полки вдоль стены были забиты корзинами и горшками — похоже, в трактире даже поздней весной не голодали. Здесь же была и кухарка. Завидев Косьму на пороге, она указала на стол в уголке — на нём в рядок стояли матерчатые мешки.
— Тэмле... — она сделала растирающий жест своими тонкими пальцами, видимо вспоминая слово. — Пряности. Соль, горчица, куркума.
Кухарка поочерёдно раскрыла мешочки — белый, жёлтый и ещё желтее.
— За одну копейку — полфунта соли, четверть фунта горчицы либо четыре лота куркумы. Все гвозди возьму за дюжину копеек, но только пряностями!
Она сделала жест рукой — мол, пробуй, если хочешь, — и теперь выжидающе теребила край своего расшитого цветами фартука.

Косьме доводилось держать в кошеле копейки — медные монетки продолговатой формы, отдалённо похожие на наконечник копья. Коробейники юга ещё называли их крушевичками — по месту чеканки. Чеканят их с разрешения владетеля в тех самых Крушевцах, чтобы покрыть недостаток столичных серебряных грошей на севере. На городских базарах копейки не в ходу, но разменять их можно — примерно грош к четырём копейкам.

– Давай посчитаем хозяйка. Дюжина копеек стало быть да полфунта соли за одну – получаем шесть фунтов, так? Так! – спросил и сам себе ответил Косьма. – Ну что ж, цена честная. Но ежели ты хозяйка пирожков в дорожку дашь или сыра кусок человеку с дороги, еще честнее будет! Как это так – на кухне у хозяюшки побывать, да без угощенья уйти? Где ж это видано такое, а? Да я последним дурнем буду, если отсюда с пустыми руками уйду – Косьма лукаво улыбнулся и подмигнул хозяйке своим единственным глазом.

– Откуда, ты хозяйка? Как звать-то тебя? Судя по говору, не здешняя... – совершив торг, Косьма уходить с кухни не торопился. Он не пропустил мимо ушей распоряжение Федора о безмене. Очевидно, женщине этой бывший караванщик доверял. Вот только кто она? На холопку не похожа, на честную жену вроде тоже – Косьма присмотрелся к женщине, пытаясь понять, кем она все же приходится Федору и какую роль при нем занимает

– С Борейского взморья, был когда то – криво усмехнулся Влеза на вопрос Сулимы, а в глазах его мелькнула похороненная глубоко в сердце тоска – Да только я уж лет десять как там не был, всё по свету мотаюсь...

Людвик затих, помолчал немного, затем взял со стола чарку и поднял кверху

– Ну, за удачные странствия – прервал он повисшее молчание и опрокинул чарку в себя одним махом. На глазах выступили слёзы, пойло оказалось ядрёнее чем Людвик ожидал

– Ух – утерев слёзы пробормотал он – Хорошая вещь, где берёшь?

Кухарка закусила полную губу и пробежалась взглядом по полкам. Наконец, признав поражение, выдохнула и приоткрыла плетёную дверку кладовой рядом. Вернулась с тяжёлым бронзовым безменом в одной руке и матерчатым свёртком в другой.
— Хитёр, ой хитёр толке!
Она положила свёрток на стол и откинула льняной полог — в отсвете очага блеснула лощёная головка сыра.
— Овечий, только из рассола. Ткань тем же рассолом пропитана — просыпь солью ещё, и он до конца седмицы свежим будет.

Она вытерла руку о подол и принялась за соль: в отдельный мешочек ссыпала товар черпаком, затем подхватывала его крюком безмена — под сарафаном бугрилась знатная мышца, — и мерила баланс на насечках стержня. Отмерив шесть фунтов, показала насечку Косьме и ловко подвязала мешочек бечевой из кармана на подоле.
— Кыной звать, — звонко рассмеялась она. — Уж твой-то говор для меня ещё чуднее звучит!
Кухарка взяла паузу и отвернулась к печи — помешать варево в горшке.
— Родилась в хозяйстве под Сызой. Слышал про Сызу? У нас там бакча была — весной на пару вёрст вокруг всё белым-бело от цветов. Матур…
Взяв ухват, Кына вытащила горшок из печи.
— Когда началась речная свара, к нам местный батырь приехал — успокоил старших и даже заплатил серебром за харчи для воинства. Но чем хуже шли дела у речных, тем чаще в округе появлялись ряженые тягуны: те ночами уводили скот, обносили сараи, а однажды охранявшего кылычом проткнули.
Кухарка, по-прежнему стоя спиной к коробейнику, сняла с верхней полки глиняное блюдо.
— И всё бы ничего, да следом пришла горячка с пятнами. Мы от мора решили по большаку на конбатыш бежать — да не мы одни! Жутко на дороге было, и если бы не Дюня… — Она будто спохватилась и тут же поправила себя: — Фёдор нас, неприкаянных, тогда вызволил и забрал с собой.
Она протёрла лицо рукавом, наконец обернулась и спросила:
— А ты откуда? Где нонче такие славные гвозди куют?

***

В колких глазах Сулимы впервые промелькнуло неподдельное удивление:
— Это ж какие шторма тебя занесли так далеко от родного берега? — Он кивнул на ножны Змеевика. — Ваш брат до талого с городскими рубился. Не иначе, от мсти владетеля бежишь?
Сулима залпом осушил стопку и довольно крякнул:
— Всё сам варю, из свекольной браги. Бурячиха гадкая, бывает, сивушная, но из здешних бураков — ой как хороша.

Он снова плеснул хреновуху в стопки и поднял свою:
— Чтоб гроши в карманах у вас не переводились!

– От спасибо, хозяюшка – горячо поблагодарил Кыну Косьма и не забыл поклониться, принимая товар.

– Да, хлебнула ты горя. Хоть и говоришь чудно, а доли наши схожи, тоже бежать от войн да беспредела мне пришлось, так и маюсь по свету. Была у нас мельница – тем и жили. Все забрали свары баронов с Портой. Как известно, бояре бьются – у мужиков ребра трещат. Сгорела наша мельница, а кто пожог – поди узнай. Знаешь, мне ее горящие крылья до сих пор снятся. А сейчас вот хожу, торгую, тем и живу. Там ленты сменяю на соль, здесь соль на табак – на жизнь хватает. Мне много не надо. Обычно так далеко не отхожу. Но про крепость услышал, а как известно, дружинники при деньгах, вот и решил поторговать, раз оказия сталась – ладья в эту сторону шла, столковались за работу подкинуть. Кстати, Кына, не знаешь, что с крепостью той сталось? Куда делись вои те? Ворота выбиты, а признаков боя нет. Бечет сказывал, что след большой видел. Может ты что слышала? Что люди бают?

– Маврикий* то помер уж почитай лет семь как – Людвик пожал плечами. Старый владетель был суровым правителем, порой даже жестоким, а его морские солдаты перебили немало родичей Влезы – и помор, признаться откровенно, даже не знал остался ли в живых ещё хоть кто то из них – однако ненависти к былому врагу он не испытывал: война всегда уносила жизни, а старик Маврикий был всего лишь хорошим военачальником. Несколько лет грызни за его трон – Людвик тогда как раз освоился в Городе – доказали что Маврикий был совсем не так уж плох, и вовсе не худшим вариантом из возможных

– А нынче на трон Ставракия* посадили – в голосе Людвика скользнула тень неодобрения. Хотя отец предстоятель и помазал оного Ставракия на царствие, и поморскому дьяку даже перепало пара звонких серебряков во время коронационной процессии: новоиспечённый владетель не поскупился на традиционные дары народу Города, Ставракий Влезе не нравился, и дьяк в глубине души надеялся что его правление, как и правление четверых его предшественников, успевших сменить друг друга после Маврикия, будет недолгим. За годы проведённые на службе, Людвик успел понять что их Приказ служит в первую очередь Порте, а не каждой из тех задниц которые рвутся хоть немного погреть её престол своим задом.

– Он же из богомильцев – столь же неодобрительно, вслух пояснил Людвик – Говорят будто вина не пьёт, ходит по дворцу во власянице, бежит от всякой девки как от огня и что совсем ни в какие ворота – собирается отправить в костёр иконы из Святой Стефании*... еретик одним словом...

Людвик помолчал, и невесело подытожил

– Так что не думаю что моё участие в той войне нынче кому интересно. Я б может и вернулся домой, да знаешь, ловить там нынче нечего, а возвращаться мне уже не к кому. Вот и брожу по свету, то тут, то там, нанимаюсь то к тем то к этим... Сейчас вот сюда занесло

— Дела… И конца-края этой сваре не видно.
Кына сняла с горшка выщербленную крышку — по кухне разошёлся кисловатый дух густых щей. На вопрос Косьмы она не спешила отвечать, суетливо перебирая утварь. Пауза под скрежет черепков неприлично затянулась, когда кухарка всё же промолвила:
— Нет мне дела до солдат, дус-коробейник, не слыхала... Может, Юха с ними приключился.
Она оглянулась, взглянула на Косьму серьёзно, с тенью напряжения на густых бровях:
— Речной диавол, по-вашему. Сама не видела, да люди судачат — будто из лесов с севера пришёл, через Сунгари, да так и колобродит здесь.
Высказав зловещее предположение, Кына налила в два блюда доверху щей, кинула на поднос щедрые ломти ржаного хлеба и, улыбнувшись, кивнула на выход из кухоньки:
— Твой иптэш захмелеет пить с Фёдором на пустой желудок. Пойдём к столу.

***

— Нынче все бегут, а война всё норовит на хвост наступить.
При упоминании иконоборчества Фёдор перекрестился троеперстием — сухо, без молитвы.
— Владетели, они все любят угрозами кидаться, а потом милость изображать... Вижу, ты, Влеза, человек набожный, и я это уважаю. Но будь сторожлив в этих краях — богомильцев здесь хватает, их в тех же Пышцах пруд пруди.
Сулима утёр нос запястьем после тоста и мигом обновил хреновуху в стопках. Его глаза немного осоловели, а сам он стал чуть более словоохотливым.
— В Городе я давно не бывал, Ставракия лично не видал, но рябь от его воцарения аж в тигулях чую. Накрыла нас всех городская волна, от стрежня до тихих заводей. Архонты сверкают серебряными аистами на крушевицких торжищах*, а ямские тянут лямку у самого края Бельма. Какие времена! Только мне простой люд жалко — многих в эту бурю ко дну потянуло.

– Морской дьявол?! Свят-свят-свят – торопливо перекрестился Косьма. В отличие от помора, церковным ритуалам он не следовал, но легко подражал внешним атрибутам христиан, чтобы вызывать меньше вопросов.

Тем временем в тарелке задымились горячие щи.

– Пойдем. Может и мне нальют – легко согласился коробейник, и подхватив ставший лёгким короб вышел в зал. Амброзия так и стояла в сторонке пока Сулима с помором угощались с другого кувшина. Косьма чиниться не стал, спрятал бурдюк обратно в короб и отсчитал Людовику уплаченные тем за постой монеты.

– Ну дело сделано, можно и поужинать – Косьма достал деревянную ложку, завернутую в тряпицу и принялся хлебать густые, наваристые щи. Сразу вспомнился дом, мать, детство, когда Косьма смотрел на мир совсем иначе. И дело вовсе не в том, что у коробейника был тогда второй глаз, а в ощущениях – смотрел он тогда на окружающее с любопытством, не ожидая от него поганого. Не то, что сейчас.

Утолив голод, Косьма завел разговор:

– Хозяин, те двое во дворе – один чернявый во дворе, а второй лысый и носом пропойцы, что за люди? Один второго камнетесом назвал, то верно? Косьма тут же объяснил свой интерес – раз помор амброзию в уплату не взял, может попробовать этим добрым людям продать? Или они без гроша в кармане, раз во дворе обретаются?

– И ещё, Федор. Бечет говорил, что дальше по большаку дорога дикая, малохоженая, нехорошая. Страху нагонял или так оно и есть? Не подскажешь, чего там опасаться?

"У самого края Бельма" – вычленил Людвик нужное из речей Фёдора. Должно быть Сулима говорил о пропавшем Дарё, о других ямских здесь им известно не было. Архонты в Крушевцах были новостью любопытной, но его здесь целей это едва ли касалось, а стало быть было не так важно

– Ну, Бог троицу любит. За простых людей! – поднял он последнюю чарку и тут же, махом опустошил её, занюхнув краем плаща

– Что ж они у Бельма то такого интересного нашли, вот что любопытно... – протянул он будто бы для себя, но так чтобы и Фёдор тоже услышал, сам обращаясь в слух

Сулима услышал Людвика и неопределённо пожал плечами.
— Кто знает? Бельмо — это квасцы*, а квасцы — серебро. Чтоб меня девки так любили, как городские любят серебро.

Фёдор запустил руку под прилавок и достал ещё одну стопку.
— Коли вы с юга шли, наверняка видели, что с мостом над Сунгари сталось. Старая кладка половодья не выдержала. Я всю весну тряс местных жмотов, чтобы те по сусекам поскребли да в складчину артель наняли.
Хозяин расплескал хреновуху уже по трём стопкам.
— Во дворе моём все пропойцы, уж не знаю, про кого именно ты говоришь. Тут либо черновецкие каменщики, либо мои работнички. Чернявый — мой, Джурой кличут… Ну, будем!
Он залпом осушил стопку и довольно крякнул.
— Каменщики все налегке: за кормёжку уплачено наперёд, да и на телеге с инструментом эти стервецы два бочонка браги привезли. А мёдом местные не злоупотребляют. Можешь сам с их старостой потолковать, Жигалём — он, как пить дать, во дворе в кости рубится.

Ещё пара минут у прилавка прошли в вялой беседе о мелочах, пока разговор не свернул на дорогу на север. Сулима, казалось, уж успел забыться в тепле трактира да под крутым градусом настойки, но при упоминании одичавшего большака нахмурился и вновь нацепил свой колкий, недружелюбный взгляд.
— Нечего там делать. И большака уж толком нет.
Он помолчал, затем тяжко вздохнул и соизволил пояснить:
— Зарос он. Пройти ещё можно, а проехать — нет. Дорога бугрится корнями, завалена низкими ветвями. Прямо здесь — за частоколом — начинается осиновая чаща и тянется на север до самых солончаков. Бродяжки с запада её Хийси кличут. "Великан" на их говоре. Но древесина там поганая, сырая и трухлявая, поэтому мы в чащу и не совались, пока…
Фёдор в нерешительности побарабанил по столешнице мозолистыми пальцами.
— Пока она прошлым летом не начала всюду прорастать. Побеги за луну на сажень вымахивают. Мы корчевать начали, но корневища — они к осинам потолще тянутся. А от них — глубже в чащу… И ещё… — Сулима теперь уж совсем помрачнел. — Приречка. Село в двух днях пути отсюда по большаку на север, заброшенное после особливо злой тагры*. Тоже местечко поганое.

– Каменщики значит, люди мастеровые. Неужто прям все пропойцы? Хотя конечно по всякому бывает, чего греха таить. Ладно, хозяин, выпьем за тебя и твой двор. Чтобы сусеки полнились, а лихо стороной проходило – Косьма принял чарку и опрокинул в рот, ощущая как крепость обожгла горло и ухнула в желудок. Тут же налег на щи – закусить. Не помогло. Хмель ударил в голову, а потому офеня больше молчал, да слушал, чтобы лишнего не сболтнуть.

Когда Федор упомянул кости, Косьма зыркнул на Людвика – мол, может сыграть, что думаешь и снова уставился в тарелку. Дурное дело оно конечно, хмельному играть, но портки Кривой никогда не проигрывал, умел вовремя остановится. Правда, и не выигрывал по-крупному никогда. Но сейчас можно было с людом поиграть. Небось слышали его песню – примут музыканта, не откажут, особливо когда бурдюк амброзии на кон поставит.

– Не видел ещё человека который не любил бы серебра – хмыкнул Людвик – хотя, может если поискать среди богомильцев такой и отыщется...

С этими словами Влеза поднялся из за стола, даже не покачнувшись. Похоже было на то что выпитое ничуть не ударило ему в голову.

– Ладно Фёдор, если мы тут с тобой до свиного визга допьёмся, башка болеть будет похлеще чем от бечетова мёда. Не знаю как ты, а мне точно надо закусить

Неторопливо помор перебрался за стол за которым уже трапезничал Косьма, пододвинул к себе принесенную кухаркой миску и несколько ломтей хлеба и сноровисто принялся за ужин: не державший с утра и маковой росинки во рту, он порядком проголодался и теперь похоже намерен был с лихвой наверстать упущеное