[LitM] Зодчие Туманов | ходы игроков | ❀ 1. Башня Бдящих

ДАЛВА ГОХ (БАГРЯНАЯ ЦИТАДЕЛЬ)
ГОРТ ГЕЛИН [Гвинедд, Брейнион]

День Луны, 5-й день месяца Ривион
1368 г. Р. И.

Новопринятых кадетов собрали во дворе Цитадели и разделили на две группы, на два братства: Минтей Брейлен, что на Старшей Речи значит «Братство Шиповника», и Минтей Драэнен, сиречь «Братство Боярышника» — по названиям тех кустов, чьи цветущие ветви вчера украшали тронный зал Янтарного Замка. Членам каждого братства выдали по серенитовому жетону, выглядевшему как крупная, почти в ладонь размером монета, на одной стороне которой был выгравирован символ гильдии — геральдическая пятилепестковая роза, с другой же — символ братства (цветок шиповника на жетонах Минтей Брейлен и цветок боярышника на жетонах Минтей Драэнен). Пентáур Хóремхеб — высокий смуглокожий южанин с экзотической внешностью и бритой головой, служивший в гильдии каштеляном Багряной Цитадели, — сообщил кадетам о том, что те будут вольны выбрать себе любую лошадь в гильдейской конюшне по окончанию брифинга, и что по любым вопросам касательно лошадей, провизии и снаряжения, а также своих комнат в цитадели они могут обращаться непосредственно к нему. Отныне «Шиповники» поступали в подчинение к присутствовавшему тут же провост-мастеру Тибáльду Рóго (атлетического сложения мужчины с оливковой кожей, проседью в коротко стриженых каштановых волосах и воинской выправкой), а «Боярышники» — к провост-мастеру Изёльт Фирáн (среднего роста и лет женщине с длинными иссиня-чёрными волосами, заплетёнными в косу, мраморной кожей, покрытой старыми шрамами, и пронзительно-голубыми глазами). Про себя наши герои отметили, что космополитичность, очевидно, была традицией в гильдии Красных Маршалов, судя по внешнему виду и именам каштеляна и провост-мастеров: Пентаур очевидно был кеметийцем, Тибальд — из Аквилеи или даже Элации, а Изёльт — однозначно из Галлии.

После стандартного инструктажа касательно правил цитадели (с которыми кадеты и так были знакомы, поскольку их прошлое обиталище — казармы — находились здесь же), Пентаур, Изёльт и Тибальд по очереди озвучили права и обязанности Красных Маршалов:

«Красные Маршалы — последний рубеж между Сумерками и нашим миром. Мы обязаны всеми доступными силами прекратить распространение Сумерек в Даярене, в Срединном Мире», — торжественно возгласила Изёльт.

«Под Сумерками мы понимаем следующее, не ограничиваясь данным перечнем: Скверна, порождения Скверны — феонды, Пороги, ведущие в Мир Сумерек — Рунгвид, а также Пороги, ведущие в Мир Теней — Арлливион, культы, почитающие сущностей из Сумерек, богов Скверны, саму Скверну, а также осквернённых богов из Теней, чернокнижники, использующие силы Сумерек и Теней для своих чар, а также Зодчие Туманов», — внимательно вглядываясь в глаза каждого, сказал Пентаур.

«Но Сумерки — это не только Скверна, осквернённое и те, кто почитают её и помогают ей распространиться. Это ещё и сумерки в сердцах и душах обитателей нашего мира: зло во имя зла, алчности или собственных интересов; отрицание морали и законов; бесчестие и преступления против мирных жителей Даярена», — подхватил Тибальд.

«Красные Маршалы — не просто охотники на Сумерки, хотя это и есть их первая и главная священная цель. Это защитники человечества, заступники Старших Рас и охранники Младших Народцев пред лицом не только сверхъестественного зла, но и зла обыденного. Мы никогда не игнорируем преступления, мы всегда защищаем тех, кто не может себя защитить, мы всегда находим и передаём в руки закона преступников, но мы никогда не чиним самосуд, не выносим приговоры и не приводим их в исполнение», — хором завершили озвучивание Кодекса Красных Маршалов все трое.

«Вам может показаться противоречивым то, что с одной стороны мы «уничтожаем Сумерки», с другой же — «не приводим в исполнение приговоры». Путь Красного Маршала ---- одновременно и широк, словно пролив Правого Крыла, разделяющий Лионесс и Дехей, ибо задач у нас множество, и узок, словно волосок прекрасной девы, ибо разница меж истинными Сумерками, Сумерками во плоти — Скверной, культистами, чернокнижниками, феондами, — и меж Сумерками души — преступниками, творящими беззаконие, — порой размыта и нечётка, и вы обязаны полагаться на глас сердца, крик души и принципы морали и воспитания, вынося суждение», — Пентаур постучал себя по груди, словно указывая на источник истины, которой Красные Маршалы обязаны руководствоваться. — И потому мы предпочитаем убивать лишь тогда, когда мы чётко уверены, что столкнулись с Сумерками во плоти. С Сумерками души — убийство всегда должно быть крайней мерой, лишь в случае самозащиты или защиты тех, кому они угрожают, и лишь тогда, когда иных выходов нет. Запомните это, кадеты. Вы обладаете невероятной властью, но и ответственностью, и спрос с вас будет в сообразной мере».

🜌🜌🜌

После этой короткой церемонии кадеты разделились на две группы — на свои братства — и отправились получать брифинг от своих провост-мастеров.

Изёльт отвела своих подопечных в Северный зал и пригласила сесть в кресла с высокими спинками, расставленными по периметру длинного стола, на котором были навалены ворохи пергамента и бумаги, стояли чернильницы, лежали перочинные ножи и угольные стержни для чернил, там и тут располагались стопки книг и дневников, нашлось даже место для широкого блюда с фруктами и сыром. Бóльшую часть поверхности стола занимала огромная карта Лионесса с воткнутыми в неё там и тут шпильками с разноцветными навершиями.

— Вдоль Закатного Берега установлено три маяка: Тур Селур — «Башня Зрящих» — на границе c Кередигионом; Тур Маэль — «Башня Товаров» — на пересечении основных морских торговых маршрутов, почти на середине Закатного Берега; и, наконец, Тур Эффро — «Башня Бдящих» — на мысе Торанн, откуда испокон веков гвинеддцы наблюдали за изгнанными на дальний север анварами. Вокруг каждого из маяков со временем выросло поселение, ставшее деревней, потом городком, а потом и полноценным многолюдным городом; каждый из них носит название своего маяка. Сами же маяки обслуживаются смотрителями, которых изначально назначал король, но вот уже почти две сотни лет эта должность передаётся от отца к сыну, превратившись в семейную привилегию; смотритель маяка также является и начальником порта в городах, выстроенных вокруг этих башен. Нет нужды говорить, что если что-то случится со смотрителем одного из маяков, сразу же привлечёт внимание короны; на место отца сразу же заступит сын, а король пошлёт своих эмиссаров расследовать произошедшее, — Изёльт помогала своей речи экспрессивной жестикуляцией, которая была свойственна её народу.

— Нынче же мы столкнулись с ситуацией, которая, как нам кажется, требует внимания не просто эмиссара, но Красных Маршалов. Несколько дней тому назад маяк перестал работать, и когда встревоженные жители города пришли узнать, в чём дело, они обнаружили лишь опустевшую башню — двери которой были заперты изнутри. Вся семья Реона из Эффро — текущего смотрителя маяка — исчезла без следа, словно и не было их никогда там; понятное дело, что заступить на должность некому, поскольку пропал не только сам смотритель, но и его трое сыновей, и двое дочерей, и супруга, и мать супруги, и даже кошка с собакою, кои, как свидетельствуют жители Тур Эффро, за день до этого прекрасно себе бегали туда-сюда вокруг башни, — Изёльт постучала по черноголовой шпильке, которая была воткнута в карту на месте Тур Эффро.

— Это крайне необычно, странно и подозрительно; смотритель и его семья — важные люди, получающие немалую прибыль, потому они вряд ли бы в одночасье решили бы переехать в другие края в поисках лучшей доли, да ещё и не уведомив никого, и никем не будучи увиденными. Белое море, воды которого омывают мыс Торанн, граничат с краями вечной ночи и льдов, а значит — обиталища Сумерек. Обоих этих фактов достаточно для того, чтобы Совет Владык решил отправить Красных Маршалов в Тур Эффро: расследовать, что произошло, по возможности отыскать пропавшую семью Реона, и удостовериться, что в этом исчезновении не замешаны Сумерки.

Порывшись в ворохе бумаг, Изёльт выудила одну из них — смятый листок пергамента, покрытый мелким бисером письмён:

— Здесь — сводка официальной информации о семье Реона из Эффро; это всё, чем я располагаю на данный момент, но, может, у вас возникли иные вопросы?


          𝖄𝖘𝖊𝖚𝖑𝖙 𝕱𝖎𝖗𝖆𝖓𝖙                  𝕻𝖊𝖓𝖙𝖆𝖜𝖗 𝕶𝖍𝖔𝖗𝖊𝖒𝖍𝖊𝖇                    𝕿𝖎𝖇𝖆𝖑𝖉 𝕽𝖔𝖌𝖔

  Хельгард проснулся, как человек, вынырнувший из глубин, где нет ни света, ни дыхания. Мгновение он лежал неподвижно, не различая, где сон, а где явь, — лишь сердце билось глухо и неровно, будто кто-то стучал в барабан в его груди. Пот стекал по вискам; пальцы, дрожащие, касались кожи — сухой, живой, настоящей. Но внутри ещё жил холод. Тот самый, что он чувствовал во сне, когда тьма вошла в него, будто дыхание смерти.

  Ему снились кошмары и прежде — шторма, битвы, кровь на ладонях. Но сейчас было нечто иное. Не страх — осквернение. Будто кто-то или что-то прикоснулось к светочи души и оставило на ней след, едва заметный, но глубже любого из шрамов.

  Северянин поднялся, опёршись о край кровати. Комната качнулась, и запах — пота, железа, страха — ударил в нос, возвращая к реальности. Зеркало блеснуло в полумраке, и Буревестник, глядя в отражение, увидел себя: того же человека, но в глазах, в глубине зрачков, теплилось нечто новое. Как будто там, подо льдом взгляда, поселился кто-то ещё — не враг, но наблюдатель.

  Он вспомнил вязкую тьму, каплю, что падала с потолка, и древо — огромное, залитое чёрным дерево, что будто воплощало саму суть мира. Свет листьев, золотой и живой, умирал в черной трясине. И вдруг пришло осознание, что страх был не о себе, а о том дереве. Оно стояло в сердце сна, как Иггдрасиль в центре мироздания, связывая все девять миров. Оно было — жизнь. А тьма, что лилась на него, была смертью, не такой, что приходит после боя, но той, что стирает смысл всего, ради чего стоит умирать.

  Сев на край постели и тяжело дыша, впервые за много лет Хель не знал, молиться ему или ругаться.

— Если это был знак — То от богов или от Скверны? Предупреждение? Если дерево всё ещё живо — значит, есть за что стоять.

  Воспоминание о том, как тварь входила в него, оставило в теле отзвук: не боль, а горечь. Будто с ним разделили дыхание — и оно оказалось чужим, как холодный и ржавый металл. Но в этом мерзком ощущении было и откровение: зло не всегда приходит снаружи. Иногда оно находит дорогу изнутри.

  Поднявшись, прошёл к окну. За стенами Багряной Цитадели рассвет окрашивал небо тусклым серебром. В этом свете всё казалось спокойным — но Хельгард чувствовал, что за этим внешним спокойствием что-то происходит.

— Добро и зло... может, это не стороны битвы, а стороны человека? — подумал он. — Одно растёт, пока другое не видит. И вся жизнь — лишь борьба, чтобы не дать тьме прорости корнями.

  Коснулся груди, словно пытаясь ощутить, остался ли там отголосок сна.

  Пульс бился — ровно. Жизнь продолжалась. Но где-то в глубине, за ребрами, он ощущал слабое движение — будто отголосок той капли, упавшей на лоб.
— Пусть предки видят, — прошептал он. — Я не позволю тьме стать мной.

  Обернувшись, заметил грязные следы на постели и сокрушенно мотнул головой. В отличие от простыней, память была чиста и не хранила воспоминаний о падении на землю или в сточную канаву, но много ли тех пьяниц, кто помнит о подобном? Стоило признать неизбежное, он падал. Возможно даже не раз. Разумеется амбат всё постирают и очистят, но это будет позже, а пока предстояло привести в порядок себя.

  Подойдя к кадке с водой, Хель стянул рубаху через голову, зачерпнул ладонями воды и омыл лицо, а через мгновение сунул голову в воду целиком.
  Выпрямившись, принялся растирать ладонями холодную воду по телу, что текла по плечам, спине и груди. Не сразу, но заметил темное пятно в котором угадывались очертания живого существа. Не круг, не клеймо — клякса, словно выжженная изнутри.

  Под левой ключицей, чуть выше сердца, кожа была темнее, словно её испачкали чернилами. Неровный след, багровато-чёрный, походил на след от ожога. Но если присмотреться, то в нём угадывались очертания спрута или осьминога, распластавшегося на груди. Он казался живым и, если долго всматриваться, в самом центре можно было разглядеть едва заметное движение — будто сама тьма под кожей шевелилась, и в её глубине на миг вспыхивало слабое свечение.

   Попытки избавиться от пятна не увенчались успехом так же, как и попытки вспомнить откуда оно появилось. Не чувствуя какого-то особого дискомфорта, Хель решил оставить всё как есть. Если грязь, то со временем сама сотрется, если рана, то заживёт. Лишь бы не мешала, а с остальным он справится.

   Завершив утренний моцион, Буревестник заплёл косы, выбрил виски, облачился, подхватил топор и спустился во внутренний двор, где сидя возле колодца жадно пил студёную воду, охлаждая разгоряченное нутро. Через четверть часа хмельная хворь отступила окончательно и желудок потребовал еды. К несчастью, кормили их речами и наставлениями, которые питали разум и душу, но не тело.

   Согласно кивнув, Хельгард задумался об услышанном и потёр ладонью левую грудь. Вероятно стоило сообщить ровост-мастеру о сне и появившейся на теле метке? Мысль казалась столь же здравой, сколь и абсурдной. В чужих глазах подобное могло выглядеть жалобой ребенка на поцарапанную коленку. Сам напился, сам испачкался где-то, сна дурного испугался и прибежал к матери, чтобы утешила. Мужчина даже скептически хмыкнул в бороду. К чему беспокоить мастера? Вот если будут проблемы, тогда да, а пока… Пока они направились в Северный зал, где эттир развалился в одном из кресел, взял кусок сыра и принялся неспешно поедать, внимательно поглядывая на наставницу.

  К счастью Изёльт у северян не было предосудительного отношения к женщинам и они на равных могли исполнять возложенные на них поручения. Более того, валькирии были неодолимыми воительницами, победить которых не мог ни один смертный, как бы не пытался.

— Кто будет вершить суд, если смотритель маяка и его семья не будут найдены среди живых? Доставить нарушителей сюда, в Красную башню? Или можно отсечь головы на месте? — поинтересовался северянин, дожевывая кусок сыра.

  Сражение со Скверной, как и с любыми чудовищами было понятно и вопросов не вызывало. Северное правосудие было простым, прямолинейным, суровым и эффективным. Тинг выслушивал обе стороны и устанавливал вергельд - денежную компенсацию, либо назначал хольмганг - поединок для урегулирования спора. А вот как подобное решается на чужой земле, было пока неясно.

Ну и сон! Новоиспеченный кадет проснулся в испарине и практически совсем не отдохнувшим. Конечно, Йоло и раньше снились кошмары, особенно когда он сильно простудился и у него был сильный жар, но чтобы такое... Никогда такого не было и вот опять! Неужели это новое место так на него повлияло? Неспроста ведь некоторые коридоры и комнаты закрыты для посещения, ой не спроста...

Кадет мрачно осмотрел комнату: бардак похуже, чем у нерадивого ученика на верстаке. Вздохнув, Йоло навел в помещении порядок - негоже жить в свинарнике, даже если скоро отсюда придется уезжать. Даже не так - именно поэтому надо убрать следы ночного недоразумения - вдруг придут с проверкой в его отсутствие, что подумают о его дисциплине и собранности? Какой, мол, из него Красный Маршал, если он в своей комнате поддержать элементарный порядок не может?

Прибрав в комнате, Йоло решил привести и себя в порядок, а то изображение в зеркале было таким, что проверяющим и в комнату заходить не потребуется.
- Что это тут? Черный зуб? Нет, показалось... Надо бы лампу себе получше сделать, а то не видно ничего... - ремесленник сам не заметил, как стал разговаривать с собственным отражением.

Но облегчение, вызванное тем, что почернение зуба оказалось ложной тревогой, быстро сменилось тревогой настоящей - на левой икроножной мышце с внутренней стороны Йоло обнаружил черное родимое пятно, которого раньше - в этом он был абсолютно уверен - не было. Тонкое, изгибающееся словно зигзаг молнии, извивающаяся змея или червь...Червь! На кадета снова нахлынули воспоминания о ночном кошмаре. Теперь он был точно уверен. что сон и эта метка между собой как-то связаны, но как именно он пока не понимал...

Мрачный после всего произошедшего Йоло тем не менее вовремя явился на утренний развод - не хватало еще к уже произошедшим неприятностям добавить нагоняй от начальства - и принялся внимательно слушать рассказ об обязанностях Красных Маршалов. Постепенно, настроение кадета улучшилось - ночной кошмар забывался, отходя на второй план, уступая место новому заданию.

- Мастер Изёльт, - обратился Йоло к закончившему доклад начальству, - Есть в ли Тур Эффро люди, к которым можно обратиться за информацией? Я имею в виду не только официальных лиц, но и тайных агентов или просто доверенных лиц - наверняка у братства в городе есть свои глаза и уши, чтобы не полагаться только на доклады властей.

Проснувшись наутро после беспокойного сна, Свейн Фрости обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое. Его бледное тело, подобное мерзостной личинке, изогнулось в пароксизме ужаса и муки, а затем он… внезапно осознал, что, технически, всегда был страшным насекомым, и со вчерашнего дня ничего принципиально не поменялось. Во рту все еще сохранялся блевотный привкус — можно было подумать, что он всю ночь пил в кабаке с эттирами, а не почивал в отвратительно уютной постельке в тех самых хоромах, которые ему не понравились еще при первом взгляде. Может, кстати, и пил — память странно подводила, обрываясь на самом интересном месте. Вроде бы, Эйнет неожиданно решила одарить кадетов драгоценностями из своих сокровищниц, а Вятко задал интересный и нужный вопрос, а потом… Нет, ничего. Ответ Свейна этим двоим, если он и был, растворился в застилающей мир тьме. Странные дела.

Пока Свейн с превеликим любопытством изучал собственное отражение в зеркале, мысли его снова и снова возвращались к ушедшей грезе. Любовь к толкованию снов — это, конечно, не единственное, что объединяет народы историй и дел, но одно из самых приятных. И, говоря об этом - любимой присказкой Детей Морозной Луны было «да чтоб ты жил в эпоху перемен». Спокойные времена не только порождают слабых людей, но истощают и сами истории. Веками и тысячелетиями сидхи жили будто бы в полудреме, застывшие, как в коконе фомора, в собственном бесцельном величии, пока Сумерки Богов не заставили их, наконец, зашевелиться. Да, видимо, ночной кошмар был как раз об этом — потонувшие в тщеславии, погруженные в традиции, не способные измениться, сидхи были подобны пленникам пещеры, что никогда не увидят света, обреченные смотреть на некогда великое древо, которое тоже никогда не сможет по-настоящему расправить ветви, пока духовная тщета не скроет все… Поистине, здесь было, о чем задуматься!

Мысленно возблагодарив Морозную Луну за то, что тот был большим, красивым и никогда не требовал от своих последователей сидеть по пещерам, Свейн, наконец, соизволил присмотреться к себе повнимательнее. Да, загадочный текст определенно никуда не делся. Чуждая геометрия бессмысленных знаков медленно скользила по бледной коже, закручиваясь в безумной литании искаженной плоти, в вихре разрывов и схождений, до краев заполненных болезненной, грязно-черно-гнилой кожей. Каждый символ в отдельности был мал, почти незаметен, но все вместе они покрывали практически всю поверхность живота, словно колония мерзостных личинок, захвативших новую жертву. И это было… Восхитительно интересно! Знаки медленно пульсировали, пробираясь под кожей, словно устраиваясь поудобнее, наполненные чуждой, странной жизнью. Понять, что именно было начертано на теле Фрости, было решительно невозможно — искаженные идеограммы не походили ни на один знакомый ему язык, словно тело Свейна было книгой, начертанной в приступе безумия расколотым надвое разумом оккулиста, что заблудился в заходящейся в крике вечности… Словно эмиссару Детей Морозной Зимы стоило перед миссией побольше налегать на лингвистику, а не бегать наперегонки с пауками (ту гонку, к слову, он с позором проиграл. Досадно).

Воспоминание о торжественно скинутых на него обязанностях эмиссара слегка поумерило пыл Свейна. Мечту сбежать куда подальше и провести следующие тридцать лет за изучением этого, без сомнения, весьма любопытного феномена пришлось отложить на потом. На завтра или на тысячу лет — кто знает? В конце концов, фейри не верят в концепцию времени — от этого уж слишком много мороки. И прямо сейчас требовалось решить две проблемы — стоит ли доложить вышестоящему начальству об изменениях в конфигурации юного кадета; и пора ли уже бежать на построение. По первому пункту двух мнений быть не может — ни один уважающий себя сидх не станет распространяться о проблеме, грозящей обратиться в катастрофу, что может уничтожить целый континент, если может её скрыть и посмотреть, что выйдет. В конце концов, что стало бы с жанром трагедии, если бы все блюли здравый смысл и соблюдали технику безопасности? Вот то-то и оно.

Второй вопрос, как оказалось, тоже не требовал незамедлительного решения. Очнувшись рано утром и увидев небо в открытую дверь, Свейн смог победить самое время (в которое фейри не верят), выиграть время и даже получить возможность это самое время убить. Омовение! Уборка! Повторное омовение! Небольшая перестановка (спрятать тумбочку в шкаф), чтобы удивить прислугу, если она здесь все же водится и вознамерится лазить по чужим вещам! Омовение (Свейн за это время очень полюбил плескаться в воде, что уж с него взять)! Поиски завтрака! Поиски тайных ходов и запретных мест! Поиски себя в этом недобром мире! График юного недомаршала был забит до отказа, но на торжественное собрание он прибыл точно за пятнадцать секунд до начала. Как ему это удалось? Ну, как известно, «волшебник никогда не опаздывает и не спешит, он приходит ровно тогда, когда ему нужно». Профессиональный навык, если можно так выразиться.

* * *

На общем собрании, к сожалению, так ничего и не объяснили. Кодекс Красных Маршалов Свейн принял всем сердцем — его сердце, мораль и воспитание точно так же восставали против бессмысленных убийств и преступлений. Мертвый преступник — мертв и бесполезен, а вот живой может стать превосходным исследовательским образцом, тренировочным стендом или подневольным рабочим, которого можно будет использовать еще очень долго! Он даже может вознестись до подлинно разумного мировосприятия и, в конечном итоге, влиться в цивилизованное общество Дам и Господ… Если очень постарается, конечно. Все же, люди восхитительно практичны!

* * *

Может показаться, что юные фейри ни к чему не относятся серьезно. И это чистая правда. Свейн нес свою легкомысленность как знамя, и никому не позволил бы на неё покуситься. Важный торговый узел, оставшийся без ключевых фигур, этой безмятежности как раз угрожал. Логистика — сердце любой экономики, экономика определяет политику, а политика… Так уж вышло, что политика как раз была областью деятельности самого Свейна. Другие могли увидеть в происходящем кошмар и отчаяние, но Эмиссар Холода видел возможности. Люди, доведенные до отчаяния, так легко открывают свои сердца… Иногда даже чересчур буквально, но уж лучше плохой культ, чем никакого, не правда ли? Стратегически подправить веру куда легче, чем зажечь её.

По виду Изёльт можно было сразу заключить, что правильным ответом на её спич будет «разрешите выполнять?». Информация от контрразведки и экономического блока? Донесения с мест? Общий новостной фон и статистика? Сводки из ближайших поселений и слухи, принесенные капитанами кораблей, проходивших через порт? Досье на ключевых фигур в городе? Информация от разведчиков и предсказателей? Нет, «всё, чем я располагаю — устаревшая информация о человеке, который уже пропал». Ужасно неудобно для честного сыщика. И крайне приятно для более… гибкого специалиста. Начальство, которое ничем не интересуется, даже обманывать не нужно. Естественно, если все остальные стороны довольны и не успеют нажаловаться первыми. Если уж на то пошло, слова про «добрый путь» и впрямь допускают слишком много толкований. Семантика — царица наук.

Кое-что, впрочем, спросить все же стоило.

- Должны ли мы избрать путь меди иль воды? Совет желает, чтобы вошли мы в город сей как слуги королей, иль скрытно, словно тать в нощи?

Серебряный голос сидха тек спокойно и неторопливо. Убедившись, что внимание присутствующих обратилось к нему, Свейн заключил:

- Хочу сказать я: ожидают ли в городе никого, или каких-то сыщиков, или каких-то Маршалов, или именно нас? Должны ли мы войти в город явно, потрясая бумагами и под властию Совета, или же начать расследование инкогнито, не раскрывая своих личностей? В каждом пути — свои возможности, но чего ждешь от нас ты, провост-мастер Изёльт?