| |
|
|
 ⵜⴰⵙⵖⵉⵎⵜ ⵜⴰⵎⴻⵇⵇⵔⴰⵏⵜ ⵏ ⵢⵉⴱⴻⵏⵏⴰⵢⴻⵏ ⵏ ⵓⵖⴻⵎⵖⵓⵎ
ⴰⵎⴹⵉⵇ ⵓⵔ ⵢⴻⵜⵜⵡⴰⵙⵙⴻⵏ ⴰⵔⴰ [ⴰⵀⴰⵜ ⵎⴰⵞⵞⵉ ⴷⴻⴳ ⵓⵎⴰⴹⴰⵍⴰ]
День Огней, 21-й день месяца Колкерт*, Албан Хевин*
1368 год от Рождества Исура (2000 год от Основания Стены)*Саундтрек: ссылка «И придёт зло, чистое и истинное, и многие лики будут у него, лики, что не суть ни пламя, ни лёд.
И возгласит зло свою волю нестройным хором, и возопит всё живое, пожелав стать навсегда мёртвым.»
— Книга Костров 3:27-28, Писание Тлеющих Откровений* Назовём её 𝔑𝔢𝔟* — ведь она ни за что не откроет нам своё истинное имя, и откроем вам тайну: она ненавидела это место. Тут сложно было понять, где — верх, где — низ, где здесь пространство и его границы. Формы и очертания всего вокруг переплетались в немыслимых и невозможных сочетаниях, даже само время здесь текло иначе; в один момент помещение касалось небольшой пещерой, в другой же — бесконечной анфиладой коридоров и комнат, а в следующий — огромным купольным залом, заполненным постоянно менявшим формы туманом. От всего этого мутило и тошнило, а в районе солнечного сплетения пульсировал неприятный комок, словно гнойный нарыв на стопе, в которую вонзился терновый шип. Она ненавидела это ощущение. Она ненавидела эти маски, сделанные словно из живого фарфора — блестящий лёгкий материал, издававший глухой звон, если стукнуть по нему костяшкой пальца, был неожиданно тёплым и порой податливым. Когда маска была надета, она приглушала звуки, заставляла испытывать лёгкое головокружение, трансформировала голос говорящего так, что непонятно было ни какого пола, ни какой расы, или же какого возраста тот, кто скрывается под покровом этого уродливого фарфорового лица. Порой лёгкие волны проходили по поверхности этого чудовищного изобретения, и маска преображалась, от чего за одну встречу собеседники много раз меняли свои «лица», и от этого тоже кружилась голова и сосало под ложечкой. Она ненавидела это чувство. Она ненавидела этих людей — ведь неизвестно было, люди ли скрываются под покровом живого фарфора и чёрных бесформенных балахонов, расшитых золотой нитью; да даже если бы она знала их личности и истинные имена, это не прибавило бы в её сердце любви к этим чужакам. То, что они делали, сама суть их ордена была плевком в лицо мироздания, и лишь обещание могущества, сил, используя которые, Нэб смогла бы спасти свою семью, исцелить свою дочь, заставляли её исполнять каждое распоряжение Глашатая Сумерек, верховного магистра их ордена. Да даже откажись она повиноваться приказам — обратного пути назад не было; единожды присягнув 𝔜 𝔏𝔩𝔢𝔦𝔰𝔦𝔬𝔫 𝔡𝔦-𝔊𝔞𝔢*, Тем, Чьи Голоса Безбрежны, невозможно было забрать свои клятвы обратно. Вернуться к обычной жизни. Ценой тому было истребление всего рода, до девятого колена в обе стороны — даже души умерших предков поглощались Голосами, а все потомки вынуждены были жить под гнётом проклятия Голосов, которое медленно убивало их с каждым ударом сердца. Голоса, эти чудовищные всемогущие сущности, владели ею безраздельно. Она ненавидела эту безысходность. Она ненавидела себя. Нэб, обладавшая невероятной властью и могуществом за пределами этих стен, здесь была слугой, обязанной подчиняться воле Эллейсион ди-Гай, Безбрежных Голосов, решениям Глашатая Сумерек и мнению прочих членов Лиминального Совета, таких же слуг, лишённых собственной воли, как и она. И это лишь начало; когда орден исполнит свою Великую Симфонию Диссонанса и всё сущее падёт к стопам Безбрежных Голосов, будет куда хуже — тогда сама надежда будет четвертована и сожжена в костре безграничной ненависти Эллейсион ди-Гай, такой же безбрежной, как и они сами. Она ненавидела то, что неизбежно грядёт. — Голоса шепчут бездонной тьмой расползающейся во все стороны ночи! Они поют горячей кровью умирающей в агонии жизни! Они кричат ослепляющим сиянием взрывающихся светил! — Мощный голос Глашатая Сумерек, искажённый маской так, что звучал он словно нестройный церковный хор, каждый участник которого пел свою мелодию невпопад с другими. Все прочие фигуры в чёрных балахонах и белых постоянно меняющих свои черты масках повторили слова Глашатая; огромный купольный зал, чьи дальние стены тонули в сизой дымке тумана, наполнился эхом этой инкантации. — Когда отзвучит последняя нота Великой Симфонии Диссонанса, вся Вселенная преисполнится Голосами Безбрежными, Голосами Тех, Кто Спит По Ту Сторону, ибо проснутся Они, и Их Голоса станут новой плотью этого мира! — Да будет так. Да проснутся Они. Да звучат Голоса. — закончили литанию члены Лиминального Совета. Как же Нэб ненавидела эти безумные ритуалы и слова, у которых она не находила ни единого смысла. Тихонько вздохнув, она присоединилась к остальным: — Да будет так. — В сей день, День Огней, день Летнего Солнцестояния, когда весь мир корёжится от света, коего слишком много, в день, знаменующий ровно две тысячи лет с того момента, что стал причиной создания нашего ордена, который открыл врата Голосам ℌ𝔲𝔫𝔴𝔶𝔯 𝔬'𝔯 𝔒𝔠𝔥𝔯 𝔄𝔯𝔞𝔩𝔩* — Тех, Кто Спит По Ту Сторону, собрались мы здесь, вне времени и пространства, дабы исполнить волю Голосов. Поведайте же нам и Им, братья и сёстры, какие новости вы принесли с собой? — Глашатай Сумерек сделал несколько шагов в сторону массивного трона, вырезанного из чёрного камня и покрытого позолотой прихотливых рун, значение и происхождение которых не было известно Нэб. Она заметила то, что никогда не видела прежде: Глашатай Сумерек едва заметно прихрамывал на левую ногу, и, когда усаживался на своё обычное место, с которого он (или, вполне возможно, она?) проводил собрания Лиминального Совета, язык движений тела выдал усилие и боль. Нэб ухмыльнулась под своей маской: то, что, вероятно, никто иной не заметил, ведь не обладал её зоркостью и проницательностью, ставшими почти легендарными в её мире, и то, что казалось несущественной мелочью, на самом деле было невероятно важной информацией, которая, возможно, поможет ей идентифицировать личность Глашатая. Одна из фигур сделала шаг в сторону трона; клубы тумана, извивавшиеся повсюду в этом зале, словно щупальца бестелесного сизого кракена, потянулись вслед за членом Совета. Тот (или та) сделал лёгкий поклон Глашатаю Сумерек и заговорил (заговорила?): — Ещё три правителя присягнули нам на верность: один — повелевает королевством, двое — важными городами на тех землях, что всё ещё глухи к Голосам, — одобрительный гомон членов Совета наполнил помещение, которое снова стало казаться небольшой овальной комнатой, хотя ещё один взгляд назад было безграничным величественным залом. — Их имена были вписаны кровью в Летопись Туманов, и они готовы исполнить любое распоряжение Лиминального Совета. — Я тоже несу благие вести, Глашатай, — вторая фигура сделала шаг в сторону чёрного трона и поклонилась, прижав правую ладонь к сердцу, а левую — сжав в кулак и заложив за спину. Нэб снова хмыкнула: сегодня был день удивительных открытий. — Гегемония совершила ротацию своих послов, и нам удалось заменить их на Присягнувших Голосам. Настоящие послы кормят рыб на дне Срединного моря или огненных духов в жерле Сердца Мира*. Никто не заподозрит гегемонийских послов в неожиданной смене характера и модус операнди, поскольку от Гегемонии все и так априори ожидают лишь зло. Они готовы приступить к новому акту Симфонии, как только мы дадим им знак — каждый получил свои инструкции и знает, что делать. — Вот только не все послы участвовали в ротации, — с плохо скрываемым ехидством заметил один из тех членов Совета, которые всё ещё стояли в ритуальном круге. — А что до новых правителей — то достопочтимый собрат-сестра забыли отметить, что мы потеряли двоих: один умер, не оставив потомства, и дальний родственник, перенявший бразды правления, не присягал Голосам, он глух к ним. Второй же — выбрал муки; отрёкся от своих клятв, мужественно перенёс созерцание того, как души его родителей, их родителей, и так далее — просто перестали существовать, став пищей Голосам и лишившись шанса на перерождение, и ныне наблюдает, как его дети медленно и болезненно умирают, отмеченные Печатью Клятвопреступника. Он, конечно, пытается найти способы снять её, но мы ведь знаем, что это — тщетно… — На фоне сих горьких вестей хочу поведать благую: в Осенний Солнцеворот в Башне Обетов состоятся выборы новой Хранительницы Обетов вместо прежней, которую мы успешно уничтожили, сфабриковав улики и уверив Церковь в том, что она плела заговор, планируя совершить богомерзкий переворот и убить Папу. Постановлением Верховной Курии Церкви Пресветлого Пламени за еретическое отступничество и заговор против Пламенеющего Престола, её освежевали живьём, поддерживая в ней жизнь литургическими молитвами и эхадой Единого — Голоса хохотали от этой иронии, — и после скормили её всё ещё живую плоть осам и муравьям. Пятеро кандидаток из двенадцати — Присягнувшие Голосам, они знают свои партии в Симфонии. Снова одобрительный гомон приглушённых голосов, под который Глашатай Сумерек, казалось, погрузился в раздумья. В какой-то момент он (или она) обратил свою маску на Совет и спросил: — Что там с Лекарством? На какой стадии его разработка? — Друиды Коэдвена сопротивляются и препятствуют, но нам удалось заставить услышать Голоса некоторых из них, потому — всё идёт по плану. К осени Лекарство будет готово. Как только это случится, мы можем приступить к полевым испытаниям; мы уже подобрали несколько локаций, которые мы планируем Излечить. — Вот это — прекрасная новость! — Глашатай резко поднялся со своего трона и едва заметно пошатнулся — очевидно, боль в левой ноге не была в восторге от такого жеста. — Как мы все знаем, Лекарство — очередная часть Симфонии. Менуэт, длившийся столетия после Пепельных Войн, должен смениться этим интермеццо, чтобы впоследствии перейти в стремительное скерцо, а за ним, как вы знаете, следует финал… Нэб содрогнулась, вспомнив видения, которые в момент принятия клятв Голоса показали ей: видения того, чем окончится Великая Симфония Диссонанса. Она прочла бы молитву своим богам, да даже Пресветлому Пламени искренне помолилась бы, если бы знала, что это помогло бы предотвратить то, что неизбежно. К сожалению, она знала, что Симфония, единожды начавшись, не может не завершиться…  КАЙР ГВЕР (ЯНТАРНЫЙ ЗАМОК)
ГОРТ ГЕЛИН [Гвинедд, Брейнион]
День Солнца, 4-й день месяца Ривион*
1368 г. Р. И.Саундтрек: ссылка «Господь сказал: Будьте братьями друг другу.
Сын показал: ради собратьев и сестёр Он готов был сгореть на костре.
Пресветлое Пламя хранит всех тех, кто говорит: «ты брат мне, ты сестра мне».
Пламя скрепляет любое братство незримыми узами, ибо так угодно Господу.»
— Книга Углей 1:19-22, Писание Тлеющих Откровений По легенде, людская столица Гвинедда была тем самым местом, на котором был заключён Союз Вольных Земель — Брейнион, когда монархи гойделов, эттиров и кимров собрались в древней роще остролистов и под мудрым руководством друидов Инис Мон, ведьм Авалона, годи Йорвика и вёльв Ормея принесли нерушимые клятвы защищать запад и север Лионесса от общих врагов, в первую очередь — от кровожадных и непримиримых дикарей: от анваров. Анварские племена совместными усилиями удалось вытеснить на северный полуостров материка, а перешеек, отделявший этот край от остальной тверди континента, перекрыть огромной стеной высотой в двенадцать эллей*, поименованной Тарвинской Стеной в честь Тарвина Мудрого — первого короля Гвинедда, который стал инициатором заключения союза. На месте вечнозелёной рощи, слышавшей клятвы вельмож, речи друидов и песнопения жрецов и жриц, и возник Горт Гелин, что на Старшей Речи значит «Сад Остролиста». Было это два тысячелетия тому назад. Ныне Горт Гелин представлял собой один из крупнейших городов Брейниона и самое большое человеческое поселение в Гвинедде. Расположившись на побережье залива Конви, каждое утро он омывал свои стены золотистым светом рассветного солнца, лившимся со стороны Коэдвена, древнейшего из лесов на континенте, а по вечерам укутывался в уютный плед, сотканный из багряных лучей заката, даровавших имя всему здешнему побережью — «Закатный Берег». Любовь к остролисту и прочим вечнозелёным деревьям ощущалась здесь, как ни в едином прочем человеческом поселении: кедры и пихты, ели и сосны, лиственницы и остролисты, мирт и можжевельник наполняли его парки и сады, барвинок тёмно-зелёным одеялом устилал городскую землю, а плющ — стены Горт Гелина. Не стоит думать, однако, что Горт Гелин был окрашен лишь в тёмную зелень и серый камень: город напоминал палитру художника, на которой разведены были все те краски, которые достопочтенному мастеру изобразительных искусств могут понадобиться для написания истинного шедевра среди пейзажей. Вот пурпур листьев дикого винограда, предавших свою зелень в пользу пунцовой яркости раньше срока — они любовно окутывал Дом Владык — храм, посвящённый четырём «цивилизованным» ипостасям Бога. Вон — золото и серебро берёз, в своём неподвижном танце окруживших выстроенную из серого мрамора Обитель Матерей, храм в честь Триликой Богини. Недалеко от порта высится белокаменная церковь, Собор Неизбежности, как назвали это строение и учреждение его основатели — дескать, воцарение воли Единого неизбежно и здесь, в самом сердце Старой Веры; его разноцветные витражи, всегда подсвеченные вечно горящим костром на главном алтаре внутри, соперничают в разнообразии цветов и оттенков с закатными небесами. Неподалёку целый квартал занимает Базар Всех Ветров, на котором можно повстречать купцов и торговцев со всех уголков Даярена. Вот — торговцы из далёких, древних и экзотичных Пряных Королевств, привозящие в такие дали свои пряности, ковры, благовония, редкие и ценные породы дерева, кофе и чай, а также неповторимые произведения искусства парнисаанских ювелиров. Там — мессантийские купцы, привезшие шелка и парчу, мирру и ладан, чародейские амулеты и талисманы на удачу, плодовитость женского чрева и мужских чресел, на материальное процветание и мужество в бою. Вон — гойделы, что привезли свои сыры, лучше которых нет во всём мире, своих лошадей, и музыкальные инструменты, подобных которым не сыщешь более нигде. В том уголке Базара — эттиры со своими шкурами волков и медведей, китовым усом и бивнями нарвалов, с травами, что можно встретить лишь на далёком севере, где Скверна властвует над всем сущим и куда не решаются податься никто, кроме разве что могучих сыновей фьордов, а также оружие, выкованное лучшими кузнецами того народа, что тысячелетиями считает своим искусством умение убивать быстро, эффективно и эффектно. Заметили ли вы лавки торговцев из Кенто — тех самых, что познакомили весь мир с чаем, рисом, гардениями и хризантемами, а также научили делать бумагу? Никогда не бывает так, чтобы вокруг них не было толпы желающих расстаться со своими арианами как можно скорее, чтобы стать обладателями уникальных товаров, которые не так часто появляются в этих краях: невероятно острых и сбалансированных мечей, душистого зелёного чая, тончайшего шёлка, бумаги наивысшего качества, древесных лаков, рецепты которых до сих пор неведомы ремесленникам Лионесса, и жемчуга, такого красивого и стойкого, что брейнионцы готовы отдать своё состояние ради обладания одной лишь жемчужиной. А гляньте вот туда: монахи из Элации и Аквилеи привезли лучшие на материке вина, засоленные оливки, душистые травы, произрастающие под жгучим солнцем южных побережий Лионесса, и манускрипты, с трепетной нежностью и маниакальной точностью переписанные и воссозданные из оригиналов — трактатов по географии, биологии, истории и религиях материка. Базар — не просто мазок яркой краски, это целый водопад цветов и оттенков на ярком полотнище Горт Гелина. По одному из переулков, ведших от Базара Всех Ветров в сторону Янтарного Замка — обители одного из двух монархов Гвинедда, того, кто представлял человеческое население королевства — шли двое солдат: старый седой гойдел, высокий, стройный, мускулистый, с аккуратно подстриженной бородой, иссиня-чёрной, испещрённой серебристой сединой, с сапфирово-синими глазами, подёрнутыми дымкой возраста, и молодой кимр — копна тёмно-каштановых волос и зелёно-золотистая радужка глаз выдавала в нём исконного уроженца Гвинедда. Парень не уступал гойделу ни в росте, ни в атлетичности фигуры, ни в опасной гибкости движений, которых в своё время, столетия назад, так боялись имперские завоеватели, посчитавшие, что их познаний стратегии, тактики и людской природы более чем достаточно для завоевания западной части материка… о, как же они ошиблись, когда познали истинную суть кошачьей грации гельтар: этот народ был гибким, подвижным и стремительным не потому, что любил танцевать (это тоже, но…), но потому, что испокон веков он оттачивал свои способности убивать быстро, неслышно и аккуратно. Тайг — старший-синеглазый, который гойдел — полной грудью вдохнул пряный осенний воздух, наполненный ароматами палых листьев, хризантем, спелых яблок, среднезрелого вина и обещания холодов, кои неизбежны, и, по-дружески пихнув локтем своего спутника. — Что думаешь, Йорвет? Возьмут тебя в кадеты Красных Маршалов? Йорвет — златоглазый юный кимр — задумчиво хмыкнул в ответ. — Не знаю, дядя Тайг. Они — маршалы — такие… необычные, в каждом есть своя «изюминка», есть нечто, что отличает их от прочих. А чем я уникален? Родился тут, вырос тут, родители обычные ремесленники, что такого этакого во мне?! Тайг захрипел, набирая накопившуюся внутри слизь, и смачно сплюнул на пыльную мостовую под ногами: — Ты знаешь, почему на нашем языке «осень» звучит как «хидрев»? Оно происходит от слияния двух слов: «хидд» — «олень-самец», тот, который в раже продолжения рода, и «брев», что значит «рёв» или «боевой клич». Это время, когда олени кричат, заявляя о своём праве на продолжение рода, на главенство в стаде, на то, что они достойны внимания. И именно поэтому выбор кадетов в гильдию Красных Маршалов происходит именно осенью — какая иная пора лучше отразит важность бытия тем, кто готов заявить о себе, кто сделает всё возможное, чтобы сражаться ради завоевания своего места под тремя светилами?! — Правду говоришь, дядя Тайг… Но набор уже закрыт. Те, кто были приняты на испытания, уже прошли их. В этом году целых два братства сформировали, впервые за несколько лет. Мне остаётся… — Готовиться к следующему году! Искать в себе те «изюминки», какое бы отношение сушёный виноград ни имел бы к теме нашего разговора! Я обещал твоей матери, да покоится её душа в Царстве Лета, рядом с Богами и Богинями Света, и да переродится она в нужный срок в нашем мире, что я гарантирую тебе наилучшее будущее. Поверь мне, парень: в Гвинедде, да и во всём Брейнионе — нет лучшего будущего для таких, как я и ты, кроме как волей богов и богинь стать Красным Маршалом! Давеча я зашёл получить своё месячное жалование у дамы Бронвен, кастелянши Янтарного… Она думает, что я — такой же деревенщина, как и прочие в Осенней Страже, что я не знаю, как писать и читать… А я знаю — благодаря тебе, племянник. И я увидел, сколько платят маршалам, и, уж прости за грубость, но у тебя вместо мозгов — козлиные яйца, если ты решишь выбрать иной путь. С такими деньжищами ты себе купишь целый дом в Горт Гелин уже спустя полгода, максимум — год службы, и что ещё ты можешь сделать с таким жалованием… Йорвет неопределённо пожал плечами и задумчиво уставился на греющийся в лучах осеннего полуденного солнца Янтарный Замок… ᛬᛬ᚪᛗ᛬ᚷᛇᚦ᛬ᛁ᛬ᛗᛧᛗᚢᛁᛦ᛬᛬ᚪᛗ᛬ᛏᚩᛥ᛬ᛏᚱᛖᚦᚪᚾ᛬᛬ᚪᛗ᛬ᚠᚢᚪᛁᛗ᛬ᛗᚪᚱᚪ᛬᛬ᚪᛗ᛬ᛞᚪᛗ᛬ᛋᛖᚳᚻᛏ᛬ᚾᛧᛞᛁᚱᛖᛥ᛬᛬ᚪᛗ᛬ᛋᛯᛁᚷ᛬ᛁ᛬ᚾᛧᚪᛁᛚᛚ᛬᛬ᚪᛗ᛬ᛞᛯᚱ᛬ᚷᚱᛯᚾᛖ᛬᛬Название своё Кайр Гвер получил не метафорически, но по вполне объективным причинам: значительная часть декора замка была действительно сделана из настоящего янтаря, добываемого на Закатном Берегу: витражи в стрельчатых окнах, окантовка покрытых лазуритом куполов и крыш, барельефные гербы Гвинедда, украшавшие белокаменные стены замка там и тут. Благодаря своему расположению на холме в центре города, а также этому «морскому золоту», как гвинеддцы называют янтарь, в солнечный день Кайр Гвер притягивал к себе взоры любого, кто шёл по улицам людской столицы Королевства Двух Монархов*. Сегодня он был особенно наряден: белоснежные флаги с красной геральдической розой — эмблема гильдии Красных Маршалов — реяли над сиявшими «морским золотом» куполами и башнями, перемежаясь с красно-зелёными флагами Гвинедда и сине-алыми стягами монаршей линии Моринхорнов*, правящей династии Гвинедда. Тронный зал Янтарного Замка был украшен цветущими ветвями шиповника и боярышника — наверняка магия друидов и лесных альвов, ведь в месяце ривион оба растения уже давно как отцвели, а также невероятным количеством восковых свечей, усиливавшие золотистое сияние янтаря, из которого был вырезан королевский трон и из которого были созданы ажурные декоративные панели, покрывавшие все стены по периметру помещения. Огромный медный котёл, украшенный гравировкой, которая изображала сцены из легенд о богах и героях, стоял на серебристом мраморном полу у подножия ступеней, ведших к трону; вокруг котла стояли четверо. Первым был пожилой гойдельский друид с окладистой серебристой бородой и зелёными, словно дубовые листья, очами; смуглый, сухощавый, одетый в белоснежные одеяния, он держал в левой руке ритуальный золотой серп. Напротив него стояла кимрийская ведьма Авалона — жрица Старой Веры, молодая женщина невысокого роста с невероятно красивыми чертами лица, копной светло-каштановых кудрявых волос, огромными карими глазами и белоснежной кожей, она была одета в чёрные одежды, открывавшие бóльшую часть её упругих персей, и сжимала в правой руке атам — обоюдоострый серебряный нож с чёрной рукоятью. По правую руку от неё неподвижно застыла высокая стройная румянощёкая старая сероглазая северянка из эттиров, в простом платье, крашенном резедой в золотисто-жёлтый оттенок, с накидкой из лисьего меха; её седые волосы были заплетены во множество косичек, каждая из которых была украшена бусинами, монетами и странными амулетами. В левой руке вёльва, а это была одна из них, держала покрытый гравированными рунами бронзовый жезл в палец толщиной, заканчивавшийся на конце острым, почти иглоподобным остриём. Напротив неё стоял молодой эттир атлетического телосложения, с коротко остриженными волосами цвета спелой пшеницы и сапфировыми, как летнее небо, глазами. Одет он был в синий балахон годи без рукавов, открывавший его мускулистую грудь, покрытую ритуальными татуировками, указывавшими на его статус годи — жреца Асатру; его мощные руки украшали гривны и браслеты, а в левой руке он сжимал короткое копьё, чьё древко было выточено из светлого ясеня, а остриё выковано из серебра и стали. На левом троне восседал сам король Анрауд «Отчаянный» Моринхорн, дошедший до своей четвёртой дюжины лет жизни, типичный северный кимр: бледнокожий, с непослушными каштановыми волосами и щеками, усыпанными веснушками, голубоглазый, высокий и стройный, производящий впечатление скорее воина или кузнеца, чем аристократа или неженки, проведшей почти всю свою жизнь под защитой крепостных стен. Глубокий шрам пересекал его лицо по диагонали, захватывая левый глаз, который, судя по размеру этого последствия серьёзного ранения, лишь чудом — или магией — всё ещё выглядел зрячим, да что там — всё ещё был. Владыка был одет в огонь и пурпур, в багрянец и кармин — королевские цвета повелителей Горт Гелина; голову его венчала массивная золотая корона. Правый трон был занят королевой Келервен верх Лианнор, лесной альве, повелительницей всех рёккальвов к западу от Серебристых гор. С виду молодая, практически юная дева — обманчивый облик, ибо все знали, что королева Келервен правит Гвинеддом уже полтысячелетия, — с бледной, почти прозрачной кожей, длинными прямыми волосами цвета чистейшего хризолита, заплетёнными на самом конце в короткий узел и уложенные по её правому плечу, с тёмными очами, напоминавшими и цветом, и ершистостью своей кедровые шишки. Владычица Коэдвена облачена была в тёмно-изумрудные одежды, расшитые серебряной нитью: королевские цвета Кинтрев Лина. Когда часовая башня на главной площади Горт Гелина колокольным перезвоном возвестила о наступлении полудня, Анрауд сделал едва заметный жест пальцами правой руки, покоившейся на подлокотнике янтарного трона, и сенешаль короля — Карадок ап Кадно — худощавый мужчина с самым рыжим оттенком волос, который только можно было себе представить — трижды стукнул по мраморному полу своим посохом. Входные двери в тронный зал открылись, и Карадок возгласил: — Войдите, Избранные! Предстаньте пред ликом короля Анрауда Моринхорна, Людского Владыки Гвинедда, пред ликом Келервен, дщери Лианнор, Альвийской Владычицы Гвинедда, и пред ликами богов и богинь, представляемыми их верными слугами! Позвольте миру увидеть вас; узнать вас!
|
|
1 |
|
|
|
|
В огромный каменный королевский дворец Вятко Горностай вошел уже не совсем тем деревенщиной каким прибыл в столицу Вольных Земель, чуравшимся каменных замков и мощеных улиц, но все же не мог не восхищаться роскошью Янтарного Замка. Странствуя по свету, а особенно - сопровождая караваны купца Добромира, бывшего эттиром по отцу и велетом по матери и сумевшему устроить свою торговлю благодаря связям в обеих народах, он видел и западные кубки в виде летящих по полю прекрасных коней, выкованных из чистейшей бронзы со вставками серебра, и золоченые украшения народов юга, блиставшие на солнце как отсвет светила на чистом зимнем снегу, видел чудную резьбу по кости мастеров северных земель эттиров, да и финифть умелых родичей-велетов, бегущая по запястьям дев серебряными струями была давно привычна глазу опытного охранника караванов. Но никогда он не видел столько всего сразу.
Голова охотника вертелась из стороны в сторону, тут восхищаясь золотым светом янтаря ярким днем, а там - любуясь витражом на узорном окне замка. А к чудесной чаше, покрытой чудесными сценами, бывший охранник даже норовил прикоснуться как бы ненароком - неужто такое наяву. Жадность и зависть были чужды сердцу велета, поэтому улыбка его светилась искренним восхищением искусством мастеров чужих земель, которые грозили стать ему новым домом на ближайшие годы, а если боги позволят, то и насовсем. Получится ли прижиться у сына лесных дорог в этом каменном городе, покажет время. А пока что рядом с ним шагали те, с кем проводил бок о бок столько времени в казарме и на тренировках. Северный воин, суровый как зимнее море и твердый как скалы, скорый на гнев и на дружбу, ловкий руками и быстрый разумом кимр, восхищавший Вятко своими знаниями и способный из каких-то ремней, колес и предки знают чего еще сделать почти живой механизм да юная дева с кожей цвета коры молодого дуба, гибкая как лоза, опасная и быстрая как змея. Ее быстрые клинки часто оставляли прорехи в плаще велета на тренировках. Рядом шил другие воины, и веселый и смешливый Горностай успел познакомиться и с ними, тем более что уважение и любопытство были привиты еще отцом и стали неотъемлемой частью натуры парня. Так красноволосую деву с бледной кожей он слушал с почтением особенно когда она говорила о травах, мудрого и горделивого странника с севера - да обо всем, очень уж много тот повидал на своем пути. Разве что скрытного эдлинга, смотревшего исподлобья да волком Вятко так и не смог узнать и подружиться.
Но наибольшее внимание привлекали призвавшие новых Избранных. Король и Королева. Осень и вечная весна. Изрубленный ветрами тис и тонкая верба. Только кто из них есть кто велет не смог определить. Глаза весны были слишком осенними и выдавали глубину, говорившую что тонкая кора видела слишком много ветров помимо вешнего солнца. Горностай внимательно смотрел на Владыку и Владычицу, а когда пришла пора вышел вперед, сняв меховую шапку и склонив спину на традиционный манер велетов:
- Здрав буде, пресветлый Князь-король и Вечноюная дева-Владычица леса. Бьет вам челом Вятко Любомиров сын, Горностаем прозванный. И дает клятву пред богами местными и предков своих служить верой и правдой. Зла не чинить, лишь добро да почести отдавать людям королевства. Да отвратит мою стрелу от лесного зверя навечно Волох - владыка леса да заведет меня в чащу на смерть лютую коли клятву ту нарушу али сбегу побратимов своих бросив на долю злую, - с этими словами охотник достал свой лук отцом дареный и прислонился к нему лбом, закрепив жестом свои слова.
Получив разрешение встать, лучник отошел и будто спрятался за широкими плечами северного странника, наблюдая как остальные дают присягу Брейниону, каждый на свой манер.
|
|
2 |
|
|
|
|
Всякий знает непреложную истину — в мире нет существ более величественных и прекрасных, чем сидхи. Немеркнущее величие, бесстрашие и мудрость древнего народа бились в крови Свейна, до основания сотрясая самое его естество тягучим ритмом великого оркестра мироздания… Или, проще говоря, у юного фейри тряслись поджилки. Эмиссар Предвечного Королевства Детей Холодной Горы хорошо знал, как вести себя на торжественном приёме Ночи-всех-звезд или в хаосе, что следует за Созерцанием Небоцвета — и в том и другом случае достаточно не привлекать внимания Господ и не попадаться Дамам. Неплохо владел он и техникой охоты на крупную и мелкую дичь — ибо здесь весь секрет состоял в том, чтобы стоять с правильной стороны напоённого смертью лука, а это не так уж и сложно для нелюдя с опытом. Пауки на двух и шестнадцати ногах тоже не представляли трудностей… В целом, если вдуматься, Свейн был сведущ во многих вещах — за исключением того, что пригодилось бы прямо сейчас. Проблемы специализации.
«Господь мой в Холоде, не дай мне ослабеть на пути к Тебе». Порой все, что у нас есть — лишь беззвучная молитва. Порой эта молитва подкреплена годами тренировок и чистой уверенностью - «ты справишься». Чаще же всего бывает что-то среднее. В конце концов, Свейна ждали здесь, именно здесь, в это мгновение — не как простую диковину или залог возможного договора, но как равного воина среди доказавших свою силу! Хотя, быть может, все же почти равного? Недостаточно равного? Равного-но-с-дополнительными-скрытыми-пунктами? Пожалуй, Фрости не стоило углубляться в эту тему, но предательские мыслишки нет-нет, но появлялись. А лучший способ бороться с дурными идеями — это целенаправленные действия. В данном случае — в сторону терпеливо ожидающего, и, без сомнения, голодного зала.
Каждый знает — нет существа изящнее, чем сидх. Какие мысли не терзали бы Свейна глубоко внутри, для всех вокруг он оставался невозмутимым. Спокойная, чуть отрешенная полуулыбка; плавные, словно танцующие движения; уверенный взгляд — к подножию двух тронов прибыл наследник тысячи и тридцати трёх долгих восхитительных зим, предвестник холодных рассветов и самых жестоких в мире звезд. Избранник торжественно поклонился — не как смиренный слуга, но скорее подобно восторженному ученику, отдающему должное превосходящему благородству.
- Избранник Клинков, Вознесенных над Бездною, именованный Свейном Фрости, по вашему слову прибыл, Владыка Люддин… - голос Свейна предательски дрогнул, когда юный фейри перевел взгляд на главный источник своего беспокойства. Его народ не слишком-то ладил со всеми Старшими Расами — с кем-то в большей степени, с кем-то меньшей, и величественная королева как раз была в списке тех, с кем общаться можно, но желательно издали. И отвернув лицо, чтобы не так раздражать. Режущий акцент эмпорики глосса, который Свейн уже некоторое время пытался изжить, вновь раскрылся в полной «красе», но сам голос, меж тем, обрел уверенность и силу. — Владычица Альви.
За все время никто так и не удосужился сообщить Фрости точную форму обращения к носителям королевской крови. Среди Милордов и Леди Clann na Beinne Fuar таковых попросту не было — Король-Королева были морозной луной в осколках сияющих звезд, и им не нужны были титулы, хоть имен у них было и немало. А в землях людей попросту никому не пришло в голову объяснять очевидное. Впервые услышав титулы владык только сейчас, Фуэр постарался воспроизвести их как можно точнее – и вышло как вышло. Тем не менее, мелодичная уверенность голоса частично компенсировала все шероховатости и неточности, а спокойный и гордый взгляд обещал — этот кадет уж точно справится с… Чем бы то ни было. В конце концов, истинные фейри всегда исполняют клятвы. Хорошая привычка для доброй компании.
- Во исполнение Договора и следуя собственной воле и желанию, явился я пред очи Двоих и Четырех, среди Троих и Четверых, в рождении Легенды единого братства! Да защитят Слово и Меч беззащитных, да покарают недостойных, и да не оставит нас мудрость Хлада и Пламени!
Налетевший морозный ветер заставил трепетать цветы и ветви, взметнул снежинки – обещание первого снега, и вновь успокоился, застыл в руках Свейна прозрачным арвиддом бесчисленных оттенков ожившего льда – синим, как холод; серебряным, словно луна; молочным, как жизнь. Отражающим мир вокруг и самому становящимся этим миром.
- Искусством своим клянусь не оставить товарищей на пути добром; отвратить их от зла, буде оступятся они; не дать ни пламени сжечь мир, ни льду обратиться пустошью, даже ежели мира движение толкнет меня в самую бездну! Отныне и всегда!
Кто-то мог бы назвать это излишним, но фейри, как известно, живут историями. Здесь, в этом зале, средь будущих героев и перед ликами могучих сил, Фуэр чувствовал биение самого сердца мира, и магия сама, без малейших усилий, летела к нему вместе с северным ветром, наполняла вены сапфировой синевой и стекала с ладоней, обращенных к могучему королю и величественной королеве. Еще несколько тягучих мгновений – и магия успокоилась, ушла, растворилась в осени. Дитя Искусства – морозный арвидд - рассыпался с тихим звоном, а сам Фрости, смущенно улыбнувшись, поклонился еще раз и одним невероятно длинным танцующим шагом упорхнул подальше, оставляя залитую светом сцену новым актерам.
|
|
3 |
|
|
|
|
Закончилась церемония выбора, и было оглашено Слово. Закончились изнурительные тренировки, и стало понятно, кто на что пригоден. Закончилось долгое и тяжкое плавание в неизвестность – гривна, брошенная дрожащей рукой на весы судьбы. Завтра, в окружении избравших такую же жизнь, будут принесены клятвы, которые снова разделят бытие на «до» и «после». Завтра она-прежняя умрет. Но кто придет на ее место?
А сегодня есть возможность провести последнюю ночь, будучи той, кто пришла сюда с невнятной надеждой, что эта ветвь Пути окажется правильной. Кто-то из ожидающих наверняка отправится в таверну пить вино и есть мясо, кто-то бесстрастно отправится спать. Кто-то будет коротать время за тренировками, а кто-то – в молитве. Последний вариант выбрала и она. Вернее, не выбрала – огласила, и действительно сначала отправилась в священную рощу, где, прижавшись спиной к нагретой за день коре старого дуба, просила Природу дай ей возможность прорасти не пустоцветной колючкой, или бесполезным ярким цветком, но яблоней мудрости или чистым можжевельником.
А потом бежала. От них или от себя – она затруднилась бы дать ответ.
…Красное солнце утопало в сером колышущемся море. Когда она была маленькой, то считала, что чем более алый цвет у дневного светила, тем больше крови пролилось за день. Теперь она знала, что это не так, но червячок сомнения где-то глубоко за клеткой ребер каждый раз шевелился, когда закатное солнце было особенно пронзительным.
Но сегодня цвет солнца ее не беспокоил. Одетая в черное фигура, разувшись, сидела у самой кромки холодного прилива, опасливо касающегося волнами босых ступней, и вела беседу, изредка бросая в воду камни, вмиг скрывающиеся в серой волнующейся глубине.
- Реши уже, наконец, кто мы! Овид, принцесса, будущий Маршал или вообще Скверна пойми, кто? – яда в насмешливом тоне хватит, чтобы убить весь Совет короля Гвиннеда, и еще на десяток-другой стражников останется.
- Я не могу, не готова поступиться чем-то одним в ущерб другому. Я и такая, и такая одновременно, что мне теперь делать! – огрызаются в ответ.
- Брэт носится на одном плече, не так ли? – насмешка превращается в издевку, напоминая о старой пословице, гласящей, что верность должна принадлежать кому-то одному.
- На одном, - звучит вынужденное согласие. – Но сейчас такие холода, что и на два хочется накинуть.
- И что это нам даст? – участливый интерес не скрывает подколки.
- Я не хочу терять прошлое!
- Его уже у нас отобрали, верно? Не спросясь. Не зря мы не сказали другим будущим Маршалам, к кому ведем свой род. Или будет опять отговорка, что таких откровений и, прежде всего, их последствий, хватило в нементоне? Ну так король – не подросток, и не будет желать тебя уколоть за гонористое поведение. Ему в принципе все равно, жила ли будущий Маршал, наблюдая зарю сквозь дыры в крыше хижины, или засыпала на шкурах в центральной комнате краннога, или на мягком ложе в крепкостенной крепости. Перед кем мы будем демонстрировать свою цену чести, и, главное, какую? Теперь она у нас все равно будет новой…
- Будет новой… Но зеленое еще может стать белым, даже если станет завтра красным…
- А охота нам ходить в белом? Как о нем может вообще говорить та, кто даже в себе гармонии не найдет? Помнишь, что нас ждет, если мы не найдем ту Ветвь, на которой разум, душа и тело будут пребывать в Триединстве?
Голова печально склонилась, не давая ответа. Какое-то время тишину берега нарушали только крики чаек, да далекий шум города. Одинокая фигура сидела, обняв колени, и смотрела прямо перед собой, пытаясь справиться с липким страхом завтрашнего дня, страхом нового витка колеса. Наконец, не в силах смотреть на мерный плеск и сидеть без движения, она подхватила округлую, приятно ложащуюся в руку гальку, и со всей силы швырнула ее в воду. Камешек скрылся от глаз, а звук его погружения потонул в шуме волн. Девушка порывисто поднялась и, поправив одежды и подобрав вещи, побрела по кромке прибоя.
- А важно ли то, кто я, для них? Принц-изгнанник, лишившийся корабля торговец, чужеземец на другом краю света… Ши из-под-холмов, еще один варвар, простолюдин… Такие же выброшенные на обочину жизни люди, как я! Что им до того, кто будет с ними в одном отряде? Им будут важны мое умение, а не мое я, не я сама, а та польза, которая есть во мне для них! А для меня… А что для меня! Мне с ними тоже не через бельтайнский костер прыгать, и не пальцы сплетать в самайнском танце, - в голосе зазвучали истеричные нотки. – Или если я скажу, то снова стану Злючкой-Колючкой? Проклятье на все ваши пять стен, почему нельзя знать и чувствовать, понимать и верить! Не хочу, не хочу, не хочу!
Черная фигура бежит вперед, чтобы спустя какое-то время упасть на колени и забиться в захлебывающихся рыданиях, спрятав лицо в чаше ладоней. Дрожат острые плечи, ноют сбитые о гальку ноги, на разрыв стенает душа. Девушка чувствует себя луком, что допреж был натянут и держал стрелу, а теперь отпустил все напряжение и отправил ее по дуге в полет. Сила вчера отозвалась измотанной слабостью сегодня, а стремление держать лицо и сдерживать прорывающееся раздражение вылилось со слезами.
Выплеснув так все свои страхи и опасения, неверие и недоверие, она, успокоившись, утерла лицо рукавом и выбралась на сухое место. Солнце почти скрылось, и последние лучи окрашивали кромку волн золотом. Вскоре пропали и они. Стих треплющий длинные пряди ветер, подсохла влажная одежда. А девушка, успокоившись, продолжала молча сидеть, думая одновременно обо всем и ни о чем. Мыли, тяжелые, как остророгие быки, вяло переваливались в голове, и по опустошенной усталости даже продолжать диалог не хотелось. Даже не смотря на то, что, по-хорошему, вести его дальше следовало – ведь ни ответов, ни понимания такого, как стоит вести себя завтра, не было. Как не было уверенности в том, что будет седмицу, сезон, год спустя.
И раз все попытки найти ключик от неизвестности силой разума отправились на корм фоморам, то оставалось лишь пойти по пути героев старых скел и довериться интуиции и тому, как и когда начинает быстрее стучать сердце.
Вернулась она назад, когда начало таять серебро на бьющихся о далеко выступающую в море косу волнах.
…Утро Эйнет встретила легкой улыбкой, разогнавшей уныние обыкновенно поджатых губ. Лежа без сна в казарме, она наконец решилась. Или отчаялась – ведь иногда два таких разных слова означают почти что одно и то же. В конце концов, выбрав даже не ту Ветвь на очередной развилке, она ничего не теряет – просто потому, что ничего не имеет. А жизнь… Что же, одно из первых, чему учат друиды, это не бояться уйти по тропе дальше, чем видят живые. Ведь за поворотом, сколь бы темен он ни был, ждет только новая дорога и шанс пройти ее лучше, чем прежде.
Время до выхода гойдела провела в привычном и комфортном молчании, благо кругом были люди взрослые, и пищи для быстро вспыхивающего костра гнева не подбрасывали. Такая спокойная атмосфера позволяла Эйнет прибывать в относительном спокойствии и уверенности как в собственных силах, так и в принятом решении. Но продлилась такая самоуверенность недолго, в очередной раз доказав, что лучший способ насмешить богов и природу – это запланировать что-то загодя.
Дева была уверена, что ей, выросшей во дворце и видевшей красоты древнего седого нементона, не увидеть в Кайр Гвере ничего удивительного. Что там может быть иного, чего нет в туатах Скелтанна, одаренных талантом зодчих и украшенных добычей многих поколений королей? И как может творение рук человеческих сравниться с величием древних дерев, раскинувших свои ветви еще тогда, когда мир еще не познал расселившееся от ледяных торосов до жарких пустынь человечество?
Может, еще как может.
Эйнет при виде янтарных пластин с детальными барельефами и высоких стрельчатых окон с разноцветными витражами едва сдержалась от того, чтобы не идти дальше с широко распахнутым ртом, как деревенщина, впервые попавшая в большой город. Как итог, напустив на себя «сдержанное» выражение, овата стала выглядеть так, словно у нее одновременно болят все зубы и случилось несварение.
За маской «спокойствия» же все бурлило, как свежее варево. Хотелось смотреть, восхищаться, трогать кончиками пальцев теплый солнечный камень, скользить ладонью по листьям боярышника и вдыхать тонкий аромат шиповника, и улыбаться, улыбаться этой красоте – такой живой, такой искренней и не связанной с мелкими человеческими страстями и стремлениями. Девушка все замедляла шаг, пока не оказалась в самом хвосте отряда – и только потом, воровато оглянувшись и убедившись, что ее никто не видит, позволила губам расплыться в широкой улыбке, а внутреннему пламени проявиться блестящими искрами в глазах. Коснувшись самыми кончиками пальцев мягких листьев шиповника, лежащего у подножия статуи застывшей в вечном незаконченном движении девы, она молча поднесла руку к губам и на миг сменила улыбку на беззащитно-теплую, слабую и немного грустную – такую, которую уже давно боялась показать, чтобы не было видно спрятанной за броней опаляющей близких и дальних решительности уязвимости.
- Мать всего сущего, - одними губами прошептала она, - как же приятно видеть спустя всего четыре дня от того, как замкнулся еще один круг, когда я появилась на свет, этот символ порывистой страсти, молодой и рьяной! Что это, как не знак? Не знамение?
Поняв, что остальные уже ушли вперед, дева негромко ойкнула и поспешила догнать спутников – только каблучки торопливо зацокали, разносясь по залам гулким эхом. В Тронный зал она вошла, вновь пытаясь придать лицу чинное выражение, но «зеркала души», чей взгляд так и прыгал с одного объекта на другой, с головой выдавали неуемное любопытство. Вот, например, котел в центре – не тот ли он, из которого Дайре мог накормить хоть тысячу человек, и который всегда оставался полон? Или это, быть может, котел Перерождения, наделяющий испившего из нее знанием Прошлого, Настоящего и Грядущего, но взамен отнимающий радость по-знания? А эти четверо рядом с ним: друид и ведьма, вёльва и годи – они здесь, чтобы лишь засвидетельствовать клятвы, или они – проводники своих Корней, пришедшие в эту залу для того, чтобы засвидетельствовать покровительство своих Сил перед теми, кто борется с избытком Скверны? Сколь много вопросов, сколь мало ответов! Сколь о многом хочется спросить, хоть это и не только неуместно, но и может оскорбить хозяина залы.
Вернее, хозяев – о том, что кимры Гвиннеда предпочитают, чтобы власть держали одновременно две руки, дева постоянно забывала. А, вспомнив, несколько запоздало поприветствовала правителей той земли, на которой находится, приложив ладонь к сердцу и склонившись в заученном еще с детства полупоклоне – так приветствует младшая ветвь королевского рода представителя ветви правящей. Ведь, хоть власть и влияние королей различны, одни из них правят сами, другие присягают более авторитетным владыкам, все они – братья и сестры, чье неравенство проистекает лишь из большего уважения, что заслужили некоторые из них.
По указанию распорядителя-дайлема будущие Красные Маршалы один за одним оглашали свои клятвы. Вот выступил вечно торопливый Горностай. За ним – надменный альв. А Эйнет задумалась, какой выйти вперед ей. Первой она уже не успела - может, тогда последней, венчающей слова остальных? Но дождаться своей очереди сейчас, когда внутри клокочут вернувшийся испуг и жажда действий, ой как не просто.
"Третьей буду, - решила она. - Тройка - число пламени, и так будет уместно и достойно".
"Ты - овата, вообще-то, - шепнуло подсознание, - причем здесь три грани огня"?
"Потому что иначе удержать их за стеной терпения не смогу. Будет так, как я решила - или не будет вовсе".
Когда альв закончил слова своей клятвы, дева выступила вперед, чувствуя ладонями гладкость бусины. Снова поклонившись, она выпрямилась и, глядя на владык, напевно произнесла:
- Я, Эйнет, дочь Алана Красношеего из Бри Лейта, Дитя клана Коналла, клянусь Равновесием сил и Гармонией мира, что буду достойно служить под стягом Красных Маршалов, и стану стеной на пути той Скверны, что нарушает законы природы. Клянусь следовать приказам своих вождей, как своей собственной воле, покуда они не идут против моего долга. Клянусь быть доброй стрелой в луке их и быть достойной сестрой братам и сестрам моим в этих шеренгах. И да будет навек забыто мое имя, и да будет оно вычеркнуто изо всех родословных, если не выполню я своей клятвы. И да буду я навек лишена перерождения, если пойду против заветов братства. Слово мое и да будет услышано!
Гойделка разжала ладонь, демонстрируя бусинку в виде ягоды шиповника. На пальцах ее заплясали искры:
- И в подтверждение гайса своего пред вами я плету эту обетную косу. Будьте свидетелями обета моего, Анрауд Моринхорн, король Гвинедда, и Келервен верх Лианнор, владычица рёккальвов этих земель.
Несколько движений - и дева завязала у виска косицу длиной в ладонь, увенчанную бусиной. С новым поклоном она отошла к довым братьям и сестре, чувствуя, как оглушительно бьется сердце, почти заглушая чужие слова. Выбор сделан и Ветвь выбрана - остается лишь следовать по ней.
|
|
4 |
|
|
|
|
В медовом зале конунга Хрольфа Бурого пахло дымом, смолой и железом. На стенах висели круглые щиты, раскрашенные чёрным и жёлтым, в цвета клана; на некоторых сохранились выбоины и вмятины — следы прежних битв. Шкуры на полу и трофеи на стенах потемнели со временем, но органично дополняли мрачное величие приёмных покоев. За высоким столом, под факелами, сидел сам Хрольф — широкоплечий, с бородой цвета морёного дуба и глазами, в которых отражалось северное небо.
Он поднял взгляд и улыбнулся, когда Хельгард переступил порог.
— Хельгард Буревестник, сын Бьярни Седого, — произнёс он голосом, в котором звенела сталь и слышались раскаты грома. — Ярл Сигвард хвалит твою службу и твоё мужество. Настало время, когда храбрость нужна не только на наших берегах…
Первый среди равных поднялся, опираясь на рукоять меча, и сделал шаг навстречу.
— В южных землях поднимается тьма. Мой побратим, Анрауд Отчаянный, слишком горд, чтобы просить о помощи напрямую, и слишком хитёр, чтобы сообщать о Скверне просто так. Ты отправишься в Горт Гелин, присоединишься к Красным Маршалам и станешь моей десницей в далёком краю.
Хельгард молча кивнул. В его груди билось сердце моряка и воина — там, где буря всегда ждала своего часа.
— Я исполню волю твою, конунг, — произнёс Буревестник, и в его голосе не дрогнула ни одна нота.
Хрольф протянул руку, положив ладонь на плечо своего хускарла.
— Боги хранят того, кто не боится их гнева. Возьми этот браслет — знак моей воли. Покажи его Анрауду и Красным Маршалам — пусть знают, что Север держит данное когда-то слово…
Аудиенция была закончена, поручение получено. Конунг вернулся на свой резной трон и устало махнул рукой на прощание. Длинные церемонии нужны были лишь с заморскими посольствами да на пиршествах, в остальных делах северяне предпочитали краткость и прагматичность, без лишних словоблудий и иносказательств. Зачем? Боги и так всё видят!
На следующее утро море гудело низко, будто предвещая шторм. Скалы стонали под ударами волн, и чайки кружили над бухтой. У причала стоял «Ледяной ворон» — лёгкий драккар, острый нос которого был украшен резной фигурой морского змея.
Хельгард проверял снаряжение, топор и мешок с провизией, когда к нему подошёл отец. Бьярни Седой, как всегда, был немногословен: плечистый, с ветром в волосах и морской солью в морщинах.
Он посмотрел на сына долго, с прищуром, будто запоминал каждую черту.
— Далеко плывёшь, — сказал он наконец.
— Да. И, быть может, надолго.
Бьярни молча кивнул, потом сделал шаг вперёд и коротко ударил сына кулаком в грудь.
— На удачу, — сказал он хрипло. — Чтобы помнил, кто ты и откуда.
Хельгард не ответил. Только положил руку на плечо отца, сжимая крепко, как в бою.
Позади стояла мать. Астрид держала в руках шерстяной плащ, пахнущий дымом и домом. Её глаза блестели, но слёзы не пролились.
— Пусть волны будут к тебе добры, сын, — тихо сказала она. — И пусть ветер, что рвёт паруса, несёт тебя домой.
Она накинула ему плащ на плечи, пригладила складку и отвела взгляд, будто боялась, что, встретившись глазами, не отпустит.
— Ахой! — прокричал кормчий, возвещая скорое отбытие, и два десятка вёсел опустились в воду. Хельгард крепко обнял отца, на краткий миг прижался щекой к волосам матери и одним прыжком запрыгнул в ладью. Махнул на прощание рукой. В следующее мгновение вёсла синхронно ударили по воде, и лёгкий драккар стремительно отчалил от пристани, оставляя позади Тингвеллир. Хельгард стоял на корме. Ветер бил в лицо, подгоняя парус. На берегу двое — отец и мать — стояли рядом, как два утёса, что сдерживают море. Отец не махал рукой, мать не плакала.
Он видел их до тех пор, пока туман и волны не стёрли берег из памяти.
А море пело свою древнюю песнь. Где-то далеко, за бурями и днями пути, уже ждали его новые братья — Красные Маршалы и борьба со Скверной.
Через двенадцать дней корабль достиг чужих берегов.
Утро едва проклюнулось над серыми водами, когда туман, густой, как овечья шерсть, лёг на бухту Порт Ангора.
Море дышало медленно и тяжело, словно древний зверь, ворочающийся во сне. Из этой безмолвной пелены вдруг выступил силуэт — длинный и острый, с поднятым носом, увенчанным резной головой морского змея.
Сначала портовые подумали, что это призрак — дитя тумана и страха. Но затем стало слышно тихий шорох вёсел, мерный и тяжёлый, и люди, стоявшие на причале, начали осенять себя триадным знамением — кто во имя своего Единого Бога, кто просто от ужаса.
— Драккар… — выдохнул кто-то. — Северяне…
Стража, сонная и озябшая, вскинула копья. За стенами порта загорелись сигнальные костры, и их рыжие языки затрепетали в густом тумане, будто глаза демонов.
Зазвенели цепи, захлопали сапоги, и на стене показались лучники.
— К оружию! — донеслось с башни.
И тогда из тумана раздался вой рога — долгий, глубокий, будто само море закричало в ответ на зов берега. Звук этот не был угрозой — в нём звучала древняя сила и знак: идут не враги, но воины мира.
Стражники замерли, переглядываясь. Один из старших, морщинистый ветеран, узнал звук:
— Это северный рог, — сказал он глухо. — Так зовут друзей, не врагов.
Драккар вышел из тумана полностью — его борта были покрыты белёсой солью и остатками водорослей от недавней бури. На носу поблёскивала бронза змеиной головы, а парус, сложенный, свисал тяжёлыми складками, словно крыло уставшей птицы.
Скрипнула пристань — корабль мягко ударился о сваи, и по трапу хлынули люди. Два десятка северян, широкоплечих, закованных в кольчуги, со щитами на спинах и топорами на поясах, сошли на землю без суеты, как воины, привыкшие к любому берегу.
Последним ступил Хельгард Буревестник. Тяжёлый меховой плащ был отброшен за спину, рука покоилась на рукояти меча. Его лицо, обветренное и спокойное, глядело вперёд — на чужой город, в котором пахло влажным камнем, дымом и опасностью. С каждым шагом доски причала скрипели под сапогами, будто шептали: вот идёт человек с севера.
Стража не спешила опускать оружие. Несколько минут стояла тишина, нарушаемая лишь криками чаек и плеском волн.
Хельгард шагнул вперёд и произнёс громко, чтобы услышали даже те, кто прятался за стенами:
— Я — Хельгард, хускарл конунга Хрольфа Бурого! Иду по его воле в Горт Гелин, чтобы соединить силу с Красными Маршалами и ярлом Анраудом Отчаянным!
С этими словами он вынул из-за пояса серебряный браслет с волчьей головой и поднял его над головой. Пламя костров отразилось в металле, и стража понемногу опустила оружие.
Один из капитанов, пожилой человек в плаще с гербом порта, выступил вперёд и склонил голову:
— Тогда добро пожаловать в Порт Ангор, северянин. Боги свидетели, никому не нужны неприятности.
Хельгард лишь кивнул и оглянулся на своих людей.
— Грузите припасы. Здесь отдохнём день-другой — потом в путь.
И когда солнце наконец пробилось сквозь туман, его лучи легли на бронзовую голову змея, словно напоминая: буря ещё впереди.
День спустя, когда туман рассеялся и Порт Ангор вновь зажил своими шумными делами, Хельгард стоял у ворот нижнего рынка, где сходились купцы, наёмники и обозные. Гул голосов, запах пряностей и конского навоза смешивались с морским ветром, приносящим соль и крики чаек.
Караван из пяти повозок, гружённых сукном, зерном и коваными изделиями, собирался в путь к Горт Гелину. Торговцы искали тех, кто мог бы охранить их от разбойников и тварей, что, по слухам, вылезали из лесов, заражённых Скверной.
Хельгард выступил вперёд, сопровождаемый десятком своих северян.
— Мы ищем дорогу в Горт Гелин, — сказал он старшему из купцов. — А ты ищешь тех, кто не бежит при первом звуке стали.
Купец, толстый, с испачканной чернилами бородой, окинул воинов взглядом и торопливо кивнул.
— Защита такого рода нам не помешает. Серебро получите по прибытии — живыми.
Сделка была заключена просто — рукопожатием и клятвой на браслете.
Часть северян — те, кто жаждал вернуться домой, — уже готовили «Ледяного ворона» к обратному пути. Хельгард простился с ними у самого причала.
— Передайте ярлу Сигварду, что буря пока держится, — сказал он. — Но скоро я пошлю гром обратно с юга.
Они ударили друг друга по рукам — как братья по стене щитов, — и те, кто уходил, молча подняли парус.
Когда драккар скользнул в туманную даль, Хельгард ощутил, как море уходит из-под ног, уступая место дороге.
Путь к Горт Гелину лежал через долины, где витал пряный запах луговых цветов и дыма очагов. Небольшие деревеньки, колодцы, следы копыт на сырой земле, мох на камнях — всё это говорило о безмятежной жизни, но внутреннее чутьё подсказывало, что это лишь краткий миг тишины между войнами за власть и территории, короткая передышка перед тем, как Скверна окутает всё мраком.
Хельгард и его десяток шли рядом с повозками, зорко всматриваясь в тень и слушая каждый шорох. Иногда он поднимал взгляд к небу — там, где ветры всё ещё говорили на языке севера.
Караван медленно продвигался на запад, и на тридцатый день над горизонтом показались стены Горт Гелина — величественного города, где решалась судьба земель и где Хельгарда уже ждали Красные Маршалы.
К полудню караван вошёл в долину, где солнце, преломляясь в золотистой дымке, осветило стены Горт Гелина. Издали город казался морской крепостью — мощным, как скала, и прекрасным, как утренний штиль. Каменные бастионы отражали отблеск залива Конви, а над башнями, будто кроны древних деревьев, поднимались шпили храмов. Но чем ближе подходили путники, тем сильнее чувствовалась жизнь — шумная, кипучая, полная запахов, цветов и криков, как сама буря, но иная — не морская, а людская.
Хельгард, привыкший к запаху соли и гари костров, теперь вдыхал ароматы благовоний, жареного мяса и пряностей.
— Город богов и купцов, — произнёс он, глядя, как солнце играло на витражах белокаменного храма. — Слишком много красок для одного глаза.
Один из северян усмехнулся:
— А для нашего серебра — самое место.
— Пусть серебро останется у живых, — ответил Хельгард. — Мы пришли не грабить, а исполнить долг.
Они вошли в город вместе с караваном, минуя ворота, украшенные резными гербами и плющом. Толпа захлестнула их, как прибой: торговцы выкрикивали цены, музыканты бренчали на струнах, пахло корицей, пылью и свежим хлебом. Повозки остановились у Базара Всех Ветров, где люди всех племён и языков, казалось, спорили и торговались на едином языке выгоды.
Северяне шли плотной группой, вызывая взгляды — кто-то осенял себя триадным знамением или хватался за амулет в честь Старых Богов, кто-то отворачивался, но дети, смеясь, бежали за ними, стараясь дотронуться до колец кольчуги. Хельгард ощущал на себе чужие взгляды, но не придавал им значения. Его мир был прост: путь, цель и клятва. Всё остальное — тени и шелуха.
Когда караванщики расплатились, Хельгард повернулся к своим людям. Они стояли рядом, запылённые, но прямые, как мачты. Дорога спаяла их крепче, чем железо.
— Здесь наши пути расходятся, — сказал он негромко. — Вы возвращайтесь в Ангор, а оттуда — домой. Передайте ярлу, что я дошёл.
Один из воинов, молодой, но с глазами, видавшими многое, спросил:
— А ты, хёвдинг?
— У меня путь дальше, — ответил Хельгард. — Пока не узнаю, зачем боги привели меня сюда.
Он обошёл десяток взглядом — без лишних слов, но каждый из них понял, что это прощание может быть последним. Они ударили кулаками о грудь — как делали всегда, уходя в шторм.
Когда северяне растворились в шуме базара, Хельгард остался стоять один посреди людского моря. Перед ним простирался город — огромный, пёстрый, дышащий тысячью голосов. И где-то за этими стенами, в сердце Горт Гелина, его уже ждали Красные Маршалы. Хельгард поправил плащ, бросил взгляд на небо, восславил богов и шагнул вглубь города.
На рассвете второго дня после прибытия в Горт Гелин Хельгард нашёл дорогу к Багряной Башне — бастиону Красных Маршалов, чьи алые стяги реяли над каменными подворьями. Там ему было суждено встретить тех, с кем предстоит сражаться плечом к плечу. На него смотрели настороженно, но в ответном взгляде не было гордыни — была лишь тяжесть, что несут люди чести и долга.
Командор, суровый кимрий по имени Эйрвин, принял Хельгарда коротко и по-военному:
— У нас не спрашивают, откуда ты. Важно — куда ты готов идти.
Хельгард лишь кивнул:
— Я иду туда, где нужна крепкая рука и надёжное плечо.
Неделя, проведённая среди Красных Маршалов, была для северянина испытанием не битвой, а дисциплиной. Здесь не гремели рога и не шумели костры дружин — здесь каждое движение было выверено, каждый удар — ритуалом. Хельгард привык к бою, как к дыханию, но теперь учился держать строй, слушать команды, сражаться бок о бок с магами и лучниками. Их было меньше десятка, но у каждого была своя роль в бою: кому-то требовалась защита, кому-то — присмотр, а кому-то лучше было не мешать, давая пространство для манёвра. Для опытного воителя освоить подобные нюансы несложно, но синхронизировать действия, чтобы они были едины и естественны, как дыхание, — на это потребуется больше времени, чем неделя.
Дни текли в тренировках: звон металла, запах пота и воска, гул молитв в капелле, где маршалы клялись «стоять до последнего». По вечерам Хельгард поднимался на стены крепости и смотрел на город — море крыш, белый мрамор храмов, зелень садов, и над всем этим — янтарные отблески замка Кайр Гвер, сиявшего на холме, будто само солнце решило спуститься на землю. Он не любил пышность, но красота этого места вызывала в нём странное чувство — как будто даже камни здесь помнили о славе и смерти.
Когда пришёл день аудиенции, небо было чистым, и янтарь замка горел, как расплавленное золото. Вместе с представителями Красных Маршалов Хельгард поднялся по мраморным ступеням, чувствуя, как каждая отражает солнечный свет. Внутри его поразило величие — витражи, сиявшие всеми цветами рассвета, янтарные панели, излучавшие мягкое тепло, ароматы воска, цветов и благовоний, смешанные с металлическим запахом оружия.
Хельгард остановился у порога тронного зала, поражённый не роскошью, а силой — живой, дышащей магией, пронизывающей это место. Когда двери распахнулись, он увидел их: короля Анрауда Отчаянного — в багрянце и золоте, с глазами, в которых сверкал огонь воина; и королеву Келервен — прекрасную и холодную, как лунный свет на снегу.
Дождавшись своей очереди, северянин вышел из строя и склонил голову, не опуская взгляда — не из дерзости, но из честности.
— Конунг Хрольф Бурый послал меня, — сказал он голосом, в котором звучал прибой. — Я — Хельгард Буревестник, его хускарл. Прибыл, чтобы исполнить союз и встать плечом к плечу с Красными Маршалами против Скверны.
В зале повисла тишина. Лишь янтарь тронного зала отразил золотое сияние, будто само солнце одобрило его слова. Хель коснулся браслета на запястье, подтверждая клятву, и посмотрел на вёльву — хранительницу традиций и ту, что свидетельствует перед богами за произнесённые слова и взятые на себя обеты и обещания.
Когда он вновь обернулся к тронам, взгляд королевы Келервен встретился с его. В её глазах сверкнул зелёный огонь древнего леса, и на миг ему показалось, будто где-то далеко, за морями и бурями, сами боги следят за ним. Улыбнувшись, Хель вернулся в строй, освобождая место следующему.
|
|
5 |
|
|
|
|
Саундтрек: ссылкаНалетевший с востока порыв ветра бросил солёные брызги в рассечённое морщинами лицо. Сколько раз за свою жизнь он выходил в море? Трудно оценить, невозможно подсчитать. И всё же, разница была очевидна: впервые за долгие годы это не его корабль. Не его люди перекрикиваются на едва знакомом языке, загружая на борт не его товары. Не ему стоять на носу, командуя отправление, не ему подсчитывать барыши от будущих сделок, не ему поднимать первый кубок за успешное возвращение. Его люди, его корабль, его товары - всё это лежало теперь на дне, возможно, не далеко от этой самой бухты, и лишь крики чаек были ответом на немой вопрос северянина. Широкая шершавая ладонь крепко, до белых костяшек, сжала богато украшенную рукоять старинного меча. Фьёльнир Харальдсон, переживший больше зим, чем зачастую положено людям его ремесла, стоял на пристани и напряжённо всматривался в морскую гладь, словно ожидая, что пучина вот-вот разверзнется и исторгнет.. нечто. Или, напротив, поглотит усталого путника, завершив, наконец, не иначе как по недосмотру богов затянувшуюся историю. Но пучина оставалась холодной и бесстрастной, а значит, как и прежде, вершить свою судьбу Беспокойный должен был сам. Потому и весть о призыве короля Анарауда, достигшая берегов Скелтанна, показалась эттиру если не промыслом богов, то, во всяком случае, отличной возможностью. Путь до Горт Гелина был не в пример короче и спокойнее его прошлого путешествия, и старый мореход обнаружил себя на Закатном Берегу Брейниона прежде, чем успел как следует насладиться той стихией, в которой провёл значительную часть своей жизни. Вой ветра, плеск волны и скрип снастей разбередили душу, убаюканную было двумя годами сухопутной жизни, и, ступая по каменной мостовой пёстрого и многоликого, шумного и богатого, но такого чужого города Фьёльнир ощущал тоску столь необъятную, словно вся горечь прожитых лет разом навалилась на непокорные плечи, принуждая, наконец, согнуться, покориться, принять неизбежное и позволить жизни вынести себя на обочину, точно морскому прибою, после урагана выбрасывающему на берег обломки и тухлые водоросли. Вся его стойкость и вера в величие собственной судьбы понадобилась мореходу в тот день, чтобы дойти до Янтарного Замка и обнаружить себя в многоголосой толпе молодых, полных жизни и надежд претендентов, иные из которых и вовсе были безусыми юнцами да девицами на выданье. Не будучи посланником иных народов из дальних краёв, Фьёльнир мог заслужить своё место лишь навыками и опытом. Благо, и того, и другого было в избытке - с таким не тягаться младшим детям мелких помещиков да городских мастеровых. Маршалы огласили вердикт, и седой моряк занял своё место рядом с семью другими избранными, годившимися ему в сыновья и дочери, а того гляди и во внучки! Дальше было обучение, не так уж много нового давшее Харальдсону, но позволившее лучше узнать своих новых товарищей. Добрый молодец Вятко из земель Велетов, оказавшийся от дома даже дальше, чем сам Фьёльнир, пришёлся по душе северянину лёгким нравом, почтением к старшим, равно как и тем, с каким вниманием он слушал наставления. Эттир не сомневался, что из парня выйдет толк, если будет воля богов прожить ему достаточно долго. Колючая и дерзкая Эйнет была истинной дочерью своего народа. Не так уж много времени Фьёльнир провёл на берегах Скелтанна, но даже за те два года он успел понять, сколь много общего у эттиров и гойделов - сынов и дочерей холодных северных островов, и в юной рыжеволосой гордячке видел он ту дочь, которой у него никогда не было, но уж если бы была, то, пожалуй, именно такая. Хмурый и недоверчивый Моркар, пришедший из Альбиона, земли, тесно связанной с островами Эйяррика торговлей и войной, которые едва отличали друг от друга многие эттиры, включая Харальдсона, не спешил открываться товарищам. Если это кого и огорчало, то точно не Фьёльнира, твёрдо уверенного, что всё случится в свой черёд. Были и другие, коих собрали в другой отряд: таинственный юноша из Волшебного Народца, тщедушный сын сельских мастеровых, явно неглупый, раз уж умудрился как-то пройти отбор, смуглокожая чужестранка, экзотическая красота и чудные одежды которой неизменно приковывали взгляды мужчин, и хускарл Хрольфа Бурого, славного ярла, с которым Фьёльниру однажды, в годы их далёкой юности, доводилось отправиться в поход. Хельгарда же Беспокойный не знал, но не сомневался, что случайный человек не снискал бы доверия славного ярла. Кивнув воину, когда настал его черёд представиться, Харальдсон вышел вперёд. Высоко поднятая голова, широко расправленные плечи и достойная королей рукоять меча, на которой покоилась левая рука морехода, странным образом контрастировали с небогатым его одеянием, прикрытым видавшим виды дорожным плащом. - Фьёльнир Харальдсон, - представился северянин и, убедившись, что имя прозвучало достаточно громко, чтобы его услышали в каждом углу зала, удостоил короля и королеву короткого поклона, глядя в лица обоих монархов. - Волею богов оказался в этих землях, - на этих словах поклона удостоились вёльва и годи. - Я видел Скверну севера и был избран присоединиться к борьбе с ней. Перед последними словами кивка удостоились ведьма и друид. - Перед богами и людьми я принимаю этот вызов, и да направят меня мудрость Всеотца, ярость Громовержца и честь Однорукого!
|
|
6 |
|