A.U. | ходы игроков | +Клетка [Юрий†]+

Трудно изображать труп, когда в тебя впиваются осколки, рвущие на части твое живое тело. Пока еще живое.

В ногу вонзились раскалённые иглы, и Ольга, непроизвольно дернулась, сдавленно зашипела от боли.
И тут же, испугалась, замерла, прикусив губу.
Хотелось взвыть, рука тянулась к ране, жгущей огнём, пульсирующей. И инстинкт хирурга требовал выдернуть инородное тело, остановить горячую струйку крови, печально стекающую по голени куда-то вниз.

Но шаги в тишине были страшнее боли. И она заставила себя замереть, в робкой глупой надежде, что их не заметят. И понимая, что если они начнут глумиться, пинать тела, хохотать, гортанно ругаясь - она может сорваться и погубить и себя, и мужа.

Теперь оставалось надеяться на то, что под наваленной грудою тел никто не захочет кого-то искать.
Проблем было две - кровь и и местонахождение чичей в момент метания пуговки. С пуговкой все понятно. Могли тупо засечь направление. А с кровью вопрос был такой - при глубоком рассечении кровь не свернется быстро. Черт, она вожет вообще не свернуться, если все совсем плохо. А пока человек живой - сердце продолжает качать кровь по сосудам, таким образом продолжая подавать эту жидкость наружу. В итоге мы имеем посеченные осколками трупы, при внимательном осмотре еще и со следами удушения. А из-под них течет кровь. Теплая. Свежая. Остается только надеяться на чудо.

Общее

Крайне мерзкие булькающие звуки не думали сходить на нет. И шаги тоже. Хотя нет, сошли, когда послышались где-то совсем близко. Два легких, тупых удара, похоже. Плевок.
- Иммаран хо, гхэс.
Тишина.
Шарканье подошвы, будто кто-то развернулся на месте.
- Эй, зачэм баитэсь? Выхадыти, Саид добрый сиво дня.
Звякнуло. Пощелкало. Заскрипело и отворилось.
- Чиво прячэтэс? Саид зоркий, да.

Шаги раздались уже в помещении. Я осторожно оторвал еще одну пуговку. И еще одну. Говорят, даже спичка, зажатая в кулаке дает чуть сильнее удар. Усмехнулся. Бороться до конца, да? Бороться.
Я никогда не был верующим. Времени не было. Глупо как-то звучит. И что в итоге? Жизнь, вот она, но на что у меня по-настоящему было время? Учеба. Работа. Работа-работа-работа. Столько можно было успеть. Столько сделать. А теперь, оглядываясь назад я вижу только упущенные возможности.
Мне было страшно. Меня колотило. Через раз, но я все же вздрагивал. Перекладывая одну пуговку в другую руку я чуть не выронил ее. Пуговки. Из-за вашей товарки, пущенной одним безмозглым мусором, должна умереть самая красивая женщина на свете.
И теперь я должен это исправить. Должен, во что бы то ни стало.
Опять я подумал о молитве. Говорят, помогает. И тут же вспомнилась фраза из одного сериала:
"- Молись! -
- Молись... Так я же не верующий даже! -
- Хех, а откуда ты можешь это знать наверняка? -"
Вот и подумалось. А может быть стоит попробовать?
"Господи! Прости мне мои прегрешения. И помоги ей. Как же я ее люблю..."

Я собрался под трупом толстяка, сцепив зубы так сильно, что, казалось, их сейчас вырвет из десен корнями вверх. Но это только казалось так.
Скрипнула дверца. "А у него автомат наверняка. И готов он к этому. Но я попробую..."
Рывок вверх. Прямая спина, мгновенно развернувшиеся плечи и труп толстяка, такой тяжеленный, падает за спиной, накрывая труп более худого своего товарища по смерти. "Закрой ее. Скрой под собой. А там она разберется".
Зоркий взгляд опытного стрелка определяет добычу. И тут же я метаю свои пуговки. На что надеюсь? На то, что удача улыбнется мне еще раз? Не знаю. Теперь я надеюсь на то, что Бог все же прикроет Мою. Мою Родную. Потому что я сделал все что мог.
Не останавливаясь, я рванулся вперед. На смерть. Но ради жизни. И ради любви, как бы банально это не звучало.

Не кричать. Не стонать. Не тянуться рукой к ране. Сцепить зубы. Боль. Боль пронзает раскаленной спицей, заполоняя собой всё. Нет, она не героиня любимой с детства "Молодой Гвардии". Она не сможет, не выдержит. Она никто. Горячие слёзы струятся по щекам. Страх и беспомощность.

Господи, помоги! Пусть они не заметят. Господи, дай мне силы вытерпеть этот ужас. Мне стыдно, Господи. Боже, как больно. И жутко.

Скрип открываемой двери пробирает судорогой по телу. И голос с акцентом - даже какой-то добродушный.

Поверить? В то, что они люди. Люди ведь, правда? Есть же в них жалость, должна быть. Господи, знать бы, что у них на уме. Знать бы, что тут вообще происходит. Может, есть шанс... Мизерный.

Солёные капли стекают, впитываясь в пыль на холодном цементе. Надо решиться на что-то, надо. Но как же страшно, Господи!

Юрка, родной, что же с нами случилось? За что нам всё это? Потерпи, миленький. Ну пожалуйста.

Свинцовое мёртвое тело, наваливающееся, вдавливающее в пол. Больно, боже мой! Юрка резко дернулся, и сверху вдруг рухнуло что-то тяжёлое, вышибая дух.

Юр, ты что?! Юра?!?!

Юрий

Резко встал, скинув с себя тяжеленное тело, как обычно смахиваешь пылинку с кителя. Взору предстал какой-то неприметный, среднего роста человек в черной шапке, стоящий в проеме, ранее закрытого решеткой, теперь открытой. Горец, судя по всему, включая нос и темные, ониксово-черные глаза. Что-то даже в нем пугающее успело промелькнуть. И даже не касающееся короткого, но довольно массивного серого автомата в его опущенной руке. Промелькнуть промелькнуло, а напугать - ни разу не напугало. Ты уже решил все для себя, и не сошел бы с пути, даже встреть на нем...да кого угодно. Неважно. Наскочил на него, резвым ударом ноги выбив оружие из руки. Саид же оказался не промах. Откочив назад, потянулся к поясу, за крупным кинжалом. Именно. Кинжалом, с обоюдоострым вороненым лезвием и толстой, ухватистой деревянной рукояткой. Такие делают народы, знающие толк в холодном оружии, как и в его применении. Имеющие в этом многовековой опыт. Выхватил, настолько стремительно, что даже глаз не различил. Перехватил. Замахнулся. И тут на него обрушился милиционер. Приняв вооруженную руку предплечьем на предплечье, и захватив, сшиб чечена на землю, повалившись на него сверху. Нанес молотящий в голову, в район скулы. Еще. Третий нанести не удалось - он перехватил руку, и началась борьба. Пальцы горца сжимают запястье, будто железные. Как тиски. Когда секунды растягиваются в жутко долгие мгновения. Попытаешься освободить правую руку, отвлечешься - он сможет избавиться от захвата левой, и тогда не миновать укола страшным кинжалом. Или широкого взмаха, распарывающего горло. Пальцы горца сжимают запястье, будто железные. Как тиски. Рычишь. И он рычит. Но недолго.
- Абиб! Йелля, Абиб, йелля!
Движение справа. Из дверного проема высовывается еще один человек. Очень смуглый. Замотан в платок-арафатку так, что оставлена узкая щель, из которой недобро блестят два черных глаза. Платок белый, расчерченный красным в какую-то клетку мелкую. В глазах и так рябило от нагрузки, а тут еще и это вмешалось. АКМ в его руках. Рыжина дерева и чернота металла создают агрессивный, злобный вид. И это тоже вмешалось. Вскидывает, прижимает деревянный приклад к плечу.

Чекан

Слезы чертят на бархатистой коже гладкие дорожки. Не видя ничего, ты прекрасно понимаешь, что происходит. Они убивают его сейчас, почти что на твоих глазах. Он один. Сколько их - неизвестно. Они вооружены. Злы. Не станут говорить зря. Гасить пламя конфликта - не для тех, кто в недалеком прошлом поклонялся огню. Они убьют его. А потом - тебя. Тяжесть двух тел на тебе стала невыносимой. Вытесняет, выдавливает воздух из легких, как из дырявого мяча. Когда ты не знаешь, что делать, любая тяжесть становится невыносимой. Любой укол превращается в смертельный удар. Утонуть можно в дождевой капле. Тяжелее обретения смысла жизни может быть только его утрата.

Общее

Какие-то полминуты, может чуть дольше, были заполнены шумом борьбы. А затем их прервал сухой, хлыстом ударивший по ушам выстрел. Тихий звук упавшего тела. Еще три выстрела. И через секунду - еще три. Очень громко в помещении. Почти больно, если не иметь привычки. Еще больнее была тишина, повисшая после этого. Не сразу. Сначала - перезвон немногочисленных гильз, резвящихся на жестком полу. Замедляющийся перекат последней, прозвучавший натачиваемым на бруске ножом. А уже после - тишина.

Какие-то секунды. Бесконечно длинные. Страшные. Необратимые. Невыносимо идиотская надежда на чудо. И они его убили. Убили мужа, Юрку, единственного. Ни за что, просто так. Слёзы душат, вырываются клокочущим хрипом. Трупы, наваленные сверху, давят невыносимо. И Юра - он теперь тоже... А она лежит тут, живая. Он так хотел. Он пошел на смерть ради неё. Зачем? Зачем?!?! Зачем ей такая жизнь?

- Юра! - надрывный крик раненого зверя вырвался из осатаневшего горла. - Не уходи, я с тобой!

В глазах сверкнула решимости сталь
И боль куда-то ушла.
Сегодня, доктор, убийцей стань!
Такие вот, брат, дела...

Ей больше ничего не нужно в этой жизни. Только пара мгновений, только капля удачи. И прощальный кровавый салют.
Рывком подняться, отшвыривая труп - туда, на этих сучьих ублюдков. И рвануться отчаянно к автомату, расстрелять рожок до сухого щелчка, а там можно и ...

Ты помнишь эту песню, Юрка?
ссылка

Общее. Чекан.

Вскочила, выскользнув из-под безвольных тел. Увидела его. Пробитая голова, разлетевшиеся по полу коридора мозги со вкраплениями костей, под соусом из крови, будто томатным. В туловище отчетливо просматривается шесть свежих следов. Пулевые ранения. От увиденного скрутило живот. А его ты тоже увидела. Лежит, оперся на локти. Смотрит на тебя. Как-то недобро. Но не злобно. Гад. Убийца. Мразь. Вот лежит серый ствол. Надо схватить, и плевать, что дальше.
- Мафиш, Абиб!
Рванулась. Только бы успеть. Оперлась на раненую ногу. Взвыла. Замешкалась, чуть не упав - такая была боль. Икру будто жадными когтями начали разрывать. Какие-то твари. Все равно, вперед. Не опоздать. Злодей, оттолкнувшись от стены, будто проскользил по полу. Прямо на тебя. Заплел своими ногами твои. Не дал выбежать из клетки. Рухнула на землю, потянулась к стволу. Есть! Подгребла к себе, не помня ничего от боли, отчаяния. Страха. Тяжесть опустилась куда-то ниже спины. Он? Как? Цепкая лапа прижала ствол к земле. И руку твою. Оглядываешься. Все то же лицо с орлиным носом. Безучастный взгляд. Замахивается кинжалом. Бьет куда-то. Очень быстро. Не видно. Темнота. Ничего не видно.

Не успела.

Не смогла, даже такой малости.

Слёзы ярости и боли.

И благословенная пустота