Hell Awaits Us | ходы игроков | [Temptation]

В ответ на откровение Хельги абиссариец обнажил в улыбке ровные белые зубы:
- Я уже заверял вас, драгоценнейшая Хельга, что не держу даже мысли о том, чтобы каким бы то ни было способом навредить вам, и я готов сделать это ещё раз. Однако не могу не согласиться, что убийство в подворотне - это моветон и неуважение убийцы к собственной персоне. Особенно это касается отъёма жизни женщины. В такой гибели нет поэтики, нет искусства. Принести смерть подобным образом - уподобиться серому и унылому камню, сорвавшемуся с крыши обветшалой постройки - грубому, бессмысленному, почти уродливому в своей незамысловатости.
Та увлечённость, с которой мужчина произнёс эти слова, была одновременно и пугающей, и завораживающей. Он говорил безумные вещи, но явно не был безумцем. Дьявольское и ангельское сплетались в этом человеке так тесно и так сюрреалистично, что кружилась голова. Прокурор смотрела на красивые черты тёмного мага и невольно вспоминала о Люцифере - прекраснейшем из ангелов, отринувшем Бога и низверженным в глубины Ада.
Хельмут повёл фон Веттин в старую часть города. Здания, построенные пятьсот, а то и более лет назад, сильно отличались от трёхвекового дома, квартиру в котором занимала Хельга, а уж от утилитарных построек казённых организаций - тем паче. Повсюду витал дух утончённой и мрачной роскоши, который не могли вытеснить даже периодически попадающиеся на первых этажах мастерские, магазины, парикмахерские и прочие подобные заведения; романтический налёт декаданса сквозил в каждой арке, каждом фасаде и каждой статуе, коих тут, к слову, было немало. Женщина могла лишь сожалеть, что не забредала сюда раньше и не подозревала, каким изящным может быть Кэндлмесс. Чернокнижник же, судя по тому, как уверенно он вёл под руку свою спутницу, отлично знал эти кварталы. Вероятно, он уже неоднократно посещал сей город. Только вот для чего?
Примерно через час неторопливой прогулки впереди показался изрядно запущенный парк. Он был огорожен высокой чеканной решёткой, проржавевшей местами, но всё ещё хранившей остатки былого очарования. Хельмут повёл фон Веттин прямо к высокой створке калитки. Распахнув её, он галантно предложил молодой женщине войти, и той не оставалось ничего иного, кроме как принять приглашение. Маг тот час же последовал за ней, притворив за собой скрипнувшую решётку.
- Жаль, что я привёл вас сюда глубокой осенью, дорогая Хельга. Весной или летом тут гораздо красивее: повсюду распространяется благоухание от разросшихся диких роз и мяты, ветер шепчет в кронах деревьев, солнечные блики играют на мраморе скульптуры и скамей.
Впрочем, чернокнижник явно преуменьшал прелесть представшего перед взором женщины зрелища. Пусть похожий на смерть сон сковал сбросившие листву розовые кусты и высокие деревья, а вокруг не пели птицы и не порхали бабочки, покинутый парк был драматически прекрасен своими мраморными драгоценностями и атмосферой томящей необъяснимой грусти, вдруг объявшей кэндлмесского прокурора.
Под серым небом они продолжали свой путь, а в воздухе носились мелкие колючие снежинки. Хельга по-прежнему не чувствовала холода, но перестала этому удивляться. Куда больше её занимали окружающие красоты и их гипнотическое притяжение.
Миновав долгую аллею, безбожник и прокурор очутились перед руинами громадного особняка. Несомненно, когда-то он был произведением искусства - это подтверждали частично пощажённые временем барельефы и изваяния, колонны и кружевные каменные лестницы. Поднявшись на крыльцо, они миновали просторный холл, несколько длинных коридоров, отдалённо напомнивших женщины те, в которых она скрывалась от демона, комнаты прислуги. Местами можно было видеть ветхие обломки дорогой мебели и обрывки гобеленов, заржавленные доспехи на постаментах и поблекшие картины на стенах. Абиссариец вёл Хельгу, пока они не очутились в небольшом потайном саду. В центре его помещался фонтан - давно опустевший - воду в который должны были изливать три великолепных ангела, державших в руках чаши. Всюду вились тонкие унизанные шипами ветви; похоже, в тёплое время года здесь цвело потрясающее воображение количество розоцветных. Фон Веттин испытала смутное ощущение дежавю, но постаралась отмахнуться от подобных дум.
Хельмут провёл её ровно до противоположного края крохотного садика. Там оба присели на мраморной белой скамье.
- Не обманул ли я ваших ожиданий, драгоценная Хельга? - колдун мягко улыбнулся.

Саунд: ссылка

Принимая приглашение чернокнижника, Хельга убедила себя, что делает все это лишь ради того, чтобы понять личность преступника и затем, вооружившись новыми знаниями, все-таки арестовать его. И пускай внутренне прокурор понимала, что это все лишь отговорки и попытки оправдаться перед самой собой, но это было хоть что-то, хоть какой то аргумент в пользу столь неподобающих для честной католички и верной подданной Святого Престола действий.
Приняв для себя решение, фон Веттин целиком и полностью отдалась неторопливой прогулке рука об руку с Хельмутом, решительно абстрагировавшись как от долга службы, так и от мыслей о том, что ее спутник - воплощенное зло. Хельмут был хотя и врагом, но умным и интересным собеседником и достойным оппонентом, и упускать возможность померяться интеллектом с таким оригинальным мужчиной было бы чертовски обидно. Кроме того, Хельга понимала, что подсознательно желает, чтобы ее увидел кто-либо из знакомых барышень: прокурор невольно чувствовала странную гордость от того, что ее держит под ручку столь очаровательный мужчина и хотела продемонстрировать всем, какие кавалеры ухаживают за городским прокурором.

Проследовав за колдуном, женщина ни на минуты не пожалела, что приняла его приглашение. Прекрасно знавший Кэндлмесс, Хельмут повел свою спутницу в дальние закоулки Старого Города, о существовании которых майор даже не подозревала. Перед Хельгой, во все глаза смотревшей по сторонам, проплывали поразительные и изящные в своем утонченном великолепии декаданса старинные готические строения, которые вкупе с узкими, петляющими улицами, вымощенными потертым отвремени булыжником возвращали фон Веттин почти на тысячу лет в прошлое - в мрачные, но восхитительные в своем темном упадке времена кровопролитных войн и неизлечимых болезней, нашедших свое отражение и в архитектуре того времени. Прокурор, чуть подмерзшая от пронизывающего ветра, инстинктивно прижалась потеснее к своему спутнику, к которому она сейчас испытывала искреннюю благодарность за тот Кэндлмесс, что он подарил ей.

Как оказалось, Хельмут не был лишен некой театральности, а вслед за готикой Старого Города последовал старый парк, своим запущенным великолепием и увяданием навевавший легкую грусть, поразительно светлую и чистую, словно капля росы на цветке. Чувствовавшая внутри некую эфирную легкость и возвышенный полет души, женщина не могла удержаться от того, чтобы не собрать с земли букет из увядших листьев: желтых, багряных, алых, и не взять с собой этот утонченно-печальный символ того, что ничто не вечно под луной. Пустынный парк очаровывал своей красотой и изяществом, взгляд, словно загипнотизированный, вырывал из яркого разноцветья увядающей природы то мрамор статуи, то печальный гранит давно пересохшего фонтана, то затянутые плющом руины беседки. Окружение было поразительно в своей благородной меланхолии, и прокурор чувствовала, как наполняют ее эмоции этого старинного места.

За аллеей увядших кленов взору женщины и ее кавалера открылся заброшенный особняк. Некогда поражавший своим великолепием, ныне он производил гнетущее впечатление позабытости и запустения. Фон Веттин казалось, что они оказались в безвременье, и даже не в Кэндлмессе, а в неком другом мире, отделенном от реальности лишь пыльной ширмой человеческой зашоренности, отказывающейся видеть хоть что-то за пределами их ограниченного сознания.
Старыми коридорами, напомнившими на секунду о кошмарном сне, Хельга и Хельмут вышли в небольшой внутренний дворик, где давно позабытый фонтан с тремя каменными ангелами окружали кусты уже опавших роз. Мужчина тепло и ласково улыбнулся ей, вопрошая, как понравилось прокурору то место, куда он привел ее, и пораженная мрачной красотой сада женщина, чувствуя себя очарованным странником, не задумываясь ни о чем обняла колдуна, крепко прижавшись к нему:
- Ах, Хельмут, это великолепно. Это поистине прекрасно. У меня нет слов - тут любые слова грубы и неизящны...

Погруженная в свои чувства и потрясенная мрачным очарованием увядания и заброшенности, забывшая обо всем Хельга скинула с плеч мешавший плащ, совсем позабыв о пистолете в кармане, и плавным движением опустилась на парапет фонтана, наслаждаясь волшебством того места, что подарил ей чернокнижник и продолжая держать в руках букет опавшей листвы.

Когда женщина обняла Хельмута, тот не только не отстранился, но и сам бережно коснулся её плеч - ровно на несколько секунд, но на самой грани приличия. Он встал рядом с Хельгой, заложив руки за спину, точно так же очарованный траурной прелестью этого позабытого места. Поразительные лазурные глаза чернокнижника были грустны и задумчивы, будто он знал об особняке некую трагическую тайну. Так продолжалось довольно долго; в течение того времени, что абиссариец и подданная Папы Ватиканского созерцали величие засыпающей природы и романтических руин, никто из них не проронил ни слова. Будто настроившись на одну волну, эти двое всецело предавались настроению окружающего мира, и в этом безмолвии им не было странно или неудобно.
Заметив, что фон Веттин начинает подрагивать от холода, тёмный маг подобрал со скамьи её пальто и помог ей облачиться.
- Вы замёрзли и наверняка голодны, драгоценная Хельга, - первым заговорил Хельмут, - а потому я возьму на себя предложить вам пройти к расположенному неподалёку ресторану "La Dame Noir". Его интерьеры поразительно походят для того, чтобы после подобной прогулки согреться и отдохнуть. К тому же, у них чудесный повар и отменный глинтвейн.
Вскоре Хельмут и Хельга вновь шествовали по лабиринтам улиц старого Кэндлмесса. Именно здесь, когда впереди замаячила изысканная вывеска упомянутого колдуном заведения, случилось то, чего тайком желала прокурор: две молоденькие стажёрки, проходившие практику при ней около месяца, вышли из лавки цветочника. На их мордашках тот час же обозначилось выражение живейшего интереса и восторга, подобного восторгу первооткрывателя, увидевшего в свой телескоп новую звезду. Быстро юркнув обратно в лавку, они приникли изнутри к оконному стеклу и во все глаза смотрели на фон Веттин и её спутника, полагая, что теперь точно останутся незамеченными. Обе девушки предвкушали, как завтра с утра расскажут свежую новость про амурные похождения кэндлмесского прокурора. Вот теперь понятно, откуда у майора красивое необычное украшение! А уж этот её сонный вид по утрам и дрёма прямо за рабочим столом! Вот кто не даёт высыпаться Хельге! Кажется, одна из "шпионок" шёпотом высказала эту мысль другой, и обе захихикали, зардевшись.
Хельмут не заметил (а скорее сделал вид, что не заметил) подобного пассажа, а сама госпожа прокурор ощущала себя крайне довольной.
Впрочем, они вскорости миновали цветочную лавку, оказавшись перед фасадом старинного готического здания. Украшенную тонкой резьбой дверь перед колдуном и его дамой распахнул лакей в добротной ливрее; прекрасная мебель, гобелены на стенах, свежие розы в явно дорогих вазах - всё говорило о том, что Хельмут привёл фон Веттин в очень и очень приличное заведение.
Их провели в скрытую за тяжёлыми бархатными занавесами уютную комнату, где у жарко пылавшего за чеканной решёткой камина располагался изящный столик и два кресла с резными высокими спинками. Хельмут вновь помог Хельге сначала с пальто, а затем удобно устроиться за столом. Ещё один лакей - не менее услужливый, чем прежний - принёс посетителям меню в тяжёлых кожаных переплётах, стилизованных под антикварные книги.

Саунд: ссылка

Залюбовавшаяся красотой места Хельга, казалось, потеряла само ощущение времени. Здесь, в маленьком запущенном саду, было царство спокойствия, скрашенного легкой ноткой печали, царство романтики и подлинных чувств. Суета ечноживущих городов и размеренная степенность деревень, бюрократизм ватиканских служб и балы аристократии, строгое уединение монастырей и благословенное пение церковных хоров, морготская суровость и ватикански клерикализм - все меркло перед величественностью того зрелища, что подарил ей Хельмут. Впервые открывшей для себя подобное состояние души Хельге хотелось сидеть так вечность: любоваться на мрачную красу заброшенного особняка, следить глазами за опадающими листьями, вдыхать холодный осенний воздух и ощущать в глубине сознания близость еще одной души.

Говорят, абиссарийцы бездушны, но может ли не иметь души тот, кто открыл ей очарование потаенного Кэндлмесса? Лишь на миг эта мысль заставила задуматься прокурора, и ответ пришел сам собой: конечно же нет! Сама подобная демонстрация говорила о Хельмуте многое, куда более, чем просто слова, и фон Веттин твердо решила, что спутник ее - лишь случайно оступившийся странник, капризами судьбы свернувший на дорогу Зла, но еще не потерявший себя на ней. Тот, кого еще можно спасти. И не будет ли спасение души заблудшего более христолюбивым поступком, чем наказание грешника? Невысказанная мысль оформилась в убеждение, но сейчас Хельга не желала продумывать все ее тонкости и нюансы - ей просто хотелось молчать и слушать мир вокруг.

Лишь когда заботливый колдун укутал ее в плащ и куртуазно предложил посетить благопристойный ресторан, прокурор почувствовала, что она действительно замерзла и, если бы не Хельмут, наверняка бы слегла завтра с простудой. Опершись на руку кавалера, фон Веттин поднялась. Но покинуть это прекрасное просто так было бы решительно невозможно: женщина просто бы не смогла себе такого позволить. Следовало оставить этому месту свой подарок - как знак благоговения и обещания вернуться.
Посмотрев на своего спутника и одарив его легкой улыбкой с оттенком ветлой печали, Хельга спросила:
- Хельмут, вы подарили мне это место, а я желала бы подарить вам и ему стих. Обычно я к ним отношусь спокойно, но сейчас... Сейчас эти строки так и просятся наружу. Вы позволите?
Получив от мужчины утвердительный ответ, фон Веттин повернулась боком к нему и, провела ладонью по своему лицу: будто окончательно снимая маску запретов. Неотрывно глядя в серое небо, кэндлмесский прокурор медленно начала:
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вокруг раздавались,
Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.
Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.
А внизу подо мною уж ночь наступила,
Уже ночь наступила для уснувшей Земли,
Для меня же блистало дневное светило,
Огневое светило догорало вдали.
Я узнал, как ловить уходящие тени,
Уходящие тени потускневшего дня,
И все выше я шел, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.

...Исполнив таким образом свое желание, фон Веттин глубоко поклонилась месту, не прощаясь с ним, и последовала за темным магом. Темные запутанные улочки Старого Города уже почти вывели их к цели, как произошло то, чего втайне так желала прокурор: она с Хельмутом попалась на глаза двум молоденьким болтушкам-стажеркам. Хельга почувствовала, как ее щеки покрылись легким румянцем, как сильней застучало сердце, как ее буквально с головой накрыло потоком противоречивых чувств. Тут было и некоторое смущение, и тягучая капля стыда, и гордость, и изрядная доля хвастовства - смотрите, какой кавалер ухаживает за мной! Как бы то ни было, прокурор не подала виду, что заметила подчиненнных, а продолжила идти рядом с держащим ее под руку красовцем-колдуном.

Предложенный Хельмутом ресторан и впрямь оказался выше всяких похвал: приличным, достойным и роскошным без пошлости. Мужчину, видимо, здесь знали, и провели пару в отгороженный от общей залы тяжелыми портьерами альковчик, где посетителям никто не мешал. И вновь Хельга подивилась вкусу абиссарийца: тот словнотглядел в душу прокурора, и знал, чем можно произвести на нее впечатление и очаровать. Фон Веттин чувствовала себя практически на седьмом небе от счастья - так за ней никогда в жизни не ухаживали, и никто досель не чувствовал так близко ее желания, интересы и потребности. Словно умелый музыкант, Хельмут мастерски играл на струнах души женщины: но Хельга не чувствовала никакой обиды за это. Это было странно, это было неправильно, но ей никогда и ни с кем не было так хорошо и уютно рядом, как с этим таинственным чародеем. Прокурор на какое-то время уступил место женщине: и это было в новинку, это было прекрасно. Желая проверить свою уверенность насчет прозорливости кавалера, фон Веттин попросила Хельмута заказать для нее что-либо на его вкус.

Прежде чем расположиться за столом напротив фон Веттин, Хельмут также избавился от своих перчаток и пальто, предоставив лакею разместить их на резной вешалке. Одежда колдуна - тоже из дорогой ткани, искусно сшитая - была в сине-чёрной гамме, выгодно подчёркивающей цвет его глаз и аристократическую бледность кожи. К удивлению Хельги, пуговицы на его камзоле и рубашке, запонки и перстень с сапфиром багетной огранки явно были серебряными, хотя едва ли не все прочитанные ею книги твердили о том, что тёмный маг не может касаться серебра. Заметив этот удивлённый взгляд, абиссариец вновь мягко улыбнулся, и вся настороженность прокурора в очередной раз растаяла.
Она быстро согрелась и погрузилась в умиротворённое, крайне приятное настроение, ощущая себя героиней старинной истории благодаря окружающим интерьерам и мерцающему свету множества свечей в замысловатых канделябрах. Потрескивало пламя в самом настоящем камине, тонко благоухали свежие розы в нескольких тёмных вазах, за окном - как будто где-то бесконечно далеко, даже не в этом мире - бесновался усилившийся многократно ветер. Но здесь, в комнате, словно бывшей частью какого-то легендарного замка, царили уют и даже своего рода нега.
- Увы, старый Кэндлмесс хоть и хорош, но всё же не является лидером посреди всяческих изысков. Здесь нам не подадут ни соловьиные языки, ни мозг павлина, но оленину шеф-повар готовит отменную. К тому же, при ресторане есть парники, в которых круглый год в достаточных количествах выращивают фрукты и овощи, в том числе и редкие, завезённые в Империю из земель, принадлежавших некогда сарацинам. Потому я смею предложить вам, драгоценная Хельга, жаркое из оленины, пряные яблоки (пусть вас не смущает кажущаяся простота этого кушанья), глинтвейн, а также свежие персики, землянику, груши и драконову ягоду в сливках.
Сначала на стол были поданы глинтвейн и запечённые с мёдом и орехами яблоки, источавшие ароматы корицы, ванильного сахара, имбиря и кардамона.
Мужчина поднял свой бокал:
- Первый тост я произношу за вас, очаровательная госпожа прокурор. Я без всякой меры счастлив, что пребываю ныне в любезном обществе столь образованной, тонко чувствующей, поэтической особы.

Предложенный Хельмутом ассортимент блюд вполне устраивал прокурора, и Хельга благосклонно кивнула, подарив мужчине легкую улыбку и чуть шевельнув кистью:
- Ваше чувство вкуса, драгоценный Хельмут, безупречно. Вы умеете не только находить прекрасные места в городе и удивлять даму волшебными снами, но и тонко чувствовать предпочтения спутницы при выборе блюд. Право дело, я восхищаюсь вашей прозорливостью.

Колдун огласил подскочившему слуге заказ, и остался один на один с фон Веттин. Не до конца уверенная, как следует продолжать разговор, Хельга вновь улыбнулась абиссарийцу и, попросив извинений за вынужденную отлучку, оставила мужчину, укрывшись за дверями дамской комнаты.
Бывшая послушница думала, оставшись в одиночестве, решить, как продолжать тему, но судьба распорядилась иначе. Забытые было, сами собой начали возвращаться дурные мысли. Сполоснув себе лицо холодной водой, майор облокотилась на раковину и вгляделась в свое отражение глаза в глаза. Отдалившись от чернокнижника и умывшись, женщина начала мыслить спокойно и уже не столь восторженно. К прокурору вернулся ее всегдашний скепсис и подозрительность, мигом захватившие власть над разумом почитавшей себя досель честной католичкой Хельги. А вместе с ними пришел тихой кошачьей поступью страх, холодными щупальцами каснувшийся висков и обьявший легкими черными крыльями неуверенности все тело.
Не отрывая глаз от отражения и почти касаясь лбом холодной поверхности стекла, чиновник тихо прошептала:
- Что же я делаю... Хельмут, какой властью ты обладаешь надо мной, чтоб я вела себя так? Я не хочу, я не должна, он - враг...
Мысли наследницы воинственных маркграфов перескочили с собственного внутреннего раздрая на несколько более материальную вещь: на забытый в кармане пальто пистолет. Не то, чтобы прокурор опасалась, что злокозненный маг за время отсутствия украдет его или, увидев, рассердится, но близость оружия придавала некую подспудную уверенность в собственных силах. А теперь переложить к себе оружие, не засветив его перед Хельмутом, было невозможно.

Мало-помалу майор начинала приближаться к панике: как же, она одна, можно сказать без оружия, обедает с крайне сильным и способным колдуном, способным на многие магические ухищрения и подлости, да еще не чуждого беспричинной жестокости - вспомнить несчастную соседку. Можно ли предположить, что такой опасный тип предпримет в следующий миг, и как его действия скажутся на верноподанной Его Святейшества? И зачем вообще, если отбросить словесную шелуху, она нужна ему?
Хельга прижалась лбом к холодному стеклу, напоминая самой себе о цели ее свидания с Хельмутом: вызнать как можно больше о колдуне. Пока что она поставленное задание с блеском проваливала, позволив мужчине увлечь себя и забыть обо всем. Это было плохо, крайне плохо, и фон Веттин усилием воли заставила себя успокоиться и сконцентрироваться на цели. Милые беседы не помогли: а значит, надо интересоваться в лоб, с изяществом и куртуазностью морготских "Волкодавов" - прямо и четко, чтоб маг не смог выкрутиться.
Приняв решение, женщина выпрямилась перед зеркалом, поправив воротник и юбку. Что же, она и так достаточно промедлила, пора отбросить в сторону сентиментальность, сантименты и женские благоглупости: она должна стать разящим мечом Ватикана, тонким скальпелем в руках Господа, чья цель - обнажить душу колдуна и пристально рассмотреть ее в поисках скверны и слабостей. Приняв решение, она твердым шагом, с самым строгим выражением лица вернулась к мужчине.

Хельга была уверена, что сев за стол, она немедленно приступит к допросу, но стоило ей увидеть ожидающего ее возвращения абиссарийца, лицо само собой смягчилось, губы изогнулись луком Амура, сердце забилось учащенее. Хельмута невозможно было ненавидеть, невозможно было мучать допросами. Он был слишком прекрасен, слишком куртуазен, слишком высокоинтеллектуален для таких низменных попыток.
Было ли тому виной черное колдовство, личная ли харизма Хельмута или простое стремление соскучившейся по мужским объятиям женщины хоть на краткий миг любить и быть любимой - майор не знала: ей было ведомо лишь одно - рядом с ним она не хотела быть карателем, не хотела даже быть прокурором. Хельга жаждала лишь одного: мило беседовать, улыбаться, смеяться, с замиранием сердца слушать комплименты и дарить их в ответ - но никак не становиться орудием ватиканского гнева.

Вернувшись на свое место, фон Веттин извинилась за длительное отсутствие и изящным жестом подняла уже принесенный бокал вина. Полюбовавшись игрой света и тени в бокале и вдохнув аромат прекрасного купажа, она перевала взгляд на кавалера:
- Хельмут, позвольте мне поднять первый тост. Я хочу выпить это вино за вас: ведь если бы не ваше внимание, мы бы никогда не встретились, и были бы лишены этого прекрасного дня. За вас!

Когда госпожа прокурор вернулась к столу, Хельмут сидел на своём месте с невозмутимым спокойствием человека, которому нечего скрывать. Его поза была настолько свободной, но в то же время изящной, что вообще не похоже было, чтоб мужчина вставал со стула. Впрочем, кто его знает? Хельга не сомневалась, что маг хитёр и ловок, но вот проверил ли он её карманы на самом деле? Не могло такого быть, чтобы он, подавая ей пальто у руин или помогая разоблачиться в ресторане, не ощутил оттягивающую карман тяжесть оружия. Может, он как раз ждал, когда она отлучится, чтобы вытащить пистолет обычным способом или при помощи какого-то колдовского приёма? Женщина понадеялась, что колдуну тоже понадобится отойти, и уж тогда-то она непременно убедится в наличии или отсутствии пистолета.
Но сейчас опасения покидали её, уходя даже не на второй, но на десятый план. Хельмут улыбнулся ей и встал, чтобы помочь даме устроиться удобнее. Ответный тост немало позабавил чернокнижника, и он, подведя итог взаимного выражения восторгов по поводу встречи, предложил как раз за неё и выпить, что в сей же миг и было проделано обоими. Вино, использованное для глинтвейна, оказалось выдержанным, крайне приятным на вкус и с чудесным тонким ароматом, который весьма выгодно подчёркивали добавленные специи.
Сделав несколько глотков, вон Веттин поняла, что окончательно расслабилась, согрелась и при том весьма проголодалась. Подданная Ватиканского Престола и абиссариец принялись за еду, и вновь Хельга восхитилась мастерством повара, готовившего для посетителей “La Dame Noire”: она готова была поклясться чем угодно, что более вкусных яблок она не ела. Как жаль, что раньше она не была в этом замечательнейшем во все отношениях заведении!
Хельмут поедал свою порцию неторопливо, с не меньшим удовольствием, чем прокурор (та невольно вспомнила, что в некоторых книгах, которые она прочла, утверждалось, будто выходцы с земель демонопоклонников принимают в пищу исключительно сырое человеческое мясо) и с той утончённостью, которая может быть присуща лишь истинному аристократу. Хоть фон Веттин и собиралась задавать вопросы, тёмный маг опередил её.
- Скажите, драгоценная Хельга, как случилось, что женщина, подобная вам, оказалась на государственной службе? Ни в коем случае не желаю оскорбить вас, но мне кажется, что вам больше пристало творческое занятие или нечто, требующее приложения аналитических способностей. Я говорю так, поскольку первое подходит вашей тонко чувствующей сути, а второе – недюжинному уму. Разумеется, последняя необходима и в выбранной вами стезе, но ведь есть куда более благодатные области для применения вашего интеллекта.

В этот вечер Хельга себя ощущала молодой и наивной девушкой, дебютанткой, впервые в жизни удостоившейся внимания кавалера. Стоило только ей вновь увидеть чернокнижника, как губы сами собой расплывались в нежной и даже, наверняка, чувственной улыбке. Словно бы и не было послушничества в монастыре, молитвенных бдений, беспорочной службы в суде и в прокуратуре.
Проклятый колдун, только недавно появившийся в ее жизни, в миг заставлял забыть обо всем одним фактом своего присутствия. Его глаза были полны тепла и заботы, его отточенные движения были полны грации, а красиво очерченные губы словно бы вырывали из глубин души безстыдную молитву о поцелуе.
Майор буквально разрывалась надвое между чувствами и долгом, но само присутствие абиссарийца поблизости заставляло всю выработанную с годами ответственность отступить, а трубный глас долга, требующего хранить покой и безопасность Ватикана - стыдливо умолкнуть.
"В конце концов, какая разница, - убеждала себя Хельга, - знает ли он о пистолете, или нет. Куда хуже, если он знает о моих чувствах и потаенных желаниях, или, - сомнения брали свое, - так было бы лучше? На что я готова ради него? Оставить его в живых сейчас - несомненно. Помочь искупить его грехи - с радостью. А на что он готов ради меня?
И все-таки, Господь милосердный, как он все-таки красив и чарующе обаятелен! Как не хочется думать ни о чем, кроме него! Как хочется сполна насладиться этим свиданием, вплоть до, - тут щеки фон Веттин мило порозовели от представившейся картины, - до самого финала!"

Отвлекшись, наконец, от сумбурных мыслей, прокурор аккуратно и неторопливо приступила к трапезе, исподволь любуясь тем, как изящно и утонченно вкушает чернокнижник. Даже если бы у фон Веттин оставались хоть какие-то сомнения относительно его происхождения, то они немедля бы развеялись: так вести себя за столом может лишь тот, кто с молоком матери впитал все тонкости этикета и благовоспитанности.
От приема пищи и тайного интереса к собеседнику ее оторвал весьма необычный и, признаться, странный вопрос Хельмута. Он звучал как комплимент, и казался им же, но полузадушенный внутренний голос честной католички шептал о том, что может быть не все так просто. Вопрос вполне может оказаться с двойным дном, а то и, чем черт не шутит, и попыткой переманить городского прокурора Кэндлмесса на сторону Абиссарии.

Отложив приборы и изящно оттерев губы уголками салфетки, Хельга потянулась к бокалу, пробуя на вкус прекрасный купаж: это позволяло ей выиграть время и собраться с мыслями для ответа. Наконец она отставила кубок и обратила пристальный взгляд на чернокнижника:
- Очаровательный и любезный Хельмут, право дело, вы мне льстите, именуя меня человеком творческим и склонным к аналитике. К прискорбию моему, я не столь талантлива, как вы бы хотели меня видеть. Я лишь одна из многих Верных подданых Святого Престола: ничуть не лучше, но и, смею надеяться, не хуже.
Что до службы моей, тут есть несколько причин, и ни одна из них не умаляет другую. Во-первых, я не вольна распоряжаться своей судьбой: ни послушание в монастыре, ни работу в суде, ни нынешнюю службу в прокуратуре я не выбирала - все решили за меня. Во-вторых, для меня действительно честь служить Ватикану и защищать добрых католиков - это хорошая и нужная работа. Ни и в-третьих, мне это самой нравится, мне это действительно интересно.
Хотя...., - майор подняла изящным жестом бокал, глядя вино на просвет, и иронично усмехнулась, - возможно, у вас найдется предложение, которое сможет меня заинтересовать?

Едва Хельга и её необыкновенный спутник покончили с закуской, им услужливо принесли жаркое. Дождавшись, покуда официант оставит блюдо на столе и унесёт ненужную посуду и приборы, Хельмут заговорил вновь:
- О, я не сомневаюсь, что вы не только не хуже, но гораздо лучше многих. Мне думается, вы в силу природной скромности и монашеского воспитания склонны приуменьшать ваши заслуги, драгоценная Хельга. Не пытайтесь убедить меня в обратном, поскольку моя уверенность в этом столь же непоколебима, сколь непоколебима скала.
Чернокнижник сделал небольшой глоток вина и продолжил:
- Что касается какого бы то ни было предложения... Хочу сразу заверить вас, что ни в коем случае не преследую своей целью тем или иным способом привлечь вас к неприятным для вас поступкам. Верно, из-за моего происхождения вы не исключаете такой вероятности, однако вопрос мой именно то, чем он является - проявлением моей крайней заинтересованности в вашей драгоценной персоне и моего восхищения вашими несомненными добродетелями.
Маг говорил так спокойно и так искренне, что фон Веттин на миг ощутила себя смущённой, точно её обличённое в шутку замечание было страшной попыткой клеветы. Но негодяй Хельмут, похоже, нисколько не обиделся, и на его губах снова обозначилась доброжелательная улыбка.
- Но хватит расспросов с моей стороны - это почти невежливо. Вы ожидаете получить ответы на некоторые вопросы (я вижу это в вашем взгляде), очаровательная Хельга, и я с удовольствием дам их вам.
Абиссариец с прежним изяществом расправлялся с олениной и посматривал на прокурора с таким видом, будто она готовилась не начинать допрос, но признаться в нежнейших чувствах.

Признаться, предложение Хельмута несколько ошарашило прокурора. Хельга аж отложила приборы, недоуменно воззрившись на собеседника. Она была настолько удивлена, что даже хваленная выдержка ей изменила. Высокие токие брови женщины взлетели вверх, широко раскрывшиеся глаза смотрели на чернокнижника, словно бы не веря в то, что именно он сказал эту фразу. Удивление не продлилось долго: но мужчине вполне хватило времени на то, чтобы понять всю глкбину изумления собеседницы.
Чуть порозовев от смущения, фон Веттин опустила очи долу, будто бы сосредоточив все свое внимание на тарелке. Впрочем, чиновница была достаточно благовоспитана, чтоб не дать повиснуть неловкой паузе. Гордо выпрямив спину и придав лицу максимально спокойное, даже несколько отстраненное выражение, майор устрмила взгляд в абстрактную точку где-то в нескольких сантиметрах выше и левее левого уха Хельмута. При всем при этом женщина инстинктивно скрестила ноги - словно бы зажимаясь и не давая всем вопросам и чувствам незамедлительно сорваться с языка. Ровно так же, отложив приборы, она поступила и с руками, скрестив их перед собой на краешке стола.
С точки зрения чиновницы, эта поза, хоть и выглядела нескольео зажатой, должна была продемонстрировать очаровательному мужчине всю строгость и серьезность служительницы закона. К несчастью не имея зеркала, Хельга и представить не могла, насколько смущенно алело ее лицо, и как из под строго сжатых губ так и норовила пробиться легкая улыбка.

Тон, с которым наследница маркрафов ответила изысанному визави, несколько отличался от ее всегдашнего голоса: он был буквально на пол-тона ниже, и в нем прорезались не свойственные ранее прокурору тягуче-бархатистые нотки:
- Мой драгоценный Хельмут, вы меня скоро совершенно засмущаете обилием комплиментов. Простите покорно, но я к ним несколько непривычна, хотя мне и весьма симпотизирует ваше положительное мнение обо мне. Ваше предложение задать вопросы, конечно, весьма интригующе, но, право дело, я поистине не ожидала такого. Посему мои слова, увы, могут показаться вам несколько сумбурными и нелогичными - всему виной моя неготовность к подобной ситуации.

Пока фон Веттин говорила эту длинную и ничего не значащую тираду, разум ее, пользуясь выигранным временем, судорожно метался в поисках вопросов, практически вступив в диалог сам с собой: "Господи Боже, что спросить-то? Почему вы чернокнижник? - Ага, он ответит, потому что ему так интереснее и привычнее жить! - Почему он не верит в Бога? - Потому что он верит в Люцифера! - Почему он не хочет покаяться и сдаться с повинной? - Он что, идиот, что ли? Не похож. - Почему он вызывает у меня такие противоречивые чувства и греховные мысли? - А тут, милая моя, ты сама виновата!"

В слух же фон Веттин, так и не найдя действительно правильных вопросов, спросила:
- Хельмут, друг мой, наверное, я пока поинтересовалась следующим: как вообще вышло, что вы заинтересовались мной? Почему вы решили привлечь мое внимание в том числе и способом, противным мне? Мои сны - ваша работа? Что есть я для вас, помимо вышеизложенного, как бы вы могли описать свои чувства и отношение? А еще я бы хотела, чтобы вы поподробнее поведали о себе. Да, и еще, ваше предостережение: не могли бы вы перевести его с иносказательного языка в более простую человеческую речь?

Хельмут смущение прокурора, разумеется, заметил, но, будучи не только коварным чернокнижником, но так же и благовоспитанным джентльменом, виду не подал.
- Простите мне, если моя напористость приносит вам дискомфорт, очаровательная Хельга, - только и проговорил он с мягкой улыбкой в ответ на её речь, призванную скрыть внутреннее замешательство, когда женщина умолкла перед тем, как перейти к расспросам.
Внимательно выслушав вопросы фон Веттин, абиссариец, ни минуты не задумавшись, отвечал так:
- Я ждал вас, чудесная Хельга, на протяжении столетий. Теперь же, когда я отыскал вас, я не могу не испытывать к вам интереса. Вы, именно вы - основная причина моего пребывания в Кэндлмессе.
Колдун сделал небольшую паузу и с наслаждением сделал глоток вина, а после продолжал:
- Я совершил поступок, который в ваших глазах выглядит неприглядным, но не только для того, чтобы привлечь ваше внимание, хоть способ и был в высшей степени действенным. В своё оправдание скажу лишь, что поступить с этой женщиной таким образом меня обязала давняя клятва.
Что касается ваших сновидений, моя леди, они - только частично моя работа. Я единожды заглядывал в ваши сны, но не более того: слишком частое воздействие чревато зачастую нарушениями психики, даже когда за работу берутся лучшие мастера мезмеризма. Я, увы, владею этой техникой не на столь высоком уровне, а потому не намерен рисковать. Ещё раз заверяю вас: не испытывая ни малейшего желания навредить вам, я остановился на одном вмешательстве как на безопасном рубеже. Если же ваши сны так и не стали прежними, это только по одной причине: я в вас действительно не ошибся, и вскоре всё само собой встанет на свои места.
Он оставался невозмутимым во время разговора, точно темой его была погода или последние городские слухи, хотя Хельге что-то подсказывало, что этот мужчина явно выше собирания сплетен.
- Вы, Хельга, притягиваете меня, как мотылька притягивает пламя, - с обезоруживающей прямотой продолжал тёмный маг. - Я дорожу вами даже больше, чем если бы вы были несметным сказочным сокровищем. Именно потому я предостерегаю вас. Я не уверен до конца в потенциальной для вас угрозе, поскольку предсказание - крайне неточная наука. Если же говорить прямо, вскоре может оказаться так, что знающий вас и знакомый вам человек, имеющий вес в Кэндлмессе, попросит вас о помощи в сомнительном мероприятии или окажется замешан в нём без вашего участия. Правосудие настигнет его, и вам не следует никоим образом вмешиваться в ход дела, иначе этот висельник утянет за собою и вас.

Саунд: ссылка

В то время, когда чернокнижник вел свой монолог, кэндлмесский прокурор сидела почти неподвижно: разве что инстинктивно подогнув под себя скрещенные ноги - словно бы защищаясь от шокирующих вестей, да судорожно ухватилась за медальон, подаренный ей собеседником, непроизвольно скользя пальцем по его обводам - последние дни у женщины входило в привычку в минуты нервного напряжения касаться этого украшения, словно бы ища в нем успокоение.
И если жест Хельги уже сам по себе был показателен, то куда выразительнее было ее лицо, отбросившее ледяную маску спокойствия и невозмутимости, столь подобающую поборнику ватиканского правосудия. Пока колдун неспешно разворачивал перед ней изысканный узор полотна своих слов, фон Веттин смотрела на него широко распахнутыми глазами, в которых плескался подобный далекому и глубокому морю страх. Страх, что Хельмут не лжет, страх тем более сильный, что майор подспудно ни на миг не сомневалась в словах абиссарийца - хотя и пыталась себя заставить не верить в них. Лицо наследницы маркграфов попеременно то краснело, то бледнело - в зависимости от того, что говорил малефик.
Хельга чувствовала, что она на грани нервного срыва - она еле сдерживалась от того, чтобы зубы не начали непроизвольно стучать, как кастаньеты, и периодически облизывала пересохшие губы, не в силах осознать и принять слова чернокнижника о том, что она - та, кого он искал не одно столетие. Как не силилась прокурор найти в себе хоть что-то, что могло вызвать такой интерес высокопоставленного абиссарийца, ничего не получалось - ну не было в ней ничего сверхестественного и отличающего от множества служителей папского престола. Как она может быть давно желанным бесценным сокровищем для таинственного Хельмута, если за всю свою жизнь не выделилась хоть чем-то необычным из тысяч ей подобных, проводя годы свои в благонравной скромности и христианском смирении, лишь изредка позволяя клокочущему пламени страстей прорваться наружу - причем тут, в Кэндлмессе, этого не бывало?

Смотря открытым и прямым, хотя и донельзя смущенным взором в кристально-честные глаза хитрого колдуна, Хельга несколько раз порывалась ответить ему хоть что-то, но не хватало ни слов, ни воздуха: она лишь беззвучно открывала и закрывала рот, как рыба, выброшенная на берег. Вцепившись в бокал, как утопающий хватается за последнюю соломинку, прокурор одним махом осушила его, ничуть не заботясь о правилах приличия, и дрожащими руками схватила бутыль, позволив рубиновой жидкости вновь ударить по хрустальному дну.
Лишь выпив второй бокал, фон Веттин обрала способность связно говорить, хотя и почувствовала себя несколько захмелевшей - давно, очень давно ей не приходилось пить алкоголь так быстро и таким образом. Хмель сделал ее более храброй и более раскрепощенной - сомнительное подспорье в диалоге со злокозненным демонопоклонником.

Отставив кубок, Хельга, чуть скорнив голову, долгим и задумчивым взглядом посмотрела в глаза мужчины и, наконец, ответила:
- Простите мне мое поведение, господин Хельмут. Я была до крайности шокирована вашими словами - буквально поражена ими до глубины души. Как бы удивительно не звучали ваши речи, я вам верю: не знаю, почему, но верю. Я премного благодарна вам за предостережение, и, видит Господь, не премину им воспользоваться.

Натянутые до предела нервы не могли долго быть в таком состоянии, бурлящие чувства и эмоции требовали хоть какого-то выхода. Кроме того, фон Веттин сама желала чем-нибудь шокировать своего визави, поразить его в ответ, отыграться за собственное смятение. Посему Хельга, чуть приподнявшись и перегнувшись через стол, заклянула глаза в глаза чародею. На губах прокурора блуждала шалая, полубезумная улыбка, а голос обрел непривычно вкрадчивые интонации:
- Хельмут, милый мой, мы так о многом поговорили и столь многое узнали друг о друге, что мне кажется, что пора оставить все это красноречие для более официальных случаев и перейти на некую новую, неизведанную еще грань общения - более близкую друг к другу. Я, увы, не в курсе обычаев вашей родины, но у нас в Тюрингии в честь такого дела пили на брудершафт. Как вы относитесь к моему предложению?

Хельмут вновь был невозмутим, будто метаморфозы, творившиеся с прокурором на фоне нервного возбуждения, происходили не здесь и не сейчас. Конечно, он без труда читал эмоции на лице женщины - их прочёл бы и куда как менее внимательный человек. Однако колдун не считал необходимым ещё больше смущать свою спутницу. Впрочем, той на миг показалось (это произошло как раз в тот момент, когда её руки предательски дрогнули), что сейчас чернокнижник поднимется из-за стола, отложив трапезу, и подойдёт к ней, чтобы обнять её за плечи. К счастью, малефик ничего такого не сделал. Сама мысль о том, что абиссариец может прикоснуться к ней таким образом, показалась Хельге крайне волнующей и лишь ещё больше подлила масла в огонь, мешая сосредоточиться.
- Не стоит извиняться, драгоценнейшая Хельга, - ответил тёмный маг. - Если кому-то и пристало приносить извинения, то это мне. Своими речами я, кажется, взволновал и расстроил вас. Я прошу прощения за свою неосмотрительность.
Слова колдуна были произнесены с таким искренним сожалением, что ему поверил бы и господь бог собственной персоной.
Он благожелательно взирал на фон Веттин, перегнувшуюся через стол, но первые несколько секунд не пытался ни отстраниться, ни придвинуться ближе. Прокурор не могла понять, удалось ли ей шокировать мага, но не собиралась останавливаться. Играть ва банк - значит, играть. Но и Хельмут был тот ещё игрок. Чернокнижник улыбнулся заинтригованно, в его глазах читался явный интерес.
- Я ведаю о таком обычае; в моём краю он распространён довольно незначительно, поскольку используется исключительно вампирами клана Круор во время заключения сделок. Вместо вина, впрочем, они используют кровь. Но я не нахожу варварским пить на брудершафт с вами. Мне это предложение очень приятно.
Слова у абиссарийца не расходились с делом, а потому он тотчас же поднял свой бокал. Секунда, и переплетены руки, держащие бокалы с напитком, а лица находятся в интимной близости друг от друга. В этот миг госпоже прокурору почудилось, что земля ушла у неё из-под ног: чем ближе к ней находился Хельмут, тем меньше она владела собой. Вот дань традиции отдана, но подданная Ватиканской Империи и проклятый чернокнижник всё ещё находились лицом к лицу, и фон Веттин явственно обоняла и приятный запах чистой кожи, и аромат дорогого парфюма, исходившие от Хельмута.
- Этого достаточно, чтобы сгладить мою вину, драгоценная Хельга? Или я могу сделать что-то ещё, чтобы вернуть вам душевное равновесие? - шепнул мужчина, и прокурор вздрогнула, ощущая на своей щеке тепло его дыхания. Ни о каком душевном равновесии не могло быть и речи, когда этот чернокнижник находился поблизости.

Саунд: ссылка

Наверное, никогда раньше в жизни Хельги тихий звон бокалов не был подобен оглушительному удару колокола - и, наверное, никогда не будет подобен и впредь. Малефик не удивился, не отказался - он, как и положено учтивому дворянину, с благодарностью и обворожительной улыбкой принял предложение прокурора; и теперь уже самой фон Веттин отступать было некуда.
Кивнув в знак того, что она услышала собеседника, гордо расправившая плечи майор степенно улыбнулась Хельмуту, без особого успеха пытаясь скрыть свою неуверенность и смущение. Но пунцовые щеки и уголки губ, так и норовившие подняться еще выше, да блеск отчаянных искорок в глазах выдавали ее с головой.
Помимо подспудного, из глубин сердца идущего желания каснуться губами мужчины, прокурору Еще было и несколько стыдно за свою напористость и наглость - не подобает чиновнику Ватикана себя вести подобным образом, тем более - с высокородным дворянином. Впрочем, с абиссарийским колдуном тоже - ведь надо же демонстрировать ему всю строгость и благочинность поданных Святого Престола!? Правда, конкретно с Хельмутом быть ледышкой, неприступной, как отвесная скала, было решительно невозможно - он тянул ее, привлекал и манил, как мужчина и как собеседник, как человек и как достойный враг - и ничего с этим нельзя было поделать.

Поднимая бокал в извечном жесте, безо всяких слов - они были бы излишни - фон Веттин отпила драгоценной алой жидкости,почувствовв на языке терпкий, чуть пряный вкус благородного вина. Но все это было лишь прелюдией перед тем, что ждало ее дальше. Не вино туманило ей разум - а близость того, которого еще сутки назад она хотела убить не дрогнувшей рукой.
Каждый дюйм, на который приближался абиссариец, лишал ее сил, лишал воли к сопротивлению, дурманил. Колдун манил ее, как никто и никогда в жизни - ни все два любовника прокурора, ни любимая служба, ни - страшно подумать! - искренняя молитва не вызывали в ней такого порыва, такого томления, потока чувств такой силы. Абиссарийца можно было сравнить с девятым валом: а фон Веттин, соответственно, была утлой лодчонкой, захваченной буйством этой стихии. Стихии не доброй, не злой - просто силе, не ведающей преград, силе, которой нельзя было сопротивляться.
Хельга и не сопротивлялась - она, как попавший в водоворот лист, покорно отдалась на волю этому потоку, вдыхая чарующий и манящий аромат чернокнижника. Так не мог пахнуть ни один демон, так не пах ни один смертный мужчина: этот запах был нечто большее, чем естественные ароматы, нечто горнее, чего не сыскать на грешной земле.
Этот миг был миг катарсиса, мгновенье, когда многогрешная прокурор узрела врата Рая - пускай исподволь, пускай самым краем глаза - но узрела. Не было в языке человеческом таких слов, чтобы описать это, не было придумано такого, что могло бы поведать об этом полете чувств и эмоций, где неразрывным узлом сплелись страх и радость, наслаждение и опаска, отчаянность храбрости и твердость убеждений, безбрежное любопытство и чувство долга.

Слезы сами собой брызнули из глаз, но были это не слезы боли или горести - они были вышним проявлением чувств и эмоций, прорвавшихся из души прокурора на свет Божий. Это был знак высочайшей признательности и благодарности тому, кто подарил ей это.
Улыбка Хельги была - смущение, голос ее чуть подрагивал от переполнявших его эмоций, но теплый и мягкий свет из глаз и невысказанная нежность и нега во взоре не оставляли места для сомнений - кэндлмесский прокурор счастлива, как, наверное, не была счастлива никогда в жизни:
- Хельмут, мой драгоценный Хельмут... Твоей вины нет, а если бы и была - все это с лихвой перекрыло бы все. Это было... Ладно, не важно, - женщина стыдливо и вместе с тем кокетливо потупила взор, - А мое душевное равновесие, - майор чуть подалась вперед, обдав горячим дыханием ухо собеседника, - его не восстановить, пока ты рядом. И я не хочу его восстанавиливать. Я, - запнулась Хельга, - меня вполне устравивает мое, - она понизила голос еще больше, добавив в интонации тягуче-бархатистые нотки, - нынешнее состояние.

Малефик испытал удивление, когда Хельга вдруг расплакалась. Именно это чувство, смешанное с беспокойством, отразилось на лице колдуна, стоило ему заметить первые слезинки на ресницах прокурора. На миг ему почудилось, что он каким-то образом оскорбил или обидел свою собеседницу - но только на миг. Хельмут оказался достаточно проницателен, чтобы понять переживания фон Веттин и не затевать лишней суеты. Он молча любовался мягким и нежным сиянием тёмных глаз, смущённой улыбкой и смущением Хельги; казалось, овладевшее ею смешение противоречивых чувств открылось ему подобно книге.
О, если бы госпожа прокурор не была так захвачена бурей эмоций, она заметила бы, что за сдержанной проницательностью тёмного мага бьётся едва сдерживаемая страсть. Если бы она не была так ошеломлена, так возвышена ощущением небывалого душевного полёта, она бы увидела, как сверкают лазурные очи абиссарийца. Но наследница маркграфов пока не готова была вернуться из своего собственного Эдема окончательно, а потому никак не могла приготовиться к грядущим событиям.
Чернокнижник вдруг коснулся щеки молодой женщины, подушечкой большого пальца вытирая её слёзы. Это прикосновение поразило Хельгу даже сильнее, чем предшествовавшее ему катарсическое вознесение. Она замерла, будучи не в силах продолжать говорить. Словно парализованная - от неожиданности, от предвкушения того, чего ей хотелось - она лишь молча смотрела на колдуна, и слова замирали на приоткрытых устах.
Хельмут подался вперёд ещё чуть-чуть и запечатлел на губах прокурора поцелуй - деликатный, но в то же время уверенный. Секунду это действо балансировало на грани последнего приличия, но ровно до тех пор, пока язык малефика не скользнул меж губ прокурора.
Пронзительное, никогда прежде не испытанное блаженство лишило благонравную католичку и воли, и желания, и возможности сопротивляться. Вместо того, чтобы высвободиться и наградить наглеца пощёчиной, фон Веттин ответила не его поцелуй. Увы, Хельмут отстранился гораздо быстрее, чем того хотелось Хельге.
- Покорно прошу простить мне мою несдержанность и крайнее непочтение, драгоценная Хельга. Мне известно, что здесь, в Ватиканской Империи такие вещи не приняты, но я не смог совладать с собой, - заговорил маг, но выражение его взгляда никак не соответствовало его речам. В ангельских глазах полыхал такой огонь, что Преисподняя казалась рядом ледяной пустыней. Не возникало более никаких сомнений в искренней, откровенной, непреодолимой тяге, которую чернокнижник испытывал к кэндлмесскому прокурору.

Саунд: ссылка

Палец чернокнижника, смахнув слезу с щеки Хельги, словно бы одновременно и разонал туман из ее взора. Непривычно расширившиеся, ее глаза уже не были полны той задумчивой дымки, но ее не вернулись в первозданную чистоту - они словно бы подернулись густой, тягучей, как патока, томной поволокой, в которой далекими светилами поблескивали крохотные огоньки тех чувств, чей пожар крылся в груди прокурора. Будто парализованная, она замерла, кожей впитывая касание мужчины; а когда он отнял руку - с непроизвольным вздохом сквозь плотно сжатые зубы подалась навстречу, словно бы не желая прерывать прикосновение.
Хельмут видел, как напряженно сжимались ее пальцы, комкая белоснежную скатерть, как затрепетала тонкая жилка на шее от ускорившегося тока крови, как высоко стала вздыматься грудь, стесненная плотной рубашкой, как взметнулись вверх ресницы, открывающие полные бурлящих чувств очи, как всю такую ране сдержанную фон Веттин пробила нервная дрожь предвкушения, сдобренная изысканной специей какого-то подспудного опасения. Хельга понимала, что легкое прикосновение кавалера словно бы лишило ее дара речи, но даже не волновалась об этом - все слова сейчас были излижни, и прокурор всем сердцем желала одного: чтобы он не переставал скользить пальцами по ее коже, чтобы он не останавливался.

И когда губы малефика каснулись ее губ, запечатывая их таинством поцелуя, бывшая монахиня только застонала, подавшись вперед, навстречу горячим, пряным и желанным губам того, кого она хотела когда-то убить. Ей было уже все равно, что подумают официанты, которые могли войти в любой момент, ей было наплевать на правила приличия и строгость воспитания - сейчас она растворялась в Хельмуте, и жаждала лишь его, отдавая всю себя навстречу ласкам. Хельга готова была поклясться на распятии, что ей уже больше ничего и никого, кроме этого желанного мужчины, не надо, и что те чувства, что зародились в ней, имеют одно название - любовь.
Со всем пылом запертой в темнице благонравия страсти кэндлмесский прокурор отвечала на поцелуй абиссарийца, испивая с его губ благоуханный аромат сладости, как умирающий от жажды, добравшийся до быстротечного горного ручья, жадно глотает кристально-чистую воду. И когда Хельмут через преступно-короткий срок оторвался от ее губ, прокурор сама инстинктивно потянулась за ним, навстречу этой бесконечной жажде, перегибаясь через стол и чуть ли не скидывая с него скатерть, в которую так плотно вцепились пальцы.
Взгляд фон Веттин был шалый-шалый, полный безумной страсти и страстности, с открытыхгуб срывалось тяжелое, прерывистое дыхание, а язычок нервно облизывал внезапно пересохшие губы. Вместо всех слов прокурор лишь тихонько застонала, а скорее даже заскулила от эфмерной боли прерванного удовольствия. Она никак не могла взять в толк: почему же он прервался, неужто он не желает ее так же сильно, как она его, почему, почему он прекратил и мучит ее?

На слова чернокнижника женщина недоуменного покачала головой, только сейчас расжав плотно сцепленные пальцы. Тяжело и прерывисто дыша, Хельга, не отрывая взгляда от абиссарийца, дрожащими руками расстегнула две верхних пуговки на рубашке, сковывавших ее подобно ошейнику, и затруднявших дыхание. Лишь вдохнув полной грудь, фон Ветти вновь обрела способность говорить.
Перегнувшись через стол и глядя в глаза в глаза собеседнику пламенеющим желанием взором, она, наконец, негромко ответила глубоким, полным освободившейся страсти голосом:
- Проклятье! Дорогой мой, плевать я сейчас на законы Ватиканской Империи и на все папские буллы разом. Я... Мне нет дела ни до них, ни до морали и всего прочего. Сердце мое - в ладонях твоих, так что не извиняйся и, - нервно выдохнув сквозь сжатые зубы, прокурор продолжила безапелляционным тоном, не могущим, впрочем, скрыть ноток нежности, желания и тепла, которыми были полны ее слова - делай, делай же то, что хочешь сам.

Если поначалу Хельмут старался сдерживать себя в рамках ватиканских правил, определяющих отношения между мужчиной и женщиной, дабы не оскорбить свою спутницу, то теперь всякая необходимость в том отпала. Раз Хельга совершенно чётко давала понять, что её нисколько не смущает сложившаяся ситуация, колдун не намеревался казаться более скромным, чем был на самом деле.
В бедовых лазурных очах, потемневших от страсти, прокурор видела отражение своих тайных желаний. Не было никаких сомнений: они горят в одном пламени, и никто, кроме них самих, утолить его не способен.
Абиссариец поднялся со своего стула. В несколько широких, уверенных шагов он преодолел расстояние, отделявшее его от фон Веттин, не намереваясь более терзать её и себя этими неполными, ограниченными объятиями через обеденный стол.
Приблизившись так, что женщина без труда могла коснуться его, малефик склонился к ней. Запах пряностей, пепла и холода окутал Хельгу, точно покрывало.
- Я желаю тебя без остатка, - чуть хрипловато шепнул чернокнижник, вслед за Хельгой оставив всякие попытки вести диалог официально. - Хельга, свет очей моих, моя любовь, моё проклятие... До чего хороша ты, о, дивная, драгоценная Хельга!..
Бледные аристократические пальцы коснулись приоткрытых губ госпожи прокурора, нежно скользнули по щеке, затем по волосам, и тёмный маг бережно распустил собранные в строгий "пучок" пряди, позволив им свободно ниспадать на спину и плечи.
Хельмут вновь припал к губам женщины, и в этом поцелуе было столько нежности и затаенного огня, что фон Веттин на мгновение почудилось, будто она сейчас умрёт от непередаваемого восторга. Чернокнижник глалил её по волосам, ласкал через ткань одежды плечи и чуть выгнутую от удовольствия спину, нимало не переживая, что их могут увидеть. После долгого поцелуя он оторвался, наконец, от её губ, но лишь затем, чтобы целовать голубоватую жилку на хрупкой шейке. Пока одна его рука обвила Хельгу за талию, вторая расстегивала пуговицы на её блузке. Малефик покрывал поцелуями тонкие ключицы и очаровательную ямочку меж ними; его дыхание казалось обжигающим. Прокурор могла слышать, как часто бьётся его сердце. Пусть Хельмут и говорил, что не имеет никакого отношения к человеческому роду, наслаждение и красота, что даруются возлюбленным проявлениями плотской страсти, явно не были ему чужды.
- Ты позволишь отвести тебя туда, где никто не потревожит нашего уединения? - шепнул колдун на ухо Хельге.

Когда чернокнижник неторопливо и величественно поднялся со своего места, сделав первый шаг в обход стола, фон Веттин, прерывисто выдохнув, на несколько секунд зажмурилась. Она понимала, что ждет их в скором времени, и тело и разум ее сами стремились к колдуну, но все происходящее казалось таким странным, таким нереальным и иррациональным, таким неожиданным и завлекающим, что прокурор просто-напросто боялась поверить в это.
Еще раз вздохнув, Хельга, как могла, расслабилась, пытаясь отогнать напряжение и колотившую ее мелкую дрожь, и резко открыла глаза. К счастью женщины, Хельмут никуда не делся - наоборот, он был все ближе и ближе. Широкая улыбка, полная надежды и тайных желаний, легким крылом скользнула по лицу кэндлмесского прокурора, когда она сама порывисто поднялась навстречу очаровавшему ее мужчине, чуть не опрокинув стул.

Она жаждала его так сильно, как только может женщина желать мужчину. Хельге хотелось, забыв обо всем, оказаться заключенной в его объятия, тонуть в сладости его поцелуев, наслаждаться пламенем его красивых рук, ласкающих ее тело. Здесь и сейчас больше не было чинной и сдержанной католички, бывшей благочестивой послушницы, строгого и неподкупного прокурора. Здесь не было и абиссарийского демононопоклонника - лишь только мужчина и женщина. Хельга и Хельмут. Хельмут и Хельга. Он и Она - к чему что-то другое?

Отвечать малефику не было никаких сил, да и не нужны были слова - взгляд Хельги, полный томности и страсти, ее прерывистое дыхание и закушенная губа, ее тело поддавшееся вперед были гораздо более ясным и точным ответом, чем любые речи. За грех, за блуд она была готова понести любое неминуемое наказание, зная, что оно неизбежно - но не учит ли нас Библия, что все подобное предопределено? Не зря же говорят: Книга жизни начинается с мужчины и женщины в саду, а заканчивается Откровением.
Когда первым, воздушно-легким касанием, пальцы Хельмута скользнули по ее губам, фон Веттин, затрепетав и еле слышно застонав, снова подалась вперед, страстно целуя ласкающую ее руку, что уже скользнула вверх, высвобождая ее волосы из оков строгой прически. Длинные кудри прокурора темным водопадом рассыпались по плечам и спине, и женщина прильнула к обожаемому мужчине, запрокидывая голову и настоятельно требуя поцелуя.
Аккуратные ноготки фон Ветиин требовательно скребли по камзолу холдуна, словно бы пытаясь притянуть его еще ближе. Расширившиеся от нахлынувших чувств темные, глубокие как бездна глаза прокурора неотрывно смотрели на кавалера, любуясь каждой его черточкой, пока склонившийся мужчина не каснулся ее губ в обжигающем и, вместе с тем, предельно нежном и ласковом поцелуе.
Со всем пылом долгих лет воздержания, со всей страстью долго томившихся в темнице благочиния желаний, Хельга отвечала на ласку чернокнижника, словно бы одновременно растворяясь в нем и поглощая его собой. Она таяла под его руками, и от накала кипящей бури страстей ноги женщины подгибались, не в силах ее удержать: если бы не крепкие объятия прижавшего Хельгу к себе малефика, она бы наверняка не устояла.
Вцепившись одной рукой в плечо мужчины, другой прокурор нежно гладила его щеку и ухо, иногда в порыве чувств чуть царапая кожу колдуна. И когда ласки Хельмута спустились ниже, Хельга, уже не сдерживая себя, в голос застонала, сильнее вцепившись в самого лучшего из мужчин на свете и моля Господа об одном: лишь бы он не останавливался.
Всегда чопорной, сейчас прокурору было все равно, заметит ли их кто-то или нет, и мысли ее той частью, что не были захвачены пожаром желания, были о том, выдержит ли ее, если что, столик, или лучше облокотиться на стену. К счастью, выдержки у Хельмута оказалось больше, чем у нее. Когда обжигающий шепот каснулся ушка, Хельга, вздрогнув, крепко прижала к себе чернокнижника, негромко выдохнув:
- Да, мой милый. Ты... Ты прав - не здесь.
Облизнув пересохшие губы и переведя дыхание, она задала встречный вопрос: - Может, ко мне?, - сейчас голос прокурора был мягок и нежен, полон любви и обожания - ни капли той строгости и сдержанности, что были так присущи ему, не осталось.

- Как пожелаешь, драгоценная Хельга, - Хельмут отстранился, хотя по выражению его лица совершенно явственно было заметно, с каким трудом далось ему это простое действие. Мужчина бережно застегнул все расстёгнутые на её блузке пуговицы, после чего предоставил ей закончить остальное. Одежда самого малефика почти не "пострадала", а потому он вызвал официанта, как только фон Веттин удалилась для дальнейшего возвращения к надлежащему виду в уборную.
Когда госпожа прокурор вернулась в полутёмный зал, чернокнижник уже успел расплатиться и даже заказать автоэкипаж. Он как раз только что набросил пальто. Но стоило женщине появиться в его поле зрения, как всё внимание колдуна стало принадлежать ей. Он помог Хельге облачиться (она ощутила в кармане пальто знакомую тяжесть оружия и удивилась тому, что пистолет всё ещё в её кармане), затем закончил одеваться сам и подал даме руку.
Официант отчаянно расшаркивался, кланялся и искренне желал благородному господину и его прелестной леди доброго вечера, а также с неимоверным жаром выразил надежду на то, что они ещё посетят ресторан.
У выхода прокурора и тёмного мага уже ожидал автомобиль. Погода ещё больше испортилась, ветер усилился, и с почти чёрного неба грозили вот-вот хлынуть потоки ледяной воды. Хельмут помог Хельге разместиться на заднем сидении, затем обошёл авто и сел сам. Фон Веттин назвала адрес, и тёмно-бордовый автоэкипаж, заурчав негромко мотором, сорвался с места, унося их в огни и сумерки ночного Кэндлмесса.
В машине малефик не позволил себе ничего, кроме как взять прокурора за руку, хотя по его горящему взору она прекрасно понимала, что над ним довлеет та же всепоглощающая страсть, что и над ней. Хельга склонила голову на плечо абиссарийца, и всю дорогу они провели, в молчании глядя на проносящийся за окном старый город. Это безмолвие не казалось наследнице гордых маркграфов ни удручающим, ни скучным. С Хельмутом, оказывается, было хорошо и уютно даже молчать.
Показались знакомые здания, а вскоре транспорт остановился у дома с горгульями, в котором обитала прокурор. Стоило ей и её кавалеру выйти из автомобиля и очутиться парадного подъезда, как и в самом деле начался дождь. Хельмут распахнул перед Хельгой двери, она с негромким смехом шагнула в помещение. Пожилая консьержка дремала в широком кресле за столом, и Хельмут, шутливо приложив палец к губам, подал своей даме руку. Они тихонько поспешили вверх по лестнице.
Но вот уже и нужный этаж, а затем совсем краткая прогулка по тускло освещённому из-за разыгравшейся грозы холлу. В иное время это показалось бы Хельге несколько жутковатым в связи с последними событиями. Но удивительное дело! Её сопровождал их виновник, и прокурор не испытывала никаких опасений. Фон Веттин и Хельмут скрылись в квартире, и теперь уже никто не мог помешать им насладиться обществом друг друга.
Оба пальто благополучно заняли своё место в гардеробе, перчатки оставлены на маленьком туалетном столике у входа. Небольшое бра и всполохи молний за окнами были единственными источниками света, и женщине на миг показалось, что за плечами мага раскинулись могучие чёрные крылья. Но вот он двинулся с места, и наваждение рассеялось. Абиссариец обнял Хельгу за талию и мягко притянул к себе.
- Какое же это блаженство – просто находиться рядом с тобой, драгоценная Хельга, - склонившись к прокурору, Хельмут поцеловал её.

Саунд: ссылка

Закрыв глаза, Хельга наслаждалась ощущением обжигающих рук чернокнижника, с ловкостью опытной камеристки приводившего ее наряд в подарок. Напряженная, словно струна, прокурор боялась пошевелиться, понимая, что нынче она - раба своих желаний. Стоит ей обнять Хельмута - и мигом рухнет последняя преграда воли, и не будет уже для нее ни запретов, ни препон, ничего: только она и желанный мужчина. Слава Богу, малефик смог сдержать себя, и у Хельги хватило сил, одарив колдуна страстным взглядом, удалиться в уборную и привести себя в надлежащий вид.
...Следуя к заказанному экипажу, фон Ветиин опиралась на руку Хельмута, понимая, что веры в свои ноги нет. Но держать тон было необходимо - и чернокнижник помог прокурору благочинно и сохраняя достоинство добраться до машины.

Заботливый и нежный Хельмут помог Хельге занять свое место в машине, распахнув дверь, и женщина не могла отказаться от некого фривольного афронта любезному ухажору, на несколько секунд прильнув всем телом к обожаемому кавалеру и чувствуя, как обжигающе-страстные руки на несколько секунд леглик ней на талию, притягивая к себе. Впрочем, остатков благоразумия фон Веттин и ее заботливого спутника хватило на то, чтобы не начать демонстративно и страстно целоваться прямо у машины, и прокурор, скрепя сердце, заняла свое место на заднем сиденье.
Прижавшись к колдуну и уютно устроив голову у него на плече, достойная наследница маркграфов наслаждалась тишиной и спокойствием дороги, близостью любимого - она уже не боялась сказать это слово - любимого, мужчины, теплом его тела и его тихим дыханием. Хельмут оказался настолько близок по духу прокурору, что с ним было приятно и просто молчать, просто сидеть рядом и наслаждаться близостью к драгоценному колдуну, что за несколько дней стал ей ближе всех людей, и даже - Хельга боялась признаться себе в этом - ближе Бога. Теплота, спокойствие, нежность - эти чувства обуревали прокурора, и она впервые чувствовала себя абсолютно и безбрежно счастливой - ведь ощущения эти были для нее новы, незнакомы. Хельга, как неофит, со всем пылом и жаром отдавалась обуревающим ее новым ощущениям, убедив себя в том, что любовью своей сможет привести милого ненаглядного Хельмута под святую сень Креста.

...Недолгий путь сквозь томную ночь завершился, и вместе с кавалером прокурор покинула машину, мигнувшую фарами на прощание и исчезнувшую вскоре в темноте. С неба хлестали тугие струи дождя, где-то, пока что в одалении, сверкали первые молнии, но забывшей обо всем женщине не была страшна непогода. Что ей дождь, что ей зной и град, что ей все казни египетские, когда рядом тот, с кем голубка ее души воспаряет ввысь?
Держась за руки, мужчина женщина с улыбкой проскользнули незаметно мимо спокойно дремлющей консьержки, и буквально взлетели по лестнице, замерев лишь у квартиры прокурора. Одарив своего спутника кратким целомудренным поцелуем, за пеленой которого было скрыто обещание дальнейшего тепла и пламени чувств, фон Веттин неуверенной, чуть подрагивающей рукой наконец попала ключом в замочную скважину и распахнула перед возлюбленным двери в свое жилище.
Зажегся в парадной тускловатый свет, отбрасывая на стени пляшущие тени, и заботливые руки чернокнижника воспарили к плечам Хельги, помогая разоблачиться ей от суконного доспеха пальто. Оставлены на столике перчатки, составлена в угол обувь, и тонкие пальцы выпрямившейся прокурора скользнули по выбившимся прядям, убирая их за уши. Освобожденные из узилища строгой прически волосы, ныне падающие темным водопадом по плечам, были для Хельги, как и все католики, ищущей во всем сакральный символизм, неким олицетворением ее свободы и открытости, готовности пустить Хельмута за долгие годы запертые ворота сердца.

Замерев в обьятиях абиссарийца, Хельга, положившая голову на мужское плечо, лишь согласно кивнула на слова мужчина. И, когда уста ее запечатал ласковый поцелуй, уже никаких слов не было нужно - язк тела и взглядов был гораздо более правдив, чем неклюжие слова, неспособные передать все томление духа.
Приподнявшись на ципочках, прокурор сама неуверенно, но требовательно ответила на поцелуй колдуна, будто бы растворяясь в неге его объятий и обжгающем пожаре губ. Женщина хотела бы продолжать, хотела бы сама проявлять активность, но подспудное опасение не давало сделать этого: понимая, что ее опыта в ласках и нежности явно недостаточно, фон Веттин опасалась сделать что-то не то, оскорбить или обидеть драгоценнейшего из мужчин, показать себя неумелой, или грубой, или развратной - не такой, как она желала бы открыться Хельмуту. Посему наследница маркграфов, оторвавшись от уст любимого, вновь склонила голову к нему на плечо, доверчиво прижавшись к чернокнижнику и замерев в ожидании дальнейших его шагов.

Хельмут не испытывал и тени ложного смущения. Он подхватил Хельгу на руки и прошествовал с ней к кровати. Аккуратно усадив женщину, он впервые за весь вечер (не считая дымной маски в начале встречи) использовал свои темные силы: лампа в коридоре погасла, а два маленьких ночника у ложа тускло засветилась. Комнату залили мягкий полумрак, изредка подсвечиваемый вспышками молний. Чернокнижник желал видеть свою даму и любоваться ею, но, очевидно, понимал её смущение, а потому счёл неуместным излишне яркий свет.
- Не бойся своих чувств и желаний, - произнёс Хельмут, неспешно расстёгивая прокурорскую блузку. – В них не может быть ничего грязного.
Фон Веттин кивнула, поскольку даже змей-искуситель, уговоривший прародительницу человечества попробовать запретный плод с Древа Познания, не мог быть более убедительным, чем этот чернокнижник. Ангельское и дьявольское переплетались в нём так тесно, что одно нельзя было отделить от другого; для окончательного сходства с посланцем небес ему не хватало лишь белых крыльев за широкими плечами, но его руки и губы дарили греховное чувственное наслаждение. Абиссариец был опасен, очень опасен, но чувство опасности покинуло прокурора задолго до того, как они оказались в её спальне. Ему на смену пришло ощущение томной неги и абсолютной, нерушимой надёжности. Никогда ещё Хельга не была так счастлива и свободна. Нет, ей Хельмут вреда причинить не мог – как вообще она позволяла себе думать о нём подобное?
Прокурор даже не заметила, как её блузка оказалась на полу. Хельга полулежала на кровати, опираясь на локоть, а Хельмут покрывал её лицо, шею и открытые плечи бесчисленными поцелуями, опускаясь всё ниже. Мужчина помог фон Веттин справиться с пуговицами своего камзола и украшенной кружевом рубашки. Колдун сбросил одежду, представ перед женщиной обнажённым по пояс. Статное, подтянутое тело позволяло догадаться о том, что в поединке чернокнижник мог рассчитывать не только на своё сатанинское искусство, но и на отличные физические данные. В тусклом свете госпожа прокурор заметила на левой стороне груди Хельмута – совсем близко к сердцу – неширокую короткую отметину, какую мог бы оставить кинжал или полуторный меч.
Протянутую к шраму чуть дрогнувшую ладонь Хельги абиссариец заключил в своих руках и с нежностью коснулся её губами. В лазурно-синих очах полыхало вожделение – так по-человечески, но так возвышенно. Отпустив руку фон Веттин, колдун притянул женщину к себе, запечатлевая свою страсть пламенным поцелуем на её губах.
Пальцы прокурора скользнули по плечам и спине любовника. На гладкой коже она ощущала новые метки шрамов – не сеть, которую мог бы оставить позорный кнут палача, но три кинжальные раны, что едва не оборвали жизнь.
Ещё миг, и Хельга оказалась лежащей на спине, а её юбка присоединилась к уже лежавшей на полу блузе. Следом за нею отправился лиф, и прокурор ощутила на своей отныне ничем не прикрытой груди ласковые касания. Задыхаясь от удовольствия, она могла лишь поражаться тому, как безупречно Хельмут знает её тело.

Саунд: ссылка

Замерев в обьятиях любимого, Хельга потеряла счет времени, растворяясь в жарком тепле его обьятий, в ласковых касаниях и теплом дыхании, нежных аккуратных прикосновениях и сводящей с ума близости. Сейчас кэндлмесский прокурор, всегда полагавшая себя в первую очередь не женщиной, а чиновником, осознавала себя любящей и любимой, и чувства эти, столь нехарактерные для костного, насквозь бюрократичного мирка ее жизни, захватывали фон Веттин с силой могучего урагана. Непривычно было ощущать себя настоящей Женщиной - и женщиной желанной и обожаемой: но тем сильнее и захватывающе была охватившая ее страсть.
Млеющая в надежных руках прекрасного чернокнижника, Хельга только и успела, что ойкнуть от неожиданности, когда обаятельный Хельмут ловко подхватил ее на руки и бережно, словно драгоценную вазу, понес к застеленному ложу. От осознания и предвкушения того, что последует за этим на никогда незнавшей любовных игр постели, бывшая монахиня зарделась, как маков цвет, и только поплотнее прижалась к возлюбленному. На руках у колдуна было поразительно воздушно и комфортно: стоит смежить веки, и можно представить, как паришь в небесах, поддерживаемая двумя прекрасными белооперенными крыльями.

Прокурор даже не успела заметить, когда отрада сердца ее погасил лампу в кордидоре, зажегши взамен прикроватные светильники. Заботливый, предупредительный и осторожный, он мягко опустил верноподанную Святого Престола на широкое ложе. Оперевшись на руки, прокурор застыла, зачарованная искушающим шепотом Хельмута. Он, словно бы великолепный музыкант, маэстро, касался своими речами, своими нежными касаниями и горячим дыханием, самых потаенных струн давно застывшей души фон Веттин, пробуждая к жизни пока что еще тонкий и хрупкий цветок желания. И не мог багрянец этого цветка прожить без того, что было ему как вода: он засыхал без поцелуев, без ласк, без сплетения рук и сплетения тел.

Ловкие пальцы абиссарийца сноровисто расстегивали блузу, словно бы освобождая женщину не только от одежд, но и одновременно от тяжелых, сковывающих лат абсолютно ненужной ныне морали. Каким-то краем одурманенного жаждой сознания Хельга подивилась, как ловко мужчина управляется с женскими одеждами, но шальная мысль эта надолго не задержалась, поглащенная всеобъемлющей истомой и негой.
Всегда привыкшая носить холодную маску безразличия, стремившаяся укрыться от всего мира за щитом Веры и оборониться мечом Долга, фон Веттин чувствовала себя ныне безмерно радостной и безмерно счастливой. Ощущение первозданной свободы пьянило, заставляло терять голову: словно птица с подрезанными крыльями, впервые за долгие годы сумевшая подняться в воздух, она наслаждалась безбрежным небом вокруг и ощущением вольного полета, не скованного боле никакими искусственными, противоестественными преградами.

Захваченная водоворотом страсти, прокурор и не заметила, как под пальцами Хельмута блуза сдала свои позиции и белым лебедем улетела куда-то в сторону. Склонившийся сверху чернокнижник покрывал тело Хельги страстными поцелуями, каждый из которых срывал с губ фон Веттин тяжелые стоны. Ах, как же прекрасен он был, как притягателен и благороден! Нет, не могла такая красота, такая душевная чистота служить злу! Не могли эти теплые синие глаза, на самой поверхности которых были видны неизмеримая нежность и обожание, лгать!
Вновь протяжно застонав, чиновник всем телом подалась навстречу ласкам, каждым сантиметром кожи испивая жар губ любовника. Охватив ладонями его лицо, женщина потянула мужчину наверх, отбросив ложное смущение и одаряя его ответными поцелуями. Отдавшись, наконец, порыву сдерживаемых чувств, Хельга уже не могла остановиться: буря эмоций захватила ее, унося к вершинам страсти.

До одури, до зубовного скрежета ей хотелось увидеть обнаженным свое ангельское подобие человека, и фон Веттин торопливо и неумело принялась раздевать Хельмута, путаясь в пуговицах тесного камзола. Но миг - и руки ее накрыли теплые ладони чернокнижника, заботливо помогшие справиться с поставленной задачей. И когда одежда упала к их ногам, Хельга замерла в восхищении, любуясь точеными формами своего возлюбленного: в нем одновременно переплетались сила и стройность, изящество и мужественность.
Видя на груди мужчины застарелые шрамы, она не сдержала изумленный вздох: ужели нашлось существо столь бессердечное, столь падшее, что посмело причинить грех этому великолепному телу, подобному Адонису? Рука бесстрашного прокурора, забывшей и о вере предков, и о том, кто перед ней, с тревогой и изумлением потянулась к старой ране, касаясь ее самыми кончиками пальцев и будто бы не веря, что шрамы эти реальны. Но абиссариец не позволил своей женщине долго пребывать в немом изумлении - с пламенным поцелуем он притянул ее к себе, и майор мигом забыла о всех треволнениях, всецело отдавшись на волю танца рук кавалера.

Это был рок, это был фатум, и не оставалось никаких мыслей о сопротивлении - лишь пряно-порочное желание очертя голову рухнуть в бездну грехопадения, где есть место только для двоих, где они могут слиться воедино в том извечном танце, что древнее всех иных и восхитительней всех иных. В сторону отлетели ненужные преграды ткани, и вот уже Хельга лежала перед возлюбленным почти обнаженной. В расширившихся глазах фройлян фон Веттин колдун видел свое отражение, тонущее в глубинах страстного желания, руки женщины скользили, мягко и настойчиво лаская его спину - ровно до тех пор, пока губы чернокнижника не запечатлели почелуй страсти на ее груди. В мгновение магкие касания, подобные легкому росчерку птичьего пера, сменились острыми коготками, резко и требовательно полоснувшими кожу и притянувшему Хельмута к себе: ближе ближе! Хриплый, громкий и протяжный стон слетел с губ прокурора, когда губы Хельмута каснулись ее, и она подалась всем телом навстречу к нему, жаждя ощутить каждой клеточкой своей кожи кожу мужчины, прижаться к нему так крепко, как только можно.

Шалые глаза, рассыпавшиеся по подушке пряди темных волос, сбивчивое дыхание выражение счастья и наслаждения на лице: разве можно было признать в этой расцветшей женщине всегда чопорного и сдержанного кэндлмесского прокурора? Разве мог кто-то поверить, что эти привыкшие к сухим указаниям вечно сжатые губы могут быть столь маняще приоткрыты, страсно шепча: - Хельмут... Разве могла бы чинная и благопристойная дама столь настойчиво тянуться к мужскому ремню, жаждя узреть своего возлюбленного полностью? Здесь и сейчас та, прежняя Хельга, тихо умирала, а из пепла ее рождалась иная, обновленная Женщина.

Но вот последние предметы одежды были сброшены, и любовники предстали друг перед другом в непорочной первозданной наготе, точно первые люди на Земле. Восторженная и чистая страсть, внезапная искренняя любовь завладели ими, будто никогда не было вовсе преград меж чернокнижником и верной дочерью Ватикана. Хельга со смущением и в то же время восхищённо взирала на обнажённого Хельмута. Он же, опустившись перед фон Веттин на колени, запечатлел поцелуй на её животе.
- Говорят, богини старого мира, что был задолго до того, как возникли наши государства, - прошептал тёмный маг, прерываясь для поцелуев, дорожкой сбегающих вниз, - изображались образцом совершенной женской красоты. Будет ли богохульно с моей стороны сказать, что ты кажешься мне одною из них?
В сказанном не было ни лицемерия, ни жеманства. Малефик был поражён тем же самым недугом, что заставил добрую католичку позабыть всяческие приличества. Эта болезнь, в равной степени прекрасная и ужасающая, довлела над ним, как печать древнего проклятия. Хитрый, осторожный Хельмут не доверял никому, но доверился Хельге. Его не волновало оружие, спрятанное в кармане её пальто, не смущало распятие на стене, походившее на те, в которых прячут обычно острые кинжалы из освящённой стали. Колдун будто только начал жить, будто впервые за долгое время своего существования вкусил ту самозабвенную нежность, какую только могут подарить друг другу влюблённые.
В любовных утехах Хельмут был явно гораздо опытнее, чем госпожа прокурор. Если бы прежде кто-то ласкал её так, как ласкал сейчас малефик, склонявший голову у низа её живота, фон Веттин сочла бы это крайне порочным. Теперь же в одурманенных негой мыслях не являлось отторжения, а остатки ненужного смущения улетучивались, подобные клочьям тумана в лучах восходящего солнца. Всё, что соединяло Хельгу и её падшего ангела, могло быть только самым чистым, самым возвышенным. Физическое влечение от животного инстинкта вознеслось на вершину воплощения порывов любви в прекрасный танец, и откинувшаяся на спину женщина едва могла дышать от захвативших её ощущений. В сузившемся до пределов одной комнаты мироздании не слышны были раската грома, но только биение двух в унисон звучащих сердец.
Содрогнувшись всем телом от неистового наслаждения, Хельга как будто со стороны услышала свой сорвавшийся на негромкий крик стон. Чернокнижник поднялся с колен и опустился на кровать, опираясь на ладонь левой руки и нависая над фон Веттин. Он ласково коснулся лица женщины свободной рукой, а затем поцеловал её в губы. Через пару секунд ноги госпожи прокурора оказались непристойно закинуты на плечи малефика. Хельмут, хоть и был чрезвычайно возбуждён, овладел Хельгой неспешно и нежно. Яростная песня бури за окном смешивалась со сладострастными стонами фон Веттин и тихим рычанием тёмного мага, вспышки молнии выхватывали из полумрака переплетённые в объятиях нагие тела.
Томительная, но до боли сладкая пытка удовольствием продолжалась, и любовники потеряли счёт времени. Гроза закончилась, небо стало светлее, и вокруг воцарилась небывалая тишина. На смятых простынях, склонив голову на плечо Хельмута и закрыв его шрам ладонью так, будто он всё ещё был свежей кровоточащей раной, дремала Хельга. Колдун в этот предрассветный час не смыкал глаз. Он задумчиво поглаживал женщину по волосам и мягко улыбался, наблюдая, как дыхание вздымает её грудь. Коварный и жестокий малефик сейчас походил на ангела более, чем когда-либо.
- Проснись, свет очей моих, - шепнул Хельмут, когда стрелки часов показали время, в какое прокурор обычно поднималась на службу.

Саунд: ссылка

Хельмут не только открыл перед Хельгой двери в новый мир, полный любви и страсти, но и открыл ее себе самой. Прокурор чувствовала себя, как человек, пол-жизни проживший в четырех стенах маленькой комнаты, и вдруг вышедший в большой необьятный мир: полной смущения и удивления, пораженной радости и счастливого осознания, что все это великолепие останется с ней вовек.
Как можно было сравнивать предыдущий, чисто технический, опыт с тем водопадом чувств и эмоций, что обрушил на нее любимый!? Отличные, словно небо и земля, они ни в коей мере, даже на самую малость не напоминали друг друга - как можно даже подумать о том, чтобы сравнить физиологический процесс и то незабываемое ощущение, когда тело плавится под горячими руками мужчины, как они, сплетаясь воедино, растворяются друг в друге?
Хельмут отдавал всего себя ей - и фон Веттин отвечала взаимностью с поразительнейшим для той, кто впервые почувствовала истинное наслаждение меж мужчиной и женщиной рвением и горячностью. Она принадлежала милому душой и телом, но равно и он принадлежал ей. Рядом с возлюбленным Хельга не могла думать ни о чем, кроме него, да и не собиралась - ведь он был для нее всем, и даже больше. Небыло ни преград, ни запретов - лишь они двое, и огромный мир, сжавштйся до постели и двух сплетенных тел.

Женщина то возносилась вверх на крыльях блаженства, то с головой ныряла в омут страстей, отдаваясь своему милому так, как раньше и помыслить не могла. Ей было все равно на соседей, на свою репутацию и выверенный годами образ - все равно, кто услышит ее крики и стоны наслаждения: здесь и сейчас есть только они. Ее Хельмут был нежен и заботлив, ласков и напорист, горяч и желанен так, что Хельга просто не могла оторваться от него. Он был красив, как ангел, и как ангел же чист и светел: а то, что он делал с ней, было блаженством сильнее райских кущ.
То, что раньше казалось прокурору распущенным, уже давно перестало быть таковым, и она хотела попробовать своего милого и родного по всякому, даря наслаждение и себе, и ему. Как Хельмут ласкал ее лоно, так и разгаряченная и распаленная Хельга с блестящими желанием глазами и шалой улыбкой склонилась к его паху, лаская любимого так, как никого прежде. Сначала неуверенная и неумелая, она по стонам и движениям мужчины быстро смогла понять, как ему больше нравится, с удовольствием применив осознанное на практике.

...Эта ночь была не только, да и не столько единением тел - их души слиливались воедино, переплавляясь в тигле страсти в нечто иное, новое, возвышенное. Фон Веттин жаждала, чтобы эта ночь любви не кончилась никогда, но усталая истома взяла свое, и счастливая, как никогда в жизни, женщина тихо задремала на плече чернокнижника, доверчиво прижавшись к нему и нежно и беззащитно улыбаясь своим снам, где она снова была наедине с самым родным и близким, замым хорошим и обажаемым на свете.
Когда же утром вместо будильника ее разбулдил голос любимого, она сначала и не поверила - разве могли столь безбрежное наслаждение и столь манящая услада быть наяву? Как оказалось - могли, стоило лишь бросить взгляд в сторону. Нимало не смущаясь, кэндлмесский прокурор приподнялась, позволяя одеялу сползти с себя, и ласково провела рукой по груди мужчины, прежде чем скорниться к нему в нежном поцелуе.
Оторвавшись от губ колдуна, Хельга усмехнулась, крепче прижимаясь к тому, кто покорил ее сердце:
- К дьяволу службу - подождут. А я... Я хочу тебя.

...Собравшись, наконец, с силами после утренней страсти, фон Ветиин покаянно извинилась перед любовником и быстро-быстро принялась собираться и одеваться, забыв даже о заутренней молитве и чашечке утреннего кофе, попутно увещевая Хельмута, что она задерживаться долго не будет, а на службе быть надо. Но она обязательно постарается управиться со всеми делами побыстрее - дабы снова вернуться в обьятия того, кто дороже ей всех на свете.

Приведя себя в надлежащий вид, майор фон Веттин, горячо поцеловала Хельмута, оставив ему ключи и сообщив, что вся квартира в его распоряжении, и, окрыленная любовью, быстро вылетела за дверь в твердой уверенности взять до работы таксомотр, а там уж расстараться по полной, чтобы не пришлось задерживаться ни на секунду, а то и (чем черт не шутит!) наплевать на все и уйти пораньше - начальник она, в конце-концов, или нет!?

Хельмут явно не был против небольшого утреннего продолжения их страсти. Он нехотя отпустил Хельгу, помог ей облачиться и клятвенно обещал, что дождётся её всенепременно. Улыбка, которой он одарил прокурора, ни в коей мере не давала усомниться в истинности его слов.

Фон Веттин попала на службу буквально за пару минут до начала рабочего дня. Её бодрость и отличное расположение духа были настолько ярки и заразительны, что ей улыбалась даже сидевшая на КПП строгая матрона в форме, славившаяся своей суровостью. Перед тем, как распахнуть дверь, за которой начиналась её вотчина, Хельга замерла: из-за двери доносились небывало оживлённые голоса подчинённых. Заинтригованная женщина остановилась перед самым входом и прислушалась к увлечённой беседе.
- Не поверите, что мы вчера видели! - радостно начала Мари Инфилд, рыженькая стажёрка, прятавшаяся вчера в цветочной лавке вместе со своей товаркой Софией Бенджамин.
- Видели госпожу фон Веттин! - не менее восторженно вставила София.
- С красивым молодым господином! - пискнула Мари.
- Он был в чёрном дорогом плаще и цилиндре, - сообщила черноволосая Бенджамин.
- Да, очень хорошо одет, - подтвердила рыжая девушка, - безукоризненно! Наверняка он какой-нибудь маркиз или граф!
- А может, даже герцог! - восхитилась брюнетка. - Хотя не знаю, откуда в нашем Кэндлмессе такие красивые герцоги!
- А уж как он статен! А какие у него чудесные светлые кудри и голубые глаза!
- А до чего он обходительный! - не унималась Инфилд. - Просто прелесть!
- Наверняка именно этот господин подарил нашей госпоже прокурору ту миленькую подвеску - она такой искусной работы, такая необычная!
- И потому госпожа Хельга такая сонная! Грех не быть сонной, когда у тебя такой кавалер! - захихикала Мари.
- Я так рада за нашу прокурора! - судя по звуку, Софи всплеснула руками.
Отовсюду слышались уточняющие вопросы или шутки по поводу любопытства и болтливости стажёрок, а в целом настроение в отделе было приподнятое.

Майор Хельга фон Веттин, городской прокурор Кэндлмесса, впервые за свои четверть века была действительно счастлива. Всю жизнь она была уверена, что чувств, возведенных в абсолют, не существует; но Хельмут, ее милый и родной Хельмут наглядно показал, как она заблуждается. Безбрежное сердечное тепло и всеобъемлющее счастье царили в душе девушки, и не было для нее жизни лучше, чем любить и быть любимой.
Она улыбалась всему: небу, земле, шпилям храмов и кронам деревьев, встречным людям и птицам. Радость была столь велика, что от нее хотелось кричать. Ей хотелось делиться с окружающими, дарить кусочек счастья всем и каждому. Ведь доброта - это тот пирог, от которого отрезаешь куски, а он только пребывает. Даже походка и движения Хельги незримо для нее самой изменились: ушла прежняя резковатость и уставная строгость, а на их место пришли плавность и женственность.

Воодушевленную и пребывавшую мыслями в обьятиях возлюбленного прокурора на сей раз даже не беспокоили сплетни о ней, которые довелось случайно подслушать. Раньше бы она со всей строгостью одернула болтушек, со строгой суровостью напомнив им о пристойности и благочинии, но сейчас все это показалось мелким и незначительным. Да и льстило фон Веттин, что ее подчиненные знают о таком великолепном кавалере, куда уж без этого.

- Всем доброго утра! Софи, Мари, вы считаете, что личная жизнь каждого - достояние общественности? - с притворной серьезностью поинтересовалась вошедшая Хельга. Но долго держать маску серьезности она не могла, одарив всех присутствующих редким зрелищем своей мечтательной и сокровенно-нежной улыбки, - Девочки мои, спасибо вам, конечно, за лестную оценку моего, - она чуть замешкалась, подбирая слова, - друга. Но, право дело, я твердо уверена, что ваши спутники будут куда как лучше. Молодые и красивые умницы, такие, как вы, этого достойны.
А он, - глаза прокурора подернулись мечтательным туманом, - он в высшей степени благородный и достойный человек, так что давайте попусту не поминать его. Ведь сегодня такой прекрасный день!, - широко взмахнула рукой лучащаяся счастьем Хельга, - Мы сегодня можем сделать столько нужного и полезного, стобы потом, не задерживаясь на службе, поспешить к тем, кто нас ждут.

Последние ее слова были явно не теми, что привыкли слышать от майора фон Веттин, но радостной и пребывавшей в приподнятом настроении барышне было все равно. Следуя своим же указаниям, она с превеликим энтузиазмом принялась за дела. Благо, понедельник был отведен исключительно под кабинетную работу, и покидать уютный кабинет не требовалось. Работа спорилась, а время до встречи с любимым пролетало, как "Папский экспресс" мимо полустанка. Не смотря на то, что прокурор любила свою работу, такого рвения она давно не проявляла: все делалось с поразительной легкостью.
Как Хельга и пообещала с утра, ровно в шесть все подчиненные были выгнаны с работы, и сама прокурор с легким сердцем направилась домой. Только в одно место стоило зайти по дороге: в продуктовый магазин. Всегда наплевательски относившаяся к домашнему меню, фон Веттин с легкостью могла коротать время за кофе с сигаретами, изредка перебиваясь горячими бутербродами и разными сладостями, до которых она иногда была весьма охоча.
Но теперь у нее дома был мужчина - а его следовало кормить, и делать это качественно и полноценно. Не оставлять же Хельмута голодным, верно? Так что прокурор с легким сердцем приобрела мяса и гарнира, присовокупив к ним несколько пакетов овощей и фруктов, и увенчала все это бутылкой хорошего ротвейна. Первый день в ее жизни, когда она придет в тот дом, где ее с нетерпением ждут - хороший повод, не так ли?

...Покинув частного извозчика, доставившего девушку с пакетами до дома, Хельга поспешила наверх, по дороге подарив не ожидавшей такого консьержке радостную улыбку. И вот родная дверь. Фон Веттин, чувствующая себя до безумия влюбленной и донельзя счастливой, с замиранием сердца нажала на кнопку звонка.

Дверь открылась так быстро, словно Хельмут только стоял за ней и ждал возвращения Хельги. Впрочем, это выглядело вполне вероятным: кто знает, насколько тонко тёмный маг мог чувствовать близкое присутствие своей любимой женщины? Малефик, видимо, успел побывать у себя: облачён он был теперь в багровые с чёрным одежды, отороченные серебром. Чувство вкуса по-прежнему не подводило его, и ладно сидящее облачение из дорогих тканей отличалось минимальным количеством украшений. Цвет запёкшейся крови показался прокурору даже более уместным, чем вчерашний синий - она и сама не смогла бы объяснить, почему.
С порога пахнуло тонким ароматом роз, почти забытым в ветреном и холодном ноябре.
На лице колдуна на краткий миг мелькнуло удивление. Видимо, ему было крайне необычно видеть фон Веттин, которую он упорно титуловал маркграфиней, с набитыми покупками пакетами. Однако мужчине достало такта скрыть недоумение касательно этого вопроса.
- Добрый вечер, моя прелестная Хельга, - вместо того, чтобы задавать неуместные вопросы, абиссариец подхватил ношу Хельги и, пропустив прокурора в переднюю, поставил оную на почти пустую подставку для обуви. Женщина успела заметить источник божественного запаха - на тумбочке у кровати в простой прозрачной вазе помещался громадный букет красных, точно пролитая кровь, роз. Крупные цветы казались сделанными из бархата; своим свежим видом и благоуханием они бросали вызов грядущей зиме. Хельмут притянул к себе госпожу прокурора и запечатлел на её губах поцелуй.
- Замёрзла?

Почему-то Хельга была свято уверена в том, что за весь рабочий день Хельмут не покинет ее скромной квартиры. Почитая чернокнижника мужчиной в вышей степени благородным и достойным, она не сомневалась в том, что тот не станет компрометировать ее - ведь незнакомый мужчина, выходящий из квартиры незамужней городского прокурора, мог вызвать и обязательно вызвал бы кривотолки. А слухами земля полнится: дойдет такая информация до губернского центра, и явится по ее душу проверка из Управления. А уж эти красавцы в амурных делах кэндлмесского городского прокурора разбираться не будут: уволят по служебному несоответствию, и все тут. Конец карьере. Останется бедной Хельге только что работать каким-нибудь надзирателем в лагере.
Поэтому, когда она увидела на пороге переодевшегося возлюбленного, первым ее желанием было испуганно вскрикнуть и схватиться за голову - что же он натворил!? Но фон Веттин не была бы самой собой, если бы не умела держать себя в руках. Привыкший к постоянному анализу информации разум выручил ее и на этот раз: опьяненная чувствами, она забыла, что ее любимый - не простой аристократ, и если он не захочет, чтобы его видели - его не увидят. Воспрянувшая от этих мыслей духом прокурор спокойно позволила Хельмуту взять у нее пакеты с покупками, и дождавшись, когда тот уберет их, трепетно прильнула к целующему ее мужчине:
- Без тебя - да. Я соскучилась, милый.

Прижимаясь к колдуну, женщина пребывала в некотором замешательстве. И что ей теперь делать? Предложить приготовить ужин? Окунуться с головой в пучину страсти? Продолжить благовоспитанную беседу? Личного опыта у Хельги катастрофически не хватало, но ударять в грязь лицом перед возлюленным она не собиралась. Высвободившись, наконец, из объятий Хельмута, прокурор решила начать вечер с готовки: неоднократно ей доводилось слишать и видеть в книгах фразу: "Путь к сердцу мужчины лежит через желудок". "Если вы, конечно, не стрелок и не фехтовальщик", - со смехом добавлял, бывало, капитан Фарелл.
Строго, как ей показалось, сказав: - Родной, я сама, - майор доставила пакеты на кухню и отправилась переодеваться в домашнее. И хотя, пока она разоблачалась, в голове мелькнула мысль о нежных и ласковых руках мужчины, фон Веттин усилием воли отогнала их от себя - коли цель поставлена, надобно ей следовать.
Вернувшись на кухню, женщина немного нервно закурила прямо в распахнутое окно. Кулинарные таланты ее были невелики, а приятное сделать хотелось. В итоге, с достойной лучшего применения настойчивостью затушив окурок, она, кратко помолясь об успехе в начинаниях, приступила к священнодействию. Объектами ее выбора стали кофе по-венненски, овощной салат и паста по-Милански: простенько и со вкусом. По крайней мере, Хельга была уверена в том, что уж тут она не напортачит. Эх, насколько же легче доказать вину десятка убийц, чем приготовить ужин одному любимому мужчине!

Хельмуту хватило такта для того, чтобы никак не продемонстрировать крайнюю степень своего удивления: ему непривычно было, чтобы женщина его сословия занималась кулинарными изысками. Однако он не мог сказать, что такое проявление внимания неприятно ему. Чернокнижник тоже перекочевал на кухню; пока Хельга совершала незнакомые ему манипуляции над продуктами, колдун развлекал её забавными и остроумными историями. Впрочем, когда женщине понадобилась помощь, тёмный маг с готовностью избавился от своего изысканного камзола и закатал кружевные манжеты рубашки. Небольшое участие в процессе приготовления пищи не только нисколько не испортило ему настроение, но даже послужило поводом для самоиронии.
Этот вечер они провели к обоюдному удовольствию. Колдовские таланты абиссарийца весьма и весьма пригодились ночью, избавив соседей Хельги от пробуждения, а саму Хельгу – от беспокойства о собственной репутации. Даже самая любопытная пуританка никогда не догадалась бы о том, что госпожу прокурора посещает любовник.
Так продолжалось несколько недель. Между абиссарийским колдуном и кэндлмесским прокурором существовало непреодолимое притяжение; что-то накрепко связало их, сделав частями единого целого. Лишь одно беспокоило фон Веттин – её странные сны и убийства, которые продолжал совершать чернокнижник. Она не сомневалась в его причастности, поскольку почерк всегда был одинаков. Хельмут нарочно оставлял чёткий след – и ни единой улики, могущей бросить на него тень. Хельга не могла оставаться в стороне, поскольку это дело однозначно касалось её. Молодая женщина была не глупа и умела искать, а потому для неё не составило труда определить, что все убитые были потомками трёх древних кэндлмесских родов. Давно разорившееся семейство Эришбаттен сохранило лишь мало что значивший титул; барон, ныне державший мясную лавчонку, баронесса, работавшая на выдаче книг в городской библиотеке – все они жили скромной жизнью и не претендовали на лавры своих воинственных предков. Авенгары относились к сливкам кэндлмесского общества: Энтони Авенгар, более известный как епископ Кэндлмесса и Оверен, обладал большой властью и богатством. Казалось, это семейство только увеличивало своё благосостояние и влияние. Ещё более малочисленные Олберни же сохранили как состояние, так и титул, но на фоне других домов смотрелись блекло и большого влияния не имели: нынешний глава дома был человеком болезненным, утомляемым и слабым.
Чем провинились эти фамилии перед её ангелоподобным возлюбленным, Хельга могла только догадываться. Некоторой подсказкой ей служили её сны. Ей больше не снились кошмары, но виделись сцены из минувших времён. Там Хельмут был не чернокнижником и дьяволопоклонником, но благородным сыном графа Мункрифа и его наследником. Когда же прокурор случайно видела себя в зеркалах, её отражение из сновидения казалось ей одновременно и похожим, и не похожим на настоящее.
Ещё одной жертвой присягнувшего Люциферу мага стал охотник на ведьм в отставке Чарльз Кимберли, который вёл расследование в частном порядке, углядев в кровавых преступлениях, захлестнувших город, причастность некоего малефика.
Хельга, тем не менее, была в полной безопасности. Колдун явно оберегал её. Вскоре после предостережения Хельмута действительно обрели плоть: фон Веттин отказала в содействии барону Мэйеру – прокурору, который, как выяснилось позже, крайне нечестно относился к выполнению своих обязанностей. Согласись опальная маркграфиня откликнуться на его просьбу, она непременно пропала бы. Теперь же её репутация ещё более упрочилась, а мерзавец занял своё место на скамье подсудимых.
Впрочем, в камере после оглашения приговора Мэйер не задержался: в тот же день поздно вечером он, трясущийся и бледный, подошёл, еле переставляя ноги, к Хельге. В тёмном переулке он отдал женщине старинный украшенный завитками и арабесками ключ, моля не потерять его. Как только фон Веттин приняла этот предмет, её бывший коллега поковылял прочь. Через несколько минут он глухо вскрикнул, а потом из его лопнувшего живота вывалились на брусчатку внутренности. Тело его разбухло и развалилось, а там ураганное гниение к утру обратило труп в осклизлые комья на камнях. Хельга этого, конечно, не видела, но предполагала участие Хельмута, когда утром все газеты наперебой возвещали о побеге нечистого на руку прокурора.
Однако это громкое дело не слишком волновало Хельгу. Этой ночью она видела, как идёт в сад, где гуляла с Хельмутом в первую их встречу, и открывает странным ключом каменную дверь, спрятанную среди плюща и густых зарослей. С утра фон Веттин поспешила к заброшенной усадьбе и отыскала дверь. Отворив её, прокурор обнаружила просторную сухую комнату, посреди которой стоял старомодный манекен в ветхом бархатном платье цвета крови, ещё хранившем следы былой роскоши. На манекене, помимо платья, был одет гарнитур из серебра и белого золота, украшенный рубинами и гранатами поразительной чистоты. Розы на серьгах, ожерелье, браслете, кольце и диадеме выглядели, точно живые; казалось, вот-вот их инкрустированные самоцветами лепестки начнут издавать тонкий аромат. Талант ювелира, создавшего подобное, был исключительным. Хельга забрала явно ей предназначавшиеся украшения и даже надела их вечером того же дня, когда Хельмут повёл её в оперу, но вновь не смогла добиться от колдуна ни слова, пролившего бы лучик света на её догадки.
На следующий день фон Веттин тщательно изучила гарнитур. Обнаружив характерное клеймо на каждом изделии, она без труда узнала имя мастера и навела о нём справки. Ювелир Сандро Эльюветт работал около пятиста лет назад, и уже при жизни его шедевры невероятно ценились. Теперь же украшения, вышедшие из его рук, являлись предметом вожделения коллекционеров и зеницей ока, которую берегли получившие по наследству драгоценности аристократки и аристократы. Хельга разрыла в библиотеке биографию Эльюветта, содержавшую так же изображения его произведений, и обомлела: на старом снимке почти в самом конце книги была изображена носившая найденные прокурором украшения некая Анжелика Амаранте, невеста молодого графа Мункрифа, походившая на Хельгу почти так, как походят друг на друга две капли воды. Вот оно, лицо, которое видела фон Веттин в отражении, когда смотрелась в зеркало!
Слегка подрагивающими руками молодая женщина выхватила нужный том кэндлмесских хроник, и новые открытия потрясли её ещё больше: сын Мункрифа и впрямь был с Хельмутом на одно лицо, носил то же имя, а главное… В день бракосочетания по ряду политических (а кое-кем – и по личным тоже) причин на молодых было совершено нападение, организованное Авенгарами, Олберни и Эришбаттенами. Несчастная Анжелика была убита, а её жених – тяжело ранен. Последствия ранения для Хельмута Мункрифа оказались катастрофическими: здоровый и сильный мужчина в один момент превратился в прикованного к постели калеку, и все старания светил медицины были бессильны помочь ему. Через несколько лет искалеченный, скорбящий о своей безвременно погибшей возлюбленной граф покинул родной город. На этом его след терялся, и никаких других сведений найти не удавалось.
Последующие дни Хельга тщательно изучала все исторические материалы, соответствующие периоду жизни Хельмута Мункрифа. С ней происходили странные вещи уже и наяву: постоянное ощущение дежавю возникало у неё, когда с Хельмутом под руку госпожа прокурор прогуливалась в старом городе. Она неоднократно заводила разговоры о событиях пятисотлетней давности и всё более убеждалась, что её чернокнижнику гораздо больше лет, чем можно подумать, глядя на его статную фигуру, чистую гладкую кожу и ясные глаза. Он не только прекрасно ориентировался в исторических событиях, но и сообщал детали быта, мелочи, которые мог знать лишь тот, кто воочию видел Кэндлмесс пять сотен лет назад. Наследник Мункрифов выжил, освоил тёмное колдовское искусство, променял душу на вечные здоровье и молодость тела, а потом явился в Кэндлмесс за потомками своих врагов… и за ней.
Когда последний из ненавистных Мункрифу людей – епископ Кэндлмесса и Оверен – был мёртв, в городе вовсю орудовала Инквизиция. Но и от них хитрый Хельмут улизнул. Впрочем, он покинул город не один. Во время последней встречи Хельга неожиданно для себя самой задремала в экипаже, убаюканная речами малефика. Она проснулась только через сутки, когда граница Ватиканской Империи была уже позади.

Саунд: ссылка