Давным-давно, в совсем недалекой и ужасно холодной Канаде, в отдаленной её части расположился маленький городок с безликим названием, кормившийся от местного лесного хозяйства да промысловой рыбной ловли. Такие места хорошо смотрятся на открытках – заснеженные домики, расчищенное снегомашиной шоссе, ратуша с часами, вид на реку и гористый хвойный лес, рейнджеры в характерных шляпах, вот это вот всё. Там и берет начало история Николаса Рутледжа.
Чета Рутледжей жила в таких местах, которым на открытках места нет, в отдаленном закутке, в доме-халупе, который стоило бы или отремонтировать, или сжечь. Точнее, четой Рутледжи были до рождения второго ребенка, Кассиль, а потом мисс Рутледж сбежала от мужа, Мартина Рутледжа, с каким-то дальнобойщиком, с которым познакомилась, подрабатывая в придорожном кафе. Так что к сознательному возрасту Ника, первенца в этой семье, вся забота о сестре легла на него.
Папаша, что называется, не просыхал, иногда мешая алкоголь с таблетками. Желанием работать он не горел, и больше любил наедать пузо перед телевизором, живя на пособие по безработице и материальную помощь для детей. Собственно, только потому он и не избавился от детей – нужны были деньги на попойки, покер, таблетки и неразборчивых девиц.При всем при этом Марти умудрялся сочетать в себе и веру в Бога, регулярно посещая баптистскую церковь, но из всех заповедей блюл лишь одну: "Воспитывая ребенка без розги, ты губишь его". Вместо розги правда был ремень с железной пряжкой, но уж повода применить его Марти долго не искал. Он мог бить детей просто срывая плохое настроение, что от жизненных неудач, что от того, что кто-то ему нахамил в магазине, что от разгромного счета не в пользу его любимой хоккейной команды. А уж если детям не повезло провиниться – тут уж Марти не жалел ни их, ни себя, бил в полную силу, до лиловых гематом, а потом запирал детей в чулане, чтобы побои немного зажили, и ими не заинтересовались соцработники.
Николасу и Кассиль пришлось держаться вместе. Ник часто служил громоотводом для отцовского гнева, но старик-Рутледж особо любил срывать злость на дочери, так как все еще ярился на сбежавшую от него жену. СО временем Николас начал подозревать, что его отец получает от этих избиений некое извращенное удовольствие. И чем старше Кассиль становилась, тем сильней сдавало её терпение, и тем чаще она прибегала к способам уйти от реальности. Она несколько раз бежала из дому, после чего её возвращали обратно, и дальше следовала жестокая расправа. Немало раз она связывалась с плохими компаниями(особенно парней), за что расправа следовала еще жестче. Плохие компании приучивали её к алкоголю, и начали было приучать и к наркотикам. Ник вытаскивал Кассиль как мог, но не смог вытащить её из петли. В конце концов, доведенная до отчаяния девочка четырнадцати лет повесилась ночью в чулане, где отец её запер, и вспомнил о ней лишь через два дня, когда носивший ей тайком еду Ник неистово колотил в дверь, поняв, что случилось.
Скрыть от соцработников и полиции такое было уже невозможно. Марти Рутледжа тут же арестовали, лишили родительских прав и осудили, а его сына поскорее сунули в приют для трудных подростков. И дальше, через всю свою жизнь Николас пронес неистовую, пламенную ненависть к собственному отцу. Сам того не осознавая, он стал готовить себя к мести. Презирая себя за слабость, за неспособность расправиться с убившим его сестру домашним чудовищем, он твердо решил стать сильнее, и активно налег на это. Спорт, единоборства и юношеская пылкость сделали из забитого заморыша крепкого и хорошо сложенного хулигана, закаленного опытом множества драк. Не нажил он другого – ума. В его образовании чернели огромные провалы, которые он не стремился наверстывать, он даже читал с трудом, а злость в душе сделала его неуживчивым, вспыльчиивым и не думающим о последствиях. Легко предсказать, что он и сам начал терроризировать окружающих. И однажды, уже будучи в возрасте уголовной ответственности, он снова ввязался в драку, которая закончилась для его противника группой по инвалидности. Николас попал под суд, и столкнулся с тем же выбором, с каким часто сталкиваются трудные подростки, когда они вырастают в трудных юношей – тюрьма или армия. И Ник выбрал армию.
В армии его ярость и энергия нашла выход. Муштра была для него естественна, железная дисциплина привычна, физические нагрузки и трудности закаляли. Довольно скоро ему поступило предложение получить боевой опыт, и Николас не раздумывая подписал контракт с министерством обороны, и убыл с военным контингентом прямиком в Ирак. Он даже не особо понимал, против кого ему поручено воевать – он не разбирался во флагах, в движениях, в политике и экономике, а потому ему очень просто разъяснили, в кого можно стрелять, а в кого нет. И Николас стрелял. Стрелял много. Стрелял часто. Стреляли порой и в Николаса. Он попадал в засады, жался к земле под обстрелами, горел внутри подорванного на фугасе "Хамви", выводил из-под обстрела колонну с боеприпасами, валялся в госпиталях с ранениями и сбегал из них обратно в часть, чтобы снова ввязаться в заваруху. Он видел детишек с "Калашниковыми", видел, как людей живьем бросают в котлованы и засыпают при помощи бульдозеров, видел обмотанных взрывчаткой женщин, видел горящие города и черное от нефтяной копоти небо, а не видел лишь одного – куда он в итоге пришел. В конце концов его контракт кончился, и он больше не стал подписывать новый. Вернулся на гражданку. И решил наконец свершить то, к чему так долго себя готовил.
Чтобы вновь найти Мартина Рутледжа, ему пришлось приложить немало усилий. От их домика-халупы не осталось ничего – то место давно укатали асфальтоукладчиком, а на месте невзрачного полузаброшенного квартала вырос светлый и яркий гипермаркет. Жильцы были давно выселены, получили свои компенсации деньгами или домами в районах. С информацией по жильцам помог однополчанин, у которого жена работала в архивах, он и дал наводку на Мартина. Николас отправился по адресу, и... не поверил глазам.
Он ожидал увидеть сходный загаженный клоповник, в каком сам провел полжизни, но увидел опрятный и уютный, пусть и не очень богатый дом. Дверь ему открыла пожилая и улыбчивая незнакомка, носившая фамилию Рутледж, а за её спиной гудела пылесосом миловидная девчонка того же возраста, в каком примерно была Кассиль. А сам Мартин превратился в розовощекого и седого старика без всяких признаков алкогольной зависимости на лице, зато с красующимся прямо на груди распятием напоказ. Мартин с трудом узнал в бородатом громиле в хаки своего сына, а узнав – разрыдался и пригласил его в дом.
Первым делом Николас попросил выпивки. Всю жизнь не пил, презирал алкоголиков, а тут решил напиться. А пока Николас молча цедил вермут, Мартин рассказывал. Рассказывал о страшном ужасе, что испытал при виде повешенной дочери, и как этот ужас вдруг пробудил его. Рассказывал, как молился на коленях в тюремной камере, моля не о прощении, но о немедленной каре за свои грехи. Но Господь не был так милостив, чтобы испепелить Марти, и вместо этого заставил его пройти изнурительный путь искупления. Там было много подробностей, Николас толком не помнил. Зато он помнил, как все меньше оставалось в бутылке, и как опасливо заглядывала в комнату жена Марти, хористка в баптистской церкви. Хорошо, что она тогда сообразила отослать дочь к бабушке. Марти говорил, Николас пил, и понимал, что этот подонок и в самом деле исправился! Искупил свою чертову вину! Отпустил чертово прошлое! Зажил новой жизнью, стремясь облагодетельствовать ближнего, и до сих пор испытывал чувство вины перед своими детьми. Николас всю жизнь ждал случая расправиться с чудовищем, а чудовище давно умерло и без него. И это обозлило Николаса еще сильнее. И когда Марти закончил, Николас без всяких слов разбил бутылку о край стола, и набросился на собственного отца.
Опомнился он уже тогда, когда тело было обезображено до неузнаваемости, а кровь была попросту везде. Вроде бы, его жена кричала, а может ему показалось, но она благоразумно не полезла останавливать Ника, иначе убийство могло стать и двойным, а он ничего не имел против этой доброй женщины, спасшей по незнанию душу Мартина. Не став ждать полиции, Николас просто ушел из оскверненного дома, сам весь заляпанный в крови, неспособный больше испытывать никаких сильных эмоций.
Не зная, куда податься, он отправился прямо к своему другу-однополчанину. Тот сразу все понял, разрешил воспользоваться душем, и снова налил ему виски, потому что Ник не чувствовал никакого хмеля. Успокоив нервы и приведя мысли в порядок, Николас сообщил, что намерен сдаваться, и попросил приятеля вызвать ему полицию. А тот – не согласился. Он убедил Ника, что тюрьма не принесет никакой пользы, не станет наказанием, а лишь озлобит и окончательно утянет Николаса на темную сторону жизни. Однако он выдвинул иное предложение. Он рассказал, что давно интересовался Зоной, и однажды наткнулся в тайных сегментах даркнета на одно интригующее объявление. Что-то там насчет фотографий какого-то объекта в Зоне. Деньги обещались большие, даже аванс был огромный, но сам приятель Ника не решался ответить на соблазнительное предложение. Семья ведь. Ребенок за пять лет впервые видит папу. Да и жене обещал завязать со службой и обустроиться на гражданке. А ему, Нику, в самый раз будет. Так Ник и попал в загадочную команду сталкеров, став среди них главной огневой силой.
Свой аванс он почти целиком потратил на экипировку. Осознавая свою "новичковость" в этом деле, он попытался подготовиться ко всему. Не заладилось только с выбором "погоняла". Не будучи одаренным фантазией (да и не до того было), он назвался "Лаки Страйк", поскольку в те годы курил именно эти сигареты, а пачка как раз была у него в руке. Но среди сталкеров кличка не прижилась – неудобная. Однажды кто-то не выдержал и выдал: "Слышь, Кэмэл, или как тебя там". Так и прижилось.