1918: Архангельские тени | ходы игроков | Наташа Симонова

Я не знаю чем обернется
Шаг по этой дороге грешной,
Может, кто-нибудь и вернется,
Но никто не вернется прежним.

Как хотелось бы начать эту историю с описания золотой осени! Как она прекрасна на Севере! Легкий ветер дует с море, принося с собою свежесть, лиственницы нарядились в яркие красные, желтые, бордовые платья, красавицы-ели шелестят о чем-то сокровенном, а выйди за город – чу, под каждым кустом драгоценными камнями рассыпаны клюква и черника, морошка и смородина. А воздух, воздух! Такой свежий, такой чистый, что только тут, стоя на самом краю старой Империи, понимаешь, что значит – дышать полной грудью.
Хотелось бы. Это было бы красивое начало долгой и трудной страды, эпопеи, где не было ни правых, ни виноватых, где зло и жестокость порождали только зло и жестокость. Никогда еще, ни раньше, ни потом, не было таких кровавых дней, когда брат пошел на брата и сын на отца. Только волки до вороны да бродячие собаки чувствовали себя вольготно – пока не появлялись новые люди с грохочущими винтовками, чтобы сделать точно таких же других людей мертвыми и окоченевшими. Эта картина богатства русской природы была бы хоть маленьким пятном радости среди тех бед, что волею злой судьбы постигли богоизбранную Россию, в одночасье ставшую нищей духом.

Но история наша начинается не под сосновый шум, не под мерное биение прибоя и не на ясной поляне. Пятого сентября тысяча девятьсот восемнадцатого года портовый Архангельск, давно утративший свою купеческую вальяжность, омывал дождь, а тот ветер, что мог бы ласково трепать кудри гимназистке, холодными пальцами забирался под пальто и шинели, заставляя немногочисленных прохожих ежиться от холода.
Вот уже месяц как прошел после того, как патриоты, поддержанные верными своим клятвам союзниками, освободили этот клочок русской земли от красного дурмана, принеся с собой свободу – не ту, что по-большевистски в кандалах, а настоящую, всамомделешнюю. И теперь те, кому была небезразлична судьба Отчизны, бок о бок с англичанами и французами, поляками и сербами сражались где-то на Двине, гоня красные банды все южнее и южнее. Станет ли Архангельск новым Новгородом, найдется ли среди министров новый Минин?
Ставший за это время далеким от линии фронта город учился мирно жить. Под гомон десятков разных наречий, под стук каблуков английских ботинок дни шли за днями, выходили регулярно газеты, воскресло прямо из прошлого кафе «Париж», где полюбили собираться господа офицеры… Город учился спать спокойно.
Надолго ли?

***

Эта история начинается ранним утром, под шум дождя. В доме на Петроградском проспекте Наталью Григорьевну разбудил железный шум. Солнце сквозь плотно занавешенные окна почти не пробивалось, и не могло рассмотреть пробуждение Ласточки Революции, лишь две недели тому назад прибывшей на родину после долгих лет изгнания.
Шум этот, судя по громким голосам внизу, был вызван тем, что рядовой Лейбзон, порученец и переводчик майора Гилмора (George Henry Gilmore), в очередной раз доказал свою неприспособленность к военной службе, уронив таз с водой для майорского бритья. И теперь невысокому тоненькому как тростинка еврейскому мальчику в очечках приходилось выслушивать от высокого рыжего англичанина все, что он думает о нем, его кривых руках и тупой голове.


С британским майором Гилмором, вернее – ирландцем, Наташа познакомилась на пароходе. Попасть прямым пароходом из Салоник в Россию ей не удалось, и пришлось делать круг через Англию. Стоя под пронизывающим ветром в Ливерпульской гавани, она могла только надеяться – и надежды ее оправдались. Один из офицеров узнал ее и, после короткого разговора, Бог весть какими усилиями смог обеспечить ей место на громадном пароходе – армейском транспорте «City of Cairo», следующем в Архангельск.


Совершенно очарованный Ласточкой Революции, ирландец очень трогательно и заботливо ухаживал за ней: после короткой стоянки в Шербуре подарил ей невесть откуда добытый букет сладко пахнущих полевых цветов, а в море, смущаясь, вручил шитую золотыми нитями турецкую феску. При этом за грань джентльменства он никогда не позволял себе выходить, хотя и завоевывал внимание девушки с поистине бульдожьей настойчивостью. А самое главное – он служил ей пропуском в Россию: иначе бы Наташеньку на военный корабль не взяли.

…Уже несколько дней пароход шел вдоль русского побережья. Миновав Мурманск, он обогнул Кольский полуостров и устремился к Северной Двине, пока наконец двадцать первого августа не вошел в широкий речной фарватер. А на горизонте уже показался величественный Архангельск.
Деревянные суденышки в гавани, меж которых исполинами стоят военные корабли. Величественные «Glory» и «Cochrane», олицетворяющие собой силу и мощь британского носа, «Amiral Aube», остроносый, как и все французы, прочие, более мелкие суда. Маленькие островки, на одном из которых можно увидеть маяк – путеводную звезду моряков.
А по берегу тянутся множество пирсов, больших и маленьких, громоздятся огромные деревянные склады, меж которых, как офицер среди рыбаков, протягивается длинное здание Флотского экипажа. А за ним, средь покатых крыш, тянутся в небо колокольни, колокольни. Вот белые стены и золотые купола Михайло-Архангельского монастыря, а там, правее, громадой стоит гордый Свято-Троицкий собор. Архангельск… Город церквей и город купцов…



Но вот транспорт пришвартовался в Архангельской гавани. Украшен, наряден город, с восхищением смотрит на своих освободителей, что, перегнувшись через борт, смеются и машут встречающим. Ликованию горожан, пришедших на пристань, нет предела. Эти люди не играют, не изображают – они действительно рады видеть союзников. И пот восторженные крики флотский оркестр играет английский гимн.
А уж когда кто-то узнал в спускающейся по трапу деву девушке ТУ САМУЮ Наташу Симонову… Счастью людей не было предела: куда там англичане, раз с ними Ласточка! Девушку подхватили, качали, смеясь. Гимназистки пытались хотя бы пальчиком дотронуться до своей героини. Она с ними, она с ними! Она пришла с англичанами! Она! Пришла!


…Вот только громкое имя не могло помочь добыть квартиру в городе, полном беженцев и иностранных солдат. И кто бы сомневался, что майор Гилмор и тут придет на выручку и предоставить Наташе одну из комнат в отведенном ему, как офицеру разведки батальона 2/10th (Cyclist) Royal Scots, доме.
Первые несколько дней городская жизнь не отпускала девушку: ее хотел видеть председатель правительства, ее хотели видеть солдаты, совет профсоюзов, моряки, земцы… И всем надо было что-то сказать. Времени не было – ну совсем! Одно из выступлений ей даже предложили провести совместно с другой героиней – Марией Бочкаревой: все считали, что речи двух столь знаменитых женщин произведут куда как более сильное впечатление.

Одно только омрачало все картину: Наталья где-то подхватила инфлюэнцу. Не сильную, слава богу, на полторы недели уложившую ее в постель. И вот именно сегодня, по словам английского врача, ее лечение должно было закончиться.

Женщина проснулась сразу, резко, без "потягушек" и сладкой дремы между бытием жизни и небытием сна. Годы подполья и войны были жесткой, но действенной школой. Промедлишь, и вот уже жандармы заламывают тебе руки. Проспишь вражескую атаку или артналет, и рискуешь проснуться уже в раю. Несколько долгих мгновений Ласточка ловила и проверяла окружающий мир всеми органами чувств, а потом расслабилась. Опасности не было. Женщина перевернулась на спину и уставилась в едва видимый в полумраке потолок. Ей было о чем подумать. Самая простая проблема, была и самой жизненной, и самой близкой. Находилась она буквально под ногами и откликалась на имя Джордж. Если честно, то она успела ему крепко задолжать. Вначале, за самую возможность без особых проблем добраться до родины на армейском транспорте. Не всем надо из Саутгемптона в Бразилию, некоторым так, наоборот, из Ливерпуля в Архангельск. Хотя, если пойдет так и дальше, то может придется и в Бразилию.

Когда она надышалась воздухом родины и насладилась русской речью со всех сторон. Когда с позабытым восторгом выпила настоящей водочки под пельмешки и рыбку. Когда первая радость и восторг от возвращения прошли, Наташа пообщалась с людьми, самыми разными. Расспросила о ситуации на месте. И то, что она услышала, вызывало вопросы, и еще вопросы. В частности, она переговорила с представителем Антанты Спалайковичем, который представлял тут Королевство сербов, хорватов и словенцев. Ей легко удалось найти общий язык с Мирославом, так как она не только знала сотню-другую сербских слов, но и сражалась на фронте за его родину. Спайкович озвучил в общем-то понятную мысль, что основное предназначение союзных войск в Архангельске, это охранять склады и не дать, чтобы их захватили белофинны, ставленники немцев. Идти в наступление на Петербург они не собирались, да и не было у них таких сил. Офицеры. При одной мысли о них женщина скривилась. Союзнички, мать вашу. Одного такого она лично расстреляла в 1906. И Симонова сильно сомневалась, что среди них нет любителей скомандовать: «По толпе. Беглый огонь. Патронов не жалеть!». Их командующий, Чаплин, судя по рассказам, был воякой храбрым. Вот только свою первую медаль «За храбрость», он получил за подавление мятежа на учебном судне «Рига». Против красных то ли сам мятеж поднял, то ли вместе с «туземцем» Берсом. И власть эсеровскую он, по тем же разговорам, ни в грош не ставит. Надо бы присмотреться к этому деятелю, а то вдруг он еще один мятеж устроит. Союзникам то все равно, кто им помогает. Есть, и ладно. Надо будет лично на него взглянуть, на прием записаться. А то вдруг для России будет полезней, чтобы исчез из нее Ермолай Николаевич. Вот только прежде чем выписывать билеты в одну сторону нужно с «патриархом» Чайковским встретиться. Ласточка рассчитывала, что Николай Васильевич ее так примет, как старого товарища, без записи и прочей бюрократии. С ним Симонова собиралась обсудить два вопроса, силы и себя самой. Это было почти смешно. Правительство было эсеровское, но у него не было войск. Войска были у союзников и у белых. Было бы совсем смешно, если бы не было так горько. Чего стоит власть без силы?! Симонова была достаточно честной с самой собой, чтобы правильно ответить на этот вопрос. Да и взять войска эсерам было особенно неоткуда. Население маленькое, крестьян мало. Охотники, рыбаки, смолокуры, железнодорожники и прочие. Так что Ласточка собиралась предложить Николаю Васильевичу создать боевые дружины, и БО. Да! Опять! Заново! Да, у господ офицеров будут солдаты, пулеметы и пушки. Но если они будут знать, что любого из них, персонально, могут ликвидировать, то ситуация уже будет несколько иной. Создание БО Наташа собиралась взвалить на собственные плечи. Дело знакомое, да и агитатором она себя не видела. А если БО заработает, то можно будет подумать и о таких предателях дела революции как Ленин, Троцкий, Дзержинский и прочих, помельче. Хотя, предательство мелким не бывает.

Пройдя по кругу мысли Ласточки вернулись к майору Гилмору и своему к нему отношению. Пока Наташа позволяла за собой ухаживать, ничего не давая взамен, кроме собственно общения. Это было не совсем честным, поэтому оскорбляло чувство справедливости женщины. Мешало чувствовать себя цельной, гордой и независимой. Во время парижского разгула она жила на деньги любовников, по существу расплачиваясь телом и ни о чем не жалела в угаре бесконечного праздника. Сейчас?! Мужчины у нее не было уже больше полгода. С самого ранения и последующей за ним «испанки». В общем, нужно было или дать, наконец, ирландцу или валить к чертовой матери с его квартиры. Наташа отложила решение этого вопроса на потом. Тем более, ей пришла в голову одна забавная мысль.

Женщина моргнула, откинула одеяло и встала одним гибким движением. Первым делом Ласточка достала свои револьверы. Держать оружие под подушкой она считала слишком старым и заезженным трюком. Любые полицейские о нем знали и первым делом блокировали такую возможность. Поэтому большую часть своего оружия заслуженная террористка держала прямо на полу под кроватью. Фокус заключался в том, что саму тяжеленную кровать она, поднатужась, отодвинула от стенки. Теперь там была метровая щель, куда можно было молниеносно упасть в случае опасности. А там под руками сразу окажутся рукоятки наганов, и можно будет отстреляться по ногам врагов. Ласточка предпочитала револьверы, за то, что в них не требовалось взводить затвор. Лишняя секунда, которая могла спасти жизнь. А свой маленький браунинг Наташа прятала в ботинке, как оружие последнего шанса. По принципу «да дайте хоть обуться, ироды». Закончив с оружием, женщина вышла на середину комнаты, выпрямилась, сложила руки ладошками перед собой и стала исполнять «Приветствие солнцу», или Сурья Намаскару, если на санскрите. Это было то немногое, что Наташа извлекла из своих занятий мистицизмом и всевозможных йог. Двенадцать простых движений, причем первое совпадало с последним. Они действительно давали проснуться всему телу и почувствовать бодрость. Причем после тысяч повторений Наташа выполняла комплекс как одно плавное, непрерывное движение, как вода, перетекая из позиции в позицию. По канону его нужно было сделать столько раз, сколько себе тебе лет. Но Симонова всегда останавливалась после шестнадцатого повтора. Умывальника и удобств в комнате не было, поэтому разрумянившаяся женщина оделась и отправилась вниз. Ласточка предупреждающе стукнула в дверь, по правилам приличия, сигнализируя, что выходит.

Наташа спустилась по лестнице и приветствовала Гилмора.
- Доброе утро, Джордж. Как вам сегодня спалось в моей стране?
Потом сразу перешла к той идее, которая ее посетила.
- Хотела спросить, вы уже успели познакомиться с русской баней? Это замечательное средство для чистоты, отдыха и лекарство от всех хворей. Если хотите, то я могу найти хозяина, который дает попариться и заплачу ему за время, пар, дрова и веники. Мы могли бы посетить это место вдвоем.

Поскрипывающая лесенка из темного дуба давала возможность оглядеть расположенную на первом этаже гостиную, где у комода с гнутыми ножками, прямо напротив зеркала сидел англичанин с вымазанным пеной лицом. Его нерадивый ординарец сейчас споро орудовал тряпкой, вытирая с пола мокрое пятно. С Наташиного места было видно, что пол там, где расположились британцы, куда светлее, чем в других частях комнаты: видимо, когда-то владельцы могли похвастать мягким ковром, но ныне от него остался только этот след.
Оседлавший табурет Джордж спокойным, даже несколько скучным голосом отчитывал подчиненного. Если бы не висевший на вешалке китель да небрежно брошенная на лакированную поверхность у зеркала смитовская перевязь, можно было бы представить, что этот мужчина в крахмально-белой рубахе, оливковых бриджах и блестящих сапогах – мирный обыватель, не знающий ни о войне, ни о страданиях горше ушибленного пальца.
Но награды на кителе свидетельствовали, что майор Гилмор службу проходил не где-нибудь в комендатуре: Military Cross и D.S.O. тыловым шаркунам не давали. Если верить услышанному за время путешествия на пароходе, англичанин окончил Сандхерст и с четырнадцатого года был сначала на африканском, а потом и на германском фронте. А вот убедиться, что он и вправду был несколько ранен, и даже один раз – копьем, можно было бы только если уговорить офицера снять рубаху: чего он в присутствии дамы позволить себе не мог.
Зато могли его сослуживцы: за время плавания Наташа не раз становилась свидетелем тому, как Королевские шотландцы занимаются спортом прямо на палубе. Довелось ей и стать свидетельницей и тому, как бойцы маршировали в парадной форме: уставных мундирах, зеленых килтах в желто-красно-черную клетку, высоких гольфах и шляпах с кисточкой.


При всем «сэрстве» англичан нельзя было не отметить, что отношения между солдатами и офицерами были куда крепче и ближе, чем в императорской армии: они, как казалось, и вправду ощущали себя одной большой армейской семьей. Не было чванства, барского высокомерия и презрения к солдату: зайти к подчиненным поболтать, узнать, как дома, поинтересоваться о житье-бытье для командиров было нормой. И рядовые отвечали им тем же: уважением, построенном на заслугах, а не родственных связях или высоком чине. И даже в том, как майор бранил ординарца, не чувствовалось злобы: скорее проформа и необходимость.

Увидев свою гостью, Джордж прервался на середине фразы и мигом подскочил с табурета, одарив Наташеньку широкой белозубой улыбкой. Но прежде чем подойти и запечатлеть на тонких пальчиках поцелуй, он сорвал с шеи полотенце и избавился от пены: уж лучше быть просто небритым, чем так.
- Ах, Натали, счастлив видеть вас еще более прекрасной, чем прежде! Как ваша самочувствие? Мне, - разулыбался он еще шире, - спалось превосходно. Я же не только ирландец, но и англичанин, и для нас дом там, где мы! Так что в этой прекрасной стране я чувствую себя просто великолепно! И уж точно лучше, кем в окопах под Верденом или лесах и саваннах Танзании!
К тому же здесь, говорят, отбоя нет от выгодных предложений! И лес здесь можно купить раз в двадцать дешевле, и пушнину, и драгоценности у разорившихся дворян. А один лейтенант Королевской морской пехоты предлагает купить у него для работы по дому пару-тройку пленных. Говорит, чистые, приличные и воспитанные. И не большевики. Как вы на это смотрите?
- Что же до bania… — запнулся офицер. Наташа не могла не заметить, как щеки британца залились краской, а взгляд его воровато скользнул по фигуре девушки. Видимо, Гилмор живо представил себе перспективу хамума, сауны или что там русские понимают под этим словом — в обществе Наташи; но тут же он совладал с лицом и продолжил тоном, свободным от всякого смущения: — Что же до bania, то я согласен на любое лекарство, тем более в обществе столь чудесной девы, как вы! Только расскажите, как ее принимать, и я все сделаю в лучшем виде, клянусь вам! Скоро хозяйка нарубит дров и обеспечит нас завтраком. Вы составите компанию мне и Лейбзону? Я был бы счастлив видеть вас за одним столом со мной.

- Да, мисс, мы были бы счастливы. И майор бы был счастлив, - донеслись от пола негромкие русские слова порученца, - Он ежечасно о вас говорит и думает.

…К своей великой досаде, сопроводить девушку в ее походе на улицу Гилмор не смог: скоро к нему должен был прибыть кто-то из сослуживцев, с кем они будут изучать утренние доклады с фронта. Но настоял, чтобы с Наташей отправился Лейбзон: как охранник и помощник. Ведь она слаба еще после болезни, а по городу ходят разные элементы: скрывшиеся большевики, китайские рабочие и даже итальянцы, и непонятно, кто из них хуже. Хотя, конечно, тут был еще вопрос, кто кого будет охранять: Симонова, прошедшая не один десяток перестрелок, или щуплый еврейский мальчик, о боях читавший только в газетах.
Лейбзон, впрочем, дураком не был, и насильно навязываться не собирался. Остановив пролетку, он умудряясь, будучи выше, смотреть на девушку снизу вверх своими грустными темными глазами, спросил несмело:
- Мисс, мне следовать за вами? Если нет, то возьмите хотя бы зонт! Погода, говорят, еще пуще испортится.



Извозчик остановил ее напротив здания Управления Северной Областью. На сей раз, помимо караульных в английской форме, но с русскими шевронами, помимо гуляющих англичан появились и новые лица. По речи их можно было бы принять за британцев, но обилие новых словечек и общая развязность свидетельствовали, что к архангельским двунадесяти языкам присоединились еще и янки.
Эти вели себя шумно и нахально. Смеялись во весь голос, критиковали все и вся увиденное, тыкали пальцами и вообще напоминали группу нетрезвых туристов. Пожилого господина с тросточкой, пытавшегося сделать им замечание, бравые американские парни просто приподняли и, повернув к себе спиной, переставили с места на место. Больше связываться с солдатами господин не решился, и быстро-быстро посеменил подальше от шумной толпы, некоторые из которых, как приметила Наташа, держали с собой корзинки, в которых вряд ли было только съестное.

Мимо бывшего здания дома губернатора, где символично расположились по соседству союзные миссии и кафе «Париж», мимо запущенного за годы лихолетья парка, где пьяненький офицер искал пулемет, мимо переминающихся с ноги на ногу караульных Ласточка прошла в бывшее здание присутственных мест.

Завидев ее, немолодой, склонный к полноте мужчина с пышными усами и не менее густыми бровями бросился навстречу девушке:
- Ласточка наша, Наталья Григорьевна! Как я рад, что вы встали с одра болезни! Чем могу помочь!?
Мужчину, как помнила не жалующаяся на память Наташенька, звали Александром Никандровичем, и этот бывший присяжный поверенный и член «Союза Возрождения» работал толи управляющим делами секретариата правительства, толи начальником отдела в канцелярии – все эти перестановки и перетасовки новая власть никак завершить не могла. Но зато он, будучи, как и Чайковский, энесом, мог помочь ей.
И правда: услышав просьбу девушки, он немного по-бабьи всплеснул руками, воскликнул: «Сей же миг, душенька! Десять минуточек только обождите!», и умчался по широкой лестнице наверх. Управился он даже быстрее, и провел девушку в жарко натопленный кабинет, где за грудами бумаг и писем сидел, закутавшись в плед, Николай Васильевич Чайковский.
- Наталья Григорьевна, - с старческим кряхтением, не без некоторого труда он поднялся, склонив перед гостьей украшенную роскошными сединами голову, - Чем обязан?

Выслушав тираду майора, Наташа мысленно чертыхнулась. Вот что значат детские походы в церковь. Ведь и не верит давно в Боженьку, но поминает нечистого и всех присных его. Хотя это и лучше, чем материться. Лучшим матерным Ласточка владела в совершенстве, но использовала его в качестве средства убеждения только с теми типами, которые иного общения не понимают. Хорошо еще, что женщина была уверена, что ее лицо не дрогнуло. Давно привыкла держать маску. Жизнь заставила. Впрочем, что с Джорджа взять? Англичанин он и есть англичанин, хоть и с ирландской кровью. Нация купцов. Все выгоду ищут. Такая меркантильность ухажера была неприятна, но она улыбнулась.
- Спасибо. Спала отлично, и чувствую себя лучше чем вчера.
И даже дала в ответ несколько ценных советов.
- Пушнины и драгоценностей можете прикупить, вот только надо проверять последние у ювелира. Ведь вы же, наверное, не сможете отличить подлинные камни от хорошей подделки? А что касается пленных, я решительно против. Это все равно, что взять домой тигров. Сегодня они смирные и слушаются дрессировщика, а завтра, без тени сомнений и колебаний, перервут вам глотку. Не важно, большевики они там, или нет.
Баню Натали взялась организовать сама, заверив майора, что от него потребуется только присутствие. От завтрака вежливо отказалась.
- Сожалею, Джордж, но сегодня просто уйма дел. Счастье придется немного отложить. Я просто не успею сделать всего запланированного, если буду ждать хозяйку. Ничего страшного, перекушу по дороге.

Решив вопросы с ирландцем, и завершив гигиенические процедуры, женщина ненадолго вернулась наверх. Откуда спустилась уже одетой. Естественно, что все три ствола у Ласточки были с собой. Легкий плащ неважно маскировал кобуры револьверов, но это был его единственный недостаток. Проезжая через Америку Симонова познакомилась с местными стрелками и переняла у них пару трюков. В полы плащика были вшиты свинцовые шарики, что позволяла легче и быстрей обнажить ствол. Вторым трюком было собственно быстрое выхватывание, практически неизвестное в Европе, с выстрелом от бедра. Револьверы были самовзводные и со спиленными мушками. Ласточка не собиралась стрелять из них в даль. Жалко только, что веерную пальбу террористка так и не освоила. От охранника в виде Лейбзона Наташа вежливо отказалась. Женщина прекрасно могла представить этого юношу со скрипкой в руках, или окуляром часового мастера. Но воображение отказывалась видеть его бойцом. От зонтика Симонова отказываться не стала. Он не только защищает от дождя, но и придает своему обладателю более мирный вид. При этом никак не мешает стрельбе. Достаточно разжать пальцы на рукояти.

Дорога до Управления Северной Областью ее ничем не удивила и не вызвала особых эмоций. На американцев она насмотрелась на их исторической области, и знала, что они бывают самые разные. Просто здесь собрали молодых парней, которые еще не понюхали пороха, вот они и бесились от избытка молодецкой удали. Кто переживет первый артналет, сразу повзрослеет. А вот Александр Никандрович заставил грустно улыбнуться. Вот вечный же русский типаж «чего изволите». Вроде и человек неплохой, приятственный, и полезный на своем месте, но… И это «но» все портит, Ласточка предпочитала более мужественные типажи.

- Сидите, сидите, Николай Васильевич, - воскликнула она, - мы же старые товарищи по партии и можем обойтись без этих политесов. Я понимаю, сколько у вас дел и забот, поэтому постараюсь надолго не задержать и изложу свое дело быстро. Когда я вернулась, то пыталась понять, где я в первую очередь смогу быть полезна партии. Сразу скажу, что в роли «знамени» или агитатора я себя не вижу. Сходила на несколько митингов и убедилась, что это не мое. А тут случилось как раз покушение на Ульянова, на днях, и меня осенило. Вы же знаете, Николай Васильевич, что идеи свободы сильнее штыков. Но до некоторых людей идеи хорошо доходят, только когда подкреплены силой. Вот большевики организовали себе большую дубинку и назвали «чрезвычайкой», причем ее бояться, ненавидят и опасаются по обе линии фронта. Я не предлагаю уподобиться нашим политическим противникам. Но считаю, что мы, в эти тяжелые для отчизны времена, должны возобновить работу боевой организации. У нас много сочувствующих, но нет большой силы. С красными воюют войска союзников и монархистов, а сколько отрядов у нашей партии? Думаю, что БО позволит не только припугнуть комиссаров, но и сможет удержать наших попутчиков от резких и опрометчивых шагов. Если считаете, что название боевая организация БО слишком одиозно, то можно назвать ее по-другому, да хоть Народной Дружиной, название вторично. Просто террор слишком сильный инструмент, чтобы целиком отдать его нашим противникам.

- Наташенька, - тяжело вздохнул, садясь на место, Николай Васильевич, - можно я буду называть вас так, по-простому, по-стариковски? Вы тоже присаживайтесь, присаживайтесь. Александр Никандрович, голубчик, мы почаевничаем пока, организуйте?
- Конечно, это мы мигом. Я тогда к чаю вам организую еще что-нибудь, и распоряжусь, чтоб вас не беспокоили, - кивнул тот в ответ.

- Итак, - Чайковский огладил пышную бороду и посмотрел серьезным, не по-старчески цепким взглядом на Симонову. Сцепив руки в замок, он чуть подался вперед. Создавалось такое ощущение, что старый революционер смотрит не на девушку, а сквозь нее, видит насквозь все мысли и чувства, сомнения и неуверенность, решимость и идеалы.
- Итак, - повторил он, - вашей деятельной душе претит покой, и вы боитесь, что то, что вы сейчас делаете, малополезно. Позвольте вам объяснить текущий момэнт. Вас давно не было в России, и за эти годы многое поменялось. К тому же здесь, на Севере есть своярегиональная специфика.
Сейчас внутреннего врага в виде царизма у нас нет. Это раз. Вот вы говорите, что у партии нет отрядов – все они у монархистов. Это не так. За нас – народ, и ежели что случится, железнодорожники и крестьяне вновь выйдут на защиту идей учредительного собрания. Да и солдаты на фронте не за царя сражаются, а за Свободную Россию. А значит, за офицерами, сколь бы они реакционными не были, солдатские массы не пойдут. Это два.

Появился Александр Никандрович с подносом, на котором стояли чайничек с двумя чашками, и блюдце, полное свежих пирожков. Судя по запаху – с капустой.
- Спасибо, Александр Никандрович, - кивнул Чайковский, - а вы, Наташенька, ешьте да пейте, а то помню я годы молодые – идея хлеб и воду заменяла. Ну так вот. Боевому отряду здесь, в Северной Области, работы не найдется: некого стрелять и взрывать. Будь мы в Петрограде – я первым бы высказался за его возрождение, но сейчас совсем другой коленкор. Эта идея разрушит то хрупкое равновесие, что мы можем достичь, а офицерство мы укоротим другими методами.
Вот вы говорите, что быть агитатором – не ваша стезя. Но вы себе не принадлежите: вы принадлежите будущей России и партии. Эсерам ли, энесам ли – неважно. К тому же, смею заметить, на создание боевого отряда требуется согласие ЦК партии – а его у нас нет-с. Ну а вы, душа моя, нужны именно на месте агитатора и пропагандиста. За вашими словами идет народ – и вы должны жечь его сердца. Считаете, что в Архангельске для вас слишком покойно? Тогда, может, вы отправитесь на фронт да по занятым деревням, наставлять на верный путь солдат и крестьян? Заодно выбьете опору из-под ног реакции, с которой мы в одной упряжке и делаем одно дело.

Они нам нужны, - Чайковский веско погрозил пальцем, - нужен их опыт и связи с союзниками. Поэтому угрожать им – не наш метод. Я ныне не эсер, но как старший товарищ по близкой по платформе партии я вам категорически запрещаю самовольную организацию подобного формирования. И, как старший товарищ, прошу продолжать вести войну на идеологическом фронте. Победит тот, кто владеет душами людскими – это важнее сотни штыков. Если люди не верят в то, за что сражаются – они побегут. Но если будут уверены… Вы меня понимаете? Так что не спорьте, прошу вас. Мы все сейчас должны делать не то, что хотим, а то, что приблизит победу. Как агитатор вы на своем месте – не след пытаться взвалить на плечи свои то, что пока не требуется. Но, - Николай Васильевич кивнул своим словам, - когда необходимость в боевом отряде возникнет, вы без дела не останетесь.
Кстати, Наташенька, вы же хотите вернуться в небо? Я могу отписать генералу Пулю, чтобы вас допустили к полетам на самолетах Славяно-Британского авиакорпуса. Это будет и вам за радость, и пропаганде на пользу. Что скажете, Наташенька?

Наташе было что сказать. Но она не могла, дисциплина и прямое указание патриарха мешали. Во время мастерской речи Николая Васильевича женщина, сама не заметив как, уничтожила три пирожка. Стряпали в Архангельске хорошо, но Симонова потом не могла вспомнить вкус. Были ли в капусте сваренные вкрутую яйца? Были они печенными или жаренными? Большими или маленькими? Не важно. Главное, что председатель верховного управления Северной области и заслуженный партиец не просто ей отказал, а еще и потоптался на всех мозолях Ласточки. Боевая организация не нужна. Оказывается, она может нарушить хрупкий мир, а то ее основное назначение уничтожить лидеров большевиков, Чайковский предпочел не услышать. Еще и ЦК упомянул. Можно подумать, что товарищи на местах не могут проявить инициативу. Вон, крестьянскую дружину никто запрещать и не подумал. Еще и категорически запретил на эту тему предпринимать что-то самой. А вот агитаторы и пропагандисты нужны. И ее видят только в этой роли. Как будто без Симоновой некому речи толкать. Сюрреализм какой-то. Еще и попенял мягко и попросил с ним не спорить. Все просто отлично! Ласточке понадобилось все нервы, воля и умения держать лицо, чтобы не вспылить на слова патриарха революции. Но надо было отвечать, так что стиснутые челюсти пришлось отпустить двигаться.
- Мне очень жаль, Николай Васильевич, что вы меня превратно поняли. Я собиралась отправлять террор - группы против красных, например, в Петроград. А наши союзники должны были бы просто учитывать их существование. Но раз вы говорите, что сейчас главное агитация, то займусь ей. На фронте, конечно. Так что самолет будет кстати, лучше гидроплан. У него скорость поменьше, зато может сесть почти в любое болото. Пусть тогда Александр Никандрович подготовит письмо Пулю, и предписание для меня, чтобы было, что предъявить нашим союзникам на фронте.
Женщина встала.
- Не буду тогда вас больше задерживать и отвлекать, Николай Васильевич. Зайду завтра, после обеда, чтобы забрать бумаги и узнать решение по самолету.

- А в Петрограде, Наташенька, есть кому работать, в том числе и от партии. Вот, товарищ Филоненко организовал ликвидацию видного большевика Урицкого – и вполне успешно. В Ленина стреляли, пускай и не столь результативно. Там работают люди, знакомые с обстановкой в городе, могущие легализоваться. А вы, душа моя, барышня известная, да и внешности примечательной. Ежели я вас туда отправлю – то все равно что своими руками приговор подпишу. Так я, извините, не могу.
Ну а коли вы станете инструктором и станете посылать других, так тут скажется, уж простите меня, долгая оторванность от российских реалий. Раньше как: десяток лет в эмиграции провел, вернулся – а дома все то же, сермяжное, посконное. А за последние несколько лет все так перемешалось, так изменилось, что не то что старикам – молодежи не всей поспеть. Посему инструктором стать должен тот, кто варево это полной ложкой вкусил: тогда и будет успех.
Но в первую очередь, - выдержал Николай Васильевич паузу, - мы должны биться за сердца народа. Большевики ни врагов, ни себя не жалеют, а значит, метод индивидуального террора себя не оправдает. Это раз. Он момэнты, вынесенные на вершину власти на гребне мутной воды. Таких политических авантюристов много, и даже у нас, в Северной Области, имеются. Это два. И на место одного придет новый. Вот вы, когда странствовали через Китай, наверняка слышали о том, как выращивают крыс для боев. Сажают в клетку и морят голодом, пока не остается одна, самая хитрая и жестокая. Вот и они такие же. Только убьем одну крысу, на ее место придет другая, перегрызя товарок. И будет это, прошу простить меня покорно, Сизифов труд. Это три.
Следовательно, любезная моя Наташенька, - Чайковский подвинул к ней поближе блюдце с пирожками и сам долил чаю, так как Александр Никандрович уже ушел, - я при всем желании никак не могу вам позволить исполнить эту мечту. А вот генералу Пулю и капитану Казакову я отпишу сегодня же, чтобы оказали вам всестороннюю поддержку. Уж гидроплан или дельтаплан, вы сами с ними решайте: английские войска вне моего прямого управления. Но зато вы, может статься, - он ласково, понимающе улыбнулся, - станете первой авиатриссой… нет, даже не так, первым летчиком новой России.
Вы заходите, - он привстал, тяжело опираясь на стол, и величественно склонил седую голову, - в любое удобное для вас время. Для Ласточки Революции мои двери всегда распахнуты. Буду рад повидать вас завтра.

За дверью Александра Никандровича не оказалось: вместо него стену подпирал хорошо одетый черноусый мужчина, вежливо поприветствовавший Наталью легким кивком головы и протянутой в готовности запечатлеть поцелуй на пальчиках рукой:
- Здравствуйте, Наталья Григорьевна. Прошу простить меня за то, что знакомлюсь так в коридоре, и знаю вас, а вы меня – нет. Максимилиан Филоненко, эсер. Волею судьбы и любезного Александра Никандровича мне стало известно о вашей причине визита к нашему ста… Николаю Васильевичу. Ваши мысли и чаяния мне близки. Не сочтите за назойливость или попытку приударить, товарищ Симонова, но у меня к вам разговор партийца с партийцем. Но не стоит беседовать, - он обвел взглядом большой коридор, по которому нет-нет, да проходили спешно новоявленные чиновники, - здесь. Позвольте предать беседе форму завтрака, где подслушать нас не смогут. Вы согласны?

Не сказать чтобы Николай Васильевич совсем убедил Наташу. После всего пережитого она стала достаточно цинична, чтобы понимать и принимать, что и эсеры и большевики состоят из обычных людей, со всеми присущими им недостатками. Так что среди захвативших власть красных должно найтись довольно людей. которые не жалеют только противников, но не хотят и бояться умирать сами. И аналогия с крысами была неточной. Если использовать аргументы самого патриарха, то выходило, что в борьбе за место на освободившейся вершине, крысы будут сами истреблять себе подобных. Да и не плодятся люди так же быстро, выбить лидеров, кто придет на их место? Но женщину просили не спорить, она и не стала. Ласточка не считала себя самой умной или самой хитрой. Не с ее незаконченным образованием гимназистки. Тем более обещанная конфета была большой и вкусной. летать Ласточка любила больше всего. Она даже решила, что если не получиться у Николая Васильевича, то она выбьет себе гидроплан через майора Гилмора. А там можно будет и какого-нибудь красного военлета с небе на землю опустить. Или бомбу скинуть на Смольный и на "Аврору", когда до Питера будет поближе. По крайней мере теперь будет куда приложить силы. В общем распрощалась она с Чайковским, если и не довольная, то без уныния.

Руку для поцелуя черноусому Симонова подавать не стала. ограничившись рукопожатием. Ласточка попыталась вспомнить, слышала ли что-нибудь о эсере Максимилиане Филоненко, но ничего не припомнила, кроме упоминания патриарха о ликвидации Урицкого. Впрочем, последнего уже хватало для согласия. Она даже пошутила:
- Пойдемте. Только что это все сегодня меня норовят накормить? Вы уже третий. Вроде ребра не торчат. Хотите из меня вторую Марию Бочкареву раскормить?

— Куды едем, барин? — спросил извозчик, когда Филоненко, сложив зонт, вслед за Наташей уселся на чёрную скрипящую кожу сиденья пролётки.

Это «куды» прозвучало так старорежимно, что показалось, что не было никакой революции, войны, да и девяти лет эмиграции — ведь так же говорили, выглядели извозчики и в 1906 году, и на таком же она, юная совсем, ехала в Петербурге на Варшавский вокзал с револьвером в сумочке. Неузнаваемо поменялся с тех пор мир, неузнаваемо изменила жизнь и её саму, а вот что-то не изменилось, и этот полный, краснолицый извозчик в потёртой синей поддёвке, перепоясанной красным кушаком, и грязно-серой овчинной шапке был всё тем же, — пока на ответ Филоненко не прибавил: «До саду пять рублёв» с таким выражением, что, мол, а по карману ли вам. Максимилиан Максимилианович торговаться не стал, нетерпеливо сказав «езжай, езжай, братец», а Наташа подумала, что — нет, всё то же, да немного не то: в её время пяти рублей хватало, чтобы пообедать на двоих с вином в хорошем ресторане; сейчас в эту сумму обходилась не самая длинная поездка. Неузнаваемо что-то поменялось в стране, как цвет лица у больного.

Тронулись. Толстая красная складчатая шея извозчика качалась впереди, пара пегих с лоснящимися круглыми крупами дробно цокала по мокрым камням мостовой, за перепончатым скосом чёрного кожаного верха пролётки полз Архангельск: желтушные николаевской поры присутственные здания, каланча пожарной части, шестигранная будочка киоска, черно-бело пестрящего газетами за клетчатым стеклом, по-школьному унылым утренним светом горели окна Коммерческого собрания.

Пухлое пепельное небо крапало дождиком, мелким как морзянка. Пахло речной, лесной, грибной — словом, осенней сыростью; тоскливо и протяжно пускал свисток невидимый отсюда пароход на Двине (только гребёнка голых мачт промелькнула в просвете улицы); веер бенгальских искр рассыпался под дугой трамвая, продребезжавшего навстречу; на мостовой, дерясь за корочку, друг на друга отчаянно кричали чайки, широко разевая нежно-красные, как напомаженные, клювы: захлопав белыми крыльями, они разлетелись в разные стороны от пролётки. Максимилиан Максимилианович сперва ехал молча, держа зонтик между колен, поглядывая по сторонам. Наконец, он начал:

- Я сугубо извиняюсь, что этот экипаж – не комфортабельная карета на эллиптических рессорах, но чем богаты. Кто же до приглашения вас на завтрак, товарищ Симонова, то оправдаюсь я тем, что не знал, что вы так рано уже позавтракали. В любом случае, в летнем саду в такое раннее время посетителей нет, и мы можем побеседовать без лишних свидетелей.


Ехали недолго, не более версты: извозчик завернул на Лютеранскую улицу — какой-то недобульвар с линией чахлых саженцев посередине, и, чуть проехав, остановился у городского сада. Здесь Ласточка не бывала, но видела в газетах объявления о разных водевильчиках и комедиях, которые ставили здесь на открытой сцене. Бочкарёва, кажется, тоже здесь выступала. Помогая даме сойти с подножки и открывая над её головой зонт, Филоненко пояснил:

— Вон там павильончик: там один мой приятель делает чудесный турецкий кофий на песке. Зайдёмте? А, кстати, видите вон тот домик? — рукой в перчатке Филоненко показал расположенное через улицу от сада одноэтажное деревянное строение с резными наличниками на окнах. У входа во двор дома стоял часовой с винтовкой. — В сём скромном обиталище живёт всё наше многомудрое правительство во главе с Николай Василичем.



Хрустя серым мокрым гравием, тут и там покрытым рыжими опавшими листьями, прошли по дорожке к деревянному резному павильончику, очень дачному на вид. Наташа помнила, что такие павильончики раньше в России любили устанавливать в парках, на ярмарках, выставках, курортах — какая-нибудь ненужная, китчевая декоративная деталь в их конструкции обязана была быть: псевдорусская пузатая крыша под сказочный теремок, готическая башенка с флюгерком: а здесь вот были кокетливые эркеры, такие маленькие, что в них и столик не умещался, а стояли, глупо загораживая эркерные окошки, цветы в китайских напольных вазах.

В пустом, неуютном, прохладном и темноватом зале лакей в белом переднике с хлопком накрывал тугой белой скатертью один из пяти столиков. Заслышав звонок колокольчика над входной дверью, он тут же склонился в почтительном поклоне, щёлкнул рожком выключателя (с потолка хлынул дрожащий жёлтый свет) и пригласил посетителей присаживаться за дальний от входа столик, уже накрытый, с маленьким букетиком сиреневого вереска в вазочке. Подводя к столу, лакей, однако, забыл отодвинуть стул для дамы. И вот всё тут так было, в этой новой России, в которую вернулась Наташа: даже когда было по-старому, всегда было чуть-чуть не так, чуть-чуть хуже, пошлее: будто все жители страны разом позабыли, как они делали всё в 1909 году и вот — старались вспомнить, вспоминали, изображали старину, да всё как-то не до конца, то тут, то здесь прокалываясь. Нужно ли было провести вдали от родины девять лет, чтобы это заметить? Возможно, да: Филоненко, во всяком случае, этого не замечал, как не замечал полоски ржавчины по ободку металлической ручки на рассохшейся раме окошка, облупленной зелёной краски мокрых скамеек летнего театра за окном, травы в стыках каменных плит. В газонном заборчике была ударом ноги переломлена доска. Электричество тут тоже работало всё время нестабильно, — давно уже заметила Наташа: свет всегда чуть подрагивал, будто колыхаясь под лёгким ветерком. А местные — местные что же: привыкли, не замечают. Вот и Филоненко этот.

- Так, милейший, - Максимилиан Максимилианович постучал зонтом по полу, привлекая внимание, - мне кофию, а барышне – все, чего она пожелает. Наталья Григорьевна?

Когда с заказом было покончено и лакей удалился, оставив их одних, Филоненко чуть отодвинулся, сев к столу полубоком и закинув ногу на ногу, одновременно имея возможность наблюдать и за входом, и за дверцей, в которую скрылся человек. Долго с мыслями мужчина собираться не стал, спокойным и размеренным тоном уведомив Симонову:
- Н-да, опростоволосился Николай Васильевич. Единственную разумную идею слева взял, и играючи отмел, как я понимаю. Эх, а ведь сам в молодости горой стоял за индивидуальный террор. Все-таки старость учит нас, скажем так, чтобы не оскорблять никого, осторожности и привносит желание спрятаться от всего решительного.
Но не все в партии согласны с этим, и не все променяли эсеров на энесов. Вы вот знаете же, наверняка знаете, как дерутся казаки? Бить надо один раз, но так, чтобы противник не встал боле. Поэтому они и были самыми опасными из слуг прежнего режима. А у сильного врага и поучиться не грех, верно? Вот и я думаю, что будь у нас сильная Боевая Организация, готовая к действиям, многие большевистские вожди, особенно местечковые, присмирели бы. Расстрелял десять заложников – пулю в лоб. Ограбил город – удавку на шею. Не скажу за петроградскую клику, но всякие Вельские, Вологодские, Ярославские и прочие местечковые царьки стали сразу покладистей и осторожней. Да и в тылу стало бы потише. А с тем, что есть сейчас, мы повторяем путь Временного правительства в бездну. Николай Васильевич, при всем моем к нему уважении, действует против интересов партии, разобщая ее и порождая конфликт с армией. Да, там сидят реакционеры. Да, они сукины дети, но наши сукины дети, и за ними тоже многие идут. А значит, мы должны действовать в одной упряжке – разумные эсеры и разумные монархисты, настроенные не на автономию Архангельщины, а на бой с красными. Ваше мнение, товарищ?

Наташе было любопытно, отчего это Макс Макс решил с ней переговорить. Эсер производил впечатление человека хваткого, а она пока ничего не значила в местной политике. Старая слава террористки, ничем еще не подкрепленная, да весьма специфический опыт горной войны. На Македонском фронте Симонова не сидела в окопах, а все больше ходила с командами охотников, да сербскими партизанами. За архангельской прелой, сырой осенью, словно на миг проступили очертания нездешних, суровых гор.
- Да, набегалась я там вверх – вниз, - женщина на несколько долгих секунд предалась воспоминаниям и мыслям. – Хоть сейчас на Кавказ, горцев гонять. Хотя, они вроде и тут есть, из остатков туземной дивизии.
Потом ее взгляд снова сфокусировался на окружающей действительности: спине извозчика, набегающим зданиям, да мельтешению чаек. Если Филоненко рассчитывал, что она первой спросит о цели встречи, его ждало разочарование. Ласточка обладала хорошими нервами и умела терпеть, тем более, что не рядом же с извозчиком серьезные разговоры вести.
- Да я как-то к каретам не успела привыкнуть, товарищ Филоненко, - суховато улыбнулась она. То есть губы все сделали правильно, но чувств за ней не было никаких. – Я все больше ножками, война-с.
Симонова в упор посмотрела в глаза мужчины.
- Побеседовать без свидетелей, - тихо повторила она слова своего провожатого, - ну, давайте попробуем. Только не пожалейте потом, если что. Мне скрывать в этой жизни почитай, что и нечего. Значит, что-то хотите скрыть вы.
Она снова улыбнулась.
- И политик я никакой.
Ласточка легко выпрыгнула из коляски, оставив мужчину расплатиться, а сама цепко и внимательно осмотрела сад и прилегающие дома. Все было тихо и спокойно, чутье тоже молчало. Тем ни менее, Ласточка как само собой разумеющееся расстегнула две пуговички на плаще. Теперь полы ничего не скрепляло вместе и не могло помешать извлечь оружие. Это было так же естественно, как умыться утром, или почистить зубы.
- Конечно, зайдем, - энергично кивнула Наташа в ответ на риторический вопрос спутника. – Ведь мы сюда за этим и ехали.

Внутри Ласточка заказала этот самый кофе по-турецки, а к нему пирожных со взбитыми сливками. Сладкое она любила, а потолстеть совсем не боялась. Слова товарища по партии женщина выслушала внимательно, стараясь понять не только, что он говорит, но и зачем. Потом несколько раз попробовала наивно хлопнуть глазами, как гимназистка.
- А вы товарищ Филоненко пророк? – спросила она, - или нашего уважаемого Николая Васильевича подслушивают в его собственном кабинете? Может мы с ним там ничего кроме авиации и не обсуждали? Что касается Боевой Организации, - Наташенька протянула последние слова так «сладко» и с таким придыханием, что можно было подумать, что речь идет о ее любовнике, - то эта штука безусловно хорошая. Только вот «наши сукины дети» в погонах, они же первые на дыбы встанут. Для них это вызов не то, что идеологии, а самой жизни. Что об этом подумает тот же господин Чаплин? Что-то вроде «эта бешеная Ласточка расстреляла Римана, а кто будет следующим?» Так что Максимилиан Максимилианович не вяжутся между собой две части вашей речи, от слова «совсем». Вы еще англичан скромно пропустили с прочими союзниками, а здесь, в Архангельске, они не третья сила, а как бы не первая.
Высказавшись, женщина с удовольствием отхлебнула глоток горького, крепкого кофе, а потом ложечкой отправила в рот кусочек пирожного.

Чего у «Летнего сада» было не отнять, так это скорости обслуживания. Не прошло и пяти минут, как в е тот же лакей, услужливо кланяясь, поставил на стол с покрытого легким налетом патины подноса две чашки кофе, десерт для Симоновой и галеты для Филоненко. При этом дутые чашечки были из одного гарнитура, фарфоровое блюдце с узорами в славянском стиле – из другого, а стеклянная розетка – из другого.
Вновь поклонившись, официант сказал извиняющимся тоном, поправляя одновременно чуть желтоватый воротник рубахи:
- Извините-с, сударь, сухариков к кофию нету-с: хлеб не уродился. Но мы предлагаем ничуть не худший, а даже более иностранный вариант-с: галеты английские, хрустящие да вкусные. Не обессудьте-с.

Максимилиан Максимилианович к трапезе сразу приступать не стал, предпочтя, видимо, сначала обговорить основные вопросы. На слова Наташи он несколько картинно огладил усы и не без самодовольства улыбнулся:
- Александр Никандрович – замечательный и честный человек, к тому же восхищенный вами. И, конечно, готовый поделиться с товарищем по партии тем, что интересует его кумира и с чем она пришла к самому Чайковскому. Так что нет пророка в своем отечестве, есть только те, кто может говорить и те, кто может слушать.
А вы, товарищ Симонова, - эсер прищурился, внимательно посмотрев в глаза девушки, - зря на себя наговариваете. Рассуждаете вы вполне как политик. Время сейчас такое, что те, кто на голову выше остальных, в эту политику вынуждены лезть, чтоб не сгинуть самим и не дать сгинуть другим. И не он один понимает, что есть люди, которые способны что-то делать, а не только говорить, и этих людей надо поддерживать по мере сил.
Видите, - Филоненко кивнул в сторону пустой сцены, - и место для выступлений есть, и сидения для зрителей, и сценарий даже, а никто пиесы не дает. И даже не потому, что не нужно, а потому, что таланта нет.
Ну а насчет Чаплина и его парижских пьяниц не беспокойтесь. Поверьте, есть способы сделать так, чтобы они существование БО, направленной официально за пределы границ Северной Области, приняли. К тому же у них не будет выбора, кроме как считать, что «эта бешеная Ласточка», - мужчина немного снисходительно улыбнулся, - расстреливает только негодяев, воюющих со своим народом. Наши офицеры, даже если бы хотели, такой возможности не имеют: другой коленкор, да и англичане, о которых вы так кстати упомянули, не дадут. К тому же они будут только рады, что ваша энергия направлена в нужное всем русло, и вам не до того, что происходит в Архангельске. Официально, конечно.

Наконец и Максимилиан Максимилианович приложился к крепкому кофе. Чашку он держал несколько манерно, с немного отставленным мизинцем – старые привычки, видимо, сказывались. Блаженно сощурившись, он кивнул довольно и хрустнул галетой. Отряхнувши крошки с усов, мужчина продолжил неторопливо:
- Англичане… Англичанам нужно правительство демократическое, но сильное. У Старика сил нету – поэтому Пуль им и командует. У Чаплина, буде он придет к власти, нет демократичности и поддержки населения. А значит, британцы поддержат компромиссный вариант. А уж будет, или не будет боевой организации, и под каким именем она будет фигурировать, им не важно. Назовем хоть политической полицией, для придания вида органа, интегрированного в структуру власти.
И вот этот-то компромиссный вариант, - поднял Филоненко указательный палец, - поддержанный легендарной Ласточкой, и будет наиболее оптимальным решением, потому что сейчас нужна решительность, а не пустые разговоры, вы согласны?

Наташа аккуратно поставила чашечку на поднос.
- А вы знаете, Максимилиан Максимилианович, я совсем не жалею, что согласилась с вами сюда приехать, - многообещающе начала Ласточка, а потом стала рассуждать совсем не о том, чего ожидал ее спутник.
- Кофе по-турецки был очень хорош. Вода тут, в Архангельске вкусная и чистая, правильная, такая, как и надо для кофе. В столице, пожалуй, такой не сыщешь. Зерна хорошие, их и не пережарили и растерли правильно. Для турецкого кофе нужен очень тонкий помол, совсем как мука. И пенку снимали не менее трех раз, нет, я бы даже сказала, что четыре. У нас, на Македонском фронте был пленный старый турок. Ему и жизнь-то охранили, за то что кофе варил великолепно. Вот уж был мастер. Готовил превосходный, бодрящий напиток даже из тех эрзац - зерен, что попадали на фронт. Ну и здешний кофевар неплох, ему еще лет десять практики, и кофе будет один в один. Это же такой напиток, который чувствовать надо, когда готовишь.
В то время как ее язык легко произносил слова, его хозяйка лихорадочно вспоминала, что читала и слышала о событиях в России, во время Февраля и Октября, относительно к товарищу Филоненко. Навспоминала немного, но кое-что нашлось.

После чего Ласточка резко сменила тон и кинула в собеседника несколько сухих, конкретных вопросов:
-Снова пытаетесь всех помирить, как Керенского с Корниловым? Не боитесь, что снова ничего не выйдет? Ваш компромиссный вариант заключается ведь не только в том, чтобы сменить Маслова на Чаплина? Кого видите на месте вроде бы слабого Чайковского? Ну, и, - Ласточка усмехнулась, - боевая организация требует денег, организации и хоть какой-то легитимности. Предложите мне отдел в правительстве и большую печать?
Она улыбнулась.
- В общем, товарищ Филоненко, если уж сказали «аз», говорите и про «буки».

Рассуждения о кофе Максимилиан Максимилианович слушал, довольно улыбаясь, и вообще сейчас напоминал большого сытого кота: особенно когда вальяжным жестом оглаживал усы. Глядя на Наташеньку понимающим взором, словно бы она не о напитке рассуждала, а передавала какую-то засекреченную информацию, мужчина кивал неторопливо, поддерживая выводы собеседницы, и наконец ответил:
- Вот видите, товарищ Симонова, мы и сами можем всему научиться, дайте только время и немного помощи. А со временем и турков никаких не потребуется, мы и сами приготовим такой кофе, что в лучших домах Константинополя и Трапезунда его будут считать за равного. Только главное не пускать к турке всяких глупцов с неуемным энтузиазмом, которые все испортят. А для этого и нужны хороший управляющий и настоящий гурман, разбирающийся в кофе.
Ну, - шутливым жестом поднял он чашку словно бокал вина, - так выпьем же за кофе, бессменного владыку нашего утра!

На «так выпьем» из своей коморки выглянул подозрительный официант, озирающийся в поисках бутылки чего-то крепкого, но Филоненко на него цыкнул и пристукнул по полу зонтом, поле чего любопытный лакей немедленно скрылся. Отхебнув горячий напиток, эсер продолжил с прежней шутливостью, резко диссонирующей с твердым взглядом охотника.
- А «буки» тут куда проще «аз». Вот честно, другому бы я не стал открывать все карты, но в вас вижу родственную пламенную и неуемную душу, товарищ Ласточка. Знаете ли, партия, и я в том числе, умеет учиться на ошибках. И менять пассивного дурака на энтузиаста с шилом в известном месте мы не собираемся. Вернее, собираемся, но не только его. Мы устроим систему, - раздался резкий щелчок пальцев, - сдержек и противовесов, где никто не сможет взять вверх.
Чайковский, увы, не вариант, а значит вместо Старика будет Старцев, из местных, молодых да ранних. Вы, уж извините, отдел не возглавите: не потому, что не справитесь, а потому что приковывать вольную летчицу к креслу есть преступление. Старцев кадет, но готовый действовать. Чаплин – монархист и любимец пока правящих бал англичан. В противовес им начальниками ряда отделов, в том числе иностранных и внутренних дел, будут эсеры. И это плюс, - он доверительно наклонился, - для нашей с вами идеи. Для рабочих в министры введем одного из профсоюзников и уравновесим его умеренным социалистом. Ну и наш «ни да, ни нет» Зубов пускай продолжает секретарствовать и править почтами и телеграфами.
Но вы же понимаете, что это временные меры. Мы, в отличие от остальных, едины, а с освобождением дальнейшей части России и особенно Петрограда, эти самозваные Талейран и Бонапарт, Старцев и Чаплин, столкнуться с выползшими из щелей старыми генералами, которым не допустимо подчиняться подполковнику, к тому же от флота. Им подавай войну по старинке да следование девизу «чем шире наши морды, тем плотнее наши ряды». И вот тогда нынешние праве пойдут на поклон к нам. И тогда же, кстати, и пригодится и Боевая Организация тоже.
Я раскрыл карты. Вист или пас?

После всего услышанного Наташа ощутила легкую горечь. И она была совсем не от черного кофе. Может потому, что она не любила политику целиком. А может Максимилиан Максимилианович неуловимо напомнил ей другого усача. Тот тоже умел говорить очень убедительно.
- Райз, - ответила Ласточка термином из совсем другой игры, показывая, что поднимает ставки.
Потом заговорила, вначале быстро и сухо, но постепенно повышая силу и тембр голоса.
- Я вот не понимаю, товарищ Филоненко, как вы это себе представляете практически? Видимо у меня не хватает воображения. Члены Верховного управления были избраны в Учредительное собрание, если мне память не изменяет. В отличие от того же Старцева. Так что, мнение и воля народа ничего не значат? Вы, конечно, лучше самого народа знаете, как принести ему счастье. Правда? Так вот, приходите вы, значит, к Николаю Васильевичу и говорите «уходи старик»? А если он не согласиться? Я бы не его месте точно не согласилась. Так что, винтовками будете власть менять? Винтовками Чаплина со товарищи? И чем вы тогда будете отличаться от большевиков в семнадцатом?

Под конец своей речи Ласточка раскраснелась и тяжело дышала.
- И еще два вопроса? Вы, Максимилиан Максимилианович все время говорите мы. Мы, это кто? Эсеры и так есть в Верховном управлении. Лихач так вообще, член ЦК. Чайковский, из основателей, хотя сейчас и народник. Гуковский в партии с 1902. Мартюшин был в боевой дружине. Маслов и Иванов тоже старые партийцы и в революции 1905 года участвовали. Так кто такие, эти таинственные мы, на которых вы все время ссылаетесь?
Симонова вытерла лоб тыльной стороной ладони.
- И еще, если мы будем двигаться к Питеру, то проблемы с генералами будут отнюдь не только у полковника Чаплина. Вам не кажется, что для убежденных монархистов народное правительство севера будет не намного лучше большевиков?

Немного, самым краешком губ, стараясь не выказывать раздражения – и все Филоненко недовольно поморщился. Толи ему не нравилась дотошность Наташи, толи она просто задавала неудобные вопросы, но стало казаться, что разговор идет немного не так, как хотелось эсеру. Хотя, может, у него с зубами были проблемы? Девушка слышала, что на весь Архангельск лишь один зубной техник, и очередь к нему весьма и весьма немаленькая.
Притянув к себе отложенный зонт, Максимилиан Максимилианович постучал в задумчивости пальцами по представительно лакированной, хотя и с некоторыми трещинками, ручке и вполне нейтральным тоном ответил, чуть растягивая слова:
- Товарищ Симонова, они избраны давно, и много воды утекло с тех пор. Где те избиратели, где другие избранные? Народ – женщина ветреная, и воля его похожа на бурное море. Оказаться на гребе сейчас – это совсем не то, что пролетать над ними. Вас вот не избрали: но значит ли это, что вы хуже их и вам не доверяют? Нет, ни в коей мере! К тому же, вы уж простите меня, но быть избранником народа и хорошим управляющим военного, допустим, отдела – не одно и тоже.

Филоненко сокрушенно покачал головой и вновь посмотрел на Наташеньку своим хватким, решительным взглядом, в глубине которого отплясывали канкан чертики:
- Вот вы знаете концепцию действий английского флота? Немецкие корабли в одиночку сильнее большинства британских, но победа на море осталась явно за англичанами. Так вот, она называется fleet in being. Флот не обязательно применять: само его наличие во многом определяет действия других. Свергать винтовками и перестрелкой – не путь нашей партии, но дать понять, что они есть, и действительно могут выстрелить – совершенно иное. Так и тут. При этом убирать Чайковского вовсе из правительства никто и не думает – он нужен как противовес тем же офицерам. Да и, - глаза эсера хитро сверкнули, - быть министром и иметь власть тоже далеко не одно и то же. Вы меня понимаете же?

Что до того, кто есть «мы», - вальяжно откинулся на спинку кресла он, одной рукой опираясь на трость зонта и другой держа чашку, - то я рад, что вы так хорошо помните биографии наших товарищей. Но вы знаете и наши правила: работаем тройками, об остальных известно только старшему тройки, и помните, почему это так. Имена я называть не стану, но уверен, что вы сами подумаете и поймете, кто из наших, приближенных к правительству, входит в это «мы». В конце концов, не просто так же я вас нашел именно у Чайковского, да и суть вашего разговора мне не ангел на крыльях принес, если вы понимаете, о чем я.
Ну а генералы, - усмехнулся Максимилиан Максимилианович, - будут иметь дело с привыкшими жить не в Держимордии, а в свободной стране людьми, знающими, кто их спас от большевизма. И армия будет знать, кто привел их к победе, пока господа генералы прятались в каморках своих кухарок. И не забывайте англичан – мы им ближе и понятнее, чем реликты прошедшей эпохи с амбициями, но без мозгов. Сколько генералов у царя было: тысяча, две? А сколько из них действительно были одаренными военачальниками? Хорошо если десяток наберется, считая ныне покойных. То-то же!
Флэш. Шот-клок, товарищ.

Наташа чуть слышно фыркнула пару раз, отмечая про себя особенно уж примечательные моменты в речи собеседника. Может быть Филоненко и не догадывался о том, что дает Ласточке нужную информацию, которая помогла ей окончательно определиться. После чего женщина ощутила, что разговор дошел до своего логического финала и больше она не узнает ничего интересного. Значит, осталось высказать свое решение и закончить с посещением этой замечательной кофейни.
- Видите ли, Максимилиан Максимилианович ваши идеи и ваши «приближенные к правительству мы», - она сделала короткую паузы, - с моей стороны это видится как банальная грызня за власть, отчего мне делается печально, одиноко и холодно. Я понимаю, что эсеры, что мои товарищи по партии, обычные люди, со своими достоинствами и недостатками, а вовсе не святые подвижники. Но, честно говоря, мне просто бесконечно жаль, сколько сил и энергии тратиться на борьбу со своими, а не с большевиками. Конечно, все это под соусом «перемен к лучшему». Кто будет начальником отдела, а кто заместителем? Кто будет председателем правительства? Кто будет подписывать бумажки для союзников? Кто будет делить деньги? Вам самому на это не жаль тратить силы, товарищ Филоненко?
Ласточка, перевела дух.
- Хотя извините, я вас забросала такой кучей вопросов. Скажу лучше про себя. Мне для счастья вполне достаточно мотора впереди и крыльев за спиной. Я с царизмом боролась не из-за желания прославиться или получить хоть что-то для себя. Просто совесть не позволила остаться в стороне. А сейчас моя совесть молчит. Не хочется ей свергать и менять. Может правительство Северной области работает не идеально, может некоторых товарищей действительно стоит заменить. Но не устраивая при этом заговоры и революции на ровном месте. Подумайте об этом. Максимилиан Максимилианович. Просто прошу, подумайте, туда ли вы идете. Я, даже, по женской глупости не совсем понимаю, зачем вы решили со мной поговорить об этом. В любом случае, я не собираюсь бороться с одними своими, против других своих. Можете считать меня наивной. Вы меня понимаете?

Наташа сделала небольшую паузу.
- Можете не бояться, я не побегу вас закладывать Чайковскому или Лихачу. Но если вдруг увижу нечто, что коснется моей совести, то буду действовать сама. И, вполне возможно, что методами нашей, утонувшей в реке времени, БО. В смысле «нет человека, нет проблем от этого человека». Это не угроза и не предупреждение. Просто, вы же знаете, я не смогу стерпеть несправедливость или предательство.
Симонова посмотрела прямо на Филоненко.
- Большое спасибо, Максимилиан Максимилианович, что вы познакомили меня с такой замечательной кофейней. Правда, не ожидала, захотите еще попить кофе в моей компании, отказываться не буду. Играйте в свои игры во власть без вреда для партии и народа, и мы не станем врагами. Большое спасибо. За себя я заплачу сама.
Ласточка достала кошелек, отчего ее собеседник мог «срисовать» кобуру с револьвером и крикнула официанта.

Кофе в чашке Филоненко на холодном сентябрьском ветру почти остыл, но это мужчине было не важно. Ритмично постукивая зонтом по полу, он внимательно слушал Наташеньку. Его чуть прищуренные темно-карие, глубокие глаза неотрывно следили за девушкой, словно два пулемета за жертвой, хотя и не спешили открывать огонь. Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что молодой представительный мужчина любуется своей воздушной, легкой собеседницей, но Симонова понимала, что сейчас она в первую очередь интересует Максимилиана Максимилиановича как товарищ по партии, а не красивая девушка, хотя в начале разговора эсер явно старался соблюсти баланс между женским и партийным началом собеседника.
Судя по побелевшим костяшкам лежащих на зонте пальцев, но зарождающемуся пламени в глазах, по паре раз нервно дрогнувшему уголку губ, Филоненко явно не рассчитывал на такой ответ. Его натура, не менее горячая, чем у авиатриссы, требовала выхода чувств и эмоций – руганью ли, громким возмущением – неясно. Но, к чести мужчины, он нашел в себе силы сдержаться: только на несвоевременно подошедшего лакея по-львиному рыкнул «Пшел вон!», и тот, криво поклонившись, спешно ретировался.

Крылья красивого носа трепетали, дыханье было чуть прерывистым, а за стеклом глаз можно было углядеть пожар бушующих страстей: адово пламя, способное сжигать все на своем пути, словно таежный пожар. Такие люди умеют поджигать свое трепетное сердце, красным словом и змеиной хитростью вести за собой других. Но в пламени этом не было той густо-черной искорки безумия, столь свойственного для тех, кто готов за идею не только убить, но сам умереть.
Тем не менее, несмотря на чуть дрогнувший тон, Максимилиан остался в рамках приличий, хотя в голосе его и прорезались некоторые нотки гордыни, приправленные медовой тягучестью.
- Товарищ Симонова, ваш выбор во многом понятен. Вы много сделали для общего дела, и никто не может вас упрекнуть в желании чуть отдохнуть. Тем более ситуация нынче не столь проста, как прежде, и сделать правильный выбор куда сложнее, когда кажется, что по обе стороны баррикад могут быть товарищи и друзья. Осторожность похвальная черта, как и умение мыслить. Но мне вспомнился один старый кавказский тост, если позволите: Бог дал нам время убивать врагов и время заводить друзей, время пить молодое вино и время любить прекрасных женщин, время совершать глупости и время их исправлять… А еще он дал нам время остановиться и подумать – зачем мы все это делаем? Так выпьем же за то, чтобы он забрал его обратно!
Признаться, в этом разговоре я ожидал услышать другое, но мы понимаем и принимаем вашу позицию. Для нас Наталья Симонова навсегда останется Ласточкой Революции, мерилом сознательности и жертвенности, - в этом «Мы» Филоненко было столь много горячего, бурного «Я», что можно было и не задумываться, кого он сейчас имел ввиду, - Знайте, что бы вы не решили, вы всегда можете попросить у меня руку помощи и получить ее, если эта рука и голова будут на месте.
А пока что спрячьте кошелек: я вас сюда позвал по делу, а значит и счет будет моим. И не возражайте: я не Лихач и не Марюшин, и продолжаю оставаться в чем-то старорежимным. И, конечно же, это будет не последняя наша встреча: вы слишком интересный собеседник, чтобы так просто вами разбрасываться. А пока что я продолжу играть в наши игры ради того, чтобы чистоплюйство некоторых товарищей не стало нам всем домовиной.

…На улице моросил мелкий дождик, распрощавшийся Филоненко прыгнул в пролетку и умчал куда-то, еще раз попрощавшись, за спиной в кафешке что-то тренькнуло и послышался басовитый голос неизвестного, видимо, повара, ругающего на чем свет стоит власть, не способную удержать в руках даже «ляктричество», что говорить о городе. Чуть дальше, у общежития правительства, можно было заметить солдат, оттирающих большие белые буквы «БЛЮ». И вряд ли это кто-то признавался в любви к власти столь оригинальным способом.

Горячая речь Максимилиана Максимилиановича не изменила мнения Наташи, и она ничуть не жалела об окончании свидания. Хотя, отметила про себя, что отступил товарищ Филоненко с достоинством. Это было именно отступление, а не паническое бегство. Но Ласточка действительно не хотела лезть в разборки между своими. Женщина про себя решила, что руку помощи у Филоненко она попросит только если в городе не останется других мужчин. Ласточка не смотрела вслед пролетке. Вместо этого подняла лицо к низкому небу, откуда падала морось. Хотелось туда, в небо.
- Сколько же я не летала?, - подумала Наташа, и с горечью осознала, - да уже пятый год пошел, сейчас и самолеты совсем другие. Моторы мощнее, скорости больше... Скорей бы, так и хочется попробовать новую машину. Сильней, чем попробовать Гилмора... Тот "Ньюпор" на котором я летала, сейчас кажется таким убожеством. Да мы еще в тринадцатом и думать не могли, что на самолетах будут стоять пулеметы. Рромантики, мать вашу... Интересно, как там поживает Раймонда, давно про нее ничего не слышала. Вот про Хильдочку газеты писали, она сама самолеты строить стала, не только летать, болонка кудрявая.
Губы Ласточки зашевелились:
- Тучки небесные, вечные странницы, - начала она из Лермонтова, а закончила своим:
- Падают под крыло...

Симонова провела рукой по лицу, стирая влагу, потом встряхнулась и раскрыла зонтик. Женщина двинулась по улице, держа направление к центр. Она собиралась отловить первого попавшегося газетчика и расспросить его, где можно снять баню на вечер. Эти пацаны обычно все знали, а одинокий французский франк должен был помочь в налаживании контакта.

Найти пацаненка с газетами оказалось проще простого. Длинный для своего возраста, нескладный парнишка в грязной тужурке до колен, из-под которой виднелись залатанные штаны, сидел под крылечком одного из томов на стопке газет, надвинув кепку почти на глаза. Опустив русую голову, он сосредоточенно курил в кулак какую-то самокрутку, и поначалу даже проигнорировал подошедшую к нему авантажную барышню.
Но вопрос, сопровождаемый шорохом купюры, вырвал его из задумчивого безделья. Подпрыгнув, словно подброшенный пружиной, он вздернул курносый нос и звонко-звонко отрапортовал давно уже заученную, видимо, фразу:
- Центральные общественные бани Макарова между Садковской и Театральными улицами. Внушительный корпус из обожженного красного кирпича, с красиво отделанными карнизами, наличниками окон и дверей, ажурными водосточными трубами! В них все кроме дверей и обстановки — из несгораемого материала; пол асфальтовый, что гораздо гигиеничнее деревянных полов. Грязные воды отводятся по трубам; вентиляция удовлетворительна; освещение электрическое... Чистота и порядок в «дворянском отделении» такие, что не каждая горничная в доме поддерживает. Никто из визитеров не остался недовольным! К тому же, - продолжил он заговорщицким шепотом, словно копируя какого-то опереточного злодея, - имеется восемнадцать отдельных нумеров, куда при желании могут прийти и банщики, и банщицы, и принести еду и вино из самого «Парижу»! И работает круглосуточно!

- Ежели барышня желают, - он шмыгнул носом и утерся сереньким линялым рукавом, - то есть Макаровские бани и в других местах! Добро пожаловать в Успенские бани, что на Кузнечихе на углу Санкт-Петербургского проспекта и Успенской улицы! Чистейшая вода из городского водопровода. А рядом церковь, и можно сразу очистить и тело, и душу. Даже англичанцы туда ходят! А если барышня живут в Соломбале, то там есть уютнейшая деревянная баня в конце Преображенской! Моешься – и ощущение исконной, древней России снисходит на тебя как паровоз! А еще есть деревянная банька попроще на кузнечевском берегу Банного острова, но такой фельдиперсовой тете, как вы, это не подойдет!

А еще, - снова зачастил он пронзительным шепотком, - близ Сенной, на Новгородском, угол с Печорской, стоят Торговые бани Тимофеева, но я о них ничего рассказывать не должен. На самом деле – тоже самое, только труба пониже и дым пожиже. Два корпуса – деревянный и каменный, котлы с лесопильных заводом, тоже дворянское отделение и нумера. И еще каждому, что в дворянское идет, чарку наливают. А еще там телефона есть.

Честно говоря Наташа даже заслушалась. Она давно не была на родине и подзабыла, что больше, чем бань, в городах только церквей и кабаков. Она, на миг, даже представила себе этот круг: помолиться, похмелиться и попариться. Банкнота французского монетного двора легко и заслуженно поменяла хозяйку на хозяина. Пацан честно заработал денюжку. Хотя воображение молодой женщины и отказывалось вообразить исконный дух Руси в виде паровоза.
- Спасибо, - серьезно сказала она, а потом не выдержала и подмигнула озорно. - Думаю нумер у Макарова мне прекрасно подойдет, для двоих. Махни еще рукой в какую сторону идти, не хочу брать извозчика.
Ласточка действительно не хотела. После крепкого, правильного кофе тело просило движений. Так что, поняв направление, эсерка на прощание махнула рукой гиду и легко пошла к цели под куполом спасительного зонта.

Добротные американские ботинки почти не сдерживали сильные и тренированные ножки Симоновой. Она шла прямо через лужи, не стараясь их обходить. Это не на каблучках "цокать". Настроение женщины постепенно портилось. Может это разговор с Филоненко оставил ее недовольной, или был виноват дождь.
- Что я еще забыла в своих странствиях?! Кроме бань? Американские ботинки, французское пальтишко и белье, англицкий зонтик, бельгийское оружие... Интересно, душа-то у меня еще русская? Что осталось от той Ласточки, что стреляла в Римана? И погода сегодня нелетная... Черт... Напиться в нумерах и отпустить вожжи?.. И ждать пока "дедушка" Чайковский подарит самолетик? Или самой к союзничкам заглянуть?

Тренированный войной и нелегальщиной взгляд не замечал опасности кругом, поэтому выделял незначительные детали и кидал их в возбужденный кофеином и спором мозг. Будто смотришь в калейдоскоп, только не игрушечный, а настоящий. Смотришь, вглядываешься, надеешься, что из осколков и образов сложиться истина. Серая вода луж. Сорванный ветром листок, почти не желтый, только тронутый старостью по краям. Еще один вестник осени, с обломанным черенком. Собственное отражение, которое разбивает вдребезги опустившаяся нога. Жмущийся к стене встречный прохожий. Заполошный и визгливый лай мокрой собачки из подворотни. Расходящиеся круги от дождевых капель. Нахохлившийся воробей, что схоронился под скамейкой. Истина никак не складывалась. Пряталась, обманщица, за углом. Кривлялась. Цепляла гротескные маски. Наташа вытянула из-под зонта руку и стала ловить ладошкой дождевые капли.

Общение с местным наполеончиком неожиданно вырвало из памяти надежно спрятанные там воспоминания. О совсем другом человеке. Большом, сильном и веселом, круглолицем и усатом. Он был таким надежным. Он был таким верным. Он был таким безрассудно храбрым. Защищал свою птичку от тягот войны. Согревал ночью в холодных горах. Был, был, был... После жаркого боя предлагал ей весь мир, и ... вазочку мороженного. Конечно, она согласилась. А потом был снаряд из круповской гаубицы. Ничего личного. Просто работа. Нужно выпустить на ту сторону фронта десять тонн взрывчатки, а потом можно пойти есть гороховый суп со свиными ребрышками. А от гаубичного снаряда храбрость не помогает. Только удача. Попал, или не попал. Или попал частично. Как тот снаряд, который отправил ее в лазарет. Не морской бой. "Бэ два" - убил, "Вэ два" - только ранил. А могли бы вместе сидеть на облаке, смотреть вниз и болтать ногами... Симонова тряхнула головой, решительно закрыла зонтик и пошла дальше так, мокнуть. Когда женщина добралась до Макаровских бань, небесная вода омыла ее лицо, а волосы можно было выжимать. Дождевые капли рушились на Архангельск сверху вниз, как гаубичные снаряды.

Может быть когда-то, сразу после строительства, Макаровские бани и производили впечатление. Ныне же, да еще под моросящим дождем, вбивающим в землю пыль и многочисленный местный мусор, они производили достаточно унылое впечатление. Два окна были закрыты деревянными щитами, словно бельмами, красный кирпич пообкололся, пообтесался, предавая зданию несколько неряшливое впечатление. Так, наверное, выглядел бы разорившийся и опустившийся купец, промотавший все богатство и теперь, небритый и похмельный, кутающийся в поношенное дорогое платье с полуоторванным рукавом и мятым воротом. Но, если мальчишка не врал (а с чего бы?), лучшего здесь было не найти, так что возникал резонный вопрос: что же тогда представляли из себя остальные?
Как бы то ни было, общий небрежный вид не мешал баням работать. Было ли это прискорбное зрелище следствием того, что незадолго до восстания второго августа бани национализировали из-за неразрешимого конфликта между владельцем и профсоюзом, общим ли обнищанием или тем, что Макаров давно утратил интерес к своему детищу – неизвестно.

Упадок не миновал бани и изнутри: помещение внутри не отличалось чистотой: стены, выкрашенные серой масляной краской, были покрыты слоем грязи, а печи закопчены. Оставалось надеяться, что в «дворянской» части будет все-таки поприличнее, чем в общей: расценки шли один к шести за общую купальню, и один к двадцати – за отдельные комнаты.
Вошедшую сквозь высокие крепкие двери Ласточку встретил высокий длиннорукий мужчина с широкими плечами и мощной грудной клеткой, видевшейся через раскрытый ворот – прямо-таки мечта вербовщика, вот только почему-то предпочетший солдатской лямке непыльную работенку в бане. Холуй был самого расхристанного вида, с вызывающе-наглым выражением лица, более заслуживающего наименование морды.
Окинув девушку цепким взглядом, он криво усмехнулся и протянул:
- Здоровьичка, барышня. Вам дворянские нумера, верно? Если сугубо женский, то можно с приватом. Можно, так сказать, семейный, ежели с кавалером намыл… собралися. Шампанское, водочку, закуську – все можно заказать. Токмо скажите – банщика услуги нужны, чи сами справитесь?

Ласточка поморщилась от вида разрухи и подумала, бывал ли тут тот пацан, который так расхваливал ей Макаровские бани.
- Интересно, сколько в его вызубренных словах было, правды, а сколько рекламы. Может стоит, пока не поздно, проверить лично другие места. Например, те же самые Торговые бани Тимофеева, - на память Симонова никогда не жаловалась и прекрасно запомнила, что ей частил юный продавец.
А еще эсерка очень редко вспоминала о своем дворянском происхождении. Но тут, вид и тон банщика, словно вызвал из преисподней тени высокородных предков, которые невидимой стеной встали за спиной Натальи свет Григорьевны.
- Любезнейший, - холодно и с самым легким оттенком пренебрежения, негромко процедила она.
Повышать голос на слуг дурной тон, холопы сами должны внимать и ловить каждое слово госпожи, даже если она шепчет.
- Нумера мне конечно нужны дворянские, - продолжила Ласточка, - но только если в них прилично настолько, чтобы привести англичанина. Нужно будет помещение на двоих, напитки и легкие закуски. Ну и банщик, конечно, не самой же мне вениками махать.
Женщина обозначила на губах холодную, светскую улыбку:
- И мы будем именно париться, для всего остального есть дом.

Нумера мне конечно нужны дворянские, - продолжила Ласточка, - но только если в них прилично настолько, чтобы привести англичанина. Нужно будет помещение на двоих, напитки и легкие закуски. Ну и банщик, конечно, не самой же мне вениками махать.
Женщина обозначила на губах холодную, светскую улыбку:
- И мы будем именно париться, для всего остального есть дом.

Интонации Ласточки на служителя бани никакого впечатления не произвели. Скорее даже наоборот: на харе появилось самое что ни на есть скабрезное и всепонимающее выражение. Сальные глаза скользнули по лцу девушки, особо на нем не задержавшись, потом словно бы маслянисто облапали фигурку и, видимо, остались удовлетворены увиденным – судя по эдакой смеси мечтательности и грязи: словно от мыльной воды, оставшейся после купания вылезшей из месячного сидения в окопах роты.
Насловах холуй, впрочем, остался вежлив – так, по-видимому, как он понимал это чуждое слово:
- Усе будет. Дворянские приватные мы отприличнили, и англичане туда ходят. И французы с сербами, если что, да и паны барышень приводют – и никто не жаловался. Мужчины, если что, еще и не зеленом сукне могут партию-другую сыграть, пока их женщины отдыхать изволют.
Банщика обеспечим лучшего: самого генерала Пулю отхлестывал! Хошь еловый, хошь березовый, хошь с маслами разными, как некоторые любят: столичный шик!
А еще, - он заговорщицки прищурился и склонился к Наташеньке, дохнув на нее ароматами чеснока и перегара, - за рупь мы забудем о том, что вы здесь были, и даже записи не внесем: если барышня при муже, тот не узнает ничего!
Выпрямившись, лакей продолжил уже деловито:
- Так ко скольки вас ждать? Чтоб приготовиться, значицца. И четвертинку от всего авансом извольте – сейчас посчитаем, сколько.

Холуй вызывал у Ласточки какое-то иррациональное отвращение. Вроде, после всех ужасов войны, женщину не должны были трогать такие мелочи. Не усеянное же мертвыми и полумертвыми телами поле боя после неудачной атаки. Когда после взрывов и стрельбы раздаются мат, крики, стоны и проклятия на разных языках. А запах сгоревшего пороха мешается с терпким запахом свежей крови и зловонием от внутренностей разорванных снарядами тел. Даже, не артналет. Просто некоторые вещи контролю разума и воли поддаются плохо, особенно у женщин. Это может быть такая мелкая дрянь как мышь, паук или таракан, а по спине пробегает озноб и тело скручивает судорога отвращения. Вот и сейчас Симонова едва удержала лицо и руку, которая потянулась отбросить полу плаща со вшитыми монетками и лечь на рукоятку револьвера.
- Дзен, мать твою, - выругалась она про себя, - я спокойна, я абсолютна спокойна. Омммм. Вот из-за таких хитрожопых мы тевтонов и не дожали. Окопались тут, в тылу, урроды, ненавижу... Оммммм.
Внешне же эти мысли проявились только в скорбно поджатых губах, да заледеневшем, как неумолимо подступающая зима, взгляде. Она прикинула, что Гилмор допоздна засиживается в штабе и выбрала время посещения за полночь.
- Почувствуем себя всякими Пушкиными и прочими голубокровными, что просыпались в обед и к вечеру отправлялись на очередной бал, - уже спокойней подумала она и с равнодушной сухостью озвучила остальные опции. Она как будто опять говорила с толстым и усатым французским интендантом. Тот тоже был сволочью первостатейной и задача выбить из него положенное довольствие каждый раз превращалось в английский бокс, только словесный.
- На лучшего банщика согласна, веники пускай сам подберет, раз такой опытный. Только передай ему, что англичанин будет, так что нужно чего помягче. Еловый точно не пойдет...
- Рубль себе запиши, не жалко. Не надо нас никуда записывать. И трепаться о нас не надо...
- Водки не надо, сомлеет. А вот самовар и сладости пускай будут, и взвар пусть подадут, с морошкой или с клюквой...
- Посчитай сколько будет, заплачу франками.
Решив вопросы с баней, Ласточка отправилась домой, она собиралась выспаться днем, по примеру благородных предков, чтобы быть бодрой и не зевать когда на небе будет царить волчье солнышко.