1918: Архангельские тени | ходы игроков | Степан Миллер

- Добро, снятие обвинений, - уступил Степан без большого внутреннего сопротивления. Он понимал, что разница в формулировках есть, но сейчас она казалось эсеру несущественной. В конце концов, итог не изменится - Берс и его горцы окажутся на свободе, и это все, что сейчас имело значение.

Дальше рассуждение самопровозглашенного князя Степан слушал молча, только уточнив, когда ротмистр стал перечислять возможные кандидатуры: "Самойло, это который сейчас у красных начштаба по Северному краю?" Познакомиться с генералом лично случая не представилось, тот хоть и принимал участие в июньском наступлении, но командовал на западном фронте, тогда как комиссар Миллер надрывался на южном направлении. Из обрывков воспоминаний о донесениях и обсуждении разных чинов в ставке, эсер выудил, что Самойло считался командиром талантливым, хитрым и расчетливым. "Ну конечно!" - Степан, наконец, вспомнил почему так зацепился за фамилию генерала. Тот был участником военной комиссии при подписании Брестского соглашения. И именно с ним Области предстояло воевать лицом к лицу. В этом свете иметь в штабе человека, хорошо знавшего повадки генерала было не лишним.

- Вот что произойдет в ближайшее время, - по-деловому начал рассказывать Миллер после приглашения Берса говорить. Не хватало только карту города развернуть на столе, чтобы совещаний совсем напомнило штабское, - Точной даты я пока не знаю, но это день, два, не больше. Николай Васильевич подписал приказ о переводе Чаплина на фронт, чтобы окончательно устранить его из города. Георгий Ермолаевич этот приказ перехватил и понимает, что Рубикон пройден, нужно либо подчиниться, либо выступать. Он, естественное дело, выбрал второе.

О своем участии в перехвате Степан распинаться не стал - сейчас не имело значения как именно главнокомандующий узнал о приказе и что именно сделал, чтобы остановить его. Вместо этого эсер продолжил описывать ситуацию настолько, насколько представлял ее сам, надеясь, что его неполное понимание не слишком разойдется с действительностью и планами Филоненко.

- План у Чаплина такой: он с верными офицерами выступит против правительства, арестует Старика и всех министров, после чего провозгласит себя верховным командующим. Провернуть он все рассчитывает быстро, за одну ночь, чтобы город уснул с одним правительством, а проснулся уже с новым, и вроде как все решилось, нечего и воду мутить. А дальше он установит в области военную прокуратуру, где правительство будет непосредственно подчиняться одному главкому. Без Старцева тут обойтись не могло, он же Чаплинский ставленник, так что, полагаю, он ему видит должность председателя начальников отделов. Для легитимации переворота с Георгием Ермолаевичем выступает группа военных эсеров, - Степан развел руками, мол, вот и я тут, - которые должны будут создать видимость того, что это не военные власть захватили, а произошли перестановки в действующем правительстве и этого будет достаточно, чтобы успокоить народ и союзников и узаконить смену председателя.

Миллер сделала паузу, отделяя план Чаплина от своих собственных идей. Вдаваться в детали замысла Филоненко о том, что эсерское крыло должно будет стать, по американской модели, противовесом для офицерской партии, Степан не стал. Эти подробности казались ему сейчас лишними, да и неизвестно, как Берс отнесется к планам социал-революционеров в принципе.

- А вот что думаю я на этот счет. Решение привлечь часть партии было правильным. Без участия кого-то из социалистов Чаплин на троне и дня не просидит, его сомнут в тот же миг. Но мои товарищи считают, что могут дипломатией себя поставить в такое положение, чтобы быть незаменимыми для Георгия Ермолаевича. Чтобы он не захотел или не смог от них избавиться. И я считаю, что это ошибка. Потому что если за нашим блоком не будет никакой реальной силы, если мы заменим одну говорильню на другую, Чаплин избавится от нее при первом же удобном случае. Более того, я уверен, что Николая Васильевича нельзя выводить из правительства совсем. Георгий Ермолаевич от британцев целиком зависит и будет им в рот смотреть. Мы уже один раз так попробовали делать, полагаться на их, союзников, честность и беспристрастность, и пол России в окопах угробили. Теперь по-другому нужно. С союзниками разговор выстроить так, чтобы он шел на равных. И без Чайковского такой диалог вряд ли выйдет, у него из всех Области самое большое влияние на иностранцев.

В очередной раз Степан усомнился в оправданности собственной позиции. Ну куда, куда он влезал со своими наивными мечтами о том, чтобы впрячь, как заметил Берс, трепетную лань и осла. Ладно бы у него был четкий и понятный план, как этого добиться, как заставить двух неглупых, но очень упертых людей работать вместе, но рассчитывать на то, что если запереть Чаплина и Чайковского в одной комнате и под дулом пистолета приказать договориться, то к утру из них двоих просто напросто один окажется трупом. И хорошо если только политическим.

Только сейчас сомневаться было уже поздно, и Миллер усилием воли отодвинул страхи на задний план. В конце концов, он сам считал моментом своего наивысшего взлета комиссарскую службу, когда он, наделенный неясными полномочиями пытался добиться от людей выполнения своих, в общем-то, целей. Текущее положение мало чем отличалось от прошлогодних событий. Полномочия Степана все еще были весьма туманными, его личное обаяние и способность зажигать людей никуда не делись, даже если и поблекли немного. Но и масштаб действий был в рамках одного города, а не целого фронта. Всего-то и нужно было, что яснее выражать свои цели.

- Чтобы этого добиться, мой план такой, - следуя собственному совету, Миллер постарался сформулировать идею так, чтобы самому в нее поверить, - Пускай Чаплин делает до поры что задумал. Он арестует министров, а мы их освободим, - Степан помедлил, подбирая правильные слова, - Но отпускать сразу не будем. Мне нужно разоружить Георгия Ермолаевича, да только он без боя не дастся. Надо сделать так, чтобы он сам решил сдаться. И если начальники отделов будут под нашей защитой, то ему придется отступиться. Потому что иначе наутро город проснется не при новом диктаторе, а при действующей власти и мятежнике.

Самовнушение подействовало, и Степан действительно начал верить в то, что говорит. Кажется, такой маневр имел шанс на успех.

- И после этого мы сможем и тем, и другим навязать наше решение. Мне видится такой расклад: Николай Васильевич останется председателем, но без полномочий. Будет как английский король - представлять правительство, но решения принимать будет не он, а секретарь правительства. Выделим две должности заместителя председателя - одну для гражданской линии, одну для военной. Остальные портфели разделим. Кто готов работать на благо Области, на то, чтобы большевиков победить - милости просим, вне зависимости от цветов и названий. Кто хочет только разговоры разговаривать и политиканством заниматься - скатертью дорожка.

- И последнее, - добавил эсер, - про гарантии, которые я обещал. Если все выгорит, то все о чем мы договоримся будет в силе. Если нет... ну упрется Чаплин или еще что, то ты наутро министров можешь отпустить - вас героями Области повторно сделают. Так что для тебя и твоих орлов расклад беспроигрышный, а мне, как не верти, совать голову в печь.

И куда только, спрашивается, подевался тот дикий горец, что в начале разговора неприкрыто угрожал «гяуру» своими джигитами? Сейчас рядом со Степаном был внимательный и вдумчивый офицер, пускай и несколько порывистый – если судить по часто меняющемуся выражению лица и разнообразным нечленораздельным звукам, которые ротмистр щедро издавал в знак одобрения или возмущения с теми или иными сентенциями. Для себя, судя по всему, Берс уже все решил, и теперь, твердо намеренный быстро вникнуть во все детали миллеровского плана, слушал предельно внимательно.

Всю речь эсера Берс неустанно мерил шагами комнату: из угла в угол, от двери к окну, от стола к лесенке. Скрип сапогов и грохоток усиленных набойками каблуков сопровождал каждый его шаг, который, как и звуки, менялся от фразы к фразе, придавая словам Миллера еще и звуковой аккомпанемент. Подчиненные же, у которых, судя по всему, права участвовать в переговорах не было, старались уследить и за гостем, и за метущемся командиром, переводя взгляд с одного на другой.
Когда же Степан Яковлевич добрался до заключительной части своего монолога, Андрей Александрович остановился у стола, облокотившись на него ладонями и задумчиво глядя в окно. Хотя скорее даже сквозь окно, словно бы силясь пронзить дома взглядом и увидеть весь Архангельск с высоты птичьего полета.

- Да-а-а, дела… При таких раскладах Ермолаичу и вправду иных вариантов, кроме как поднимать Старика с его кликой на штыки, и нет. Потому что, если наш друг Томпсон на пару месяцев хотя бы выпадет из городской жизни, черта с два он себе найдет новых сторонников. Умно, умно… Чайковский хорошо все расчитал, он и при восстании, и при послушании в выигрыше остается, старая политическая крыса!

Отбив по скатерке начало какой-то шансонетки, Берс еще сильнее навалился на стол, не сводя взгляда с серой хмарой улицы. Полы его бурки практически закрыли обувь сидящего рядом Степана. Не поворачиваясь к гостю, офицер продолжил свои рассуждения:
- В своей битве с Чайкой Цапля наша флотская наверняка верит, что англичане его обнимут, словно друга родного, и будут защищать от всех левых нападок. А вот хрена с два, как по мне! Военные эсеры, говоришь? Допустим, эсеры после переворота расколются на две фракции и будут грызться между собой, а не с капитаном. А профсоюзники? Все эти недобитые меньшевики-недобольшевики вроде Цейтлина, Бечина и прочей мрази? Поднимут сразу такой вой, что аж гай зашумит. Встанет порт, встанут лесозаводы, забастовки повсюду. Большевики недобитые голову поднимут, о корниловщине заорут. А забастовка – это убытки. А англичанам нужны деньги. И на хера им правительство, которое не приносит денег? Вот тут-то наш Цезарь архангельского разлива и споткнется! А если его уберут британцы, то кого на его место поставят? Как пить дать Старика вернут, а тот сразу всем военным устроит такой цук, словно мы все – «красные» юнкера в училище.

Итого, - распрямившись, словно подброшенный пружиной, ротмистр отошел от стола – только бурка крыльями взлетела, и снова начал мерить комнату шагами, активно помогая жестикуляцией своим рассуждениям. – Хреновый, в общем, у Ермолаича план, даже я это вижу. Сам обгадится и другим помешает. А как наш патриарх-председатель вернется, мне и моим всадникам век свободы не видать. Судит показательно вместе с мятежниками и если не расстреляет для острастки, то сошлет куда-нибудь на Мезень, отбивать глухие заимки у большевиков, подальше от города и власти. И будет самый масштабный бой там взвод на взвод, не больше. А спустя полгода уже и вообще забудут и о глухом медвежьем крае, и обо мне. А я это, - гаркнул он, - не позволю!

Твоя идея, Степан, тоже звучит тоненько, но при ней хоть шансы на что-то есть. С адмиралом нашим недорощенным у меня и так дружбы нет, так что если я ему снова наплюю в щи, ничего не изменится. Зато эсерам нашим я буду защитником революции, как в феврале, когда я Петропавловку брал и за это, мать вашу, Георгиевское оружие получил! А там можно и прикрутить фитиль, что мы – гвардия и нашему Говно-командующему не подчиняемся, только Чайковскому лично. Противовесом Чаплину, так сказать.
А потом еще на уши присесть Томпсону, ха-ха, и сказать, что только благодаря моему, ну и твоему, Степан, заступничеству, мы смогли его удержать у власти. А если справимся с этим, то будем что твой ласковый телок, что двух мамок сосет.
Ну ладно, о Цапле нашей водоплавающей еще можно подумать, а мы вернемся к нашим прочим баранам. На самом деле-то в петлю мы тоже лезем, и вполне можем угодить и в перестрелку при этом твоем манэвре, и потом, после победы, нас опять могут убрать как нежелательный элемент. За казну эту, будь она неладна, амнистируют, а за побег из-под стражи снова арестуют. К тому же…

Внезапно Берс замер, как вкопанный, громко и отчетливо прошептав: «Перестрелка…», после чего совершенно внезапно со звериным рыком и грязным матом набросился на стену, молотя ее кулаками и пиная ногами. Высунувшихся сверху и в двери удивленных шумом подчиненных он, грязно ругаясь, прогнал, и продолжил яростно молотить стену и неудачливо подвернувшийся под ноги табурет.
И только выместив так свою злобу на мебели, тяжело дышащий после вспышки гнева ротмистр повернулся к Миллеру и произнес пылающим яростью тоном, продолжая сжимать и разминать кулаки:
- Эти же суки у нас оружие отобрали, даже кинжалы! Этих американцев тупых у входа мы-то сомнем без проблем, а дальше чем прикажете чаплинцев пугать? Голыми жопами!? Бляди, как есть бляди, такой план кобыле под хвост! Свобода кобыле под хвост!
Об этом ты, мать твою, подумал? – Берс снова зарычал, - Степка, добывай нам оружие, кинжалы наши, и я попробую! Но не голой грудью под пули!

Непосредственность и прямолинейность Берса импонировали Степану, ротмист обладал приземленным, но эффективным пониманием текущих реалий и в любой ситуации сразу же начинал продумывать план действий. Возможно, именно с такими людьми, которые воспринимают войну как работу, и можно будет победить. По крайней мере, отсутствие надрыва, так свойственного многим товарищам по революции или чувства собственной важности, распространенного среди реакционеров, очаровывало. Миллер почувствовал, что невольно поддается азарту "князя", начинает думать о том, что будет потом - как найти применение деятельности ротмистра, как разделить фронт между командирами так, чтобы не ущемить амбиции каждого из них, но и не повредить общему делу. Как ограничить влияние наиболее реакционных офицеров на функционирование тех самых "деловых" армии и правительства, о необходимости которых заявлял сам Чаплин.

Витая в облаках этих мыслей, Степан пропустил болезненный удар реальности, когда Берс спохватился об оружии. Несколько мгновений возвращенный с небес на землю эсер смотрел мимо собеседника, кажется, не до конца понимая его вопрос. А когда понял, то едва не схватился за голову. Конечно, арестантов должны были разоружить, иначе какой бы это был арест. Прошедший год был обусловлен необычной свободой - законы и порядки вроде были, но поддерживать их было практически некому, а те, кто был, порой не знали перед кем отчитываться. К тому же, стоило признать себе, все это время Миллер был на войне. Воспротивившись перевороту и свержению Учредительного Собрания, он поставил себя не просто в оппозицию к большевикам или вне гражданского закона, он стал солдатом вражеской армии, поэтому иметь при себе оружие стало чем-то естественным - какой солдат в окопе без винтовки? Едких ответов на этот риторический вопрос сразу же нашлось с полдюжины, но эсер отмахнулся от невеселых мыслей о положении армии в последние месяцы войны.

- Погоди, - эсер попытался выиграть себе немного времени, чтобы придумать хотя бы какой-то план, - Куда кинжалы забрали ты знаешь? Вы ведь под домашним арестом, не в тюрьме, оружие ваше может храниться тут же, неподалеку, под охраной часовых. И твои бойцы, которых уже определили в беломорский конный, они должны быть при оружии. Уверен, они пойдут за тобой, если позовешь, Кольчицкий им пока никто.

Степан цеплялся за возможность найти оружие самих горцев, потому что способов найти новое оружие легально и в такой короткий срок не было. С одной стороны, благодаря помощи союзникам, нехватки припасов и оружия в Области не было, и следили за ним пока что не очень строго - вспомнить хоть тот пулемет в американском посольстве, который бери да неси. Да и в ящиках, которые таскали туда-сюда, тоже был не фарфор. Эсер не был силен в американской маркировке, но предполагал, что инициалы "G.I." относились к военном снаряжению. "I" могло значить инфантерию, например. Конечно, под крышкой с одинаковым шансом могли быть и Спрингфилды, и полевые рационы, но шанс получить желаемое был. Вот только как сделать это не привлекая лишнего внимания, а еще, желательно, не нарушая слишком большого количества законов.

Наверняка кто-то из интендантов был нечист на руку и приторговывал добром на сторону. И у Миллера даже были деньги, чтобы попробовать купить десяток штыков да пистолетов, но нужного человека эсер не знал и вряд ли сумел бы найти до заката. Можно было разоружить кого-то из праздно несущих службу союзников, тех же американцев или австралийцев, которые в городе чувствовали себя безопасно. Но в такой операции был очень большой риск поднять ненужный шум. По этой же причине можно было забыть о том, чтобы забрать оружие из какой-либо другой части, кроме конного полка Берса. Еще можно было похитить оружие со склада, но Степан был невысокого мнения о своих криминальных талантах, да и донести такое количество винтовок до горцев стало бы проблемой. Что еще? Бросить клич по сочувствующим товарищам из числа гражданских? Ведь можно было биться об заклад, что у каждого уважающего себя эсера под подушкой есть пистолет, а то и граната. Но это, опять же, шум.

- Я могу найти склад союзников, - Миллер решил действовать по наиболее безопасному варианту, - Но принести оружие сюда незаметно не получится. Вам нужно будет добраться до этого склада, как скрутите часовых. Или если ты знаешь кого-то из интендантских, кто соблазнится деньгами, могу договориться с ним. Но надежнее всего будет найти ваше оружие, так меньше шума поднимем. Часовые местные про него ничего не говорили?

Ротмистр все еще кипятился, так и пылая злобой. От его покрасневшего, с проступившими венами лица, казалось, можно было прикуривать. Казалось, Берса сейчас удар хватит, ну или он сам с кулаками накинется хоть на кого-то, чтобы выместить бессильную злобу. Офицеры дивизиона притихли, не желая вызвать гнева главнокомандующего на себя, и были уверены, что неосторожный гость, имевший смелость продолжать монолог, сейчас станет жертвой берсовской ярости. К их удивлению, слова Миллера подействовали на Берса как ушат ледяной воды: тот вздыбился сначала, рявкнув: «Да что ты, бля…», - но быстро уловил ход мыслей эсера и даже успокоился.
- Сука удача, - цикнул зубом «князь Эристов», - если бы Абазехов и Девлетов поножовщину в первый же день не устроили, то хотя бы кинжалы бы были при нас. Но ты верно говоришь, Степа, - Андрей Александрович довольно потыкал пальцем в грудь Миллера и снова продолжил свой променад по непредсказуемому маршруту, - их вряд ли стали уносить куда-то, и уж тем более, не стали ими вооружать пехотное быдло.
Ротмистру Алдатову и тем баранам, что пошли за ним с повинной, - упомянув выторговавшего себе прощение соратника, Берс скривился, - такое количество кинжалов без надобности, а вот карабины отдать туда вполне могли – на будущее пополнение.
Граф, - резко развернулся он на каблуках к Ребиндеру. Тот, равняющий пилочкой и без того ухоженные ногти, дернулся и чуть не упал со стула. – Ну, я жду!
- Пят… Да, пятнадцать всадников, - неуверенно протянул артиллерист и хотел добавить еще что-то, но Берс, уже потеряв к нему всякий интерес, продолжил излагать свои мысли.
- Вот видишь! Дивизион, мать их за ногу! Меньше взвода! Да и не будут они по мне, по своему батьке стрелять, если я лично приду! Так что если карабины где и есть, то у них! А значит, мы можем, как стемнеет, этих петухов американских повязать и прогуляться до Михал Саныча. Погутарить о грехах наших тяжких, так сказать, и напомнить о том, что верность, сука, не перчатка. Все равно ночью город пустой: черта с два нас кто заметит! Только не черта, пардон: шайтана, да-с…

Повисла пауза: все толи обдумывали слова Берса, толи ожидали, что он скажет дальше, про союзнечиские склады. Но ротмистр молчал, задумчиво глядя в стену: скорее грустно, чем гневно. Возможно, он в очередной раз переживал предательство соратника. Наконец давящую, вязкую тишину нарушил спокойный и монотонный голос, разбавленный легким переливчатым подрагиванием на звонких согласных:
Здесь люда нет, здесь край пустынен,
Трепещут ястребы крылом.
Темнеет степь; вдали хурул
Чернеет темной своей кровлей,
И город спит, и мир заснул,
Устав разгулом и торговлей.

Все как один повернулись к процитировавшему строки Хетагуову, сидящему на своем месте с невозмутимостью седого Машука. Берс принюхался, покачал головой и неуверенно спросил:
- Э-э-э, господин полковник, что это?
- Хлебников, - словно само собой разумеющееся, ответил горец.
- В смысле, что вы имеете ввиду? – Берс снова начал закипать.
- То, что вечером народа не сильно больше, чем ночью. А при должной решимости можно рискнуть и сейчас: кто этого ожидает?
- Вариа-а-ант… - задумчиво ответил ротмистр.
- А что-нибудь оттуда же еще добавите? – заинтересовано протянул Ребиндер.
- Водой тот город окружен, И в нем имеют общих жен. – также невозмутимо ответил Хетагуров, лишь на миг сверкнув белозубой улыбкой.
- Однако интересно! - граф расхохотался, - Это где же такой город?

Хетагуров только пожал плечами, не имея намерения продолжать разговор. Зато воспрянул от задумчивости Андрей Александрович:
- А что, можно и рискнуть. Сейчас разоружим янки, а вечером, если не найдем оружие здесь, пойдем на чай к Алдатову! Ну что, господа, шашки наголо?

В первое мгновение Степан задумался, стоит ли поддаваться азарту Берса и соглашаться на его авантюрный план. Побег до наступления вечера мог легко обернуться десяткой проблем. Стоило одному из часовых сбежать или кому-то заметить горцев в городе, как об этом мгновенно узнают союзники или правительство. В лучшем случае кавалеристов быстро поймают и посадят уже под полноценный арест, предсказать же худший вариант было практически невозможно. Как поступит Чаплин, если узнает, что Берс устроил побег? Перенесет выступление или же усилит свой корпус дополнительными союзниками? Что будет делать Чайковский? Все это спутывало и без того шаткий план Миллера, не оставляя ему даже иллюзии контроля над ситуацией.

С другой стороны, без оружия горцы не станут ввязываться в затею эсера в принципе. Князь Эристов в этом вопросе был предельно ясен. Чем больше у них будет времени найти оружие, если его не окажется по соседству, тем выше был шанс, что Берс вообще ввяжется в переворот. В таком ключе, сравнивая риск обнаружения и риск не получить помощи Андрея Александровича в принципе, беспокойство о раннем побеге становилось бессмысленным. К тому же, Степан сам не стремился контролировать каждый шаг и действие своих товарищей. Он искал среди горцев соратников, а не исполнителей, и сам осуждал стремление Георгия Ермолаевича и Николая Васильевича контролировать все и вся. Если ищешь друзей, полагал Миллер, нужно доверять их суждению и принимать инициативу, особенно если она не противоречит общей цели. Наконец, за плечами Берса уже был один успешный переворот в городе. Он, конечно, приукрашивал свои заслуги, роль союзников в координации выступления нельзя было недооценивать, но горцы действительно были на острие атаки и они знали Архангельск как никто другой, так что расчет ротмистра был надежнее предположений эсера, который и местность знал хуже и, чего стесняться, боевого опыта имел поменьше.

- Стало быть, действуем так, - согласился Степан, подводя вслух итог своим размышлениям, не вполне уверенный в том, было ли мнение эсера интересно горцам в принципе, - Когда свяжете часовых, надо их допросить, они могут знать где ваше оружие. Возможно, кто-то из их полка помогал его переносить, если не они сами.

Миллер хотел предложить дождаться очередного отключения электричества, которые случались в городе с печальной регулярностью, в суматохе остановившегося города можно было легче затеряться, но отключения не происходили по часам, и сидеть ждать момента, который может еще и не настать, было бессмысленно, так что Степану оставалось только полагаться на сноровку бойцов Берса и то, что они не учинят какую-нибудь возмутительную выходку, которая перечеркнет все старания Степана.

- Есть еще одна сложность, - поспешил вставить слово эсер, пока военные не начали действовать, - Я не знаю, куда Чаплин планирует отправить правительство после ареста. Держать их в городе слишком опасно, велик риск освобождения. Уверен, Георгий Ермолаевич этот момент продумал, но мне, естественно, не доложился. Как бы он не решил отправить их первым поездом за линию фронта, - эта перспектива была одновременно эффективной и пугающей. Не было сомнений в том, что окажись министры в руках большевиков, их судьба будет предрешена. Но пойдет ли Чаплин на такой шаг, особенно в свете договоренности с Филоненко? Степан нехотя признал себе, что не знает ответа на этот вопрос, - Я буду с группой Чаплина, постараюсь опередить его действия и сообщить вам, но как мы будем держать связь?

Миллер коротко посмотрел на собирающихся действовать горцев, потому перевел взгляд на Берса, чувствуя как его снова наполняет лихой азарт, такой когда шапку в пол и рваните звонче, во весь опор. Ох, промелькнула мысль на адворках сознания эсера, наворотим мы дел.

- Или ты лучше меня знаешь что и куда, надо только не мешаться под ногами?

Ротмистр, прекративший, наконец, мерить шагами комнатушку, остановился, постукивая по полу носком сапога и теребя в задумчивости пышный ус. Опытный кавалерист, он и сам сейчас напоминал боевого коня, услышавшего звук рожка и бьющего копытом в ожидании атаки. Впрочем, стремление действовать не помешало ему думать и анализировать, а не бросаться делать хоть что-нибудь, лишь бы делать. Так, слова Миллера о возможности допросить часовых были встречены кривой улыбкой и немного резковатой отповедью:
- Степа, я, в отличие от тебя, сижу тут на изоляции, да знаю, видимо, больше. Янки прибыли только как вчерашнего дня, а мы тут уже сколько маемся. Досель нас стерегли англичане до французы: неужто ты думаешь, что если оружие перенесли, то сделали это только в честь прибытия американцев? Нет уж: если оно не здесь, то вынесли его точно не эти недоделанные дети прерий, или откуда там они. Степан, я понимаю, что мысль идет и так и просится на язык, но сдерживай-ка души прекрасные порывы: времени толочь воду в ступе у нас нет. Головой, – говоря так, ухмыльнувшийся Берс похлопал себя по заднице, вызвав смешки подчиненных, – думать надо!

- Что ржем как кони, орлы? – следующий вопрос был адресован уже подчиненным. – Раз уж будем брать караульных, то надо решить, как. Верно я говорю?
- Или кто. – Хетагуров мигом присоединился к планированию, тогда как прочий «штаб» предпочитал отмалчиваться.
- Или кто. – кивнул согласно ротмистр. – Пластунов у нас, конечно, нет, но бойцов с опытом резать часовых и красть овец найдем. Куда там янки против наших горцев! Виссарион Васильевич, есть у нас кто на примете, или Левана Спиридоновича надо будить?
Седовласый подполковник покосился на тихо похрапывающего со свистом полковника Мелиа и с сомнением повел плечами:
- Я бы порекомендовал унтера Амиева всадника Заджиева. Они… достаточно опытные.
- Чечены же оба?
- Да.
- Ну, эти могут! – согласно кивнул Андрей Александрович, – Приведите их, будьте любезны.

А пока ходили за исполнителями скороспелого плана, поезд разговора вновь свернул на рельсы Степана Яковлевича. И снова разговор перешел от частного к общему. Князь Эристов немного призадумался: вопрос связи и скоординированности действий действительно стоял остро, да еще насущной была проблема тишины. Человека в помощь Миллеру не пошлешь: больно велик риск того, что узнаешь, звуковой сигнал не пошлешь – подозрительно. Воцарилось неловкое молчание, прерванное графом Ребиндером. Лейб-гвардии артиллерист пригладил и без того аккуратную прическу и задумчиво протянул:
- Если у нас есть те, кто может тихо и незаметно устранить охранников, то есть и те, кто может проследить за господином Чаплиным и его компанией. Ночью темно, значит, сигнал должен быть виден. Он должен не привлекать внимания, а значит, должен быть неслышен.
- Не тяните, граф! – рыкнул Берс, явно не готовый слушать неторопливые рассуждения.
- Белый плат. – Немного грустно пояснил офицер, недовольный тем, что приходится говорить скомкано. – Пускай господин Миллер уронит и поднимет белый платок – это будет знак того, что нам пора выступать. А если не поднимет – то все пропало, и нам лучше не высовываться.
- А если он будет в помещении? – ротмистр быстро уловил мысль.
- Ну-у-у… - о таком Николай Николаевич, видимо, не думал и плана не имел.
- В доме пускай откроет окно и уронит платок, если пора, и не станет его доставать вовсе, если еще не время. Степа, согласен? – Андрей Александрович вопросительно взглянул на гостя. – Пошлем четверых, чтобы дом видеть со всех сторон, чтобы ты сигнал подавал не в пустоту. Горцы – парни глазастые, все приметят. А ты, братец, - в несколько шагов ротмистр достиг Степана и положил ему на плечо тяжелую мозолистую руку привыкшего держать удила человека. – ничего нигде не мешаешься. Ты, как видно, башковитый, небесталанный и храбрый, а посему будем думать вместе. И если я что-то где-то прогляжу, ты скажешь. Ну и в обратную тоже.

К тому времени, как Миллер и Берс обсудили предполагаемые вехи операции, перед ясные командирские очи предстали два джигита: оба темноволосые, бородатые, с хищными орлиными носами. Один, чуть посмуглей и постарше, смотрел спокойно и невозмутимо, непривычно светлые голубые глаза, столь редкие на Кавказе, прятали за собой глубокий ум. Второй, темноглазый, казался попроще, а его широкая улыбка не оставляла сомнений, что он уже знал, зачем их позвали, и был рад и горд разобраться со своими тюремщиками.

- Далхан-турпал. Заур-турпал. – ротмистр кивнул подчиненным. Перед рядовыми он сразу стал казаться строже и величественней, в голосе проявились потки спокойной, уверенной властности. – Настала пора нам вернуть свободу самим, а не дожидаться милостей от правительства. Таких храбрецов, как мы, не остановят ни стены, ни цепи, что уж говорить о тех жалких псах, которые считают, что они стерегут нас, словно мы – овцы. Настала пора показать, что мы – волки, и нас не удержат их жалкие попытки. Я позвал вас, так как знаю, что могу положиться на то мастерство, которым вы владеете. Перегрызть псам глотку может каждый, но платить потом их командирам, чтобы избежать вражды, я не хочу. Мы унизим их, связав и оставив живыми, и к тому же не запятнаем руки кровью пускай плохих, но союзников. Я верю, что вы все сделаете быстро и без лишнего шума, и мы покинем этот дом тихо и незаметно, так, что даже седой Машук будет готов снять шапку в уважении. Вы сделаете это для меня и других наших собратьев?
- Сдэлаем. – гортанно ответил молодой, блеснув белыми зубами. Старший же ограничился кивком.
- Всем прочим быть наготове. Начинаем через три минуты.

Степан мог наблюдать из окна, как действуют профессионалы. После короткой беседы с Лермонтовым и контролировавшими двор всадниками два чечена, скинув бурки и оставшись в одних рубахах и широких штанах, мигом обезвредили караульного, потом за несколько ударов сердца втянули внутрь часовых у ворот, после чего исчезли в пристройке. Было тихо и слышно, как жужжит под потолком сонная осенняя муха. Стоявший по правую руку от Степана Берс грыз ногти. Стоявший по левую Ребиндер все оправлял то ворот мундира, то манжеты, поминутно прикусывая губу. Наконец из домика показались Далхан и Заур.
Все, кто был в доме, мигом высыпали во двор, наперебой поздравляя чеченов с успехом и друг друга – с желанной свободой. А пока Берс командовал вести себя тише, по-прежнему невеселый корнет Лермонтов отправился в импровизированную сторожку. Долго он там не пробыл, вернувшись с докладом:
- Господа, нашего оружия тут нет.

Ротмистр разразился непечатной тирадой и вопросительно взглянул на Степана Яковлевича, словно ища у него поддержки.