1918: Архангельские тени | ходы игроков | Эжен Мишле

Эта история начинается ночью. Нет, эта история продолжается уже не первую ночь и не первый день. Эта страна давит: своими необъятными просторами, своим непонимающим ничего населением, тяжелым ощущением оторванности от всего. Хочешь-не хочешь, а кажется, что горстка французов навсегда потерялась среди этих необъятных лесов чужой земли, где все так разительно отличается от милой belle France.
А на капитана Мишле давит еще и то, что его подчиненные начинают мало-помалу роптать, не понимая, что они здесь забыли. Вместо веселой прогулки – первые похороны. Четырнадцатого августа вы стояли парадным строем, глядя на то, как предают земле тела су-лейтенанта Рео и сержанта Консэ из 1-й роты, так по-глупому вылезших на вражеский пулемет. Стрелки недовольны: где-то дома их друзья перестреливаются немцами, а они тут, в этой холодной стране. И, конечно, их раздражало то, что англичанам их командование платило за пребывание на севере двойное жалование, а вот французам – нет.


Горячей пищи никто не видел уже пять дней, с тех пор, как вы оставили последнюю деревню. Ангичанин, командующий вашей колонной, обгадился в бою за какую-то Oboserska, и с большими потерями бежал. Ладно союзники – англичан не так жалко: говорят, что он полностью положил там взвод французских саперов. И вот теперь снова дыру во фронте затыкать французами – совсем как на германском, верно? Одному дьяволу известно, какими словами командир Джерри убедил коммандана Аллабернара (Allabernarde), но он безапиляционно приказал выдвинувшейся вперед по железной дороге 2-й роте 21-го колониального батальона выбить большевиков из этой самой деревни со сложно произносимым названием.
Вот и шла рота ночным маршем вдоль железнодорожной насыпи. Если бы не дорога, несложно было бы представить себя затерявшимся где-то во времени. Миг – и из густого ельника может выехать рыцарь в полном доспехе, а под теми густыми кустами вполне могли стать на привал викинги. Первозданная красота, которой солдаты поначалу восхищались, теперь их уже не радовала.

Холодно, сыро, голодно. А самое паршивое – большевики могут устроить засаду под любым кустом. Конечно, отделение сержанта Ренье в головном дозоре, а первый взвод идет по флангам, но кто знает, на какую подлость способно азиатское коварство русских?
И если бы проблемы ротного на этом заканчивались! На взводных положиться было нельзя: мальчишки, только недавно окончившие училище и получившие нашивки су-лейтенантов, порох почти не нюхали. А главная опора хорошего командира – сержанты, прошедшие мясорубку Соммы и Вердена, воевать не хотят. Да еще вместо нормальных пулеметов от щедрот командования достались «Шоши», из которых проще себя угробить, чем противника.


На рассвете первые лучи северного солнца коснулись древесных крон, озаряя их мягким золотистым светом. Певчие птички, которые тут изобиливали, встретили светило радостными трелями. Все было спокойно и тихо, словно бы и не было войны. Ветер, который к середине дня наверняка окрепнет, пока лишь освежал легким дуновением усталые, осунувшиеся лица солдат, донося до колонны чистый, свежий запах хвои. Будто и нет человеческого жилья вокруг. Если забыть о винтовках и форме, можно представить, что группа мужчин просто решила пойти в поход, и теперь любуется девственной красотой незнакомого леса.
Наверное, этот суровый, негостеприимный край можно было полюбить. Бесконечные леса и широкие реки, маленькие деревушки с темными деревянными isbushka, насупившихся жителей, выражающих радость только после того, как им раздадут тушенку и сигареты, абсолютно диких животных, которые тут водились во множестве. Можно было бы – если бы не враги, которых подчас сложно было отличить от местных жителей.

Рассветное очарование разрушила короткая винтовочная перестрелка. Рота безо всякой команды расспалась и залегла, держа дорогу под прицелом. А вскоре показался бегущий по путям солдат, который, завидев своих, радостно заорал:
- Мсье капитан, мсье капитан! Мы заняли деревню! Одного нашего ранили, гарнизон взяли в плен! Мсье Ренье послал меня доложить, что дорога чиста!

…Вскоре показалась станция, окруженная деревянными домами и штабелями берен. Как ни странно, здесь было гораздо опрятнее, чем в других деревнях, да и местные жители встретили не молчанием, а жиденьким «Ура!». Если бы не брошенное тут и там снаряжение, можно было бы сказать, что это самое приятное место после Архангельска.





Усталые солдаты располагались на привал прямо на платформе, у брошенных теплушек. Кто-то радовался возможности вытянуть ноги, кто-то заводил первые осторожные беседы с аборигенами. Тем временем сержант Ренье с несколькими стрелками подтолкнул к командиру трех связанных мужчин в шинелях, которых, судя по всему, буквально недавно серьезно избили.
- Мой капитан, враг бежал, бросив часть снаряжения. Деревня чиста. А вот это merde по нам стреляло, ранив капрала Люсьена. С ним сейчас санитар. Что прикажете делать с этими тварями?

Дорогая Жюли!

Мне становится всё труднее отправлять письма. Связь морем и без того лишена всяких гарантий того, что ты в действительности получишь моё послание, а чем глубже мы погружаемся в эту суровую землю, тем хуже работает почта.
Россия большая страна, но война здесь очень маленькая. От Arkhangelsk до Oboserska мы продвинулись на полторы сотни километров. На фронте это означало бы освободить Брюссель, но здесь единственное, ради чего мы преодолели такой путь — станция, с прилегающей к ней деревушкой. Контроль над железной дорогой стратегически важен для нас, поскольку гипотетически позволит обеспечить наступление на Vologda, региональный центр секты коммунаров, находящийся от Москвы примерно на том же расстоянии, что Тулуза от Парижа. С тактической точки зрения такое наступление независимыми друг от друга малыми отрядами едва ли логично, ведь столкнувшись с организованным сопротивлением, мы не сможем своевременно получать подкрепления, однако, командование считает, что ввиду общего сопротивления страны коммунарам, Ленину и его банде не удастся организовать воинские контингенты достаточной силы, чтобы воспользоваться нашей слабостью. Проблема в том, что на такой большой территории мы абсолютно не прикрыты с флангов, у нас нет сил чтобы создать фронт, а если бы и были — не было бы сил им наступать, неизбежно растягивая его на поддержание коммуникаций. Поэтому мы надеемся на наших русских союзников, которые пока что...

Тут капитан прервался. Пару секунд перечитывал написанное. Затем осторожно разорвал лист на четыре части, каждую из которых незамедлительно сжег. Письмо не получалось. Прежде всего, такую бумагу никто не отправит, в ней содержатся совершенно конфиденциальные сведения. А ну, попадет послание в руки коммунаров? Да если и не попадет, если отправят — зачем Жюли знать, что ее возлюбленный сомневается? Уже не первый день сомневается, даже не первую неделю. Что мы забыли в этой Богом забытой стране? Англичане активно говорят о жертвах, принесенных Россией ради союзнического долга, но разве мало того, что цивилизованный мир снабжает союзные силы? Уж не думают ли русские, что один французский батальон возьмет за них Москву?

Ясно ведь, что все беды в мире от немцев. Россия не исключение. Маркс кто? Немец. А Энгельс? То-то. Вот кого необходимо бить, а не играть в политику, небось, гордо объявляя в газетах как доблестные французские части продвинулись на полторы сотни километров.

Чушь всё. Обойти пару раз караульные посты и ложиться.
Дисциплина в последнее время хромала, так что посты капитан Мишле обходил очень, очень внимательно, а, главное, дважды. Все подумают, что он лег спать, но Эжен всего лишь выждет полчасика, коротая время за захваченной из дома книгой Сегюра. "У меня больше нет армии" — Говорил Наполеон, оставляя толпу голодных, раздетых и часто безоружных солдат, разбредающихся по России в поисках пропитания. Вот чего необходимо избежать любой ценой. Дисциплина, дисциплина и еще раз дисциплина.

На следующий день едва забрезжил рассвет, этому утверждению предстояло пройти проверку. Солдат обратился не по уставу. После длительного перехода в этом не было ничего удивительного, и, пожалуй, на фоне успеха ситуация не стоила выеденного яйца.
— Вольно, рядовой. Молодцы. Мо-лод-цы. За оперативность прощаю обращение не по уставу. Су-лейтенант...
Это уже командующему вторым взводом.
— Прикажите своим людям осмотреть деревню. Мне не нужны затащившиеся в какой-нибудь избе партизаны. С Вашими людьми пойдет часть командного взвода. Аспирант, Ваша задача определить солдатам оптимальные места для размещения. И пошлите двух ординарцев к отделениям первого взвода, пусть заходят в деревню. А, Вы, су-лейтенант, поставьте караулы по периметру и пошлите одно отделение с телегой дальше по железной дороге на разведку. Далеко пусть не уходят, пройдут где-то час и возвращаются, увидят врага — в бой по возможности не вступать и сразу же возвращаться. Остальные со мной в деревню.

Сложно не потеряться во всей этой веренице приказов, в действительности достаточно простой. Вторая рота как полагается по уставу, состояла из четырех линейных взводов под командованием су-лейтенантов и одного командного ("пятого"), он же группа ротного командира, под командованием аспиранта, разумеется, именно на этого подофицера лег выбор мест для постоя солдат.
Второй взвод, посланный на осмотр деревни — сам по себе грозная сила. Как и во всяком взводе кроме командного и четвертого — пулеметного, в нем три отделения. Каждое отделение под командованием сержанта в свою очередь делится на пулеметное (пять человек включая капрала при одном ручном пулемете) и стрелковое (командир, метатель ручных гранат, метатель ружейных гранат, три ординарных стрелка) звенья. Таким образом каждый взвод включал в себя тридцать четыре человека, включая командующего офицера. Тем-самым три ординарных взвода (первый, второй и третий), включали в себя 102 человека. Прибавим к ним пятый, командный взвод, в составе двадцати человек не считая самого Эжена). Наконец, прибавим четвертый взвод, пулеметный, делящийся на две пулеметных группы каждая в составе двух тяжелых пулеметов с пятью стрелками включая командующего аспиранта при каждом, всего двадцать один человек с командующим су-лейтенантом.
Таким образом вторая рота насчитывала 144 человека. Более чем достаточно для удержания деревни.

Кто были наиболее уязвимы — солдаты отправленного на разведку отделения третьего взвода. Всего одиннадцать человек. Что же, потому им и было велено не отходить далеко. А товарищи из выставленных караулов в случае чего прикроют.

Обычная хозяйственная неразбериха, в которой надлежало разобраться первым же делом. Когда вошли в деревню, капитан первым делом кивнул на слова сержанта.
— Молодцы. Оперативно сработали, сержант, хвалю. Когда станет известно больше о состоянии капрала, доложите мне. Пленников под арест, допросим когда разместимся. Аспирант, найдите мне местного старосту. Поздравляю вас, господа! Oboserska наша!

И добавил уже тише, только к офицерам

— И чтобы не было никаких беспорядков. Мы здесь как друзья и будет относиться к этим людям как к друзьям, пока они оказывают содействие. Я обращусь к местным. Месье Ле Жу, Вы будете переводить.

Мсье Ле Жу — майор*, единственный в роте переводчик с русского языка, сейчас должен был лишний раз оправдать свою незаменимость. Лучшее в размещении — пройдя быстро, оперативно и в полном порядке, оно приблизит солдат к обеду и отдыху. И чтобы не увеличивать это время более необходимого, Эжен предпочел пока аспирант разыскивает старосту, подняться на телегу и отблагодарить народ за его овацию.

— Жители деревни Oboserska! Мы солдаты Французской Республики. Мы пришли в ваш дом как друзья и союзники, чтобы защитить Вас от германцев и служащих им коммунистических банд! Я прошу Вас оказать всяческое содействие, поскольку мы сражаемся ради вас и вашей свободы.

Станционный народ стоит, слушает настороженно. Мнут мужики кепки, с ноги на ногу переминаются. Опасливо косятся бабы, среди которых почти нет молодух. Одни дети с любопытством смотрят на иностранцев, а самые смелые уже полезли «общаться». Вон, рядового Лелонга, чья мать была родом из Сенегала, как облепили! Распотрошив коробочку леденцов, трогают солдата, спрашивают о чем-то, а он, присев на корточки, беспомощно улыбается и кивает.
После речи капитана раздается вразнобой еще жиденькое «Ура!», и из толпы показывается старая, дряхлая бабка, заставшая еще, наверное, времена Наполеона. Поддерживаемая под руки двумя мужчиками, она держала на каком-то расшитом полотенце огроменный кусок, ну, видимо, хлеба. Прошамкав что-то, что ле
Жу перевел как: «Она приветствует дорогих гостей и рада нас видеть», после чего негромко добавил:
- Мой капитан, отломите кусок хлеба и съешьте. У них до сих пор как встарь: преломил хлеб – значит не враг.

…Пока Мишле налаживал взаимодействие с местным населением, квартирьеры разобрались, кто и где встает на постой. Не все аборигены были готовы делить дом с солдатами, но других вариантов не было – так что эксцессов, за исключением одного, не случилось. И то история вышла анекдотичная: мужик с вилами не хотел пускать стрелков к себе, но после того, как капрал пригрозил ему винтовкой, сдал свое «оружие» и всячески стал изображать из себя пленника.
Под штаб же аспирант предложил использовать здание станции. И, хотя в доме следовало навести порядок после стоявших здесь разбойников, оно бы лучше всего подходило под цели Эжена: большое, просторное и крепкое, оно могло бы при самом плохом раскладе стать главным опорным пунктом роты. На крыше соседней водокачки аспирант по своей инициативе расположил стрелково-наблюдательный пост, откуда вся деревня была, как на ладони.

Солдаты, не занятые службой, пошли общаться с туземцами, и вскоре из рук в руки начал переходить табачок, а карманы некоторых пуалю стали подозрительно оттопыриваться. Обозерское население, здорово запуганное большевиками, стало потихоньку оттаивать, и уже можно было услышать кое-где веселый смех, особенно после того, как под одним из вагонов нашли продрогшего, окоченевшего, похмельного большевика, прижимающего к себе пустую бутыль и никак не хотящего с ней расставаться.

В итоге по прошествии получаса Эжену доложили, что личный состав расквартирован, а в помещении штаба наведен некоторый порядок, и в нем теперь можно разместиться. Рана капрала тяжелая, но не смертельная, и его следует при первой оказии отправить в госпиталь в Архангельск. Староста и еще один представительный мужчина, назвавшийся купцом Мыркиным, ожидают приема у коменданта.
Но среди всех этих хороших новостей была и сомнительная. Оставленное красными снаряжение, видимо, было спрятано туземцами, и сдавать его они не собирались. Полтора десятка винтовок – вот и все, что нашли солдаты. Их наверняка должно быть больше, и, скорее всего, не только винтовок. Вот только для того, чтоб их получить, придется проводить повальные обыски, что крестьян явно не порадует.

Разведка пока что не вернулась, но выстрелов слышно не было. И, пока в деревне было все спокойно, ничто не мешало капитану побеседовать или же с местными лидерами, или же для начала допросить пленников.

...В штаб в сопровождении стрелка вошли двое: крепкий кряжыстый мужчина с окладистой, когда-то черной, а ныне - пегой бородой, а за ним - второй, высокий и полный с глубокими залысинами и глазами записного хитрована. - Иван Прокофьевич, - немного зажато представился бородатый и отвесил глубокий поклон. - Дмитрий Сергеевич, - поклонился второй, держащий себя гораздо более уверенно.

Как подобает при встрече с какими-никакими, а всё-таки властями, Эжен поднялся и протянул обоим руку. Догадаться кто староста деревни, а кто видимо владеет всем балаганом, не составляло особого труда. — Добрый день, господа. Благодарю за то, что согласились принять моё приглашение. Садитесь, прошу вас. И как настоящий Наполеон, прежде чем заговорить о деле, капитан ждал «ключей от Москвы» — какого-либо жеста, который сумел бы интерпретировать как готовность к сотрудничеству. И немного запоздало сообразив, представился — Капитан Эжен Мишле, колониальные силы Французской Республики.

Бородатый, видимо, немного не понял - или сделал вид, что не понял, и вновь поклонился, на сей раз уже ле Жу. Переводчик, впрочем, не растерялся и пояснил, кто здесь есть кто, и в очередной раз отдал поклон капитану. Хитрован с тоненькими усиками устроился за столом первым и помог усесться старосте. Молчаливо переглянувшись, мужчины, видимо, пришли к какому-то соглашению, и глава деревни первым взял слово: - Господин капитан, Обозерская в нашем лице счастлива приветствовать освободителей. Чем мы можем помочь доблестным французским войскам? Постой, еда, банька, водочка - вы скажите, все мигом организуем. И можем ли поинтересоваться, кто поможет нам при необходимости?

Кажется и правда рады. Замечательно. Могли ведь и сказать «Наша станция сдаётся и просит никого не убивать». А так даже снабжение предложили сами. В общем, Эжен остался доволен приветствием. — Благодарю, господин мэр. Мои солдаты прошли долгий путь, и не откажутся от постоя и еды. Ремарку про спиртное капитан проигнорировал, но взял за заметку напомнить офицерам, что конечно солдаты будут пить запрещай им это или нет, но чтобы пьянство пресекалось. А то ведь и упиться могут герои освободители, с таким-то приемом. Бери тепленькими. — Вы совершенно правы. Вы помогаете нам, мы сражаемся за вас. Со всеми вопросами и просьбами вы можете обращаться ко мне или если я недоступен, к аспиранту Прево. Кивок в сторону аспиранта командного взвода, который и доставил господ. — Теперь ваша безопасность от коммунаров моя прямая ответственность. Прежде всего, господин мэр, я прошу Вас организовать сдачу оставленного врагом военного снаряжения. Я понимаю, люди в такое время боятся остаться безоружными, но это необходимо. Далее, мне понадобится несколько коней чтобы отправить моих людей к ближайшей телеграфной станции. Скажите, это не составит Вам трудностей? Пока что капитан не хотел прибегать к угрозам обыском и реквизициями. Наверняка о такой возможности мэр знает и без него.

Снова местные представители переглянулись. Кивнул Дмитрий Сергеевич своему коллеге и, расправив усики, взял слово. Голос его оказался на удивление высоким и чуть свистящим, объяснением чему были, видимо, выбитые пара передних зубов:
- Ох, защита от большевиков – это то, что нужно и станции, и жителям. Вот только ограбили нас подчистую, хотелось бы знать, кто убытки возместит. Заметьте, даже не за простой – хотя мой заводик простаивает, а за убытки реальные. Мебель в доме приезжих попортили, магазин и чайную вчистую обнесли. Хотелось бы получить компенсацию – ведь все застраховано. Было. А коников мы дадим, верно, Иван Прокофьевич.
- Верно. Дозвольте я распоряжусь их привести и организовать, это самое, сдачу оружия?

Компенсацию? Большевики выплатят, конечно, как только в деревню войдут! Но такого Эжен говорить не собирался. Эти люди были ему нужны. — Я военный человек, господа. Как вы понимаете государственными деньгами я не распоряжаясь. Однако, я могу посоветовать Вам один верный вариант. Вы ведь читали воззвание британского правительства? На всякий случай напомню вам, там было сказано, что Британия поможет в восстановлении России. Я как раз должен отправить раненого в Архангельск. Если хотите, отберите промеж себя людей деловых и надежных, чтобы пошли под нашей охраной, мои солдаты покажут вам местонахождение британской дипломатической миссии в городе. Уверен, именно там вы получите разъяснения по вопросу компенсаций. Пусть британцы сами разбираются как выставить этих горлопанов. — Рад, что мы пришли к взаимопониманию. Есть и ещё кое-что... Как вы знаете, коммунары начинают захват власти с установления органов управления. Создания ячеек своей секты. Некоторые из жителей деревни могли проникнуться их агитацией. Я прошу вас указать мне на всех «большевиков» в деревне, дабы мы своевременно поместили их под арест. Учтите, вам нет смысла их защищать, ведь если коммунары войдут в деревню, эти люди первым делом указали бы им на всех, кто помогал нам.

- Добро, - степенно кивнул Дмитрий Сергеевич, - а коли с компенсацией все выйдет, и заработает мой заводик, не желает ли господин капитан на паях присоединиться к нему? Коли будем снабжать войска соленой рыбкой, так и еще пуще можно расшириться. Я понимаю, такие дела сходу не решают, но вы подумайте-с, подумайте-с.

Видя, что господин охфицер совершенно не злой, приободрился и староста. Огадил бороду, ворот рубахи поправил:
- Эвон оно как, значица. Направим да поговорим, почему бы не направить и не пороворить. А что до секты их нехристьской, прости Господи, - перекрестился он, - у нас таких не водится. Живали мы тут спокойно да не бедствовали, к чему нам грабить то, что не нашенское. Что был шаромыжник, перекати-поле – из заводских Дмитрий Сергеича, кстати, те еще до нынешней войны в город подалися. А Советы свои у нас переизбрать не успели. А главой Советов, что в июне года сего выбрали, был я, господин капитан, а Дмитрий Сергеич – секретарем. А енти их комбеды у нас не сорганизовывали.
- А у меня на заводе, - вклинился купец, - те бродяги, что остались, вместе с гарнизоном бежали.

— Я полагаю после победы мы могли бы вернуться к этому вопросу. Нынче время, сами понимаете, тяжелое и не вполне располагающее. Грозно посмотрел на Ле Жу, чтобы не хихикал, зараза. В самом деле, лучше пусть местные думают, что победа рассматривается в ближайшем будущем как нечто обозримое. — Кстати о гарнизоне. Сколько здесь было людей, давно ли скрылись и куда, по вашему, они могли бежать?

- Много, ваша милость. Тыща, не меньше, - при кулеметах, - охотно отозвался староста.
- Пятьсот, не больше, - поправил его купец, - у меня на заводе работало сто человек, так что считать толпу я умею. Но и повыбивали вы их третьего дня знатно.
- Может и так, - не стал спорить староста, - может, и так. А бежали они, ваше высокоблагородие, кудой-то на юг, кто поодиночке, а человек сто с командирами – одним чохом, организованно.

Распрощавшись с селянами, Эжен приказал привести пленных. Среди красных командиров не было. Или не признавались. Знаков отличия у них не носили, так что кто их разберет. Первый приведенный оказался черноволосым бородатым мужиком самой бандитской наружности с широкими крепкими руками. Стоит под конвоем, зыркает недобро.

Пятьсот человек, а бежали от роты. На юг — значит по рельсам, к следующей станции. А ну там ещё пятьсот человек, и беглецы явятся с десятикратным численным превосходством? (Здесь уточнение — судя по карте, куда они могли бежать? До следующей станции? И если так, далеко ли она?) — Добрый день. Поздоровался Эжен, на этот раз не вставая. — Объясню правила нашего разговора. Я спрашиваю — Вы отвечаете. Если будете говорить, Вас будут содержать под арестом до транспортировки в Архангельск в качестве военнопленного. Если будете молчать — Вас расстреляют. Это понятно?
Пленник молчал. Сплюнул только, услышав угрозу, и по-бычьи склонил голову.
— Ваше имя и звание. На всякий случай всё же спросил капитан. В конце-концов было бы несправедливо расстреливать кого-то, не дав даже шанса вылезти из ямы.
- Травин Тимофей Тарасович с Ухлова, - процедил мужчина, - так на кресте и напиши.
— Крест тоже нужно заслужить. Видите ли, господин Травин, коммунисты выступают против Бога, что меня как христианина возмущает. Ведь если вы коммунист то зачем вам крест, а если вам нужен крест, то какой из вас коммунист?
- Господ с винтовки мы стреляли, господин хороший. Сегодня ваша взяла, ну да не надолго. А ты не православный – значит, нехристь. А мы за Бога и беспоповщину. Так что не телься и не распахивай бестолку, - пожал мужчина широкими плечами, не отрывая от капитана злого взгляда.
— К остальным его. Тащите следующего. По правде, Эжен не собирался возиться с кем-то из пленных, намереваясь тихонько закопать их где-нибудь в лесу. Численность гарнизона Обозерской он уже узнал. Наличие у гарнизона пулеметов — определил. А потому совершенно не горел желанием раскалывать фанатиков и тем более пытать их. Конечно можно было два часа объяснять этому балбесу все его заблуждения, но... Зачем?

Следующим оказался обнаруженный последним пьянчужка. Укутанный заботливо во французскую шинель, он мелко дрожал и испуганно смотрел на офицера. После приказа представиться и назвать часть он скороговоркой произнес:
- Кожин Данила Леонидович, обозники мы. Насильственно мобилизованные.
— Стало быть, местный? Из Обозерской? Уточнил Эжен не вполне понявший что значит «обозник».
- Не, ваше высокопревосходительство господин товарищ Хранцуз, вологодские мы.
— Давно работаете на коммунаров?
- С августу, ваше высокопревосходительство господин товарищ Хранцуз.
Стало быть хоть и пьяница, а полезный человек. Из Вологды — стало быть прошёл по всем станциям, видел все гарнизоны. Нет, этого расстрелом пугать не стоило — сам всё выложит. — Вот что, господин Кожин. У нас с военнопленными обращаются хорошо. Тёплая одежда, еда, выпивка. Раз Вы были мобилизованы насильно, Вас и вовсе скорее всего отпустят. Но Вы должны рассказать мне всё, что знаете, показать полную готовность к сотрудничеству. Прежде всего, какова численность бежавшего гарнизона, чем они были вооружены, куда могли бежать? Эти вопросы — проверочные. Всё это Эжен уже знал, но если вдруг господин Кожин пытался его обдурить, то попадётся. — Далее. Раз Вы шли в Обозерскую из Вологды по железной дороге, значит прошли известное число станций. Вам следует припомнить всё, что Вы помните о гарнизонах каждой. И, конечно, о Вологде. Сумеете всё это рассказать моему подчиненному под запись? - Сумеем, а как же! А с подробностью-то, мы ж обозники, откедова нам знать? И при царе в обозниках были, и сейчас, стало быть. Но доложу, что с тыщу: не меньше. Три батальону да батальон моряков: два полка как раз. А мы запишем все и сами: четыре классу оканчивали. В обоз-то по здоровьичку слабому попали. Все как есть вспомним, ваша милость. А оружия пушек не было, а пулеметов много: латышский полк весь из пулеметчиков был, да и морячки много имели.
— Вот и славно. Запишите, потом дадите знак конвойным — Вас приведут ко мне снова. А там уже и свобода в трёх шагах.
- Ваша милость, дык долго писать-то. Много что вспомнить надо, да со всей подробностью. И, это, поесть не мешало бы – буде на то ваше дозволение. Сытый-то, он и думает лучше.
— Вам принесут еду. Париж стоит мессы. А потенциально интересные разведданные стоят обеда. Поэтому капитан велел аспиранту разыскать чего сытного — благо разместившиеся солдаты сейчас как раз должны обедать. Переводчик-то в роте один. Придётся Ле Жу поработать переводя показания на французский в тех частях, которые интересны капитану. И пока Кожин записывал, для чего его отвели в другую комнату, Эжен кликнул следующего пленника, заодно завещав конвоирам обращаться с Кожиным получше. Пока он говорит — он ценен.

Лицо следующего пленного представляло собой один сплошной синяк, да и держали его конвоиры, накрепко заломив руки. Одет он был чуть более добротно, чем предыдущие, да и армейская выправка чувствовалась. Взгляд упрямый, ничуть не менее ненавидящий, чем у первого. Вот только, когда он ответил на вопрос с интонациями площадной брани, ле Жу пожал плечами в удивлении:
– Это не русская речь, мой капитан. И не немецкая.
А еще Эжен заметил, что в нагрудном кармане одного из его бойцов что-то блестит, и Мишле мог бы с высокой вероятностью сказать, что это «что-то» чертовски похоже на золото.
— Чёртовы коммунары. И как тогда этого понимали его товарищи. Кстати, обыщите его, господа. Только не выпускайте. На всякий случай Эжен повторит свой вопрос об имени и звании по французски и по английски (он неплохо научился понимать союзников за три года на фронте), и велит Ле Жу повторить его по русски. Но для себя он уже решил — расстрельных станет двое.
Коммунист молчал, зато ответил один из солдат, с блестящим в кармане:
- Обыскали, мой капитан. Траншейный нож нашли, отобрали. И еще один поменьше, с ложкой за сапогом.
Вот картинка и сложилась. Видимо, у бойца было что-то золотое, часы или вроде того. И конечно конвоир не устоял. Если бы коммунист заговорил, то может и получил бы пропажу обратно, а так... Кто в окопах не снимал с немца тёплые сапоги? Пока они грабят пленников, они не грабят местных. А значит не надо никого наказывать за воровство. — Последний шанс. Ваше имя и звание. Пленник снова ответил что-то невнятное, но явно оскорбительное, и Эжен не стал пытаться разговорить его дальше. Коммуниста увели.

Последний пленник оказался молодым лысым парнем, держащимся спокойно и уверенно, словно бы ситуация его не пугает. На вопрос последовал ответ:
- Монастырских Аполлон Митрофанович, доброволец. Как требует из Гаагской конвенции, которую ратифицировала и Французская Республика, вы должны обращаться со мной человеколюбиво.
— Помилуйте, господин Монастырских. Вас может быть бьют? Пытают? Мы всего лишь хотим расспросить Вас прежде чем человеколюбиво... Тут Эжен сделал паузу, поборов искушение добавить слово «расстрелять». — Транспортировать в Архангельск. Всё, что стоит между вами и нашим человеколюбием, эта маленькая беседа. Откуда Вы родом? Всегда стоит попробовать «по хорошему». Хотя что-то и подсказывало капитану, что этот обосрется при слове «расстрел». Либералы всегда такие. Громко кричат.
- Я напоминаю, капитан. Во избежание эксцессов – я видел, как ваши солдаты обошлись с моим сослуживцем. Я бы, будь в другом положении, потребовал бы их наказания, - конвойные при этих словах едва не заржали в голос.
Обернувшись на них, доброволец продолжил:
- Я родом из Москвы, в царской армии не служил, был студентом, на вопросы о своей части отвечать не обязан. И не располагаю такими сведениями, так как не командир.
— Сколько лет на службе? После чего, будучи почти уверен, что не получит ответа, Эжен снова повторил вопросы о гарнизоне Обозерской, о гарнизонах прочих станций, их вооружении... Он ждал праведного гнева обиженного студента. И невольно улыбался, всеми силами стараясь не улыбаться.
- С ноября прошлого года, капитан. Я напомню вам, что на эти вопросы отвечать не обязан. И прошу исполнить требования конвенции и предоставить мне и иным военнопленным медицинский уход, полагающийся солдатам французской армии, идентичное питание и содержание.
— Ну разумеется, Вы совершенно правы. Мсье Ле Жу, переведите ему слово в слово — Ребята, расстреляйте-ка этого без очереди... А это не переводите. Обождите пока уводить его. Это даже забавно. Наверное очень плохо, и даже неприлично наслаждаться тем, как это прозвучало, но Эжен мог позволить себе такое удовольствие. После Великой Войны он сам, бакалавр философии Тулузского университета, уже не ощущал со студентом никакой общности. Нет, теперь Эжен был солдатом. И конкретно этот, пусть и шуточный приказ, отдал с огромным удовольствием.
Студент стал белее снега, глаза увлажнились, но держаться он продолжал прямо. Заикаясь, Аполлон Митрофанович все-таки сумел сказать:
- Вы не имеете права. А если бы я боялся смерти, ушел бы со своими. Но я клялся защищать социалистическое Отечество до последней капли крови и отступать не могу. А вас за расстрел накажет история и те, кто вернутся выгнать вас с нашей земли.
— Вот как? Не имею? Улыбнулся Эжен. — Раз Вы так хорошо знаете законы, mon ami, напомните, что именно мне предписывает делать Гаагская конвенция и по отношению к кому?
Юноша шумно выдохнул: раз спрашивают – пока не расстреливают:
- Я солдат вражеской армии, взятый в плен, и являюсь военнопленным. Я и мои товарищи подлежат человеколюбивому обращению, кормлению и содержанию, идентичному солдатам взявшей нас в плен армии. Кроме того, мы находимся во власти вашего правительства, а не вашей.
— И какого же государства Вы солдат, дружочек? Российской империи? Российской республики? Нет правительства, которое бы стояло за Вами, потому что Вы выбрали сражаться за кучку авантюристов, не признанных никем кроме них самих. Вы не солдат, милый мой, Вы просто бандит и предатель. И подлежите избавлению от Вас общества. Я дал Вам единственную возможность сделать так, чтобы я закрыл глаза на то, что Вы бандит и обращался с Вами именно так, как Вы говорите — рассказать всё, что Вам известно. Кто же виноват, что Вы не имея ничего кроме громких слов сами же против этих слов и выступаете?
- И все-таки вы со мной разговариваете, капитан, - студентик явно хорохорился, - Раз большая часть страны идет за нас – мы воюем за страну. Против нас только окраины, да в Сибири волнения. А другой власти-то и нет. Нет Империи, нет Республики – тогда кто правит этой страной? Никто? Быть такого не может. А значит, правит народ. Или Конвент, Директория и Наполеон – тоже бандиты и предатели?
— Пытаюсь спасти Вам жизнь, и только. Видите ли, Вы ссылаетесь на международное право. Но международное сообщество признало правительство Северной области, как признавало Наполеона, и стало быть идя против него вы идёте против собственной страны. И не важно сколько людей ваши авантюристы-лидеры насильно поставят под ружьё — они предатели и бандиты. Итак, Вы скажете мне что-то полезное или мы закончили?
- Победителей не судят. К тому же вы умолчали про Конвент и Директорию, а значит знаете, что я прав. Преступник здесь вы и ваши люди, капитан. Хотя у вас еще есть шанс одуматься. До свидания, - студент боялся, дрожал, но не сдавался.
— Вот как? Что же, мы победители. И следуя Вашей же логике, Вас следует перед расстрелом, скажем, четвертовать. Победителей ведь не судят? Что до Конвента, Вам стоит знать, что он был абсолютно легитимен пока не стал пристанищем авантюристов, Директория же, сместившая этих авантюристов сама передала власть Наполеону. Поймите, голубчик, мы либо живём в цивилизованном обществе и тогда служим международно признанным правительствам, ведём себя согласно международному праву и проявляем всяческое уважение... Либо устраиваем бандитизм и смуту. И тогда приходит возмездие. Вы — предатель своей страны. А мы ее освободители.
- Я, - юноша сглотнул слезы, - я не смогу убедить вас, а вы – меня. На коне вы – а я помешать не могу. Только верить, что скоро те из вес, кому повезет, убегут домой, а прочие лягут в могилу.
— Вы молоды, заблуждаетесь и возможно Вами движут благие побуждения, использованные кучкой авантюристов в своих целях. Они не стоят Вашей преданности. Вы и сами это понимаете. Эти люди просто марионетки Германии, одним росчерком пера отказавшиеся от четверти территории Вашей страны. Я могу казнить одного русского. Может быть за войну мной будут расстреляны несколько десятков изменников. Но сколько Ваших людей расстреляли коммунары только на Ваших глазах? Факты — штука упрямая. Я лишь предлагаю Вам сделать то, в чем Вы так старательно клянётесь, быть верным Отечеству и помочь остановить безумие, поглотившее Россию. Потом Вы отправитесь в Архангельск, после войны выйдете на свободу и сможете мирно жить в той-самой социалистической России, которую строит Ваше правительство — совместно со всем цивилизованным миром. Решать Вам.
- Я решил и готов умереть, как декабристы на Сенатской. Мы дали народам то, чего они хотят – свободу, и ни один человек не будет держать в рабстве других. Мы сбросили с шеи эксплуататоров и угнетателей, а безумие – это вернуть их на шею. Свободу на иностранных штыках не приносят: раз вы здесь, то тех, кому помогаете вы, мало, и они не могут победить сами. А значит, именно вы сражаетесь со всем русским народом на стороне кучки тех, кто не хочет терять власть и богатство, и тех, кто их хочет получить.
И если я умру – меня будут помнить, как борца за свободу, а вас – как захватчика. Вы сейчас ничем не лучше немцев, и предаете идеи свободы, равенства и братства, убивая тех, кто воюет за народ. И Франция вас проклянет, когда поймет, против кого вы боролись. А пока – вперед, сыны Отчизны милой, мгновение славы настает.
— Свободу под дулом маузера комиссара? Мы здесь потому что Россия заключила союзный пакт. Потому что вот как решают вопросы в цивилизованном мире. Вместе. Вы, дружочек, будете прокляты своим народом. Но это Ваш выбор. Однажды Франция уже пошла на поводу у авантюристов, использовавших громкие слова для того, чтобы убивать эксплуататоров. И мы достаточно пострадали от этого чтобы уберечь от такой судьбы любой другой народ. Эжену положительно надоело. Вот просто по человечески надоело биться о стену. Поэтому он добавил, не для перевода. — Расстреляйте перед ним тех двоих. На пустыре за деревней. Первым того... С ножом. Затем бородача. Если и тогда не захочет говорить — и этого следом. Ну вот с делами и разобрались... Пора и пообедать.

Дорогая Жюли!
Люди здесь положительно безумны. Такое ощущение, будто я угодил на La Nef des fous, одни отказываются говорить чем им не угрожай, другие в разгар войны требуют у меня каких-то компенсаций. Признаюсь, порой меня посещают сомнения в том, что народ этот готов для свободы, которую мы ему дарим, ведь свобода и безумие несовместимы. Когда рациональный человек обретает свободу, он осуществляет свои политические, экономические, гражданские и просто естественные права. Но безумец, скажем, пробежится нагишом по Елисейским полям или, упаси Господь, убьет кого-то.
Таких сумасшедших здесь целая страна.
Маркиз де Кюстин писал: "Grattez lе russе еt vouz vеrrеz lе tartаrе", — Эту пословицу я часто вспоминаю и думаю, что всегда понимал ее неправильно. Обычно думают, что русский притворяется цивилизованным, а в душе дикарь-дикарем (и это правда), но кажется всё куда глубже. Когда ты не касаешься их бреда, их навязчивых идей, они смирны, кротки и наивны как дети, но едва заденешь какую-то невидимую струну, и эти русские превращаются в настоящих животных, чуждых не только цивилизации, но и вообще всему человеческому.
Grattez lе russе еt vouz vеrrеz lе tartаrе! Волки в овечьей шкуре, безумцы под маской кротости. Обещаешь им милость, они в тебя плюют. Обещаешь им кнут, они плюют дважды. Стало быть ни на что кроме плевков они и не способны. И как этот народ построил державу царей? Известно как, силой. Мне недавно один русский высказал весьма странную их пословицу, "Победителей не судят". А я вспомнил другую фразу: "Paris vaut bien une messe". Понимаешь, любовь моя, ради единства нашей Родины мы способны на большие жертвы. Но эти люди говорят просто, "победителей не судят", у кого больше дубина тот и прав. Они живут по законам джунглей. И в безумии своем могут сказать: "Oboserska vaut bien une offrande" — И послать бесчисленные свои татарские полчища на завоевание одной деревни. Бред конечно. Но Россия это буквально страна бреда.
Какой народ еще сделает всё, чтобы расколоть свою страну на сотни осколков к тому же враждующих между собой, последовав за сектантами, евреями и германцами?
Я не верю что безумие само по себе столь могущественно и потому склонен подозревать в происходящем руку кайзера в куда большей степени, нежели мы предполагали первоначально...

Дописать можно и потом. Эжен обхватил голову руками и чуть потер пальцами виски. Ох уж эта Oboserska. Ох уж эта Россия. Одно название — "Россия". Тартария. Фарисейство, тупоумие и произвол — вот и вся их капитолийская триада. Впрочем, нельзя предаваться подобным мыслям. Если офицер сомневается, сомнение его передается солдатам. А это нынче никак не допустимо.

И кто всё таки такие эти люди декабря?

Обедал капитан Мишле конечно с офицерами. Был весел, с большим удовольствием рассказал, как отправил явившихся к нему за компенсацией к правительству Его Величества. Всё-таки англичане они конечно союзники, а сволочи. Разве не Англия незадолго до Войны заигрывала с Германией?
— Но к делу, господа, к делу. Здесь было пятьсот человек с полным снаряжением, включая пулеметы. Около сотни ушли организованно, остальные ушли бросив снаряжение. Стало быть я ожидаю не меньше трехсот винтовок и нескольких пулеметов. Пулеметы лучше взять на вооружение.
Причины Эжен пояснять не стал, пожалев отечественный военпром. Итак все всё знают. А не знают так мигом пошлём пострелять из ручного пулемета Шоша на пустыре.
— Меня больше волнует другое. При атаке необходимо иметь хотя бы трехкратное преимущество в живой силе на участке фронта. У нас не было этого преимущества. По всем законам тактики мы должны были обломать об Oboserska зубы, причем положив здесь кучу солдат. Вряд ли комиссары не могли расстрелами удержать своих людей в узде если верили в победу. А значит либо гарнизон на момент отступления был не в полном составе, чего, конечно, наш осведомитель знать не может.
Намек на пьянство Кожина тоже был оставлен без дальнейших комментариев
— А значит нас может ждать атака, причём в любой момент... Либо коммунары рассчитывают получить такое преимущество на следующей станции, что атака нас будет ждать по крайней мере через неделю, но массированная. В любом случае необходимо своевременно начать строительство оборонительного периметра. Два взвода работают, один в карауле, один отдыхает. Траншеи копаем на совесть, предполагая, что столкнемся с артиллерией и авиацией. Здесь много дерева, его можно пустить не строительство временных заграждений.
Иные скажут, капитал перестраховывается. Вот только сейчас у него не было ста тысяч в резерве, а были только сто сорок четыре человека — и с ранением капрала их стало сто сорок два. Самая маленькая, самая плохо подготовленная атака, и их может стать сто тридцать два. Коммунары могут позволить себе резервы, но во второй роте каждый человек на счету. Без нормальной сети укреплений, можно смело последовать примеру русских и сдавать станцию едва заслышав о приближении противника. Ведь под Верденом часть могли сменить при потере двух третей личного состава. Здесь для смены предстоит пройти по пустоши пять дней быстрым маршем. Как минимум.
А значит они либо укрепятся на станции, либо сдохнут на ней же.
Все кроме одного.
— Более того, я договорился с местными, они дадут лошадей. Мои ординарцы обучены сидеть в седле — отправлю на ближайшую станцию троих с телеграммой.
(Эта телеграмма была уже написана, тогда же, когда и очередное неотправленное письмо: "Станция взята зпт захвачено военное снаряжение тчк возможно противник готовит контрнаступление тчк требуется подкрепление тчк жду дальнейших приказов тчк Мишле тчк")
— Но капралу нужна медицинская помощь. Поэтому еще четыре солдата возьмут две телеги и отправится с раненым и показаниями пленного в Архангельск. Вторая телега нужна для местной депутации. Вопросы, господа офицеры?

Обед был достойный: и ротный повар постарался, и местные жители не отказали в помощи. Как минимум, неожиданной радостью было то, что на столе у господ офицеров оказалась бутыль вина: плохонького, недорогого, зато своего, французского. И откушать на сей раз можно было не из походной миски или местной деревянной тарелки, а из вполне приличного гарнитура – хотя некоторая посуда и была с трещинами. В приведенном в божеский вид помещении бывшей станционной чайной стало вполне даже уютно – особенно когда тихие и старающиеся быть незаметными женщины повесили беленькие кружевные занавесочки и постелили на стол изящные скатерки.
Распоряжения командира взводные приняли безоговорочно и лишних вопросов не задавали, сразу осознав необходимость укреплений. И вправду, кто их, этих русских, поймет? Вчера они бегут, сломя голову, а не захочется ли им завтра пойти на штурм всей толпой? Тогда только хорошая полоса укреплений сможет исправить ситуацию. Обидно было, что инженерно-саперного оборудования в роте не было, но если вестовые управятся быстро, то до атаки можно укрепиться и без них. Зато если сюда хотя бы инженерный взвод направят с парой десятков мотков колючей проволоки, то тогда можно превратить Обозерскую в маленький аналог укрепрайона там, на западном фронте. И тогда главным будет только то, чтобы большевиков не было больше, чем патронов у обороняющихся.


А вот послеобеденные вести были разные. Начнем, как водится, с дурных. Самым паршивым было то, что Кожин, этот перепуганный алкоголик, удрал! С азиатским коварством изобразив, как он хочет в клозет по-крупному, пленник был отконвоирован в ближайшую будку. Часовой свой пост не покидал, и о пропаже большевика стало известно далеко не сразу: только когда охранник наболтался с приятелями, выкурил несколько сигарет и уже умаялся стоять. Проклятый ублюдок расшатал пару досок в непрочном сооружении и через заднюю стену был таков! После этого даже то, что он успел написать в записке, вызывало обоснованные сомнения: ведь, если ей верить, до самой Вологды растянулось не менее трех полнокровных дивизий красных, с артиллерией и бронемашинами!
Местное население также не радовало. С одной стороны, два десятка местных жителей записались в добровольческий отряд волостной милиции – что-то среднее между полицией и ополчением, как объяснил ле Жу. С другой стороны, сдали они только полсотни винтовок почти без патронов да три пулемета «Максим», один из которых был сломан и восстановлению подлежал только в оружейной мастерской. Ручной же пулемет системы «Льюис», или, как его называли местные, Люська, был отобран почти с боем у какой-то бабы, которая пыталась спрятать его в курятнике. Визгу было, когда отнимали – мама не горюй. Но зато надежное английское оружие – не чета отечественным, было серьезным подспорьем, особенно с пятью полными дисками к нему.
Станционное начальство объяснило такую нехватку вооружения по сравнению с тем, что ожидал Мишле, тем, что большую часть вооружения красные побросали в лесу. Дело же как было: сначала Обозерскую союзники пытались взять штурмом, по не смогли и отступили. Гарнизон почти в полном составе погнался за ними, но был разбит в лесу. Все ежеминутно ожидали английской контратаки и предпочли на станции не задерживаться. Командиры пытались, конечно, наладить хоть какое-то подобие порядка, но не сумели, и отступили с теми, кто сохранил оружие – латышами и моряками в основном. Прочие же, когда возвращались в опустевшую деревню и не находили своих, предпочитали бежать по путям дальше к своим. Так что ничего удивительного, что на станции вооружения было немного: по крайней мере, так заявляли местные.

Поиски Кожина к успеху не привели: мерзавец как сквозь землю провалился. Его, кажется, видели местные, но люди в французских шинелях для них все были на одно лицо: да и предположить, что по городу будет ходить недобитый краснюк, никто не мог. Видимо, на станции остались и вправду самые непримиримые: в других ситуациях, как слышал Мишле, сектанты вполне с охотой сдавались в плен: по слухам, количество пленников за месяц превысило десять тысяч. Хотя коммандан Аллабернар был в суждениях осторожнее, и, когда последний раз беседовал с капитаном, предположил цифру в тысячу человек.
Студент, увы, не перепугался, и гордо пошел на расстрел, распевая Марсельезу. От этого ли, от чего-то иного, но стрелки с первого раза его не убили – пули только разворотили все внутренности, и большевик умирал долго, скуля и негромко сипя, пока капрал не прекратил его мучения, всадив пулю в лоб. Расстрел произвел на местных двойственное впечатление: с одной стороны, к красным никто благожелательности не питал, с другой стороны, чужаки расстреляли русских людей – что не есть хорошо. Но, по крайней мере, противостоять и возмущаться никто не решился.

А пока разведка не вернулась, гарнизон с помощью местных принялся строить и копать укрепления. Надо было только решить, включать ли в полосу обороны находящуюся чуть севернее деревню Малые Озерки. С одной стороны, заняв ее, можно обеспечить контроль над переправой через речушку с почти арабским наименованием Vaj-Muga, а на колокольне деревянной церкви на противоположном берегу расположить передовой наблюдательный пункт, а то и пулеметной гнездо. С другой стороны, это означало растянуть оборону и не иметь возможность консолидировать силы на одном участке.

...которые пока что скорее надеются на нас. Это замкнутый круг. Но что мы можем сделать, если смотреть объективно? Бремя цивилизации тяжело, милая Жюли. Ты щадишь пленника, хорошо с ним обращаешься, а он сбегает. Ты поступаешь с этими людьми по человечески, а вознаграждаешься лишь плутовством и фарисейскими заверениями во всем хорошем. Сегюр писал, что Наполеон проявлял к русским излишнюю жестокость, но всё более явно я убеждаюсь в том, что иначе с этими животными нельзя. Они понимают только силу...

Ну вот, такое письмо под влиянием момента испортил. Признаться, капитан был в ярости. Русские явно обладали какой-то естественной, врожденной склонностью путать доброжелательность со слабостью. Диалог со старостой был коротким, фактически Мишле уже мысленно поставив крест на всем этом поганом народце, в последний раз дал "союзникам" шанс сохранить здоровые взаимоотношения. И всё же было бы ложью сказать, будто почувствовать себя на пару мгновений пусть маленьким, а всё-таки диктатором, не доставило какой-то темной, первобытной части души толику звериного удовольствия. Показать стае кто главный в доме...
— Я думал мы достигли взаимопонимания, — Последнее слово Эжен произнес по русски, специально узнав его от Ле Жу, — Местные прячут оружие. Не спорьте. Вы сами видели что случилось у того сарая с пулеметом. В общем у нас два варианта, господин мэр. Я могу задействовать для изъятия оружия своих людей, чего мне делать не хотелось бы. Или Вы можете с собранной милицией, по товарищески, обойти дома и изъять оружие, ясно разъяснив Вашим людям необходимость такого шага. Идёт война, господин мэр. Ситуация требует содействия, а не бездействия и тем более не противодействия Ваших людей. Та женщина пыталась скрыть от моих людей пулемет. Вы понимаете как я обязан был поступить с ней если бы дал этому эпизоду ход? Поэтому убедительно прошу Вас ради Вас и Ваших людей. Обойдите дома. Решите вопрос с военным снаряжением. Я настоятельно советую ни Вам ни Вашим людям не испытывать мою решимость довести этот вопрос до конца. Вам не понравится то, как я его решу, поверьте мне на слово. Мы поняли друг друга?

Староста попросил два дня. Получит два дня. Следующим шагом стала поимка Кожина. Для этого Мишле поставил четкую задачу офицерам найти солдат, которые до войны работали в органах правопорядка. Если таких не найдется, то просто выделить сообразительных, возможно знающих несколько фраз по русски (должен же был хоть кто-то как-то изъясняться с этими тартарами даже просто покупая провиант?!), придать им помощь в виде караульных, знавших Кожина в лицо. На этот раз капитан не миндальничал. Найти, схватить, опознать, расстрелять. Этот мерзавец должен где-то есть, где-то спать. Кто-то помогает ему. Укрывавших под арест, но не расстреливать. Если у кого-то из местных пропадает провиант, это может стать отличной лазейкой.
Вдобавок, народная милиция получила от Ле Жу подробные приметь беглеца и схожий приказ, правда без оговорки об укрывательстве. Зато хитрый француз лишний раз обозначил русским
— Это в Ваших интересах. Если Кожин сбежит со станции, то несомненно передаст ваши имена красным как помогавших нам. Если красные займут станцию, он скажет их лично. К тому же найденный и схваченный Кожин убедит меня в том, что милиция полезна и заслуживает выдачи оружия.

Сложнее всего оказалось решить вопрос с "Малыми Озерками". С одной стороны когда каждый солдат на счету, растягивать оборону смысла не имеет. С другой, красные, если у них была хоть капля здравого смысла, наверняка попробуют ломануться не с юга (где как раз легко было перекрыть промежуток между озером и лесом на максимально узком участке), а... Наиболее логично выглядел восток. Длинная лесополоса. Сложно прикрыть конкретный участок достаточными силами. Легко провести через лес крупные силы в обход обороны. Поставить бы там мины, на юго-востоке... Но пока что приходится довольствоваться сквозным путем сообщения. Маловероятны, но не невероятны север и запад, здесь безопасность французов напрямую зависела от контроля над переправами через Ваймугу и наблюдения за озером. Оставить Малые Озерки значит позволить красным гулять через озеро, возможно на лодках, или пройти незамеченными с направления, откуда атаки быть не должно — а значит именно оттуда она и должна была последовать. А стало быть Малые Озерки необходимо занять и охранять. И не просто занять и охранять, а занять и охранять с огромным, просто пристальнейшим вниманием.
— Мы отправим туда один Максим и один Льюис, по одному на берег — Решил Мишле на совещании с офицерами, — Льюис пусть стоит на колокольне, под охраной всегда хотя бы одного отделения. Перекроем южную сторону переправы оборонительной линией. Все нужды кроме служебных солдатам совершать строго на южном берегу. На колокольне в пулеметном гнезде мне нужны глаза и постоянный надзор.

В целом ситуация получалась такая. Пулеметный взвод прикрывал направления юг-юго восток. Два линейных взвода на едином ходу сообщения могли также прикрыть либо это направление, либо восточное. С севера Мишле всерьез не ждал удара, а потому скорее ограничился тем, что перекрыл оборонительными линиями все все переправы через Ваймугу. В данный момент каждую из переправ кроме западной должно было стеречь исключительно звено (пять человек) из состава соответственно западного и восточного взвода. На запад, в Малые Озерки, решено было отправить третий взвод (тридцать три человек после отбытия капрала Люсьена) с оговоркой, что одно отделение обязательно несет караульную службу в наблюдательном пункте при церкви, второе контролирует переправы восточнее, третье размещается непосредственно в деревне и контролирует южный берег. Важно, очень важно.
— Никаких праздно шатающихся солдат на северном берегу быть не должно. Если враг выйдет из леса, а нынче всё, что выходит из леса без предуведомления это враг, то первым что он услышит, должен быть наш пулемет с колокольни. Вы меня поняли?
Инструктировал Мишле отправленного в Малые Озерки су-лейтенанта.

Вооружения, особенно пулеметов всё еще не хватало, потому капитан нашел милиции (конечно, под охраной солдат) и еще одну задачу, послав ее в лес где-то на километр вглубь, чтобы прочесать чащу и найти военное снаряжение, которое красные могли бросить там. Найдутся недобитки — в плен не брать, убивать на месте.

Тяжелые времена — тяжелые решения.

День близился к концу, и судьба, устав наконец приносить дурные вести, успокоилась. Все постепенно налаживалось, и даже появился весомый такой, на двадцать семь кило, повод для радости – даже два. В вагонах того состава, под которым прятался Кожин, среди собранных из соломы и разномастных тряпок лежанок, среди окурков из консервных банок и пустых бутылок нашлись два пулемета «Максим». Правда с патронами к ним было плоховато, но уже хоть что-то. Нашлись и более мелкие трофеи: полтора десятка винтовок, из которых пара даже была старыми Лебелями, несколько комплектов саперного шанцевого инструмента и полупустой ящик ручных гранат.
Кроме того на стол к Мишле легла потрепанная, без обложки и двух десятков первых страниц книга, испачканная в чем-то красном, по виду очень напоминающим кровь. Хоть обложки и не было, но корешок сохранился, и Эжен мог бы прочесть название на нём, но книга была на русском, и Эжен лишь от безделья перелистнул наугад страницы, — и вдруг среди массива непонятных кириллических закорючек наткнулся на французский текст: «Милый и бесценный друг, какая страшная и ужасная вещь разлука! Сколько ни твержу себе, что половина моего существования и моего счастия в вас, что, несмотря на расстояние, которое нас разлучает, сердца наши соединены неразрывными узами, мое сердце возмущается против судьбы, и, несмотря на удовольствия и рассеяния, которые меня окружают…» — и долго ещё, с перерывами на кириллические абзацы тянулось письмо какой-то Жюли какой-то Мари: вся Москва говорила о войне, о корсиканском чудище, смерти какого-то старого графа с фамилией кириллицей, мелькали имена незнакомых Эжену героев — Басиль, Анатоль, Пьер, Николя…
Капитан закрыл было книгу, но заприметил выглянувший меж страниц твердый уголок. Потянув за него, офицер извлек на свет божий чуть мятую фотокарточку, с которой на него смотрела одетая в темное пальто миловидная женщина, в чьей фигуре, в крепко сжавших белую перчаточку тонких пальцах, чувствовалось сдерживаемое напряжение. Она смотрела на Эжена, словно бы желая узнать, где тот, кто оставил ее изображение в книге. Почему он пропал, и когда вернется?


Староста, видимо, тоже решил не играть более в свою игру. Солдаты доложили, что он, не медля, с небольшой свитой приступил к обходу домов, в то время как новонабранная народная милиция опасливо углубилась в лес. Расквартированные по домам солдаты, кажется, тоже не обременяли местных, так что пока что в Обозерской царили спокойствие и тишина. Отлаженный механизм французской армии работал без перебоев, ветераны объясняли новобранцам, почему укрепления важнее отдыха, и все шло само собой, не требуя никакого вмешательства.


Единственной печальной вестью стала информация о том, что проклятый большевик все-таки убежал. Местные жители видели Кожина, спокойно прошествовавшего по улице в направлении ушедшего отряда разведчиков. С большевиком, одетым во французскую шинель и сжимавшим невесть откуда взявшуюся винтовку, даже заговорили, но тот сказал, улыбаясь, что теперь служит добровольцем в армии Великой Франции и идет на поддержку разведчикам как меткий стрелок и переводчик. Ему поверили: да и кто бы подумал, что красный в занятой союзниками деревне будет себя так нагло вести. Кожин вышел за околицу, стрельнул у караульного капрала сигарету и был таков.

Еще немного пищи для ума добавили все те же клятые Малые Озерки, черт побери эти неудобоваримые, похожие одно на другое русские названия: Обозерская, Обозеро, Озерки. С фантазией у местных явно было скудновато. В полукилометре от поста в церкви через Ваймугу был перекинут железнодорожный мост и стояла водокачка. Их, по-хорошему, тоже надо было прикрыть, потому что подрыв путей ни к чему хорошему бы для гарнизона не привел. С другой стороны, подрывные работы – дело небыстрое, да и перебросить подкрепление на стоящей здесь же мотодрезине не представлялось сложной целью. Паршиво было то, что охране моста пришлось бы, в случае атаки, отходить дольше всех, к тому же по открытым путям, что было большим риском.

Солнце клонилось к закату, подсвечивая острые вершины окружающих деревьев и зайчиками играя на озерной глади. С подступлением сумерек деревенская жизнь замирала: уходили с огородов женщины, загонялась домой шумная детвора, заканчивали свои беседы степенные мужчины. Ночью замирала природа и люди, жившие бок обок с ней, и только солдаты, живущие по своему графику, нарушали плавно опускающийся полог тишины.
Вернувшаяся разведка донесла, что к югу все спокойно, неприятельских сил не замечено. Двигаться дальше по путям, нарушая приказ капитана, разведчики не стали, но закаленные в войне фронтовики были уверены, что раз уж враг так драпанул, что даже заслонов не выставил, можно поспешить сесть к нему на плечи, догнав на том же поезде, и выбить их, паникующих, со следующей узловой станции с труднопроизносимым названием Emtsa.

05.09.1919, ок.20.00

И стоило только разведке удалиться, как возник дежурный из штабного взвода, по чьему обескураженному лицу становилось ясно, что случилось что-то неожиданное. Этим чем-то оказались прибывшие на станцию на целом эшелоне телег англичане, ведущие с собой пленных большевиков. Кожина среди них, на всякий случай уточнил караульный, не было. Зато нежданное подкрепление, особо отметил караульный, было вполне обеспечено пулеметами – словно решили реализовать надежды роты на хороший огневой заслон. Не было ничего удивительного в том, что союзники прибыли раньше вестовых. Англичане шли с Чугуевского тракта, так что дорога у них была куда короче. Следовало, по-хорошему, побеседовать с командиром подкрепления: это было бы вежливо и правильно.

Продолжить продвижение. Углубиться вглубь вражеской территории, выбить красных с Емтсы... О, это был поистине наполеоновский соблазн! Пускай Эжен с самого начала знал, что точно ничего таких масштабов не сделает без прямого приказа, желательно письменного, маленький корсиканский генеральчик внутри него пару секунд любовался собой, берущим Вологду всего одним батальоном. Как сказали бы проклятые боши: "Sturm und Drang!" — О, в этом была красота! Совершенно в духе романтизма прошлого столетия. Вот только романтизм изобрели в Германии, Франция же была колыбелью Просвещения, культа разума и здравого смысла. И вдоволь потешив себя смелыми мечтами, Мишле кратко подвел итог. Даже если ему удастся взять одну, две, три станции, будут потери. В лучшем случае раненые, которых придется с эскортом отправлять в Архангельск. Сейчас ему катастрофически не хватает людей чтобы прикрыть одну станцию — что будет, когда их станет в два раза меньше? Да и врагов пока что французы, по совести, не встречали, если не считать отбившихся от стаи сектантов.

Нет, пусть люди наслаждаются своей победой, воодушевление это всегда хорошо. Но с этой станции пока не подойдут подкрепления или не будет дан письменный приказ, рота будет только отступать. Позади уже не Париж, в героизме нет нужды. Капрал Люсьен вот погеройствовал и того и гляди отбросит ласты без надлежащей медицинской помощи. А не выделывались бы, хлопнули красных с дистанции... Впрочем, они хотели как лучше. Как гуманнее. Взять пленных...

Поганый Кожин никак не шел из головы и предавал мыслям Мишле мрачный и даже кровожадный характер. Мост перекрывать пока что нет особенного смысла. Но вот присмотреть за ним стоит. Полкилометра это немного, в пределах видимости хорошего бинокля. Вот пусть с колокольни за этим и посматривают. А чуть завидят красных — передадут.

В общем всё шло неплохо до того самого момента.
Если бы Господь Бог хотел придумать нечто противное самой природе капитана Мишле, он несомненно создал бы англичан второй раз. Прежде всего, англичане всегда являются аккуратно когда бой окончен. И ставят британский флаг. Далее, они всегда ведут за собой колонну пленных, которых наверняка не собираются сами охранять. И наконец они, bordel, merde все до одного. Ну и союзники, да. Мы любим наших союзников. Так любим, что за одних оказались в этой дыре (по инициативе кого? Правильно, Британии!), а другие еще и...
Так. Ладно. Ладно.

Пока англичане ведут себя тихо и не выделываются, Мишле будет с ними спокоен и любезен.
Может вся эта канитель и к лучшему. Можно будет сослать лайми в "Малые озерки" и пусть творят там что хотят. Им же нравится вода? Правь, Британия, Обозерами.
Bordel de merde!
Хуже русских только англичане. Хуже англичан только американцы. Хуже американцев только немцы.
Не делает ли это дорогих союзников хотя бы на два шага выше той нижайшей ступени, на которой может только стоять человек?

— Dites à leur commandant que j'ai baisé sa sœur.

Устало ответил принесшему весть офицеру Эжен, сжав кончиками пальцев виски'.

— То есть я хотел сказать, попросите его ко мне на чай. И пусть господин Прево расквартирует наших союзников в деревне Малые озерки. Уверьте их, что это лучшие места. Лучшие места для наших любимых союзников.

После эпизода с пленными и последовавшего эмоционального перегорания Уиллему всё казалось каким-то пресным, ненастоящим. Никто на шотландцев не напал, даже не посмотрел в их сторону косо, даже не сплюнул под ноги. Потому что и не было вокруг никого, ни единой души на Бог весть сколько миль вокруг! До чего же бесстрастная и суровая здесь земля, как же всё ощущается бессмысленно и бестолково. Даже сами большевики замерзают после суматошных блужданий по лесам и просятся в плен к тем, кто, быть может, повторит их судьбу через месяц-другой таких же блужданий. Что вообще они тут должны сделать? Доехать на скрипучих телегах до самой российской столицы?

Пока что и ближайшей станции хватит. Надо успокоиться, привести мысли в порядок. В идеале ー выпить крепкого горячего чаю.

Но у командования на Уиллема и его людей были явно иные планы. Оказывается, на Oboserska уже и без Поллоковских шотландцев тесновато, шутка ли, целая рота союзников расквартирована! И всё же никакой ошибки ー именно тут ему, Уиллему, командовать и занимать оборону. Видимо, из окружающих лесов ожидается небывалый наплыв пленных, а уж на разбирательствах с ними Уилеем уже собаку съел.

ー Передайте, пожалуйста, вашему капитану, что я прибуду как только расквартирую своих людей, ー передал новоиспечённый комендант станции встречавшему шотландцев сержанту, ー И если вы поможете мне с этим, указав ещё свободные дома...

Он осёкся, подумав, как же глупо и по-детски наверное будет выглядеть такое размещение. Проще уж довериться знающим союзникам.

ー А впрочем, знаете, что, отведите меня к вашему капитану сразу.

Поймав за рукав пробегавшего мимо Грэхама, Уиллем сказал ему остановить колонну на окраине. Второго сержанта командир взял с собой, чтобы было кого послать в отряд с планами на расквартировку, а самому продолжить знакомство.

Мишле встретил лейтенанта в здании станции, приспособленном французами под штаб. Что примечательно, при разговоре не присутствовали лишние свидетели, которые обычно несомненно толпились бы вокруг капитана вроде ординарцев или младших офицеров. Такое решение далось нелегко, но в конце-концов британцы сами по себе были отнюдь не лёгким грузом на французских плечах, избавиться от них следовало побыстрее и... С минимальными контактами. А ещё максимально любезно, конечно. Поэтому капитан поднялся и вышел из-за стола когда ординарец провёл гостя в кабинет.

— Говорите ли Вы по французски?* Я прошу прощения если плохо говорю по английски. Капитан Эжен Мишле, колониальные силы Французской Республики.

С этими словами Эжен протянул вошедшему руку.
Мы любим наших союзников. Очень любим.

Гость в чине второго лейтенанта вошёл в указанный дом, что примечательно, вместе с ординарцем, и потому слегка удивился, увидев хозяина в одиночестве. Впрочем, не сам ли Уиллем должен считать себя здесь хозяином? Почему-то не очень получалось ー и солдат французских вокруг было побольше английских, и сам капитан выглядел очень уж внушительно, и по возрасту и по субъективному личному ощущению. Ну хотя бы общаться, видимо, удастся на родном языке.

ー Прошу прощения, не успел изучить. Война, ー пожимая протянутую руку, Уиллем попытался закатить глаза, пожать плечами и всячески подчеркнуть вину военного времени в своём незнании французского, ー Капитан, сэр, позвольте мне начать наше знакомство с просьбы указать свободные дома в этом населенном пункте.

Горе-комендант указал на своего сержанта, разрываясь между желанием сделать комплимент собеседнику-полиглоту и осознанием необходимости расселить замерзающих на улице подчинённых.

ー Моим людям не помешает отдых с дороги. И да, вы приспособили какое-нибудь помещение для содержания военнопленных?

Британец не представился. Конечно, все должны знать всех британских офицеров! Мелочь, конечно, а всё-таки осадок остался. Ну хотя бы погоны подсказывают, что англичанами командует лейтенант, уже неплохо.

— Рад знакомству, лейтенант.

Не удержался от короткой шпильки Эжен. Новый знакомый сам виноват, хочет чтобы его называли по имени, неплохо это-самое имя назвать.

— Признаюсь, мы не ждали подкреплений так скоро, даже ещё не успели передать телеграмму о том, что заняли станцию, но мы рады, что Вы и Ваши люди здесь. Мне катастрофически не хватает людей. Введу Вас в курс дела.

С этими словами, капитан указал на лежащую на столе карту.

— Это станция. Разведка, посланная мной, доложила, что враг не наступает, по крайней мере сейчас. Мы ведём строительство укреплений, так что если коммунары сунутся на нас с юга или попробуют обойти с востока — умоются кровью. Однако, в данный момент в нашей обороне есть дыра.

Палец Мишле лёг на бумагу рядом с названием "Малые Озерки".

— Это деревня Малые Озерки. Контроль над ней стратегически важен на случай, если противник попытается обойти нас с запада и форсировать Ваймугу, и мы не можем давать ему такой важный плацдарм. Вы знаете как тяжело штурмовать деревни, в каждом доме можно разместить стрелков. Но и значительно ослабить оборону более приоритетных направлений тоже не можем. Поэтому я предлагаю Вам принять командование обороной на этом направлении. Это позволит нам к тому же избежать связанной с владением языками и субординацией чехарды.

Что же ещё... Ах да. Пленные. Место для пленных.

— Have we got a place for dead enemies? Yes, of course! Here is a grave on the outskirts. However, if you mean... I am sorry, captures? Like prisoners? No. We don't have captures*.

Мишле улыбнулся. Широко-широко улыбнулся.

Уиллем смутился ещё больше. В начале разговора он, увидев только импозантного французского капитана, сразу захотел раскланяться при первой же возможности и даже пожалел о том, что взял с собой сержанта. Так бы можно было сослаться на необходимость лично разместить людей.

Ну правда, о чём им разговаривать? Проблема даже не в языковом барьере. Просто это же кадровый военный, наверняка всю жизнь посвятивший армии, может даже, с соответствующей родословной. А Уиллем простой сын бакалейщика, волею случая оказавшийся во главе всей этой оборонительной операции. Подумать только!

ー Прошу прощения, я т-только с дороги, ー комендант похлопал себя по щекам и подышал на пальцы, пытаясь показать, как ему холодно и как тяжело даются банальные вещи после долгого перехода, ー Я забыл представиться. Уиллем Поллок, 10-й резервный батальон Королевских Шотландцев. Это название пехотного полка. Мы, в общем-то, все с севера Великобритании, я из Эдинбурга, кхм...

Зачем он понёс эту чушь? Какое этому французу вообще дело до их малой родины? Ему вон дыры в обороне затыкать нечем, не иначе как к отражению большого наступления пары-тройки дивизий готовится, а то и армий. Чёрт, как его? Эшлен? Вот чёрт, только что же сказал! А "шле" это как среднее имя или какая-то специфическая французская приставка-частица? Как у ирландцев с их "О". Господи, какбы теперь совсем в лужу-то не сесть?!

ー Э-э, ой, простите, что вы говорите? Ещё одна деревня?

Вот так удача! Там они точно лишний раз не увидятся, а значит и риск обидеть целого капитана минимизируется. Прекрасно!

ー Ага, значит, тут рядом на западе? Всё понятно. Ну что же, спасибо вам большое, ээ, капитан, сэр! Позвольте тогда я сразу же расквартируюсь там с моим отрядом? Сами говорите, эти, как вы их назвали? Коммунары? О да, они явно рыщут где-то рядом, мы на пути сюда целых десять человек в плен взяли.

Так, а что он там сказал про место для их содержания? Кладбище? Они что, всех пленных просто убивают?

Уиллем осёкся и посмотрел собеседнику в глаза со смесью трепета, недоумения и презрения. Вот такие они, бравые вояки в таком-то поколении. Ещё и гордятся поди "нанесением врагу серьёзных потерь". Сам Уиллем тоже недавно отдал приказ пулемётчику расстрелять пленных в случае нападения, но уже тогда отчасти блефовал, стараясь угрозами и накрученным суровым настроем вывести вероятных лазутчиков на чистую воду. Всё в целях обеспечения безопасности своих людей. Однако, после того как один из русских пристыдил командира колонны за его намерение убить невинных, Уиллем испытал гнев и стыд за осознание его как попытку отрицания собственных намерений. Ему действительно было жалко, что засада так и не состоялась. Много чего можно было бы списать на бой, на кровь. Посмотреть на погибших и раненых, понять, что не в игры правосудия играть приехал и ожесточиться сердцем. Наконец-то заматереть, чтобы было что написать семье и брату. Чтобы стать ближе этому французу и говорить с ним сейчас на равных.

Но ничего этого не произошло. Они всё ещё в чужой стране на непонятной войне в компании бывших союзников против бывших бывшими союзниками союзников. И все эти люди всё ещё ничего плохого им не сделали.

ー А пленных, знаете, а пленных я заберу с собой. Там, видимо, найдётся место. Спасибо. Разрешите идти?

Уиллем встал смирно и коротко кивнул, но, вспомнив, что сам тут главный, отвесил собеседнику полупоклон, разведя рукой в сторону. Что это было? Практически паника.

Толкнув промолчавшего весь разговор сержанта в бок, Уиллем спешно ретировался.

"Он пьяный что ли?" — Невольно мелькнуло в голове Мишле. Справедливости ради следовало признать, что разговор с британцем прошёл как нельзя лучше. Любой разговор с британцем, в котором британец не начинает качать права и рассказывать как многим вселенная обязана его, британца, существованию, уже проходит как нельзя лучше. Так что Эжен даже немного оттаял. Позволил себе дружески похлопать лейтенанта по плечу.

— Рад знакомству мсье Поллок. Я наслышан о шотландских стрелках...

"Правда в Средние века, во Франции и от Вальтера Скотта"

— И очень рад, что Вы здесь. Разумеется, мсье Прево проводит Ваш отряд в Малые Озерки, а заодно отзовёт оттуда моих людей. Если Вам что-то понадобится, приезжайте или пришлите кого-нибудь, для Вас я доступен в любое время. И пожалуйста помните, сигнал об атаке — красный свет.

Сейчас мсье капитан походил на заботливого хозяина где-то во французской глубинке, размещающего приехавшего из-за границы постояльца. Даже вопрос о пленных решившийся так хорошо, вызвал явное удовольствие Эжена.

— Of course you can take care on them, monsieur Pollok*. Уверены, что не хотите чаю? Я распоряжусь прислать Вам бутылку французского вина. Или знаете... Пожалуйте к нам к ужину. Мы любим наших союзников.

Гостеприимные «хозяева»-французы провели взвод до соседней деревни Малые Озерки. Хотя почему она считалась соседней – странно: из домов одной днем невооруженным глазом можно было рассмотреть, что делают соседушки в другой. Союзнички, видимо, опасались атаки: иначе зачем им пулемет на колоколенке, хотя любому стрелку было понятно, что раз русские отступили, то точно не сунутся, а если и заявятся, то не с тыла, до которого им добираться длинным путем вкруг озера!
Пока Уиллем беседовал с французским капитаном, его подчиненные, немного нервничающие от рассказов французов о большевистских пособниках на станции, принудительно переселили жителей нескольких домов к соседям, сами уютно расположившись в их темненьких, дымных жилищах. Даже второе отделение изменило своим привычкам – найдя чистый и опрятный домик какого-то местного чиновника, они предпочли его ночевке в палатках. Хозяину, счастливому владельцу трех дочек лет пятнадцати-шестнадцати, даже предлагали остаться, но он с семейством бежал сам.

К приход командира разместили и пленников – в подвале при церкви, вырытом зачем-то отдельно. Странные они все-таки, эти русские! А те и рады были: высыпавшая на темные улицы деревенская толпа, узнав, что ведут красных, оплевала их всех, обругала, а паре неудачников даже досталось кулаком под ребра. Зато и без того ведшие себя спокойно большевики сразу стали тише воды и ниже травы, покорно исполняя любые английские команды.
Не обошлось, правда, и без проблемы – какой-то высокий и полный негоциант, чуть ли не приплясывая от радости, умолял на ломаном английском о встрече с командиром и просил стать гарнизоном в его заводике. Но фмакНамара, быстро взявший торговца в оборот, объяснил, что командир придет усталый, всех местных, кто будет ему мешать, сначала расстреляет, а потом спросит, зачем пришли. Так что или утром, или, если уважаемый торговец желает испытать удачу, пускай остается. Лысый почему-то не пожелал и предпочел раствориться под смешки из толпы.

Для Уиллема солдаты сберегли отдельную izba, почти похожую на нормальный дом, где до этого проживал местный деревенский голова – даже с белыми кружевными зановесочками и маленькой библиотекой. Крестьянин или кто он там был по профессии сам предложил офицеру разместиться у него на втором этаже, а он с семьей и британской командной секцией из пяти человек готов ютиться на первом и помогать, при необходимости, охранять покой офицера.

…Когда Уиллем уже уснул, к нему в комнату пробралась тихо белая тень и нависла над офицером. Аккуратно потормошив англичанина за плечо, тень замерла в ленном свете, давая возможность рассмотреть простоватое курносое личико в окружении пышных темных волос, белую просвечивающую в серебристых лучах рубаху и весьма аппетитные женские формы – настоящие горянские, как любил повторять все тот же ценитель МакНамара, противопоставляя их городским и равнинным доскам. Очень похожая на одну из дочерей местного сельского головы тень, убедившись в том, что Поллок проснулся, стянула медленно рубаху, обнажив остренькую ключицу и покатое белое плечо. Дальше она не продолжила, также молча смотря на Уиллема чуть раскосыми глазами, в которых застыл немой вопрос без капли страха.

***

Французы, напротив, предпочли жить под одной крышей с местными и не столь большими отрядами. Да и с караульной службой, не в последнюю очередь за счет количества, им было проще – не смотря на то, что Обозерская была поболе своей соседки. Но у них была другая проблема – вернее, повод для недовольства: англичане. Весть о том, что на взвод англичан полагается снаряжения на две роты, со скоростью лесного пожара облетела всех солдат, порождая вполне большевистские мысли – отнять и поделить. До практической реализации этого, впрочем, дело не доходило. Пока что.
Немалым подспорьем стало и два десятка местных добровольцев. Разбившись на пары под командованием французского солдата, они в две смены были готовы охранять родную станцию от большевистских орд. Ну а защита путей и моста, конечно же, как самых опасных направлений, легла на плечи людей Мишле. Пока не стало совсем темно, они вырыли даже на южном направлении несколько стрелковых ячеек и оборудовали пулеметное гнездо, после чего решили, что уж на первую ночь обороны хватит. Жаль, замаскированные секреты подготовить не успели, но уж чем богаты, тем и рады.

Но если сон Поллока прервался приятной действительностью, то сон Мишле – полезной. Разбудивший капитана ординарец доложил, что прибыли курьеры, отправленные вверх по дороге с докладом. Путь они прошли куда больший, чем англичане, да и задержались, ожидая информации из Архангельска.

Суть их рапорта сводилась к нескольким тезисам. Раненый отдан в передовой лазарет и его жизнь вне опасности. Послан в подкрепление ближайший британский отряд, командир которого примет командование и над станцией, и над французами – с опозданием пришла новость. Драпанувшие из-под Oboserska англичане поставили новый рекорд бега, за сутки умудрившись пройти почти восемьдесят миль (130 километров!), прежде чем их смогли остановить.
И, наконец, как венец всего, командование высылает в подкрепление целый полнокровный батальон! Правда только прибывший и не знакомый с местными реалиями. К тому же американцев. И вообще без боевого опыта. И еще, говорят, сплошь городских, незнакомых совершенно с лесами и деревнями. Да еще вроде с хромающей дисциплиной. Такие дела. И, главное, через пару дней все это богатство будет здесь, в его, Эжена, Oboserska.

Оставалось решить, как воспользоваться этой информацией и что делать, а то создавалось такое ощущение, что британцы из штаба совершенно не представляли себе ни ситуации, ни потребной численности войск, ни кто вообще имелся на фронтах, распределяя части абсолютно хаотично. Их смешивали, сводили в один отряд разные национальности, все больше дробили отдельные подразделения – но зато каждым отрядом в сто штыков командовал английский майор или лейтенант-полковник; и хорошо, если раньше он был капитаном, а не первым лейтенантом.

Вышедший от Мишле Уиллем ещё какое-то время пребывал в прострации, отчасти усилившейся после того, как простоявший весь разговор истуканом Грегори безразлично подтвердил, что имени капитана не запомнил и он. Да и не в этом было дело. Просто они опоздали, прибыли на уже занятую станцию, в гости, а не на свой рабочий участок.

Всё вокруг казалось каким-то предрешённым, уже свершившимся, хотя на первый взгляд и выглядело по-старому. Ну в самом деле, разве Уиллем этих деревень русских не насмотрелся? Французы ему что ли в диковинку?

И всё же таинственными знаками проявлялись тревожные изменения в обычно мирном пейзаже. Завистливые и неприязненные взгляды союзников, их потрёпанный, без малейшего лоска, вид. Их хитро балансирующий на грани заискивания и манипуляции капитан. Более жестокое и суровое отношение местных к пленным большевикам, густая атмосфера обозления.

Как-то так наверное и выглядит фронт, даже если вместо линии окопов до горизонта ー бесконечные лесные массивы, а вместо не смолкающей канонады ー напрасное ожидание паровозного гудка и стука колёс поезда. Место, где всё предрешено. Место, где сдавшиеся враги не перестают быть врагами потому что врагами названы. Место, где люди чувствуют концентрацию непонятной, но страшной военной силы, на фоне которой индивид ー песчинка, и не важно, поставят ли командиры пулемёт в часовне или в каком-нибудь окраинном доме, умереть всё равно может каждый, просто потому что если враг придёт, то не один, и выстрелов будет много, а до госпиталя далеко.

Что и говорить, Уиллему на Oboserska не нравилось.

Более-менее обустроившись, он первым делом распорядился провести инвентаризацию припасов. То, что их они везли с собой на свой взвод, но зато чуть ли не на месяц, он помнил, но точность сейчас была важна как никогда ー по утру свежеиспечённый комендант собирался поделиться с союзниками хотя бы едой. Кажется, была ещё колючая проволока, которую тоже было бы неплохо куда-то пристроить.

ー Ах да, и накормите там пленных!

Обещал всё-таки. Да и с едой всё же пока порядок, а там ещё привезут. Только отчёт написать, доложиться, и наверняка привезут. Но этом потом, на свежую голову, всё равно скоро стемнеет.

"А ведь ещё надо поставить пулемёт в часовню, да? Или в тот крепкий окраинный дом с хорошими углами обзора?"

Уиллем вздохнул. Он уже прошёлся по своей вотчине, чтобы понять, что в случае нападения с этой стороны, шотландцы будут отрезаны от союзников ー под пулями от деревни до деревни не пробежишься. С другой стороны, им и не надо будет. Надо будет отстреливаться из домов в надежде на то, что хватит патронов, и что у нападающих не будет с собой пушек. Без артиллерии выковыривать пехоту из прочных домов с толстыми бревенчатыми стенами занятие неблагодарное. А артиллерии врага можно противопоставить лишь собственную.

А если её нет и если прекратить уже глупые мечтания, то что ещё можно сделать? И можно ли? Перекроешь ты колючкой железнодорожный мост, выделишь один пулемёт в резерв, подготовишь запасные позиции между домами на случай пожара или поджога, и что? Их тут рота да взвод, плюс местные жители, от которых ничего не утаишь. Наверняка не без красных симпатизёров, так что сведения у противника будут, а если так, то, решись он на атаку, приведёт не меньше батальона, чтобы напасть по возможности всюду разом. И что ты сделаешь против батальона?

"Что смогу", ー отстранённо подумал Уиллем и, отдав последние распоряжения по караульным, пошёл спать.

Один из пулемётов всё же поселился в часовне.

***

Она была безмолвна и приятно пахла щекотной смесью земли, травы и пота.
Пахла как человек и хотела человеческого.
Только не любви.

Уиллем приподнялся в постели, опершись на локоть, и замер. Вместо батальона злых германо-большевистских агентов-душегубов одна полуголая девица. Такая же страшная.

Не лицом, не телом ー самим страхом, той нуждой и безысходностью, что сгребают людей полками и дивизиями со всех краёв Европы, чтобы свести вместе и заставить убивать друг друга. В этом деле участь слабых ー поддерживать сильных, а Уиллем здесь и сейчас самый сильный. Настолько, что может убить или защитить всех жителей обеих деревушек.

Девушка хотела безопасности.
Уиллем хотел свободы выбора.

ー Не твоя линия фронта. Нет необходимости. Иди. Всё будет в порядке.

Он медленно перевернулся лицом к стене и съёжился, подтянув локти к поджатым коленям. Ему вдруг невыносимо захотелось услышать такие же слова и в свой адрес. Он зажмурился и одёрнул себя, нечаянно чертыхнувшись вслух.

"Нет-нет, эта линия ー моя. Вот такая она, и другой не будет. Неопределённость, тревога, чужие ожидания. Такая линия, если хочешь ー черта. Её нельзя переходить, нужно стоять за ней и стоять крепко, до приказа. Будет приказ наступать ー сдвинется и линия фронта, и черта, так и будет двигаться до самых высоких кабинетов, до бумаг с подписями и печатями, а ты иди следом и стой рядом, со штыком, с пулемётом в часовне, со спокойным сном, своим и мирных жителей за спиной. Домой теперь или после конца войны, или с позором, или как-то иначе, дьяволу одному известно, как именно! Но не так, только не так. Я не уйду, не брошу."

ー Подожди!

Уиллем резко обернулся и соскочил с кровати. Какой уж тут спокойный сон! Напугал только её, бормотанием своим чужестранным напугал, отказом, сдавленной руганью. Не хочешь множить неопределённость и потакать нарождающемуся фатализму ー не множь и не потакай. Успокой, как сможешь. Как против батальона.

ー Вот, возьми. Подарок. Всё будет в порядке.

Он наконец нашарил искомое в своей командирской сумке. Набор цветных карандашей производства Faber-Castell, купленный Уиллему родителями ещё до войны в лондонском филиале этой германской компании. Увы, талант к рисованию в парне так и не раскрылся и, хоть упрямец и взял карандаши с собой в армию, а потом и в Россию, но для зарисовок войскового быта и местных красот никак не наступало ни подходящее время, ни настроение.

Уиллем не жалел. Просто не его это. А так ー и комендант не минотавр, и девушка ему не жертва. И чуть меньше страха, тревоги и неопределённости.