1918: Архангельские тени | ходы игроков | Мария Иессен

  Довольный, что его поняли, Коллинз широко улыбнулся:
  - Готов беседовать с вами хоть сию минуту и до вечера, если, конечно, начальство не помешает нашим разговорам. Видите ли, - кивнул он на американца, - подозреваемый по ситуации больше ничего сказать не может, так что я пока что опрашиваю его о том, кто он такой, откуда, с кем знакомства водит, что видел или слышал подозрительное…
  Понимаете, если я господину лейтенант-полковнику принесу скромный одинокий лист, исписанный до половины, он наверняка сочтет, что я плохо справляюсь со своими обязанностями. Посему пускай уж к нему на стол ляжет папка с тремя-четырьмя листами допроса и какими-нибудь приложениями: сразу будет внушительный вид и доказательство того, что все возможное отработанно по максимуму. Как думаете, разумно?

  - Да-да, вполне. – подтвердила Верочка. Правда, скепсиса в словах контрразведчицы могло бы хватить не на одного-единственного лейтенанта Коллинза, а на весь союзный военный контроль, и еще бы на управление право-маршала хватило бы. Судя по всему, весь этот бюрократический вальсок Данилевич на дух не переносила, почитая его только мешающим нормальной работе. Но стоглавая гидра чиновной осторожности, где бумажка значила важнее и человека, и текущей ситуации, был неистребим во всех учреждениях, равно русских. Британских и любых иных, какое государство только не назови: везде и всюду канцеляристы молились на документ, холили и лелеяли его, а, получив, убирали под сукно, давая бумагам вылежаться и выжидая, не отпадет ли вовсе в них надобность.

  - Спасибо за ваше мнение. – англичанина слова Верочки, кажется, не проняли: он был все так же беспечен и немного навеселе. – Госпожа Мэри, вам будет удобнее побеседовать здесь, или переберемся в иное место? С окончанием опроса рядовой Джилетт справится и без моего личного присутствия.

А вот от Машеньки тон ее коллеги не укрылся и в этом она была с Верой согласна, отчего после ответа Коллинза без сарказма, но всё же спросила:
- Офицер Коллинз, а вы не желаете начальство капрала опросить? Листов от этого точно прибавится.

Они тут с Верой, понимаете ли, сердца надрывают да головы, чтобы большевиков или хотя бы грабителей на чистую воду вывести, а вон оно как, выходит, можно было - исписать листков побольше и начальству с гордостью на стол положить. Что-то, правда, подсказывало Маше, что Рынжину такой подход тоже не люб.

- Как закончите, давайте выйдем, - собирая свои несчастные протоколы, улыбнулась Мария Карловна.

  Лейтенант посмотрел на документы, обернулся на Хайновича и призадумался – в этот момент его лицо стало совсем детским и наивным, не испорченным еще ни военной машиной, ни жизненными перипетиями.
  - Да, наверное, нет. Будь он в чем-то замешан, его бы привели, а так – как я буду объяснять его начальству, почему я хочу побеседовать с их подчиненным? Плюс к тому, мне надо будет у сэра лейтенант-полковника получать разрешение на проведение опроса, согласовывать его, заверять, и потом идти туда, где янки сейчас себе бараки строят. А учитывая, что этот, - кивнул он на капрала, - ничего больше не скрывает, это будет сизифов труд. В общем, я, наверное, лучше воздержусь от такого, зачем оно мне?

  Вера не стала комментировать, только тяжело вздохнула да головой покачала – мол, что с тебя взять, юноша, коль ты службу свою вести не желаешь, а просто присутствуешь на ней, не напрягаясь и не пытаясь вылезти из шкуры. Но добиться результата?
  - Так что я готов пойти с вами прямо сейчас! – белозубо улыбнулся англичанин. – Дозвольте мне придержать вас под ручку? И прошу Вас, дамы, называйте меня Ричардом – офицер Коллинз звучит слишком сухо и официально. А мы ведь одно дело делаем, вместе!

Поглядывая то на Веру, то на офицера, Мария Карловна понемногу убеждалась в своих опасениях - здесь они каши не сварят, и потому стоит лишь выяснить, что там наплёл Хайнович, да идти себе дальше пороги оббивать и людей тюрьмами пугать.
Маша вздохнула, стараясь не выдать разочарования, услышав, что они с офицером, оказывается, одно дело делают. А ей-то уж показалось, что юноша в бумажках тонет, пока они с Верой предателя вычислить пытаются.
- Пойдемте...Ричард, - кивнула Иессен, но добавила, - однако позвольте, я всё же сама, - улыбнулась Маша, - это Верочка у нас сомлела, её под локоток впору придерживать, - подмигнула она подруге, - а я себя отлично чувствую.

  - Нет-нет, - торопливо парировала предложение подруги Вера, - не стоит себя утруждать. Я уже в полном порядке. Напротив – если я почувствую осторожные помощь и заботу, то скорее могу сомлеть.
  - Тогда, может, я все же помогу? – Коллинз, видимо, решил, что Верочка жеманится и намекает на то, что ей как раз-таки стоит помочь и получить в награду льнущую «млеющую» девушку. Офицер даже сделал попытку взять ее под локоток.
  - Нет. Я сама. Благодарю. – голос Данилевич резко похолодел, заставив англичанина посмотреть на нее с недоумением.
  - Х-хорошо. – неуверенно кивнул он, а потом, желая, видимо, сгладить неловкость. Без обиняков перешел к делу. – Вы предпочтете беседу на улице, или пойдем в какое-нибудь заведение?

  Разобравшись с вопросами «куда», троица контрразведчиков вышли на шумную архангельскую улицу. Вокруг суетился народ, спешил куда-то, деловито огибал лужи на просевших досках. По дороге мерно шествовали тянущие за собой брички и телеги лошади, где-то невдалеке звонко гудел трамвай, а ему вторил протяжным слоновьим ревом пароход. Единственное, что бросалось в глаза, так это обилие союзных солдат, которые на сей раз не праздно шатались в ожидании направления на фронт, а, держа на плече винтовки, вполне себе целеустремленно обходили городские кварталы.
  - Ничего нового капрал не добавил – говорит, что все. Что он делал, было всего лишь бизнесом – это слово американцы, я слышал, очень любят. Природа купленного имущества его не интересовала. Личность продавца – тоже. Он говорит, что реализации подлежали товары, отсутствующие в грузовых таланах, а значит не числящиеся за армией.
  Последнее, о чем мы беседовали, это его биография. Он родился здесь, в России, и до девятьсот пятого года жил здесь. Но после каких-то pogromov, где бандиты убивали всех евреев и ломали все их имущество, его семья переехала в США. Он вырос, работал на заводе конторщиком, а потом попал в армию как переводчик в роту снабжения. Вот, если коротко, вся информация. Думаю, он понимал, что имущество может быть краденным, но значения этому не придавал. В любом случае, как я полагаю, это дело не военного контроля, а Управления право-маршала: максимум, обычное уголовное преступление, и только. Как вы думаете?

Увидев, какую неловкость сотворила своими руками, Маша смутилась. Офицер их всерьез не воспринимает, как коллег, это пусть, но зачем было с толку его сбивать, да и Вере вряд ли понравилось ее предложение. Более всего боялась Маша растратить свой такт и похоже сейчас она как нельзя ближе к этому подошла.
- Послушайте, офицер...Ричард, времени у нас на заведения нет, работы много, поэтому на улице давайте поговорим? - однако стоило на улицу выйти, как Иессен бросилось в глаза количество союзных солдат. - Куда это они? - на секунду забыв о предмете разговора, она проводила взглядом вооруженных дозорных.
- Уголовное преступление однозначно присутствует. Вы, верно, так и укажете в отчете, Ричард? А опись имущества уже задним числом произведете? Какое же наказание тогда Хайновича ждёт?

А сама подумала язвительно "Интересно, обрадовался ли Хайнович возвращению в Россию?" и следом к догадке прислушалась - уж не специально ли он напросился переводчиком в снабжение, да в Россию отправился в самые смутные времена? Неужели настолько жажды наживы им управляет? Мария тряхнула головой, непрошенные мысли оставляя, а сама голос чуть понизила, да поближе к офицеру придвинулась:
- Значит, нарочно он сюда прибыл, как вы считаете?

  Под градом вопросов Машеньки англичанин чувствовал себя явно неудобно, что усугублялось ставшей сразу холодной и чопорной Верочкой. К тому же все его мечтания о визите в ресторацию с двумя очаровательными барышнями – никакой пошлости, естественно, лишь вежливое ухаживание! – пошли прахом. Ему не оставалось ничего кроме как повесить голову и согласиться:
  - Как скажете, все как вам будет угодно.
  Про увеличение же количества патрулей Коллинз ничего не знал, так что только пожал плечами:
  - Не представляю даже. Может, кто-то из наших или ваших опять устроил драку, и теперь сэр генерал Пуль пытается сохранить облик союзных сил повышением контроля за ними? Вроде того, что если солдат при деле, ему не остается времени на всякие глупости.

  Лавочка неподалеку от входа была занята парой английских офицеров и одним французским. Если пенители морей были одеты с иголочки, то на лысом полном «паулю» форма смотрелась, как на корове седло. Союзники что-то негромко обсуждали, так что слышно было всего ничего: однако слово Мудьюг, обозначавшее остров, где была открыта тюрьма для большевиков, она приметила. При виде девушек беседующие поднялись, уступая место, и отошли в сторону. На их месте расположились Коллинз, Маша и Вера.
  Лейтенант потянулся было к карману, в котором наверняка был портсигар, но одумался, предпочтя не мешать общение и табак. Склонившись навстречу к барышне Иессен, Ричард и сам понизил голос, отвечая:
  - Я думаю, Хайнович прибыл сюда просто потому, что так у него больше шансов уцелеть, если его направят в мясорубку Западного фронта. А уж когда открылась возможность, то не преминул ей воспользоваться. Насчет того, что деяние уголовное, я напишу безусловно, а дальше уже – не моя проблема. Пускай сотрудники право-маршала и наказание определяют, и размеры хищения выясняют, сами опрашивают, кого сочтут нужным. Зачем мне заниматься чужим делом?

Настала очередь Маши кивать и слушать: ей было нечего добавить к предложенному офицером мнению.
- Спасибо, офицер...спасибо, Ричард, - улыбнулась она. - Вы нам очень посодействовали, хотя вовсе не обязаны были, - Мария говорила искренне, от сердца, не жеманясь, зная, что это так и есть. Коллинз явно уделил им чересчур сверх того времени, что им вообще причиталось.
- Даже не представляю, как отблагодарить вас.

  От похвалы англичанин весь засиял: про таких говорили, что его «словно целковым одарили». Подобравшись поближе еще на полшага, Коллинз аккуратно взял ладошку девушки кончиками пальцев, но не поднес к губам, как того можно было бы ожидать, а так и застыл, неловко склонившись.
  - Мэри, поверьте, помочь вам, чем могу, мне было не в тягость! Я, конечно, не кадровый офицер, а всего лишь помощник адвоката, но тем не менее: плох бы я был, если бы потребовал за помощь что-либо!
  Видимо, как и всякий англичанин – страна купцов, чего поделать – воспринял слова «отблагодарить» как представление чего-то материального – вещей ли, действий ли. Но, в противовес устоявшемуся стереотипу, что «пенители морей» всегда помогают из корысти, взамен ничего не потребовал, даже свидания – хотя последнее желание у него прямо-таки на лбу было написано аршинными буквами.
  - Ваша улыбка, - продолжил он, - вот лучшая благодарность и награда не меньшая, чем D.S.O., поверьте!

  …Вскоре, распрощавшись с барышнями, Ричард убыл, задержавшись только для того, чтобы с порога еще раз приветливо помахать им. Когда лейтенант скрылся за дверьми, Верочка успокоено выдохнула, после чего деловито поинтересовалась:
  - Ну что, попробуем нанести визит недоарестованному американцу? Или у тебя есть какие- то еще планы. Я, - развела она руками, - пока ничего нового выдумать не могу.

На несколько секунд Мария почувствовала себя так, словно не было последних четырех лет, а она, совсем юная и скромная, в белом легком платье сопровождает родителей на очередном приёме.
Оказалось, что она, как не крепилась, скучает по прежним временам. Да ещё как! Это одинаково позабавило и расстроило её. Ведь это может помешать её новой...профессии? Роду занятий? Как вообще именовать то, чем она занимается?
- Давай вернемся. Попробуем надавить на латыша, на Петра. Всё же он теперь однозначно преступник и каторга по нему плачет. Может, захочет пойти навстречу и...- она вспомнила о его болезни. - Хотя наверное предпочтет умереть. Но что остается делать? Думаю, заявиться к американцем без распоряжения - бессмысленно.

- Вера, глупый, возможно, вопрос, но...как мы теперь называемся? Профессия это у нас какая или что?

  Выйдя на улицу, девушки свернули за угол. Вокруг была шумная, живая, не на миг не замирающая жизнь большого купеческого города, и до проблем двух задумчивых барышень никому дела не было. Вот скажите на милость, а кому действительно важны все эти тихие, незаметные дела? Скользнувшему по девушкам взглядом дедку с ехидным прищуром, ведущему телегу с бочками, в которых по одному запаху было ясно, что хранится рыба? Или беспризорникам, играющим в то, кто кинет камешек так, что он поднимет больше брызг? Или милиционеру на перекрестке, засунувшему руки в карманы и мерно покачивающемуся с носка на пятку и назад? Все эти люди могли заинтересоваться славными победами на фронте, затаив дыхание, слушать политиков в тылу – но о том, кто тихо хранит покой и порядок, они не то, что не задумались – не подозревали даже.

  - Как скажешь. – пожала плечами Вера. – Может, так и лучше: не будем конфликтовать с союзниками, а то решат они, что мы пытаемся сами судить их солдат, так проблем не оберешься. А с нашими доморощенными толи революционерами, толи бандитами все просто: кроме нас, они никому и не нужны. Да и не сбежит от нас янки… надеюсь.
  Что же до службы, - интонацией подчеркнула Данилевич слово, - то она молода еще, и определенное наименование для служащих не выработалось. Если общо, ты мы – зауряд-военные чиновники, а коли от названия службы, военного контроля, собственно, то контролеры или инспектора, хотя также нас именуют, в том числе в донесениях, агентами. Ну а в обиходе могут сказать и просто – контрразведчики.

  Поймав экипаж, девушки вернулись обратно, где выяснили, что всех задержанных, не мудрствуя лукаво, отправили в городскую тюрьму – возможности долго содержать заключенных на месте не было. Вера вздохнула тяжело, давая знак извозчику не спешить уезжать, и спросила:
  - Ну что, последуем за ними?

Агент, контрразведчик... Маша пыталась примерить на себя эти должности, а они всё топорщились, не желая укладываться. Где-то на заднем фоне продолжала назойливо являться мысль "А что бы сказал отец?".
Однако предложение отправиться аккурат в тюрьму, казалось, избавило её даже от мыслей об обеде и теплом платке на плечи - после бессонной ночи она зябла.
В тюрьме Мария Карловна точно никогда не бывала и отчего-то образ той был вовсе не ласковым: виделись ей подвалы с решетками во все стены, а сквозь решетки тянутся грязные худые руки и стоны, крики да мольбы. И еще крысы, сырость и отсутствие солнечного света. Такие представления были у Маши о тюрьме. Зябко передернув плечами, она представила там их подопечных и ей показалось слишком суровым такое наказание, ведь они, ежели и бандиты, так всё же ж люди.
Стряхнуть щемящую сердце жалость и тюремное наваждение оказалось нелегко и потому Маша поспешила согласиться.
- Едем, едем сейчас, - и первая забралась в экипаж.

  И снова барышням предстояла дорога в тряском экипаже, причем, кто бы сомневался, за свои кровные. И все же легче было раскошелиться, чем суетливо перебирать ногами по архангельской грязи, да и моветон это было бы – приличным барышням спешить куда-то, а не степенно прогуливаться. Так что комфорт и бон тон стоили не самых великих для чиновниц расходов. Правда, появляться подле тюрьмы в прежние годы тоже считалось постыдным: но на сей раз они путешествуют туда по долгу службы, а это – совершенно иное, не так ли?
  Домчались быстро: только однажды извозчику пришлось двигаться в объезд из-за того, что с одной из повозок впереди высыпались прямо на дорогу плохо закрепленные бревна. Ведший телегу мужичок затрапезной наружности ругался, на чем свет стоит, ломая в руках треух, зеваки привычно глазели, отпуская едкие комментарии, а залетные молодые парни в хаки с удовольствием снимали все на фотокамеру, шумно переговариваясь на английском.

  Перед массивными воротами тюрьмы девушки покинули экипаж. Подошедшему было караульному, чье плоское лицо выражало самоуверенную надменность низшего чина, обличенного капелькой власти, Данилевич бросила резкое и неожиданно грубое:
  - Открывай калитку, морда – военный контроль!
  Эти слова произвели недюжинное впечатление: охранник сразу поник, сгорбился и покорно загремел ключами.
  - Господин Гумберт здесь? – делово поинтересовалась Верочка. – Нет? А господин Брагин?
  - Не прибыли-с еще, ваш милость! – подобострастно и жалко залепетал тюремщик, щербато улыбаясь с показной виной на лице. – Оне-с заняты! А вам к ним дело, позвольте?
  - Не твоего ума дело! – снова отрезала преобразившаяся словно по мановению волшебной палочки контрразведчица. – Кто из начальства есть, к тому и веди!
  - Так точно! – гаркнул мужчина в ответ и зычно позвал, - Колька, проведи барышень из Вэ-Ка к Шестерке!

  Калитка отворилась, и девушки вошли на пустой в этот час тюремный двор. Кирпичные высокие стены, пятачок голой земли, массивное здание с маленькими окошками, забранными решетками – тюрьма и вправду была уныла. Колька, лопоухий парень самого что ни на есть крестьянского вида, повел гостий, однако, не к главному входу, а к одной из боковых дверей. Оказавшись в стенах узилища, девушки убедились, что не все здесь страшно: если бы не решетки на окнах, коридор напоминал бы какое-то ведомство или канцелярию. Следуя за провожатым, они вошли в небольшой кабинет, где за столом сидел едва видимый невысокий человечек в черном мундире со знаками отличия тюремной стражи.
  - Кто такие? – сразу с порога спросил он скрипучим голосом.
  Верочка пояснила, что прибыли агенты военного контроля, и лицо невысокого чиновника тут же расплылось в улыбке.
  - А я – Воюшин, помощник начальника тюрьмы! Чем могу быть полезен?
  Агент пояснила, что они не успели завершить допрос и вынуждены были прерваться, а теперь желают его продолжить. Тюремщик согласно покивал и… самым разнесчастным тоном ответил, что без решения начальства или официальной бумаги пустить контрразведчиц в здание тюрьмы не может, так что… Вера осторожно дернула подругу за рукав: попробуй теперь ты, мол.

Совершенно определенно Маша могла признаться себе (да и Верочке при случае), что отнюдь не привыкла не только к своей новой должности, но и к неожиданным преображениям коллеги.
Услышав ее окрик, Мария, прежде уважительно говорившая даже с самым распоследним пьяницей-дворником, чуть вздрогнула. Вот как тут общаться надо, оказывается... Неужели придется учиться и этому?
Маша однако быстро взяла себя в руки. Хоть и молчала, но глядела строго и выжидательно. Внутри всё трепетало от внезапного испуга и неприятного предчувствия - увидеть тюремные камеры, изможденных заключенных и тюремщиков, отчего-то возникавших в ее воображении непременно в окровавленных фартуках (подобно мясникам, не иначе), Мария Карловна еще не была готова. Потому и радовалась неожиданной отсрочке.

Сохраняя неприступную мину, Маша проследовала за мальчишкой, но шла будто в тумане, ругая себя за излишнюю мнительность и пытаясь усмирить чувства. В конце концов, не всё так страшно: криков не слыхать, руки из-за решеток не тянутся, да и надзирателей в фартуках не видно. И всё же Маше было чрезвычайно удобно, что весь разговор взяла на себя Верочка.

Тут им тоже чинили препятствия. Вся их дорога нынче из одних препятствий состояла: везде приходилось убеждать, врать, орать, запугивать и льстить. И вот опять.
- Тогда, господин Воюшин, извольте письменно изложить ваш отказ, - равнодушным бесцветным голосом, глядя помощнику прямо в глаза, заявила Маша первое, что пришло в голову. Одно дело ведь на словах отказать, другое - в руки письменный прибор взять, чернильницу отворить и самолично расписаться в препятствии делам военного комитета. - Бумагой этой мы перед начальством отчитаемся. Такой порядок у нас.

  Высокопоставленный тюремщик от слов девушки весь поник, став с виду самым несчастным существом на свете. В глазах его вспыхнула мольба, словно у арестанта, которого присяжные могут приговорить к смертной казни или отпустить, мясистый подбородок задрожал, словно он сейчас расплачется. Мужчина всплеснул руками по-бабски, вздохнул каторжно и даже открыл рот, намереваясь что-то сказать. Но контрразведчиц страдания помощника тюрьмы не тронули, и он промолчал, лишь снова вздохнув.
  Повисла пауза, тяжелая и душная, какая бывает только в замкнутом помещении. Напоенная резким запахом мужского пота и застарелым, въевшимся в стены табачным ароматом, она давила на посторонних, словно пытаясь вынудить их покинуть неприятное место. Может, так и пахнет тюрьма: хлорочной чистотой, немытыми бельем и телами, кислой капустой и дешевой махрой? Это – запах пустоты и отстраненности, наплевательства на себя и на других, запах протокольной жестокости и бытового негодяйства.

  Воюшин переложил папки с одного края стола на другой, покрутил ручку и отложил в сторону. Достал «портсигар» - жестяную коробку из-под леденцов-ландринок фабрики Абрикосова, открыл ее даже, но вовремя остановился – вспомнил, видимо, что в присутствии дам без разрешения табашничать не комильфо. Недавний надзиратель чувствовал себя явно не в своей тарелке: опытный чиновник наверняка бы нашел десяток официальных отговорок, но бывшему половому они были невдомек, так что тюремщику оставалось только судорожно думать и стоить из себя страдальца, на чьи «хрупкие» плечи взвалили непосильный груз принятия решения.
  В итоге весь изведшийся Воюшин, которого молчание собеседниц терзало пуще волка, не выдержал и промямлил:
  - Может, вы останетесь пока что здесь, подождете начальство? А я пока чай принесу! К тому же, - он явно решил воспользоваться единственной козырной, как ему казалось, картой, - Иван Филиппович сейчас наверняка общаются с новыми постояльцами, так что чуть попозже вам ко всему прочему представят допросную протоколу!

Лицо Машеньки совсем каменным сделалось. Не то, чтобы идея пить чай ее так отвращала. Нет-нет, даже напротив - она снова начала мерзнуть и сама мысль о горячей воде заворочалась в ней с радостью. Порядком надоело Марии Карловне каждому объяснять и доказывать, что они, дескать, тут делом занимаются, а не на застенки полюбоваться пришли.
Без лишних объяснений, она выудила из собственной папки чистый лист, положила аккуратненько на стол и учительским голосом, почти торжественно произнесла:
- Я, дальше фамилия, имя, отчество, звание, должность ваши, не допустил агентов военного контроля для завершения допроса по причине.... - она вопросительно посмотрела на Воюшина. - Причину кратко. Дату, подпись.
И прошлась по комнате в ожидании, посматривая на часы.

  - Господь с вами, барышня! – возопил Воюшин, замахав руками, - Не буду я ничего подписывать! Надо вам так пообщаться с этим заключенным – кстати, как там его кличут-то? – общайтесь, милости просим! Только в присутствии Ивана Филипповича, чтобы все было по протоколу и вообще. Тюрьма-то наша, и за заключенных мы отвечаем. Сломаете вы ему, допустим, ноги, а спрос с кого – с Воюшина! Поэтому прошу простить покорно, но будет только так. А если не согласны на такое предложение – так я, в свою очередь, попрошу вас подписать бумагу, чтобы, стало быть, ко мне претензий не было. Ну а коли вы надумаете…
  - Мы согласны. – вклинилась Верочка, - Ведите к вашему Ивану Филипповичу. И избавите нас от вашего словоблудия, - девушка поморщилась.
  - Да-да! – помощник начальника тюрьмы аж подскочил на месте, заорав, как оглашенный, - Дежурный!
  - Ась? – в дверь заглянула широкая ряшка, вырастающая, как шляпка гриба, из туго сдавившего шею ворота.
  - Веди барышень контрразведчиц к Судакову!
  - О-ох… - жалостливо вздохнула ряха, сочувственно посмотрев на девушек.
  - Они с заключенным побеседовать хотят. –недовольно и торопливо разъяснил Воюшин.
  - А-а-а… - протяжно протянул дежурный. – Ну тады и ладныть.
  - Что «ладныть», что «ладныть»? Веди и пришли мне сменщика – он арестанта приведет для допроса.
  - А тама у Иван Филлипыча седня Хисматуллин работают. Заключенный может-то тогось, не сдюжить…
  - Не твое дело, веди и все тут! И разговорчиков поменьше! – старший тюремщик явно был рад выплеснуть весь свой испуг и нервное напряжение на подчиненного.

  Дежурный пожал плечами и попросил девушек следовать за собой, во внутренние помещения тюрьмы. Здесь Машу с Верой встретили душный воздух, кирпичные стены, проглядывающие тут и там через полуоблупившуюся серую, некогда белую известку, решетки на окнах и постные рожи тюремного персонала, которые не могли породить ничего, кроме уныния. Свернув по скрипучему дощатому полу коридора направо, провожатый был вынужден остановиться, пропуская своих товарищей, тащащих под руки парня в черном бушлате. Заключенный еле передвигал ноги и через каждые несколько шагов сплевывал густые красные сгустки.
  - Упертый попался. – словно извиняясь за своих коллег, оправдался тюремщик. – им говоришь-говоришь, а они не понимають. А вот как раз вмажешь, добрая половина вмиг становится как шелковая. Ну не хочут они по-хорошему, ну не хочут!

  Недолгая дорога привела девушек в просторный светлый кабинет, где кроме двух столов, трех стульев, один из которых стоял в центре комнаты, да вешалки ничего из мебели не было. За столом побольше расположился высокий, толстый мужчина в военной английской форме с русскими погонами защитного цвета, расстегнутой на груди так, что виднелась белая рубаха. Его вполне было можно принять за армейского офицера, и только темно-синяя фуражка с светло-синим кантом говорила о принадлежности к тюремному ведомству. Закинув ноги в блестящих сапогах на стол, офицер неторопливо прихлебывал из жестяной кружки неизвестный напиток.
  Чуть сбоку, за маленьким конторским столом, сидел невысокий брюнет в русской форме с унтер-офицерскими лычками и масляными глазами, который, высунув язык, что-то старательно выводил на бумаге. У зарешеченного окна на корточках сидел одетый в одни штаны лысый мужчина с явно не славянскими чертами лица. В отличие от головы, грудь его была покрыта густым курчавым волосом. На узловатых обезьяньих руках, на штанах татарина, на стуле в центре комнаты виднелись засохшие кровавые пятна. Той же кровью пах воздух - кровью, а еще резким запахом мочи.
  На столе офицера лежало несколько плеток и веревок, в углу висели кандалы, рядом с бугаем была прислонена к стене здоровенная деревянная колотушка. Одним словом, без ложных прикрас это помещение можно было назвать пыточной и вряд ли погрешить против истины.

  - Ну-с, - раздался самодовольный бас офицера, - с чем пожаловали, дамы?ходатайствовать за кого пришли? Так это не по адресу, да и не собираюсь я ни слушать вас, ни щадить политических. Итак?
  - Оне-с с военного контролю, допрос допрашивать будут, с вам вместе, значить, Иван Филиппович! - заискивающе глядя на Судакова, протараторил доморощенный Вергилий по этому Аду.
  - Военный контро-оль! - насмешливо протянул толстяк,так и не удосужившийся убрать ноги со стола. - Тогда милости просим! Поможем уж, чем сможем, в меру наших сил. Только, - хохотнул он, - вы не боитесь, барышни, белы рученьки запачкать? Допрос - дело такое, гря-азное!

Тошнота подступила, стоило им выйти в коридор. Что-то в том, как отговаривал их пугливый Воюшин, было подозрительным и одновременно предостерегающим от того, что ей, доброй душе, могло быть не по силам. Теперь она словно бы сама шла на казнь, едва переставляя ноги. Озираясь по сторонам, Маша наблюдала, как меняется обстановка, а вместе с ней сердце опускалось всё ниже в пятки.
- Вера, - схватив коллегу за руку, она потеряла дар речи, увидев, как волокут окровавленного человека. Да так ничего и не смогла сказать. А что пугало ее больше - жестокость, которая царила здесь или то, что именно она, Маша, могла стать причиной этой жестокости - так и не поняла. Еще замелькала тревожная мысль, даже сожаление, что, увидев тюрьму раньше, она не отправила бы сюда допрашиваемых, а это уже говорило о ее непрофессионализме и чрезмерной мягкосердечности. Неподходящий кандидат она, ох неподходящий. На ватных ногах добравшись до кабинета, она пропустила вперед Веру, словно желая выкроить себе секунду-другую, чтобы перевести дыхание.

Неожиданный сноп света, бивший ей навстречу из кабинета, давал надежду, но был лишь приманкой. Оказавшись внутри и взглянув на присутствующих, Мария Карловна сразу догадалась, что дело плохо и ждать милосердия здесь не придется. Как ни странно, манеры находившихся здесь мужчин и откровенная насмешка и враждебность Судакова, помогли ей взять себя в руки. Подавляемый гнев придал смелости. И хотя Иессен и чувствовала себя как загнанная в угол кошка, она двинулась в наступление.

- Мария Карловна Иессен, - отчеканила она, строго взглянув на Судакова и задержав многозначительный взгляд на сапогах, лежащих на столе. Громкий голос не шел ни в какое сравнение с ее жалостливым "Вера" там, в коридоре. Маша прошлась по комнате, сцепив руки за спиной и оглядывая с хмурым интересом татарина, инструменты, стул посреди комнаты. Содрогаясь от омерзения и злости, она сжимала пальцы в замок, что было сил, чтобы не заметили, как они дрожат.

- За руки наши не переживайте. Мы руками не пользуемся. У нас иные методы. В частности сейчас у нас появились сведения, которые заключенный должен подтвердить или опровергнуть. Оба этих исхода приведут нас к разным подозреваемым и к определенному ответу его склонять не нужно. Это может повредить нашему расследованию. Я понятно изъясняюсь?- Мария перестала расхаживать по комнате, остановившись напротив начальника кровавого процесса.
- Ваш человек может отдохнуть. Пусть не отходит далеко, но и допрос нам не портит, - строгий учительский взгляд Маши, сжатые в осуждающую ниточку бледные губы, и громкий стук каблуков, которыми она будто старалась выколотить из этого места всю душу, последние капли сил, собранные, чтобы сделать еще рывок - всё это сейчас составляло образ какой-то другой женщины, не Маши, не Марии, не дочери адмирала Иессен. Женщины, которая осталась одна. Женщины, которая поступилась принципами ненасилия. Это отравляло Машу сильнее кровавых пятен на полу, садистов, наслаждающихся страданиями своих жертв и этого страшного места.

  Верочка, кажется, тоже чувствовала себя не в своей тарелке: левая рука непрестанно то поправляла ворот, то волосы приглаживала, то прядь за ухо заправляла. Видимо, в военном контроле и вправду дела делались чище, и контрразведчице не приходилось раннее сталкиваться с такой неприкрытой жестокостью, исходившей, тем паче, не от большевиков да эсеров. К слову, хоть продержавшиеся неполные полгода у власти красные и были жестоки, но с настоящим анархистским разгулом Архангельская губерния, как, впрочем, и Мурманский край, не сталкивались – подавляющее большинство чернофлажной братии было из моряков, и почти все они попали под февральскую демобилизацию, навсегда оставив Север до того, как в городе воцарилось боязливое, а посему жестокое комиссародержавие.
  Так что напарница, не смотря на больший опыт, отнюдь не находилась в более выигрышном положении. Скорее, ей было даже тяжелей: привыкшая анализировать ситуацию заблаговременно и действовать осторожно, столкнувшись с бытовым хамством от представителя смежного ведомства, Данилевич попросту растерялась, уступив инициативу более деятельной и горделивой подруге, неготовой терпеть ни унижения, ни слабо прикрытые оскорбления. Однако, вовсе оставлять Машу без поддержки она не собиралась, так что под дробь каблучков поспешила встать рядом с ней. Поправив торопливым движением очки, девушка поддержала слова подруги, правда, скорее с упрямой настойчивостью, чем с озлобленностью на тех, кто пал столь низко.
  - Действительно, господин Судаков, - демонстративно сохранила она официальное обращение, но воспользовавшись «подсказкой» от конвоира, - Здесь, безусловно, ваша епархия и ваши правила, но конкретно данное расследование интересует не только наше руководство, но и компетентные органы союзников, так как в деле замечен иностранный элемент. Поэтому, - Данилевич скрестила руки на груди, - нам следует соблюсти все политесы, чтобы не было эксцессов. Вы меня понимаете?

  Палач при исполнении на речи девушек только весело фыркнул, ни капли не стесняясь выразить насмешку. И не подумав убрать обувь с ее «законного» места, мужчина, неспешно смакуя, отпил из кружки, вытер тыльной стороной ладони усы и, повернувшись вполоборота, обратился к унтеру, совершенно игнорируя посетительниц.
  - Гляди-ка, одна интонациями брать пытается, другая как по писаному шпарит. Молодежь!
  Повернувшись все же к девушкам, он продолжил резким и отрывистым тоном:
  - Правильно заметили, барышни, это – мои владения, и будет здесь все так, как я скажу, уясните это раз и навсегда. Я рад, - презрительно скривился он, - что вы рученьками не пользуетесь и не пачкаете их, но мы – люди простые, грешные, и знаем жизнь немного лучше. Ваш преступник, не чувствуя угрозы себе любимому, соврет – недорого возьмет, а вы сережки развесите, прическочками покиваете, ресничками похлопаете и все примете за чистую монету. А когда все тайное станет явным, и начальство с вас спросит, то мигом заблажите, что, де, это Иван Филиппович во всем виноваты, не дали нормально допросить, и вообще – еще на Нерчинской каторге мозги пропили!

  О помянутой каторге девушки слышали – еще бы!, правда, все больше слухи да сплетни, чем факты. Место это, говорили, было препоганое, и не только условиями содержания, для которых определение «скотские» звучало изысканным комплиментом, но и контингентом из отборных негодяев, и совершенно безжалостной администрацией, совершенно не держащей заключенных за людей и считающей, чем больше осужденных передохнет на каторжных работах, тем меньше убытки понесет казна на их содержание, и тем больше будет мест для следующей партии отбросов. Смертность на Нерчинской каторге была чуть ли не выше, чем во всех остальных – а это говорило о многом.
  И вот один из тюремщиков этого Ада на земле теперь вальяжно сидит здесь, в далеком Архангельске. Судаков был везунчиком, не иначе – большинство надсмотрщиков было перебито в феврале-марте прошлого года, когда амнистированные каторжане действием стали выражать свое недовольство «цепными псами царя». Он, не смотря ни на что, выжил, но и по сей день явно был не намерен отказываться от прежних методов работы с заключенными: толи привык, толи считал единственно верным, толи, что хуже всего, просто любил чужие страдания.

  Тем временем тюремщик продолжал издеваться:
  - Но Бог с вами, Мария Карловна и безымянная барышня. Приводите вашего ферзя, облизывайте его, сколько душеньке угодно. А как он с вами поговорит, то тут уж мы с Сафиуллиным вежливо поинтересуемся, не забыл ли он что-то добавить – только из искреннего желания всеместно помочь вам.
  Прежде все слова Судакова были вежливыми, хотя и с хамским подстрочником, но последняя фраза была уже неприкрыто резкой и вызывающей, профессионально давящей на собеседника.
- Я. Понятно. Изъясняюсь? – дословно процитировал он Иессен.

А ведь они были по одну сторону баррикад. Боролись, так сказать, с врагами монархии бок о бок. От осознания этого Машу едва не передернуло. Даже находиться в одном помещении с Судаковым было противно: и такие, как он, работали на государя? Чем же он лучше солдат, которые насиловали девушек в Петрограде?

Горечь пополам с гневом подобно болоту засасывали Марию Карловну. Она пока еще держалась на плаву, из густой вонючей жижи торчал нос, глаза, уши. Ими она и будет слушать крики узников. Глазами же - смотреть, как из них вместе с кровью выходят последние крохи самообладания и надежды на жизнь. А что? Сама отдала приказ вести их в тюрьму, сама теперь и смотри, не отворачивайся.
Маша всегда была к себе строга, теперь же и вовсе превратилась в эдакого тирана, ещё чуть - и станет Судаковым. Когда-то ведь и он был пухлощеким мальчуганом, гонявшимся за бабочками. Когда он понял, что может безнаказанно отрывать крылья живым людям? Может как раз в ее возрасте. Не поздно становиться палачом, Маша. Человеком - может быть. Но не палачом. Туда всегда дорога открыта, особенно сейчас, когда отверзлись врата в преисподнюю и лезет оттуда всякий мерзкий гад.

Невзирая на обувь, Мария Карловна облокотилась на стол, в аккурат напротив Сундукова и ядовито усмехнулась:
- На одной стороне работаем, Иван Филлипович, - не мигая, сообщила она в глаза палачу. - Или я ошибаюсь?
- Ведите задержанного Балдориса Петра Ансовича, - не дав возможности определить, риторический ее вопрос или нет, Маша выпрямилась, да на тюремщиков больше не глядела. Ей еще предстояло собраться перед встречей с тем, для кого она теперь - такая же тюремщица.

***
Когда Петра привели, Иессен не без облегчения отметила, что в этой комнате он впервые, а значит, был еще шанс, что сегодня отсюда он выберется невредимым.
Почему ей так этого хотелось, при том, что латыш мог оказаться действительным врагом? Маша ответа не знала. Знала только, что после знакомства с Судаковым на добрых и злых теперь людей делить перестанет.
Здороваться она тем не менее не стала, сразу к делу перешла.
- Петр Ансович, пообщались мы с Хайновичем, - сделала театральную паузу Маша, - и прежде чем я его позицию вам изложу, повторите еще разок, чем вы там с американцами менялись? А то я только часы, шубы, меха припоминаю. Да игрушки с самогоном. Кстати, чьи это вещи, тоже напомните.

Маша начала издалека, так сказать, всего-то с кражи, тогда как к выявлению классовых врагов стоило подготовиться морально или хотя бы дождаться, когда Вера, внезапно растерявшаяся, возьмет себя в руки и тоже ввернет в нужный момент шпильку, подловив Петра там, где она не сможет.

  На эскападу Машеньки толи следователь, толи палач лишь широко улыбнулся, словно бы она сделала то, чего он давно ждал, и раза три хлопнул в ладоши, что, по его мнению, должно было обозначать аплодисменты. Поправив небрежным движением ворот, мужчина согласился:
  - В именно, барышня контрольщица – на одной, – толстый палец назидательно качнулся в попытке придать словам весомость, - а значит, не вставляйте мне палки в колеса и не мешайте делать наше общее дело. Вы, как и добрая половина, да что там половина – почти все из вашего ведомства, слишком уж чистоплюйничаете с этой большевистско-уголовной братией. И жандармы до вас с ними миндальничали: на поселение отправляли в дальние уезды вместо того, чтобы на нормальную каторгу забросить или же сразу, на месте, дать пропуск в Могилевскую губернию, в штаб к Духонину. Вот они безнаказанность и почувствовали. Вы, красавица, - ох, и неприятная была ухмылка у Ивана Филипповича!, - если на вас бродячие псы набросятся, словом их будете отгонять, или палкой? Если первое – зовите, я с удовольствием понаблюдаю!

  Отвлекшись на время от разговора, он гаркнул:
  - Дежурный!
  На оклик вошел уже знакомый девушкам надзиратель, переминающийся с ноги на ногу:
  - Да-да?
  - Ой, дура-ак… - вздохнул Судаков, прикрывая лицо рукой, - Как к старшим надо обращаться, морда, забыл, что ли? Из какой ты вообще дыры вылез, «да-да»? – передразнил он, - Ладно, бес с тобой, дураком. Обвиняемого Балдориса тащи, из последней партии заключенных. Проследи, чтобы никто ему по дороге в рыло не двинул – барышни из военного контроля брезгуют на юшку, по морде размазанную, смотреть. Ну давай, пиз… Иди отсель.

  Повернувшись к Марии Карловне, тюремщик насмешливо продолжил:
  - Ну так вот…
  - Нет уж, теперь послушайте вы, господин Судаков, уж простите, чина вашего не знаю, - в беседу делово вмешалась ранее молчавшая Данилевич, - Не пытайтесь сейчас выставить из себя добродетельного защитника монархи…
  - Я республиканец, вообще-то, - перебил ее Иван Филиппович.
  - Не суть, - такими мелочами пришедшую в себя Верочку было не сбить с пути, - Балдорис и иже с ним – еще не доказанные большевики, а пока что просто толи мелкие спекулянты, толи воры – в чем я сомневаюсь. Поэтому защищать Северную Область от них такой методой мало того, что бессмысленно, так еще и преступно. Вы просто роняете в сердца ненависть к нам, и все. Учитесь отделять зерна от плевел – мы не воюем с собственным народом, а только с германскими наймитами и обманутой ими массой. Да и в принципе зло порождает только зло: если мы будем действовать также, как Че-Ка, то разве не станем мы такими же, как они?
  - Барышня, - хмыкнул Судаков, - а вы, случаем, не из поповичей?
  - Нет, и к делу это отношения не имеет. Вы меня услышали.
  - Детский лепет! – скривился тюремщик, - вы на каторге хоть раз были?
  - Бог миловал.
  - Вот тогда и не говорите мне, как себя вести с разными тварями. Просто тварями, не Божьими, - весело скаламбурил хам в погонах, - уж поверьте, девоньки, такие люди понимают только один язык – силы. Если ты слабый, вежливый, стараешься не задеть им ненароком – в тебя будут плевать, фигурально или натурально. Понимают же – что им будет? Но если пару раз двинуть в рыло… Сразу сообразят, что отпираться бессмысленно, и предпочтут рассказать обо всем, начиная с того, как в детстве соседские яблоки воровали!
  - И солгут, только бы вы им не делали больно. И ненависть затаят. Вы пойдете по ложному пути, а они при первой возможности в спину ударят, хотя раньше о таком и не думали, - повысила голос Вера Антоновна.

  Выяснение отношений, начавшее срываться на крик, было прервано появлением надзирателя, ведущего за собой уже знакомого заключенного. Тот выглядел вполне здоровым – разве что левое ухо светилось красным фонарем – после чьей-то весомой плюхи, видимо.
  - Балдорис Петр Ансович. – повторил тот уже известную информацию. – Гражданский, кочегар на «Енисее», не мобилизовывался.
  Вопрос Маши не застал его врасплох – латыш просто пожал плечами и ответил, глядя в стену прямо перед собой:
  - Что-то приобрели за бесценок у уезжающих из города обеспеченных господ, что-то купили с рук у перекупщиков, чтобы потом с выгодой продать тем, кому это нужнее: не мне вам объяснять, что в июне, после победы большевиков на выборах, жить здесь для тостосумов стало вдвойне опасно. Если вы думаете, что мы сбывали ворованное, то спешу разочаровать: лично я ни в каких эксах, ни политических, ни преступных, не участвовал, - Балдорис наклонил голову так, словно подставлял под удар лоб, прикрывая лицо, - А самогон взять можно чуть ли не у кого угодно, да и самому сварганить тоже – невелик труд.

От мысли о том, что сейчас повторится тот же диалог, Машу затошнило. Неужели снова по кругу? Отправили с утра на учения, а тут сразу бой ни на жизнь. Да еще и после вопиющей тирады Судакова о тварях и способах взаимодействия с ними.

Пока Верочка остывала, а латыш говорил, Иессен переживала дежавю и готовилась признать поражение. Правда, сделать это здесь означало развязать руки вот этим вот палачам и Маша решила держаться до конца.
- Скажите, Пётр Ансович, вы уже были в тюрьме или на каторге, не так ли? - никак не реагируя на отповедь о богатствах, оставленных соотечественниками, продолжила Иессен, дополнительно повернувшись спиной к Судакову и его ухмылке и чувствуя себя так более уверенно.
- Также поясните, почему вы не мобилизовывались?

Маша так и осталась стоять, не желая соприкасаться даже с мебелью в этой пропахшей насилием комнате. Она стояла напротив Балдориса, тонкая, натянутая словно струна, как классная дама перед нашкодившим учеником. И всё же не желающая ему ни розг, ни прочего наказания.