Oh, I miss the kiss of treachery | ходы игроков | I. Смерть, брошь и болиголов

Как заведено в Илрьяне, твоя история началась с чьей-то смерти.



Март 1624.

  В день весеннего равноденствия на площади Восстания собралась разношёрстная толпа. Пока цеховые ставили гильотину на высоком эшафоте, внутри тебя крепло мистическое чувство сатурналий, забытого языческого праздника. Хищные улыбки на лицах зевак, призывные крики лоточников, порывы мартовского ветра – он всё ещё пронзительно холоден, но уже несёт весенние ароматы цветущих азалий из дворцовых садов. Рядом, буквально через две головы, кто-то страстно убеждал изумлённую спутницу, дескать приговорённый завел интрижку с фавориткой великого принца. Тот павлин наверняка привирал перед пассией, ведь даже ты не знал всей безумной истории, что так бесславно закончится здесь, под лезвием презренной гильотины. Твои патроны из дома Эланда пресекали любые расспросы на корню, а скорый суд вершили лично приоры за закрытыми воротами дворца. Пора усвоить, что не каждой тайне суждено быть раскрытой.

Внезапно с восточного края площади ожила толпа, загудела. Кругом слышен смех вперемешку с проклятиями. Жандармы теснили зевак от дворцовых ворот, пропуская телегу с водружённой на ней клеткой. Внутри криво сбитой клетки стоял мужчина с длинными спутанными волосами пшеничного цвета. Его лицо... Ты бы в жизни его не узнал, если бы не наглые серые глаза под опухшими валами бровей, и улыбка! Знакомая тебе с первой встречи, самодовольная улыбка на лиловом полотне разбитого лица. Одет он был в чёрный бесформенный балахон, а может даже и власяницу – тюремщики сорвали с него всё золото Великого дома, всё его абсурдное франтовское платье. Когда его, гордого, прямого как жердь, но с трудом переставляющего израненные ноги, жандармы подняли на эшафот по узкой лестнице, судебный секретарь огласил приговор. Но слова напудренного чиновника ты уже не слушал: соколиные глаза любимого Браво принцессы Великого дома Эланда встретились на мгновение с твоим любопытным взглядом. Да, он продолжал улыбаться искренне, надменно.

– ...обвиняется в измене принципату и народу Илрьяна и приговаривается к казни путём отсечения головы.

Толпа взорвалась радостным криком. Час искупления настал. Лука, дворцовый палач, деликатно уложил покорного браво на скамью гильотины, запер крючком взъерошенную голову промеж двух лакированных досок. Без промедления щёлкнул взведённый механизм, и беззаботное лезвие со свистом разрубило шею приговорённого. Несколько его пшеничных прядей зацепились за доски, голова на мгновение повисла маятником над эшафотом и вдруг сорвалась, прокатившись мимо корзины по гранитным плитам площади. Зеваки ликовали. Языческое жертвоприношение свершилось, и ритуальная кровь, цвета бутона азалии, окропила древний камень. Но ни палач, ни приоры, ни ликующие обыватели – все они даже не догадывались, что царём сатурналий в этот солнечный день был именно ты. Знакомая птичка напела, что пешка скоро превратится в ферзя: дом Эланда оправится от удара судьбы, и принцессе понадобится новая котерия для бесконечной партии в игру Эзультаре.

С лазурного неба заморосил слепой дождь. Палач поднял отрубленную голову и привычно продемонстрировал её толпе. К твоему горлу подкатил предательский ком: даже после смерти ехидная улыбка не сползла с разбитого лица. Нет, пусть это будет смертельная дуэль на Сердоликовом поле, коварный яд в бокале, или неожиданный удар стилетом, но, Госпожа, только не такая бесславная смерть на потеху толпе...

***



Май 1624.

  Настал твой судьбоносный день. Ты внутри особняка "Дар Аврелии", в атриуме, в самом сердце Великого дома Эланда. Уже не прислуга, но приглашённый принцессой гость, с привилегией носить шпагу на вечере, где дозволено присутствовать только своим. Свои сегодня закрывают лица масками, но на твоём лице маски нет. Это часть обряда посвящения, как и семейный герб, золотая брошь с быком, приколотая над сердцем к твоему дублету – символ нового статуса и груз новых обязанностей. Этим вечером гости оценивают тебя и твоих коллег по котерии, отстранившись за алебастр маски. Ха! Всё это фарс. Их голоса и стать тебе знакомы, ты лично встречал большинство присутствующих за годы работы на дом Эланда. Но ты подыгрываешь, представляешься им, купаешься в лучах их любопытства.

В зале прохладно. Из-за чёрной гардины, под аккомпанемент мандолины, тонкий голос поёт о боли утраты. Слуги разводят сладкое вино – хорошее вино из старейших виноградников Илрьяна, но не изысканное, нет. Столы украшают букеты сухоцветов, а восковые свечи расставлены так, чтобы вырвать из сумрака фигуры беседующих людей, но не более. Сами люди одеты просто, в тусклые цвета, без модной нынче заморской пышности. Даже те гости, которых ты на улицах Илрьяна встречал разодетыми в парчу и золото, сегодня носили скромные платья, пусть и сшитые одарённым портным.
Из-за запертых дверей в восточное крыло бьют сквозняки, и с ветром тебе чудится призрачный запах гари – отголосок летнего пожара, опалившего добрую половину зданий Венца. Работы над пострадавшим крылом идут медленно, да и сам "Дар Аврелии", раньше прекрасный орнаментальный дворец, сегодня его роскошь скрыта за траурной драпировкой. Траур тянется уже второй год, и в семье точно знают, что он не закончится, пока Великий дом Эланда не займёт высшую позицию Эзультаре. Так поклялась нынешняя принцесса, Лукреция Маринелла де Эланда, потерявшая за несколько лет отца, мать и двух любимых братьев.

– Мечи и кандалы рассыпятся в прах. Только золото не ржавеет.

Мандолина умолкла. Принцесса подняла бокал и произнесла тост, который эхом множества голосов прокатился по залу. Лукреция одета в чёрный мужской костюм, но плотный бархат не скрывает её женские формы. На поясе у неё ножны камзольной шпаги, с золотым оттиском быков на чёрной коже. В её рыжие волосы вплетены чёрные атласные ленты, а на лице маска, но маска не простая. То, что изначально призвано скрыть личность, для принцев стало символом статуса. Маску "солнечного быка" носил основатель дома во времена восстания против тирании проклятого императора, и теперь реликвия передаётся от принца к принцу. Но вам не сложно представить её надменное лицо с пышными бровями, сказочную красоту которого портит лишь семейная горбинка на носу. Ей сильно за тридцать, но до сих пор время её только красило.

Гости не сводят взгляд с тебя и твоих коллег. Принцесса вышла в центр зала, остановилась перед вами, протянула руку в бархатной перчатке. Она их никогда не снимала, но до тебя доходили слухи, что ткань прячет жуткие ожоги, из-за которых некоторые пальцы Лукреции даже потеряли гибкость. На указательном пальце у неё золотой перстень с блестящим жадеитом. Ты помнишь церемониал: нужно встать на колено и изящно поцеловать перстень. Корни ритуала уходят в трагедию из доимперских времён, где ветреная языческая богиня травила провинившихся слуг экстрактом болиголова, нанесённым на любимое кольцо. А слуги, зная о своей судьбе, всё равно шли на заклание, не смея перечить хозяйке.
Какая ирония.

Лишь одно – не считая, конечно, траурных драпировок, – омрачало скромное торжество вечера: все знали, что преклонить колено сегодня предстоит трём новым представителям Дома, однако в центре залы можно было видеть лишь двух молодых мужчин без масок. Внимательный наблюдатель заметил бы хмурые взгляды, которыми время от времени обменивались Принцесса и её приближённые, обратил бы внимание на слуг из числа самых преданных, что возникали среди гардин, чтобы едва заметным жестом доложить о бесплодности всех усилий и тут же отправиться на новые поиски, повинуясь движению пальцев или взмаху веера. Исчезновение члена котерии накануне принесения присяги само по себе было событием неприятным и даже скандальным, но что если это всего лишь звено в развернутой кем-то атаке по безопасности Дома?

...Сказать по правде, недостойные мысли о том, чтобы как-то избежать посвящения, стали мелькать в голове Джанлеонцо как только ему стали известны все подробности предстоящей церемонии. Разумеется, он ждал этого судьбоносного дня с гордостью и надеждой. Это честь, это статус, это признание его заслуг, это новая ступенька, открывающая путь к новым возможностям. Но где-то в глубине души он чувствовал трепет перед предстоящим ему испытанием. Пусть на несколько минут, но ему предстоит оказаться там, где он любил бывать меньше всего, – в центре всеобщего внимания. И потом, эта дурацкая публичная клятва: его задача состоит в том, чтобы ничего толком не сказать, но сколь многое зависит от того, как именно он это скажет!

Конечно, это всё полная ерунда по сравнению с тем вниманием, которым удостоили его следователи три года назад, и теми клятвами, что он им приносил. Но кажется, даже тогда Джанлеонцо не так сильно волновался (на самом деле, неправильно кажется). По крайней мере, тогда ему не нужно было ничего придумывать и приукрашивать – не слишком обременён поиском средств выражения тот, у кого суставы вывернутых рук обременены всем весом тела. Тогда, по крайней мере, ему удалось каким-то чудом донести до судей, что он не состоит в сговоре с иноземной разведкой, не причастен к незапланированному купанию достопочтенного сеньора в водах канала и вообще не знал, что везёт в эту ночь самого секретаря Коллегии приоров. Что он хочет донести теперь до верхушки своего нового Дома? И верит ли в это сам?..

Время шло; надлежало играть с теми картами, которые есть на руках. Мандолина умолкла, Принцесса подняла положенный тост и вышла в центр зала, остановившись перед парой посвящаемых. Пожилой слуга-мавр – наверное, прислуживал ещё деду Лукреции – вышколенным движением принял из рук виновников торжества опустевшие бокалы и поставил на ближайший столик. А затем с удивительным для его согбенной фигуры проворством пал на колено перед Принцессой и прижался губами к холодному зелёному камню.

Поднявшись на ноги и тут же став как будто выше и шире в плечах, нарушитель спокойствия одной рукой сорвал парик и бороду, а другой скинул с себя служивший ему ливреей мавританский халат, под которым оказался короткий дублет с портупеей и золотой брошью Дома.

– Для меня честь и счастье верно служить Вам, Моя Принцесса, и Великому Дому Эланда, – негромко, но так, что слышно было всем в притихшем зале, учтиво и спокойно, без лишней бравады в голосе заговорил Джанлеонцо, – Пусть некоторые в Илрьяне спесиво распускают перья, полагая, что всё происходящее под сводами Дара Аурелии им известно. Клянусь, что однажды принесу Вам на блюде их сокровенные секреты!

На протяжении вечера Гвидо сохранял расслабленное спокойствие. Прекрасно сознавая важность момента, которому суждено поделить его жизнь на "прежде" и "после", он уже столько раз прожил этот день в своем сердце, что эти маски, канделябры и черные драпировки стали ему близкими знакомцами задолго до встречи. Еще давеча сердце колотилось как бешеное при мысли о церемонии, а сегодня на его лице играет чуть рассеянная приветливая улыбка, губы с должной любезностью выводят учтивые слова представления, поясница отмеряет точные углы поклонов в строгом соответствии с рангом собеседника. Как руки слишком нервного бойца дрожат и потеют в предвкушении схватки, но мигом обретают сосредоточенную уверенность при появлении смертоносного острия напротив. И сейчас молодой Браво как раз разыгрывал одно из самых важных сражений в своей жизни – битву за свою будущую карьеру в Великом Доме Эланда.

Все шло своим чередом, и одно лишь обстоятельство смущало и тревожило молодого человека. Куда запропастился этот пройдоха Джанни? Как бы не подвел их всех в этот час. Теперь они трое в одной смычке, и провал одного ляжет несмываемым пятном на репутации всей котерии – невероятная неудача в самом начале службы. Ах, да вот же он, но что за дурацкую буффонаду затеял! Какая дерзость! Всегда тихий и незаметный, а тут ишь какой фортель выкинул. От пальяццо Франческо еще можно было такого ожидать, но Джанни... Однако, про павлина неплохо, неплохо. Может и поразить цель. Силясь не показать собственного удивления (что сделал один – сделали трое!), Гвидо украдкой скосил глаза на ряды масок, стараясь угадать, что они преимущественно прячут – улыбки или гнев. Ну Джанни, будет тебе беседа по душам, дай только увидеться с глазу на глаз!

Выбирая оружие для предстоящего поединка взглядов, Гвидо предпочел сверкающую белоснежную броню скромности отточенным клинкам бахвальства, тяжеловесным молотам клятв и стрелам утонченного остроумия. Рассуждал он просто. Шпионы, придворные, наемники – все это рычаги и шестеренки сложного механизма работы Великого Дома, жизненно важные, но зачастую незаметные. Браво же это лицо, сердце и честь Дома, и в этой роли для него неизбежно сравнение с казненным на эшафоте фаворитом. Что же может противопоставить едва оперившийся мальчишка памяти о знаменитом мастере меча и интриги? Юноша еще не прославил ничем свой клинок, не блистал на балах и в схватках, не вырывал из когтистых лап конкурентов побед для своей Принцессы. Но ведь он и не запятнал себя позором измены, не оброс зловонными гроздями скандалов, не заимел непримиримых врагов себе и Дому. И главное – не причинил боли ей. Он чистый лист, который капризной судьбе еще только предстоит запятнать причудливой летописью жизни, и в этом его единственное преимущество перед покойным. Верность, скромность и чистоту, вот что предложит он Лукреции вместе со своей жизнью и честью.

Очутившись в свой черед напротив маски Лукреции (в уме он имел дерзость называть ее по имени), Гвидо неожиданно для себя преисполнился теплотой и сочувствием к этой женщине. Какое же непосильное бремя лежит на этих хрупких плечах, и в какие пучины одиночества и отчаяния ей порою приходится погружаться, не имея даже преданного уха на влажной подушке, в которое можно излить жарким шепотом самое сокровенное. Смутившись нахлынувших чувств, юноша опустил глаза и порывисто упал на колено, прижав руку к сердцу. Выждав несколько биений участившегося пульса, он подался вперед, поймал ее ладонь в перчатке и на мгновение прильнул к перстню. Отпрянул, но руку ее не выпустил, поднял снова взгляд на бездушную маску и произнес неожиданно звонко и ясно:

— Да свидетельствует Госпожа, — пожалуй, излишне громкий голос вознес клятву к сводам залы, — что отныне и до самой смерти Гвидо Кальканти будет верой служить Великому Дому Эланда. Мой клинок, моя честь и мое сердце в ваших руках, моя Принцесса!

Ну вот и все. Что бы там ни хвастал Джанни, еще до рассвета павлин получит донесение о том, что робкий Браво, скандальный Око и – что там еще выкинет третий – заступили на службу Дома Эланда. А к вечеру об этом будут трепать в каждом кабаке. Да и пусть их, тем проще будет начинать Игру.

Вечер проходил для Франческо блестяще. По крайней мере все шло именно так, как он и планировал. Все это, конечно, по большей части формальность, но ведь и на формальном торжестве можно заявить о себе. И пусть уже привычный для Дома Эланда траур не позволял Франческо покрасоваться очередным вычурным нарядом сейчас это было неважно. Сейчас решался крайне важный вопрос, вопрос о будущем самого Франческо и его Котерии, и только лишь костюмом здесь не поможешь, все собравшиеся гости и так знали в них толк.

Весь вечер Франческо кружил по залу, переходя от одной компании к другой, пытаясь поддерживать с каждым гостем светский разговор. И пусть атмосфера торжественности и соответствующие ей правила приличия не позволяли гостям излишне горячиться во время дискуссии, любой кто слышал разговоры с участием Франческо, мог заметить, что за учтивыми и тихими, на первый взгляд, беседами, скрывались жаркие споры. Ведь Франческо не просто поддерживал формальный разговор, как можно было бы ожидать от гостя на таком важном приеме, он еще стремился всегда высказать свое мнение, которое зачастую так “удачно” оказывалось немного отлично от общепринятого. Такое поведение Франческо служило лишь одной цели. Он отчаянно хотел, чтобы его запомнили.

Франческо помнил большую часть собравшихся, но вот помнили ли они Франческо? Для них он верно был очередным наемником, одним из многих, стремящихся завоевать благоволение Великого Дома. Однако Франческо хотел, чтобы его знали, чтобы о нем помнили и говорили. Да, возможно это глупо. Тот, кто громко заявляет о себе, также навлекает на себя и большую опасность. Да, может быть благоразумнее было бы оставаться в тени и доказывать свою значимость делом. Вот только Франческо никогда не был благоразумным. Он рисковал всю свою жизнь. Именно риск и наглость позволили ему, обычному бродяге из Завитка, за такой короткий срок стать частью Великого Дома. И сейчас он рисковал как и всегда, потому что хотел забраться как можно выше, любой ценой. Пусть кто-то его возненавидит, пусть кто-то будет считать его недостойным, пусть кто-то будет строить против него козни. Не важно, без этого не добиться успеха. Зато многие его запомнят. Из тех, кто его запомнит, кому-нибудь Франческо да понравится. А это уже успех.

Франческо так увлекся общением, что не замечал даже отсутствие Джанлеонцо до тех пор, пока клясться Принцессе не вышли только двое, включая самого Франческо. Однако удивляться отсутствию Джанлеонцо предстояло недолго. Он вскоре появился, выкинув ловкий трюк, и тем самым заставив Франческо сменить удивление на недовольство. Этот шпион отбирает у него внимание! Надо же, переоделся в слугу Принцессы и раскрыл себя лишь тогда, когда пришла пора клятвы. Теперь все будут говорить в первую очередь про него. У Франческо, к его большому сожалению, не было в запасе трюков, которые можно было бы показать перед Принцессой на торжественной церемонии и уйти безнаказанным. Поэтому ему придется выделяться словами, а не поступками.

С такими мыслями Франческо и подошел поближе к Принцессе, когда Браво закончил свою клятву. Выгадав нужный момент, Франческо изящно склонился в отточенном долгими тренировками поклоне и легко коснулся губами перстня. Тут же встав, Франческо взглянул прямо на маску Принцессы и заговорил дерзко, громко. Много громче, чем клялся учтивый Джанлеонцо. И много более дерзко, чем клялся Гвидо. Все-таки Франческо никогда не был благородным. И вряд ли сейчас тот самый момент когда стоит начинать.

— Моя Принцесса, Великий Дом Эланда подарил мне такую жизнь, о которой многие и не мечтают, поэтому я готов отплатить за эту милость сполна! Я клянусь, что уничтожу любого наглеца, посмевшего посягнуть на честь Великого Дома Эланда или Вас лично! Клянусь, что я, Франческо Анвенцо, однажды принесу Вам головы Ваших врагов!

На протяжении всей церемонии слышались удивлённые вздохи и анонимные смешки. Чем дальше от центра атриума стояли гости, тем больше они напоминали призраков в дрожащем танце свечных огарков: их бледные алебастровые "лица" одиноко парили над чёрным бархатом и драпированным мраком. Они не аплодировали, замерли в тягостном молчании церемониала. Но вы уверены, что их глаза жадно следили за вашим представлением. Похоже, лишь время покажет, добились ли вы желаемой реакции патронов.
Самой принцессе Великого дома Эланда скрываться не пристало. Она спокойно – тут ей явно услужила маска – приняла клятву Джанлеонцо, и лишь напоследок задала вопрос, как вам показалось, неожиданно шутливым тоном:
– Я обожаю секреты, особенно секреты Великих домов. И, надеюсь, старик Ясмин не сильно пострадал от ваших козней, мессир Гветтари?
Мгновением позже Лукреция не сопротивлялась куртуазной хватке Гвидо. Напротив, сделав шаг вперёд, она положила свою свободную ладонь на широкую кисть браво и сжала её обеими руками, так, что тот почувствовал все три её негнущихся из-за старой раны пальца:
– Дом Эланда ценит вашу самоотверженность, мессир Кавальканти. Я ценю её. – Она повысила свой голос на пол тона и обернулась к гостям. – Но не клянитесь смертью. Наш дом потерял слишком многих достойных слуг в эти мрачные годы. Возвращайтесь со щитом, а не на щите. Всегда.
Троицу из новой котерии замкнул Франческо. На его профессиональную наглость Лукреция ответила улыбкой. Искренней ли? Кто знает. Её голос снова зазвучал демонстративно громко, для всех присутствующих гостей. Голос хозяйки. Голос принцессы Великого дома:
– И это только начало, мессир Анвенцо! Многие семьи нынешних аристократов Эзультаре стыдятся своих корней, но я горжусь, что мои предки во времена тирании были простыми речными торговцами. Я не забуду, что каждый наш флорен добывается чьими-то кровью и потом. Дом Эланда всегда оплачивает долги и вознаграждает за верную службу.
Покончив с клятвами, Лукреция Маринелла де Эланда поднялась на пару ступеней по парадной лестнице и опёрлась руками на фигурную балюстраду, окинув ясным взором свои владения:
– Наслаждайтесь в этот беззаботный вечер вином и беседой. А завтра будет новый день, будет новое сражение. Жду от вас исключительно победы.
Она скрылась за дверями верхнего яруса под шелест поклонов масок и разрозненное эхо придворных голосов. Без хозяйки вечер стал чуточку громче: вновь заиграла мандолина, но нынче с популярной песней о неразделённой любви. Слуги вынесли смену закусок и вин. Лацио, капитан одного из торговых кораблей, стянув поднадоевшую маску, жарко спорил о перспективах очередной военной кампании в землях Кальрассии. Идеально круглое тело нотариуса Джиро, которого только по очертанию фигуры можно опознать даже в безлунную ночь, рассказывало окружавшим его секретарям и клеркам бесконечно долгий скабрезный анекдот. Наверное, вас тоже медленно затянул этот вечер. У вас не было отбоя от собеседников и собеседниц, если, конечно, вы жаждали внимания и общения. Добротное вино, красивая мелодия, новая жизнь.

Прошло немало времени, но ближе к полуночи вас настойчиво пригласили на веранду. Майские ночи прохладны, сырой ветер мигом срывает с вас кураж и лёгкое опьянение. За спиной захлопнулась резная дверь, заглушив многочисленные шумы званого вечера. Перед вами на перила облокотились две фигуры в свете подвесной масляной лампы.
Фигура слева – женская, полногрудая и неожиданно высокая, в элегантном чёрном платье с множеством юбок и жёстким корсетом. Ей немного больше сорока, на ней украшенная яшмой совиная маска, коралловые губы сложены в надменной улыбке, а золотые волосы собраны в пучок. Вы знаете её имя. Ада Капечелатро, аристократка, кузина нынешней принцессы. Она держит известный салон в Позолоте, где встречаются и делятся секретами многие влиятельные люди Илрьяна.
Фигура справа – мужская, грузная, широкоплечая, в грязном дорожном платье и плаще. Он стоит без маски, она ему попросту не нужна. Его лицо изрыто оспинами, тонкие бескровные губы обрамляет эспаньолка, а карие глаза близоруко щурятся под навесом пышных бровей. Иней седины на смоляных висках намекает, что он как минимум старше Ады. И лучше бы вы его не знали. Каждый из вас слышал как минимум парочку имён предателей и шпионов, которых лично задушил цепной пёс Эланда, Умберто Кос.
– Как ты думаешь, кто первый? Франт или кавалер? – Нарушила молчание Капечелатро. Голос у неё глубокий, насмешливый.
– Я не играю на ставках, Ада. И тебе нечего мне предложить. – Умберто буквально прохрипел свой ответ не повернув головы и, едва согнув свой стан, поклонился. – Поздравляю вас, мессиры. Формальности соблюдены.
– С каждым годом формальностей всё меньше и меньше!
– Не позорь семью, Ада.
Собеседники обменялись пронзительными взглядами. Синьора Капечелатро не выдержала первой, фыркнула. Кос продолжил как ни в чём не бывало:
– Её высочество принцесса высоко оценила свою новую котерию и приказала ввести вас в курс дела. С сегодняшнего дня вы коллеги, а не простые наёмники. Брошь на ваших камзолах бесценна, помните об этом. В доме Эланда котерия вольна сама решать, как, когда и где продвигать нашу агенду. Синьора Ада Капечелатро будет держать вас в курсе текущих светских событий и, кхм, политических возможностей, а...
– А маэстро Кос расскажет вам о плащах и кинжалах!
– Мы голоса и уши принцессы. Мессиры, вы отчитывайтесь напрямую перед нами.
– К слову, о голосах... – Ада сделала театральную паузу, раскрыв свой ажурный веер и стыдливо прикрыв им коралловые губы. – Голоса напели, что авантюрист в рядах Скитальцев Ручеллаи соблазнил замужнюю синьору, и имеет привычку ухаживать за ней в комнатах грязной таверны с табльдотом. Говорят, что это "Золотое руно" где-то на окраинах Розария. И ходит слух, что муж синьоры служит Великому дому, каков скандал!
– Неслыханное дело, да. – Кос грубо сплюнул за перила веранды, несомненно дурной тон. – На набережной жандармы арестовали груз с корабля, зафрахтованного компанией Фортунадо. Жандармов как пить дать науськивает старик Тревизан из Речного банка. Нам интересно, что это за груз... И ещё, старик Феллини...
– О да, наш бывший поставщик прекрасных вин на импорт совсем захирел. Не обновил контракт, разогнал прислугу, заперся в своём загородном особняке...
– И нанял каких-то головорезов из Завитка, которые палками прогнали наших негоциантов. Он нам ничего не должен. Но он старый друг дома Эланда.
– И прекрасный винодел. Если бы кто-то убедил его вернуться к ремеслу...

Серп молодой луны застыл над сказочным пейзажем освещённых улиц Позолоты. "Дар Аврелии" стоял на возвышенности Венца, из садов доносились запахи весенних цветов, а веранда казалась чересчур интимным местом для таких приземлённых бесед.

Совещание на веранде было недолгим.

– Кажется, сами обстоятельства этого вечера подсказывают порядок действий, – подытожил Джанлеонцо Гветтари, кивая на резную дверь, сквозь которую впрочем, едва можно было расслышать шум веселья в атриуме, – Я представляю себя на месте заморского купца или портового интенданта, который наблюдает за разгрузкой судна из Илрьяна и не видит среди спускаемых на пристань товаров ни одного бочонка с клеймом Монтекальви, и моё сердце разрывается на куски.

Решение по поводу ближайшего плана действий тоже созрело почти мгновенно. Солнце едва взошло, когда Джанлеонцо выехал из Восточных ворот города в направлении виноградников Монтекальви, чтобы установить слежку за домом хозяина. Франческо же предстояло обойти ряд таверн классом повыше – тех, держатели которых могли интересоваться новостями оборота дорогих вин, – и выведать, какие новости и слухи ходят в этой среде по поводу старика Феллини и его внезапного затворничества. А заодно на всякий случай отыскать знакомого головореза – как знать, быть может, один наёмник в курсе задания, на которое подрядились другие.

Июнь 1624. Вино и старые обиды.

  Вопросы множились. В тревожном запустении, среди переплетённого клубка дичавшего винограда и давно обнесённых соседями сараев, вилла Монтекальви встретила Гветтари неприветливым фасадом с плотно закрытыми ставнями. Виллу окружала белёная кирпичная стена, а путь внутрь преграждали массивные кованные ворота с юга и крепко сбитая дверь на севере, со стороны заросшего сорняком двора. И ни одной живой души на всё огромное хозяйство, кроме двух подозрительных мужчин и старого управляющего Монтекальви. Первый мужчина, низкий лысеющий толстяк, колол дрова во дворике за кухней по утрам. Второй, высокий брюнет с комически длинным выщербленным лицом, он каждый день кормил баландой двух старых псин породы кане-корсо, потом садился на порог и наблюдал, как псы свободно резвятся в зарослях наглого разнотравья. Как позже, от друзей из Завитка, узнал Анвенцо, те двое были матросами с затонувшей чуть выше по течению Роны торговой каракки "Доброе знамение". Они перебивались мелкой работой в Хриплых углах в надежде накопить немного золота на путешествие домой. Лысый называл себя Штефаном и вёл дела от всей своей "котерии", а имя черноволосого в Завитке никто не знал. Управляющего Монтекальви, Винченцо, мессир Гветтари быстро опознал по лаконичному портрету из рассказа своего патрона. Колоритный седой мужчина, грузный, с холёной козлиной бородкой, он вышел к воротам виллы лишь однажды, чтобы прогнать делегацию садоводов – клерка и нескольких разнорабочих. Цеховые хотели встретиться с хозяином Монтекальви, Орестом Феллини, но Винченцо грубо сослался на болезнь своего патрона. Интересно.



  Между тем, за городскими стенами Анвенцо прошёлся по трактирам и кавистам. Даже молодые вина из Монтекальви стоили дороговато для публики табльдотов и кабачков с окраин. Хозяева же приличных заведений не боялись перемен: их погреба пока ещё полны бутылками и бочками прекрасных прошлых урожаев Монтекальви, а конкуренция в Илрьяне была как никогда сильна, от поставок мелких семейных виноделен до сухого импортного вина из Альбиона. Последнее, вместе с романтической прозой островитян, задавало моду в среде илрьянской богемы.
Сложнее всего пришлось со слугами из Монтекальви. Те, чей след легко нашёлся, работали разнорабочими в цеховых хозяйствах по соседству. Общались с Франческо они крайне неохотно, держались вместе, и даже разумная монета не помогла развязать кому-нибудь язык. Ответы были односложными: кто-то сетовал на грубость самого Феллини, кто-то на скотские условия труда. Анвенцо повезло лишь однажды, когда он поймал конюха из Монтекальви за возлияниями в местном гарготе, дрянной едальне для крестьян из Лоз. Горькая граппа ударила в голову парнишке, и он путано поведал, что господину угрожал кто-то на вилле, что люди пропадали, что был "странный" пожар, и что оставаться в Монтекальви невыносимо. Конюх болтал, пока его не заткнул кто-то из цеховых знакомцев.

Предположения рождались в горячих дискуссиях коллег по котерии, но настоящий план случился на удивление простым и наглым. Из Завитка пришла неожиданная весточка от посредника: "в июньские иды после полудня вас будут ждать на въезде в хозяйство Монтекальви". Бывшие матросы решились провести вас на территорию виллы за смешную дюжину флоринов. Всё так легко, так просто! Подозрения лишь крепли в ваших сердцах – жизнь среди интриганов заставляла всегда искать двойное дно, а за ним другое, и ещё одно...



  Утро оговоренного дня не предвещало бури. Разноцветные флажки горели огнём в июньских лучах, близилось солнцестояние, а в Позолоте собиралась долгожданная ярмарка. Пока вы суетливо седлали своих скакунов, по руслу Роны, чуть ниже придомовых конюшен, тихо проплывали разноцветные праздничные гондолы. На носу центральной лодки молодой мужчина с залихватскими усиками пел звонким тенором под аккомпанемент мандолины:

Кратки юности бегущей
Мимолётные мгновенья,
Будь же счастлив, прочь сомненья.
Что сулит нам день грядущий?

Путь из восточных илрьянских ворот до винодельни занял полчаса неспешного аллюра по пасторальной грунтовой дороге среди бесконечных садов и виноградников. Резкие порывы ветра срывали поздние лепестки цветков граната и груши, и в воздухе стоял нестерпимо сладкий аромат. К вашему разочарованию, откуда-то с юга, со стороны далёкого моря, навстречу ползли низкие свинцовые тучи. Первые тяжёлые капли грядущего ливня прибили дорожную пыль, когда котерия достигла разбитых ворот в деревянной ограде заброшенного хозяйства Монтекальви. Скакали вы осмотрительно, разумно, осторожно. Винодельня занимала высокий холм, вилла стояла на его вершине, а весь южный склон расчертили шпалеры с виноградными кустами. Когда-то прекрасные в своей геометрической гармонии, похожие на отрез зелёного вельвета, но нынче их лоза одичала без хозяйской руки, ползла во все стороны разом, и посадки напоминали густой кальрасский подлесок.



У ворот одиноко стоял уже знакомый Джанлеонцо брюнет. Под матросской двубортной курткой за матёрчатый пояс у него заткнута короткая деревянная дубинка. На засаду ваша встреча не похожа: ближайшие кусты находились шагах в двадцати от обочины, и всё пространство вдоль грунтовой дороги хорошо просматривалось до самых стен виллы. Кто-то из вас попытался задать брюнету вопрос, но он лишь отрицательно помотал головой, подцепил обоими указательными пальцами щёки и показал коллегам давно заживший обрубок языка. Оправдав свою немоту, он призывно махнул рукой и первым направился к вилле.

На одинокой вершине холма ветер только усилился. Стремительно темнело, и в этой дождливой мгле вилла выглядела попросту зловеще. Единственный признак жизни снаружи – тусклый свет лучины в щели запахнутых ставней комнаты второго этажа. Что-то всегда терзает человеческое сердце при виде брошенных построек, и обезлюдевший Монтекальви всё больше напоминал своим мёртвым покоем илрьянский Некрополь. Брюнет провёл вас к двери в северной стене, снял ржавый ключ на бечёвке с тонкой шеи и со скрипом отворил вам проход. Отперев дверь, 'наёмник' повернулся к вам и тускло улыбнулся. Под глазами у него тёмные круги, а кожа под рытвинами мертвецки белая. Он протянул в ожидании грязную правую ладонь, ладонь в мозолях тяжёлого труда – ждёт свою награду, не иначе.

Донёсшаяся с реки песня, авторство которой молва приписывала ни много ни мало покойному главе дома Корветто, настраивала на лад романтический, даже игривый. Но счастливые мгновения и вправду ускользнули – вернее сказать, были унесены прочь ветром – совсем скоро. Подъём к вилле напоминал блуждания неприкаянных душ в каком-то холодном закоулке Преисподней. Щурясь от нет-нет, да и попадавших в лицо капель начинающегося дождя, Гветтари незаметно проверил прилаженные под одеждой предметы экипировки. Хорошо бы большинство из них сегодня не пригодилось...

Когда их бессловесный провожатый – ни дать, ни взять, проводник в царство мёртвых – повернулся и с улыбкой протянул руку, Джанлеонцо коротко кивнул и полез за пазуху. На раскрытую ладонь лёг небольшой матерчатый кошелёк с оговоренной суммой, флорин к флорину. Придерживать половину до выхода в нынешней ситуации не имело большого смысла. Дом Эланда легко расстаётся с блестящими кругляшами. Но помнит каждый из них и зорко следит за тем, чтобы если не все, то по крайней мере большинство возвращались обратно с приплодом.

Во время езды молодой мессир Кавальканти по своему обыкновению пребывал в задумчивой мечтательности, позволяя своим помыслам мягко играть обликом белокурой Альбинии – его недавнего interesse romantico. Дочь негоцианта из младшего дома, едва ли обрадовала бы его отца в качестве избранницы, но милость Госпожи, как же она красива! Эти небесно голубые глаза, дерзко вздернутый носик, пунцовые губки, игриво спущенный завиток золотистых локонов... И эта многообещающая записка в кармане его дорожного камзола! Неудивительно, что даже вид сгущающихся туч не мог омрачить превосходного настроения юноши.

Но стоило их крошечной кавалькаде взобраться на продуваемый жестокими ветрами холм, как Гвидо вмиг растерял легкомысленный настрой, рывком воли возвращая себя к серьезной сосредоточенности. Что там у них за дело? А, какие-то негодяи, кажется, похитили друга Дома и имеют дерзость удерживать его прямо на его же вилле. Ну что же, это не должно занять много времени.

Оказавшись перед раскрытой подкупленным бандитом дверью, Браво с тревогой обернулся к своей гнедой Люцерне – подарку отца на инициацию. Негоже бросать лошадей на улице в такое ненастье, но не вести же их в местную конюшню. Брезгливо поморщившись, он сунул немому еще пару монеток, решительным жестом велев позаботиться о животных – привязать их под хоть каким навесом, не расседлывая. Оправил одежду и оружие, вознес короткую молитву Госпоже и замыкающим вошел на землю виллы Монтекальви.

С самого утра Франческо находился в раздумьях о предстоящей поездке. Даже прекрасная солнечная погода и царящая в Позолоте праздничная атмосфера не смогли заставить Анвенцо предаться более праздным мыслям. А подумать было о чем. Все шло гладко. Пока гладко. Но ведь попасть в виллу это только начало. Все же они должны выяснить, что случилось с Феллини. Честно говоря, Франческо не особо опасался наемников. Такие, как они, конечно, способны на многие подлости, но что они могут сделать сейчас? Устроить засаду? Но их только двое-трое, если не терять бдительность, то вполне можно справиться. Да и даже если бы их было больше, на других они вроде не нападали, почему же должны напасть сейчас? Нет, Франческо больше беспокоился о самом Феллини. Что если виноделий просто тронулся умом и теперь видит заговоры в каждой тени? Такую проблему уже не решишь золотом и шпагой, тут нужен более тонкий подход.

С такими мыслями Франческо и отправился в путь, все стремясь прикинуть что же их ждет на винодельне Монтекальви. Только начинающийся дождь заставил его отвлечься от раздумий, да и к тому же на мгновение сбросить маску показной самоуверенности. Франческо всем видом показал свое неудовольствие ведь понадеявшись на утреннее солнце, он не взял с собой плащ и теперь дождь неизбежно промочит его щеголеватый и довольно дорогой наряд.

Но делать было нечего. И Франческо вместе с компанией, несмотря на накрапывающий дождь и пронизывающий ветер, продвигался к вилле. По приезде Анвенцо ловко спрыгнул со своего вороного коня и, заметив, что Гвидо решил похлопотать о лошадях, спокойно направился ко входу виллы.

Брюнет принял от Джанлеонцо кошель в почтенном полупоклоне. Дрожащими от нетерпения пальцами он развязал шнурок и перебрал каждую монетку, сопровождая пересчёт бессловесным движением ссохшихся губ. Когда мессир Кавальканти озадачил служку новой работой и несколькими денариями в довесок, тот просиял и отвесил ещё более глубокий поклон. Он суетливо спрятал своё сокровище за пазуху и уверенной рукой взял под уздцы Люцерну. На некрасивом лице матроса, через болезненную маску усталости, проступало неподдельное восхищение гнедой кобылой. Издав глоткой напевный звук, он повёл благородное животное к навесу неподалёку, под которым в лучшие времена слуги хранили тачки и прочий инвентарь, а сейчас там как раз хватало места, чтобы привязать трёх скакунов дома Эланда.

Франческо шёл по протоптанной дорожке среди высоких зарослей молодой крапивы, осоки, цветков ромашки и бог знает чего ещё. Двор не косили с самой весны, хозяйственные постройки буквально утопали в зелёном сорняке. Где-то валялся почерневший под открытым небом плуг, где-то плохо пережившие зиму бочки и ящики с неизвестным барахлом. Злосчастная буря только набирала силу, когда Анвенцо во главе делегации котерии подошёл к стенам Монтекальви. Ближайший вход вёл на кухонную веранду с дощатым настилом, через распахнутую дверь и в коридор длиной в десяток шагов, но уже по битым керамическим плиткам.

В коридоре темно и грязно, двери по бокам забиты надёжно двумя-тремя толстыми досками, а впереди видны тёплые проблески рукотворного огня. Здесь тихо, гораздо тише, чем снаружи, где куст гибискуса хлещет стену у веранды, а дождь звонко барабанит по черепице кровли. Пахнет чем-то затхлым, кислым, будто в погребе разбили кувшин уксуса.

Коридор заканчивался кухней. По левую руку от вас тлеет жаровня у печи, рядом с закоптелым котлом и многочисленной утварью. Правее виден крепко сбитый стол с простой холщовой скатертью и кружками на нём. Между жаровней и столом поставлена на попа простая винная бочка, из которой торчит чей-то зад и две безвольные ноги в матерчатых портках и кожаных туфлях. Наконец, напротив входа, над столом, в белёной стене темнеют два дверных проёма: крепкая дверь правого захлопнута, но не забита, а узенькая левая давно снята с петель. Там, в кладовой, под самым потолком недвижно валяется тёмная фигура на груде набитых злаками и бобами мешков, ногами к кухне. В руках копьём она держит длинный кухонный ухват. Ненастье за окном и угли жаровни дарят лишь крохи света, но даже в них можно разглядеть вспотевшую лысину мужчины.

Если на подступах к дому невольно охватывали мысли о посмертных блужданиях сквозь царство теней, то обстановка за порогом, представшая глазам в неверном свете догорающей жаровни, точно принадлежала какому-то перевёрнутому миру, зловещему и нелепому одновременно.

Жестом остановив своих спутников, Гветтари сделал два проворных но бесшумных шага в сторону бочки, из которой так неуместно торчала нижняя половина чьего-то тела. Ни помогать незадачливому участнику попойки, ни даже щупать пульс на лодыжках не пришлось – бочка была очевидно не пуста, и вся верхняя часть тела давно уже мариновалась в вине. Не слишком вязкий напиток пропитывал портки и стекал по бочке вниз, образуя на полу багряную лужицу. По блеску видно было, что это не кровь, но быть может, потёки крови выглядели бы менее зловеще.

Не сходя с места, Джанлеонцо ещё раз огляделся вокруг. Вот стол с явно использованными кружками – сколько человек пировало за ним? Вот незаколоченная дверь рядом с той, через которую они вошли, вероятно ведущая в комнату для слуг – можно ли там что-то рассмотреть? Глаза, однако, снова невольно возвращались к заду, торчавшему над краем бочки. Видел ли Джанлеонцо на ком-то раньше эти портки и туфли? Достаточно ли они добротны, чтобы (не приведи Госпожа) принадлежать хозяину виллы?

Удовлетворившись осмотром, Гветтари сделал знак остальным осторожно следовать за ним вглубь дома. Привлекать внимание раньше времени не хотелось, и опытный глаз уже наметил точки на полу, по которым нужно было ступать, чтобы доски скрипели как можно меньше. Гвидо и Франческо тихонько пройдут за ним след в след.

В проёме комнаты для слуг темно. Наверное, оно и к лучшему – ваши фигуры сливались с чернотой дальних от жаровни стен, утыканных потемневшими сервантами с пыльной утварью. Но тихий свет всё же пробивался через щели в ненадёжных ставнях. Не доверяя этим ставням, кто-то придвинул по платяному шкафу к двум окнам на веранду, подпёр их грузной мебелью. Кругом бардак: раскидана одежда, стулья, а в центре невпопад стоят три незаправленные кровати и бюро с погасшей лампадкой на нём. И кажется, что на одной кровати под серым одеялом кто-то есть.

Котерия гуськом обошла широкий стол. На нём две пустые кружки: одна валяется, а другая стоит гордо посреди моря грязных пятен и островов хлебных крошек. Мессир Гветтари всё это время не сводил взгляд с туфель Диогена. Телячья кожа, грязная красная тесьма, а на штанине ниже вышит простой цветочный узор. Сам бы он наверняка так не оделся, но вещи не дешёвые. Так ходят клерки, писари, старшие лакеи. Такие туфли носил Винченцо, управляющий Монтекальви, в тот день, когда Джанлеонцо был свидетелем его ссоры с делегацией гильдийцев. Кажется, только что одной тайной стало меньше.

Между тем, лысый мужчина в каморке с мешками почти не двигался, смотрел угрюмо под ноги и крепко сжимал ухват. На его левой штанине, в районе голени, видны тёмные потёки, и та же чернота пропитала холщовые мешки под ним. Незамеченные, вы уверенно крались к двери, ведущей в глубину особняка, когда та дверь в каких-то четырёх шагах от вас со скрипом приоткрылась. В образовавшуюся слева щель пролезла чёрная, как смоль, рука с длинными ногтями и ухватилась за дверной косяк. Следом показался крюк витой каминной кочерги с нанизанным на нём большим шматом копчёной оленины. Вы несколько мгновений ошалело смотрели на движения незнакомца, пока –

БАААМ!



Небо разорвалось над виллой сухим суконным треском, внезапно и совершенно оглушительно. Одновременно с раскатом грома через оконца в кухню ворвался белый свет молнии и вспышкой ослепил вас. Над столом, со стороны каморки, вырос заборчик из двух рваных пар ушей и вставших дыбом холок: два чёрных пса, скрывавшиеся в тени стола у основания груды мешков, встали по стойке смирно и с мрачным удивлением уставились на лысого. На шее у каждого болтается простой поводок – толстая конопляная верёвка с узлом. Но сам лысый матрос, несомненно Штефан, уже не обращал внимание на псов. Он увидел вас, внезапно очутившихся на кухне, и не медля стукнул рогами ухвата по дверному косяку. Отвлечённые псы глухо зарычали, а Штефан просипел:
– Хилфе! Помогите! Они меня загрызут!
Рука и кочерга в дверном проёме исчезли после вспышки молнии. Дверь вглубь дома приоткрылась чуть шире, и за ней видна лишь пустота. Дождь забарабанил в стены и черепичную крышу виллы на холме с учетверённой силой, в шуме бури тонуло и дыхание, и поскрипывание треснувших плиток под подошвой.

Как бы ни сжалось сердце юноши от жалости к истязаемому собаками несчастному, таинственный незнакомец с кочергой заставил его самого сделать охотничью стойку подобно заправской гончей! Ему просто необходимо было узнать, кто еще шастает по дому словно тать, и как это связано с исчезновением хозяина. Позже, возможно, ему предстоит устыдиться, но прямо сейчас он даже не отдавал себе отчет в том, что оставляет товарищей наедине с покойным управляющим и озлобленными псами.

Не раздумывая лишнего мгновения, Браво в пару прыжков достиг двери, рванул створку и очертя голову ринулся в погоню.

Коридор был грязным, замусоренным ветошью и щепой сломанной мебели. В дюжине шагов от кухни, потревоженная шумом загонной охоты Гвидо, фигура незнакомца обернулась. Невысокая, замотанная в серый бесформенный саван, с мертвецки бледным лицом под складкой ткани. Свет в виллу попадал лишь через некоторые незабитые оконца, и лицо незнакомца лунным пятном выделялось в этой полумгле.

Наваждение продолжило свой бег, но мессир Кавальканти стремительно сокращал дистанцию. Слева промелькнули несколько забитых досками комнатушек, затем широкий проём в обеденный зал, где стол на десяток персон опрокинут и превращён в баррикаду, лицом к верандам. Справа – спуск в сырой подвал и холл с лестницей наверх. Фигура метнулась в сторону лестницы, но пробежала мимо ступеней и, подлетев на полметра у распахнутых дверей, скрылась в комнате на западе. Инстинкты Гвидо сработали молниеносно: он подскочил на том же месте, легко перемахнув через низко натянутый на гвоздях шпагат с пастушьим колокольчиком и оказался в тёмной спальне. Она похожа на комнату для слуг у кухни, обжитая, с единственной кроватью в центре и грудой мебели у каждого окна.

У южной стены преследуемый морок пытался отодвинуть громадное резное панно с узором лоз и бочек. Тяжёлая рама упиралась, но в тёмный зазор между белёным кирпичом и панно уже можно просунуть кисть руки. Услышав впрыгнувшего Кавальканти, дичь бросила свои попытки и развернулась. В угольно-чёрной правой руке блеснула сталь – наверняка короткий кинжал, а в левой до сих пор зажата кочерга с куском копчёностей. Скудный свет пробивался через щели в ставнях, снаружи гремела буря, и лишь невероятно бледное застывшее лицо выделялось на сером саване.

Честно говоря, Франческо не жалел Штефана. Анвенцо, большую часть жизни прожившего в трущобах, вообще мало что могло по-настоящему тронуть. Но, к удаче несчастного наемника, спасти его было просто выгодно. Штефан наверное уж сможет пояснить, что здесь происходит. И может быть даже не будет что-то утаивать от своих спасителей.

С такими мыслями Франческо достал небольшой мутный флакон. В нем было снотворное, которое чуть раньше Анвенцо купил у аптекаря из Завитка по имени Сильвано. Репутация у него конечно скверная, впрочем, у кого в трущобах хорошая репутация? Вышел на аптекаря Франческо просто, помогли старые связи. По словам Сильвано снотворное сильное, легко человека свалит, не то что собаку. И пусть аптекарь мог немного преувеличить... Подсовывать пустышку Сильвано точно бы не стал. Он не дурак, чтобы проворачивать такое с членом Великого Дома.

План уже обговорили ранее. Франческо достал два мешка и смочил их снотворным. Один мешок оставил себе, а другой передал Джанлеонцо и тут же жестом указал на собак. Оставалось только реализовать задумку...

Восстановив дыхание за один глубокий вдох-выдох, тренированный боец тут же занял боевую стойку, выставив вперед правую ногу и перенеся вес на левую. Не забыл и прощупать глазами поверхность пола, оценивая качество опоры для будущих маневров. Медленно потянул из ножен стальную полоску шпаги. Искра отраженного света мелькнула вдоль изящного лезвия, на мгновение повиснув на острие. Эх, досадно будет испачкать благородное оружие копотью с кочерги или жиром с мяса. А испачкать собственную честь сражением с загнанным в угол упырем, вооруженным лишь ножиком и куском оленины? Но иного пути нет, нужно действовать быстро и, по возможности, тихо. Обезоружить и допросить мерзавца!

В качестве самоуспокоения и компенсации уязвленной гордости, Гвидо поклялся про себя милостью Госпожи дать честный бой при первом же подходящем случае. Такой обет может вовлечь юношу в неприятности, но сейчас он об этом не подумал.

Мессиры Анвенцо и Гветтари.

Штефан заметил приготовления котерии, засуетился, зашумел. Псы отвлеклись, глухо ворчали на него, пока коллеги, с щедро пропитанными отравой суконными мешками наготове, крались по разные стороны от кухонного стола к сторожевым животным. Джанлеонцо достался пёс с рваным ухом и бородавкой на макушке. Мешковина резко накрыла массивную мордень, шнур затянулся, а пойманный зверь попятился и судорожно замолотил когтями по напольной плитке. Его близнец, пёс с островком седой шерсти на грязной холке, дёрнулся вперёд одномоментно с броском Франческо – пеньковый холст мешка стегнул животное по носу, но так и остался в руках коллеги. Седая псина мигом обернулась на обидчика, нервно сверкнула белками мутных глаз, но расторопный Штефан уже сполз с гнезда в кладовой, подцепил ухватом поводок на шее и резко взволок вверх визжащее животное. Анвенцо легко накинул ткань на морду болтавшегося на верёвке пса, и матрос со стоном облегчения отпустил ухват. Освобождённый зверь слепо засеменил прочь, грохоча по плитке черенком застрявшего в ошейнике ухвата, пока не врезался в сервант и грохнулся на круп, да так и остался неподвижно сидеть в той странной позе. Неподалёку слышен приглушённый тканью храп – рваное ухо уже добрую минуту мирно сопело под столом.
– Данкэсиа! Спасибо, благородные! Спаси...
Штефан густым акцентом рассыпался в благодарностях, но слова застряли в пересохшей глотке. Выглядел он паршиво: левая голень разодрана и кровоточит, матрос предпочитал не опираться на неё; бледная лысина покрыта липким потом; такое же осунувшееся лицо, как и у бессонного брюнета снаружи. Штефан схватил у печи кувшин с водой и грузно рухнул на табурет в углу. Сидит, пьёт и не может напиться.

Мессир Кавальканти.

Мелькнула сталь. Морок охнул, сделал суетный шаг назад, но вдруг собрался с духом и ринулся в отчаянную атаку. Какое разочарование! Будь Гвидо чуточку рассеяннее, незнакомец сам с лёгкостью нарвался бы на благородный клинок браво. Его широкие поочередные взмахи ножом и кочергой лишь разгоняли затхлый воздух спальни. Похоже, наивный морок по-прежнему рассчитывал напугать преследователя. Ошибка. Кавальканти резким тычком шпаги обезоружил правую кисть оппонента – кухонный нож из легкораненой руки улетел под кровать неподалёку. Портить клинок о грязную кочергу браво наверняка не стал. Он вырвал её из слабой хватки незнакомца и, быть может, ударом сапога отбросил морок в сторону панно. Тот при ударе лишь жалко всхлипнул. Его гротескное белое лицо – резная маска со слоем извести – сползло, обнажив испуганный юношеский анфас с пушком усов и белобрысыми спутанными прядями под грязной тканью савана. Живой, чертяка, хнычет жалобно, схватившись за окровавленную кисть:
– Дядя, пощади.

Что такое, всего лишь мальчишка!? Узел собранной воли сам собой распустился, позволяя телу выйти из смертоносного танца схватки и расслабить напряженные конечности. Гвидо пригляделся к испуганной физиономии повнимательнее, и что-то щелкнуло в голове. Выходит, не зря Франческо расспрашивал своих друзей-головорезов! Белобрысый юнец перед ним – как раз последний из троицы недотеп, предположительно нанятых стариком. Каспар, кажется? Получается, парень только лишь собирался спасти товарища от злобных псов, а вовсе не злоумышлял недоброе. И это объясняет его знание дома, загадкой остается только странный маскарад.

Будь Браво постарше и поопытнее, он бы не преминул воспользоваться моментом слабости юнца, и немедленно добыть ответы на острие клинка, но сердце Гвидо еще не успело ожесточиться и загрубеть от контакта с безжалостным Ильрьяном. Он даже испытал толику симпатии к раненому, сбрызнутую каплей вины. Вкинув шпагу в ножны, он наклонился к своей жертве и широко ухмыльнулся, насмешливо глядя в распахнутые от ужаса зенки.

— Так ты Каспар, полагаю? А я было решил, что бьюсь с неупокоенным духом! — он придал своему голосу приветливой теплоты. — В отваге тебе не откажешь, не думал о воинской стезе? За приятеля не переживай, мои друзья свое дело знают, — действительно, судя по отсутствию криков и лая, Джанни с Франческо смогли угомонить собак. — Но что за дурацкую маску ты напялил? И что здесь вообще творится?

Не расцепляя измазанные в саже руки, мальчишка утёр нос рукавом грязной рубахи. Да, под жёстким покрывалом савана выглядывала его неказистая одёжка; всюду здесь слышен тяжёлый запах застарелого пота и копоти. Когда шпага браво вернулась в ножны, а загнанный уверовал, что угроза сиюминутной смерти миновала, он с любопытством вперил покрасневшие аквамариновые глаза в Гвидо и затараторил сбивчиво ломающимся голосом с густым говорком:
– Мусьё, вы знаете моё имя?.. Уве дошлый в вехтовании. Он учил меня, как железину держать и ударять ей, но ваш выпад я даже не заметил!
Каспар опёрся на панно, встал медленно, громко перевёл дух между очередным потоком слов.
– Пилигрим обещал, что сегодня всему конец. Это его маска... И мантья тоже его, он мне их подарил. – Он расцепил руки и поднял саван из толстой грубой ткани. – Сказал, что отыщет нам шняву домой, даром, если я буду иногда здесь блажить в маске. На заре он разбудил меня и повелел пробраться в погреб, расколошматить все оставшиеся бочки. Но Стеша так орал! Его хозяйские черти покусали, не зря мы их так пугались. Я думал бросить им шмат окорока из погребка, отвлечь. Но встретил вас...
Мальчишка вопросительно уставился на мессира Кавальканти, только сейчас вспомнив, что перед ним вооружённый незнакомец, пусть и с очаровательной ухмылкой.

Гвидо брезгливо взял в руки маску, стараясь не испачкать известью манжеты. Уж верно, таинственный "пилигрим" не счел нужным называться недалекой матросне, так что и спрашивать незачем. Хорошо, если хоть внешность вспомнят, но это потом. Сейчас, похоже, нужно спасать Феллини. Если еще не поздно.

— Вот как? И что же старик? — как бы невзначай поинтересовался он у мальца приглушенным голосом. — А кто еще сейчас в доме? Знаешь что, идем-ка проведаем твоего Стешу, собак можешь больше не бояться. Только тихо давай.

Тем временем в кухне Джанлеонцо хлопотал вокруг того самого Стеши. Осмотрел лодыжку, поцокал языком. Затянул ногу выше места кровотечения куском бечёвки, промыл раны сперва водой из того же кувшина, затем алкоголем – благо, в последнем тут недостатка не было, кое-как перемотал платком. И близко не работа профессионального лекаря, но по крайней мере, пострадавший не истечёт кровью у них на глазах в ближайшие часы.

– Вовремя же мы подоспели, приятель! Так, через полчаса этот узел надо будет ненадолго ослабить, не то останешься без ноги, понял? Ну-ка, дай-ка мне этот кувшин. На секунду. Ага, вот так. Как же эти черти клыкастые оказались не на привязи? И как этот бедняга оказался головой в бочке?