["Ротор"] | ходы игроков | ["АСО ДРР"]: Гровер

Горячо и голодно как-то. Говорит откуда-то Хер-шел. Зубы скрипят, но непонятно, где она сама, так что даже и не достать. Не сожрать, самое главное.
Загорелась лампа впереди. Туда, значит, надо? Логично. Но вот где этот Имперец? Слушает монстр, что голос говорит, а сам в пролом заглядывает, покручивая железячку. Сейчас в спину бы зарядить этому нехорошему. Или в живот, чтобы потроха дымящиеся вывалились. За то, что светил, за то, что больно было. Копится долг. Получит своё.
Обернулся опять на свет, задумался. Непонятно, что говорит Хер-шел. Главное уловил только - туда надо идти. Там мясо будет. Четыре мяса. Это неплохо, даже, можно сказать, хорошо!
Хрюкнул и пошел туда, где лампа светит. Воткнул сходу шип между створок лифта, потянул в сторону. Когтями себе помог, напрягая мышцы. Легко и изящно даже. Раз - в стороны распахнуть, ломая запирающий механизм. А там потом пойдет как надо.
Перемахнул через порог, заткнув топор за пояс. Обрывки армоскафандра болтаются, словно бахрома, но это не мешает. Пусть так, какая разница? Что там она говорила? Хер-шел? Раз - мимо. Два - мимо. Три? Мимо или нет?
Ломает дверцу, заглядывает внутрь. Сюда или еще надо?

Медносплавный. Стоит сунуться в ведущий к логову имперца проем, как тут же светом - тем, плохим, колючим - опаляет морду. Плохо. А тот свет, другой, который вдалеке, он, вот, не жжется. И мясо, опять же. Прошелся мимо лабораторий, вдоль по тоннелю, отметив, что как-то быстро он - тоннель - закончился, сходу тюкнул промеж железок пенетратором, по бокам с хрустом листы блестящие развел без труда особого, отжал. Стравили давление из системы, похоже, помогают. Молодцы, ага. Лаз готов, можно лезть. Глянул в провал, а там шахта просторная. Вверх уходит стрелой - высоко, вниз обрывается - не очень глубоко. Лифтовая? Наверное, да. Желоба широкие тянутся по центру боковых стенок, с полосами рельсы стальной в каждом, и створки еще: метрах в четырех, ниже. И еще. И еще. И, кажется, еще. Выше тоже, но выше ж нет мяса.
Соскочил вниз, когтями - почти беззвучно - скользнул по керамике. Ладони сами к облицовке жмутся, тормозят и липнут, чудеса. Раз. Отцепился, съехал на этаж. Два. Пониже. Три? Сунув окостеневшие серпы в щель между металлическими пластинами, раздвигаешь их в стороны, заглядываешь в коридор. Луч яркий, тугой - точно в глаза. Девушка, с фонарем в правой руке, метра в трех-четырех от порога. Комбинезон бледно-голубой, сапоги-перчатки, волос коротких пряди темно-красные, брови такие же, зрачков-фонариков точки бирюзово в свете ее же лампы отблескивающие. Новая лаборантка?
- У меня проблема.
Говорит, замерев и с тебя взгляда не сводя. Непонятно, к кому обращается сначала, но потом замечаешь каплю беспроводной гарнитуры в ухе у нее. Делает осторожный и медленный шаг назад.
- Он промахнулся этажом.

Словно ящерица ловко ползешь через лаз. Прилипают ладони - просто загляденье, очень удобно! Интересно, почему так? Хотя какая разница, главное, что работает. Не трогай, если работает, такое было правило, вроде. У кого-то. Давным-давно. А может быть и не было уже ничего, в голове всё слишком смутно и сумбурно.
Заглянул в коридор и зажмурился только от яркого света. Что за люди. Не люди даже, так, мясо. Только и дай в рожу светить. Сожрать её надо за такое дело. А там посмотрим, верно?
- Хрм, - подтвердил свою мысль монстр, уже вслух. С клацаньем положил одну лапу на пол яруса, потом другую. Подтянул себя легко, вставая сначала на колени, потом на ноги уже, чуть не царапая плечами стены. Упёрся только ногами слегка, а потом оттолкнулся, стараясь настигнуть и сшибить мясо с ног. Дезориентировать, а потом голову с плеч, чик и всё. Как цыпленку.
Планы. У Хер-шел планы. Наставила везде лаборантов. У него тоже есть планы. Пожрать бы. Вот и всё.

Медносплавный. Лезешь на ярус, с плитки напольной локтями костисто-шипастыми стружку враз сняв, поднимаешься в полный рост, затылком сплющенным едва потолок не подперев. Выставляет сжатую в кулак кисть левую девушка, между тем, перед собой.
- Стой! А то больно будет!
Не сочится меж пальцев жгучее сияние, как там, тогда, у логова кехайского. Толкнувшись лапами, ядром себя вперед бросаешь, в стороны когти-серпы разводя. Миг - лишь воздух стылый со свистом режут, когда заднее сальто с места крутанув, и потолок едва подошвами сапожными не зацепив, пружиной отскакивает назад медноволосая. Снова тычет перед собой кулак.
- Стой, говорю! Сам виноват!
Долю секунды наблюдает за тем, как ты неотвратимо надвигаешься на нее шипасто-бугристой горой. Разжав пальцы, тратит еще мгновение, взгляд бросив на небольшой цилиндр, напоминающий наполненную едва заметно флуоресцирующим, голубоватого цвета гелем - или слизью - прозрачную пробирку, на туго завернутой, из молочно-белого пластика крышке-пробке которой, в центре, виднеется мягкая эластиковая пуговка угольно-черной кнопки. Шипит чуть слышно.
- Сука...
Опять прыгает, теперь в сторону, от нового удара, сбоку - зацепить и обезглавить - твоего уходя. Уже в полете швыряет фонарь - не больно - точно в морду твою. Отталкивается от стенки ладонью, волчком тело заворачивает. Пару метров пролетев, приземляется на обе ноги, инерцию хлопком ладони же о рубчатку облицовки погасив. Прыгучая какая-то слишком, с доктором как-то попроще было.
- Назад!
Еще раз - уже открыто - колбочку с жижей выставляет перед собой, давит на активатор. Ничего.
- Да сука!
Повторяется, ага, но теперь - во весь голос. Молниеносным движением сует сосуд куда-то за спину, и возвращает руку уже не пустой, а с небольшим, словно из темно-серой пластмассы штампованным полуавтоматическим пистолетом. До смешного крохотная, в карандаш, дула темная точка теперь смотрит куда-то в верхнюю часть твоего торса. Выстрел? Нет пока.
- Стой, крокодил бешеный!!!

Замер на минуту, разглядывая ловкое мясо. Колбочка. Неизвестность - значит опасность. Но ничего не случилось, а значит и бояться нечего. Пистолет когда достала только голову склонил набок, чирикнув в горле. Смешно, крокодил. Это смешно. Похож, значит?
Ловкое мясо - это хорошо, потому что внутри много мышц будет. Жилок. А может быть и нет? Задумался на секунду. Вдруг оно такое ловкое потому что много железа внутри. Невкусного железа, всяких холодных штук? Это надо проверить, конечно.
Опустил спокойно руки. Смотри, мол, мясо. Я не опасен. А потом топор сорвал с пояса и кинул, следом за ним прыгая. Интересно, когда есть игра. Когда есть интрига. Увернется или нет? Ускачет опять ловко или нет? Хотя, конечно, гораздо интереснее сожрать будет, свежее мясо вкусное и питательное.
Давай, двигайся, убегай!

Медносплавный. Лапы когда вниз тянешь, опускает следом ствол игрушки своей добыча.
- Вот так...
Левую - свободную - руку, ладонью к тебе, и с чуть растопыренными пальцами, выставляет.
- Хорошо... Спокойней, дружок... Спок...
Свистнув, топор лопастью вентиляторной в воздухе проворачивается, и дугу короткую описав, бьет ее куда-то вбок - все же рыпнулась, сука - с такой силой, что кеглей с ног сшибает, бросает на пол. Сейчас! Прыгаешь, когтями готовый вцепиться в сладкое, дрожащее мясо. Вспышка, вспышка, вспышка: щелкает оружие, монолитно спрессовывая практически в один хлопок выстрелов череду. Брызжет что-то из тебя вверх, фонтаном липким. Раздирают серпы сталь рифленой, запачканной темно-вишневыми разводами - все же достал, сука - плитки. Вспышка, вспышка, вспышка: лупит в морду точно злая и визгливая мелюзга пуль. Клац - погасла половина мира, став багровой, пульсирующей жаром пустотой. Рявкнув инстинктивно, бросаешься вперед. Разорвать, сожрать. Вспышка, вспышка, вспышка: нет ничего, только черно-красная, шорохами наполненная - все же выбила оба, сука - пелена.
- Вот же ж...
Рывок, на голос. Бьешься плечом грузно о стенку, валишься на спину. Хлопок-хлопок-хлопок: болью вдруг, остро и колко, шею ожигает. Льется горячее и осклизлое по ключицам, по грудине закостеневшей, капает и хлюпает. Хочешь подняться на ноги, сил не хватает. Горит голова, кажется, чуть еще - и лопнет. Больно.
- Ритан свидетель...
Лязгает, вылетая из паза, магазин. Отмахиваешься на звук, но тело словно в свинцовый саркофаг заключено. Вязкая, перемежающаяся сполохами мгла застилает сознание. Сухо звякнув, досылает затвор патрон.
- Я так не хотела.

Клац-клац-клац. Застрекотали по облицовке пола суставчатые конечности. Поднялся, если так можно назвать. Скорее - распрямил их. Ощутил их всей сущностью. Покачал своим туловом, которое когда-то называлось по-другому. Голова, наверное. Да. Теперь нет. Теперь - всё. Теперь - это всё, что составляет его.
Поднялся. Открыл глаза. Глаза были. А значит, глаза еще есть. Открыл их. Не рассмотреть конечности, два глаза смотрят вперед. Но это не надо. Зачем? Есть желание. Если двигаться, то это приблизит исполнение желания.
Будь Гровер Медносплавный еще человеком, пусть даже не слишком отягощенный философским знанием, он бы мог задуматься о том, насколько легко он стал сам для себя исполнителем сокровенных желаний, ярких и жизненно важных. Но сейчас не было Гровера. Мягко говоря, от него осталось некоторое количество мозгового вещества, в котором, на задворках поврежденного инвазивной субстанцией сознания, еще теплился человеческий рассудок. Но теперь это было существо, которому философские размышления были не нужны.
Поэтому, голова на ножках вперила свой немигающий взгляд перед собой и остановилась, найдя баланс. Клац. Шаг в сторону. Потянуть носом. Вдохнуть: нет ли рядом плоти, которую можно сделать своим сосудом? Старая плоть уже не годилась. Её было много, очень много, но она была повреждена. Теперь надо двигаться вперед. И искать. Для этого есть глаза. Уши. Нюх. Найдется. Кто-то - найдется. И больше не будет кем-то, а станет им.
Это будет приятно.

Медносплавный. Темнота. Глаза открыты - темнота. Глаза закрыты - темнота. Темнота - всегда. Глаза - бесполезны. Глаза - не нужны. Глаза - съесть? Не можешь. Не достать. Нет. Осознание. Глаза - бесполезны, сейчас. Глаза - полезны, потом. Темнота - не всегда. Темнота - место, комната, зал, каюта. Есть - темнота. Есть - свет. Места, комнаты, залы, каюты - разные. Глаза. Оставить. Пусть.
Надо идти. Надо искать. Ты - идешь. Ты - ищешь. Шаг, шаг, шаг, шаг, шаг. Тычок. Не удар, тычок. Челюсть - в твердое. Препятствие. Преграда. Стена? Темнота. Поворот. Ноги слева - шаг короче. Ноги справа - шире шаг. Как на плацу. Плац. Что такое плац? Пустота, бетон, люди. Люди. Ты - человек? Ты - да. Но - что-то не так. С тобой, с телом, со всем. Тело - ты? Не знаешь. Горечь. Не в горле. В тебе. Среди мыслей. Внутри. Там, где ты. Что с тобой? Ты не знаешь.
Но. Это - мелочи. Пыль, прах, ничто. Найти. Стать целым. Стать тобой. Любой. Станет тобой. Ты - как он. Он - ты. Найти. Шаг, шаг, шаг - много. Тычок. Стенка. Узко. Темно. Узко. Коридор?
Звук. Высоко. Режет - неприятно. Не уши. Внутри - горько. Опять.
- Эй, снежинка-пушинка, очнулся?
Знаешь - голос. Узнаешь. Тот. Имперец. Тварь.
- Такой красавец стал - просто улет.
Горечь. И жар. Горький жар. Убить. Раздавить. Не сейчас. Когда-нибудь. Не голод. Другое. Месть? Да.
- Там с полигона как раз мясо свежее подвезли - девочка в самом соку, еще и с вплетением-спутником в самогенерируемое псионическое поле.
Смех. Он - смеется. Над тобой? Тварь!
- Но ты б и раньше не понял, что это, верно? Тварь тупорылая.
Горечь и жар. Сводит челюсти. Бурлит в черепе. Тварь. Тварь! Тварь!!! Не ты. Он. Имперец-тварь.
- Держись правой стенки. Право, дебил, понимаешь? Пра-во.
Вздыхает.
- Ты сейчас рядом с ней. Вот и иди вдоль. Я открою дверь и разгермечу капсулу. Давай, тварь, бегом!

Тварь. Нет. Тварь - имперец. Простые мысли. Конкретные ощущения. Их можно было бы назвать бинарными. Так даже проще. Кодировка оболочки из плоти, захваченной межпланетным организмом. Тварь - не тварь. Человек - не человек.
Разобравшись с тем, что имперец - тварь, а то, что называлось я - совершенно точно именуется человеком, зацокал ногами дальше.
Горечь и жар.
Горечь была сложной. Она казалось простым ощущением, но таила в себе целую цепочку чего-то более глубокого. Осмыслить горечь? Придут мысли о самоосознании. О человеческом. О том, как быть. О том, как жить. Поэтому горечь нужно подавить. Она должна быть скрыта.
Жар мести. Это ощущение было куда проще. Оно не несло в себе размышлений и не таило опасностей для неокрепшего мозга вновь вернувшегося к жизни существа. Но тоже сейчас было лишним. Скрыть.
Горечь и жар были скрыты под холодными спокойными водами примитивных желаний. Найти плоть. Найти путь. Стать целым. Обеспечить выживание. Чем меньше организм, тем больше должно быть решений простых, мгновенных, незамутненных размышлениями. Потому что иначе всё будет под угрозой.
Месть и самосознание - к этому можно вернуться потом, когда плоти станет больше, когда жизни станет больше, когда материала - будет достаточно.
Цокают ножки, уверенно таща голову к цели. Глаза не нужны сейчас, поэтому они отключены. Съесть не надо, достаточно просто не использовать. Меньше энергии. Больше смысла.
Вперед. Плоть - это важно. Остальное - пыль.

Медносплавный. Шаг. Шаг. Шаг. Ножки - справа, твердое. Направление. Вектор. Движение. Есть цель - там плоть. Смех. Снова. Голос. Снова. Имперец. Снова. Тварь. Не снова. Всегда.
- Ты как, там, кстати, по хиспанкам? Встает на таких, ну, потемней, а? Или уже нет? О, я забыл...
Тишина. Шаг. Шаг. Шаг. Жар. Задача. Цель. Ты - солдат. Задачи - были. Задачи - есть. Форма - потом. Задачи - всегда. Форма - была. Нет. Другая. Не та. Разум. Ты. Есть. Всегда.
- У тебя ж теперь и тела нет, одна башка.
Шаг. Шаг. Шаг. Шаг. Темнота. Ножка, впереди - пусто. Провал. Проем. Дверь? Шаг. Челюсть - нет тычка. Дверь. И запах. Ноздри - тянут. Свист. Запах. Мясо. Живое. Мягкое. Сладкое. Нет. Не голод. Не есть. Дрожит. Не снаружи. Внутри. Глаза - за ними. Жгуты. Щупальца. Нити. Трубы. Ты - в себе. Они - пути. Найти тело. Пути - к нему. Нужно - лицо. Глаза. Уши. Все. Пути - откроются. Ты - станешь новым. Целым. Снова. Зачем? Желание. Жажда. Голод. Все - сразу. Сильней. Ярче. Быть. Владеть.
- Гровер.
Что? Голос. Странный. Не мужчина. Не женщина. Голос - пустой. Тишина - снаружи. Голос - внутри. Пусто. Тихо. Но голос - есть. Внутри. В голове. За глазами. Там. Мысли - в них.
- Ты заперт. Обманут. Ты разделен. Я помогу. Оставь это тело. Оно мое. Найди другое.
Голос. Тело - молчит. Голос - звучит. Как?
- Рядом, в другом зале, мужчина. Он крепкий, он сильный. Он хорошо тебе послужит.
Голос. Другой. Громко. Имперец-тварь. Этот - снаружи. Не внутри.
- Ну, чего встал?! Вперед! Осое!!!
Тело - рядом. Не видишь. Чувствуешь. Прыжок. И - все. Твое. Стать. Новым. Быть. Новым.
- Нет!
Голос. Внутри. Тот. Никакой.
- Она моя. Моя!
Голос. Снаружи. Имперец.
- Са, икимоно е! Тупая мразь, давай жри!
Голос. Внутри. Опять.
- Успокойся. Слушай. Мужчина. Рядом! Грызи дверь. Рядом! Напротив! А эта - моя! Моя!!!
Голос. Снаружи. Имперец.
- Давай!!!

Что?
- Тихо, - хочет сказать ошметок личности Гровера Медносплавного. Желание неоформленное, да и неизвестно, способна ли деформированная черепная коробка существа, отдаленно напоминающего человека, извлекать звук из своего рта. Остались ли голосовые связки на куске шеи? Или этот рудимент был отцеплен вместе с прочей бесполезной грудой плоти?
"ТИХО" - гремит в голове самосознание, слитое воедино из человеческой психики и космического... вируса? Паразита? Механизма, чей смысл непостижим лысым обезьянам, сбежавшим со своей каменной песчинки в безбрежном океане космической пустоты?
Это оглушительное "ТИХО" гасит и чужой голос, который звучит внутри, и закладывает уши (дыры, отверстия) от того, кто визжит, словно бесноватый хряк, снаружи, выплевывая свои команды на архаичном наречии.
У солдата есть цель. Эту цель он поставил сам. Да. Тварь, которая вызывает жар дала ресурс. Это полезно. Голос-внутри дал еще один ресурс. В соседнем помещении. Это тоже полезно. Гровер это запомнит. Но он пока не знает милосердия. Или торга. Или уступок. Он видит цель. И он живет тем, чтобы выполнить её. Потому что его цель, в отличие от иных - это ключ к существованию. Быть единым, быть чем-то большим, чем просто голова-на-ножках.
Пульсирует сознание внутри темноты. Щелк. Щелк. Щелк. Это стучит обратный отсчет к новому существованию.
Глаза больше не нужны. Дальше - будут другие.
Щелк. Щелк. Щелк.
Прыжок.

Медносплавный. Прыжок. И - ножки, в борт. Гладко. Скользко. Ты - тяжелый. Ты - неправильный. Ты - цепляешься. Борт - гладкий. Борт - скользкий. Ножки - через край. Ты - лезешь. Голос. Внутри. Не внутри - цилиндр. Где, снаружи - гладко. Голос - внутри. Где ты.
- Тварь! Моя! Она моя!
Вспышка. Так ярко. Так жарко. Колючая. Горячая. Там. Не внутри-внутри. Внутри - где ты. Где мысли. Где все. Жар. Свет. Больно.
- Вон! Пошел вон! Тварь!
Вспышка. Ярче. Жарче. Там. Опять. Нет мыслей. Только боль. И - жажда. Обладание.
- Тварь!!!
Вспышка. Ты - ослеп. Ты - оглох. Ножки - не твои. Ножки - не слушают. Цепляются. Борт - край. Надо - сделать. Надо - смочь. Тело - влево. Раз. Тело - вправо. Два. И ножку - согнуть. И ножку - подтянуть. Раз - и два. И одну. И другую. И еще. И еще.
- Тварь!!!
Цилиндр - гладко. Ножку - в гладкое. Голова, челюсть - через край. Еще. Еще. Почти. Почти. Миг - баланс. Цилиндр - край. Слева - пусто. Слева - вниз. Справа - все. Целый мир. Она. Лежит. Волосы - по пластику. Ты - ты, чувствуешь. Это человек. Это девушка. Живая. Спит. Она - спит. Как - говорит? Что - голос? Откуда?
- Стой!!! Не трогай!!! Моя!!!
Страх. Голос - страх. Девушка - спит. Ты - нет. Не спишь. Ты - падаешь. Раз - и вправо. На ноги. Девушка. Живая. Спит. Ножки - раз. Ножки - два. Побежал. Вот - лицо. Кожа - гладкая. Волосы - черные. Мясо? Нет. Нет. Нет. Не есть. Владеть. Обладать. Иметь. Дрожишь. Сильней. Сильней. Жажда. Желание. Горячо. Глаза - щекотно. Что-то - из-за них. Что-то - из ушей. Что-то - изо рта. Трубки? Щупальца? Дрожат. Тянутся. Твое лицо - ее лицо. Ты - и она. Ты - она. Она - ты. Щупальца. Жмутся. Глаза в глаза. Уши в уши. Рот в рот. Так - тепло. Так - светло. Так - надо.
- Тварь... Ты... Ты! Ты!!! Умри!!!
Вспышка. И бесконечность мрака.
- Проснись.
Вспышка. Бесконечность мрака мгновенно разворачивается туманно-смазанными, пропитанными колючей дымкой очертаниями старой автомастерской. А это именно она, автомастерская. Не знаешь, откуда, но знаешь. Выщербленный тут и там бетонный пол, облупившаяся краска, местами прохудившаяся и законопаченная просмоленными тряпками жестяная крыша, какие-то ржавые инструментальные ящики вдоль стен, видавший виды полноприводный "Корвус", памятником застывший на подъемнике, замершие лопасти перемотанного изолентой вентилятора на грубо сваренном из стальных листов столе. И забившаяся в дальний угол загорелая до бронзоватости, тощая, остриженная "под боб" девочка в засаленном, явно слишком большом для нее рабочем комбинезоне, на которой ты, как ни старайся, не можешь сосредоточиться. Все? Нет. Что-то еще.
Скользнув взглядом по застывшей словно кадр из кинохроники бесцветности окружения, понимаешь, что. Мерцающая крохотными льдистыми искорками, фактически сотканная из статично и бесконечно закручиваемых токов ледяного ветра человеческая фигура, от которой веет не просто морозом, а какой-то смертоносной запредельностью "минусов", возникает прямо перед тобой буквально из ниоткуда, так, словно сам воздух просто загустел, став ею.
- Ты привел сюда тварь?
Все вокруг вибрирует от низкого тембра звучащего - как кажется - отовсюду и сразу мужского голоса.
- Или тварь привела тебя?
Хруст, там, за спиной. Роллетные ворота, перекрывающие вход, заметно прогибаются, вспучивась под давлением извне, но, враз покрывшись трескучей коркой инея, застывают.
- Оставь нас. Уйди. Там, рядом, есть люди. Другие. А эта - моя.
В какой-то момент ловишь себя на мысли, что от всего происходящего несет чем-то совсем уж сюрреалистичным. Что это за гараж? И что это за "воздушный мужик"? Что за бред вообще?
- Уйди. Или умрешь.

Моргнул Гровер, пытаясь всмотреться то в девчонку, то в мужика воздушного, но не получилось. Поднял руки свои, ладонями лицо обхватил на секунду застыв и потер быстро щеки, шумно выдохнув.
- Ф-фу-у-ух... - хлопнул по бокам себя, а потом неторопливо осмотрелся по сторонам снова, уже с целью конкретной. Заприметив стоящий у стены железный ящик, легко подцепил пальцами и подвинул к себе, плюхнувшись грузно и как будто обмякнув. Не было ощущения тела. Не было ощущения одежды какой-то конкретной. Да и всё вот это - "лицо", "дыхание" скорее были отдельными ощущениями-воспоминаниями, чем чем-то реальным.
Но Гровер не особо в этом разбирался и поэтому решил не думать больше о сложностях метафизического восприятия псионически-сгенерированных фантомных воспоминаний. Да еще и чужих.
- Бля, вот это накрыло меня... - помотал головой опять, словно пёс, из воды вылезший. - Мужик, твоя берлога? Классный сетап, что-то такое олдовое, не на все кредиты сделан, но работать тут приятно было бы.
Попробовал опять всмотреться в мерцающую холодом фигуру, а потом, аккуратно, покосился на прогнувшийся под напором лист дверей.
- Слушай, брат, не ебу я кто это. Я вообще не понимаю, где я, чего случилось. Встретил Саманту, не стал по ее правилам играть, она меня и того, - приставил пальцы пистолетом к подбородку, "бах!" - дернул затылком и обмяк головой.
- А потом я проснулся и начал хотеть жрать. Понимаешь, брат? Нет, не понимаешь ты нихрена, - взял со стола какую-то гайку, в пальцах повертел просто чтобы ощутить что-то тяжелое.
- Я такое, наверное, никогда не ощущал. Когда тебе всё равно что жрать. В принципе, хоть кости, хоть волосы, брр, мразотно как. Но чем дольше жрешь, тем больше хочется. А, ну и тем меньше тебя заботит вообще, а что именно тебе жрать. Мясо и мясо. Блядь, я жрал людей...
Глухо прозвенела тяжелая гайка по бетону пола. Гровер повесил голову меж плеч и уперся локтями в колени. Ни о чем не думая. Стараясь забыть, хотя это не получилось бы.
- А потом был какой-то кошмар. Словно в диско-баре, знаешь? Пум-пум-пум, вспышки такие в голове, словно от яркого прожектора. Ничего конкретного, потому что меня, как будто, и не было больше "за рулем" моего собственного "гровер"-кара, - покосился, глядя на бок "Корвуса".
- Ты нехило так сумел приморозить жопу этой тварине за воротами, брат. Ты кто вообще? Чикитта эта, похоже, тот невезучий "ресурс", который решил использовать дуэт из моего обмылка сознания и этой Бездны. Но ты-то кто? Холод. Блядь, ха-ха-ха, а ведь меня Хершел называла "Снег", да только вот кому это имечко пришлось бы впору.
Посмотрел исподлобья Гровер на собеседника эфемерного. Глаза не найти, но тот все равно увидит и лицо, и намерения. И вопрос.
- Ты можешь мне помочь? А, брат? Я не хочу обратно. Я не хочу жрать. Потому что это уже буду не я, потому что оно сожрет нас всех, если не сейчас, то потом. Ты его послал к мужику и тогда оно станет сильным и вернется обратно. Знаешь, о чем мы с ним подумали, прежде чем прыгнуть? Что из мужика по-соседству будет отличный ресурс для набора базовой массы, чтобы опять стать большим, тупым и функциональным.
- Не хочу я обратно. Не хочу.

Медносплавный. Чувствуешь, наверное, впервые с тех самых пор, как очнулся там, на промерзшем полу, что ты - это ты. Наконец-то. Все плывет, мысли путаются, но ты - это ты. Пусть все статично и изменчиво одновременно, но константа все же есть. Ты - это ты. Не оно, чем бы оно ни было, а ты. И пусть все, что ты видишь, все, что делаешь, даже все, о чем думаешь, похоже на тень чего-то невообразимо далекого, но оно - есть. Как есть и ты. Здесь. Сейчас.
И пока гайка крутится в руках, незнакомец молчит. Молчит он и тогда, когда она, звякнув о твердость пола, укатывается прочь, под машину. Лишь прямой вопрос, связанный с возможным происхождением, кажется, выводит его из состояние безмолвного парения.
- Мертвец.
И вновь замолкает на - как тебе кажется - миг. Или - на целую вечность.
- Я жил. Я умер. Я мертв, но я жив.
Странно, но у вас, оказывается, есть много общего.
- Она - жива, но она мертва.
Мерцает та, которой принадлежит это место. Так, как если бы ее кожа, до того светясь, светиться перестала. Но она и не светилась. Просто стала никакой. Пустой. Эхо некогда сказанных слов, гаснущее в тишине.
- Оно уже здесь.
Трещат ворота за твоей спиной, рассыпая серебро ледяных крупиц. И те, кружась в пустоте, застывают, когда "Снег" - тот, не ты - вытянув руку, снова заставляет железо проступить бахромчатой наледью.
- Телу нужен дух. Ее дух - мертв. Сдалась. Твой дух - жив. Не сдался. Духу нужно тело.
Удар. Так, как если бы гурровский "Мул", разогнавшись до ста шестидесяти в час, не тормозя, тараном врезался в гараж. И опять - потрескивание льдистой корки.
- Оно придет - мы все исчезнем. Ты. Я. Все.
Как тогда, когда ты, гуляя после уроков у замерзшего водохранилища, того, что раскинулось за старым элеватором, вдруг понял, что оказался на тонком льду.
- Возьми тело. Стань живым.

- Вот это да. Мертвецы, говорящие друг с другом в голове у другой мертвячки.
Содрогнулся, услышав удар. Скорее даже почувствовав его всем телом, покосился на пол, глядя, как сыпется морозная крошка вместе с металлической трухой. Воротам скоро конец, надо что-то делать.
Потому, когда "Снег" решил предложить сделку века, Гровер уже стоял на ногах. Девчонка сдалась, но он бы еще был рад побарахтаться. Без разницы, в чьем теле, главное быть собой.
В два шага добрался до забившейся в угол фигурки и присел на корточки возле нее. Осторожно, нежно даже взял в свою лапищу её маленькую ручку и аккуратно сжал, согревая замерзшую бледную, светящуюся кожу своей.
Образы, фантазмы, воспоминания. Но так ярко это ощущалось! Так близко!
- Прости меня, чикитта, - сказал, взяв ее за шею аккуратно и разглядывая лицо, наконец. - Но я ещё не сдался, - коснулся лбом её лба.
И в последний миг подумал о том, что они со "Снегом" были бы неплохой компанией. Если только тот захочет присоединиться.

Легкие качают воздух сквозь себя привычно, без кашля, без сбоев. Телу всё равно, кто за рулем, девчонка или он, Гровер. Оно делает свою работу прилежно, как хорошо отлаженный механизм. То, в чем Гровер смутно разбирался. Смутно, конечно, потому что в голове засели острые иглы боли и судороги то и дело пробирали так, что конечности ходили ходуном.
"Жив, зато жив..." - мысли ворочались в черепе неохотно, словно пытаясь осмотреться на новом месте. Был бы Медносплавный чуть более начитан или академически образован, то мог бы подумать про то, что его психо-слепок сейчас накладывается на незнакомые паттерны нейронов и перестраивал синапсы под свое мышление, пытался найти неосвоенные области мозговой ткани и втиснуть личность "Гровер" как программный код посреди безусловных рефлексов, навыков и поведенческих паттернов, которые охарактеризовывали прошлую личность.
Гровера же больше беспокоило то, что ему было больно и холодно. Не больно, как если бы отпилили руку или пробили живот. Больно в голове.
"Надо осмотреться..."
Зашарил руками рядом с собой. Капсула, вроде бы что-то говорили про капсулу. Хранение? Криосон? Одежда какая-то должна быть - это сейчас первая задача. Вторая задача - выбраться из капсулы и раздобыть оружие... Слайсер!
Мысли путались, то сомнамбулическое состояние, в котором он пребывал будучи головой казалось сном, но он точно пришел из какого-то зала неподалеку... Мучитель-корпорат открыл, вроде бы, всего одну дверь, да и далеко ли могла пройти голова-на-ножках? А значит где-то в соседнем зале должен валяться топор...
"И твоя мутировавшая туша", - шепнул внутренний голос, заставив вздрогнуть. Вдруг оживет? Быть сожранным собой-старым в новом теле - это какое-то извращение уровня VR-снаффа.
"- Эй, Снег, ты тут?" - решил попробовать позвать своего нового собеседника внутри головы. "- Тут нихрена не видно. Может быть у нее визоры какие-нибудь в глазах были? И кстати, как её звали-то..."
В тишине и тьме зала положил руки на бока капсулы и попробовал аккуратно вылезти (или вывалиться без травм) наружу. Было интересно ощущать это тело. Непривычно. Странно. Интересно. Всё вместе. Сознание подсказывало, что мышцы должны быть сильнее, руки - длиннее, рефлекторно подсказывая действия Гровера-человека. Но тут же сбивалось на хаос воспоминаний о том, как согнулись бы под пальцами металлические края капсулы, надави на них Гровер-монстр. И как сейчас, будучи Гровером-девушкой, приходилось напрягать тело по-другому. Иначе.
- Фух... - с шумом выдохнул, проведя рукой по лицу и помассировав лоб основанием ладони. К этому надо привыкнуть, но это, пока что, тяжело.

Медносплавный. Острый, неприятно щекочущий - как кажется - больше небо и горло, чем, собственно, нос, запах. Нечто, весьма близкое к понятию "сырое мясо": свежее, почти живое, но не только. Плюсом идет толика чего-то кисловато-фармацевтического, с заметной горчинкой, весьма ощутимо дергающей за ту условную "струну" где-то за грудиной, что отвечает за непроизвольные рвотные позывы. Твой запах. Тебя-прошлого. Того, который теперь валяется грудой окостеневшей плоти где-то здесь, совсем рядом. Монструозная голова с не менее монструозными ножками, пустая и совсем-совсем мертвая. По крайней мере, стоило бы на это надеяться. Ведь останься эта сущность под контролем пусть и не искры разума, но каких-нибудь совсем-совсем базовых рефлексов-инстинктов, не значило бы это, что ты - новый-свежий - сейчас находишься в страшной, практически смертельной опасности?
Всхрипывает в унисон мрачным мыслям что-то невидимое там, слева и снизу от тебя, заставляет встать дыбом новоприобретенные волосы на свежеполученном затылке. На полу источник, точно. Булькает - вязко и склизло. Ты-старый. Не щелкает лапками, не скрежещет зубьями. Просто лежит. Лежит и воняет. Просыпается? Засыпает? Или уже все, отмучался, и дергается в посмертных судорогах? Ты не знаешь. Все может быть.
Шаришь ладонями по пластиковому ложу своего несостоявшегося "гроба". Кто-то явно раздел тебя-нового, беззастенчиво распоров нехитрые - то ли плотная роба, то ли какой-то комбез - одежды незнакомки так, как это делают в морге, приступая к работе с очередным трупом. Рукава рассечены, штанины. Вскрыто, распахнуто. Можешь, конечно, накинуть на себя рванье так, будто это шкура, но толку от такой "мантии" будет мало. Обувь тоже испорчена. Все порезали. Видимо, чтобы ткань у тебя-старого промеж клыков не застревала. Заботливые, ага.
Задав самому себе немой вопрос - про визоры и наименования, вместе с тем, покидаешь капсулу. Ноги вниз, пятки в пол. Пронзает враз обжигающе-колючим холодом ступни. Рубчатка ледяного металла.
- Адриана.
Шепот. Отовсюду - и разом. Чужие губы словно жмутся к самым ушам. На расстоянии вытянутого языка.
- Неважно.
Так близко, что ты наверняка почувствовал бы дыхание того, кто говорит. Если бы он дышал. Кем бы "он" ни был.
- Оно просыпается. Выход. Прямо. Шесть шагов.

Запах, движение пальцев, холодный металл капсулы, лохмотья одежды. Это все как-то роилось в голове, на ощущениях и несколько ошеломляло. Только что у него была лишь голова и ноги, больше ничего. А теперь он вновь целый, вновь человек и - это было странно.
Попробовал подняться, оперевшись на руку и покачнулся, непривычное движение, несоответствие ожидания разума и отклика тела. Словно тело должно быть больше, должно быть сильнее. Но теперь всё, Гровер превратился в гниющую груду зараженного мяса где-то там, а здесь и сейчас есть новая оболочка, новое тело с непривычной мускулатурой.
Перекинул ноги через край, коснулся пола и попробовал встать. Опять покачнулся, придержал себя о край капсулы. Что-то с центром тяжести, надо перевести дух.
"Снег" заговорил так, словно стоял рядом. От неожиданности Гровер дернулся и чуть не упал, так это было странно. Он сам не мог сказать, что ждал: что голос бесплотного духа заговорит с ним в голове или будет звучать, словно стоит перед ним. Вот такое шептание, очень близкое, очень интимное - заставляло нервничать и даже пугало.
"Просыпается?" - Гровер мысленно переспросил, начиная движение. Поговорить можно и на ходу, хотя Снег был явно не из разговорчивых, да и про ипланты не ответил. Возможно, что и не было никаких имлантов у девчонки (у него), кто их оставит в жертвенном теле? Но и без них не стоило тормозить, оставаясь наедине с куском мяса, которое "просыпается". Он уже один раз умирал (или два?) и повторять в новом теле не хотелось. "Какого хера ты говоришь, Снег, в смысле "просыпается", там же уже нет никого в черепушке. Или есть? Или тот, которого мы оставили за воротами остался?" От этой мысли стало еще холоднее, как будто пятки уже и так почти не прилипали к металлу пола. Он не видел свою голову от прошлого тела. Он её просто чувствовал. Как такое возможно? Что за бред? Но вот чувствовал и с этим надо было не просто смириться, это стоило поскорей принять как данность и как отличную возможность избежать пожирания.
А еще - Гровер боялся говорить вслух. Не то, чтобы очень. Просто вот... Он все еще помнил свой голос. Его голос звучал в его голове. Но вряд ли Адриана обладала его хриплым баритоном. И это тоже немного пугало.

Медносплавный. Шепот. Утверждение-подтверждение.
- Тот - остался. Просыпается.
Новая волна ужаса. Тот - не ты. Тот - голод.
- Прямо. Шесть шагов.
Делаешь первый из шести, подтягивая - будто ходулю с прикрученным к концу мешочком песка - отстающую ногу следом за телом. Темнота обволакивает, кутает. Надо спешить.
Второй из шести. Третий. Пока щупаешь руки, невольно отмечаешь, насколько же гладкая и нежная у тебя-нового кожа. Запястья, локти, предплечья - ничего такого, что намекало бы на наличие имплантов. Все обычное, естественное. И какое-то "тонкое", хрупкое, мягкое. Чужое.
Четвертый шаг. Пятый. Лицо - ничего, помимо всяких глаз, со ртом и носом заодно. Только на подбородке - слева и снизу - тонкий, очень плотный шрам. Другой - мелкий, узловатый - под левой бровью. Не в глазнице, а прям, вот, практически в волосках, но все же больше под ними. Мелочи.
Шестой шаг. Финал твоего путешествия. А вот с грудью - с ней что-то конкретно не так. Случайно поджав предплечьем, проверяя голову, сразу чувствуешь, насколько она непривычно упругая, будто эластиковая. Своей такой у тебя-старого, понятное дело, не было, но перещупал ты их - всяких - за свою жизнь достаточно, чтобы понимать, чего и как. Чем активней продавливаешь, тем сильней и быстрей твердеет, будто "густея" под давлением. Странное ощущение - абсолютно, до дрожи чуждое. Впрочем, это не первые заменяющие молочные железы накладки баллистической защиты, что побывали в твоих ладонях. Вязкоупругий материал в гермоконтейнерах, способный остановить осколок, дробину, и, если повезет, то и пулю. Потом либо вытекает, если имплант дешевый, либо капсулирует пробоину, если подороже. Какой именно "зашит" в тебя, ты, понятное дело, не знаешь.
- Справа. Коробка.
"Снег". Не успеваешь ничего сделать, как добавляет тут же.
- Сорви крышку. Открой дверь. Дольше.
Вновь что-то чавкает там, за спиной. Ты-прежний.
- Выбей дверь. Быстрей.

Морально Гровер был готов к тому, что ощущал своими пальцами. Он в женском теле, поэтому ощущать должен женскую кожу. Мышцы, кости, черты лица. Переход из тела-в-тело - не такая уж распространенная практика в его жизни, но чисто вот в голове, не будучи совсем уж идиотом, надо осознавать, что ожидать. Но все равно, удивления не избежать до конца. Этого откровения, на грани шока, когда ты ощущаешь свои руки ("свои руки") чужими. Не та структура, не то мясо, не те ощущения.
Да еще и само тело слушалось с трудом, ноги приходилось волочь словно они из ваты. "Спасибо, что не подгибаются, не хватало еще упасть по дороге и дать этому говну больше времени", подумал сам с собой и тут же вспомнил, что теперь в его голове нет мыслей для самого себя. Теперь у него целых два внутренних голоса - Гровер и "Снег". А вслух будет третий...
"Как бы не слететь с последних катушек из-за такого, блядь, насыщенного стечения обстоятельств", - это уже думал, навалившись на противоположную дверь.
Мысли про шрамы задержались в голове и исчезли. Откуда они, для чего они - сейчас на эти вопросы никто не ответит и это будет пустой тратой времени. Сиськи... ну, конечно иметь сиськи было забавно, но хорошо, что от них была и практическая (потенциально) польза в виде имплантов. "Адриана, неспроста ты себе их поставила... или тебе их поставили. Обычной девчонке из безопасных районов такого не ставят, есть куда более приятные варианты как для себя, так и для того парня".
Ладно, это потом, всё это не важно, если в итоге его жопу сожрет зубастая тварь прямо здесь. Хочется ли, чтобы история Гровера Медносплавного закончилась так? Ну, кому-то, скорее всего, хотелось бы. Тем говнососам из прошлой жизни, некоторым говнососам из нынешней жизни. Но не Гроверу. И "Снегу", судя по его торопливости, тоже.
"Дружище, я не знаю, в курсе ли ты, но Адриана эта двери с ноги вряд ли вышибала. Но если можешь как-то помочь справиться с ватным телом - помоги, а я буду крайне активно стараться ковырять крышку панели".
Очень удобно общаться мысленно с попутчиком в голове, позволяет одновременно с этим сделать несколько дел, например - колотить по крышке, надеясь на удачу.
Первый удар был неудачным. Прямо сказать - очень хреновым удар оказался, потому что сразу заныл мизинец, хрустнуло что-то отчетливо в кулаке, вспышка боли охватила руку, но узнать, что там случилось возможности не было все равно. Темно вокруг, так что если потечет теплое - значит раскроил что-то, не потечет и начнет пульсировать - вывихнул или сломал.
Ладно, есть и второй кулак, попробуем по-другому. А там в ход пойдут локти.

Медносплавный. Снова шепот.
- Сейчас. Помогу.
Приятно, почти жгуче покалывающие волны еще не холода, но уже почти: накатывают на виски будто бы из недр черепа, растекаются под его, черепа, сводами, наполняют собой затылок, текут - по-другому не скажешь - вниз, вдоль хребта, расходятся по ребрам, и ниже, и глубже, растворяются в мышцах. Свежо, хорошо. Не прям хорошо-хорошо, но заметно лучше, чем было буквально, вот, только что. Почему раньше так не сделал?
- Ломай.
Ломаешь. Бьешь в стылый пластик, моментально ссадив кожу на пальцах, как кажется, до костей. Удар хорош, кулак - так себе. Свой, сбитый и натруженный, просто вмял бы эту крышку так, что только сковырнуть осталось. Новый-свой, да - нет.
- Ломай. Просыпается. Быстрей.
Опять ломаешь. Благо, второй кулак в запасе есть. Щелчок. Предполагалось, что будет жестко и хлестко, на деле же просто рассаживаешь в кровь еще и вторую руку. А крышке, ей все нипочем.
- Прижми ладонь. Холод. Лед. Быстрей.

Кажется, что прошла вечность с той секунды, когда вспышка обжигающей боли озарила тьму сознания и прокатилась волной по позвоночнику, чтобы потом тлеть злыми углями в основании черепа. Теперь, словно повторяя её, накатывает из глубины разума другая волна, приятного обволакивающего холода. Она идет уверенно, сначала в виски, потом туда, где когда-то были антагонисты-угольки, затем ниже, еще ниже, растекаясь незримым панцирем по суставам, мышцам, оседая где-то в костях. Становится свежо и уютно, словно после горячего пара лег в мягкий и рыхлый снег...
Откуда это сравнение? Это не я
Не мог он знать об этом. Маленькие кусочки памяти, как рассыпанные ребенком кубики, которые были крепостью, говорили о другом. Космос, пневмомолот для детей, вакуумные плавильни. Гильдия, "Равник" и грязная работа для Быка. Грязная работа, из-за которой ему заблевали шлем. Грязная работа, о которой он не помнил и из-за которой он умер. Грязная работа в жарких и душных фавелах, далёкая от снега.
Мне страшно! Это не я
Было страшно от этих метаморфоз. Было реально и откровенно страшно, просто пока Гровер не осознавал этого до конца. Старая память сбежала. Новые воспоминания, символы, слова. Знал ли он какие-то сложные слова до этого? Может быть он был тупой, как... тупой. Как тот, кого посылают на смерть и не рассказывают, зачем. Как тот, кто нужен только для того, чтобы носить слайсер-пенетратор, чтобы вскрывать двери и играть мускулами.
Ползло где-то на краю сознания, мерзкой змеёй тревоги вот это вот все: пробуждение с чистого листа, смерть, жизнь, поедание трупов, новая смерть, новая жизнь... Чужое тело, голоса в голове, образы-образы-образы, которым только дай волю и они нахлынут со всех сторон, сметут и закружат вьюгой. Это был снег? Или он, Бык по прозвищу Снег или Снег по прозвищу Бык? Или же это был "Снег"?
Змея тревоги и страха медленно ползет и от неё веет уже другим холодом. От него перехватывает дыхание и крутит в груди.
Мне страшно... Мне тоже может быть страшно
Голос в голове, равнодушный товарищ, который только казался равнодушным - ему тоже не хотелось умирать в этом теле, после того, как искорка его сознания (каким бы оно ни было малым, рудиментным, осколочным) зажглась внутри - говорил бить. Гровер бил.
Удар был хороший, вот только кулак плохой. Рассадил свой кулак, сняв с них филигранно плоть. Слезы выступили на глазах и зашипел непроизвольно, замахал в воздухе кистью. Закусил губу, пытаясь сдержать стон. И удивился этому - как это так, он, Гровер, что-то ударил и при этом сломалась рука, а не предмет? Неостановимая сила столкнулась с недвижимым объектом и на этот раз, в этой итерации "Гровера" недвижимый объект оказался сильнее. Потому что сила, какая внезапная новость, стала уже не такой уж неостановимой.
Шепчет голос, почти что в самые уши, словно любовник, так близко и интимно. Шепчет, побуждает бить и Гровер снова бьет.
Мне больно!
Снова боль, снова шипение, теперь стон сдержать уже не удается и слезы брызгают из глаз ручьями, стекая по щекам и холодя их сильнее. Удивление накатывает опять, хотя после первого удара все должно было быть понятно. Это всё неправильно. Он, стареющий войдер, со стальными мускулами, в которых железа вперемешку с мясом должно быть достаточно для того, чтобы смять эту дверь фольгой - плачет от боли и стонет. Это неправильно! И все же теперь - это правда. Боль пульсирует в руках, бьет по натянутым нервам, словно в набат. Костяшки горят огнем, в то время как в мышцах все еще тот самый приятный холод. Но снаружи - злой, кусачий. Этот холод хочет его убить.

Они хотят моей смерти, они все хотят моей смерти
Монстр, который собирается с силами за его спиной и хочет поглотить его плоть хочет его смерти. Хочет стать больше, чтобы пожрать больше, чтобы пожрать больше, чтобы... Гровер все еще помнил этот Голод и содрогался от мысли о нем.

Доктор Саманта Хершел хочет его смерти. Перед мысленным взором всплыло красивое лицо молодой женщины, она улыбается ему, она, в целом, производит впечатление неплохого такого человека. Человека, с которым он повел себя, как Бык. А точнее если сказать - как телок молодой и глупый. Он, Бык-с-треснувшими-рогами, седеющий войдер, был перед ней мальчишкой. Думал, что владеет ситуацией, думал, что может торговаться. Думать - не очень сильная сторона, Гровер, так ведь? "У человека добрые глаза" - сказала она и пригласила его на танец. И тихий голос мужчины пел им двоим про снег, играя на хиспанской гитаре свою грустную песню. "Ньеве" - дала она ему имя и улыбалась. Она смотрела в его глаза, цвета волн, поднимаемых морским бризом у берегов Коста-де-Рока-Рохи накануне шторма и, возможно, она искренне хотела дать ему шанс. Но это уже не важно. Потом она его убила. Почему? Потому что думать - не его сильная сторона, особенно в противостоянии с той, кто умеет это делать мастерски.

Когда-то его главной проблемой было то, что он пытался завоевать чувства молодой девушки, подарив ей что-то действительно настоящее. Он все еще помнил это воспоминание, жгучее, едкое и такое живое. Как она поносила его всеми возможными способами. Как она, в попытке ущемить его мужское эго, бросила злые слова про измену. Как она ушла из его жизни, растоптав ожерелье из вулканического стекла, оставив мужчину, бывшего ребенком, одного. Не понимавшего, почему она, все же, ушла, не захотев разделить с ним его жизнь и радоваться самому настоящему вулканическому стеклу. Они стояли в галерее и смотрели на картины Альфреда Золя и он был счастлив. Он достал из пакета ожерелье и сказал "Смотри, это настоящий огонь, отраженный в стекле. Огонь, который похож на твой". Он смотрел на растоптанные куски отраженного огня и не слышал, как "Айза" вызывала такси снаружи отеля.

Он не был ангелом. Он был Быком. Он всегда шел за тем, кто дергал за кольцо в его носу, к которому привязали веревку. Был ли это "Равник", сраный мудак, который просто оказался злее и напористей там, где надо было быть злее и напористей. И плевать, что он был моложе, это полная ерунда, важно то, что он был на коне, а Гровер стоял у стремени и был готов подставить свою спину этому местечковому генералу.
Если не "Равник", то Гровер шел за тем, кто отправил его на эту миссию в качестве подставного "Дивана". Миссия, о которой он ничего не помнил, но которая стоила ему жизни. Наверное даже не только ему, но и той медичке, которая тоже хотела его смерти. С лапкой на шлеме. Он так и не вспомнил её имени, да и это уже было не важно.
Или же его направляющей рукой была доктор Саманта Хершел и её мерзкоголосый кехайский подручный. Скорее всего - их всех было больше. Тех, кто вёл по жизни Гровера, глупого и недалекого бычка, который умел только направлять дробовик туда, куда ему скажут, перекрашивая неказистые жилища сквоттеров их собственными внутренностями. Просто он их больше не помнил, его других хозяев.
А теперь его ведет "Снег". Говорит - прижми ладонь. Холод и лёд. Снег. Он кружится вокруг, он медленно заполняет собой сознание, он везде и скоро снег засыплет с головой Гровера-Быка, оставив только силуэт. То, что больше не узнает он-нынешний, останется погребено под белым покрывалом, схватится коркой льда, слежится в плотный ледник и скроется в глубине мерзлой вечности.

Возможно, в этом было какое-то возмездие за всех тех, кому он причинил зло в своей жизни. И думать о том, что он "обнулил" свои грехи своими жуткими смертями было глупо. А его собственное Чистилище - плакать от боли, от бессилия, от собственной глупости, от злого поворота судьбы, что закинул его в это тело, слабой девушки, которая перестала бороться. Что его участь проста - быть пожранным, раствориться в бескрайней пустоте небытия не оставив о себе ничего, даже воспоминания. Гровер плакал в теле девчонки, которая была слишком слаба для его памяти и слишком слаба, чтобы спасти их сейчас. Плакал, и смотрел, как его жизнь засыпает снегом, а вокруг горла медленно смыкается тугое кольцо Змея Тревоги. В голове зазвучал отрывок той песни, под которую они танцевали с Самантой, пока та крошила из пистолета пустоголовых репликантов:

"Стоит там девчонка, под лампы уличной светом
И выглядит, словно одна в мире этом
Смотрит она на снега белые хлопья
Что медленно падают, кружась и кружась..."* - и от этого вдруг стало так горько, так страшно и так обидно, что он приложил ладонь к панели что есть силы, надавив всем телом, вложив в это всю оставшуюся решимость и волю. Он надавил и закричал, чужим голосом, так непохожим на его старый, с хрипотцой и скрипучий, малость грубоватый, закричал:
- Давай же, сволочь! Давай, мразь, давай, дава-а-ай!

Медносплавный. Много мыслей. Прессуются, слоятся, прорастают друг в друга, взаимопересекаясь и порождая все новые и новые вопросы. Кем ты был? Гровером, сыном Шарнира, из рода Медносплавных? Не самый древний, не самый богатый, не самый именитый, твой род просто был. И, наверное, есть до сих пор - ты не знаешь. Согласно Мультиметаллической Книге, ты должен был стать литейщиком, но, в конечном итоге, не стал. А стал, собственно, кем? Давясь слезами, давишь руку к неподатливой пластмассовой плитке.
- Жди.
В самом факте жизни человека под Куполом есть что-то жестокое, даже фаталистичное. Словно люди там, на дрейфующих в Войде бесплодных, замерших кусках камня, они - лишние. Вечные чужаки. И, тем не менее, многие и многие поколения отчего-то ютятся в крохотных металлических коробочках, зажатых меж безжизненной пустотой и не менее безжизненными булыжниками. Щиплет глаза. Потрескивает пластик под ладонью. Давишь.
- Жди.
Предопределенность под Куполами не просто чувствуется, она сквозит буквально во всем: от жесткой регламентации каждого действия до постоянного ощущения, что ты - лишь крохотная часть огромного и безразличного механизма, занятого лишь обеспечением выживания себя как целого, но никогда - тебя как его части. Нет ни перспектив, ни желаний, лишь промерзшие коридоры, тесные жилые ячейки и монотонно сменяющие друг друга циклы работы и сна. Жизнь, сведенная к непрерывной борьбе за каждый глоток дыхательной смеси, за каждую каплю воды, за каждую калорию пищи. Жизнь, в которой даже отходы жизнедеятельности - от выдоха и до мочи - имеют свою цену. Кто-то, узнав, что войд-двеллеры перерабатывают все и вся, может посмеяться, упражняясь в остроумии и придумывании различных "забавных прозвищ", но Войд свидетель - таким людям нужно хоть раз попасть в условиях, когда ты либо перерабатываешь собственное дерьмо - и выживаешь, либо брезгуешь этим - и твои собственные дети умирают от истощения. Расползаются по сенсору, прорастая игольчатым инеем, морозные завитки. Давишь.
- Жди.
Ты помнишь, как тебя ошеломил контраст того, как ты жил, с тем, как живут они, мировики. Мир - это свобода. Это, как минимум, простор, даже если речь идет о самых недружелюбных из них. Настоящий шок - узнать, что люди могут просто дышать, просто встать с кровати и раскинуть руки так, что они не упрутся в стенки. Даже самое дно той же Тьерры-Бланко, фавелы, и близко не сравнятся с тем, в какие условия человека ставит Купол. Нищий, в конце концов, может пожевать растущую у хайвея траву и напиться из лужи. Астероид такой роскоши не предоставит никогда и никому. Брезгливый? Ленивый? Умри, отправься в утилизатор, и накорми тем питательным, что есть в тебе, других. Рожденным вне пустоты вас не понять. Пропасть слишком широка, слишком глубока. Меж пальцев "колосится" бахромчатая наледь, но холода, холода ты не ощущаешь. Давишь.
- Жди.
И все же, несмотря на все это, люди продолжают жить в Войде. Почему? Не потому, что это лучший выбор, а потому, что так жили их предки? Там, под Куполами, каждая семья снова и снова, раз за разом повторяет судьбу своих предшественников, даже не пытаясь разорвать этот цикл. Почему - так? Это дело привычки, ставшей почти инстинктом? Полотна родовой истории, сплетаясь из нитей судеб, связывают их с этими безжизненными камнями, и даже мысль о том, чтобы оставить их, кажется им предательством памяти мертвецов? Почему? Почему все - так? Ты не знаешь. Крышка трещит, подергивается инеем по стыкам. Давишь.
- Жди.
Но теперь, вспомнив то, что было, понимаешь, что, навсегда покинув Купол, быть может, потерял больше, чем приобрел. Даже эти имена - личное и родовое, что настолько чужды мировикам, почему-то ведь ты их не сменил? Почему продолжал цепляться за то, что было? Почему так и не принял до конца то, что получил? Не потому ли, что понимал - ты не только сбежал от старой жизни, ты потерял свое в ней, жизни, место? И не потому ли все они - те, кто предпочел скудность Войда изобилию Миров, живут так, как живут? Давишь. Давишь. Давишь.
- Ломай.
Сухо хрупнув, пластинка скорей раскалывается надвое, чем прогибается и лопается. Под ней - крупная механическая кнопка, что маячит выпуклым полукружием из заиндивевшей черной пластмассы. Жмешь. Чуть слышно лязгнув, дверь выщелкивается из нижнего паза.
- Слева лифт. Там живой. Справа док. Там пусто.

Пока промерзает насквозь пластинка, пока расползаются под пальцами морозные нити, пока ползут по щекам слезы, а из невыносимо свербящего носа сочатся предательские сопли - мельтешат воспоминания чередой. Не какие-то конкретные, как это было раньше. Не условные фильмовые вставки, когда он, Гровер, стоит, а вокруг него происходят события. Скорее что-то на уровне понятий, уровне знаний.
Эта молоденькая девочка, которая растоптала тогда искренний подарок, она ведь ничего не знает. Она не знает, какого это жить, осознавая, что твой собственный мир - МИР - это железные переборки, скорлупа на спине огромного булыжника, который точат, и точат, и точат поколения за поколением человеческие блохи. Или даже какие-нибудь термиты, прогрызая себе новые тоннели, "пожирая" плоть булыжника и продавая его за звонкую монету или цифровой демкред. Он не помнил точно, знала ли Сэмми всё про род Медносплавных, про касты и кланы, про строгую, но понятную жизнь войд-двеллера. Говорил ли он ей это? Возможно, что говорил. Но как зрячий не может рассказать слепому, чем отличается красный от зеленого, так и мировик не поймет войд-двеллера, пока сам не окажется там же. В тесноте тоннелей или просторах общих залов под Куполом. И поймет, что даже самый большой зал, самая большая каверна всегда будет мелочью по сравнению с бескрайним небом любого мира. Когда всё, что держит тебя от того, чтобы стать с Войдом единым целым - это сила Кориолиса и чем ты дальше от сердца своего булыжного божества и кормителя, тем слабее эта незримая связь. Поймет, что за грязный воздушный фильтр могут убить. Что за собственный генератор воды продают детей. А владелец гидропонной фермы с полным циклом равен королям древности по влиянию и возможностям.
Сэмми никогда не понять того, почему на её день рождения он не купил ей гравикар или билет на концерт новой поп-дивы. Потому что вулканическое стекло, настоящее - это ценность для Гровера Медносплавного, на уровне самого дорогого гравикара. Не потому что Гровер-простак не знал цену вещам. Потому что он знал цену смыслу, который несут в себе эти вещи. Его дом был холодным, в нем не было огня, лишь осколки застывшей бури, которая случилась миллиарды лет тому назад. И поэтому он тянулся к огню сам, к огню, которым была для него эта молодая и вспыльчивая девушка. И которая его обожгла.

Пластинка треснула, кнопка показалась под ней и Гровер быстро вдавил и даже не стал дожидаться полного открытия. Катнулся вниз, под поднимающуюся переборку, на ходу утирая лицо ладонью, подтирая сопли и размазывая это все по непривычно мягкому бедру. Надо было закрыть дверь, срочно, но если вдруг снаружи кнопка так же была заблокирована, то надо бежать без оглядки.
В голове зашумело от адреналина, в груди было тяжело, но уже не так тяжело, как мгновением раньше. Кризис схлынул, снова можно было двигаться и действовать, принимать решения самостоятельно.
"Живой слева. Лифт. Справа док, пустой". Скорее всего, слева мог быть либо тот мужчина, о котором говорил "Снег". Как там? "Он крепкий, он сильный. Он хорошо тебе послужит". Побежать туда? Гровер вспомнил, как он выглядит - полуголая (да что там, совсем голая, игривые лоскуты прошлой одежды никак не мешают рассмотреть всё) молодая девушка в полном расцвете сил с крепкой стоячей грудью (спасибо баллистическому гелю). Даже несмотря на то, что всю свою жизнь неизвестно сколько циклов подряд Гровер был мужчиной, весьма сильным и крупным мужчиной, он не был настолько наивным, чтобы понимать - бежать туда, к другому крепкому и сильному мужчине в нынешней ситуации было чревато проблемами. Это могло быть опасно. Насколько это было опасней, чем голодная тварь за спиной? Из-под пресса, да в доменную печь.
Тогда док. В доке никого. И что такое "док"? Может быть там был транспорт. Да, побежим туда.
Прежде чем свернуть вправо, поколебавшись буквально микросекунду, крикнул в сторону лифта:
- Беги отсюда! Тварь скоро вырвется на свободу!
Он мог смолчать. Он мог позвать на помощь, а сам сбежать, оставив неизвестного в качестве приманки. Но он не стал делать это. Наверное, потому что он все еще был наивным человеком, который верил в человеколюбие. Наверное по этому он не смог стать выше "Равника" и возглавить отряд. Просто он помнил, как погано ему было, нажимая на спусковой крючок дробовика в тех фавелах во время зачистки и он верил, что это - определяло его, как человека.

Медносплавный. Выскочив прочь из зала, буквально ныряешь в чернильный мрак раскинувшегося там, за порогом, коридора. Мгновение на проверку - сенсор-активатор у двери есть, но он, во-первых, цел, а, во-вторых, отключен. Не закрыть ее, не запереть тварь. Кричишь, предупреждая того, неизвестного.
- Справа. Ст...
И, рванув вправо, практически тут же получаешь просто пушечный удар в грудь. Не кулак, не пуля - будто сам воздух, загустев и скрутившись тугим до упругой твердости шаром, а потом хорошенько разогнавшись, просто кеглей сшибает тебя с ног. Вспарывает темноту тугие лучи фонарей, ловят тебя в свои перекрестия. Еще хлопок. Вышибает остатки дыхания из груди, до треска в ребрах вминая в ледяную сталь пола. Не воздух - стан-пушка. Не удары - чудовищные спазмы собственных мышц. Еще хлопок. Так, что в глазах темнеет, когда спина, выгнувшись дугой, сама собой почти переворачивает тебя на бок, а руки и ноги выворачиваются из суставов до струнного звона жил.
Замерцав пиксельными вспышками, где-то слева от тебя, метрах в трех-четырех, буквально из воздуха материализуется высокий, плотно сбитый мужчина в собранном из микроскопических черно-серо-белых шестиугольничков бронекомбинезоне. Укрывают конечности массивные, словно отштампованные из матового пластика наручи и поножи, плотно облегает торс такая же кираса, скрывает лицо угольно-черная маска герметического шлема, топорщится пояс прямоугольниками подсумков, маячит плитка каркасного рюкзака за спиной. "D-2-3": выведена аэрографическая штамповка на нагруднике, слева. Чуть приопускает оружие: куцее, напоминающее монолитно литой из шероховатой, темно-серой на вид пластмассы обрез одноствольного ружья.
- Без резких движений.
Гулкий, с едва различимыми "электронными" нотками мужской голос. Да ты бы и не смог. Еще и "Снег" предательски смолкает.
- Не оказывайте сопротивления.
Топот. Буквально обтекают его, стрелка, пробегая мимо, туда, вдоль по коридору, одинаковые - от сложения и до экипировки - крепко сбитые, широкоплечие и массивные фигуры. Темно-синяя ткань комбезов, с гермоворотами под горло, укрывающие грудную клетку и бока периметральные бронежилеты, угольные армовставки на рукавах и штанинах, усиленные наручи и поножи на руках и ногах, синий пехотные шлемы с покатыми бортиками и надвинутые на лица прозрачные пластины толстых забрал, черные подшлемники с моновырезами под глаза. Бряцают угловатые винтовки, грохочут берцы. Много их, одинаковых - с десяток, даже больше.
- Вы находитесь на режимной территории.
А "пиксельный" - один.
- И будете задержаны до выяснения обстоятельств.
Подхватывают тебя чужие пальцы - не его, чьи-то еще - за плечи, под локти и коленки, за лодыжки, распинают, жмут к напольному покрытию.
- Мэм. Объект зафиксирован, можете преступать.
Не тебе обращается уже, а к кому-то за своей спиной. Пропускает, чуть сдвинувшись вбок, среднего роста, плотно сложенную девушку, упакованную в изолирующий комбинезон: купольный капюшон, застегнутая вертикальная молния, пристяжные сапоги и перчатки. Такие местные сотрудники носят, как помнишь. Доктор Хершел, например. Но это - не она. Пониже, в бедрах пошире, объемней в груди, с бледной до болезненности кожей, аккуратно и коротко, повыше плеч, остриженными антрацитово-черными волосами, черными же стрелками острых бровей и странными, будто мерцающими потусторонним сиянием радужками изумрудно-зеленых глаз.
Подсев на одно колено рядом, поводит над твоим лицом чем-то, что более всего напоминает литой из молочно-белого пластика, увеличенный вдвое и насаженный на мотоциклетную ручку сенсорный пульт от головизора, из которого с боков, по периметру, влево, вправо и вверх торчит по тройке установленных рядом, но не вплотную, коротких, похожих на спички штырьков, увенчанных сияющими, полупрозрачными на вид мутно-голубоватыми бусинками. Задерживается где-то в районе лба, поводит прибором влево-вправо, по горизонтали.
- Невероятно...
Поднимается.
- Просто невероятно.
Кивает стоящему рядом человеку в камуфляже.
- У нас тут живой "пэ-пять".
Уходит ли, нет - ты уже не видишь.
- Пакуйте.