The Old Hunt | ходы игроков | --- мелисса готтфрид

Вильгельм сидел на подоконнике с чрезмерной внимательностью наблюдая за спящими девушками. Он вздрогнул от неожиданности, когда в тишине прозвучал голос Хельмута, но почти сразу взял себя в руки и глубокомысленно поправил съехавшие очки.

– При условии, что мы принимаем как данность факт существования этого безликого наблюдателя, – скептицизм Вильгельма никуда не исчез. – То даже тогда мы не можем утверждать, что леди Мелисса – единственная его жертва. Если все, чем занимается этот тип, это время от времени пугает во сне молодых впечатлительных леди, то таких леди могут оказаться десятки. Подобные кошмары – не та история, которую с радостью расскажешь первому встречному, не находите?

Палец Хельмута скользил вдоль разноцветных корешков книг. Иногда замирал, оценивающе постукивая по очередному фолианту с любопытным названием.

– Либо зеркало не имеет к существу отношения, – пожал плечами Вильгельм, и нахмурился.
– Почему мы настолько решительно исключаем вариант, что у нашей заказчицы, кхм, проблемы с рассудком? – спросил он понизив голос, слегка раздраженно. – Насколько я понял, в этой дыре у каждого второго неприятности с головой. Недавнее же усугубление симптомов Мелиссы может свидетельствовать о том, что бедняжка привлекла внимание Твари.

- Не можем утверждать, что она единственная жертва?.. - Хельмут на мгновение задумался, после чего кивнул. - А и верно. За всем этим я не подумал о таком варианте. Благодарю за указание на мою оплошность.
Дознаватель кивком поблагодарил Вильгельма, после чего отвлекся на книги.
Пометки были в нескольких из них - вопрос заключался лишь в том, чей это был почерк.
Дознаватель быстро пробежался взглядом по комнате в надежде найти что-нибудь, что однозначно определялось бы, как написанное Мелиссой, но, к сожалению. таковых предметов не оказалось.
Хельмут недовольно покачал головой, и вернулся к выбору книги.
В любом случае, обе из них, в которых были пометки, казались по-своему интересными, и Хельмут некоторое время раздумывал, какую же выбрать для более внимательного изучения.
Поднял глаза на Вильгельма.
- Прошу прощения, немного задумался. - Дознаватель вытащил обе книги, подошел к коллеге и протянул Вильгельму работу Фредерика Мали. - Если не сложно, изучи, к каким именно главам и зельям было проявлено больше всего внимания. И - состав пометок. Похожи ли они на записи начинающего или опытного алхимика.
Выглянул в окно, примечая возможные интересные аномалии.
После чего вернулся на исходную позицию, и принялся за "Секреты Мироздания".

- А! Вариант "Мелисса Готтфрид - сумасшедшая". Отличный вопрос, и ответ на него чрезвычайно прост: в случае, если это так, наше задание не имеет смысла, и нам надо разворачиваться и уходить. Чего мы, очевидно, делать не можем, пока не исключим с достаточно высокой уверенностью отсутствие монстра.
Хельмут оторвался от книги.
- Коллега, почему тебя так расстраивает наше текущее задание? Ты хотел бы заниматься чем-то другим, или с кем-то другим?

Вильгельм задумался и, прежде чем отвечать, помолчал.

– То, о чем она говорит, о тварях, в реальном мире не существующих, но способных проникать в сны – противоречит всему, что известно корпусу о чудовищах. Всему, чему нас учили – во всем архиве вы едва ли найдете упоминание о чем-то подобном, лорд Хельмут. То, о чем она говорит – это юрисдикция церкви: эфириальные демоны, не материальные твари. Я предпочитаю считать, что она не в себе – вам должно быть известно не хуже меня, что факт существования демонов так и не был подтвержден за все время существования корпуса, – молодой охотник пожал плечами и взялся за книгу.

Краем глаза Хельмут фиксировал, как парень сперва начал пролистывать ее лениво и с неохотой, но быстро увлекся и погрузился в чтение с головой.

Хельмут никогда не считал “Секреты Мироздания” достойным внимания научным произведением. Этот чрезвычайно популярный в кругах столичных алхимиков труд неоднократно попадался охотнику прежде, однако сразу после тезисного ознакомления становилось понятно, что Макиавелли – всего лишь дешевый популист, прославившийся благодаря манере туманно и мечтательно констатировать очевидное. “Секреты мироздания” были той самой книгой, что первой начинают цитировать пустоголовые столичные леди, когда решают блеснуть своими предельно поверхностными алхимическими познаниями.

Магия алхимии всегда окружала меня своей таинственной аурой. Ведь алхимия это не только превращение свинца в золото, но и погружение в самые глубокие тайны вселенной. Мой жизненный путь был посвящен поиску философского камня, который, как я верил, способен раскрыть передо мной секреты мироздания.

Каждая ампула с загадочной жидкостью и каждый алхимический символ на страницах моих рукописей стали кусочками головоломки, которую я решал в течение многих лет. С каждым экспериментом я приближался к пониманию того, как душа металла переплетается с энергией вселенной. Алхимия была моим ключом к разгадыванию этой загадки.

Мои исследования привели меня к множеству открытий, но самое главное, что я понял, - это то, что алхимия внутри нас. Великий философский камень, который мы так страстно искали, находится в глубинах нашего собственного сознания. Открытие этой истины приводит к пониманию, что мы сами являемся создателями и хранителями секретов мироздания.

Со скучающим видом Хельмут пролистал еще с десяток страниц, на протяжении которых автор продолжал изощряться в пустой рефлексии. Интересно, был ли Макиавели хотя бы настоящим алхимиком? Первая страница с пометками обнаружилась в конце первой трети – неизвестный критик несколькими кругами обвел абзац, и нарисовал рядом жирный вопросительный знак. Охотник внимательно вчитался в выделенный фрагмент.

По прошествии десятилетий исследований я вынужден с сожалением констатировать, что мы пугающе мало знаем об устройстве нашего мира. Мы проживаем свои жизни в неведении, даже не догадываясь о тех титанических процессах, что происходят вокруг нас в безразмерном пространстве объективной реальности. И даже те отважные исследователи, наиболее блестящие умы современности, что подобны крошечным искоркам гения в жидком океане безграничного мрака, смогли лишь мимолетно дотронуться до главной из тайн. Иногда даже мне, выдающемуся исследователю и первопроходцу, бывает сложно не устрашиться той безграничной неизвестности, что сгущается вокруг нашего крошечного и робкого огонька.

– Лорд Хельмут, – Вильгельм поднял голову, с неохотой отрываясь от книги. – Это может быть интересно. Это базовая книга для обучения алхимии, основа основ, даже мы занимались по такой в корпусе… Мали констатирует первый закон алхимии – все вещи во вселенной связаны и взаимосвязаны, и изменение одной обязательно ведет к изменению целого; ничто не появляется из ниоткуда и не исчезает в никуда, и основой любой реакции выступает равноценный обмен. Почти две трети книги – это подробное описание серии практических экспериментов и реакций, которые снова и снова подтверждают этот закон. Судя по карандашным пометкам… Их автор воспроизвел все описанные в книге эксперименты один за другим, и в каждом без исключения получил незначительную погрешность относительно предложенных теоретических результатов. Погрешность исключительно небольшая, но всегда одинаковая.

Охотник нахмурился.

– Тут, должно быть, какая-то ошибка. Мы проводили некоторые из этих экспериментов в Чертогах, единственная возможная погрешность – это допустимая неточность в измерениях и расчетах…

- А! - Хельмут поднял указательный палец вверх и улыбнулся. - Верно! Всё, чему нас учили, всё, что мы знаем, говорит, что это не так. Но был один мысленный эксперимент, про так называемый чан Бертрана. Не буду погружаться в детали, но суть его заключается в том, что доказать отсутствие чего бы то ни было невероятно сложно, и доказывать надо наличие.

Дознаватель лениво просматривал бесконечно скучную книгу, наполненную пустыми словами, не означавшими примерно ничего на самом деле.
Беседа с Вильгельмом была куда интереснее - особенно с учетом того, насколько этот охотник был ограничен своими жесткими догматами, вбитыми в него годами обучения.
- А что же до того, чему нас не учили, чего мы не знаем? Например, Вильгельм, мы знаем, что у человека есть пять чувств: зрение, слух, обоняние, осязание и вкус. Но не у всех: опытные солдаты, которые провели долгое время на войне, начинают чувствовать вещи, которые не подпадают под первые пяти: заранее чувствуют, что сегодня будет очередное нападение, или умудряются почуять засаду на пути конвоя. Или же охотники - пусть мы далеко не люди, но основа та же самая. Некоторые из нас способны почувствовать наличие твари задолго до ее непосредственного прихода. То есть чувств, доступных даже нам, более пяти. Но сколько их?
  Шесть? - Хельмут перевернул страницу и пожал плечами. - А почему не семь? Не восемь? Сколько еще информации мы не может воспринять, хотя способны на это?

"Секреты Мироздания" продолжали посыпать разум пустыми, бедными мыслями, но в каком-то странном виде провоцировали Хельмута воображать и вспоминать новые факты и теории.
- Или взять тварей. Когда меня нашли Охотники впервые - я гладил инсектоида. - Хельмут слегка улыбнулся, вспоминая приятный холод черной чешуи гигантской многоножки. - Почему же я был жив? Эта тварь воспринимала источники страха, охотилась на них - но совершенно не воспринимала тех, кто страха не испытывал. Она была слепа - в отношении меня. Но стоит измениться мне или ей - неожиданно я перестал бы быть невидим и неощутим.

Хельмут добрался до абзаца, так значительно выделенного на фоне остального, и отвлекся на попытку осознать, что же ценного было в этих словах.
Очередная пространная псевдоинтеллектуальная фраза о природа нашего неведения - которая удивительным образом могла применяться к последним словам самого дознавателя. Как, впрочем, и к чему угодно другому.

А вот находка Вильгельма заставила Хельмута окончательно вернуться в мир реальности из страны теорий.
- Все эксперименты дали результат с одинаковой погрешностью? - удивленно переспросил дознаватель и подошел к Вильгельму. - Покажи, пожалуйста. Тут вариантов, опять же, может быть несколько. Первый - ошибка измерений. Но откалибровать их можно с легкостью: если уж человеку хватило интеллекта провести эти эксперименты, то откалибровать приборы он тоже сможет. Второй прозаичен: автор заметок хотел найти погрешность. Наши желания искажают восприятие, потому такой вариант отметать не стоит. Но есть и третий вариант - этот уже из разряда теорий. Автор заметок нашел некий дополнительный источник изменений финального результата, выходящий за рамки описанного в книге и известного нам с тобой. Что-то, чего мы не видим, и воспринять неспособны. Как тот самый инсектоид.

Внезапно Хельмуту пришла в голову странная мысль, и он бросил взгляд на спящих девушек.
- Вильгельм. Насколько эта погрешность велика? Способна ли она сделать что-то с финальным эффектом, например, на зелье, провоцирующее сновидения?.. Если да - то какое?
Дознаватель смотрел прямо в глаза младшему коллеге: последний вопрос уже не был пространным.
Ему были важны возможные практические последствия.

– Совсем незначительна, – отозвался Вильгельм, передавая книгу Хельмуту с неохотой. – Не думаю что это ошибка в расчетах, лорд Хельмут – в конце концов, автор заметок исправно повторил полтора десятка простейших экспериментов с одинаковым результатом. И характер записей как будто бы намекает, что автор не столько хотел найти погрешность… Сколько пытался опровергнуть ее, проводя почти идентичные опыты снова и снова.

Хельмут принял протянутый ему “Первый закон”, и начал его просматривать. На первый взгляд наблюдения Вильгельма оказались верны – Мали констатировал базовый алхимический закон сохранения, после чего отводил большую часть книги на перечисление и описание подтверждающих первоначальный тезис экспериментов. Простейший учебник, можно сказать примитивный – в самый раз для леди Мелиссы, Хельмута или только-только начавших обучение в Чертогах охотников, но совершенно безыинтересный для, скажем, Арлетты. Первый эксперимент – простейшая алхимическая реакция реагентов, в результате которой на дне колбы в обязательном порядке должен образоваться осадок.

Учебник любезно предоставлял точную граммовку ингредиентов, все расчеты и перечень возможных погрешностей – повторив эксперимент в точности, автор вывел и обвел неизвестный коэффициент отклонения множественными кругами. То же самое он повторил со всеми экспериментами из “Первого закона” Мали, снова и снова получая один и тот же коэффициент отклонения. Хельмут перелистнул еще несколько страниц в тщетной попытке понять суть увиденного, и как никогда остро ощутил недостаток академический знаний.

Дверь распахнулась настолько резко, что Вильгельм почти подпрыгнул от неожиданности. На пороге возник дворецкий – на морщинистом сухом лице отпечаталась гримаса пока неясного торжества. Скрюченный палец победоносно ткнул в направлении Мелиссы, Хельмута и Арлетты, после чего старик шагнул в сторону.

И в спальню, подобно темному свирепому вихрю, ворвался худощавый мужчина. Он выпрямился во весь внушительный рост – на пепельном лице вспыхнул гнев, и темные глаза недобро сверкнули. Когда Хельмут встретился с незнакомцем взглядом, охотник внезапно для себя испытал давно забытое ощущение – дискомфорт.

Мужчина был закутан в черный дождевой плащ, что лишь усиливал его сходство с уродливой хищной птицей. Возможно виной тому был выступающий нос с горбинкой, изогнутые в презрительной гримасе тонкие губы, стянутые в конский хвост седые серебристые волосы, или темные почти непроницаемые глаза, но лорд Годрик сходу производил крайне неприятное впечатление.

Хельмут как-то сразу догадался, что этим человеком может оказаться только лорд Годрик. Еще прежде, чем старший Готтфрид успел открыть рот, и обратиться к гостю с насмешливо-стальными нотками в голосе:
– Что тут происходит, я спрашиваю?

- Книгу заберем, - заключил Хельмут после неудачной попытки осознать хоть что-то. - Вы с Арлеттой сможете сделать выводы в более спокойных условиях.

Делать оставалось нечего, пока дверь неожиданно не распахнулась, и не зашел хозяин особняка.
Который был отнюдь не в восторге от происходящего.

Хельмут наклонил голову в знак приветствия:
- Лорд Хельмут, лорд Вильгельм. Охотники. Вы, как я понимаю, лорд Годрик Готтфрид. Мы находимся тут по официальному запросу вашей дочери, Мелиссы Готтфрид, которая в данный момент находится в состоянии форсированного сна.
Дознаватель перевел взгляд на лежащих женщин.
- Вместе с леди Арлеттой, тоже охотницей. Мы решили, что самым простым способом убедиться в существовании - или отсутствии - монстра будет прямое участие в наблюдении за описанными Мелиссой Готтфрид проявлениями.

Хельмут снова посмотрел на вошедшего лорда.
- Как верно замечал мой коллега, Охотникам не известно о существовании каких-либо нематериальных чудовищ. Однако в наши обязанности входит проверка таковых донесений.

Бледное лицо лорда удивительным образом предельно точно передало всю гамму противоречивых эмоций, что обуревали Готтфрида на протяжении длинной речи.

Презрение. Лютое, чванливое и высокомерное – то самое презрение, с которым аристократы смотрят на простолюдинов свысока, словно на бесцельно копошащихся в помоях червей. С небольшим вкраплением более личной и особенной неприязни, к разодетым шарлатанам из корпуса – мутантам, чудовищным ошибкам природы, что нагло присваивают себе пустые и не оправданные по праву рождения титулы.

Стыд и смущение. Словно картина, свидетелем которой он стал – две девушки на кровати, за которыми как ни в чем ни бывало наблюдают двое мужчин, проявила что-то глубоко личное, постыдное и надежно сокрытое от всех посторонних.

И, наконец, незамутненная ярость. Она выплескивалась в мир сквозь узкие прорези презрительно сощуренных глаз, бурлила в груди свирепым темным водоворотом. На Хельмута – за то, что тот смеет вот так говорить с ним: прямо, открыто, без тени страха и затаенного уважения. На малейшее упоминании о чудовище, о котором он устал слышать. И на саму Мелиссу – за то, что посмела ослушаться и нарушить прямой запрет, да еще и столь возмутительно радикальным способом.

К чести лорда, он не произнес ни слова до тех пор, пока его лицо не вернулось к состоянию холодной мраморной маски с кривой другой рта. Когда Готтфрид заговорил, его властный ледяной тон звенел отрезвляющей безапеляционностью:
– Прошу вас незамедлительно покинуть мое имение, лорд Хельмут.

В тот же миг Арлетта заметно вздрогнула – выгнулась на миг напряженной до предела дугой, и сразу опала. Встревоженный Вильгельм подскочил к кровати первым, следом вместе приблизились и Хельмут, и Готтфрид.

На глазах охотников на висках Арлетты проступили красные точки – словно нечто невидимое впилось в лицо когтями, вспарывая кожу и выдавливая сквозь ранки крошечные бусинки крови. Лицо девушки побледнело.

Хельмут не был идиотом, и ответ Годрика предсказать было несложно: благо, тот был обычным человеком, и испытывал обычные человеческие эмоции сильных мира сего.
Дознаватель заранее готовил ответ на просьбу покинуть поместье, однако прежде, чем смог это сделать, в кровати показалось резкое движение -Арлетта явно испытывала что-то странное.

Охотник отложил на потом продолжение разговора с хозяином поместья, и положил руку на плечо Вильгельму:
- Пульс. И следи за ранами.
После этого Хельмут двинулся к лежащей рядом Мелиссе, чтобы проверить и её состояние.
Прерывать происходящее пока было рано: дознаватель доверял Арлетте, и был уверен, что она контролирует ситуацию.

- Лорд Готтфрид, мы покинем имение как только убедимся, что жизнь нашего заказчика в безопасности.

Сам же Хельмут, проверив состояние Мелиссы, начал внимательно осматриваться по сторонам, особенно уделяя внимание зеркалу: в комнате что-то могло измениться, что могло бы дать дополнительную информацию.

Вильгельм уселся на кровать около Арлетты, его пальцы ласково прикоснулись к шее охотницы, нащупывая артерию. Хельмут быстро подошел к Мелиссе и взял ее руку. Вопреки ожиданиям, девушка все также спала: ее пульс оставался спокойным и ровным, лишь чуть приподнималась в такт дыханию грудь, да подрагивали время от времени ресницы и веки.

– Моя дочь в безопасности, – просипел Готтфрид, следуя за Хельмутом по пятам.

Произошедшее с Арлеттой заставило аристократа сильнее насупиться и свирепо сжать губы, но не смогло поколебить его непробиваемую баранью упрямость.

– В особняке полно вооруженных людей, ни одна тварь даже не подумает сюда сунуться, – дальше бормотал Годрик, но что-то неуловимо изменилось в его интонациях.

Взгляд Хельмута скользил по комнате в тщетных поисках нестыковок – по стенам и потолку, по раскрытой книге и расправленной кровати, по самым дальним и темным уголкам в отражении. Ничего подозрительного, ни единого отличия от той картины, которую он запомнил. И все же, Арлетта…

– ЛОРД ХЕЛЬМУТ! – и без того высокий голос Вильгельма вдруг сорвался на визг.

Этот крик куда больше подошел бы застигнутой в неглиже благородной девице в столичном пансионате, чем королевскому охотнику на задании.

Хельмут быстро повернул голову и увидел, как тело Арлетты снова выгибается дугой и как светлая блуза начинает быстро темнеть, пропитываясь кровью, что хлестала из невидимых ран. Вильгельм одернул блузу девушки вверх, открывая всем собравшимся вид на черную кружевную нательную рубашку без рукавов и на вертикальные разрезы, что вспарывали тонкую ткань и плоть на животе и груди Арлетты. Словно сумасшедший эскулап орудовал в неистовстве хирургическим скальпелем, склонившись над спящей.

Хельмут был приятно удивлен поведением Готтфрида.
Тот, несмотря на плохо скрываемую неприязнь и к охотникам, и к происходящему, не пытался переходить на крик, требовать их немедленно уйти, или мешать происходящему.
Способность контролировать себя даже будучи переполненным бурлящими эмоциями Хельмут ценил.

Мелисса была в полном порядке: это могло означать несколько вещей.
Первое предположение - они с Арлеттой оказались в разных "снах", или в разных его частях по воле случая.
Второе - Мелисса не была охотником, и её разум был неспособен полноценно осознать происходящее, потому она испытывала только страх, а не легкие физические повреждения.
Третье - Арлетта из любопытства полезла куда-то, куда следовало, но было опасно.
И, скорее всего, в реальности текущая ситуация была странной комбинацией всех трех пунктов.

На заявление Годрика о полном особняке вооруженных людей Хельмут повернулся и посмотрел прямо в глаза Годрику Готтфриду.
Тот сам не до конца верил в это, но это было его делом.

В комнате, тем временем, ровным счетом ничего не изменилось.
Это было странно, подозрительно. Разочаровывающе.
В конце концов, Хельмуту не попадало в руки никакой информации.

Но резкий выкрик Вильгельма приковал внимание дознавателя к Арлетте.
Арлетта начала истекать кровью - и это уже превышало тот лимит, на который Хельмут был готов доверять Арлетте её собственную жизнь.
В конце концов, нельзя было исключать варианта, что она потерпела поражение во сне, и теперь находится в своеобразном плену.

Хельмут быстрым шагом подошел к охотнице.
Пора было вставать.

Хельмуту с самого начала показалось, что он уже опоздал. Это ощущение без видимых причин возникло за миг до начала реанимации, и только усиливалось по мере того, как Арлетта не реагировала на предпринимаемые охотником меры. Простой оклик, прикосновение, хлесткая пощечина по лицу – разве что-то из этого могло потревожить сон Летты сильнее, чем проступающие на коже разрезы?

Хельмут не поддавался панике, хладнокровно анализируя характер их появления. Первые три проступили сверху вниз параллельно, новые возникали поперек первым или же слегка наискось – сперва они даже образовали нечто вроде решетки, однако аккуратные контуры быстро смыл поток крови. Ни одно из известных чудовищ не стало бы атаковать таким образом – в характере нанесения ран ощущалась почти маниакальная аккуратность.

Охотник повернул голову и посмотрел на Вильгельма – парень протягивал открытую флягу. Времени на раздумья не оставалось: Хельмут взял флягу и щедро плеснул содержимое в лицо Летте. На протяжении нескольких последующих томительно долгих секунд ничего не менялось: только судорожно выгнутое дугой тело девушки внезапно обмякло, а новые порезы не появлялись.

Арлетта медленно открыла слезящиеся глаза. Каждый глоток воздуха драл горло, обжигая одновременно огнем и холодом легкие, а замершее было сердце завелось с трудом и натужно, и Летта по-прежнему ощущала ледяные мертвые борозды, что оставили тиски бледных пальцев. Отчего-то подумалось, что в полной мере это ощущение не пройдет никогда.

Непроницаемое лицо Хельмута плыло и двоилось, тусклый свет переливался и бликовал в стеклах очков склонившегося над Арлеттой Вильгельма. Позади охотников Летта смутно различила еще несколько лиц – бледное вытянутое, с загнутым птичьим носом, а также сморщенное, морщинистое и напыщенное, принадлежавшее, вне всяких сомнений, дворецкому.

Арлетта приподнялась на локте и взглянула на зеркало, повинуясь внезапному полуосознанному порыву. На какой-то ничтожный миг девушке показалось, что в глубине полутонов отражения она различила длинный пепельный силуэт, с непропорциональными свисающими плетьми руками, и сердце пугливо сжалось вновь, леденея. Но Летта моргнула, и контур безлицего распался на отдельные элементы – танцующие на свету завихрения пыли, мыльные разводы на поверхности зеркала, и глубокую тень в углу, которую оказался не в силах изгнать туманный и безрадостный день.

Летта почувствовала и боль – в области живота, солнечного сплетения и груди. Она опустила голову и увидела кровь, много крови, что хлестала из многочисленных садистских разрезов, грубо вспоровших ночную рубашку.

– Чистую воду, полотенца, бинты! – первым оправившись от шока, рявкнул лорд Готтфрид, и старик-дворецкий беспрекословно поспешил исполнять.

Вильгельм со странным выражением на лице попятился, отступая к окну. Хельмут и Арлетта отреагировали почти синхронно. Их взгляды скрестились на спине Мелиссы – девушка пробудилась без посторонней помощи, сбросила ноги с кровати и села. Было что-то тревожное и глубоко неправильное в ее напряженной до предела спине.

Мелисса встала, двигаясь неловко и неуклюже, словно марионетка, подвешенная на нити к кресту кукловода. Она обернулась: лицо девушки показалось непроницаемо спокойным, умиротворенным, только мечтательная усмешка кривила тонкие губы. Резко контрастировали с этой маской глаза – они закатились, словно Мелисса пыталась взглянуть внутрь черепа, и явили миру усталые изрезанные сетью алых прожилок белки.

Чуть вскинув подбородок, Мелисса посмотрела на Хельмута.
– Крошечные существа в головах, что точат наш разум укус за укусом, – кротко поделилась она безжизненным, но одновременно отстраненно-мечтательным голосом. – Черный лед в твоей груди вместо сердца, проклятье и дар от хозяев кошмара.
Вторая фраза уже предназначалась Арлетте.
– Однажды ты умрешь в этом городе, совсем один, в темноте, – с грустью и заботой сообщила Мелисса потерявшему дар речи Вильгельму, и только потом повернула голову к Готтфриду. – Мне так холодно, папа.

Хельмут почувствовал, что странное оцепенение, сковывавшее его на протяжении небольшого монолога Мелиссы, будто бы отступило. Охотник шагнул вперед, огибая кровать, и в этот миг голова девушки упала на плечо, а шея сломалась под прямым углом с хрустом. В абсолютной тишине Мелисса медленно осела на пол, больше всего напоминая выброшенную на свалку сломанную игрушку.

  Она не думала о смерти. Она не думала о жизни. Боль разрывала изнутри, легкие жидким огнем наполняла, вытесняя собой все остальные ощущения. И надо всем этим реяло, как флаг над полуразрушенной, но никак не сдающейся крепостью, оглушительное упрямство, требующее противостоять Безликому до конца. Оно одно двигало Арлеттой, когда ушла надежда и воцарилось отчаяние: простое нежелание склонять голову перед тем, кто оказался сильнее.
  А потом все завертелось суетливым калейдоскопом, стало холодно и влажно, словно сам изумрудный сон оплакивал ее. Фигура безликого, заполонившего собой все пространство, вдруг разрезалась светлой, дергающейся полосой, снова сомкнулась, как будто захлопнули створки ворот, стоящих почему-то на боку, и потом снова разошлась надвое. Шире, шире становилась яркая слепящая белая полоса, взрезающая сон — а потом глаза распахнулись.

  Но пробуждение, резкое, кружащее голову, не принесло облегчения. Скривившись, девушка приподнялась, сгибаясь в три погибели, и, прижав руки к груди, зашлась в надсадном, першащем кашле, словно вытащенная из воды незадачливая утопленница. Кашель сменился стоном, когда она откинулась снова на подушки только для того, чтобы, скрипнув зубами и досадливо откинув волосы с лица, приподняться на локте и бросить короткий взгляд на зеркало, притягивающее, словно магнитом. Увиденное заставило ее вздрогнуть и торопливо опустить голову — в сердце при виде Гостя одновременно резкой вспышкой расцвел страх, вызывающий желание сжаться в комок и с головой укрыться под одеялом, и воцарилось некое незыблимое, словно замшелый валун, чувство спокойной уверенности: Безликий — не иллюзия, и продолжает жить именно там, где должен, а, значит, все идет естественным порядком вещей.
  Подняв взгляд на столпившихся рядом с ложем людей, Арлетта снова попыталась выпрямиться, и зашипела сквозь стиснутые зубы от резкой боли в груди и брюшине. Короткий взгляд вниз, осторожное прикосновение руки к черной ткани — и на пальцах остается густая кровь, медленно стекающая вниз, обволакивая руку, словно перчаткой. Чей-то посторонний голос доносится, как сквозь вату, бинты требует. Против воли губы алхимика кривятся в презрительной улыбке: перевязка пациента с глубокими разрезами — совершенно бесполезное действие, которое только отсрочит неизбежное. Люди… Как можно быть такими глупыми, не видящими дальше собственного носа?

  Взять процесс лечения в свои руки она не успела — Мелисса Готтфрид изволила очнуться. Вернее, уже не Мелисса, а тот, кто занял ее пустую оболочку: природа не терпит пустоты, не так ли? Заботливая угроза отдается в сердце резонансом, но каким-то далеким, как бой часов на ратуше, когда город еще прячется за кромкой леса или густым туманом. Отстраненно, словно все происходит не с ней, охотница чувствует, что должна испугаться, зайтись в крике при виде того, кто ее чуть не убил, явившегося из Кошмара в мир материальный, но вместо этого учащенно забившееся сердце чувствует только апатичное смирение и логичное понимание, что долго гость с иного плана бытия не продержится: не та структура, не те условия существования. А, значит, паника нецелесообразна. И рассудок не подводит — марионетка Великого Кукловода падает, сломанная: ее можно вычеркнуть из списка стоящих перед корпусом задач.

  Смежив веки, Арлетта плавно стекла на подушки, не удержавшись от нового стона. Вдох, выдох, мысленный приказ держать себя в руках.
  - Лорд Хельмут, - в хрипловатом голосе слышны болезненные вздохи, - будьте любезны передать из моих вещей сосуд с «Simplex Auxilium».
  Пауза для нового усилия. Снова шелестят негромкие спокойные слова:
  - Лорд Готтфрид, - а кто это еще может быть? - прошу простить за неподобающий вид. И за провал этапа охоты — тоже.
  Боль внизу не отпускает, терзает, словно Безликий продолжает ковыряться в ране лезвиями когтей. Подрагивающей алхимику остается только кусать губы и сжимать кулаки до боли от ногтей, впившихся в ладони, контролируя себя и не позволяя неразумному телу совершать лишние движения, которые могут привести к дополнительной кровопотере и усилению травматических ощущений.

Хельмут молча наблюдал за происходящим.

То, что оставляло раны на Арлетте, хотело показать, доказать, продемонстрировать: доназватель был даже не уверен, что убийство входило в цели монстра.
Точнее, если и входило, то основной движущей силой был не сам факт смерти, а как можно более болезненная, на физическом и психическом уровнях, смерть.

Довольно характерно для людей.
Не очень характерно для монстров.

Хельмуту пришлось приложить некоторое количество ментальных усилий для того, чтобы прекратить наблюдение за процессом, и разбудить Арлетту.
Немного, впрочем. Удивительно немного.

Когда охотница пришла в себя, Хельмут хотел немедленно приступить к распросу, но следовало в первую очередь разбудить Мелиссу.
К удивлению дознавателя, та уже вставала сама.

Или не сама.

Ртом Мелиссы Готтфрид говорило что угодно, но не сама девушка.
В этот раз Хельмут вновь был вынужден сдерживаться - он не позволил на губах появиться улыбке, и лишь хорошо знающие его люди смогли бы разглядеть появившийся в глазах огонек: это чудище бросало вызов, готовило себе новых жертв.
Вот как оно охотится. По крайней мере, одинз из способов.

Хельмут взглянул на Готтфрида, чтобы увидеть его реакцию на смерть своей дочери, и оценить, насколько велика вероятность того, что эта безвольная марионетка, оставшаяся от его дочери, будет сниться ему в кошмарах.
Вероятность была высока.

От этих мыслей дознавателя отвлекла Арлетта, попросившая его найти лечебное зелье, и Хельмут немедленно этим занялся.
Сказал он лишь одно:
- Вильгельм, забери алхимические книги. Мы не закончили с этим монстром.

– Охота завершена, – проговорил лорд Готтфрид, даже не взглянув на Арлетту.

Его глаза оставались прикованы к хрупкому и почти невесомому тельцу, что сломанной игрушкой лежало возле кровати. В голосе лорда слышались холод и неправдоподобное ледяное спокойствие, его лицо не выражало ничего другого кроме мертвенного оцепенения.

Целебный эликсир обжег губы, оставляя слишком хорошо знакомый горьковатый привкус на языке. Летта залпом опустошила склянку, потому что усвоенная в далеком прошлом мудрость гласила – до дна, всегда до дна и не дробить дозу. Порезы уже начинало неприятно пощипывать – совсем скоро на смену придет всегда сопровождавший заживление зуд, что неизбежно вызовет желание расчесать рубцы до костей. Раны такой глубины затянуться за полтора десятка минут – чудеса, на которые способен переживший трансмутацию организм в связке со специальной алхимической формулой.

Вернулся старик дворецкий с полотенцами и полным тазом чистой воды. Он остановился в дверях, и непонимание исказило изрезанное морщинами сухое лицо.

– Позови Бенни, мне нужны его люди, – глухо приказал Готтфрид.

Хищной тенью лорд прошел мимо Хельмута, Вильгельма и остановился у окна, отворачиваясь от комнаты и закрывая ладонью половину лица. Арлетта видела, как напряглась кисть лорда, как ногти с неожиданной злобой впились в кожу на лбе и виске, словно хотели ее содрать.

– Незамедлительно покиньте имение, – голос Готтфрида прозвучал безжизненно и спокойно. – Вы и так уже сделали более, чем достаточно.

С десяток минут спустя охотники вернулись к оставленным за воротами лошадям. За время их отсутствия успело стемнеть, и обратно пришлось ехать по утонувшим во мраке пустынным улицам. Освещенных окон становился все меньше по мере того, как всадники покидали столичный квартал и подбирались к трущобам – в конце концов, охотники зажгли свои фонари. Со стороны могло показаться, что во мгле над грязными мостовыми медленно плывет, чуть раскачиваясь, мистическая тройка синих огней.

Во тьме впереди сквозь туман снопами пробивался теплый и оранжевый свет – он исходил от обычного фонаря, что Бернард каждый вечер вывешивал на крюк возле входа, помогая постоянным посетителям и усталым путникам найти трактир в темноте.