| |
|
|
 Открываешь глаза. Незнакомый потолок, опутанные густой паутиной потолочные балки. Садишься на кровати, свешиваешь босые ноги. В голове пустота. Не покидает ощущение, что ты должна сосредоточиться на чем-то и вспомнить. Что-то немыслимо важное, от чего зависишь не ты одна, но и в определенной степени окружающие. Начинать, как всегда, имеет смысл с простого. Твоя имя? Что ты тут делаешь?
В углах комнаты клубится едва заметная зеленоватая дымка, по серым небесам за окном величественно проплывают изумрудные облака. Стало быть, Виридис Сомниум действует. Реальность вокруг – всего лишь сон. Сон грязный, пыльный и немного пугающий, с затянутыми паутиной углами и вековым слоем пыли на каждой поверхности. Тем не менее, ты узнаешь комнату, которую делишь с Эмбер в трактире. Ты едва успела занести туда вещи, и все же почему-то ты здесь. На втором этаже трактира “Голова Левиафана”, хотя засыпала в спальне Мелиссы в ее фамильном особняке.
Ты спрыгиваешь на пол – изумрудный сон уже действует, и вместо ночной рубашки на тебе обычный костюм, куртка и высокие шнурованные ботфорты. В конце концов это сон, а во сне не обязательно подчиняться законам физики. Вот только, согласно первоначальному плану, ты должна была оказаться в кошмаре Мелиссы и противостоять загадочному существу без лица.
Вместо этого ты спускаешься по лестнице в обеденный зал. Сквозь закрытые ставни едва пробивается разреженный свет, но даже в полумраке ты различаешь пустующие столы. Поворачиваешься к стойке и видишь Бернарда – трактирщик застыл на своем привычном месте, он смотрит в пустоту прямо перед собой, и, кажется, не дышит и не моргает. Происходящее совсем не походит на твои прошлые опыты заигрываний с виридисом, и интуиция подсказывает, что ментис не имеет с этим фактом ничего общего.
|
|
1 |
|
|
|
|
Тяжелое было пробуждение, муторное. Обычно Арлетта просыпалась быстро, мгновенно переходя от сна к бодрствованию. Конечно же, если была возможность, она могла потом долго нежиться в кровати, не желая выползать из ее теплого плена – особенно когда под боком кто-то был и этот кто-то мог организовать завтрак в постель – но разум уже был готов к новому дню. Нынешнее же состояние напоминало скорее позднее утро после долгой пьянки, когда голова похожа на чугунное ведро, в котором бродит, ударяясь о бортики, пара-тройка случайно залетевших мух-мыслей, тело ломит, словно палками всю ночь били, а во рту словно кошки Ее Величества нассали. Отвратительное ощущение, от которого хочется одновременно зарыться с головой в одеяло и выползти на свежий воздух в поисках «лекарства».
Застонав, скривившаяся алхимик села на кровати, чувствуя приятный холодок пола. Потерев пальцами саднящие виски и убедившись, в мозгу по-прежнему властвует идеальная пустота, она коротко выругалась и не без труда подняла свинцовые веки, силясь вспомнить, что вчера было. Быстро-быстро хлопая ресницами, щурящаяся девушка переводила взгляд с пыльного пола на ветхие стены, с потрескавшегося ночного кувшина, почему-то гордо венчающего рассохшийся стол, на паутинный узор в изголовье кровати, с поскрипывающей приоткрытой двери, за которой виднелся черный зев коридора, на серое пыльное окно, за которым едва видно мрачную, как осеннее кладбище, улицу.
Уцепившись за изумрудный туман, окутывающий босые ноги, Летта, преодолевая сонм колющих виски иголочек, раскрутила воспоминания, вспомнив, как собиралась вместе с леди Готтфрид отправиться на встречу с ночным кошмаром аристократки. Но, раз она не в спальной, а почему-то вовсе в комнатке в «Левиафане», что-то пошло не так. Капитально так «не так», если быть совершенно откровенной. Вновь нарушив мертвенную тишь не-своего кошмара отборной руганью, которая заставила бы умилиться самого просоленного китобоя, алхимик зажмурилась, сосредоточившись, а когда открыла глаза – стояла уже полностью одетая и с бокалом вина в руке. Серебро чаши, правда, тоже оказалось подернуто патиной, но зато купаж оказался выше всяких похвал – крепкий, терпкий, отдающий можжевельником и легким привкусом лайма.
Прочистив таким образом голову, охотница поежилась и осторожно пошла вниз по скрипучей ветхой лестнице. Царящая вокруг тишь угнетала, и Арлетта прибегла к привычному еще по «реальности» приему – монологу вслух.
- Да уж, дорогая ну и в жопоньку же мы вляпались! А, главное, совершенно не понятно, почему вводные для Грез не соответствуют даже не то, что ожиданиям – норме! Что физическое состояние, что местонахождение – все неправильное, верно? Верно. Ужели этот Безликий помешал, оградил сон Мелиссочки от посторонних? Похоже на то… И что мы с этим делать будем? Ведь делать что-то надо! Оно, конечно, можно представить себя там, в особняке, но я помню, как такая смена декораций сокращает период активно управляемых Грез. Ну его к демонам: вряд ли Гость так быстро вылезет из зеркала, а Мелисса перетерпит какое-то время одна. Главное, чтобы со страху чудить не начала. Ладно, игра стоит свеч – уж лучше так, чем свалиться в забвение посередь разборок с Гостем и оставить Готтфрид наедине с ним. Интересно, кстати, а как нас видят со стороны Хирург и Малыш, есть ли разница в реакциях, токе крови… Надо потом расспросить!
Прервала свои рассуждения она, только когда увидела за стойкой серую тень, на поверку оказавшуюся трактирщиком, а, скорее, чучелом в виде трактирщика. Придирчиво осмотрев его, обойдя по кругу, Арлетта даже ущипнула мужчину для изучения реакций, разве что на зуб не попробовала – ноль внимания.
- Дела-а-а-а… Кажется, милая моя, мы влипли. Ну да ничего, голова на плечах есть, руки тоже из плеч растут: что-нибудь, да придумаем. Но, чтоб меня ферментировали, вечер, конечно, перестает быть томным. Оглядеться бы, разобраться, почему именно сюда… Но пора поспешать. Бывай, Берни, не скучай! – с нервным смешком охотница помахала ладонью застывшему трактирщику и поспешила к конюшне в надежде, что верный Вьюнок, а, вернее, его отражение в Грезах, еще там, и более функционален, чем трактирщик.
|
|
2 |
|
|
|
|
Странное место. Словно извращенное нарочитой кривизной циркового зеркала отражение, словно нелепое представление бесталанного кукольника, мир из кошмара только притворяется Гримфолдом, но Гримфолдом лживым, до неузнаваемости искаженным, бесцеремонно вывернутым наизнанку. По мощеным улицам снаружи тоже плывет туман, но фасады домов с заколоченными окнами и дверьми кажутся тебе фальшивыми, плоскими, неестественными. Тебе кажется, что этот город – всего лишь декорация из картона, но будет безумно сложно объяснить потом кому-либо целиком овладевшее сейчас тобой ощущение.
В небе над темным городом величественно плывут изумрудные облака, обнажая напоминающие зияющие раны просветы в почти сплошном полотне серых туч. В просветах полыхает обсидианом купол ночного неба, и звезды на куполе кажутся недосягаемо далекими, зависшими посреди океана первозданного мрака свечами. Разрывы в облачной завесе постоянно сокращаются, зарастают – словно тучи прямо на твоих глазах ткут крошечные трудолюбивые пауки. Неподалеку от звездных прорывов смутно желтеет за облачной завесой бледный невзрачный круг ложного и слабого солнца.
Ты обходишь трактир, отметая контрпродуктивные мысли в сторону. Издалека лошади кажутся безжизненными манекенами вроде Бернарда, но Вьюнок оживает сразу после прикосновения. Конечно же он оседлан и готов к выезду – тебе остается лишь забраться в седло и тронуть поводья. Туманные улочки извиваются и переплетаются, образуя несуществующие в реальном Гримфолде развилки и перекрестки, но ты знаешь, что простое движение в нужном направлении приведет тебя к цели.
Хотя небосвод и пребывает в постоянном движении, на городских улицах господствует статика, словно весь мир это выцветшая картина, образ навсегда запечатленный во времени. Некоторые перекрестки встречаются странными сценами: зависшие неподвижно в полете вороны; застывшие косые струи дождя, сквозь которые ты проезжаешь, не замечая последствий; бегущая стая бродячих псов, на морде вожака которой застыл целеустремленный оскал.
Ты добираешься до широкого каменного моста, что в две арки переброшен через разделяющую Гримфолд реку. На мосту смогли бы беспрепятственно разминуться сразу два экипажа, но отчего-то ты медлишь – с противоположной набережной за тобой наблюдают неподвижные зрители. Отчего-то становится немного не по себе – ты вспоминаешь, что на карте настоящего Гримфолда не было никакой реки. На другом берегу десятки людей, но их не разглядеть как следует с расстояния.
На востоке над городскими крышами из тумана выступает невозможная громада древнего маяка, в тени которого ярко полыхает крошечный костерок. Твоим вниманием завладевают танцующие вдалеке языки пламени, что своим хаотичным мельтешением грубо разрушают очарование статики застывшего мира.
|
|
3 |
|
|
|
|
Улица встретила охотницей новыми фантасмагорическими картинами заброшенного, умирающего города. Если Гримфолд-реальный больше был похож на больного, заходящегося в кашле старика, продолжающего скрючеными пергаментными пальцами цепляться за жизнь, то Гримфолд-сонный напоминал скорее труп, причем с недельку полежавший на солнце и ставший кормом для ворон и червей. Охотница непроизвольно поежилась и поджала губы, задетая увиденным и, в особенности, застрявшим под ложечкой чувством неправильности и постановочности всего вокруг. Во всех этих декорациях театра сбрендившего кукольника, сбежавшего из самых низких камер Бедлама, слишком уж пестовавшая свою восприимчивость охотница ощутила себя маленькой куколкой, к чьим тоненьким ручкам и ножкам уже примеривается похожие на петлю нити.
- Хрен вам промеж полжопков, сволочи, - буркнула себе под нос девушка, - я – живая, а не болванчик деревянный, как большинство моих коллег. И играть в этот театр не намерена: я тут, сука, прима, а гонорара пока даже в глаза не видела. И вообще я тут рыцарь в юбке, разэдак, принцессу спящую спасать припершаяся, так что облезете!
Изумрудный туман, типичный для Сомны, в реплике Гримфолда казался каким-то болезненным, болотистым, душным и душащим, так что Латта старалась ступать, высоко поднимая ноги и ставя их потом аккуратно, словно брусчатка внизу и правда могла уйти из-под ног. Но, как оказалось, предосторожности были излишними: хотя бы земная твердь вела себя так, как подобает. И родной Вьюнок тоже: девушка крепко обняла шею конька, уткнувшись носом в гладкую вычесанную шкуру и радуясь встрече хоть с кем-то нормальным, не восковым и не манекенным. Протянув Вьюнку ладонь с возникшей на ней сахарной головкой, алхимик коротко улыбнулась, когда лошадиные губы одним нежным движением перехватили вкусняшку. Потрепав гриву, охотница шепнула в ухо склонившего голову скакуна:
- Мы – умнички, дружище. Давай поспешим к леди Милли побыстрее, а? На географию и законы физики нам здесь все равно плевать с высокой колокольни…
Вспрыгнув в седло, Летта одной легкой указкой шенкелями направила коня по ведущей к особняку Готтфридов улице, оглядываясь по сторонам под набатным звоном отдающийся в пустоте перестук копыт. На галоп она переходить не стала: слишком уж много рисков проглядеть что-то важное или, например, ловушку – в гротескном застывшем городе можно ожидать чего угодно. Объезжая по дуге замершие стаи собак и черные лужи, насмешливо отказывающиеся отражать небесный изумрудный калейдоскоп, охотница все больше хмурилась, догадываясь, что вляпалась в неприятности обеими ногами, и теперь упрямо лезет все глубже.
Тишь продолжала давить, спину колол злой взгляд выбитых окон, и Арлетта, нервно заерзавшая в седле, прибегла к проверенной защите: замурлыкала себе под нос прихотливую песню, которую можно было трактовать и как вызов Безликому, и как приглашение мисс Готтфрид:
Я приглашаю вас на вальс вчерашних снов,
Фальшивым золотом вам эта ночь заплатит,
Слезы вечерней бриллиант на вашем платье,
Слепая маска, позабытая любовь.
Немного скрипки, как глоток, пьянящий кровь,
И паутинный блеск давно забытых кружев,
Полузакрыв глаза, вас ночь по залу кружит,
И в сердце стук жестоко-тонких каблуков…
Когда за очередным поворотом вырос мост через несуществующую реку, алхимик поперхнулась песней и задумчиво почесала шею.
- Дела-а…
Толпа впереди Летте категорически не нравилась, но и огонек у не имеющегося в реальности маяке – тоже. Первую, по-хорошему, надо было обойти, второй – проверить, но время продолжало поджимать: если ходить кругами, то по прибытии можно будет только оплакать мисс Готтфрид, а потом в реальности получить сапогом под зад от ее подозрительного папаши. Был, конечно, шанс, что во всей этой сюрреалистичности комната Мелиссы располагается внезапно на вершине маяка, или, например, что у костра уютно устроился Безликий и настойчивый дружище, или – а почему нет? – доктор Фауст, но делать только на основе домыслов «вист» было бы неразумно. Лучше уж действовать последовательно и по рецепту. Как там ворчал лорд-наставник: «Чтобы не было трындежу, делай все по чертежу»?
Похлопав Вьюнка по шее, алхимик коротким движением пришпорила коня в галоп через мост, не сводя глаз со стены тел и рук. В зависимости от развития событий, девушка была готова дать волю своей фантазии и представить, что Вьюнок или промчал между «делегацией встречающих» быстрее пули, или вовсе взлетел в воздух на короткое время. Это же сон, в конце концов, здесь все можно! Ну, кроме того, что нельзя, конечно.
Результат броска 5D10+40: 8 + 2 + 4 + 7 + 9 + 40 = 70 - "Противостояние против 65"
|
|
4 |
|
|
|
|
 Ты решительно отворачиваешься от горящего в тени костерка, и подкованное копыто Вьюнка ступает на мост. Безликая толпа на противоположном берегу вздрагивает, приходит в движение – подается вперед и откатывается, колыхаясь на манер накатывающего на скалистое побережье ледяного прибоя. Едешь по мосту, всматриваясь в отдаленные фигуры до рези в глазах – на первый взгляд они кажутся одинаково незнакомыми, но в каждой будто бы неосознанно угадывается нечто близкое и родное. Чем ближе подбираешься, тем больше не по себе – одинокая всадница в застывшем городе под безразличными зелеными небесами.
Мгла впереди сгущается, окутывая толпу, и цокот копыт разносится над неподвижной рекой гулким эхом. Теперь ты можешь разглядеть встречающих лучше – простолюдины, фигуры женщин, фигуры мужчин, в простых мещанских одеждах, все как один лишенные лиц. Вместо рта, носа, глаз – сплошная складка бледной и дряблой старческой кожи.
Полотно моста остается позади, и Вьюнок, гневно пригарцовывая, выходит к толпе. В гнетущей тишине фигуры отступают, расходятся. Где-то на задворках сознания, на самой периферии, различаешь неразборчивый шепот. Словно все они говорят тебе что-то одновременно, но вас разделяет не только расстояние, но и толща воды.
– Александра, – Вьюнок замирает, слепо повинуясь твоем неосознанному порыву.
От ближней группы отделяется высокий мужчина – его костюм и несколько чопорная манера держать себя напоминают о ком-то смутно знакомом, но сходство разбивается о безжизненную складку бледной кожи на месте лица.
– Александра, – вторит мужскому другой голос, на этот раз женский.
И что-то в груди внезапно надламывается. Рушится в одночасье стена отстранения, которую годами ты старательно возводила. Обе фигуры – и мужская, и женская, выступают навстречу, протягивая к тебе руки с непропорционально длинными пальцами. За первопроходцами уже смелее следуют прочие – буквально на глазах они приобретают четкость, и очертания их силуэтов меняются. Бабушка, дедушка – полупрозрачные, выцветшие, кажется в любой момент сдует ветром. Рослый Гектор, и, сразу следом – так похожий на него Ханс. Эмберли. Хельмут. Вильгельм. Сания. Изабелла. Бесконечная вереница пустых лиц и имен.
Ты вдруг отчетливо понимаешь, что больше не находишься в кошмаре леди Мелиссы. Отныне этот кошмар принадлежит лишь тебе.
|
|
5 |
|
|
|
|
- Уставились они, посмотри на них Вьюнок. Я им что, в цирке выступаю? Стоят истуканами, гляди ж ты, не отходят! Влюбились, что ли?
Арлетта была готова говорить что угодно, лишь бы не молчать. Оставаться одной невесть где и без того было некомфортно, а уж оказаться под взглядами десятков и десятков безликих лиц... Алхимик, не смотря на то, что была в сновидении, чувствовала, как по позвоночнику бежит противный холодящий пот, как неприятно липнет к спине блуза, как влажнеют затянутые в тонкую кожу перчаток пальцы. Где-то в гортани липким, мерзким комком – и не сплюнешь же! – засел страх, что она останется здесь навсегда, потеряется в глубинах собственного разума, и потом уже, став такой же безглазой и несуразной, будет смотреть уже на другого охотника, забыв обо всем, что было допрежь.
Гулкий цокот копыт посреди этой противоестественной тишины отдается по хребту дрожащей вибрации, заставляя неловко передернуть плечами и крепче вцепиться в поводья, как падающий с обрыва хватается за хилое проросшее меж камней деревце. И стоит только на миг замолчать, как где-то на самой грани ощущений слышится невнятный, рокочащий, прибойный шепот, заставляющий мигом выпрямиться и судорожно завертеть головой:
- Твою мать! Чтоб я утопла! Бред! Заткнитесь, чтоб вас, болтуны! Да я таких...
Чечеточная тирада застывает на губах, стоит услышать имя. Свое имя, то, настоящее, о котором она так силилась забыть, выкинуть на свалку вместе со всем прошлым. Александра должна была умереть и дать жизнь Арлетте, и вот теперь этот гнилой, страшный призрак был выдернут на поверхность, как утопленник баграми. Охотница инстинктивно дернулась, как от удара, подалась назад, чувствуя колкие мурашки. Она не нашлась, что ответить, когда к голосу присоединился еще один. И когда стало понятно, кто ее вспомнил.
А вокруг уже вырастают иные фигуры: гротескные, чуждые, но неизменно узнаваемые. Одних ихз них Арлетта знает, от других помнит только лица, третьи и вовсе заставляют задуматься, где она могла их видеть. И все идут к ней, хотят ее внимания, участия, тепла. Хотят дотронуться, притянуть, сжать накрепко и больше не отпускать. Может, и не желая того, но хотят ее смерти. Охотницу передернуло, а краткого взгляда за спину, скользнувшего по мужественным чертам дознавателя Стентона, хватило, чтобы понять, что путь назад закрыт.
Безликий загнал ее в ловушку. Нет – он ее только подготовил, а она уж сама радостно сунула шейку в заботливо подготовленные силки.
Холодные слезы бегут по щекам, плечи вверх-вниз ходят, как поршень. А те, кто остались на сердце, тянут ее к себе. И тогда сознание Арлетты, вечно улыбающейся хохотушки Арлетты, ко всем злоключениям относящейся позитивно, озаряет яркая, обжигающая, белая, как раскаленное пламя, вспышка ярости. Да какого демона этот Безликий думает, что она сломается под гнетом прошлого? Откуда он взял, что может лезть своим кошмаром в ее воспоминания? С хера ли столь самоуверен, что решил, что она спасует?
Да и она сама хороша: разнылась, как малолетка, как в тот раз, когда братия приюта привела ее в тот особняк, утопающий в чаде кутежа и оргий! Она – охотница, а не девчонка с улицы и не рафинированная аристократка! У нее самой зубки – огого! Для кого-то прошлое стоит того, чтобы за него бестрепетно умереть, а у нее хватает того, ради чего стоит жить: столько еще не исследовано, столько экспериментов не проведено! У нее хватает тех, ради кого стоит жить: умереть и огорчить Эмбер, Леви, Мэри, Бриана – дудки!
Алхимик заходится в приступе громкого хохота, вытирая кулачком слезы:
- Ой ну повеселил, дружище! Вытащил из прошлого знакомые черты и пару воспоминаний, и теперь думаешь, что твои паяцы меня сгрызут, как Вьюнок сушку? Ну ты клоун! Пытаться выжить хозяйку из ее собственного сна – да ты наивнее меня! Ну-ка не балуй, дорогуша. А вы, - повернулась она к толпе, - брысь отсюда! Вас в моих снах нет и не было, так чего зырите и корявки тянете?
Подняв руку, сузившая глаза охотница, снова начавшая улыбаться, хотя и криво, шумно дунула на ладонь, словно сдувая с нее крошки:
- Вас нету, заиньки. Кыш!
|
|
6 |
|
|
|
|
Внезапная вспышка ярости выжигает страхи из прошлого, распространяется свирепой волной волевого огня, пережигая нити, при помощи которых укрывшийся в тенях мастер руководил своими неуклюжими куклами. Силуэт отца в испуге отшатывается, отдергивает непропорционально длинные уродливые пальцы от твоего сапога. Силуэт матери отступает, с каждым шагом теряя четкость, утрачивая узнаваемые черты – несколько секунд, и перед тобой снова лишь неуклюжая пластилиновая кукла с пустым лицом, и уже невозможно различить в ней хоть что-то знакомое.
Фигуры стремительно теряют идентичность, разваливаются. На глазах рассыпаются – кусками от них отваливаются ноги, головы, уши, превращаясь в черную пыль прежде, чем успевают коснуться брусчатки. Совсем скоро ты остаешься посреди улицы в одиночестве, и больше никто не наблюдает за тобой из тумана.
Твоя решимость впечатлила и существо, что руководило из тумана представлением истуканов на манер дирижера. Он не ожидал такого отпора, не ожидал такой силы воли – и, подобно тому, как ты недавно чувствовала его неуловимое присутствие в своей голове, теперь ты чувствуешь его самого, скользящего в тенях за фальшивыми фасадами декоративных домов.
Липкое отвращение к этому городу, этому кошмару, и, в первую очередь, к себе самому. Темная ненависть, что накатывает свирепыми волнами, то и дело затапливая набережную рассудка. Пожирающее заживо чувство высшей несправедливости, пустая злость на превратности судьбы и почти невозможные стечения обстоятельств. И всеобъемлющий заполняющий собой все вечный голод – голод невыносимый, чудовищный, лишь усиливающийся многократно, стоит ему поддаться. Ты свободно скользишь по волнам его разума до момента, пока он, опешив, не отступает, растворяясь в тумане.
Дорога свободна.
Он больше не предпринимает попыток тебе мешать. В гордом одиночестве ты беспрепятственно преодолеваешь остаток пути под невозмутимыми зелеными небесами. Особняк Готтфридов кажется почти таким же, каким ты его помнишь – только решетка ограды обвита многолетней лозой, да гаргульи над воротами потемнели от времени. Ты касаешься калитки, и та распахивается: проходишь по мощеной дорожке к крыльцу, попадаешь в утопающий в полумраке пустынный холл, потолок которого сплошь затянут слоем вековой паутины. Две лестницы спиралями взбегают к галерее второго этажа, и спальня Мелиссы уже совсем рядом.
|
|
7 |
|
|
|
|
Глядя на то, как стираются лица марионеток, словно на свежую краску плеснули водой, Арлетта криво усмехнулась, потряся над головой сжатым кулаком:
- Хэй! Я сказала же не лезть ко мне! Прошлое остается в прошлом, будущее еще не настало, а мне комфортно в настоящем здесь и сейчас! И что мне хочется, я тоже хорошо знаю!
Тихо и плавно боевитая ухмылка стекла с лица алхимика, неуловимо чем-то напоминая то, как исчезли облики с иллюзий. Стоя посреди черного пепла, девушка досадливо покачала головой:
- И что, чудо мое, мы с этого имеем, помимо того, что, мы молодцы? Кажется, наш дружок весьма умел и силен: как же он так лазит в голову, доставая из нее… всякое?
Внезапно охотница замерла, резко выпрямившись и вцепившись в поводья. По спине пробежали мурашки, заставив неловко дернуть плечами, веки крепко сжались, выпрямились в тонкую нить улыбающиеся прежде губы. Ощутив отголоски эманаций Безликого, алхимик замешкалась, пытаясь выстроить из них нечто единое, правдоподобное. Безликий вызывал одновременно жалость и брезгливость: словно он был не Тварью, а человеком. Ведь как можно жалеть неразумное, пускай и ужасное, животное вроде вервольфа: он просто подчиняется противным человеку, но понятным инстинктам. А этот… Даже в мыслях сложно было выразить всю гамму обуревавших его чувств: словно кто-то разумный единожды оступился и, вместо того, чтобы учесть ошибки и подняться, съел себя жалостью к собственным несчастьям и возненавидел все: от своего отражения в зеркале до всего мира. И теперь вознамерился отомстить всему миру за свою слабость, теша себя грязной надеждой, что унизив и напугав остальных, он возвысится сам.
- Нет, - громко ответила своим чувствам алхимик, - это не выход, это – потеря всего. И отнимать у других то, чем дорожат они – хуже, чем преступление.
Остаток пути до поместья Готтфридов посмурневшая Арлетта проделала молча, лишь изредка оглаживая рукоять клинка. И только знакомые ворота заставили ее приободриться: вернее, усилием воли приободрить себя:
- Ну вот мы и у цели, дорогая моя! Теперь пора быть бдительной и аккуратной, не поддаться радости от легкой победы. Дальше, чую, будут уже ягодки…
Вступив под знакомые своды, алхимик прислушалась, пытаясь понять, не явился ли Гость к Мелиссе во плоти. Вроде бы все было тихо, и охотница, призадумалась, склонив голову на бок и закрыв левый глаз. По хорошему, надо было поспешить к Мелиссе, но не помешало бы и осмотреться: судя по ухваткам Безликого, он предпочитал действовать не в лоб, а опосредовано. Так девушка и решила: не забывая прислушиваться ко всем органам чувств, не исключая шестого, она решила изучить особняк и, в первую очередь, покои самого лорда Готтфрида: следовало проверить их с Хирургом теорию.
|
|
8 |
|
|
|
|
Ты быстрым шагом проходишь по всему первому этажу – из холла привычным маршрутом в обеденную, оттуда на кухню, в гостиную и, обойдя главный зал сквозной дорогой по кругу, вновь в холл. Замечаешь лишь отдельные минорные изменения – плесень, гниль, и паутину в углах. Словно чем ближе ты подбираешься к центру кошмара, тем более продуманными, достоверными и правдоподобными становятся декорации. За окнами сплошной завесой плывет зеленоватый туман, внутренние комнаты кошмарного особняка утопают в еще более глубоком сумраке, чем комнаты настоящие.
Почти бесшумно поднимаешься на второй этаж, только подгнившие ступени едва слышно поскрипывают при каждом шаге. Начинаешь проверять комнаты – первой оказывается просторная заваленная самым разнообразным хламом кладовка, за второй дверью обнаруживается сплошь покрытая многовековой пылью спальня, третья комната абсолютно пуста. Проверяя дверь за дверью ты постепенно приближаешься к спальне Мелиссы в конце коридора, смутно осознавая, что настоящий особняк Готтфридов должен быть гораздо просторнее. Словно в кошмаре кто-то лишь небрежно набросал примерную планировку, словно это место лишь бледное отражение реального дома, и “изумрудный сон”, несмотря на зелень в небесах, не сработал.
Вспоминается, вызывая нервную усмешку, недавняя идея выискивать минорные несоответствия на страницах раскрытой книги. Ты берешься за ручку очередной двери – и та заперта. От пальцев к предплечьям щупальцами распространяется арктический холод, линию позвоночника пронизывает морозная дрожь. Ты отступаешь на шаг и смотришь на дверь – та едва заметно подрагивает, резонирует, призрачным темным пульсом распространяет темную дымку. За этой дверью что-то спрятано, что-то важное. И существо без лица очень не хочет, чтобы ты это видела – чувствуешь.
|
|
9 |
|
|
|
|
Когда тишь мертвых улиц сменилась гробовым молчанием фамильного имения Готтфридов, для Артлетты началось самое тяжелое испытание, мигом отозвавшееся холодом на загривке. Молчание – вот оно, самое главное наказание: невозможность подцепить рассудок на крючок если не чужих, то хотя бы собственных разговоров, ухватиться за звуки человеческого голоса, как за линь при шторме, и не позволить себе скатиться в бурлящее безмолвие одиночества. Охотница почувствовала, как сохнут губы, но все равно упрямо двинулась вперед, и только крепко сжатые зубы и остро очертившиеся скулы выдавали ее напряжение.
Но, не смотря на необходимость держать рот на замке, Арлетта все равно не собиралась молчать: просто теперь вела разговор без начала и конца мысленно, старательно чеканя в разуме каждую реплику, чтобы придать ей веса и объемности. Это не было спасением, но помогало облегчить каменное ощущение оторванности ото всех:
“Бред какой-то, дорогуша, верно? Ну не бывает в изумрудном сне такого искажения реальности! Где та анфилада комнат, которую мы видели? Долгоносик пожрал, что ли? Все по-другому, даже если не брать в расчет эту плесень и пыль. Говоришь, что мы имеем сно-Гримфолд в миниатюре, как еще одно свидетельство силы Безликого дружка? А у меня вот есть еще одна теория. Вот смотри, как мы проверили сомну? На цвет, вкус и запах, ага. А что если добрый доктор Фауст ее модернизировал, м-м-м? Что если это именно его работа?
А что, все логично! Вот смотри, любимая, что видела Мелиссочка в своих кошмарах? Свой реальный дом. А тут? Ха-ха-ха! Не смеешься? Вот мне тоже не смешно. Значит, на кошмар как-то повлияла сомна... Блять, как скрипит оглушительно и жутко! Сомна, значится. Или нет? А если в покоях Мелиссочки все тихо и обыденно, как в Оке Шторма? Ладно, успеется проверить, не будем пороть горячку. Тут тоже пусто...”
Продолжая прислушиваться к любым посторонним звукам, охотница методично исследовала каждую дверь. Если за ней не было ничего, хоть сколько-нибудь привлекающего внимание – переходила к следующей. Разведка разведкой, но тянуть кота за мяу и долго держать мисс Готтфрид в одиночестве она не собиралась. Первый этаж оказался совершенно неинтересен, да и второй поначалу не привлекал внимания. По мере приближения к покоям Мелиссы Арлетта не знала, радоваться ей, что все идет спокойно, или огорчаться: с одной стороны, найти какую-нибудь зацепку было бы привлекательно, с другой стороны, можно было вляпаться неподготовленной в что-то уж совсем непотребное. В итоге, после короткого обмена мнениями с самой собой, победил альянс любопытства и рациональности, признавшего исследование особняка более полезным, чем скорость, приводящая к риску удара в спину.
Надежды оправдались – с необычным все же пришлось столкнуться. Когда ручка очередной двери не поддалась, алхимик пожала плечами и дернула еще один раз, проигнорировав покалывание. И еще – но быстро прижала похолодевшую руку к груди, выругавшись сквозь зубы. Преграда казалась непреодолимой, пока девушка не присмотрелась к ней по-иному, сразу заметив темную вуаль на потемневшем от времени толстом дереве. Лицо Арлетты озарила прежняя довольная ухмылка, в глазах зажегся бедовый огонек. Разминая пальцы, охотница довольно мурлыкнула себе под нос:
- Ах так, приятель? Не хочешь, чтобы я сунула сюда свой любопытный носик? Ну-ну, как же!
Подойдя к двери, девушка закрыла глаза, представляя себе, как силой духа согревает хлад, рассеивает свечой по углам тьму и стабилизирует резонанс. Полушепотом продекламировав:
Как ты прошла сквозь двери и засовы?
Чьей волей высшей,
Старели вороны или мудрели совы
И свет был лишним...
, она толкнула дверь легким нажатием расставленных пальцев, словно замка в помине не существовало.
Результат броска 10D10+10: 1 + 5 + 2 + 1 + 2 + 3 + 10 + 6 + 5 + 9 + 10 = 54 - "Конфронтация"
|
|
10 |
|
|
|
|
Ослепительная синяя вспышка, и от твоих пальцев волнами в расходится призрачное лазурное пламя. Оно быстро распространяется по скованной вуалью поверхности, и на протяжении нескольких ударов сердца дверь полыхает, а ты с удовлетворением наблюдаешь, как огонь пожирает темную пелену. Еще один толчок – и дверь поддается, медленно приоткрывается с натужным скрипом ржавых петель, и являет тебе внутреннее убранство секретной комнаты.
Первое впечатление – что все было зря. Небольшое квадратное помещение утопает в глубоком мраке, в котором нехотя проступают очертания шкафов, полок, столов – вся мебель в комнате спрятана под грязными чехлами из ветоши. Единственное окно на противоположной стене скрыто за тяжелыми пыльными шторами, что не пропускают снаружи даже робкого лучника дневного изумрудного света. Прямо посреди помещения ты замечаешь кровать с высокой спинкой, что украшена искусной резьбой. В складках светлого одеяла отчетливо угадываются контуры лежащего человека, темнеет непослушная копна кудрявых волос, что небрежно разбросаны по подушке.
Ты входишь в комнату и осторожно приближаешься к спящей.
Визгливо скрипят под подошвами прогнившие половицы.
Ты чувствуешь, что невероятно важно узнать личность спящего человека – эту тайну пытается скрыть безликий, и разгадка может оказаться тем самым ключом.
Ты нависаешь над спящей и аккуратно отодвигаешь в сторону одеяло, открывая лицо.
В ответ на тебя безразлично смотрит хорошо знакомые складки пепельной кожи, кое-как небрежно прикрытые кудряшками дешевого парика.
Ветер налетает свирепо и неожиданно: с тревожным грохотом захлопывает дверь, срывает пластами ветошь, обнажая скрывавшиеся под ней зеркала. Десятки зеркал: от совсем крошечных и круглых, до старинных и ростовых; со всех сторон на тебя теперь взирают твои бледные отражения. Но каждое из них отличается – на одном ты различаешь морщины и уродливые признаки ранней старости, у другого кровь ручейками начинает бежать из глаз и ушей, а третье…
К третьему ты невольно делаешь шаг, внутренне сжимаясь от ужаса. В зеркале стоишь ты – в темном охотничьем костюме, высоких ботфортах, с дерзко расстегнутой пуговицей рубашки. Только одно отличие – белесые кляксы быстро расползающихся по радужке катаракт. Почти прижавшись лицом к стеклу ты наблюдаешь, как молочные каракатицы заполоняют почти всю серо-зеленую радужку, и как одновременно темнеет, смазываясь и расплываясь, периферийное зрение.
|
|
11 |
|
|
|
|
Довольная, усмехающаяся Арлетта смотрит, как тает защита двери – словно к льдинке поднесли факел. Что бы Гость не желал там спрятать, ему не уйти от внимания охотников: найдут, вскроют, разберутся. Убедившись, что защита спала, уверенная в собственном превосходстве, как минимум интеллектуальном, девушка толкнула дверь носком ботфорта, удовлетворенно наблюдая за тем, как она с могильным скрипом распахивается. Изящное движение ладони, отбросившее локоны за спину, и она уверенным шагом входит в святая святых Безликого, с любопытством оглядываясь – не оказалась ли она в комнате графа?
Мягким кошачьим шагом она приближается к спящему телу, оглаживая легкими, как крылья бабочки, прикосновениями рукоять кинжала. Сталь не является сама по себе защитой, тем более в царстве кошмаров, но зато она придает хотя бы видимость уверенности, что ты не беззащитна. От каждого движения пол подергивается, как корабельная палуба, пружинит гнилью досок, стонет, как гребец на галере. Алхимик кривится, за спину бросает напряженный взгляд. Все чисто… пока что. Больше тянуть Арлетта не собирается: поддевает кинжалом одеяло, в сторону скидывает, вглядываясь в черты той, кто лежит недвижно. В марионеточные, смазанные, словно недовольным художником черты.
Порыв ветра заставляет ее отпрыгнуть от ложа, а дверной стук, похожий на судейский молоток – вздрогнуть и обернуться, готовой встретить угрозу. Вот только воплощенный Кошмар приходит не оттуда, откуда его можно было ожидать: миг, и она оказывается в клети из десятков зеркал, насмешливо показывающих откровеннейшую ложь. Разум понимает это, логикой считывает, что все демонстрируемое – не больше, чем иллюзия, но на душе и в сердце все равно что-то ёкает от отвращения и короткой, тревожной мысли, «а что если…». Охотница сглатывает, ворот блузы дергает. Старательно отводя взгляд от дряхлых, отвратительных старух с ее собственными чертами.
Торопливый шаг с аккомпанементом хило скрипящего пола. Взгляд в сторону, подальше от всего этого цирка уродов. И новое зеркало, глубокое, омутное, гипнотическое и… крадущее взгляд: словно патина с рамы захватывает зрение того, кто посмел в него взглянуть. Девушка чувствует, как ее собственные глаза, такие родные и такие слабенькие, мутятся, вспыхивают пожираемыми чернотой искорками на самом краю, как тускнеют они, словно весь мир пожрал густой непроглядный туман.
Серость… Серость… Серость кругом!
- Не-е-ет! – взвизгивает Арлетта, с громким хлопком ладонью закрывая глаза. Слепцом может быть только тот, кто пытается смотреть – она не будет. Слепец знает о своей слепоте – а она смежит веки и спрячется в раковине блаженного неведения. Беспокойно пляшущие пальцы смыкаются на рукояти, тянут не умеющее цели оружие в зеркальный мрак комнаты. Ударить, разбить, сломать это уродство, разорвать паутину образов, выскочить из нее, стереть с лица сна и из памяти, не дать сожрать себя и свое зрение!
Быстрее, быстрее, быстрее! Набатная кровь в висках, тремор тонких пальцев, дергающаяся рукоять и безбрежная паника. Вырваться, спастись, помешать, вырваться за флажки, даже если на колючках придется оставить часть шкуры!
|
|
12 |
|
|
|
|
Зеркала разбиваются одно за другим, и с тихим стеклянным шелестом на пол ссыпаются мириады осколков. Если перед глазами будет оставаться одна темнота, то ты даже не поймешь, что ослепла! Но как ты можешь быть уверена, что не ослепла, если вокруг одна темнота?
Страшное осознание извращает саму основу выбранной модели защиты, пробирает до дрожи. С каждым вдохом ты все больше забываешь, что все это лишь сон, и только глубже погружаешься в пучину кошмара. Воздуха отчаянно не хватает, и тебя трясет то ли от страха, то ли от холода. Ставшая вдруг непослушно ватной рука словно заледенела в локте и теперь не сгибается. Ты пытаешься сконцентрироваться на дыхании, на осознании сна – но все вытесняет заполонивший само естество ужас. Ты должна убедиться, ты обязана знать!
И ты открываешь глаза.
Ты стоишь прямо перед высоким ростовым зеркалом – вся остальная комната растворилась, утопая в расширившейся во все стороны тьме. Но в зеркале не отражаешься ты, только безразмерная тьма и стоящее прямо перед тобой на расстоянии вытянутой руки существо.
Высокое нескладное создание в плотно запахнутом иссиня-черном плаще с высоким воротником, что с двух сторон углами обрамляет вытянутое лицо. Нет, не лицо – пепельный пласт кожи с многочисленными складками и морщинами, в натяжении которого угадываются заросшие провалы глазниц. С запозданием понимаешь, что он стоит не прямо перед тобой – он существует только по другую сторону стекла, в зеркале.
Непропорционально длинные бледные пальцы касаются внутренней поверхности зеркала, и от мест прикосновения в стороны разбегается сеть змеящихся трещин. Ты не можешь пошевелиться, не в состоянии просто выдохнуть – в оковах ледяного оцепенения наблюдаешь, как осколки зеркала ссыпаются вниз, и как существо выбирается наружу, ухватившись ногтями за края опустевшей оправы.
И вот он распрямляется, уже возвышается над тобой: не устрашающе и гордо, но со стыдливой сутулостью. Склоняется, и его пальцы касаются висков, обжигая болью и холодом. Заменяющее лицо складка кожи теперь в нескольких дюймах от твоих глаз – вмятина и морщины на пепельной плоти смещаются и плывут, формируя неясные, но бесконечно жуткие образы.
Ты сама не замечаешь, как падаешь на колени – его ногти глубже впиваются в виски, пробивая нежную кожу. Чтобы не выпустить тебя из рук, ему приходиться склониться сильнее – и он склоняется, теперь напоминая уродливо искривленный сразу в слишком многих местах одновременно столичный фонарь.
|
|
13 |
|
|
|
|
Арлетта дергается, бьет рукоятью кинжала на право и на лево – и вздрагивает от каждого звука. Хрустальная песнь осколков осыпающихся зеркал звучит не как перезвон победных чаш – она подобна набату, что в стародавние времена предвещал приход вражьей орды или чуму. И, вместо того, чтобы успокаивать, каждый оказавшийся точным удар, каждый хруст обломков под сапогом словно приближает приход кого-то невидимого, но заполняющего собой всю команату. Весь дом. Весь город! Весь мир!!!
Охотница истерически вскрикивает, кидаясь в бок, под громогласную тишь хохота сознания над той, для кого невидимость может быть всего лишь дочерью слепоты. Ударяется бедром о край ложа, отскакивает, как от кровожадной пасти, на месте застывает, осенним листиком дрожа и баюкая на груди онемевшую руку. Ворота, что мог бы пережать дыхание, нет – и все же он давит, словно гарротой, а во тьме закрытых некрепко век расцветают буйными розами разноцветные концентрические круги. Тело ведет в сторону и вбок, словно она медленно погружается в глубокий омут, где на дне царят немота и чернота, слепота и тишь, спокойная и неотвратимая смерть. Алхимик снова дергается судорожно, руками взмахивая, как крыльями, будто выплыть пытается – но ничего не чувствует. Обеспокоенная, перепуганная, мелко подрагивающая, она распахивает глаза, ужасаясь равно того, что может что-то увидеть и не увидеть более ничего.
А напротив – тот, в чьи владения она так самоуверенно забрела, насмешничая и презирая врага. И разделяет их только стеклянная, хрупкая тонкость зеркала: врата между даже не явью и сном, а между сном и кошмаром, между существованием и смертью. Как зачарованная, Арлетта смотрит, как под длинными паучьими пальцами по преграде расходятся морщины трещин, словно рябь на поверхности воды. Она даже не пытается сдвинуться, застыв в странном, противоестественном оцепенении. С тихим шорохом рама стыдливо скидывает одежды стекла, обнажая свою исковерканную сущность, неспешно, с грацией богомола выползающую наружу. Разум вопиет о бегстве, но ноги, ватные и одновременно свинцовые, отказываются двигаться.
Девушка молчит, только выгибается назад, когда над ней нависает лицо-без-лица. Так же без звука на колени падает, принимая этот кошмар, это ожившее полотно безумного босхианского чудища собой. Она не смирилась – она просто обессилела. И только боль от когтей на лице помогает найти себя в том калейдоскопе невнятных, нечетких образов, складывающихся где-то на краю сознания в пугающие картины.
Алхимик взвизгивает раненным зайцем, толкает нависшее тело от себя. Вспышка злобы, от которой сводит скулы в диком рысьем оскале, выжигает белым, слепящим пламенем страх и опустошенность. Да как он смеет кидать ее на колени, как смеет обманывать, тянуть руки к ее глазам! На носу всклокоченной, ставшей вмиг похожей на фурию девушки возникает тоненькая проволока очков – словно щит между глазами и Безликим. Как он смеет лезть в ее сны, пугать ее, обманывать! Кем он себя возомнил, как вообще решил дотронуться до нее своими корявками?
- Сгори в огне, сука! Сгинь-сгинь-сгинь! Отзынь от меня, урод!
Арлетта пытается встать, подняться с колен. Руки откинуть презрительно, пощечину зарядить по смазанной харе – словно несимпатичному кавалеру, что распустил руки без разрешения на то. Выплеснуть трансформировавшийся в злобу страх, ударить им, выкричаться: только бы вновь не оказаться в той же ловушке, в клетке собственных страхов.
Результат броска 6D10+30: 9 + 8 + 8 + 2 + 4 + 2 + 30 = 63 - "Противостоять в следующем посте"
|
|
14 |
|
|
|
|
Синее пламя вспыхивает: призрачный огонь зарождается где-то в груди, вырывается сквозь глазницы и обжигает бледные пальцы безликого, сразу перекидываясь на рукава его балахона. Он отшатывается, выпуская тебя – сразу чувствуешь, как начинает вновь стучать замершее было в ледяных тисках сердце. Легкие обжигает раскаленный поток холодного воздуха, голова идет кругом – ты поднимаешь на ноги, немного шатаясь, и с каждым мигом восстанавливая контроль над онемевшими ступнями.
Безликий раздраженно смахивает с рукавов мантии едва тлеющие угли. Если в прошлый раз твоя победа его действительно напугала, то в этот раз он воспринимает твое сопротивление как, самое больше, мимолетную неприятность. В глубине души ты и сама понимаешь, что вспышка была порожденной страхом и отчаянием крайней мерой – свидетельством скорее испуга и слабости, чем монолитной внутренней силы. Слишком хорошо понимает это и существо без лица.
Он вновь приближается, и ты отступаешь на шаг на негнущихся и совершенно непослушных ногах. Нависает над тобой в полный рост, словно заполняя всю комнату – но в многочисленных уцелевших зеркалах ты видишь только одно отражение, твое собственное, и все еще тлеющее в глазах волевые угли.
Безлицый вдруг оказывается возле тебя – словно преодолел последний фут во мгновение ока, словно начал шаг в одном месте и завершил сразу в нужном. Он выбрасывает вперед худую длинную руку с множественными суставами, и бледные пальцы глубоко вознаются в твою грудь, не повредив рубашку и не оставив раны.
Но ты чувствуешь его холодные пальцы внутри, по другую сторону ребер – они нащупывают твое сердце, сперва просто обхватывают его, и, сразу после, сжимают. Каждый палец – ледяной и одновременно обжигающий хлыст, бесцеремонно сминающий хрупкую конструкцию из желудочков, предсердий и камер. Вслед за обжигающим холодом приходит лютая боль – темная волна тупой и ноющей с пиковыми вкраплениями острой пронзительной, раздирающей на части все тело.
|
|
15 |
|
|
|
|
Губу закусив – боль отрезвляет, кулаки до побелевших костяшек стиснув, Арлетта поднялась, покачнувшись. Вспышка ярости в мире сна была натуральнее клинка, и била столь же метко, заставив Гостя отшатнуться. Вот только этим оружием надо было жить: чувствовать ее биение в висках, клокотание в груди, жажду в спазме сжатых пальцев, прерывистость в тяжелом дыхании, красную пелену во взоре… Для алхимика эти чувства были по большей части чужды – она всегда предпочитала рассудительность необузданности, а легкость бытия – вечной озлобленности на весь белый свет. Как ученый, она привыкла во всем, и в себе в первую очередь, сомневаться, и для боя с Хозяином иллюзий эта черта стала брешью в ментальной стене, дорожкой, в которую червем может просочиться враг.
Страх – это слабость: так учили в Корпусе. Страх – это сила чувствовать себя живой и человечной: так считала Арлетта. И теперь это незыблимое, вроде бы, правило было поставлено ребром: а так ли она права, защищая свое «я» такими нетипичными для большинства коллег способами? Она со своим испугом, с паникой в глазах, с неуверенностью в собственных способностях здесь жертва. И первая победа над толпой не свидетельство ее мощи, но лишь признак того, что Безликий слишком расслабился, не подумав о том, что охотник, даже не самый сильный, все равно более могуч, чем простые смертные. Что же, это упущение он исправил.
Худая гротескная фигура ожившего кошмара нависает, комнату собой заполняя. С его стертого лица не считать выражения, но Арлетта чувствует не сердцем даже, кожей злорадство и подгнувшую, болотной трясиной пахнущую самоуверенность. Хочется сжаться, голову руками прикрыть, Эмбер позвать на помощь, надеясь, сто подруга защитит от напасти и изгонит ужас из снов одним теплом своей любви и заботы. Но Эмбер нет, Хельмут тоже пребывает в кажущейся столь призрачной яви, а здесь только она сама да Мелисса, которую алхимик вызвалась защищать и до которой так и не добралась.
И еще есть Он.
Девушка чувствовала, как фигура довлеет над ней, как она давит, заставляя почувствовать себя маленькой и слабой. Но ни мысли о бегстве или попытке проснуться не возникло: охотница, упрямо отбросив волосы с лица, крепко сжала веки, представляя, как осыпается прахом мантия Безликого, как он сам распадается на взвесь и осадок под пронзающими его сфиротами, как истончаются его когти, становясь травинками… А потом грудь пронзила резкая боль, разрушая все хрустальные замки концентрации.
В сухой тиши зазвенел крик, Арлетта скорчилась от боли, чувствуя, как слезы брызнули из глаз вместе с прокушенной до крови губой. Но она все же была охотницей, пускай и алхимиком, и страх гибели сплелся вместе с мыслью о том, что Безликого здесь быть не должно, что он должен вылететь из особняка исковерканной, искаженной спиралью, сгинуть, как тень под полуденным солнцем. Вот только вместо ярости, вместо уверенности в собственных силах у нее была только отчаянная, птицей в силках трепещущая надежда – и ничего более.
|
|
16 |
|
|
|
|
Пытаешься раздуть едва тлеющие угли. Но призрачный огонь, что еще недавно беспрекословно повиновался тебе на просторах изумрудного сна, стремительно затухает. Его источник, твое преисполненное энтузиазмом горячее сердце, судорожно сжимается в ледяных тисках пепельных пальцев, и весь мир перед глазами тускнеет.
Лопаются мембраны, ломаются сминаемые сердечные камеры – и сквозь темноту безвременья ты отчетливо понимаешь, что он одержал безоговорочную победу. Ты сломлена, уничтожена физически и морально, и даже твое сердце не способно больше сопротивляться ледяному захвату. Он заманил тебя в ловушку, виртуозно переиграл – скрывавшийся за ширмами коварства и трусости кукловод на проверку оказался настоящим чудовищем.
Ты больше не можешь сбежать, не хватает воли даже чтобы просто проснуться. Тебя захлестывают волны липкого страха, и в промежутках не хватает времени выдохнуть, осознать себя, вспомнить, что это всего лишь сон. Бледная морщинистая кожа на месте лица покрывается темными кровавыми пятнами – пятна плывут, складываясь в замысловатые насыщенные узоры, что сливаются с темно-сиреневыми вспышками на твоей лишенной кислорода сетчатке.
Эти плавающие пятна словно собираются в какое-то сообщение, будто пытаются против воли своего господина тебе что-то сказать. Но твое сердце в последний раз сжавшись, вдруг замирает, превращаясь в безжизненный осколок черного льда.
И все вокруг заполняет спасительная чернильная темень. 
|
|
17 |
|