[R18] Oeilvert will (not) Fall | ходы игроков | 夜美裸愛 Прелюдия Ямилай

Перед моим окном белеет,
Плывёт луна,
Как будто инеем покрыла
Весь пол она.
Я вверх смотрю на серебро,
На это небо
И вспоминаю дом, где я
Так долго не был.

Стихотворение "Думы в тихую ночь", поэт Ли Бай, о важности центра сообщества для всех благородных
[комментируя это стихотворение, инструктор Йи еле-заметно нахмурился, после чего выдал такое объяснение и предпочёл перейти к следующей книге]


Ночь короче дня. Не только потому, что под куполом, лежащим на мантии из гранита, нет светила. Но и потому, что спать положено. Но ничего, завтра отряд направится на медицинское обследование в Башню, что высится в центре города. Можно будет немного сбавить обороты.

Ямилай прошла по проходу в сторону культурного зала, который играл роль общей гостиной по вечерам. Дверь послушно фыркнула пневмосистемой и раскрыла створки, выпуская из женского крыла в проход к центральной лестнице. Он освещён узкими штрихами света на потолке, ожившими ровно после появления человека за дверью. По правую руку видны перила, а огромный холл с колоннами, утопающий во тьме внизу, практически не различим. Тут слегка холодновато, но обычного костюма благородной достаточно. Он из ценной и практичной ткани, строгий и простой, но элегантный в деталях. Если прислушаться, вдали работает какой-то компрессор и... ещё что-то... на грани слышимости, что-то мелодичное. Прямо и налево. Потому что дальше прямо - мужское крыло, а направо - спуск по длинной лестнице на цокольный этаж в темноту.

Дверь отворяется, ты входишь в тёмный зал. Не страшно, тут и без света всё привычно. К тому же, на стене слева по центру висит большое полотно, на котором часть картины выполнено люминесцентными красками. Тигр, подошедший к водоёму. Полоски на его шкуре светятся. Он смотрит в воду, где к берегу подплывает вереница оранжевых рыбок. Возглавляющие эту вереницу рыбёшки тоже светятся.


По центру столик для чаепития или чтения. Справа книжные полки. Одно из окон, выходящих в город, открыто: бронированные жалюзи не опущены.


Перед ним стоит высокая женская фигура, негромко напевает какую-то мелодию. Песни Оэлверта делятся на погребальные и песни долга. Первые - часть обряда прощания с умершими, вторые призваны вселить ощущение чести в сердца слушающих. Говорят, раньше были песни для радостных праздников, но вы таких не разучивали. Ведь радость нужно испытывать мягко, а не пытаться её разгонять. Но эта мелодия была странной. Она была подобна погребальной, но отличалась: возвышенная и грустная, будто величественно, шаг за шагом, уносящее лёгкую душу в безграничное небо...

– Ямилай?... Кто тут?
Она спросила спокойно. Прервав свой напев, повернув голову и чуть-чуть корпус, чтобы поглядеть на силуэт вошедшей. Будто сходу угадав, кто вошёл, но не поверив в это. Инструктор Кань, вне всяких сомнений. Немолодая женщина с зелёными глазами и седыми волосами, сохранившая здоровое и точно настроенное тело. Обычно движется плавно, не концентрирует взгляд на людях вокруг, если тем не нужна помощь. Вот и сейчас также, но её поза явно не располагала к церемониалу: асимметричная мягкая стойка, вес еле заметно перетекает с одной ноги на другую. В области таза не чувствуется ни толики напряжения. Спина прямая, но плечи чуть скруглены. Голова чуть более обычного наклонена вперёд. Хотя выражение лица в темноте не понять, голос не выражает ни толики недовольства или беспокойства.

Меж голубым небосводом и зелёным лугом стоял дом. Стены, сделанные из крашенных белой краской досок, поднимались к красной угловатой крыше. Он стоял на фоне голубого неба, уносящегося в бесконечную даль. Над домом парили облака. Прозрачные снизу, пушисто-белые сверху, словно снег. Вокруг была зелёная трава, по которой с тихим шёпотом гулял молодой летний ветер.

К дому вела тропинка. С перилами с обоих строн, сколоченных из таких же белых досок, что и стены. Тропинка вела прямо по траве, аккуратно постриженной, но все еще зелёной, мягкой на ощупь. Присмотревшись, в поле можно было найти цветы. Оранжевые, красные, фиолетовые пятна, они развевались в порывах ветра, повернувшись к солнцу. Над ними, в воздух поднялись миллионы семян одуванчиков, создав настоящий медленно-падающий дождь, что медленно двигался по воздуху, словно небесная белая река. Сквозь неё беззвучно летели ключи чёрных птиц.

К тропинке с неба спускался воздушный шар. Он был очень большим. Красного и оранжевого цвета, как луговые цвета. Кажись, там кто-то был. Если присмотрется, глядя со стороны дома, можно было увидеть две фигуры. Одна была меньше, полуобнимая, её держала фигура побольше. Маленькая фигура подняла руку и начала ей размахивать, приветствуя.

Порыв ветра пронесся по лугу, пригибая с глубоким свистом пригибая траву к земле. Как-то тепло стало на душе. Вот, шар опускался ниже и можно было увидеть больше деталей. Размахивала рукой девочка. Её мама, судя по всему, обнимала её и придерживала, чтоб та не выпала из корзины. Она улыбалась с глазами, сомкнутыми от удовольствия. Вокруг воздушного шара полотном стелились одуванчики.

Корзина почти спустилась к земле. Тень от неё пролетела по лугу, на секунду затмевая собой краски цветов и упала на группу ворон. Одна из ворон взмахнула и спрыгнула с того, на чём она сидела. Это оказалось лицо Ямилай, в ореоле из золотых волос и смотрящими в небо глазами. Ворона клюнула глаз девушки, погрузив свой клюв глубоко внутрь, вокруг брызнула кровь. Птица выдернула его и проглотила целиком, обнажив зияющую бордовую бездну пустой глазницы. Другие вороны копошились в животе девушки, выдёргивая её кишки длинными, сочащимися гнилой кровью прядями, за которые отдельные особи дрались, перетягивая их из стороны в сторону. Запах был почти физическим, жирным, словно сама атмосфера была пропитана смертью. Прогорклый смрад крови и приторно-сладкий, тошнотворный запах разложения, покрывал горло кислым, металлическим вкусом. Мокрые, рвущие звуки ворон, что острыми клювами погружались в плоть, рвали мышцы, сухожилья и трощили хрупкие кости, становился громче, когда птицы безумели от желания оторвать кусок полакомее. Они долбили лицо девушки, отрывая липкую лоснящуюся кожу, поросшую зеленоватыми пятнами разложения. Глотали её перекрикивались глубоким, гортанным карканьем. Их перья покрылись в тёмно-красный цвет, а когти держались за обглоданные жёлтые кости. Девичье лицо исчезало под натиском ворон, что превращали скулы и мягкие щёки в кровавое месиво.

Ямилай проснулась, как будто от резкого толчка, вздрогнув всеми своими мышцами и прерывисто вдохнув. С волосами, прилипшими к лбу от холодного пота и сердцем, бешенно колотящимся прямо в горле, девушка подскочила на кровати, сцепив зубы и сжав мышцы ног и шеи, будто её кто-то душил. Хватая воздух короткими, задыхающимися вдохами, она попятилась назад, пока не врезалась в стену, заставив книги с полок выше повалится ей на голову. Из-за этого она подпрыгнула от испуга и взвыла, после чего на ватных ногах сползла с кровати и забилась в угол, обняв колени дрожащими руками.

Слабо-видимые очертания комнаты кружились в умопомрачительном вертиго, в одну секунду расширяясь на сотни квадратных километров и сокращаясь до клаустрофобической клетки. Казалось, что запах разложения прилип к глотке девушки и её тошнило, но она боялась даже подползти к мусорному ведру, все еще не осознавая, что кошмар закончился. Она тряслась от ужааного ощущения, что она и есть разложившийся труп, её руки боялись касатся лица и живота, боясь обнаружить там голые кости. Желудок Ямилай будто сдавила чья-то холодная, липкая рука, отчего девушка едва могла дышать и бесконечно всхлипывала, пытаясь вжаться в стены настолько, насколько могла, вздрагивая от мельчайшего шороха, который сама же делала.

Яи вцепилась зубами в свой палец, прокусив его почти до крови, чтобы переключить свое сознание. Отдельные фрагменты сна продолжали преследовать её мысли и ей из раза в раз открывались подробности увиденного - её собственное лицо, полуобглоданное, глядящее в небо единственным впавшим глазом, кишки, лоснящиеся на солнце и неестественные подёргивания тела, когда вороны вгрызались в безумной жажде наживы. Сковывающий ужас не проходил, даже когда она начала остзнавать, что все это был лишь кошмар. Ямилай казалось, что что-то просочилось из сна вслед за её пробуждением и теперь это что-то находится в этой комнате. Её взгляд сочился сквозь давящую темноту, сканируя помещение на предмет угроз, хоть девушка и понимал, что таковых здесь быть не может. Наконец, с глазами полными тёплых слёз, Яи дрожаще выдохнула, обжигая свои руки горячим дыханием. Следом погрузила своё лицо внутрь собственных обьятий и начала плакать, тихо скуля между неконтролируемыми частыми всхлипами. Она не знала, сколько провела в таком состоянии, ведь по ощущениям, её плач длился вечно. Она успела охрипнуть, но раздражающее и давящее чувство так и не покинуло её грудь. В какой-то момент, она уже не смогла больше плакать и лишь сидела дрожа, с цокочущими зубами, шепча самой себе «Всё. Ну всё» без конца, пока не успокоилась. Когда девушка подняла своё лицо, оно было перечёркнуто отчётливой горькой тенью.

Этот сон являлся ей часто, почти каждую ночь. Ямилай его ненавидела. Ненавидела всей душой. Она не понимала, какого чёрта ей выпало это гадкое испытание и из-за этого очень не любила спать. Сон - такая гадкая вещь. Не исходящая ни из чего, ни к чему не ведущая, только такая жуткая, что аж кончики пальцев немеют, а в животе что-то замораживается. Вот и сейчас, она сидела, истощённая, насквозь мокрая от пота, с мыльным зрением и болью в сердце. Её тело просило её поспать, но она не хотела, потому что боялась, что кошмар вернётся. Было холодно и страшно. А еще, немного одиноко. Последнее не было её отчеиливым ощущением, скорее тихим шёпотом, первобытных предков что тонкой нитью прошёл сквозь миллионы лет, от её животных истоков. Ну или того, что от этих истоков осталось.

Горько. Разум Ямилай все понимал. Он осознавал, что нет никаких особых лекарств от такого недуга, это была просто небольшая неприятность в её жизни, которую нужно было пережить. Она всё это понимала. Но все же, в послевкусии ужаса и тошнотворного отвращения, эта горечь осела в лёгких Ямилай, не отпуская ни её мыслей, ни её тела.

Надо было что-то делать. Снова пот, снова волосы лезут в глаза и в рот, а боль в мышцах заставляет кряхтеть и стонать. Девушка качала пресс, обливаясь потом. Ей казалось, что она достигла неплохих результатов, хоть в реальности, сонная и истощённая, она едва ли сделала много. Яи продолжала упражнятся, пока не упала без сил прямо на полу, подобно тому распластавшемуся в лугу трупу. Снова мысли о том же. Эта навязчивая аналогия придала сил, чтобы встать.

Яи припала губами к стакану с водой и беззвучно пила, после чего стянула с себя всю одежду и вылила оставшуюся воду на своё тело. Следом растёрла себя мокрым полотенцем, до тех пор, пока кожа не начала печь и не стала красной. Все еще кривясь от дизориентации и тошноты, девушка облачилась в свою обычную одежду и включила прикроватный светильник. Свет резал глаза и девушка быстро пожалела о своём решении. Её глаза прошлись по теперь уже светлой комнате. Там было по-спартански уютно: на небольшой книжной полке должны были стоять книги, хоть теперь они лежали на кровати. Это были «Записи бесед Линьцзи», «Галльская Война», биографии Линкольна и «Искусство Войны». На нижних полках стояли коробки с обоймами для винтовки и висели тренировочные мечи. На самом видном месте, в центре композиции стояло белое полотно в рамке. На нём, настоящими чернилами был написано 仁.. написано было кисточкой, струи стекающего чернила так и засохли на ткани, так что надпись была калиграфически-официозной и неряшливой. Этот небольшой квадратный холст, умещающийся на книжную полку, Ямилай подарили от Заседателя Совета Ван, когда девушка вступила в звание знаменосца. Каждый раз, когда Ямилай смотрела на этот знак, у неё невольно поджимались губы, от эмоции, которую она затруднялась описать для самой себя. Это был какой-то животный страх и тревога, а с другой стороны, невыносимо-тёплая радость и гордость, слишком большая, чтобы её пережить или в неё поверить. Её каждый раз как электричеством било.

Погасив свет, с шаркающим, неровным шагом и блуждающим по полу взглядом, Яи поплелась куда-нибудь, постоянно оборачиваясь назад, будучи преследуемой кошмарными видениями. Она хотела размять свои ноги, занять чем-то своё сознание, а потому решила пойти в культурный зал. В такие ночи, это был один из немногих вариантов. Обычно, девушка брала из библиотеки случайную книгу, открывала на случайной странице и начинала читать, пока не засыпала. Последний месяц, она увлекалась Эврипидом. Он мог уместить в крохотный рассказ столько эмоций, сколько другие авторы не могли уложить и в толстые романы. Несколько раз, она там так и уснула с включённым светом, за что ей, конечно досталось. Возможно, столило было начать забирать книги себе в комнату и читать их там, с другой стороны, у себя ей не хватало пространства.

Её успокаивало большой зал и картина с мифическим существом давно ушедших времён, что так часто был главным героем в рассказах и картинах древности. Единственное, что она не любила в этой комнате - это открытые окна. Вечно серый, недостаточно тёмный и недостаточно светлый Оэлверт наводил на неё тоску. Но что важнее, её очень нервировало её отражение.

Изредка, она видела людей из низших прослоек общества. Из-за низкого искусственного неба, выхлопным газам промышленности было некуда деваться и многие люди жили всю свою жизнь в сопровождении астмы, аллергии и просто были маленькими, худыми, недоедающими. Но больше всего её пугали дети, которых она видела несколько раз. Эти маленькие почти безволосые птенцы жались слабыми ручками к своим родителям в дождливом холоде города. От недостатка солнечного света, их кожа была бесцветной, почти прозрачной, а глаза, чтобы улавливать больше света, адаптировались и были большими, с тёмными кругами внизу. Эти взгляды больших, как у младенцев глаз, блестящих совсем недетской меланхолией и голодом, преследовали девушку, каждый раз когда её взор опускался в затенённые уровни Оэлверта. Их смех, такой чистый - вот что было её кошмаром наяву. Когда эти несчастные существа смеялись, у девушки все застывало в груди и она больше не могла смотреть на себя в зеркало.

Ведь она, на диете из витаминных суплементов и с постоянным полноценным медицинским обследованием, была поистине прекрасной. Словно статуя Микелланджело, ожившая и обрётшая сознание, с гладкой тёплой кожей и эльфийскими золотыми волосами, что уже почти двадцать лет растут здоровыми густыми прядями. Её скорость реакции, спортивная форма, грациозность движений и обилие мыслей в голове - иногда она хотела смыть все это с мылом, как загар, содрать, вместе со своим лицом и фигурой, ведь эта сквозящая несправедливость по сравнению с обычными детьми, которым просто не повезло родится ниже, прорастала горькими цветами в её душе.

Идя по корридору, она невольно вспоминала Джатаку о Тигрице, в которой благородный юноша сбросился с обрыва, чтобы прокормить голодающих тигрят, которые должны были вот-вот быть убиты своей матерью. Может и ей стоит сбросится с окна поместья, напоить землю своей богатой на белки кровью, насытить её кальцием своих костей, чтобы слёзы её превратились в дождь, а ветер стал дыханием, руки превратились в ветви и корни. Может быть, таким образом, когда-нибудь она вырастет апельсиновым деревом и накормит тех бледнокожих детей.

«Н-да, накрутила» - сказала себе Ямилай. Было очевидно, что настроение у неё было паршивое и надо было что-то с этим делать, не то, она так с утра еще кому-то посоветует сбросится с окна поместья. И опять будет неловко.

Из тьмы вынырнуло раздорожье, которое вело в разные части здания. То, что привлекло внимание Яи - была тихая мелодия, едва различимая на периферии слуха.Отражающие звуки стены и почти абсолютная тишина ночи, конечно, распространяли звук и позволяли ему быть более отчётливым, но даже так, он был очень слаб. Девушка пошла ближе к источнику звука и поняла, что он идёт с культурного зала. Кто бы его не создавал, с тревожным послевкусием из-за кошмара, Ямилай боялась узнавать правду. Поэтому, она прислонилась к стене, чтобы лучше слышать мелодию.



У девушки был отличный музыкальный слух, ею можно было фортепиано строить. Не то, чтобы у неё было много возможностей его тренировать и точить, все песни она достоверно знала, но прочитанная литература с теории музыки давала ей как минимум, обширные знания о гармонии. Таким образом, Ямилай быстро определила гармонический минор, а спустя еще некоторое время обнаружила дорийский лад - оттуда и «взрослая» печаль в звучании. Для слуха девушки, привыкшего к ограниченному набору песен, новая мелодия была настоящим откровением, проникающим в отдалённые уголки её души. Она никогда не понимала, почему старшие имеют настолько консервативное отношение к музыке. Не то, чтобы она сама была неспособна создавать свою музыку, в конце концов, это все сводится к математическим последовательностям; однако девушка была одинокой в своих открытиях и что-то новое, она играла себе в одиночестве, холодными ночами, такой как эта, а тут, свет чьего-то маяка в её пасмурном океане открытий.

Девушка подметила для себя, что это любопытно, как мелодия сразу задаёт в её сознании определённые эмоции. Хороший вопрос, который не найти ни в одном музыкальном учебнике, откуда берутся эти эмоции в сочетании нот? Может ли быть так, что эти эмоции, привязанные к звукам, появились спустя поколения людей, приобщённых к определённым смыслам в определённых нотных комбинациях и то, что она слушает сейчас в сущности, не является песней грустной? Какие необьятные возможности, в таком случае, в руках у тех, кто способен решить за людей, чему радоваться, а от чего грустить, что есть хорошо, а что нет.

Погружённая в мыслительный процесс, девушка не заметила, как начала клевать носом. Эта тихая, чувственная мелодия, заставила её расслабится и потихоньку растворить свою тревогу во сне. За надменным анализом, девушка и не заметила, как эта песня успокоила её, словно колыбельная матери, которой у неё никогда не было. Девушка уже хотела вернутся назад в комнату, оставив источник музыки тайной, но будучи все еще в полусне, она подошла к двери слишком близко, активировав сенсоры для её активации и проём открылся, заставив девушку вздрогнуть от резкого звука. Яи увидела тёмную фигуру перед открытым окном и так как из-за особенностей падающего света, в фигуре этой изначально распознать ничего не получалось, замерла с леденящим испугом.

Голос инструктора Кань был для Ямилай, словно разряд электричества.

- Ох, Небеса Великие! - воскликнула, аж немного подпрыгнув Ямилай, на предыхании и тут же же согнулась в девяностоградусный поклон обряда приветствия, обнимая кулак одной руки второй рукой, с огромным интересом разглядывая пол. После того, как она разогнулась, переминаясь с ноги на ногу, добавила:

- Госпожа Кань! Надеюсь, я вас не н-напугала…

– В темноте нечего бояться. Но привидится может всякое, если внутри тебя есть опасность.
Мягко ответила инструктор, разворачиваясь всем телом от окна. Сейчас там за окном, должно быть, комендантский час. Так что всё равно никто не обратит внимание на открытые жалюзи одного из Поместий благородных. Впрочем, как знать, возможно кто-то из Совета сейчас наблюдает за тем, что нечто идёт не своим чередом... и точно также лениво уводит взгляд, потому что это не имеет для него серьёзного значения. Или задерживает, задумываясь не о нарушении правил, а о том, кто решил ночью посмотреть на уснувший и холодный Оэлверт и зачем. Мог ли это быть сам Глава? Пофантазировать можно о чём угодно. Да, человек, создавший правила, не наказывает за их неисполнение и в службы ниже тоже не доносит...
– И не кричи так. Кого-нибудь разбудишь. Заходи уже, что-ли. Плохо себя чувствуешь?

Девушка распрямилась после поклона, вынырнув из-под волны золотистых волос. Она заглянула в серое окно и её пасмурдные глаза растворились в небе без облаков, а брови едва заметно нахмурились.
«Ёшеньки-матрёшеньки, если ты слышишь как кто-то поёт песню, значит её кто-то поёт! Соберись!» - сказала себе девушка и злобно вдохнула. Она бы себе сейчас леща дала, но как-то неловко было при старших такие вещи делать.

- Прошу прощения, буду тише! Чувствую себя… Д-да так, - пробормотала Ямилай своим звонким и едва хриплым голосом(который после наставления инструктора пыталась приглушить), пришмыгнув сопливым носом. От вопроса инструктора к ней вновь вернулся тянучий ужас из кошмара вместес с секундным головокружением, что заставило её перемяться с ноги на ногу, как будто силясь удержаться перед физической волной, сбивающей с ног. - Приснится всякое.

Под видом того, что она заправляет пряди за уши, Ямилай перекинула побольше волос на ту сторону, где люминисцентными красками светился тигр и едва опустив голову шагнула внутрь. Её полусгорбленность должна была опускать волосы достаточно, чтобы они перекрывали свет от полосок тигра и таким образом, её заплаканное лицо оставалось в полумраке. Работу со светом она вычитала из мануалов по партизанской войне и пока что, ей нравились результаты, которых она добивалась в этом ремесле. Ей понадобилось небольшое усилие воли, чтобы не улыбнутся, когда она почувствовала, как свет от картины исчез с её взора внутри шторы из волос. Тихо ступая походкой бывалого фехтовальщика, бесшумно кладя стопы на пол полубоком, начиная с внешней стороны стопы, она сама кралась, словно тигр(не в силах не провести такой мимолётной параллели), заходя в комнату так, чтобы не совсем быть во тьме и таким образом не вызывать подозрения, но и так, чтобы не было видно того, насколько у неё измучена физиономия.

Конечно, Яи безумно хотелось узнать, что за песню пела инструктор. Она всегда с восхищением касалась музыки в любой ипостаси. Но все же, понимая, что это как-то невежливо, вот так, просить, лишь подметила для себя, что должно быть, есть какая-то вербальная традиция или недочитанные, а может даже недоступные ей книги или обряды со сборником музыки, которая нынче не используется. В любом случае, учитывая возраст инструктора Кань, она осознавала, что возможно, мир сильно изменился со времён её молодости и много воды могло утечь с тех пор. Страх задеть какие-то трагичные воспоминания (ведь песня, все таки, была не весёлой) был самой веской причиной, почему девушка похоронила идею спрашивать о музыке. Она была уже счастлива от того, что смогла услышать, хотя надежда, что когда-то госпожа Кань поделится этой историей (и может это будет сейчас!), продолжала теплится.

- а-А… Н-ну… Можно поинтересоваться, почему госпоже Кань не спится этой ночью? - спросила девушка, глядя на инструктора с такой позиции в комнате, что её глаза и выражение лица можно было отчётливо увидеть, но ни детали больше. Эта подсознательная мудрость и умелость, доступная только женщине, создавала сейчас от Ямилай ауру загадочности, такой же как от шелеста листьев деревьев на рассвете (если здесь такой бывает).

– Не зови меня госпожой. – сказала инструктор Кань, чуть наклонив голову. Продолжая стоять силуэтом в проёме окна. – Я просто инструктор, в конце концов.
Хотя её лицо было не разглядеть в деталях глазами, уши подсказывали, что сказано это было с полуулыбкой.
– Я просто вспоминала о всяком... – ответила она вдруг прямо на вопрос Ямилай. – В сердце приходят воспоминания, которые я могу осмыслить ночью. Это придаёт моей жизни особый смысл. Что-то вроде умения играть мелодию, осознавая ноты, а не механически повторяя... То, что я стою тут живая, будто бы является подтверждением значения моего имени...

Правда, ответ этот был довольно загадочный. Инструкторы, бывало, часто так говорили с вами. Они не могли не знать, что вы не понимаете, но делали вид, что их слова это что-то вроде нравоучения, которое нужно принять, а не понять. Теперь же... невольно закралась в уголок сознания мысль, а так ли это? Может быть даже инструктор Йи в такие моменты просто пользовался возможностью быть искренним, не говоря при этом правду?
– Может, сядешь? – предложила она.

- Я люблю и значит я живу. Я живу и значит я люблю. Так это говорится? - Слова сами сорвались с уст девушки с звучанием отстранённым и почти грустным. Конечно, Ямилай всегда подсознательно интонировала свою речь так, чтобы она звучала заинтересованно и мило, но даже так... Про себя девушка подумала: «Кто-то сюда ночью приходит пропеться от радости, а кто-то чтоб сбежать от своих кошмаров. Гм»

Перед Яи стояло открытое в белую ночь окно, которому девушка подставлялась только частично, как первобытный человек, вздрагивающий от рёва хищников снаружи своей пещеры, но все еще осторожно запускающий взгляд в неизведанную дикость, не в силах окончательно приручить собственное любопытство. Этот город армированных небоскрёбов и заводских агломераций, подземных дорог и каменного неба пугал её в такие ночи, ведь подчёркивал, насколько она перед ним мала. И насколько она была ему чужда. Тот мир, который знаком Ямилай лишь несколько лет, манил своими блеклыми красками, в конце-концов, других она и не видела. Но воспоминания; то, о чём говорила Инструктор Кань, были для неё чем-то почти неощутимым - их было неоткуда черпать. Возможно, когда-нибудь… Когда она будет такой же пожилой, как женщина, стоящая слева от неё. Она сможет так же прийти к панораме города тихой ночью и растворить свои тревоги здесь, во мраке, вместе с тихой песней. Когда ответы на все вопросы уже будут ясны. Ну а пока…

Ямилай вышла из транса, продлившегося пару секунд и сказала.

- Присесть? Н-нет, спасибо, я не хотела бы вам мешать. Я лишь пришла взять что-то почитать. Книги в моей комнате больно серьезные, - сказала девушка, после чего, спустя короткую паузу, добавила с улыбкой на вздохе: - Вы очень красиво поёте!

В голосе инструктора послышалась мягкая усмешка:
– Кто бы говорил, Ямилай. Это у тебя голос, подходящий для песен. Я уже давно не пела. Просто есть напев, что очень сложно забыть. А что с любовью? Ты понимаешь значение этого слова? Не это ли тебя тревожит?

В этот момент тебе показалось, что инструктор посмотрела как-то особенно пристально. На тебя. Да, "тревожит" это действительно оценка твоего состояния. Похоже, что по частым и резким твоим движениям на входе в комнату, инструктор Кань уже определила его как перенапряжённое. Если у неё было столь мягкое тело, то оно, конечно, могло быть барометром напряжения для кого-то другого. И ей было не важно, проблема в мышцах или нервах, - и то, и другое есть проблема, ведь всё связано со всем. Вроде бы так кто-то однажды говорил... правда, кто именно - так сходу и не вспомнишь.

– Ночью вообще-то лучше не напевать или читать книги, а спать. Иначе, не сумеешь восстановить силы. Ну, а раз уж пришла, всё же присядь. Нужно расслабиться и прийти в такое состояние, чтобы пойти уснуть, а не читать.

«Ё-ёшеньки» - подумала Ямилай, нелепо улыбнувшись эфемерной улыбкой. Все попытки девушки превратить себя в призрака, а эту неожиданную встречу в двадцатисекундный ноктюрн потерпели неудачу. Ну что уже поделать, садиться разве что. Девушка бухнулась(насколько её масса в пределах +-40кг позволяла бухнуться) на самый далёкий от света окна стул чайного столика, обхватив его передний край двумя руками меж ног и таким образом, оперев массу своего тела на эти руки, позволив спине немного отдохнуть. Выдохнула. В надежде, что сможет обойти нравоучения и расспросы о том, чего она выглядит, как хряк на скотобойне (она не любила себя жалеть), Ямилай на мгновение остановила свой взгляд на собеседнице, перестала теребить локоны волос руками и внезапно сказала ровно, не интонируя:

- Любовь, пожалуй, последнее что меня тревожит. Тревожит только неизвестность и недозволенность. Однако в любви нет ничего неизвестного или недозволенного. По крайней мере до тех пор, пока ты остаёшься верным своему категорическому императиву.

Потом Яи немного задумалась и добавила:

- В таком контексте, даже само значение слова «любовь», моим мнением, вторично - любая его производная в той или инной степени уложится мою установку.

Она понимала, что её утверждение прямо таки брызжет юношеским максимализмом со всех сторон - Яи была достаточно сознательной, чтобы понимать, что жизнь слишком сложная, чтобы характеризировать важные её части установками в два предложения. Однако так же, она понимала, что это настолько вызывающее высказывание, что будет трудно удержаться и не спросить, что девушка имела ввиду, не согласиться, привести обратное заявление и углубиться в спор. А всё это уведёт разговор подальше от того направления, в который он клонится.

Инструктор Кань нажимает на кнопку управления бронированными жалюзи, и те ползут вниз с равномерным звуком. Она может включить свет просто хлопком ладони, но вместо этого медленно движется к столу.
– Слова это всего лишь слова. – замечает инструктор Кань. Как всегда, её голос отражает мягкую усмешку. Не обидную или надменную, а скорее показывающую, что нет реальной необходимости беспокоиться о том, что её слова несут в себе осуждение или право справедливости.

Она начинает обходить стол в неверном свете тигриной головы и тел вереницы рыбок на люминесцентном полотне.
– Гораздо интереснее, как с ними можно работать. А любовь - это всего лишь любовь. Только когда что-то умирает и рождается несколько раз, будь то даже любовь, можно начать догадываться о смысле сказанного. А до того, как можно что-либо назвать "изведанным"? Знаешь, есть такая поговорка "За небом есть небо". Думаю, и под землёй есть земля. Тогда и за пределами мира есть мир. И за пределами любви есть любовь. Которые нам невозможно сходу понять.

И оказывается у тебя за спиной. Одна рука мягко ложится тебе на макушку поверх волос. Вторая, через проём в нижней части спинки стула, упирается ладонью в поясницу.
– Сядь-ка ровно. Обопри верх на низ. Выправи голову и шею.
Сейчас она контролирует положение твоей головы и поясницы, вместо того, чтобы заглядывать тебе в лицо и пытаться в чём-то убедить или что-то выведать.
Она почти шепчет тебе на ухо:
– Напряги все мышцы внутри и тут же отпусти, будто они стали тяжёлой водой...

Инструкторы стараются не прикасаться к вам без надобности. С одной стороны, взрослые благородные не очень-то любят, когда к ним прикасаются. А в более раннем возрасте, напротив, не стоило бы создавать излишний контакт и привязанность. Близких следует держать немного на расстоянии, чтобы противоположности, - приятие и неприятие, - не начали превращаться одна в другую... Ведь нужно проявлять строгость и ясность во всём. Инструктор Кань же просто иногда брала и "поправляла" вещи на уровне тела, а не слов. Это можно было расценить и как переход к большему воздействию... или же наоборот, как уход от большого воздействия морального нравоучения, поучения, принуждения ментально или вербально признаться, что совершил ошибку...

Ямилай молча слушала сказанные инструктором слова, молча отмечая для себя, что в сущности, они никак не противоречат тому, что она уже сказала. Знаменосец отряда Жень была не из тех, кто поддавался чарам многозначных изречений. Возможно, поэтому она и была знаменосцем. Её было сложно ошеломить или впечатлить. Из прочтённых книг и учений инструкторов, она доставала только то, что была способна применить на практике, не сильно пытаясь вникнуть в далёкое, многослойное и глубокое, как отблеск луны в ночной реке. Эта непроницаемость была одной из черт, что делала характер Яи неприятным. Она действительно не умела восхищаться, искренне на чьи-то слова сказать «Слушай, ты такой умный!», или хотя бы непроизвольно загореться глазами, глядя на чью-то работу. Временами, она видела обиду в глазах людей, что искренне старались её впечатлить, их раненные взгляды, признающие интеллект девушки, только желающие тоже встать всесте с ним, хотя бы где-то в сторонке. Вряд ли она была любимицей инструкторов, так она думала. Каждый день, они так стараются между собственной жизнью еще вдохнуть семена мудрост…

- х-хи… - девушка вздрогнула всем телом, когда Кань вдавила пальцы в её тело. Весь странный монолог испарился из рассудка, а в по телу вновь прошлась девятихвостая плеть кошмарных воспоминаний - как вороны садились на обглоданные кости, как вонзали клювы под кожу. - Щ-щек-котно…

Повинуясь стадному инстинкту, девушка перешла на полушёпот вслед за инструктором. Не то, чтобы она была против физического контакта - даже за. Но когда тебя трогают ночью в тёмной комнате и что-то шепчут на ухо - это несколько особая ситуация.

Яи послушно напрягла и отпустила все свои мышцы.

– Ты просто закрыта, потому и щекотно. – замечает инструктор Кань. – Нужно выполнять и более тонкую работу над телом. Иначе только мышцы и будут расти.
После волны напряжения, волна расслабления вызывает ощущение тока крови в твоём теле.
– Расслабляй. – также негромко говорит инструктор Кань. – Ощути каждую из мышцы внутри, что увидела только что внутренним ощущением. И сознательно дай каждой команду. Медленно вдыхай в этот момент...

Рука, подпирающая поясницу уменьшает давление.
Вскоре, рука, лежащая на голове, начинает пальцами шевелить твои волосы, будто слегка перемешивая их. Это движение передаётся корням и вызывает гипнотическую поволоку слабости, рассеивающую внимание и делающую дыхание хоть и медленным, но поверхностным. Похоже, инструктор Кань решила применить "тяжёлую артиллерию".

Ямилай чувствовала себя саламандрой, которую достали ночью из болотца и подвергли домогательствам. Не оставалось ничего, кроме как делать то, что женщина от неё просила. Все еще подёргиваясь и прогибаясь от того, что было щекотно, девушка постепенно выдохнула, борясь со своим внутренним напряжением.

– Слишком закрытая... – вздыхает инструктор Кань над твоим ухом и убирает руки. – Так ты не лучше, а хуже спать будешь...
Её мягкие шаги слышатся за спиной. Она обходит стол и садится на свободный стул. Включает светильник на штативе. Узкая полоска тёплого света прорезает пространство и падает на тёмно-коричневую поверхность, имитирующую лакированное дерево.

– Ну, если сказать, что тебя беспокоит, ты не хочешь, а расслабиться не можешь... даже не знаю, что с тобой делать. Хочешь узнать, что за слова в той песне, которую я напевала?
Она задумчиво берёт автоперо, которое лежит на специальной чёрной подставке в центре стола. Этот удобный предмет заправлен настоящими чернилами. Пишет он, может, и не так мягко и вариативно по пятну контакта, как каллиграфическая кисть, но гораздо приятнее чем карандаш или простая низкосортная авторучка серийного производства. Которая, в основном, только и делает, что протекает.

Ямилай почувствовала укол вины за то, что она такой человек, каким она является. Ей было дорого то, что делала для неё инструктор, но она не могла заставить себя дать тот результат, который от неё требовался, из-за чего её ломило от чувства, что она «какая-то неправильная», как от зубной боли - вроде и не смертельно, но так, что все мысли отталкивались от этой установки и к ней обратно возвращались. Её руки на полусогнутых локтях лежали на столе. Она подмяла костяшки пальцев одной руки другой рукой и учащённо моргая, от света лампы, к которому её глаза еще не привыкли, сказала:

- Н-ну, я была бы очень рада узнать! Ес-сли вас это не затруднит…

– Подойди и сядь рядом. – говорит инструктор Кань негромко. В её голосе слышится нотка ободряющей теплоты.
В этот момент она поправляет светильник, чтобы не мешал.

Этим удалением и последующей просьбой подойти она словно заново выстраивает ситуацию после предыдущей неудачи. Действительно, если бы они сейчас просто разошлись, книга для Ямилай бы в культурном зале нашлась, а вот "осадочек" бы остался...

С нового места на тёмно-коричневой столешнице из искусственного дерева хорошо виден листок бумаги. В тёплом свете лампы, повисшей на штативе над столом, он кажется чуть желтоватым. Разлинеен под рукопись, дороже обычного. Автоперо в руках инструктора замирает, покачиваясь в такт чему-то, что сейчас поёт внутри неё. В её горле мягко рождается напев. В этот раз - с начала. Он создаёт ощущение неба в неярком свете незримого и непознанного светила... и облаков, перемещающихся по небу, словно дым: быстро, но спокойно, будто в ускоренной съёмке. Где скорость не связана с поспешностью или тревогой. Где есть просто ощущение длинного шага времени. Печальны последствия этого шага, но радостно осознание своего собственного уровня мудрости, позволяющего ощутить его...

И автоперо плавно идёт в первый завиток, вырисовывая слова песни невиданного ранее жанра...

«Фига сочиняет» - подумала про себя Ямилай, отмечая, что мелодия скорее подходила для фортепиано и в целом была больше какой-то симфонией, нежели колыбельной или какой другой простой песней, которую поют люди.

Из-за образованной неловкости, что вон, то о себе говорили, то о ней, то о жизни, то её трогали, то вроде как разочаровались, теперь уже снова зовут, девушка была немного в смятении и чувствовала лёгкий налёт паники, не понимая, как ей стоит себя вести. Для себя, она решила, что наверное, профессор Кань сильно за неё беспокоится и пытается не выказывая своего беспокойства наживо, что-то с ним сделать. Девушка в этот момент уже начала волноваться за своего инструктора и с небольшим укором вины тихо подсела к старшей женщине, поначалу боясь дышать, чтобы дыханием не сбить напев мелодии. Потом, пытаясь как бы «влить» свои слова в гармонию, Яи тихо произнесла, глядя на записанные слова:

- Красиво. Вы так хорошо помните слова! Где вы узнали эту песню? Если так точно её знаете… Должно быть, часто поёте?

Голос инструктора Кань снова мягко усмехается:
– Информацию можно узнать только от людей*... Ты способная, но не забывай общаться с другими, тогда можешь узнать что-то новое. Через общение передаются оттенки культуры, ведь не всему же быть в книгах намертво зафиксированным. К примеру, если познакомишься с кем-то по-старше, может быть узнаешь кое-что о внешнем мире и о дальних походах. Ты ведь знаменосец, так и пользуйся этой возможностью: всегда можно поиграть в такую игру, когда визит к другому знаменосцу на совместных маневрах будет иметь правильный повод. Если придумаешь как, можешь даже заставить другого знаменосца говорить с тобой о тех вещах, которые ты и не представляла, что он может знать. Главное, найти подходящий момент и то, что интересует человека. Обычно, люди разбираются именно в том, что их интересует.

Она касается листка, лежащего на столешнице, пальцами. И пододвигает его к тебе.
– Я часто напеваю эту песню в своём уме в последнее время. Но мне не нужно усилий, чтобы её помнить. Она глубоко отпечатана в моей памяти. И обнаружена она была давным давно, когда я была не старше тебя. Так это и не объяснишь. Будь внимательна с этой песней. Она не для широких публичных выступлений. Слишком необычная для сегодняшнего Оэлверта.

- Спасибо за наставления, - сказала девушка.

Не то, чтобы Яи ни с кем ее общалась. И не то, чтобы у неё было много возможностей регулярно общаться со старшими кроме инструкторов. В таком случае, единственными старшими, кто оставался и были авторы книг. Но пожалуй, дыхательные техники инструктора Йи ей бы не помешали, учитывая, как Ямилай провела последние сколько-то часов… Да и вроде, если уж «дыхание животом», то не должно быть так уж далеко от пения. Дальние походы… Внешний мир…

Эти слова манили, шептали ей что-то первобытным шёпотом. Впрыскивали адреналин в её кровяной поток из-за страха и волнения. Она хотела бы спросить, была ли Инструктор Кань во внешнем мире, но структура её предыдущего ответа намекала на то, что подобный вопрос был неуместен. Да и в целом, как бы она не относилась к Кань, её загадочность и околофилософские пассажи о сравнительно простых вещах утомляли - ведь их нужно было осмысливать, искать внутри смыслов одних смыслы другие. Что в контексте этой ночи было чудесно! Потому что девушка немного отстранилась от своих переживаний. Но слушать очередную загадку на свой вопрос, она не захотела. Когда Инструктор закончила с написанием текста и нот, девушка снова поклонилась, получив листок.

- Хорошо. Спасибо! Буду хранить эту песню со всей ответственностью, но выпускать, как птицу на рассвете, таково моё слово, - Ямилай прошлась глазами по тексту, улыбаясь - было очень интересно найти для себя новую мелодию, когда другие песни очень строго нормированы и немногочислены. У девушки аж глаза засветились. Потом, вернувшись к своим предыдущим мыслям, девушка добавила:

- Я наверное пойду. И так пол ночи проплакала. Спать охота.

– Только смотри, не сожми слишком птицу... – говорит инструктор Кань.
И в её голосе снова слышится нежно смеющаяся мягкость, которая никого не пытается поставить на колени.
– Знаешь, если слишком сильно держать живую птицу, ей будет плохо, а потом и тебе тоже. Ладно, иди с миром. Спокойной тебе ночи, Ямилай. Если будешь продолжать плохо спать, ты всегда можешь подойти ко мне вечером поговорить. Может быть, я смогу немного помочь тебе развеять природу твоей тревоги... Когда ты найдёшь о ней слова. Не думай, что ты не можешь так поступить. Ты стала знаменосцем не потому, что нужен был кто-то, кто будет всегда оставаться сам с собой. Задачи твоего служения иные. Да и нашего с инструктором Йи тоже.

Она склоняет голову, будто дремлет прямо сходу. На её губах еле-различимая улыбка, что ускользает в темноте комнаты. Конечно же, её внимательность не стоит недооценивать: она не потухла.
На стене напротив тигр озадаченно наблюдает приплывших к нему рыбёшек. Его образ чёткий и независимый.
В руках у тебя листок с песней из прошлого, которое ты не можешь осознать.
Пора идти обратно.

Девушка откланялась в прощальном обряде, сказала еще раз «Спасибо» и ретировалась обратно к себе в комнату. Сил на что-либо кроме сна не оставалось и скоро для Ямилай нагрянуло утро.