[Forbidden Lands] Воронов Гнев | ходы игроков | 𐍈 Жертвы жребия

МЕЛЬГЕД, окрестности Синезёрья
1-ый день Заката Осени, 1161 год от Сдвига
᚛                     ᚜ ᛫ ᛫ ᛫ ᚛                      ᚜

Туман ушёл не сразу.

Началось это в День Мёртвых. Глубокой ночью, в свете убывающей уже луны, коя чем тоньше, тем ближе к рассвету восходит, углядели охранники, патрулировавшие частокол Мельгеда, за которым бурлили клубы голодного Кровавого Тумана, злого от того, что не мог он преодолеть границы людских поселений, что в пурпурной черноте долины у подножий Гребешков внезапно заблистал лунным светом лоскуток. Не поверив своим глазам, стражники кликнули сменщиков, а те – старейшину поселения и его Совет; не понимая, что происходит, все собрались на вершине одной из сторожевых башень Мельгеда, возведённой из берёзовых стволов. Глядели, глядели, спорили, снова глядели. Чем выше восходила убывающая царица ночи, тем ярче блистал лоскут – аккурат там, где Синезёрье. Но вот ведь странно – за белоснежным берёзовым частоколом города всё ещё безмолвно неистовствовал Кровавый Туман, бич, который охватил все Запретные Земли и удерживал в своём смертельном плену каждую ночь, с заката до рассвета, вот уже три сотни лет. Но это… Это вполне могло быть чем-то не одномоментным.

А ведь и правда – с тех пор каждую ночь его становилось всё меньше и меньше. Едва державшийся (от медовухи, не от почтенного возраста или хвори какой) на ногах старейшина-градоправитель в не(совсем чётком)понимании происходящего почёсывал испещрённую старческими пятнами лысину, члены городского Совета точно так же недоуменно разводили руки, а в сердцах жителей Мельгеда разгоралась искра надежды. Один сезон, два, вот уже и лето наступило – после трёх веков кровавого террора Тумана никто не спешил отважиться на долгие переходы от селения к селению вниз по извилистой дороге, некогда проторённой дюжинами повозок, гружённых металлической рудой и драгоценными камнями, которые добывали в рудниках выше по склону горы. За триста лет запустения дороги те поросли сорняками и травой, но всё ещё могли быть найдены зорким глазом следопыта; не это было проблемой, а то, что не было уверенности, что из-за каких непредвиденных обстоятельств путников не застанет в дороге Кровавый Туман, буде он решит вернуться, и рядом не будет никаких поселений. С момента, когда и всё Синезёрье, и поселения вокруг него, и вся горная долина у подножия Гребешков стала полностью проглядываться, минуло уже пара сезонов. Тем не менее – все видели, что Кровавый Туман не исчез в один миг, он отступал, словно кто-то из лоскутного одеяла вырывал по лоскутку; многие опасались, что в некоторых местах, которые не проглядывались с высот Мельгеда, всё ещё сохранилась эта чудовищная напасть, убивавшая всех без разбору, будь ты стар иль млад.

Наконец ко Дню Середины Лета стало ясно, что Кровавый Туман покинул Гребешки и земли у их подножий; надолго ли – никто не знал, но уже целый сезон он нигде не наблюдался, сколь пристально ни вглядывались бы стражи Мельгеда со своих белобревенчатых сторожевых башен. Закат Лета обещал быть неповторимо прекрасным – искра надежды на судьбоносные перемены переросла в душах и сердцах людей и тонкокровок, составлявших подавляющее большинство обитателей города, в пламенеющие костры; лето выдалось жарким, солнечным и богатым на цветы и разнотравье, что значило – мёда можно было ожидать в разы больше, чем обычно. И, как приметили старики Мельгеда, «много мёда – много рыбы», поскольку погода, способствовавшая работе неутомимых жужжащих медоносцев, вероятно, нравилась и разнообразному рыбью, обитавшему в бурных горных потоках, окантовывавших Мельгед с востока и запада.

Однако на Медвяную Луну, коя, как вестимо, не каждый год бывает (поскольку это второе полнолуние в сезон Заката Лета), собрать достаточно мёда не удалось: его вообще не оказалось в ульях и на пасеках Мельгеда. Празднество Мёда, отмечаемое горожанами сотни лет в это полнолуние, превратилось в день растерянности, грусти, обиды и гнева. Кто-то пришёл и своровал весь мёд, который ещё день назад влекущее поблёскивал в восковых сотах мельгедских ульев, мёд, благодаря которому горожане не просто выживали – он был основой даже имени этого поселения!

А потом пришли и рыбаки с ещё одной пугающей новостью: запруды, где обычно нерестилась форель, оказались пусты. Кто-то пришёл и выловил всю жирную и вкусную рыбу, один из основных источников пропитания мельгедцев!

Сочтя всё это как знамения Змия, за своей паствой бдящего, городской совет несколько дней пытался понять, что же делать дальше, пока градоправитель внезапно не поделился откровением, кое, по его собственному утверждению, было ниспослано ему во спасение мельгедской паствы самим Змием-Богом: нужно отправить по следам грабителей-похитителей рыбы и мёда самых отважных, самых опытных и самых преданных Мельгеду горожан. Совету такая идея пришлась по душе, потому на утро же после бдений было объявлено: все, кто желает отправиться на спасение города и исследование истинной ситуации с Кровавым Туманом, должны принести ветки со своим именем, на них вырезанных. Но те, кто считает, что сможет отсидеться, переложив задачу по спасению родного очага на чужие плечи, пусть не расслабляются: Совет и градоправитель Варен бросят в сосуд для жеребьёвки ветки с именами всех горожан, а после все желающие ещё и добавят свои ветки, тем самым увеличив шансы на то, что Боги изберут именно их.

Желающие пришли не сразу.

Сначала пошла волна неверия: мол, да ну, бред это всё, Варен медовухи упился, а членов Совета, верно, безумный клещ покусал. Быть такого не может, что за игры с судьбой и жизнью; мы ж не орки какие, которых эльфы-гномы на смерть верную послали, а те и отправились, а потом ещё и обиделись, мол, что за несправедливость, почему вы нас в бой послали, а сами не присоединились...

Когда о решении своём Совет объявил на внеочередном городском вече, и дату назначил – в день Поворота Осени, Осеннего Равновесия, мол, сами Боги завещали класть свою долю на чашу весов вселенской справедливости, горожан охватил приступ возмущения и гнева, дескать, как и чем вы гарантируете безопасность тех, кто отправится в неизвестность, а там – бац! – и Кровавый Туман вернётся из затянувшегося периода отдыха, мол, «Я набрался сил, что вы, как вы, готовы расставаться с жизнью? Я вот полностью готов, а ну-ка…»

Когда стало понятно, что ни Варен, ни все его двенадцать родичей, по случайному совместительству – все члены Совета –непреклонны в своём решении, пошли торги: «я тебе мешок пшеницы, доброй, золотой, качественной, а ты – мою ветку из чаши голосования достанешь незаметно до голосования, как тебе?», «Мешочек лучших драгоценностей, кои со времён, когда ещё шахты и рудники работали, а ты всю нашу семью исключишь из «голосования», можно же так? В казну пожертвование, считай так…» и многие, многие другие, куда более грязные и недостойные достойных обитателей Мельгеда предложения посыпались Варену Утреннему Солнцу (коего он, как все знали, весьма боялся из-за чудовищного похмелья, его непременного и извечного друга, который на рассвете приходил к бедолаге и верно, словно преданный пёс, проводил с ним время, пока Варен не потянется к очередной крынке медовухи). К удивлению всех (включая, вероятно, и самого Варена), тот остался непреклонным – нет, мол, я клянусь житием своим, что сам Господь Змий мне явился, и не зелёный-хмельной, а Всеблагой Даритель Жизни. И против Бога я не пойду, так вот, раз уж такова Его воля.

Погрустили, конечно, жители Мельгеда, сколько там осталось до Осеннего Равновесия. – целый сезон ушёл на эти пререкания, но приняли в конце концов то, к чему всё идёт. И, когда у городской ратуши появились первые добровольцы с покрытыми рунами веточками в руках, вновь в сердцах мельгедцев затеплилась надежда, ровно как почти шесть сезонов тому назад. Сразу же после торжественной мессы в честь Равновесия дня и ночи, городской Совет вынес огромный медный котёл на городскую площадь – полный веточек, на коих были вырезаны имена как тех, кто не желал рисковать жизнью непонятно ради чего (таких было большинство), так и тех, кто хотел показать себя, доказать свою удаль, впечатлить кого-то, сбежать из смертельно скучного (или опасного) города навеки, или же – тех, у кого были свои, никому пока неизвестные мотивы (таких были единицы, но они были). Варену завязали глаза и позволили вытянуть сначала камешек из мешочка, в котором собраны были камни с выгравированными на них цифрами; «6». После того Варен вытянул шесть веточек из Котла Судьбы, как мельгедцы именовали это странное, но обычно действенное приспособление для решения неразрешимых дилемм в городе.

– Гхый… Хуй… Гой… Гайда! – огласил первого Избранного Богами Варен под волну шокированных и возмущённых девичьих вздохов. Даже некоторые парни тихонько, но слышимо выругались.

– Дры… Дрю… Ню… блядь, ну кто так руны режет, вы резец в жопу себе вставляли, или что?! – возмутился Варен в привычной своей манере, но после того, как почти все члены Совета в один голос прошептали ему: «дык, отец / дядька / дед / брат / кузен / деверь / свояк / кум, ты же и вырезал почти все руны же ж! У нас школу закрыли уже сто лет как, мало кто писать умеет…», пробормотал что-то ещё более скабрёзное и, вглядевшись в руны, заплетающимся от опьянения языком исторг наконец: – Дрынор! Дурнор… Даранор, долгих лет жизни твоим родителям за такое изящное имечко, сука. Пугало, короче, ты – тож Избранный! Етить-колотить, Избранное Пугало… Вот же ж времена настали…

Следующую дощечку Варен разглядывал долго, крутил и так, и этак, принюхивался, в общем, пытался найти повод признать её недейственной. Убедившись, однако, что именно такова воля случая, судьбы или, как верилось ему, самих Богов, градоправитель огласил:

– Мартиус! Если он жив, конечно. Если нет – спи спокойно в своей могиле, ты заслужил вечный покой же. Хороший был мужик… дядька… дед… Блядь, ненавижу свою профессию. Так, кто там дальше?

– Инсулин! Анидлин! Лаидин! Воронья Лапа, ты что ль?! Выходи давай, Избранный… – Провозгласил старый пьянчуга и добавил про себя: – Что ж их всех с такими именами Боги «избирают»… хотя, как знать, может, чтоб не трахали мозги своими именами непонятными…

– О! А это что за чуда такая?! Ху… Кулючка! О, ещё одна блаженная, Боги храни… Это прям не отряд спасителей Избранных, а отряд смертников какой-то выходит, что ни ткнёшь – то или древний, или дурной, или злоеб… похотливый выходит. Как не заеб… утомят в прямом половом смысле – так зае… утомят в переносном. Если не нае… если не кончат раньше. Во всех смыслах. Колючка, ты – тож Избранная, прошу, проходи, милости просим. И, наконец…

Варен залез в Котёл Судьбы с закрытыми глазами в шестой раз, и, выудив ветку, сначала собрался было выбросить её прочь, только лишь разглядев первые руны на ней. Красные глазки пропойцы забегали, оглядывая толпу, и, наткнувшись на всё семейство Тибора Старшего (и Младший тоже тут же был), заметно и громко сглотнул; несколько ударов сердца понадобилось старейшине, чтобы вернуть себе силу воли и уверенность в правильности того, что он делал – ради всего Мельгеда.

– Тибор… кхм… Ху… Хо… Короче, Тибор Младший, прошу любить и жаловать, да.

᛫ ᛫ ᛫

– Ну что ж, Избранные, такова воля Богов. Судьбы. Случая, – Варен жестом указал на глиняные кружки с медовухой, которые стояли на столе перед ним, прямо поверх старой пожелтевшей карты, начертанной на промасленной бересте. – Выпьем же за успех вашего предприятия, а после – задавайте вопросы, чем смогу, помогу.

– Сбылось, кха-кха-кха, сбылось то, что мне во сне приснилось намедни! Полетят вороны за частокол Мельгеда, засидевшись на его медовых ветвях, а прежде них – шесть, что укажут путь остальным. Из толпы собравшихся жителей вышел высокий лохматый старик в черных одеждах, знакомый многим городской лекарь и по совместительству - местный безумец.

Опираясь на посох, который заканчивался разветвлением, напоминающим воронью лапу, он вышел в центр площади и поднял руку, чтобы успокоить людской гул: – И я полечу среди них, дабы приглядеть за Избранными и оберечь в землях, что веками укрывал Красный Туман. В том я, Индалин, Воронья Лапа прозываемый, вам, добрые люди, перед ликом Вороньего бога присягаю.

– Надеюсь, Варен, у тебя хватит ума и чести, чтобы не выставить избранных Богами за ворота с голыми жопами, а снарядишь достойно. А если дашь юноше Гайде достаточно бумаги и чернил, то будет тебе и карта и пути проходные взамен той, что только как подставка для кружек с медовухой и годится. Ты уж тут сам смекай: как потопаешь, так и полопаешь – по своей привычке Индалин не чинился с городскими властями и, как всегда, резал правду-матку.

– И вы, люди честные, не жалейте мошны – возвысив голос, обратился друид к людям. – Чай, Варену денег за откуп предлагали, так и Избранным подсобите, если хотите, чтобы они с добрыми вестями вернулись, да целые. Мне ничего не нужно - все, что мне надо, у меня с собой, а чего нет, мне природа-мать даст да други-вороны подсобят. А вот соседям вашим, что в неизвестное пойдут, помогите. И не тем, девы красные, чем вы там удумали – погрозил пальцем старик девушкам, что стреляли глазами в сторону Гайды.

На жеребьевку Даранор явился загодя. Еще когда о готовящемся мероприятии только объявили во всеуслышание, он негласно поддержал эту идею и даже планировал оказаться среди добровольцев, удвоивших свои шансы. Но случилось то, что случилось. Теперь он знал, что уйдет и сам, и от сиюминутного решения его останавливал лишь голос разума: у группы больше шансов - даже если в ней окажутся те, кто и сам нуждается в присмотре (глупость затеи смешивать всех жителей в один котел, включая детей, стариков и прочих немощей, лежала грузом на той чаше весов, что склоняла их в пользу решения никого не ждать). Теперь же Даранор стоял на заполнявшейся народом площади и хмуро смотрел на пребывающую толпу. Кому-то из них предстояло отправиться за стены, вольно или невольно, стать, вероятно, ему спутниками. За тем, чтобы узнать кому выпадет такая судьба, он и явился.

Это чуть позже уже он восстановит в памяти события и вспомнит, кого же назвали первым. А сейчас, когда Варен назвал его имя, в голове все перемешалось. Даранор не бросал ветвь от своего имени; нет, конечно, он помнил, что она там есть и без его решения, но такая случайность? Ему даже не стало дела до того, что старая пьянь в присутствии всего поселка окрестила его не им взятой кличкой. Что ж, жребий брошен. Дважды.

᛫ ᛫ ᛫

В себя он пришел, когда вперед толпы вышел Воронья Лапа. Теперь Даранор осознавал, что пропустил все, ради чего пришел, что выбитый из равновесия не слушал, что там дальше говорил староста, и лишь смена оратора вернула его на землю. В этом, конечно, не было ничего страшного - эта информация теперь и так общее достояние, осталась лишь небольшая раздосадованность на самого себя. Сейчас же общим внимание пытался завладеть местный безумный старик. Он ошивался в селе столько, сколько Даранор себя помнил и, кажется, всегда был столь же не в себе. И сейчас он заявлял, что стал одним из тех, кому выпал жребий. Хороша ли такая компания? Даранор не успел всерьез задуматься об этом, вместо того прислушался к словам старика - он и так уже пропустил слишком много, отвлекшись от происходящего. Слова были правильные, полезные, но легли в неблагодарную почву. Бессмысленно было ждать, полагал Даранор, помощи от тех, кто только что облегченно выдохнул, когда беда обошла их стороной. Они с радостью переложат тяжелое бремя на чужие плечи и вернутся к своему быту, выметя все мысли о тех, кому выпал жребий, из головы. Разве что по вечерам соберутся в трактире да обсудят судьбы выбранных за чем-нибудь горячительным, но большего от них ждать - лишь лелеять глупые надежды. Варен - другое дело. Он обрек других, не дав им выбора, ему и держать ответ за своё решение, покуда пропил не всю честь, если она у него вообще была. Даранор собрался поддержать Воронью Лапу: он отлип от стены, у которой простоял все это время, и направился мимо толпы прямиком к старосте. Остановившись перед столом, спиной к односельчанам, он уперся в столешницу ладонями, взглянул на Варена и произнес только сухое: "Он прав."

Когда пришла весть об отходе Кровавого Тумана, Мартиус был одним их первых, кто оказался на башне. Нет, его никто не звал - колдуна вообще редко звали куда-либо - Мартиус, как обычно и бывало, сам пришел. С пыхтением взобравшись на сторожевую башню - не на ту, где собрались старейшина и Совет, там и без него было не протолкнуться, а на соседнюю - колдун принялся пристально всматриваться в ночные дали. Губы старика шевелились, брови хмурились и изредка он размахивал руками, словно бы сотворяя заклинания. Хотя почему если бы? Наверняка колдовал - по крайней мере так решили стоящие рядом стражники, которых по соседству удерживал лишь запрет покидать пост.

И в дальнейшем Мартиуса часто видели наблюдающим за отступающим туманом. Иногда в его руках были листы пергамента, в которых он что-то писал черным - а каким же еще? - пером, иногда он приходил налегке, насколько это слово применимо к пожилому человеку с лишним, как некоторые говорят (ух. доберусь до них!), весом.

В общем, Мартиус изучал Туман...

Известие о посыле добровольцев застало Мартиуса сосредоточенно заполнявшим мелким непонятым никому, кроме, собственно, колдуна, почерком очередной лист выделанной телячьей кожи, иначе именуемой пергаментом.
- Да, вполне возможно... - подвел итог неизвестно чему колдун, после чего отложил перо и лист в сторону и посмотрел на принесшего весть гонца, - Жребий говоришь?...

На площадь Мартиус пришел одним из первых. В ожидании судьбоносного мероприятия там уже слонялись без дела с десяток горожан и почти у всех в руках не было веток. У Мартиуса была. Не то, чтобы колдун всерьез надеялся увеличить этим свои шансы - теория возможности давала на это весьма точный ответ - просто хотел показать - и себе, и народу, и Ворону свою решимость.

Он - избранный! Кто бы сомневался! Причем не только в данном случае... Колдун довольно ухмыльнулся в усы, но лицо по-прежнему хранило привычное большинству горожан хмурое выражение.

- Да жив, я жив! - колдун выбрался из толпы на центр площади, к все еще стоявшему там Индалину. С Воронье Лапой он был знаком давным давно, еще с тех пор, когда... В общем давно это было... Сначала Мартиус выглядел моложе друида, потом сравнялся, затем волосы колдуна побелели, а Индалин так остался все тем же. Впрочем, различия замечали все остальные, Мартиус же воспринимал друида как равного себе по возрасту, то есть таким же стариком, которому скоро будет пора отправиться на встречу с богами.
- Пока жив! И вы тоже ПОКА живы! - колдун обвел хмурым взором собравшихся и продолжил, - Кто-то своровал наш мед, кто-то выловил нашу рыбу. Что есть-то зимой будем?
Мартиус сделал паузу, давая время всем проникнуться сказанным.
- Мы, отмеченные жребием, посланы разобраться, но что будет, если у нас не получится из-за того, что нам не хватит припасов? Пошлете еще один отряд? Что, Варен, хочешь снова и снова тащить ветки, пока смерть на заберет всех вас? Кого-то в походе, ну а большую часть просто здесь, в Мельгеде, от голода? Подумает об этом...
Колун еще раз посмотрел на толпу, задержав взор на членах Совета и особенно на Варене, потом взял за руку друида.
- Пошли, Лапа, пусть решают...

– Мам, да не знаю я! Сказал же! Сто раз уже сказал! Что, я что ли мед выжрал? Лучше меня знаешь, меня с него блевать тянет с тех пор как лет десять тому… ну, и? Что значит, кто!? Я там сплю что ли? Может и надо было сторожить, да что-т никто не рвалси. Все… хватит, а… ХВАТИТ, я сказал! – Хлопнув дверью, Гайда резво направился прочь от дома, в который раз подумав, что женитьба – говённый вариант, но определенные плюсы и в ней есть. Вот только… мед-то где? Нет, серьёзно. Как можно было вот так вот просто взять и спиздить мед прям из ульев. Ты, понимаешь, ходишь за ними весь год как за родными, чистишь, окуриваешь… а потом является какой-то хрен и все подчистую…

* * *
– А… правду говорят, что… мед пропал?...
– Много ммм… говорят… не отвлекайся…
– А… а что там за… огни на ск… склонах?
– Ооо, там огни! На склонах. И на этом склоне… и на этом склоне… тоже. И…
– А как же… ах… ты теперь…
– А я что… ох… другим чем зай… займусь…
– Чем?
– Дабл… чемугодно…
– Ну, чем?
– Не знаю, одежду шить… стану.
– Чиво?! О-о-ох… одежду?
– Вот глянь, ну как… как так можно было?
– Э-эй… ау…
– Ну неудобно же ж… врежаетша в кожу-ш!
– А ты… ммм… умеешь?
– А то…
– А?
– ДА!

* * *
– Гхый… Хуй… Гой… Гайда! – огласил первого Избранного Богами Варен
Ну-с, выгорело дело, приключеньице начинается.

Гайда был в приподнятом настроении. И из дома сбёг, да по делу; и с ульями теперь не ковыряться – пусть другой кто их обнюхивает, да следы ищет; и Гармельде нервы пощекотать; да плюс спор с Бриндером откладывается на неизвестный срок. И кувшинчик медовушки в погребе холодненький припрятан, выйдем за околицу, можно будет обмыть предприятие… Кругом одни плюсы…
Но по мере того как старый хрыч доставал ветки и продирался, убогий, через им же накарябанное, настроение неумолимо… короче, падало.

Ну, Пугало еще туда-сюда. Не тот, конечно, человек, с которым Гайда был бы рад раздавить кувшинчик, но по сравнению с тем, что понеслось дальше… Мама, роди меня обратно.

К концу списка Олоронд уже точно знал, зачем ему медовуха. Без нее он с этим стадом за ограду и шагу не ступит. Ибо в число самых отважных, самых опытных и самых преданных Мельгеду горожан вошли дедок-костяной-херок Мартиус (эдакая ведьма с яйцами, чтоб вы понимали), уже упомянутый Пугало (без комментариев), небезызвестный фрик Воронья Лапа (Индалин Каркарыч, человек и пароход ворона), вот как раз конкретно известный Тибор (да не трогал я его Талену, вы рехнулись что ли, я тогда пиздюк безусый был!) и, изюмом в кексе, – Колючка (гарна дивчина лет так палтыщи от роду). У-у-у-у! И вот тут Гайда четко осознал, что лучше ковыряться с ульями, да караулить их ночи напролет, или, того хуже, картоху сажать, чем в компании эдаких сморчков маринованных по тропам мили наматывать. Ан нет, фарш невозможно провернуть назад, жребий брошен, ветка вынута. Ебааа…..

С прямой, аки лопата, спиной, Гайда подошел к столу и залпом осушил кружку медовухи. У Варена она была худшая в городе, но момент настал такой, что чем херее, тем лучче.

– Бумаги и чернил, отец, – дыхнул он медовухой на Старейшину, чем подарил ему свежую надежду на избавление от похмелья. – А то что-то память меня в последнее время подводит. Боюсь, не упомню всего, что увижу. И придется тебе потом новых… горожан посылать…

Как жизнь Тибора более-менее наладилась и даже немного ему начать нравиться, так нежданно-негаданно подул на Мельгед ветер перемен со смрадным душком. Ишь ты, сгинул Кровавый Туман, что три сотни лет был неотъемлемой частью городской жизни. Ещё батька Тибора любил повторять, что не Туман – то не проклятье, а благословение, что три сотни лет оберегает городок от угроз из внешнего мира. Младший в юношестве эти слова на смех поднимал, всё ему не терпелось свалить подальше, да Туман проклятый все надежды его рушил. Думал Хорек рискнуть и попытаться добраться за день до какого-нибудь укрытия, где можно было бы ночь переждать, да духу не хватило. Уже в солидном возрасте Тибор стал понимать папашин ход мыслей. Когда на тебе ответственность за семью, за дом, за хозяйство, за людей, что на тебя работают, то и лучше, если всё своим чередом идёт, не нужны перемены, не нужны лишние риски.

Как Туман далеко отступил и не спешил возвращаться, Тибор стал рассуждать, что в этих новых обстоятельствах надобно предпринять. Риск, что кто-то нежданно явится извне и, весьма вероятно, с недобрыми намерениями, он осознавал, а потому ещё до истории с пропажей мёда подначивал Варена хоть какую-то разведку отправить до ближайшего селения, чьи огни виднелись теперь в ясную ночь. Но в то время градоправитель риск счёл неоправданным. Теперь же вот жаренный петух клюнул. Остался Мельгед и без мёда, и без рыбы, и тут бы Тибору радоваться, ведь теперь можно было гнуть цены на мясо да набивать карманы. Но прозорливый торговец немного дальше смотрел, понимал, что не все горожане ближайшую зиму протянут с такими условиями, а там и до голодного бунта недалеко, и явится к нему голодное мужичьё за мясом не с кошелями, а с ножами да вилами.

Вот что-то такое и до пьяницы Варена дошло и стал он думать да решать. Точнее сам решать побоялся, а переложил всё на волю Змия-Бога, сиречь на волю случая. Младший долго размышлял, чего самому-то предпринять, куда податься. С одной стороны, у него семья да хозяйство, нужна им крепкая опора, с другой, всё больше торговец убеждался, что поход во внешний мир дело серьёзное, а с таким подходом к выбору счастливчиков это важное дело окажется возложено на плечи хилых да убогих, и им, выходит, тоже нужна крепкая опора. Разрывался Тибор и пил крепко, надеясь, что и ему змий, хоть бы и зелёный, тоже решение подскажет. До ночи перед днём Поворота Осени Хорек не знал, как в итоге поступит. А во сне и вправду ему что-то причудилось, что-то пригрезилось, да и явило решение.

На площадь торговец Тибор Младший пришёл в нарядном кафтане, как на праздник, ведь умытый, побритый, надушенный. От него почти не несло скотобойней, медовухой и потом, так что с виду на приличного человека даже походить начал. Ветку со своим именем Хорек демонстративно поднял над головой, чтобы все видели, что не струсил он, не откупился, не понадеялся, что пронесёт, а сам готов взвалить на себя ношу. Бросая ветку в общий котёл, видел и слышал Тибор, как народ шушукается, обсуждает его, как жинка его вся в слезах детишек обнимает, как соседи, что всю жизнь его поносили, всё так же его и поносят.

До оглашения жребия торговец весь извёлся. Если до того, такой уверенный был в своём желании в поход отправиться, то как-то прошла уверенность. Как пять имён названо было, уж забрезжила надежда, что минутный приступ безрассудного героизма Тибора не приведёт к печальным последствиям, что всё обойдётся. Но Змий-Бог или, проще говоря, случай был неумолим. Последним градоправитель назвал его имя. Тибор Младший отправляется за стену в новый дивный мир. Вот такие змеиные шутки.

– Посторонись, голытьба, – напустив уверенный вид, пузатый торговец стал выбираться из толпы. – Слушали Варена? Любите меня, сука, и жалуйте. И не мечтайте, что я там сгину, и все ваши долги простятся. Перепись того, кто и сколько мне должен, я на дядьку оставлю. Он мужик суровый, с ним не балуй. Ну-ка, мелюзга, дай пройти.

Выперся Тибор к остальным «счастливчикам» и невольно скривился, рассматривая эту братию. Мысль его посетила, будто Варен жребий подтасовал, чтобы избавить Мельгед от всяких убогих старцев, чудаков да тех, кого горожане не жалуют. Ещё недавно толстяк Младший, что в последние годы всё зад просиживал то в кабаке, то в конторе, боялся, что ему уготована в отряде участь главной обузы, но нет, за это звание нешуточная борьба развернётся. От этой мысли даже как-то повеселее стало, и совершенно не хотелось думать, что такая компашка никуда не дойдёт, а сгинет на полдороги, а кто-то, возможно, и раньше кони двинет от старости.

– Ах ты, жопа дряхлая, пьянь подзаборная, не мог хоть раз к людям уважение проявить, – не очень громко процедил Хорек, став рядом с градоправителем. – Они тут на свои плечи общую судьбу взваливают, а ты их вот так последними словами перед честным народом. Постыдился бы, скотина.

Обычно Тибор не позволял себе так говорить с Вареном, но сейчас уже уверовал, что, если у его дерзости и будут последствия, то куда менее серьёзные, чем поход за стену. К тому же говорил торговец от сердца, за годы в нём накипели сильные чувства к старому пропойце, который по некому досадному недоразумению всё ещё являлся градоначальником Мельгеда.

Остальные Избранные уже говорить начали. И говорили они правильные вещи, да как-то неумело и без понимания, как и перед кем. Отшельник, что только с воронами да таким же изгоем и знается, едва ли мог подобрать слова, чтобы задеть нужные струны в душе горожан. Тибору казалось, что он знает лучше, как надо.

– Дайте я, отцы, – Хорек втиснулся меж друидом и колдуном, прокашлялся да молвил перед всем народом. – Вот вы глаза прячете, морды воротите, радуетесь, что пронесло, что не вашей жопе рисковать. Стыдитесь, жлобьё, ибо тот поход, поиски тех воров – наше общее дело, наша общая ответственность, а подставляемся за всех только мы шестеро. Старцы верно всё сказали, того не отнять, но я же вас всех знаю, как облупленных, я же вас вижу насквозь, вам на их слова плевать. Вы же только о себе и думаете, чтобы свой зад был в тепле, да на столе было чего пожрать. А потому я иначе предложу. Все пожертвования на нужды экспедиции будут учтены, и в случае её успеха возвращены с процентами. Вот моё вам слово.

Громко Тибор треснул себя в грудь и схватил кружку с медовухой. Возможно, это последняя выпивка в его жизни. Хоть и гнал от себя торговец неприятные мысли, да они его всё ж одолевали, и того его и без того вечно недовольная хмурая рожа выглядела сейчас особенно неприятной.

Всю церемонию Колючка стояла как вросшая в утоптанную площадь ива и, склонив голову на бок, следила за манипуляциями старейшины. Вокруг встревоженным роем лишенных мед пчел гудели люди. Одни пытались договориться с богами, другие сетовали на слепой случай, которому доверили решать такой вопрос, но эльфийке было видно, как ясным днем, что ни боги, ни удача не прикоснулись к котлу. Только крючковатые пальцы Верана с потрескавшимися обесцветившимися от старости ногтями перебирали надписанные палочки, как струны кроты. Как найдет нужную, то потянет наружу, будто ущипнет очередной звук септаккорда. И никакого случая, только течение судьбы, давным-давно отмерившей главные вехи своей поступи.

Аспинель была уверена, ведь своими глазами видела сплетающиеся нити предопределения, что отправится в поход, и начала собираться еще до того, как мысль отправить кого-то за стены закралась в хмельную голову старейшины. Третьего дня от Ячменной луны, что успела сменить Медовую, пока люди думали да передумывали как поступить, Колючка уселась на крыльце своего покосившегося от времени дома и с укутанным ветхой тряпкой свертком. Развязав узел, эльфийка бережно, как младенца из пеленки, вытащила на свет иссохшие от времени ножны.

И откуда только они у нее взялись? Кто-то припомнил, как ему рассказывал дед, что тому говаривал его дед, будто его, деда деда дед, поминал, мол, когда эльфу нашли на дороге, из всех вещей при ней был побитый плащ, стоптанные башмаки да меч, в которой она вцепилась - не оторвать пальцы не сломав. Только никто тот меч своими глазами никогда не видел, так что история позабылась и любого, кто ее вспоминал, поднимали на смех, мол, брехня. А выходит не брехня, откуда иначе в Мельгеде взяться новому оружию, когда единственному на всю округу кузнецу и без того хватает работы.

Пока соседи судачили, Аспинель знай себе каждое утро садилась на крыльцо, да бралась за меч: бережно стирала патину с листовидного лезвия, чистила обвивший клинок подобно виноградной лозе дол, скользила острием по точильному камню. А как закончила с лезвием, принялась за рукоять, на которой нужно было заменить и истлевшую от времени кожи, и потрескавшееся дерево. Только ножны поменять времени не было, потому хищно выглядывавший из-за плеча эльфийки трилистник навершия меча висел на новеньком шнуре, продетым в кольца почерневших серебряных оковок, сжимавших шершавое ложе ножен с выступающими ребрами колец дерева, напоминавших старческую руку с проступившими венами.

Одним оружием, впрочем, приготовления не ограничились, и когда Варен назвал ее прозвище, Колючка вышла вперед уже полностью собранная в дорогу: в стеганом жилете, подбитом мехом плаще, войлочных сапогах и плотных штанах. На левом запястье блестел покрытый замысловатым узором стальной наруч, который эльфийка носила как талисман или напоминание о прошлом - практического смысла в неподходящей стеганке детали латного доспеха не было из-за щита. Кто посмеивался, что блаженная Колючка отправится пойдет в чем эльфийская мать родила, теперь прикусили языки: блаженная-то может и блаженная, но как дошло до дела, оказалось, что тут у девки припрятано, там схоронено, будто она этого дня ждала ну лет десять, не меньше, а чего не успела запасти, то пошла спросила или купила. Где, спрашивается, эта Колючка была все прошлые годы, когда на нее махнули рукой, отчаявшись добиться хоть какой-то пользы?

Вслух этот вопрос никто не задавал, по крайней мере не так, чтобы Аспинель могла понять его, но в отличие от многих других вопросов, что она часто оставляла без ответа, в этот раз эльфийка могла сказать. Все это время она ждала. С тех пор, как беззвучная мелодия привела ее к Мельгеду, как грудь перестало жечь пламенем боли, как собственный сухой крик перестал будить ее по ночам, Аспинель ждала знак. Иногда она начинала сомневаться, что услышит скорбную мелодию вновь, особенно когда кто-нибудь из горожан сетовал как чарующая песня едва не увлекла его за частокол после заката. Тогда Колючка начинала сомневаться, достаточно ли чисто ее сердце, чтобы отыскать тропу к заветному камню. Несколько раз она даже помышляла уйти из города, но задавалась вопросом куда идти дальше и в итоге оставалась. А потом что-то незримое изменилось и Аспинель почувствовала, что долгожданный момент расплаты близок. Она не знала, что именно изменилось и почему сейчас, но сомневаться в своем чутье не собиралась. Поэтому днем Колючка готовила снаряжение, чистила, шила и сбивала, пока пальцы не начинали болеть от усердия, а по ночам, когда работать становилось слишком темно, Аспинель выходила на двор, и в свете поднимающейся луны танцевала с мечом в руках, заучивая приемы в поединке с воображаемым противником. Неуклюжие поначалу движения с каждым закатом обретали резкость, и, закрывая на рассвете глаза со сладостной усталостью, эльфийка давала обещание не останавливаться, пока не добьется от себя нужной скорости.

Кульминацией приготовлений стала странная церемония на площади, которую по мнению Колючки, можно было пропустить. К чему эти слова и жесты, когда участники похода давно выбраны судьбой, и ей же раскатано полотно дороги, ведущее навстречу неизбежному. Дождавшись, наконец, объявления своего имени, Аспинель вышла вперед, поправляя на ходу ремешки заплечного мешка, и присоединилась к группе. Проигнорировав предложенную медовуху, эльфийка подошла к ближайшему из нареченный соратников, и, глядя в глаза, проговорила "я помню тебя". Затем повернулась к следующему и повторила: "я помню тебя". А потом к следующему, и так пять раз. Каждого Колючка внимательно рассматривала, как будто видела впервые и с любопытством изучала незнакомца.

Закончив этот странный ритуал, Аспинель отступила назад, терпеливо, но безучастно ожидая окончания всех необходимых речей. Только когда по толпе прокатился недовольный ропот от слов друида, пальцы дрогнули и рука дернулась в сторону рукояти меча, замерев в движении. Кажется, обошлось. Пока что.

Как только Индалин начал говорить, толпа начала роптать. «Сбылось, конечно, кабы не накаркал, не сбывалось бы!», «От этого воронья добра не жди, они все – слуги демонов!», «Упырь кладбищенский, глянь, как закаркал» – такими были самые мягкие и толерантные высказывания из тех, которые посыпались в сторону пожилого друида, которые вмиг смолкли, когда на помост к друиду вышел мрачный рыцарь, наводивший страху местным жителям своим пронзительным взглядом, который, казалось, видел насквозь их естество и то, кем и какими они были. Вершитель прошипел что-то старосте, и Верен побледнел, как мел, тяжело сглотнул, и потупил взор. Тут на помост вышел и Гайда, ещё один из Избранных, а после и младший Тибор, который, в отличие от менестреля, слов не пожалел, как, впрочем, и тех, к кому эти слова были направлены. Варен из бледного стал зелёным, а народ, услышав пламенную речь торговца, а особенно – его обещание, начал согласно кивать, соглашаясь с тем, что озвучили импровизированные ораторы. В принципе, уже после выхода Даранора жители Мельгеда были готовы скинуться на поддержку разведывательной операции, но слова торговца не просто подтолкнули чашу весов, но прямо швырнули её в сторону наших героев (которые ещё не знали, что они герои, и что они – герои нашего с вами повествования).

Слепая Сельма, искуснейшая ткачиха и талантливая (хотя и мрачная) рассказчица, постукивая своей палкой, проторила путь сквозь толпу и возложила на ступени помоста туго свёрнутое шерстяное одеяло: все одобрительно загудели, узнав особые узоры, которыми отличались тканые изделия Сельмы. Все знали, что любая вещь, созданная её золотыми руками, будет служить десятилетиями (при заботливом, вестимо, уходе).

– С меня толку мало, с вас будет – я вижу, и не смейтесь, я вижу –много. Хоть что-то, чтобы согреть студёной ночью. Зима грядёт, – тихим хрустальным голосом проговорила слепая искусница.

Бабушка Марта и дедушка Милко вынесли две плетёные корзинки, полные нехитрой, но сытной, а главное – долгохранящейся снедью: кольцами копчёной колбасы, варёными яйцами, несколькими видами домашнего сыра, тонкими длинными полосами вяленой солонины. Дальние родственники Гайды, они не могли оставить двоюродного племянника по жене четвероюродного внука без вкусненького на дорожку.

А за ними – пошло, поехало. Головки твёрдого сыра, хрустящие галеты – ржаные, овсяные, пшеничные, горшочки с мёдом, завёрнутые в пергамент соты, меха со свежеприготовленным, с этого урожая яблок, сидром, сухофрукты, лесные орехи, вяленая рыба, связки добротно сделанных тисовых стрел (кто-то из мельгедских охотников, скрипя сердцем, расстался с частью своего арсенала), рыболовная сетка – судя по всему, недавно сплетённая, никогда ещё не пользованная, несколько охапок факелов, пахнущих хвойным дёгтем…

Кто-то вынес глиняную миску, водрузил её на ступени помоста, и бросил в неё пригоршню медяков. Потом ещё, и ещё, и ещё люди подходили и доставали свои худые кошели, чтобы выудить из них монетку-другую; понемногу, но уверенно миска наполнялась медяками. Несмотря на то, что денег у всех и без того было в обрез, многие воодушевились речами Избранных и решили инвестировать в их безопасность и общее будущее Мельгеда.

В конце концов и Варен, который после всего, кряхтя, поднялся из-за своего стола и отправился внутрь ратуши, вернулся с окованным деревянным сундучком и несколькими предметами: толстой книгой в плотном кожаном переплёте, письменным набором и каким-то свитком. Открыв сундучок ключиком, который висел у Утреннего Солнца на цепочке, которую тот носил на шее, староста отсчитал довольно значительное количество медных монет и добавил их к «общаку» в глиняной миске:

– Это налоги за полгода, больше дать не могу, нам нужно чем-то платить мастерам, которые будут частокол ремонтировать, да и крыша в лечебнице прохудилась, вода в колодце там испортилась, а мастера ни рыть колодец, ни перекрывать крышу за бесплатно не согласятся, но оно-то и верно, это их труд… Ладно, неважно. Это – половина налогов всего города за год, это – максимум, что могу вам дать, и никто не скажет, что Варен зажлобился на экспедицию, сука. НИКТО!

Старик бухнул книгой о стол так, что пустые и не очень кружки с медовухой подпрыгнули.

– Вот! Вот тебе бумага. Это ещё мой отец этот пергамент и этот переплёт делал… Для особого случая я эту пустую книгу хранил, Гайда. Бери – и не проеби. Используй с толком, Змием Вечным тебя молю! Тут же, – староста указал на писчий набор, – всё, что нужно и для составления карты, и для внесения путевых заметок. Правда, раз в несколько дней (если писать регулярно будешь), нужно будет делать новые чернила. Значится, так: берёшь пригоршню чернильных орешков, знаешь, таких, какие на дубах растут, и измельчаешь так мелко, как только сможешь. Бросаешь этот порошок в чистую воду (где-то пару пинт) и кипятишь, регулярно помешивая; ты поймёшь, когда хватит – отвар станет тёмно-грязным. Пока вода ещё очень горяча, нужно туда добавить ржавчину – соскреби с чего-то, благо этого добра повсемест хватает. Много не нужно: две-три добрых щепоти. Перемешай и увидишь, как бурда станет ещё темнее – ржавчина и отвар из чернильных орешков вместе друг друга очерняют, что пара супругов, каждый из которых на сторону гуляет. В идеале, конечно, это говнище ещё процедить, но в пути не до таких вот этикетов-шметикетов. После добавь что-то для загустения… древесной смолы, или мёду, или яичных белков, или даже муки, только сначала размешай её в холодной воде, а то комьями возьмётся. Загустителя добавляй на глаз: чтобы чернила стали вязковатые, как кровь убитого, но не густые, как ежевичный кисель. И, наконец, чуток сажи или перетёртых угольков – четверть меры. Вот эту всю чачу хорошенько размешай, остуди и – вот тебе и чернила, сорванец. Пиши – не хочу, главное, не похабщину. Такого рецепта тебе хватит на два пузырька чернил; я пишу каждый день, и мне пузырька на десять дней аккурат хватает. Так что такую процедуру тебе нужно будет пару раз в сезон производить, чтобы у тебя всегда были чернила. Что же до перьев, то тут сам знаешь, где их добыть, – старик впервые не хмуро, а вполне по-человечески задорно ухмыльнулся и подмигнул. – Ты, как я вот припоминать начинаю, любишь птичкам пёрышки пообщипать-то…

Ну что ж, Избранные, всё, что дать могли, дали, в добрый путь, и да хранит вас Змий, пусть окутает вас Своими кольцами! – Варен собрался было завершить церемонию и распустить толпу, но тут его взгляд упал на свиток, и старик хлопнул себя по лбу: – Вот же ж идиот старый, совсем мозги себе пропил! Вот, это вам грамота с нашей мельгедской печатью… хер знает, помнят ли её, да и нас вообще там, в низинах; когда-то наша печать имела вес и была узнаваема во всех Землях Ворона. В общем, там Совет даёт вам полномочия заключать торговые договоры с селениями и общинами, кои найдёте, при условии, что договоры эти будут ВЗАИМО-выгодными и будут касаться исключительно торговли и обмена товарами. Ну и говорите, если что, ну и если уместно будет, про шахты наши, про город наш, про товары… Пусть – если эта срань кровавая реально вовек больше не вернётся – приезжают, будем у них покупать ихненское, им продавать нашенское! Всё, хватит, пора уже и честь знать.

Варен повысил голос и проорал на всю площадь:

– ЦЕРЕМОНИЯ ОКОНЧЕНА, ВСЕМ СПАСИБКИ, ЗМИЙ ЗАЧТЁТ. РАСХОДИТЕСЬ УЖЕ.

Все-таки добрые люди были в Мельгеде - вона сколько надавали. Индалин старался в видеть в жителях города, где он жил, лишь хорошее, даже если эти "люди добрые" его четверть часа назад чуть на вилы не подняли. Но судил старик так – то от жизни тяжелой и непростой, да от бедности крайней. В общем чудил, как обычно. Сейчас же глядя на то, как растет куча добра перед избранными, Индалин Воронья Лапа кивал головой каждому жителю, что кидал хоть медячок в общую кучу. Радовался старик, что оно так устроилось - что староста на бумагу и чернила расщедрился, что положили жители денег да добра разного кто сколько мог, что жив еще старый друг его Мартиус, что есть среди них защитник и заступник, не побоявшийся против толпы выступить, что обнаружился и человек, которому по силам их отряд возглавить, что и эльфская дщерь с ними пошла, которая давно его внимание привлекала, да не спешил старик - присматривался. Была она ключом к чему-то неизведанному, что даже он не мог объяснить. А теперь вот оно как сложилось – и на нее жребий указал.

Как иссяк поток щедрот от жителей, Индалин обернулся к давнему другу Мартиусу:
– Ну что, и ты дома не усидел, старый пройдоха? Ну не хмурь брови, старик, ты же знаешь, я рад, что мы пойдем вместе. Давно мы собирались с тобой потолковать - о том, о сем, а дорога к тому лучше всего располагает, хоть и непростое испытание это для наших старых костей, а?

Вдохнув глубоко городской воздух, словно прощаясь с городом, который долгие годы был ему если не домом, то безопасным убежищем, друид продолжил:
– Давай что-ли собираться в дорогу? Молодежь сейчас прикупит что необходимо. Им, молодым, многое надо. А мне бы на сметник городской сходить. Ни один уважающий друид в дальнюю дорогу без дохлой кошки не выбирается. Да еще лезвие какое сломанное найти, да кожаный поясок, чтобы ножичек простенький соорудить - вот все, что мне с собой-то и надо. Но если ты ухватишь из общей кучи чего, то купи мне самого необходимого, а боле всего бинтов и фляжек для зелий. Я конечно могу и руками есть и кубок из тыквы сделать, ты меня знаешь, но не будем сверх необходимого дичиться...

Но прежде чем уйти, друид предупредил остальных, что будет ждать отряд у ворот. Пройдя мимо Аспинель и приметив ее меч, друид кивнул своим мыслям и едва слышно сказал - прошелестел, словно ворона пролетела мимо: "Найдешь ты ответы на свои вопросы пути, как и многие из нас", а затем остановился возле Даранора: "Спасибо тебе, воин, храброе сердце у тебя внутри, не терпящее несправедливости и худого".

***

... Городская свалка вряд ли была тем местом, которым гордился Мельгед, но как в любом поселении, где жила не одна сотня жителей, она существовала. Прямо за одной из городских стен в оплывшем от времени рву гнили и распространяли отвратительные запахи городские отходы - все то, что не годилось на огород, а городские правила запрещали выливать или выбрасывать на улицу. Сюда шли если сдохла у кого скотина от неведомой болезни, что даже кожевенник отказывался брать, обветшало тряпье или так кишело блохами, что никто в здравом уме его не взял, изъеденные ржой инструменты, что не годились ни в работу, ни в переплавку, выливались сюда щелочи из дубилен, которые отработали свой ресурс. В общем городская свалка было местом, куда никто бы и под принуждением не полез, а уж по доброй воле и подавно. Никто, кроме Индалина, который периодически ходил сюда - в основном наблюдать за воронами, но иногда и прихватить что-то интересное и нужное. Сейчас Вороньей лапе зачем-то понадобилась дохлая кошка, а также хотел он по возможности отыскать сломанное лезвие косы или другого инструмента, обрывок кожи, чтобы соорудить себе некое подобие походного ножа.

***
Найдя необходимые составляющие друид принялся за дело. Первым делом он принялся за нож - кусок косы с одной стороны был затуплен найденным камнем, а с другой заточен - до бритвенной остроты, после чего затупленная часть была плотно обмотана кожаным шнуром. Результат получился выше всяческих похвал - не иначе как Вороний бог направлял его руку. Затем пришло время кошки, что благоухала рядом, привлекая внимание друзей ворон. Индалин был не против, и скоро кошка была очищена от глаз, опарышей и всего, что вороны сочли достойными внимания. Друид первым делом отсек у несчастного представителя семейства кошачьих коготь, пополнив свою коллекцию ингредиентов. Затем он тщательно обернул начавшее разлагаться тело разлапистыми листьями лопуха, перемежевав их мятой и другими сильно пахнущими травами. Обложенная листьями кошка была перевязана обрывками шнура и отправилась в рюкзак.

Когда Индалин закончил, солнце уже закатывалось за горизонт. Вороны разлетелись кто куда и он остался один. Опершись на посох, Индалин долго смотрел на долину, пытаясь проникнуть взором в неизвестное. Что их ждало там в сгущающиеся сумерках - одним богам было известно. Оставалось надеятся, что остальные Избранные тоже не теряли времени зря и как следует подготовились в дорогу

Суета, начавшаяся на площади, была неизбежна и ожидаема, и к его собственному стыду, затянула она и Даранора. Один за одним между старостой и толпой выходили названные ранее вытянувшие жребий односельчане. Кто присоединялся к уже пытающимся расшевелить толпу ораторам, а кто... А кто был "Колючкой", одинокой эльфкой, на пару с Вороньей Лапой бывшей "вечной" городской достопримечательностью, но в отличии от последнего не поддерживающей интерес к своей персоне своими поступками. А потому и для Даранора давно она уже выпала из поля интересов - наверное, как детство прошло, а с ним и любопытство бегать к дому "всамделешной вечноживущей эльфки".
Даранор молча выдержал взгляд обошедшей всех со своим странным ритуалом Аспинель и не ответил ей ничем, лишь в мыслях подивился её поведению. Вопрос о том, что стояло за этим поступком прибавился к прочим вопросам и проблемам, навеянным этой странной компанией.

К счастью, закончилась суматоха споро, да и результат благоволил отправляющимся в поход "Избранным". А между делом удалось и наверстать упущенное во время жребия, да ознакомиться с теми, кто в ближайшие дни составит Даранору компанию, если уместно будет так думать о предстоящей экспедиции в неизвестность. Компания эта, к слову, вышла выше ожиданий следопыта - и считал он так без доли сарказма. Конечно, надеяться можно было и на большее, но все же в отряд их набрались не сплошная обуза, а это уже что-то. В отличии от многих собравшихся на площади, кто видел перед собой лишь стариков да сумасшедших, Даранор оценивал "избранных" по-своему, и, хотя сомнения находились в адрес любого из них, больше всего их набралось в адрес Гайда и Тибора. Последний прослыл скользким типом. Именно таким, кого и надо отправлять заключать договора с соседями, но таким ли, кто должен идти в первых рядах разведывать что к чему? Свою репутацию он всецело сразу же подтвердил своей речью, полной правильных слов. Правильно подобранных слов, если уж говорить откровенно - не обещанная ли торгашом выгода расшевелила "альтруистичные" нотки в односельчанах? Что же касалось Гайда, то все укладывалось в проблему того, что Даранор мало что знал о нем, да и знаком с его поколением был постольку поскольку. И то, как первым делом приложился молодец к выпивке, словно только за ней сюда и пришел, ситуацию в глазах следопыта никак не улучшило.

***

Если до того толпа была готова чуть ли не грязью закидать новоявленного "избранного" помешанного, посмевшего покуситься на их благосостояние, то когда Даранор обернулся от взбледнувшего старосты к вещавшему Тибору Младшему, односельчане уже сменили гнев на милость. В настигшую всех добрую волю следопыт поверил не сильно, но и не считал прощелыгами всех и каждого, с кем всю жизнь жил за одним частоколом - были среди них и добрые граждане. Именно из таких, по его мнению, и подошли первыми, неся не деньги, но полезное добро. К ним Даранор сменил и без того не выказанный гнев на расположение и высказывал односложную (как мог) благодарность. Может дела его в последние месяцы в селении и не заладились, но злом на доброту отвечать он намерения не имел.
Последнее "спасибо" следопыт сказал Верену, уже когда все церемонии подошли к концу: "Все эти траты пойдут на пользу, если мы хотим вернуть нам то, что давно утратили." - на короткий момент могло показаться, что он хотел сказать еще что-то, а то и вовсе что-то иное, но изменил своё намерение.

Хотя староста и совет еще были рядом, да и самые любопытные из односельчан не спешили по домам или другим делам, значение теперь имели лишь насущные вопросы с выбранным жребием отрядом. Кто-то из них уже и сам спешил куда-то удалиться: потратить полученные сбережения, покутить напоследок или собрать пожитки да приготовиться к походу. Сам следопыт был налегке, вопреки своему уже принятому решению на площадь подобно, наверное, большинству он не стал нести весь свой скарб, оставив то немного имевшееся у него подготовленное снаряжение дома.

Но пока все не разбежались, сговориться о ближайшем будущем стоило. Говорить он начал сразу, не озаботившись привлечь внимание, да и к делу перешел с первых же слов, словно был у него на них запас короток и по ветру разбрасываться ими он не торопился:
- Выходить надо засветло, чтобы успеть как можно больше, пройти как можно дальше не ломая ноги. Туман нас может пока стороной и обходил, но не думаю, что кому-то хочется лишний раз проверять свою удачу - лишняя бережность лишней-то и не будет. Из выделенной нам доброй воли возьмем кому чего не хватает в дорогу, - на эти словах Даранор посмурнел: самому-то ему собраться как подобает в срок возможности не позволяли, и выдавшаяся благотворительность горожан и старосты была как никогда кстати. - Остальное возьмем с собой - в низинах пригодится. А не пригодится, так вернем все как положено. И как обещано, - добавил он, задержав взгляд на Тиборе.

Он до конца не знал, что от них ожидать. Прямо сейчас, еще до того, как следопыт договорил, все могли разбрестись, не став его слушать. Кто-то - ведомый своими далекими от принятых у обычных людей да полуэльфов мыслями, кто-то из-за и без того высказываемой ему односельчанами пренебрежительности к его персоне. Он не мог с этим ничего поделать, да и, честно говоря, не собирался. Но и не попробовать принять какое-то коллективное решение для общей пользы он не хотел.

***

Когда одним из первых покидавший площадь друид поблагодарил Даранора, тот сперва нахмурился, но затем просто кивнул. Иного он ничего не озвучил, да и мысли его больше никак на нем не отобразились.

Напоследок взял он аккуратно из оставленных для них односельчанами вещей одеяло, да отсчитал небольшую, но необходимую сумму монет. Вопрос, что докупить для общего блага еще оставался открытым, но и от возможности удовлетворить кое-какие свои потребности отказываться поводов не было.

Мартиус всегда брал с собой только самое необходимое, так что сборы колдуна не заняли слишком много времени: иголка с ниткой, посох, ингредиенты на первое время, да ложка с миской. Много ли надо старому человеку, тем более осознающему тщетность бытия? Впрочем, колдун не забыл про просьбу друга и запасся бинтами - поход дело серьезное, мало ли что случится. А в том, что что-то обязательно случится, Мартиус не сомневался.
Эх, взять бы пергамента побольше, начертанные руны - они большую силу имеют, но где взять деньги?... И тут колдуна осенило - Варен же дал Гайло целю книгу! Ну зачем молодежи столько добротного пергамента? Он, что атлас рисовать будет? Мартиус вскочил с лавки, и помчался - ну, по крайней мере ему так казалось - к менестрелю.
- Слышь, Гайда, - отдышавшись после быстрой прогулки, обратился к юноше (а в глазах Мартиуса большая часть населения Мельгеда была молодежью или вовсе детьми) старик, - Ты все страницы на карты не трать, оставь мне для начертания рун.
Мартиус хотел добавить привычное "знаю я вас, охламонов", но удержался и вместо этого сказал:
- А я тебе в походе чернил сделаю...

"я помню тебя"
Гайда шарахнулся от эльфы, чуть не брякнув "не было!". И принялся судорожно припоминать все разы, когда перебрал чутка. Потому что девка-то огонь. Не, прям огнищще! Такой во всем городе не сыщешь. Вот только она бабкой была уже тогда, когда Гайда карапузом с детворой по двору без штанов бегал. А, ну вот это небось и помнит. Тьфу, ellyllon damn.

– Да не пропаду, бабуль, – не слишком настойчиво, чтобы не обидеть, пытался Гайда выкрутиться из прощальных объятий бабы Марты. И, бросив взгляд на новоиспеченных попутчиков, со вздохом добавил, – не дадут.

А тут Варен талмуд принес.
– Не проебу! – бодро отчеканил Олоронд, но тут Солнышко понесло и у полуэльфа отвисла челюсть. Какие, нахрен, орешки, где я те в кустах ржавчину возьму?! Че, какая кровь убитых, ёпта!? Ага, и яйца, ну да, они ж у меня на каждом шагу сами под ноги покатятся. Змей лохматый! Ну… – А чего, карандашика-то нет? Али сангины там какой... – Промямлил Гайда, но куда там, дед уже увлекся экономикой. Так что только и осталось, что спешно пасть захлопнуть, да в свежеобретенном кирпиче записать рецепт. Пока из башки не выветрился.



Дописал, точку поставил, огляделся и понял, что выпал из сюжета. Все с головой ушли в сборы и подсчеты. Каркарыч так и вовсе уже свалил куда-то. Пугало тихо и незаметно призывал к чему-то, если прислушаться, разумному. Народ нес разносолы и вскрывал кубышки. Вот эт движуха! Опа, дед Мартиус бежит.

– Да конечно оставлю, куда мне столько. – Растеряно пробормотал Гайда, сбитый с толку внезапным маневром дедушки.
- А я тебе в походе чернил сделаю…
– Заметано!! – Хвала змею! Не придется самому это говнище варить. Не отмоешься же потом. А тут человек опытный. – С меня орешки.

Довольный договором с коллегой, Гайда прижал к груди увесистый том, выудил из миски свою долю денег и побежал домой.

Собраться было делом плевым, ибо собирать было нечего. В доме шаром покати. Взял то, с чем обычно за медом ходил, да мать, вся в слезах, навалила тряпья какого-то, на бегу перечисляя, что с ним делать, да как. От одеяла отказываться не стал, осень все ж. Но когда она палатку отцовскую притащила, взбрыкнул. Не, иногда она была очень кстати. Ну, вдруг на пасеке дождь застанет. Или еще чего приключится. С ним часто что-то приключалось. Но сейчас ее тащить было влом. Однако, постояв в центре комнаты в окружении бардака, Гайда решил, что в компании таких Избранных возможность спать отдельно, пусть даже и одному, – бесценна. И решительно прикрутил палатку к мешку. Сел, осмотрел имущество… а ведь он, между прочим, стрелять умеет. Было дело, баловались с пацанами за оградой. Вот только… Поднял мешок, взвесил на руке. Не, это ж не на пару часов затея. С этим, может, неделю таскаться придется. Плечи до кости сотрутся. И потом, какой, к Змею, лук. Мы ж договариваться идем. Контакты налаживать. Вон, Младший уже слюной истек, представляя реки прибыли с кисельными берегами комиссионных. А если воров найдем (на что Гайда почему-то совсем не рассчитывал), так на то у нас и Пугало и Колючка. Вон какой мечище себе нарыла где-то. А деньги лучше приберечь. Вдруг у них там внизу можно будет что-то купить. Или даже наоборот, вдруг там придется что-то покупать. Никто ж не знает, что за люди там живут.

Размышления Олоронда среднего были прерваны приходом родни. Тетка придирчиво осмотрела Гайду и удалилась утешать невестку. Дядька остался, поднял с полу опрокинутый стул, присел, осмотрел разгром, выдохнул многозначительное "мдаааа…" и достал из-за пазухи фляжечку.

– Будешь?

Гайда из вежливости сделал вид, что приложился, но пить не стал. То, что пьет дядька Ирман вообще лучше в рот не брать. К тому же завтра вставать ни свет ни заря.

– Мдаааа… – повторил Ирман, отхлебнув бормотухи и убирая фляжку. – Делааа… Ты это. На рожон не лезь, ладно? – Он с некоторым намеком на жалость оглядел племянника. – Там без тебя есть кому с ворьем разбираться. И главное! – Он поднял палец, подчеркивая важность главного, – береги обувь. И не сгинь там, смотри, мать не переживет.

– Не сгину, – нудно пообещал Гайда и, вытерпев еще полчаса мудрых наставлений, проводил родню и свалил, наконец, на чердак, сделав вид, что ищет там что-то очень нужное. Настроение испортилось. Сын Ирмана, Аверн, был на 6 лет младше Гайды, но в полтора раза шире в плечах. Интересно, он ему сейчас завидует или наоборот.

Стемнело. В слуховом окошке появились бледные звезды. Этим днем на площади никто, ни один человек, не вспомнил о том, о чем базарили с самого первого дня как Туман исчез. О том, что он может вернуться. Никого не предупредив. Суета сборов схлынула и внутри завелся маленький холодный страх. Чтобы отогнать его, Гайда стал думать, что в этом случае станет делать Варен. Семью свою он пережил, а как насчет посланных им шести человек? Но, на Варена, в сущности плевать. Что люди-то будут делать? Запасов до весны не хватит. А весной еды взять будет неоткуда. Захотелось выгрузить из мешка дареные запасы провизии и оставить матери. Их-то лес прокормит, чай не зима еще. Но, вроде как не честно… Перед тем как пойти спать, Гайда снял со стены бойран и, не стирая с него пыль, бросил поверх мешка. Туман, не Туман, а без Гайды ему тут лежать незачем.

Вернувшись вечером в город Индалин по достоинству оценил приготовления Избранных, в очередной раз порадовавшись, что Вороньему богу было угодно включить в отряд хозяйственного Тибора и предусмотрительную Аспинель - все приобретенное снаряжение было куплено с толком. Более того - из общей суммы выделили деньги на покупку козы, над которой Воронья Лапа сразу взял шефство, окрестив козу Хейдрун и проверив поклажу, чтобы навьюченный груз лежал удобно, а веревки, удерживающие поклажу, нигде не натирали животному. Заглянув в зубы козе, а также приподняв ее веко, друид с удовлетворением констатировал, что покупавшие взяли козу крепкую, но не сильно старую, а потому можно было рассчитывать на молоко.

Убедившись, что место в навьюченных мешках есть, Индалин перегрузил на Хейдрун медвежий капкан и котелок, после этого забрал у друга Мартиуса бинты, положив себе в рюкзак. Улучив минутку, Воронья Лапа подошел к Тибору и тронул того за локоть: – Тибор, не побрезгуй стариковским подарком. Дивная вещь у меня вышла, не иначе как Вороний Бог благословил - будет негоже, если я им буду падаль разделывать, коренья выкапывать и травы срезать. Возьми на память от меня, а мне и что-то попроще сгодится...

Нож был и вправду хорош - длиной с две ладони, сделанный из обломка косы, остро отточенный с рукояткой переплетенной кожаным ремешком, обеспечивающей надежный и удобный хват.