ЗП - Империя Аррага | ходы игроков | Тяжелая уборка дедушки Пака

Дедушка Пак безусловно оказался прав. Житейская мудрость не подвела его, и юный Джим, тощий негритянский пацан, преподнес новенькую пластиковую метелку с белой ручкой, перевязав ее зачем-то синими ленточками. Дорог не подарок, а внимание - для босяка, живущего попрошайничеством, это был несомненно серьезный поступок. Негритенок помнил, как два года назад старый китаец спас его толстую мамочку от приступа эпилепсии.
Говорят, что старость - это дело приходящее, в отличие от мудрости, говорят, что чем старше становишься, тем быстрее начинают лететь годы перед глазами... старый Пак мог бы многое сказать про все эти присказки, судя по его виду китаец уже разменял девятый десяток, оставаясь впрочем все еще крепким телом и умом, словно узловатый кряжистый дуб, невзрачный, но стойкий. Месяцы пролетели быстро, и вслед за зимой пришла весна, короткое лето - а вот уже и осень на дворе... Этот год принес дедушке Чи не так много нового, но на закате жизни ценишь каждый спокойный день. Пак находил себя в наставлении молодежи, непоседливой и вечно куда-то бегущей.
Говорят, все люди смертны. Но один известный персонаж добавил - хуже другое, люди внезапно смертны. Старый Пак совершенно не помышлял о том, что ранним осенним утром его превратит в пыль взрыв газопровода, вместе с тремя подъездами потрепанного дома. Китаец не успел даже понять, он только собрал первую кучу листьев старой, облезлой, но все же крепкой, под стать себе самому, метелкой. И его не стало.

***

Старый дедушка Пак медленно приходил в себя. Тело было словно чужое, одеревеневшее. Руки и ноги связаны за спиной, выгибая тело колесом, и связаны жестко - кровоток практически прекратился, если бы не тренированное тело, он бы не мог пошевелить ни единым членом. Волокна веревок грубо впивались в кожу, китаец чувствовал, что лежит на сухом песке и чувствовал запахи немытых тел, близкого костра, застарелых испражнений людей и лошадей. Дышалось с трудом - на голове у дедушки Пака был воняющий потом мешок, и по той же причине старик не только ничего не видел, но и почти ничего не слышал. В ушах только стучал собственный шум крови, снаружи едва доносились гортанные резкие крики и четкие щелчки бича.

Впивающиеся в тело веревки будили странные ассоциации. На какое-то мгновение, Чи показалось, что он снова лежит в подвале мистера Бянь, размышляя о том, как именно его будут пытать при допросе, и как много следует рассказать, чтобы получить возможность легко умереть, но при этом не обрушить гнева нанявших его людей на всех кого он знал при жизни. Однако вместо боли переломанных ребер на этот раз его тревожили лишь ноющие суставы да спина, откровенно возражающие против такого с ними обращения. Не такое, уж неудобство, если подумать, хотя срастить ребра для дедушки Пак было куда более простым делом, чем избавиться от нет-нет, да выпускающей когти старостью. Одно другого стоило.

Человек иного склада ума, в подобной ситуации озадачился бы вопросом «где я?» или даже может быть более глобальным и бесполезным «что произошло», житейская мудрость подсказывала дедушке, что большее внимание стоит обращать на мелочи, а потом уж задавать вопросы. Тональность голосов, подсказывала ему, хотя он и не различал слов, что пленили его азиаты, вполне возможно китайцы, хотя он успел отметиться и в Монголии. Веревки на его теле были наложены на редкость профессионально. Так не вяжут дворников, оказавшихся случайно не в том месте. Так вяжут бойцов, опасных, словно плененный тигр. Веревки так туго затянутые заставят руки и ноги окоченеть менее чем за час, превратив опасного преступника в беспомощное тело.. а еще через час в потенциального покойника с гангреной. Нет, так совсем не вяжут никому не нужных дворников.

Были ли люди, что узнав, где он добрались бы до него ради мести, невзирая на прошедшие годы и расстояния? Пожалуй, что были. Значит все довольно просто? Его нашли, вырубили, скажем, шприцом с лошадиной дозой транквилизатора? Подкрадывающегося со спины отморозка с битой, занесенной для того, чтобы опустить ее на его затылок, дедушка Пак пожалуй бы заметил. Но ему ли не знать, о том, что когда на тебя открывают охоту невозможно предусмотреть все опасности, а охотнику в отличии от жертвы нужна лишь одна удачная попытка? Запах навоза и щелчки бичей же говорят о том, что затем его доставили куда-то в пригород на ферму, где можно будет пообщаться без лишней спешки.

Отличная версия, не слишком сложная и все объясняющая. Вот только.. если бы нашлись люди способные найти его в другой стране через столько лет, застать врасплох и скрутить по рукам и ногам, они обязаны были знать, почему это не сработает. Так же, как когда-то это делал в подвале особняка мистера Бянь молодой Ли Фейлун, дедушка Пак Чи выровнял дыхание, впадая в медитативный транс и принялся неторопливо напрягать окоченевшие члены, заставляя кровь в них двигаться быстрее. Помнится, те кто пришел развязать его через час, для того чтобы перейти к пыткам, были здорово удивлены в тот раз.

Старость не радость. Пак однозначно прочувствовал сию мудрость, когда из глаз брызнули нежданные стариковские слезы. Веревки врезались в тело, словно каленые иглы - старый дедушка Чи был уверен, что может вытерпеть что угодно, однако пришлось признать, что дни его былой славы остались в лихой юности.
И все же, кровоток в членах удалось восстановить. Мышцы отзывались с неохотой, налитые тяжестью, но отзывались. И это было важнее, чем боль и слезы.

Ждать старому дворнику пришлось не так уж и много. По ощущениям Пака прошло чуть меньше часа, когда его чуткие уши уловили чмоканье утоптанной, но все же мокрой земли, шуршание тяжелой шкуры. Жесткие пальцы грубо, рывком, вытянули пропущенный через подмышки ремень, обжигая кожу, и следом сорвали с глаз старика мешок.
Глаза не мгновенно перестроились - слезы и переход на яркий солнечный свет позволили увидеть лишь мельтешение крупных цветовых пятен.
Нос унюхал крепкий запах дешевого алкоголя, воняющего пометом. На дерьме они что ли брагу свою настаивают?
Уши уловили те же звуки, что и раньше, но более четкие. Хлестание бичей, ржание лошадей, стоны людей, многоголосый говор, смутно знакомый по тональности.
Громкое гоготание заглушило все прочее - над Паком смеялся вошедший. Гулко смеялся, всем животом... хотя китаец все еще не мог нормально рассмотреть своего пленителя (или его слугу), но мог поклясться, что жирное пузо ходило ходуном, сотрясаясь от хохота.
Висок едва заметно обожгло болью - вошедший пнул старика в висок, заставив упасть лицом в другую сторону, и яркий свет перестал резать глаза. Теперь Пак смотрел на шкуру, бывшую стенкой хлипкого шатра, а его пленитель был за его спиной.
Жесткие пальцы начали растягивать узел ремня, стягивающего руки к ногам - неизвестный обращался с дедушкой, словно с мешком, без какого-либо даже намека на нежность. Еще один пинок последовал по левой почке, как только руки с ногами оказались свободны.
- Тыть! - крикнул незнакомец на страшно искореженном монгольском - падалица вонителя, делательно всео шташ ухой иной драться шеей болестно быть
Пак едва разбирал грубые гортанные слова, чувствуя, как под его черепом из ничего рождается раскаленный штопор, наматывающий на себя мозг.
Для старика это оказалось слишком, и он, сам не веря себе, захныкал, словно младенец, схватившись за виски обеими руками и баюкая свою голову.
Сквозь приступ головной боли Пак все же услышал, как отскочил на два шага говоривший.

Старик лишь успел подумать, что пришедшие за ним все же монголы, но не более. Нить размышлений оборвало раскаленное лезвие боли. Чи знал, как обеспечить подобные ощущения с помощью набора игл и знания анатомии. Но как подобное можно сделать одним только голосом? Это пугало.

Пугало в достаточной степени, чтобы не сразу осознать смысл услышанного. Его палач требовал покорности, а боль была лишь демонстрацией, направленной на запугивание беспомощной жертвы. Неприятной, но кажется не причиняющей вреда организму. Это было не характерно по отношению к тому, чей приговор уже подписан. Значит, возможно он здесь не из-за чьей то мести, а ради секретов своего мастерства. Это было бы.. довольно неплохо. Поскольку увеличивало шансы дедушки прожить хотя бы еще пару часов. А то и десятков лет, если они здесь и правда из за его мастерства. Конечно если его не прикончат прямо здесь и сейчас при попытке к бегству.

У дедушки Пака не было особых иллюзий на этот счет. Возможно, несмотря на боль он сумел бы расправиться с палачом. Возможно, после этого боль исчезла бы и он справился бы с теми кто прибежит на крики. Возможно, после этого он смог бы уйти от погони не получив в спину десяток пуль из охотничьей винтовки и залечь на дно. Слишком много "возможно". А он слишком стар для подобных авантюр. Плохо конечно, что он выдал этот козырь. В другой раз его явно свяжут потуже, но пока есть возможность избежать побоища - лучше ей воспользоваться.

- Я не делать ничего плохое. - Преодолевая боль произнес старый азиат, стараясь не шевелиться чтобы не провоцировать монгола еще больше. Основной монгольский он знал не хуже родного, но у этого проклятого языка было больше племенных наречий чем волос на теле обезьяны и потому Чи нарочно огрублял речь, чтобы сделать ее максимально понятной. - Не нападать. Не драться. Не хотеть никого убивать. Слишком старый. Слишком слабый. Убирай боль, я делать, что мне говорить.

С первым же словом старого Пака угнездившаяся под черепом огненная сколопендра снова начала ворочаться, добавляя мучений китайцу. Дворник медленно, звук за звуком, выталкивал из себя простые слова, и это оказалось подвигом, сравнимым с подъятием из воды железного посоха самого Сунь У-Куна, длиной с небо, а толщиной с дерево.
- Вертел сажать ухой иной драться шеей - частично повторил монгол свои прежние слова
- Жданец. Едать. Посыл - добавил он еще три слова, медленно растягивая звуки.

Что то в словах или поведении монгола ускользало от старика, словно вода текущая сквозь пальцы. Может ли быть так, что тот не является источником боли? Что он хочет сказать на это своем искаженном наречии, словно специально выворачивающем понятные слова так, чтобы они казались бессмыслицей, беспорядочным набором букв. Возможно, но корчись он сейчас от боли, дедушка Пак разгадал бы эту загадку. Сейчас у него не было на это сил. Раз разговорами прийти к пониманию не удалось…
- Я. Тебя. Не. Понимать. – Отчетливо выдавил из себя старик и упал лицом в низ, сдавливая руками голову, словно бы полностью потеряв последние силы, и полностью концентрируясь на своем дыхании.

Что бы ни было источником его боли, но в данный момент его главный враг она. И откуда бы она не пришла, от магической ли силы в голосе монгола, наркотиков которыми его накачали, или вследствие какой-либо травмы, полученной им во время небрежной транспортировке и не дававшей о себе знать из за недостаточного поступления крови, пока не сняли веревки.. не было смысла о об этом гадать не зная наверняка, надо было просто бороться с ней так, как он это умел делать. Контролируя длинну своих вдохов и выдохов, насколько это позволяла боль, старик постарался очистить свой разум.

Боль, угнездившаяся под черепом, нещадно терзала стариковское тело. Пак слишком давно не был в действительно серьезной передряге, тренировки в додзе и избиение нигеров метлой - это совсем не то же самое, что бег по лезвию бритвы в молодости. И сейчас старому дворнику было очень плохо. Багровый туман застилал глаза, в ушах снова поселился шум собственной крови.
Китаец чувствовал, что его приподняли, что-то надели на шею - тяжелое, холодное. Сильный удар металла по металлу отдался эхом в голове, заставив сознание ненадолго померкнуть.

Когда старик вновь пришел в себя, в шатре никого не было. На шее висел грубый железный обруч, ошейник плотно сидел, едва давая глубоко вдохнуть. Кажется, бить его палками до смерти все же никто не собирается, даже руки и ноги остались свободными. Только грубый железный ошейник. Рядом, на утоптанной до практически каменного состояния земле, лежали куски сырого мяса. Конина - по запаху понял старик. Крупные жилистые куски, только что вырезанные из туши, кровь еще вытекала из них, и старый Чи почувствовал, что голоден. Конечно, он мог долгое время сохранять силы без еды, но не обращать внимания на голод, и не испытывать голода - совершенно разные состояния тела.

Сейчас, когда странная незнакомая боль покинула вместилище его разума, дедушка Пак снова был способен размышлять. Он не был особенно умен, но вопреки пословицам, пес который не умеет учить новые трюки до старости не доживает. Вместо остроты разума на стороне Чи выступал многолетний опыт. И этот опыт говорил ему, что старый Чи, как того давно ожидали его ученики, таки наконец впал в маразм и окончательно свихнулся. Ибо того, что он замечал вокруг себя - просто не могло быть.

Странность первая: Он в монгольском шатре. Юрте, или правильно сказать гэре, ибо за юрту горячие монгольские головы могут и язык вырвать. Дедушка Пак никогда не понимал чем одно отличается от другого, но повидал более чем достаточно подобных сооружений, чтобы сразу опознать, где находится. И гэр этот был старым и достаточно бедным, или если учитывать его размеры, скорее даже просто старым. Очень старым, возможно дедушкиным ровесником. Даже в годы его путешествий по нищей Монголии далеко не каждое поселение до сих пор топилось по черному. Хотя, конечно нельзя исключать того, что устаревший шатер используют для содержания скотины и пленников. Однако, о том чтобы тащить эту убогую древность в соединенные штаты было бы и подумать смешно. Значит он не в Америке.

Странность вторая: Тепло. В юр..гэре было не просто тепло. В нем было жарко и довольно таки душно. И это в тени. Сколько бы не шутили про Нью-Йоркскую теплую зиму, осенью такой температуры там царить не могло. А в Монголии, зима в которой была столь же жесткой сколь и обитающие там люди – тем более. Значит, где бы он ни находился – на улице лето. Наилучшим объяснением было бы то, что он потерял память о как минимум девяти месяцах, за время которых его и доставили сюда. Выглядела эта версия очень сомнительно, но ничего получше в качестве объяснения усталый разум дедушки предложить не мог.

Странность третья: Мясо. Дедушке Паку приходилось, и содержать пленников и самому им быть, но это был пожалуй первый раз когда его пытались в этом качестве накормить сырым мясом. Причем не какими-нибудь потрохами, а самыми что ни на есть отборными кусками. Так просто не кормят пленных. Существует лишь одна категория «пленников» или «гостей» которым могут предложить подобное угощение – злой дух, которого стараются задобрить. Это было очень очень очень странно, особенно на фоне предположительных провалов в памяти. Следовало вспомнить все, что он помнит о монгольском фольклоре на данную тему, не только чтобы понять, что от него ожидается, но и чтобы убедиться, что он им, злым духом, не является. Спокойствие, с которым старик обдумал эту идею потрясло бы человека двадцать первого века, однако дедушка Пак повидал на своем веку достаточно вещей, которые негритенок Джим назвал бы сказками. Одной больше.

Странность четвертая. Он развязан. После того, как веревки показали свою неэффективность, дедушка не особенно удивился бы, обнаружив себя в цепях. Но нет, руки ноги были свободны, а стальной ошейник ему мешал примерно так же, как автомобилю лающий на него пикинес. Можно было бы попробовать разболтать и выломать заклепку на шее, но несмотря на преимущества в виде получения металлической полосы, которую при определенной фантазии можно было весьма творчески использовать, по понятным причинам это пока была не самая лучшая идея. В любом случае, очень мило со стороны хозяев помещения было оставить его способным свободно двигаться, да еще и в помещении, в стенах которого достаточно дыр чтобы изучить окрестности не проявляя следов своей активности. Если снаружи стоит охрана – это многое объяснит. Если же нет – что бы по мнению местных ни должно было удерживать Пака от активных действий, нет ни одной причины разочаровывать их в этом раньше времени.

Мясо может подождать конца осмотра.

Житейская мудрость дедушки Пака была достаточно велика, чтобы, подумав еще раз, найти слабые места в своих рассуждениях.

Во-первых, в Соединенных Штатах полно конченных психов, готовых платить пачками долларов за подлинный исландский торфяной дом, разобранный на части, и перевезенный океанским лайнером только ради того, чтобы поставить табличку "Настоящий торфяной дом. Дата изготовления: 1800 год". После этого вокруг дома, представляющего из себя по большому счету комок торфа и старого мха, поставят забор, наймут целый десяток охранников и будут собирать кучи баксов с туристов, желающих поглазеть, пощупать и оторвать кусочек "на память". Так что настоящий гэр, достаточно древний чтобы быть закопченным на треть высоты, в Штатах все же может иметь место. С другой стороны, подобная замшелая древность будет огорожена тем самым забором с полицаями, а никак не использоваться по назначению для содержания скотины или пленников.

Во-вторых, его могли перевезти в Мексику, или даже южную оконечность Флориды или Техаса, без необходимости содержать где-то аж целые девять месяцев. Когда-то давно, он слышал, что в близких к экватору странах, зима и лето отличаются не по "холодно-тепло" а по "есть дождь - нет дождя". Осенью и весной же дождь может как быть, так и не быть. Погода переменчива, и даже настоящие мастера Вечной весны не в силах предугадать её следующий каприз.

А вот со странностями три и четыре, как пытливый ум старого китайца не перетряхивал свою память, словно бедняк связку лохмотьев, в надежде найти внутри завалившуюся в складку монетку, Пак так ничего и не смог придумать. Пленников не кормят сырым мясом, их кормят либо баландой и требухой, либо - мясом жареным или вареным. И кто может считать, что пленник надежно скован, с помощью одной жалкой полоски на шее, лишенной каких-либо новомодных фокусов... сидя перед телевизором холодными вечерами, старый дедушка видел фильмы про новомодных бандитов, которые надевали на заложников ошейники для собак. Те самые добрые, истинно американские в своей гуманности изобретения, которые бьют псов током при попытке сбежать. Но - старый Пак мог поклясться, что его чуткие пальцы не улавливали ни малейшего намека на какую-либо сложную обработку ошейника. Грубая ковка соответствовала традициям столь же седой древности, сколь и окружающий его гэр, собранный на грубом каркасе из жердей и толстых шкур, а не из тонких ветвей, со стенами-гармошкой, позволяющими сложить весь гэр на тележку за полчаса, с практически не разбирая, с той же легкостью, с какой китайская красотка складывает свой веер в лиф платья.

Осмотр сквозь щели, которыми изобиловали старые шкуры, плохо примыкающие к жердям, дал понять, что все-таки дедушка Пак попал куда-то к совсем старым пням. В засушливой глинистой степи стояли точно такие же гэры - китаец насчитал пять штук поменьше "своего", и один такого же размера. Идентичная конструкция из жердей и шкур давала понять, что ничего особенного в его временном прибежище нет, это не привезенная из-за океана диковинка. Но интереснее всего были вкопанные в глину столбы. Черные, старые столбы, к которым за руки и ноги были привязаны невольники. Ну... старый Пак знал, что там невольники, хотя в общем-то и не видел самих людей. Столбы были окружены гудящим облаком насекомых, не позволяющим особо рассмотреть, кто там, но еще в бытность Ли Фейлуном китаец хорошо знал, что там происходит. Привязывают строптивого невольника к столбу - плотно, так, что тот не может пошевелиться. Кладут вокруг два-три куска тухлого мяса, и порют жертву кнутом. Кровь и гнилое мясо привлекают мух, которые к следующему вечеру покрывают несчастного плотным шевелящимся ковром. Больше трех-четырех дней практически никто не может выдержать наказания, не лишившись рассудка, а судя по плотности мух, эти пленники стоят у столбов уже дня три самое малое.

Охраны у своего гэра через щели высмотреть не удалось. Кроме стоящих поодаль других шатров, и трех столбов для наказания, поблизости ничего не было.

Удовлетворенный подобными результатами, сколь сумасшедшим они бы не показались стороннему зрителю, дедушка Пак вернулся к мясу. Происходящее у столбов было, мягко говоря, было неаппетитным, однако, к потребностям организма никакого отношения не имело. Как говорят – котлеты отдельно…

Сильные пальцы старика, словно высеченные из старого дерева, принялись отжимать из мяса кровь. Не на землю конечно. На такой жаре обезвоживание было куда более реальной и опасной перспективой, нежели голод, а потому необходимую ему влагу Чи без лишних сантиментов высосал из сырого мяса. На плоть же у дедушки Пака были иные планы. В конце концов, от голода он пока не умирал, да и времени, похоже, в запасе было достаточно. Некоторые правила элементарного самоуважения говорили о том, что человека от зверя отличает не в последнюю очередь то, что первый при возможности приготовить свою еду не станет ей пренебрегать. Да и возможности хранения у сырого мяса были весьма сомнительны, а будущее туманно. То, что его кормят сегодня, не значит, что накормят завтра.

Потому, прикинув расположение солнца и ослабив кожаные ремни на одной из шкур, старик позаботился о том, чтобы в шатре появилось солнечное пятно, которое он собирался использовать вместо сковороды и принялся нарывать обескровленное мясо на тонкие волокна и выкладывать на «сковороду». Процесс сушки в таких условиях, конечно, был не быстрым, но так и Пак Чи никуда не торопился. Если его никто не потревожит – до вечера у него будет достаточно времени и поразмыслить и заняться самомассажом с медитацией.

Никто и не помешал особо старому китайцу сначала аккуратно ослабить сыромятные петли, стянутые так, что волокна сухих жердей были промяты под натяжением кожи, а потом и порвать свежую вырезку на волокна, тщательно высосав весь мясной сок.
Мясо сушилось себе на солнышке, а дедушка Чи занялся акупунктурой, возвращая себе ясность мышления и твердость духа усвоенными давным-давно практиками. Практики помогали, мало помалу терзающая голову боль затихала, словно огненная сколопендра свернула свои кольца, успокаиваясь и засыпая.

Старик же мысленно отдалился от своего телесного воплощения, блуждая по лабиринтам своей памяти. Жизнь его была долгой и многогранной, дедушка Пак успел и мир посмотреть, и себя показать. Конечно, по Монголии его носило не так уж и много, однако монголы жили недалеко от родного Китая, и кое-что старый Чи все же знал. Мысли его скользили с культа неба и огня на обожествление матери природы, с верований в хранителей-онгонов на страшных безымянных, страшных настолько, что детям даже не давали имен, пока они не подрастут, иначе дух, которого нельзя назвать, чтобы он не услышал, придет и заберет ребенка... Не так уж и приятно было чувствовать, что возможно тебя считают злым духом, занявшим тело старика, и где-то в соседнем кочевье, быть может, старый шаман уже перебирает обереги из конского волоса и костей своего прадеда, готовясь к сложной схватке не на жизнь, а на смерть. Пак вспомнил много про уклад монгольских кочевников, но понимал, что не знает он много, много больше.

Думы старого китайца были прерваны шорохом шагов. Полог гэра был откинут вправо, и в лучах заходящего солнца показался кочевник, в руках которого свернулся кольцами тонкий жесткий кнут, свитый из волосяных шнуров. Прищуренное лицо мужчины не выражало ничего, возраст определить было достаточно сложно - ему могло быть и 25, и 35, и даже 45, что сильно зависело от состояния медицины в данном конкретном кочевье. Одежда, хоть и имеющая сложный узор, была блекло-песчаного цвета, вышивка сильно вытерлась, потрепанная пылью и ветрами. Монгол сделал шаг внутрь, по прежнему держа обеими руками, перед собой, деревянную рукоять кнута, и замер. Дедушка Пак заметил, как взгляд кочевника метнулся к прорехе в шатре, к лежащим на солнце полоскам мяса, и вернулся к самому Паку.

Голый старик в железном ошейнике поднялся с утоптанной до каменного состояния земли и повернулся к вошедшему, в густой смеси его движений чувствовались и плавная сдержанная сила, и стариковская угловатость больных суставов, и горделивая точность движений, и спокойная усталая покорность жизненным обстоятельством. Так мог бы двигаться оживший старый узловатый дуб, битый и гнутый, но не сломленный, не боящийся никакой грязи, потому та лишь высохнет на коре, не проникнув в сердцевину.

Ладони развернулись к вошедшему, демонстрируя отсутствие оружия. Живой стариковский ум за непроницаемой стеклянной стеной ехидно прокомментировал этот оксюморон. Впрочем, дедушка Пак в достаточной мере себя контролировал, чтобы не позволить этой насмешке просочиться наружу, когда глубоко поклонился вошедшему. От вежливости еще никто не умирал, а вот о неправильно понятых ухмылках такое сказать сложно.
– Я прошу позволения пользоваться водой кочевья.. Я прошу позволения кочевья пользоваться солнцем кочевья. Я прошу позволения кочевья пользоваться очагом кочевья. – Спокойно произнес старик выпрямившись. Язык, конечно, прозвучит искаженно для этого «тыть», но общую формулу не узнать, пожалуй, было бы сложно. – Я обещаю не разжигать открытого огня. Я обещаю не проливать кровь невинных. Я не безымянный и обещаю, что не приведу безымянных.

Закончив с приветствием, дедушка Пак так и остался стоять напротив монгола, с достоинством, но без вызова демонстрируя пустые руки.

При первых же словах достаточно длинного монолога злобная тварь, свернувшаяся клубком где-то у него под черепом, развернула свои кольца, вгрызаясь в мягкие мозговые ткани. Но старый китаец уже не первый раз ощутил это состояние, а потому и не дал помешать слабому телу закончить свою речь. От вежливости, действительно, еще вроде бы никто не умирал.

Стоящий у входа монгол бесстрастно выслушал слова дедушки Пака, не дрогнув ни единым мускулом на лице.
- Кончить? - наконец, с едва заметно скривившимися от презрения губами, выплюнул он первое слово
- Вертень сажать! - гаркнул монгол во все горло, отпустив рукоять кнута левой рукой, и отведя правую в коротком замахе
Старик лишь безразлично кивнул в ответ на вопрос, не дрогнув ни одним мускулом. Продолжая демонстрировать безоружность и уважение своей позой он ответил монголу.
- Кончить. Клятву давать. Онгоны слышать. А ты бей старика. Много смелость надо старик плеть хлестать.
Монгол, кажется, задумался на пару секунд. По крайней мере, его лицо избороздила морщина на лбу, хватка на рукоятке кнута немного ослабла. Кажется, он даже несколько удивился.
- Паданец каменной шея? Тыть ухать плохой?
- Плохо понимать. - Спокойно обьяснил китаец. - Одно кочевье одни слова. Другое кочевье другие слова. Мало понимать. Плохо понимать.
Монгол снова задумался, пробежавшись взглядом по лежащему на песке мясу.
- Едать нем? Тыть своим болестно брюхать. Работун солнец нет. Жданец сажать
- Сырое пусть зверь ест. - Продолжил странный диалог дедушка едва заметно пожав плечами. - Я не зверь. Духи разрешат, солнце приготовит.
- Зверятска вертень! - зло прошипел монгол, мгновенно изменившись в лице - ложек драться шеей!
Он резким движением правого плеча замахнулся, явно намереваясь вытянуть Пака кнутом
- Не хочешь верить - не верь. - Спокойно ответил старик никак не пытаясь избежать удара. - Хочешь бить - бей. Молодой не врал. Старым стал не врал. И сейчас не стану. Пусть шаман разбирается вертень или нет.
Кнут со свистом разрезал воздух, обвился вокруг правого плеча, резким ударом обжег дубленую кожу старика, и ослаб, оставив едва заметный красный след.
Кочевник достаточно спокойно ткнул пальцем в руку китайца.
- Вертень. Шкурный жесткач. Людя кости кровищей секлыш
- Не хочешь - не верь. - Все так же монотонно ответил старик. - Ты плеть голова оторвать можешь? Много дней ей махать? Чужак покажи, чужак скажет зверь плеть махать. Человек так не может.
- Работун солнец нет. Жданец сажать - безразлично буркнул кочевник, сматывая кнут на рукояти
- Эти слова не понимать. - Спокойно и с терпением заметил старик. - Что такой жданец. Куда сажать. Почему солнец не работун. Не хотеть не обьяснять. Не надо злым быть. Но я не понимать.
Без особой злости монгол взял снова рукоять хлыста обеими руками, и вышел из шатра.
Вернувшись на свое место старик решил что строит снова проделать медитационный комплекс. Он определенно давал положительные плоды в борьбе с головной болью, какой бы ни была ее причина. Может и правда онгоны чужака стращают. Но для начала, он прикоснулся кончиком пальца к лежащему на солнцепеке кусочку мяса чтобы понять начал ли тот подсыхать и вообще нагрелся ли на солнце.
Жаркое солнце исправно грело мясо, хотя время и шло к закату. Самые тонкие полоски частично высохли, и нагретый песок продолжит сушить мясо еще полчаса-час после того, как солнце сядет.
- А говоришь не работун. - Задумчиво пробормотал дедушка.

Уступив голоду пядь земли, он таки сунул в рот самую просушеную полоску и посасывая ее принялся готовиться к медитации. К тому времени, когда он с ней закончит, можно будет и поесть нормально.

Дедушку Пака никто особо не трогал, и до самого заката китаец наслаждался относительной тишиной и спокойствием. Относительной - потому что снаружи жужжали мухи, негромко мычали истязаемые столбовой пыткой жертвы, практически лишившиеся сил. Где-то вдали послышалось многоголосое блеянье, меканье, куда более редкое, но отчетливо узнаваемое лошадиное ржание и свист бичей. Пахнуло свежим навозом и шкурами - запах был узнаваемым, знакомым любому, кто был у скотоводов, а дедушка Пак еще в бытность молодым Ли Фэйлуном побывал в разных местах.

Голод он давно утолил полосками высохшей конины, и вскоре после того, как последний луч закатного солнца исчез, китаец услышал знакомые тяжелые шаги. Полог шатра окинул тот же монгол с кнутом в руках, не входя в шатер.
- Солнец нет. Работун геть ножной шкандыпить, ухай, ухай, инай драться шеей болестно - проговорил он без особой злости.
Дедушка вновь почувствовал, как разворачивает свои кольца злая огненная сколопендра, свившая гнездо в его многострадальной голове... но эта боль стала привычной, и уже не могла превратить его в хнычущего младенца.

"Ну, пойдем поработуним. Чай не все хозяев объедать."ﾻ
Дедушка Пак беспрекословно поднялся с насиженного места. Сытная трапеза и то, что он начал привыкать к обживающейся под черепом сколопендре благосклонно воздействовали на его настроение. Впрочем, наружу за маску усталой покорности его теплые эмоции никак не проникали. Старик встал и ожидающе посмотрел на монгола с кнутом, веди мол. Раздражать того очередной порцией "зверятской вертени" пожалуй было пока ни к чему. Ухай так ухай. Ногой шкандыпить? Пошкандыпим, нам чай не привыкать, не убудет. Интересно только, что за работу ты удумал подкинуть безымянному, да еще на ночь глядя, чудак человек? Впрочем, нам выбирать не приходится.
Коротко кивнув следующему за ним китайцу, монгол вышел из шатра. Дедушка Пак впервые покидал этот шатер, а не просто смотрел через дыры в шкурах. Глинистая земля была горячей, набравшей за день солнечного тепла. Старый китаец подмечал множество деталей, говорящих, что это кочевье очень, очень старое. Не утоптанные тропки сказали ему - нет, тысячей ног можно утоптать дорогу за сезон. Но вот край одного гэра, поставленный на плоский камень, неведомо откуда принесенный в степь, и покрытый, как и весь камень, ровным, обманчиво-тонким слоем лишайника, растущего на пол-ногтя в год...
Нет, это кочевье стояло на том же самом месте долгие годы. Обжитое, старое место, вряд ли такое можно хоть где-то построить специально. Значит, где-то люди до сих пор так и живут, как жили их деды и прадеды. Старый Пак, хоть и был старым, но видел лучше многих молодых - он насчитал три десятка шатров, и был уверен, что их минимум вдвое больше. Людей практически не было видно - вдалеке мелькали силуэты, но не настолько близко, чтобы их рассмотреть в деталях.
Короткая дорога привела старика к невысокой загородке из саманных кирпичей, внутри которой мекали уже знакомые на слух барашки. Голов тридцать-тридцать пять, по прикидкам дедушки Пака.
Монгол без особой злобы толкнул старика в спину рукояткой кнута, подталкивая в сторону загородки. Внутри, в загоне, китаец видел еще трех мужчин, лишенных какой-либо одежды, как и он сам, стоящих у корыта с грязной водой, и пригоршнями песка оттирающими баранью шерсть. Из каких-либо инструментов он заметил только грубый деревянный скребок, лежащий поодаль.
- Работун геть - повторил монгол
Каких-либо моральных противоречий по поводу того чтоб мыть барана у дедушки не возникало и в помине. К слову сказать, не то чтобы работа хуже дворничества. Потому, не обращая особого внимания на тычок в спину, он зашагал к «товарищам по несчастью» с явным намерением присоединиться к процедуре. Скребок дедушка так же проигнорировал. Меньше всего ему сейчас хотелось влезать в какие-либо несуразности с этикетом, а раз остальные «работуны» неплохо справляются и без него, то нет повода считать, что и ему тот понадобится.
Старый китаец присоединился к "работунам", задубелыми пальцами оттирая навоз и свежую грязь с бараньей шкуры. Работа осложнялась тем, что тупая тварь никак не желала стоять смирно в корыте, пока из кудрявой толстой шерсти вычищают песчинки вместе с мутной водой, поэтому больше половины усилий уходило на то, чтобы животное не дергалось.
Хотя, для дедушки Пака это, в общем-то, был практически отдых, и его внимательные не по возрасту глаза блуждали вокруг, фиксируя и подмечая детали. Интересным было то, что из трех "работунов" железный ошейник был только на одном, и этот "один" отличался от товарищей по несчастью комплекцией так же, как бодибилдер от тощего бумагомарателя в офисе. Зрачки у обладателя ошейника были практически черные, расширенные настолько, что белка не было видно. Он в основном и держал барана, скрючив пальцы по-звериному, двое других же оттирали грязную шерсть. Присоединению дедушки они не то чтобы обрадовались, хотя и не сказать чтобы расстроились. Подвинулись просто, давая место еще одной паре рабочих рук.
Если чему жизнь и научила старика Пака, так это тому, что бывают времена когда спешка необходима и времена когда спешка лишь вредит делу. Потому он даже не пытался куда либо торопиться, работая ровно наравне со всеми. За день старик успел хорошенько отдохнуть, а вечером перекусил досыта, работа была не сложной, чего в общем то еще для жизни надо. Заговорить первым с работунами старик пытаться не стал. Наверняка железный ошейник на его шее не слишком располагал к дружеской беседе и следовало дать остальным притерпеться к соседу. Примерно через полчаса после начала работы старенький Чи начал тихо мурлыкать монотонную песенку, заинтересованный, вызовет ли это усиление головной боли, окрик начальства или испуг тощих работунов.

Тихое мурлыкание чего-то там себе под нос не вызвало какой-либо реакции ни той пакости, что угнездилась у него под черепом, ни прочих "работунов". Бараны бекали, дрыгались, но опять же вели себя как обычные, нормальные бараны - за одним исключением. Старый Чи был достаточно внимателен, чтобы понять, что животные ведут себя по-своему, и по-своему на всех реагируют. Бараны не обращали внимания на него, старого дворника, и на двух изможденных "работунов"-соседей. Но вот последний - второй раб в ошейнике, со звериными повадками, вызывал у животных дикий ужас. В первую очередь... в первую очередь они фыркали, раздувая ноздри - их пугал запах.
Старик сам не понимал пока, что именно пугает бяшек, слишком много здесь было новых запахов, чтобы принюхаться. Но, по всей видимости, к утру он должен более-менее принюхаться, чтобы узнать больше.
«Бараны они и есть бараны. Что те что с рогами, что без.» ухмылялся Чи, потряхивая жидкой козлиной бородкой. Развивать аналогию дедушка Пак не стремился. Зачем? Слушать ее все равно было некому, а сам себе он уже давно не стремился, что-либо доказывать. Баран зверюга тупая, тем более одомашненные. На местных харчах, конечно, сильно не отъешься, но все же не дикий зверь. Если уж они чуют – значит, от бугая за версту несет зверятиной. Забавная история. Старый козел держал ушки на макушке, рога наготове и ждал, что проявит себя во вторую и остальные очереди. Торопиться ему было пока некуда.

Мурлыкание, тем временем, превратилось в напеваемую вполголоса песенку. На монгольском старик знал их не так много, но эта гляди ка ты запомнилась.

Песня - ссылка